О себе и об искусстве

Диана Луч, 2020

Это повествование самого автора о своих перипетиях, связанных с художественным творчеством, во время эмиграции в одной из стран Западной Европы.

Пролог.

Я пишу книги, а ещё рисую картины. В общем, я — художник. «То есть художница…» — захочется кому-то меня поправить. Предпочитаю первый вариант. Наверное, потому, что в детстве наслушалась от родителей гневных окриков на нашу кошку, оставлявшую на полу дурно пахнущие лужи. «Ты что натворила, художница разэтакая?! Опять линолеум разукрасила!» — возмущались они. Если кто-нибудь спросит, чего во мне больше — желания писать книги или картины, я не сумею ответить на этот вопрос потому, что сама не знаю.

Как и у многих эмигрантов, путь к успеху в художественном творчестве у меня был коротким и закончился там же, где начался, то есть на нулевой отметке. Впрочем, об этом расскажу ниже. Живописью я занималась не только в эмиграции. Рисовать мне нравилось всегда, но времени на это катастрофически не хватало. Тем не менее, кое-что я успевала сделать и одни работы убирала в стол, а другие раздаривала друзьям и знакомым. Когда же волею судьбы меня забросило в европейское государство, и я надолго обрела статус безработной, то именно в этот период активно начала заниматься художественным творчеством и написала довольно большое количество картин. Далее возник вопрос: «Что с ними делать?», и совершенно очевидный ответ: «Если картин накопилось — вагон и маленькая тележка, значит, их нужно где-то выставлять».

Сначала я обратилась в частные галереи и выставочные залы, отправила туда портфолио (фотографии) своих работ, а вскоре получила от ворот поворот. Одни сообщили, что мои картины показались им интересными, но на сегодняшний день нет возможности предоставить мне выставочное пространство. Другие ответили кратким отказом, а третьи разъяснили, что выставляют картины только профессиональных художников, коим я не являюсь. Я понимала, что шансов заявить о себе, как о художнике, у меня мало, поскольку в Европе намерены выставлять картины своих, местных живописцев, а не приезжих. Но всё же иногда нужно забыть про логику и бросить вызов судьбе, что, собственно говоря, я и решила сделать.

******

Часть первая. Куррикулум.

После того, как частные галереи мне отказали, я решила попытать счастья в государственных выставочных залах. Вскоре моя первая художественная выставка состоялась в том самом европейском поселке, где я проживала. Администрация выделила мне просторный зал, в котором ежегодно демонстрировали своё мастерство местные швеи, вязальщицы, члены кружка мягких игрушек, резцы по дереву и другие умельцы. Впрочем, эти выставки сельчане обычно обходили стороной и заглядывали в выставочный зал только, когда там вывешивали фотографии победителей разных конкурсов: рыбной ловли, охоты, традиционной кулинарии, аграрных достижений. При этом самыми посещаемыми были выставки фотографий с конкурсов животноводства. Назывались они: «Крупные дойные коровы», «Лучшие быки-осеменители нашего региона», «Самые длиннорогие козлы».

Когда мне разрешили выставить свои картины, радости моей не было предела. Ура! Свершилось! Наконец-то состоялась моя первая персональная выставка! В мгновение ока я развесила по стенам зала свои работы и села у входа, приготовившись к встрече с посетителями, однако, то, что произошло в последующие дни, меня не только не воодушевило, но ещё и озадачило. На выставку пришло очень мало народа, тем не менее, многие сельчане при встрече со мной охотно высказывали своё мнение о моих картина. «Когда же вы их увидели?» — недоумевала я, и вскоре выяснилось, что происходило это в вечернее время. После того, как я закрывала выставочный зал и уходила домой, работник местной администрации открывал его другим ключом и запускал сельчан, о чём я, разумеется, не догадывалась. К чему такая партизанщина — для меня это до сих пор остаётся загадкой. Вместе с тем посетителей, приходивших на выставку в дневное время, было немного, и целью визита большинства из них являлось отнюдь не ознакомление с моим художественным творчеством.

Одна из сельчанок с порога выпалила: «Не нравятся мне твои картины! Не понимаю я, что на них нарисовано!» К несчастью, её двухминутного пребывания оказалось вполне достаточно, чтобы выставочный зал впитал в себя запах свежего навоза с коровьей фермы. После визита этой доярки зашёл посмотреть на мои работы городской пижон, вероятно, приехавший в поселок на выходные. Одетый с иголочки, в начищенных до блеска кожаных ботинках, он сделал по направлению к картинам несколько шагов, но тут же рванул обратно, к двери, на ходу прокричав мне: «Художница, ты что в штаны себе наложила?!» Мне захотелось крикнуть ему вслед: «Это не я, а коровы!», — но он уже выбежал на улицу и моего разъяснения не услышал бы. Зато третий посетитель, удостоивший в тот день своим визитом мою выставку, с лихвой компенсировал немногословные комментарии двух предыдущих. Вежливо поздоровавшись, он принялся безотрывно рассуждать об искусстве, затем перешёл к другим интересующим его темам, и это продолжалось два часа к ряду. Позже я узнала, что все в посёлке сторонились этого мужчину из-за его надоедливости и неиссякаемой способности к словоблудию. Зато на следующий день ко мне на выставку заглянул сельчанин-молуч. Он прошел в выставочный зал твёрдой походкой и, не ответив на моё приветствие, направился к картинам. Медленно передвигаясь от одной к другой и вперившись в них изучающим взглядом, он безмолвно совершал круги по залу. От его молчания мне стало неловко, и, чтобы разрядить обстановку, я стала задавать вопросы: «Скажите, Вы — местный?», «Вам нравится живопись?», — а он на всё отвечал мне: «Угу». В последующие дни на мою выставку заглянуло ещё несколько человек. Низенькая старушка семенила вдоль каждой стены и периодически спрашивала у меня: «Милочка, что именно Вы хотите сказать этим изображением? Каков его скрытый смысл?» Затем явился пожилой мужчина двухметрового роста. Этот свежий пенсионер, приблизившись ко мне вплотную, зычным голосом гаркнул: «Ну, что тебе сказать?! Бывают картины и получше! А есть и какие похуже! Короче, всё нормально, всё о кей!» В подтверждение своих слов он зажал ладонь в кулак и выставил кверху большой палец. Я не нашлась, что сказать, а пенсионер, почесав в затылке, огорошил меня очередным заявлением: «Хочешь анекдот? Одна девушка очень любила эскимо, поэтому вышла замуж за эскимоса», — после чего он огласил выставочный зал гомерическим хохотом, от которого картины на стенах задрожали, как при землетрясении. Следующий посетитель мужского пола пришёл, одетым в домашний халат, на босу ногу, с торчащей в волосах расчёской и приклеенным на лбу ценником. С улыбкой неописуемого счастья он изрёк: «Изумирительное… замеречательное… скурство!» Я пулей вылетела на улицу и через большое витринное стекло стала наблюдать за его дальнейшими действиями. К счастью, этот психически ненормальный гражданин не проявил буйства и агрессии. Он проделал пару кругов по выставочному залу и вышел на улицу, помахав мне на прощанье рукой и всё также улыбаясь. В довершение ко всему, на выставку пожаловала посетительница, у которой, по-видимому, совсем не было подруг, поэтому она полдня рассказывала мне про свои душевные травмы и переживания. В итоге, чтобы от нее отвязаться, мне пришлось закрыть выставочный зал на четыре часа раньше и бежать до дома бодрой рысцой, дабы говорливая дама не настигла меня в пути.

Иначе говоря, в большинстве своём, посетители приходили на выставку отнюдь не для того, чтобы посмотреть на мои картины. Среди них были местные пьяницы и выпивохи, которые с порога клянчили: «Слышь, художница, одолжи двадцать евро до получки!» Кроме них, в выставочный зал наведывались сельчанки с детьми и строгим голосом заявляли: «Посиди с моим часок-другой! Ты же всё равно здесь ничем не занята». Однажды в выставочный зал зашел парень с велосипедом, оставил его у двери и сказал: «Я отлучусь не надолго, только в парикмахерской постригусь, и обратно. А ты пока последи за моим великом, чтоб его не украли!» Некоторые сельчане заходили в выставочный зал с просьбами: «У тебя пары бумажных носовых платков не найдётся? А то я свои дома оставила, да что-то по дороге рассопливилась». Однажды поутру в выставочный зал зашёл местный лавочник. С выражением абсолютного безразличия на лице он побродил по залу, а потом приблизился ко мне и заговорщицким тоном произнес: «Вижу, посетителей тут негусто. А городские к тебе заходят? Дачники, курортники, туристы?» «Иногда, а что?» — ответила я. «Так ты это… — хитро прищурился сельчанин. — Если кто-нибудь спросит, где купить мяса или колбасной нарезки, посоветуй зайти в мою мясную лавку! Скажи, что у Фернандо самые лучшие мясные продукты во всей округе! А если кто поинтересуется, где лучше перекусить, то сразу отправляй в кафе моего брата. Оно вон там, на углу. Брат с женой такие вкусные бутерброды делают — пальчики оближешь!» За две недели на моей выставке побывало энное количество разношерстной публики. И уж кого я не ожидала там увидеть, так это цыган. Они окружили меня плотным кольцом и наперебой стали требовать позолотить им ручку. Затем явились заводчики канарских догов и долго расспрашивали меня о том, кому из сельчан может понадобиться охранная собака. У меня на выставке побывал даже налоговый инспектор с целью выяснить: кто в посёлке живёт на широкую ногу, а сразу после него нагрянули с визитом боголюбивые члены секты «Свидетелей Иеговы» (эта организация запрещена на территории РФ, поскольку её деятельность является незаконной). Потом пришел местный поэт и продекламировал свои стихи следующего содержания: «Я умою тебя травою, обмахну мокрой пеленою, на ключ сердце твоё закрою и как волк от тоски завою!». На следующий день меня ждал другой сюрприз: прямо у входа в выставочный зал производитель спиртных напитков устроил дегустацию ликёров и вермута. Эта рекламная акция была воспринята сельчанами на ура. Всего за час выставочный зал заполнился таким количеством посетителей, какого не было во все предыдущие дни, правда, все эти люди говорили заплетающимся языком и при этом слегка пошатывались. Подытоживая, скажу, что моя первая персональная выставка картин завершилась полным провалом. Одновременно с этим выяснилось, что если кому-то из сельчан и нравится живопись, то исключительно эпохи классицизма, причем только пейзажи и натюрморты. Как бы то ни было, творческий куррикулум надо было с чего-то начинать, поэтому я решила не расстраиваться и списала свой неуспех на известное изречение: «первый блин комом».

******

Следующим местом выставки для моих картин стал кинозал Дома культуры соседнего посёлка. Сельчанам нравилось собираться, и поводом для этого стал просмотр известных художественных фильмов, как недавнего выпуска, так и кинематографической классики. Кинозал Дома культуры, как и любой другой, представлял собой просторное помещение с несколькими рядами мягких кресел, установленными напротив большого экрана. Однако в отличие от других кинозалов, он использовался ещё и в качестве выставочного зала. Администрация посёлка старалась максимально использовать помещения Дома культуры, поэтому местным художникам разрешалось: развешивать на стенах кинозала свои картины и приглядывать за ними с одиннадцати утра до пяти часов вечера. Я обратилась в администрацию с этой просьбой, и меня внесли в списки желающих выставить свои работы в кинозале. Когда до меня наконец-то дошла очередь (случилось это в середине осени), к тому времени все дачники из посёлка отбыли обратно в город, а местные жители, как и следовало ожидать, не проявили к моим работам абсолютно никакого интереса. В Доме культуры рядом с кинозалом находилось справочное бюро, но оно закрылось до следующего лета. Несмотря на то, что основной поток дачников иссяк, в посёлке изредка появлялись туристы. Первым делом они отправлялись к справочному бюро, но, увидев, что оно не работает, проходили в кинозал, в котором сидела я в качестве стража своих картин. Уже через три дня от начала персональной выставки я поняла бессмысленность этой затеи, так как посетителей было раз, два и обчёлся, а когда по вечерам проектировались фильмы, разумеется, все смотрели на экран, а не на мои работы. Одним словом, духовно-эстетический контакт с ценителями искусства так и не состоялся, при этом трижды мне чудом удалось избежать физического контакта.

Первый раз это произошло по причине закрытого справочного бюро. В тот день я просматривала файлы в своем ноутбуке, как вдруг услышала гневный окрик: «В конце-то концов, ты можешь к нам подойти?! Мы тут уже несколько минут стоим. Давай, пошевеливайся!» Я выглянула в проход между креслами и увидела молодую пару, стоящую около справочного бюро. Парень лет двадцати пяти, поймав на себе мой взгляд, еще громче гаркнул: «Эй, ты, чего вылупилась?! Оторви своё заднее место от кресла и притащи его сюда!» Конечно, я могла бы подойти, но после такого грубого обращения предпочла остаться на своём месте. Не желая конфликтовать, спокойным тоном я ответила, что к справочному бюро не имею никакого отношения, и переключила своё внимание на ноутбук. «А ну ты, кусок дерьма! — зарычал на меня молодчик и, приблизившись, стал дышать пивным перегаром мне в лицо: — Если ты сейчас же нас не обслужишь, как положено, я тебя урою!» «Молодой человек, — ответила я в попытке поставить его на место, — Вы неправильно себя ведёте. Я же Вам сказала, что не работаю в справочном бюро». Однако парень разошелся не на шутку и пропустил мои слова мимо ушей. Он злобно вытаращил глаза и завопил что есть мочи: «Да ты знаешь, кто я такой? Я — полицейский, и, хотя я сейчас в отпуске, не при исполнении, всё равно, я на тебя, эмигрантская рожа, найду управу, ты…», — и далее последовал ряд матерных слов и выражений, отпущенных в мой адрес. В какой-то момент он даже схватил меня за грудки, угрожая отправить за решётку. Всё это время стоящая рядом девушка испуганно хлопала глазами и просила своего жениха успокоиться. Наконец, из него вышел пар, он на минуту замолчал, и тогда я получила возможность довести до его сознания, что действительно не имею никакого отношения к справочному бюро.

Следующая неожиданная встреча произошла на другой день, как только я открыла дверь кинозала и села на стоящее у входа кресло. Через пару минут после этого в кинозал ввалился мужчина с опухшим ярко-красным лицом и огорошил меня вопросом: «Мама, я х-х-хде?» Не являясь его родительницей, тем не менее, я поспешила разъяснить: «Вы в кинозале». «А чё я з-з-з-десь дел-л-лаю?» — завращал глазами мужчина. Волосы у него на голове стояли торчком в разных направлениях, рубашка была полностью расстегнута и ширинка на брюках тоже. «Послушайте, — начала я издалека, — а Вам не хочется пойти к себе домой и там часок-другой отдохнуть?» «Не-а», — прогудел он. Я не на шутку испугалась, что этот ненормальный нанесёт урон моим картинам, поэтому твёрдым голосом отчеканила: «Будет лучше, если Вы отправитесь на улицу подышать свежим воздухом потому, что Вы не в себе!» «Что-о-о?! — то ли удивился, то ли возмутился краснорожий мужчина и тут же испуганным голосом прошептал: — Лови их! Лови! Вон они, там, между кресел попрятались!» С этими словами, пошатываясь, он стал бегать по кинозалу, пытаясь схватить какого-то невидимку руками. Меня осенило: «Да у него галлюцинации! Скорее всего, белая горячка. Что же делать?!» Я выбежала из кинозала и стала из-за двери наблюдать за происходящим. Представление, устроенное этим сельчанином, только начиналось. Он стал бегать туда-сюда по проходу, размахивая руками так, будто пытается кого-то поймать, затем пополз на четвереньках по рядам откидных кресел, после чего встал на одно из них ногами, в прыжке взмыл вверх, а потом спикировал головой вниз. Мужчина был высоким и крупной комплекции (навскидку, весом в сто килограммов), поэтому сразу застрял между кресел в положении ногами кверху. «А-а-а!» — завопил он, и я немедля вызвала неотложку. К счастью, медики не заставили себя долго ждать. Они вытащили мужчину из устроенной им самому себе ловушки и увезли в больницу на машине скорой помощи.

Третья неприятная история в кинозале Дома культуры приключилась из-за моих картин. Ближе к вечеру, когда я собралась уйти домой, неожиданно скрипнула входная дверь. «Хоть под занавес, но посетители всё же пожаловали», — воодушевилась я, но, когда встретилась взглядом с вошедшим в кинозал мужчиной, прилив радости уступил место тревожному предчувствию. Этот высокий плечистый сельчанин держал за руки двоих детей: мальчика и девочку, приблизительно, восьми и десяти лет. Он подошел ко мне и рявкнул: «Ты что ли художница?» «Да», — пролепетала я. «Вот, — кивком головы он указал на детей, — полюбуйся на пользу от твоего искусства!» «Объясните, пожалуйста, в чём дело!» — испугавшись его недовольного вида, проронила я. «В чём?! — прохрипел мужчина и гневно сверкнул на меня глазами. — А в том, что ты и такие, как ты, ху-дож-ни-цы, развращаете молодое поколение!» От испуга и удивления у меня пропал дал речи, а отец семейства кипел от негодования. Говорил он резко, раздраженно, брызгая слюной и размахивая руками: «Позавчера моя жена привела детей в этот кинозал для просмотра художественного фильма воспитательной тематики, а потом, когда они вернулись домой, дочь сутки от меня не отставала, всё спрашивала — папа, когда я буду большая, у меня тоже грудь вырастет, как у той тётеньки на картине? Да и сын, не смотри, что несмышлёное дитя, а всё туда же, в откровенном разговоре признался, что ему очень понравились голые мужчины и женщины. Я спрашиваю, где ты их видел? А он говорит: на картинах в кинозале. Моим детям впору учиться коров доить и на выпас гонять, а они только и говорят про этот твой нудизм, мать его за ногу!» «Неужели Ваши дети никогда не видели человеческого тела, людей без одежды? — удивилась я. — В журналах, на фотографиях, по телевизору, на пляже, наконец?» «Ещё чего! — возмутился сельчанин. — Незачем им по пляжам болтаться! У нас пятьдесят голов крупного рогатого скота! Их надо каждый день пасти и доить! И ещё двадцать коз. Вот пусть на их вымя и смотрят во время дойки!» Успокоился этот сельчанин только, когда я сняла со стен кинозала все работы, на которых были изображены обнажённые тела, и пообещала больше никогда не устраивать в этом Доме культуры своих персональных выставок.

******

«Ну что же, — сказала я самой себе, — несмотря на очевидный неуспех, нужно двигаться вперед, так как под лежачий камень вода не потечет». Я решила поучавствовать в коллективных выставках, организуемых администрациями близлежащих городов и поселков. Одно из таких мероприятий проводилось в большом спортивном зале детского колледжа. В летний период его делили высокими перегородками на четыре равные части, каждая из которых в течение трех недель служила выставочным пространством для любого художника, желающего вывесить там свои картины. И вот, в самый разгар лета мои картины заняли одну четвёртую часть спортивного зала, по соседству с работами других художников. В первый день выставки я решила познакомиться со своими коллегами по художественному ремеслу и в первом зале встретила коренастого мужчину, в возрасте за шестьдесят, у которого была такая густая и торчащая во все стороны борода, что невольно подумалось: «Сразу видно — настоящий художник! Или старик-лесовик…» На стенах его выставочного зала висели выполненные карандашом малоформатные рисунки, на которых были изображены горные пейзажи. Я представилась художнику и, оглядевшись вокруг, заметила: «Сколько у Вас красивых пейзажных зарисовок!» Он хмыкнул в ответ, бросил на меня грустный, полный разочарования, взгляд и изрёк: «Вот только продать бы их кому, а то дома два шкафа битком набиты этими рисунками! Жена грозится выбросить всё это на помойку. Я же пенсионер и рисую постоянно: сидя, стоя, во время еды, в тишине, с включенным телевизором. Мне ничего не мешает. Я даже на кричащую жену не обращаю никакого внимания. Каждое утро ставлю перед собой какую-нибудь открытку или фотографию из журнала и срисовываю на бумагу очередной пейзаж». Художник тяжело вздохнул, немного помолчал и с ещё большей грустью добавил: «К сожалению, на картинах в наше время не заработаешь, а жаль. Деньги — это отличный стимул для оттачивания художественного мастерства. Если твои работы покупают, есть смысл писать новые, так ведь? По правде говоря, были у меня хорошие времена, были, да… Помню, на одной выставке я аж двадцать пейзажей продал. Хотя с другой стороны, если за картины получить хорошие деньги, то нет смысла писать ещё. Зачем? Деньги-то уже в кармане!» Запутавшись в его разъяснениях, я спросила: «А почему тогда Вы столько рисуете?» «Так я же тебе говорю, — недовольно буркнул в густую бороду художник. — Чем ещё на пенсии заниматься? Больше и нечем. Вот в чем дело-то».

В другой части этого зала были выставлены работы художницы средних лет, как выяснилось позже, колкой на язык женщины, обладающей мёртвой хваткой ко всему, что пахнет деньгами. Выглядела она немного старомодно, и в то же время вызывающе. Её длинные волосы были убраны назад, в большой гладкий пучок; к шее плотно прилегали крупные бусы; у блузы золотистого цвета было глубокое декольте, а на длинной юбке с аляповатыми разводами — большие разрезы. Двигалась художница быстро, громко стуча тонкими высокими каблуками. Художественные работы этой дамы представляли собой огромные полотна с изображениями тропических цветов по типу лотоса, но почему-то не яркой, а темной, очень хмурой расцветки. Только я приготовилась представиться этой художнице, как вдруг ко мне подошла элегантно одетая пожилая женщина, на руках у которой сверкали прозрачными камнями несколько перстней. «Извините за беспокойство, — любезно обратилась ко мне она. — Мне сказали, что в соседнем выставочном зале висят Ваши картины, это так?» «Да», — ответила я. «У Вас очень интересные работы! — продолжила посетительница выставки. — Я, знаете ли, иногда приобретаю что-нибудь из современной живописи, и на этот раз мне очень понравилась Ваша картина под названием…» Не успела она договорить, как между нами протиснулась автор полотен цветочной тематики. Отодвинув меня от посетительницы, она заявила: «Эта девушка свои картины не продаёт, а только выставляет! Она сама мне сейчас об этом сказала!» Услышав это, я остолбенела, а художница схватила даму с перстнями под локоть и повела по своему выставочному залу, комментируя на ходу: «Вот, посмотрите на мои последние работы! Все они продаются, и, если Вы будете моей первой покупательницей, то я сделаю Вам пятипроцентную скидку». Понимая, что положения уже не исправить, я ушла в свою часть зала, а потом, подождав ухода посетительницы, решила поставить на место нахрапистую коллегу по выставке. Ей таки удалось втюхать коллекционирующей живопись женщине одну из своих картин, та с ней рассчиталась, попрощалась и вышла из зала. Тогда я подошла к художнице и сказала: «Послушайте, так нельзя. Вы же здесь не одна. Я тоже не прочь заработать на продаже своих картин, тем более, что покупатели бывают здесь нечасто. Знаете, существуют правила хорошего тона…» «Чего-о-о? — уперев руки в бока, смерила меня ехидным взглядом художница. — В бизнесе — одно золотое правило: у кого золото, у того и правила! Хочешь продавать свои картины — отправляйся в свою часть зала, а на моей территории деньгами посетителей распоряжаться буду я, понятно?», — с этими словами она затолкала в декольте своей кофты взятые за проданную картину деньги и, хмыкнув, повернулась ко мне спиной.

Третьей участницей коллективной выставки была студентка, учащаяся в университете на дизайнера. Когда я прошла в ее часть зала, мне сразу бросилось в глаза, что некоторые картины не закончены, хотя и в таком виде художественные работы этой девушки выглядели свежо и оригинально. Молодая и симпатичная студентка в скоростном темпе развешивала свои картины по стенам, когда я представилась ей и сказала: «Ну и соседка у нас с тобой, врагу не пожелаешь…» «А… эта"акула бизнеса"? — криво улыбнулась девушка. — Её тут все знают. Ничего интересного за всю свою жизнь не нарисовала, но как увидит покупателя, бросается на него и силком тащит к своим картинам, поэтому и продаёт больше других художников». Я обрадовалась взаимопониманию, установившемуся с первых минут общения с этой девушкой, и спросила: «Слушай, у тебя работы немного не закончены, или мне это только кажется?» «Между нами говоря, не немного, а как следует, — дружелюбно отозвалась она. — Не могу. Время поджимает. Дипломный проект доделываю семимильными шагами, а тут ещё всему нашему курсу вменили в обязанность: в качестве зачётной практики провести персональную выставку. Вот я и принесла из дома всё, что было». «А мне и в таком виде твои картины нравятся!» — призналась я. «Спасибо за комплимент! — весело тряхнула чёлкой студентка. — Я бы с удовольствием посмотрела на твои работы, но, извини, у меня совсем не осталось времени. Развешаю до конца свои недоделки и помчусь что есть мочи домой».

******

В эмиграции я убедилась в том, что отягощающим жизнь художника фактором может быть не только коллега по ремеслу, но и работники выставочных залов. На следующей коллективной выставке, организованной Домом культуры прибрежного городка, за порядком в трёх выставочных залах следила женщина в униформе охранника. Эту задачу ей существенно упрощало то обстоятельство, что все залы были смежными, поэтому обойти их можно было за считанные минуты. За день до инаугурации выставки я стала развешивать свои картины на стенах одного из залов. Всё это время женщина-охранник прохаживалась около меня с гримасой неудовольствия и глубокого скептицизма, бурча себе под нос: «Ну-ну». Я не поняла, чем вызвана такая реакция, и вежливо ей представилась, ожидая, что она сделает то же самое. «Ну-ну», — отчеканила женщина-охранник и, повернувшись ко мне спиной, вышла из моей части зала. Через две недели выставка подошла к концу, пришла пора убрать свои работы и уступить выставочное пространство другим художникам. Я стала снимать и упаковывать картины. Тут же в глаза мне бросилось, что у некоторых были надломлены рамки, а на двух полотнах какой-то шутник начеркал что-то ручкой поверх моей подписи. Меня это огорчило, но время поджимало: нужно было освобождать выставочный зал. Я продолжала снимать картины, ставить их в ряд у стены, а затем упаковывать, как вдруг из соседнего зала до меня донеслось сказанное кому-то женщиной-охранником: «Видишь эту русскую? Пришла за своими художествами. Пусть забирает их и проваливает на все четыре стороны! Выставляем тут всякую шваль! До чего докатились… Своих художников девать некуда, а разрешаем вывешивать картины каким-то эмигрантам! За две недели я ни разу в её зал не заходила. Да и с какой стати?! Мне государство платит за охрану работ наших отечественных художников, а не всяких там приезжих!» Оказалось, что за моими картинами на выставке никто не следил, поэтому-то испортить их было проще простого.

По правде говоря, всякий раз, когда я заглядывала в этот Дом культуры, на выставки, увиденное там меня разочаровывало. Картины местных художников чаще всего походили на иллюстрации книг и энциклопедий, поскольку представляли собой рисунки стандартной тематики: домик на поляне, пахари в поле, реки с бурными течениями, деревенька на высоком бугре, семейство косулей в еловом лесу, и т.д., и т.п. Все они были выполнены в стиле, который так и тянуло назвать «заунывным штамповочным реализмом». Когда мне самой представилась возможность выставить в этом Доме культуры свои работы, то в соседнем зале абсолютно всё выставочное пространство занимали изображения парусных кораблей. Морской пейзаж и парусники были похожи друг на друга как две капли воды, отличаясь лишь цветовой гаммой. Один корабль и бурлящее под его кормой море были бежево-коричневой тональности, на другой картине доминировали оттенки красного, на третьей — желто-оранжевые тона, на четвёртой — сине-зелёные, и т.д. При виде совершенно одинаковых картин я едва сдержалась, чтобы не спросить у их автора: «Не надоело Вам рисовать одно и то же?» Впрочем, ответ на этот вопрос стал очевиден после знакомства с самим художником.

Дело было так. Перед началом выставки, когда я развешивала свои картины на стенах зала, отведенного мне Домом культуры, кто-то окликнул меня сзади. Я обернулась и увидела пожилого мужчину, в одной руке у которого была сумка из продуктового магазина, а другой он держал за руку молодого человека, выше себя на две головы и к тому же очень крупных телесных пропорций. Внешний вид самого художника напоминал персонажей из фильмов, посвящённых событиям конца XIX — начала XX века. Его костюм, состоящий из брюк, пиджака и жилетки, изрядно полинял и потерял былую форму, на запястье у пожилого художника были старинные часы с большим циферблатом, а на носу сидело пенсне в стальной оправе (хотя, возможно, раньше это были обычные очки, у которых отвалились обе дужки). «Приветствую Вас, милейшая дама, — под стать своему внешнему виду, огорошил меня устаревшим обращением художник, и, не дождавшись ответа, продолжил: — Как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?» Я немного растерялась и попыталась собраться с мыслями, чтобы ответить ему чем-нибудь столь же любезным. Только я открыла рот, чтобы это озвучить, как мой коллега по выставке широко улыбнулся и достал из продуктовой сумки завёрнутый в целлофановую обёртку бутерброд с колбасой, протянул его грузному молодому человеку и галантно пояснил: «Позвольте представить Вам моего сына, его зовут Эдуард», — и обратился к нему: «Кушать хочешь?» В ту же минуту существо мужского пола, своими размерами напоминающее кита, одетое в штаны по типу бермудов и клетчатую рубаху, вырвало из его рук бутерброд, освободило от обертки и моментально проглотило. «Детей надо кормить!» — подытожил художник и, любезно со мной попрощавшись, покинул зал, держа своего ребенка за руку. Впрочем, не прошло и десяти минут, как он снова предстал передо мной в сопровождении сына и с той же сумкой в руке. «А хотите посмотреть на мои картины?» — предложил художник. «Спасибо за приглашение. Не откажусь», — ответила я и прошла в его зал, стены которого были увешаны парусниками-близнецами. Первым моим желанием было выяснить, чем обусловлено клонирование кораблей, но художник опередил меня и задал тот же самый вопрос, что и ранее: «Скажите, как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?» Сразу после этого он повернулся к сыну и заботливо у него поинтересовался: «Кушать хочешь?», — после чего достал из сумки очередной бутерброд, и его моментально слопал китоподобный отпрыск. «Детей надо кормить!» — с серьёзным выражением лица изрёк художник, а я задумалась о том, как на всё это правильнее отреагировать. Затем я вернулась в свой зал и стала развешивать оставшиеся картины, но вскоре это занятие было прервано вежливым обращением пожилого художника: «Как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?». Я обернулась, и тогда он добавил: «Позвольте Вам представить моего сына, его зовут Эдуард». Художник дружелюбно мне улыбнулся, а я растерянно на него посмотрела, в недоумении развела руками и издала звук, наподобие: «Э-э-э-м-м-м». Впрочем, пожилого художника моя реакция нисколько не удивила и не обидела. Он снова одарил меня кукольной улыбкой, затем обеспокоенно обратился к своему сыну: «Кушать хочешь?», — и в ту же минуту полез в сумку за ещё одним бутербродом. Ноги у меня дрогнули и согнулись в коленях, но я всё же сумела устоять на месте. За пару часов пожилой художник задал мне этот самый вопрос ещё несколько раз, и тогда я окончательно поняла причину того, почему он написал бесчисленное множество одинаковых парусных кораблей. Зацикленность на одном и том же наверняка была вызвана болезнью Альцгеймера или каким-то другим заболеванием головного мозга.

Другим моим соседом, выставлявшим свои картины в соседнем зале, был мужчина в возрасте сорока с небольшим лет. Перемещался он по выставочному залу семимильными шагами, поэтому проследить за траекторией его движения было крайне сложно. Работы этого художника были выполнены в абстрактном стиле на крупных полотнах, и в небольшом зале они висели почти впритык друг другу. Эти изображения представляли собой совокупность широких полос серого, коричневого и чёрного цвета. Создавалось ощущение, что автор этих работ по профессии — маляр, поскольку человеку, натренированному в малярном деле, не составляет труда закрасить светлой краской поверхность полотна и провести по нему толстой кистью несколько широких ровных полос в разных направлениях. Но как выяснилось, энергичный художник по профессии был не маляром, а сварщиком. Посмотрев на работы художника-абстракциониста, я предложила ему пройти в мой выставочный зал. Он согласился и стал зигзагообразно перебегать от одной картины к другой. По кислому выражению его лица нетрудно было догадаться, что мои работы ему совершенно не понравились. «Ну что же, — наконец, вынес он свой вердикт, — каждый человек волен рисовать, что ему хочется, однако, мои картины мне кажутся гораздо более актуальными, чем Ваши». Сказав это, художник бросил на меня победоносный взгляд и, активно жестикулируя, продолжил: «Я вообще не понимаю, зачем пыхтеть по несколько недель или месяцев над творческим продуктом. Кому это надо? Картина должна радовать глаз, и всего-то. Для этого, во-первых, она должна быть большой, а, во-вторых, простой для понимания. Вот, к примеру, как у меня. Взглянешь на широкую полосу и сразу задумаешься: что это? Доска от забора? Ствол дерева? Полотенце? Оторванный от кофты рукав? Пила без зубьев? Носок без пары? Длинная свая? Распиленные вдоль оси пополам безнапорные трубы, которые можно использовать в качестве водосточных желобов? А может, что-то другое? Я так думаю: в каждой картине должна быть изюминка, мистицизм, сложная для отгадывания загадка. Тогда это — настоящее искусство! А рисовать людей, цветы, натюрморты, пейзажи… Какой в этом смысл, если всего этого полным-полно вокруг нас!» «Ну да», — промямлила я в ответ, понимая, что вдаваться в дискуссии с этим напористым мужчиной выйдет себе дороже.

******

Следующую персональную выставку картин мне разрешили провести в большом здании Дворца молодёжи, культуры и спорта. Несмотря на огромное количество помещений, для выставки мне выделили небольшую часть вестибюля у входной двери. Именно там меня встретил консьерж — рыжеволосый мужчина среднего возраста, худощавого телосложения. За день до выставки я пришла развесить свои работы по стенам вестибюля, и вдруг у меня за спиной раздался страдающий, с подвыванием, плач консьержа: «А-у-а-у-а!» «Что с Вами? — забеспокоилась я и, отложив картину, приблизилась к консьержу. — Вам плохо?» «А-у-а! — взвыл он ещё раз и трагическим голосом пояснил: — Чую, конец мне приходит! Сахара в крови совсем не осталось!» «У Вас сахарный диабет?» — предположила я. «Скорее всего! — закивал консьерж. — Стоит мне не позавтракать, как живот начинает крутить, а потом мутить». «Так пойдите, скушайте что-нибудь!» — посоветовала я. «А кто тогда на входе останется?» — умоляюще посмотрел он на меня. «Вы идите, а я здесь побуду вместо Вас, все равно мне нужно развесить картины, и на это уйдет время», — ответила я. «Только ты это, за порядком смотри, как следует! — добавил консьерж неожиданно твёрдым, без болезненной интонации голосом. — Если заявится какой-нибудь алкаш или ненормальный, гони его сразу в шею! Не то натворит дел, а мне потом от директора влетит по первое число». «Хорошо, так и сделаю!», — кивнула я и стала развешивать в вестибюле картины. Несмотря на то, что консьерж отпросился у меня «всего на минутку», вернулся он на работу спустя полтора часа, немного навеселе, с крепким пивным запахом изо рта.

Конец ознакомительного фрагмента.