Последние дни Сталина

Джошуа Рубенштейн, 2016

Книга Джошуа Рубинштейна, выдающегося американского специалиста по российским и евразийским исследованиям – это захватывающий рассказ о месяцах до и после смерти Сталина и о том, как они изменили ход истории XX века. Власти опасались, что его смерть спровоцирует панику и беспорядки, которые, в свою очередь, могут поставить под сомнение законность его преемников и авторитет однопартийной системы. Внезапная болезнь и кончина Сталина в марте 1953 года для многих оказались полной неожиданностью. Тиран был полон грандиозных замыслов, он готовился бросить вооруженный вызов новоизбранному президенту США Дуайту Эйзенхауэру, а у себя в стране инициировал жестокую кампанию против советских евреев, после чего намеревался провести чистку в рядах высшего руководства компартии. Теперь давних «соратников» Сталина ждало множество непростых дилемм, в том числе в странах социалистического блока, где давали о себе знать протестные настроения. Яркие страницы книги посвящены противостоянию Берии, Маленкова, Хрущева, сравнению свидетельств очевидцев событий с официальными опубликованными версиями. Особый интерес представляют документы, связанные с международными отношениями, в частности с реакцией администрации Эйзенхауэра и его ближайших помощников на кремлевские инициативы после смерти Сталина. Всего несколько месяцев назад Берия занимал свое место в триумвирате, стоящем у гроба Сталина, и произносил траурную речь. Теперь он был в опале – беззащитный, одинокий и трясущийся на допросах, подобно мириадам его жертв.

3

Сталинская паранойя и евреи

С началом процесса Сланского в Праге 20 ноября 1952 года советская политика приобрела откровенно антисемитский характер. Сталин лично участвовал в организации процесса, прислав в 1949 году из Москвы специалистов по допросам, которым предстояло контролировать ход расследования и сделать обвиняемых более покладистыми. Один из советских следователей, Владимир Комаров, обладал особыми навыками пыток еврейских заключенных. На вершине своей карьеры Комаров был заместителем начальника следственной части по особо важным делам в Министерстве государственной безопасности (МГБ) СССР. В июле 1951 года в ходе проводимой в органах госбезопасности чистки он сам был арестован. Находясь в камере внутренней тюрьмы МГБ и опасаясь за свою жизнь, Комаров в феврале 1953 года написал отвратительное письмо Сталину, в котором хвастался своей жестокостью и особой ненавистью к еврейским националистам. Он, должно быть, надеялся, что это лучший способ вернуть расположение Сталина.

Арестованные буквально дрожали передо мной, они боялись меня, как огня… Особенно я ненавидел и был беспощаден с еврейскими националистами, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов. За мою ненависть к ним не только арестованные, но и бывшие сотрудники МГБ СССР еврейской национальности считали меня антисемитом^{118}.

Исходя из слов самого Комарова, нетрудно понять, почему Сталин решил, что тот будет полезен в Праге.

Рудольф Сланский и еще тринадцать арестованных по тому же делу, каждому из которых были предъявлены обвинения в государственной измене, шпионаже и экономическом саботаже, признали свою вину и просили суд назначить им самое суровое наказание. Давая показания в течение целой недели, обвиняемые подтвердили, что, «будучи троцкистко-титовскими, сионистскими буржуазно-националистическими предателями и врагами чехословацкого народа», участвовали в выдуманном заговоре. Решением суда одиннадцать человек были приговорены к смертной казни. То, что троим подсудимым сохранили жизнь, было единственной неожиданностью на процессе. Судьи отметили, что эти трое играли второстепенные роли в заговоре и выполняли приказы Сланского, что снимает с них часть ответственности. Но у этого жеста могла быть и другая, неочевидная причина. Дело в том, что все трое были евреями. Лидер Чехословакии Клемент Готвальд, которому принадлежало последнее слово, вероятно, хотел несколько сгладить впечатление, что процесс попахивает антисемитизмом. Что касается осужденных на смерть, они были повешены на рассвете 3 декабря. Их трупы кремировали, а пепел рассыпали вдоль обледенелого шоссе, чтобы водитель, бывший тайным сотрудником органов, не скользил там на своих шинах.

Это был крупнейший послевоенный процесс в Восточной Европе, на котором сталинский репрессивный аппарат в последний раз показал свое настоящее лицо^{119}. Правда ежедневно публиковала сообщения из зала суда, подчеркивая вину подсудимых и обращая особое внимание на их связи с сионистскими и «буржуазно-националистическими еврейскими» подпольными организациями. Радио Бухареста сделало такое типичное заявление: «Среди нас тоже есть преступники, сионистские агенты и агенты международного еврейского капитала. Нам предстоит разоблачить их, и наш долг — ликвидировать их»^{120}. К середине декабря правительства Чехословакии и Польши потребовали от Израиля отозвать своего посла, Арье Кубови, который представлял еврейское государство в обеих этих странах; его обвинили в злоупотреблении своим дипломатическим статусом. Подобный шаг, повлекший эскалацию напряженности с Израилем и Западом в целом, не мог быть предпринят без одобрения Сталина.

Трудно ответить на вопрос, почему именно Рудольф Сланский стал главным обвиняемым. Он не был похож на других крупных деятелей, павших жертвами чистки в Восточной Европе. Он не был ветераном гражданской войны в Испании или героем антифашистского сопротивления. Всю войну он находился в Москве и твердо следовал линии партии, не то что «национал-коммунисты», вызывавшие особое раздражение Кремля после того, как Тито открыто перестал ему подчиняться. Что касается ведущих еврейских и нееврейских коммунистов, Сталин с удовольствием пользовался их слепой преданностью, наивным идеализмом, циничной жаждой власти — чем угодно, что связывало их с делом. А когда приходило время использовать их в другом качестве — в качестве подсудимых на процессе, — Сталин без малейших колебаний мог ткнуть пальцем в любого, кто казался ему наиболее подходящим для исполнения задуманной им роли. Обвиненные в экономическом саботаже, заклейменные как предатели, Сланский и другие ответчики по делу присутствовали в зале суда как живое воплощение западного и еврейского вероломства. Но «Пражский процесс был лишь прелюдией к драме, о которой скоро будет объявлено», как заметила лондонская The Times^{121}. 1952 год подходил к концу, и были все основания со страхом ожидать наступления следующего года.

XIX съезд партии в Москве и процесс Сланского в Праге подготовили почву для следующей серии сталинских мероприятий. Воспользовавшись съездом для реформирования Политбюро и делом Сланского для разжигания антисемитских репрессий в Восточной Европе, Сталин готовился провести более широкую чистку руководящих партийных кадров в своей стране. Евреи прекрасно подходили на роль козла отпущения и ширмы. Он мог возбуждать общественное негодование в отношении евреев в рамках стратегии, сочетавшей обвинения евреев в нелояльности с реорганизацией служб безопасности и руководства страны в целом. На каком-то этапе ему предстояло публично объявить о своих намерениях. Серия мнимых преступлений в Украине обозначила новый вектор его безумия.

В последнюю неделю ноября 1952 года газета Известия сообщила о вынесении суровых приговоров в отношении лиц, осужденных за экономические преступления, включая производство некачественных товаров, растрату средств, мздоимство и хищения государственной собственности. 1 декабря Особый военный трибунал в Киеве приговорил к смертной казни за «контрреволюционное вредительство» трех человек. Все трое — К. А. Кан, Ярошецкий и Герзон — были, несомненно, евреями. Их обвинили в преступном сговоре в сфере торговли и привлекли к ответственности за потерю «сотен тысяч рублей»^{122}. Впервые для рассмотрения дела, связанного с хозяйственным преступлением, собирался военный суд. Всего за несколько недель до этого на партийном съезде Поскребышев предупреждал, что «вор, расхищающий народное добро и подкапывающийся под интересы народного хозяйства, есть тот же шпион и предатель, если не хуже». Теперь его угроза приносила плоды. Выбранная Сталиным мишень была очевидна каждому, кто умел читать.

Но жертвами становились не только отдельные евреи. 22 декабря выходивший раз в две недели партийный журнал Блокнот агитатора опубликовал примечательную статью, направленную против сионизма. В ней в непривычно резких выражениях сионизм был охарактеризован как «реакционное течение еврейской буржуазии», которое служит верным агентом американского империализма^{123}. Коммунистическая партия всегда выступала против сионизма, и теперь, как сообщалось в The New York Times, евреев как сионистов обвиняли в «шпионаже и подрывной деятельности в интересах Соединенных Штатов»^{124}. Почти пять лет назад Кремль первым официально признал провозглашенное в мае 1948 года новое еврейское государство и дал добро коммунистическим властям Чехословакии на продажу оружия Израилю. На то у Сталина были свои причины. Он поддержал создание Израиля не в последнюю очередь потому, что видел в этом перспективу ухода англичан с Ближнего Востока. Но по мере того, как внутри страны нагнеталась антисемитская атмосфера, внешняя политика Советского Союза становилась все более антиизраильской. Теперь она «[отождествляла] сионизм с американским империализмом и мнимой подрывной деятельностью США», и об этом Солсбери уведомлял свою нью-йоркскую редакцию^{125}. Блокнот агитатора был журналом не для рядовых читателей. Он издавался для партийных работников — число которых только в Московской области составляло 45 тысяч — с целью разъяснения позиции партии по важным вопросам. Прочитав статью, Солсбери заверил своих редакторов, что она вдохновлена процессом Сланского в Праге.

На самом деле Сталин начал раскаиваться в том, что пять лет назад поддержал Израиль. В сентябре 1948 года, после прибытия в Москву первого дипломатического представителя Израиля Голды Мейерсон (вскоре она поменяет фамилию на еврейскую — Меир) в советской прессе широко освещалась церемония вручения ею верительных грамот, что внушило евреям СССР ложную надежду на поддержку Израиля Кремлем. В сентябре и октябре, на Шаббат и во время еврейских праздников Рош ха-Шана и Йом киппур, Мейерсон посетила внушительное здание Московской хоральной синагоги. Жившие в столице евреи не могли сдержать своих восторженных чувств. На улицах ее приветствовали тысячи людей, а перед синагогой собирались огромные толпы.

Столь страстная поддержка нового еврейского государства совершенно не устраивала Сталина. В проведении демонстраций он обвинил Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) — организацию, созданную Кремлем во время войны с целью обеспечить своему союзу с демократиями дополнительную поддержку на Западе. В ноябре власти объявили о ликвидации комитета, заявив, что он «является центром антисоветской пропаганды и регулярно предоставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки»^{126}. В течение нескольких месяцев были закрыты идишеязычные газеты и издательства, распущены профессиональные театры с постановками на идише, а сотни деятелей еврейской культуры, включая пятнадцать человек, связанных с Еврейским антифашистским комитетом, были арестованы. Идиш был основным средством самовыражения евреев в стране, а теперь его государственные институты ликвидировались.

Вся эта ситуация поставила перед Сталиным вопрос о благонадежности его еврейских подданных. После трех десятилетий советской власти, оказывающей на людей давление, чтобы они ассимилировались, отказались от религиозных ритуалов и приняли русскую культуру в качестве основного средства выражения духовной и культурной самобытности, тысячи евреев вышли на улицы, демонстрируя, что они остаются евреями с желаниями и мечтами, выходящими за пределы физических и духовных границ Советского государства. Пришло время напомнить им, где они живут: поддержка Израиля Кремлем не означала, что советским евреям будет разрешено эмигрировать или стать добровольцами в армии нового еврейского государства.

Однако атака на ЕАК и идишеязычные организации не затронула евреев, занимавших руководящие посты в русскоязычных учреждениях культуры СССР. Их черед придет в 1949 году, когда власти развернут кампанию против Запада и «космополитов» и под прицел попадут все носители еврейских фамилий. (Обвинение в «космополитизме» было самым простым способом поставить под сомнение преданность советской культуре). 28 января газета Правда привлекла внимание общественности к «антипатриотической группе театральных критиков»^{127}. В нее входили евреи с такими фамилиями, как Юзовский, Гурвич и Крон. Статья запустила широкую кампанию в прессе, мишенью которой стали евреи, заподозренные в недостатке преданности своему государству и симпатиям к Америке, Европе и Западу. В нагнетаемой всей этой пропагандой атмосфере запугивания евреи оказывались изгоями на своих рабочих местах, им грозили увольнения. Последствия простирались от выговоров и снятия с должностей до исключения из художественных союзов. Некоторых, кроме того, исключали из коммунистической партии и даже подвергали аресту.

Ольга Фрейденберг была профессором классической филологии в Ленинграде. На протяжении многих лет она вела обстоятельную и искреннюю переписку со своим двоюродным братом, поэтом Борисом Пастернаком. В 1949 году она поделилась с ним выдержкой из своего дневника.

По всем городам длиннотелой России прошли моровой язвой моральные и умственные погромы. ‹…› Подвергают моральному линчеванию деятелей культуры, у которых еврейские фамилии. Нужно было видеть обстановку погромов, прошедших на нашем факультете: группы студентов снуют, роются в трудах профессоров-евреев, подслушивают частные разговоры, шепчутся по углам. Их деловая спешка проходит на наших глазах.

Евреям уже не дают образования, их не принимают ни в университеты, ни в аспирантуру. Университет разгромлен. Все главные профессора уволены. Убийство остатков интеллигенции идет беспрерывно… Ученых бьют всякими средствами. Снятие с работы, отставки карательно бросают ученых в небытие. Профессора, прошедшие в прошлом году через всенародные погромы, умирают один за другим. Их постигают кровоизлиянья и инфаркты^{128}.

Подобная атмосфера царила в тысячах советских учреждений в результате кампании против «космополитов».

Втайне от общественности Кремль продолжал расследование деятельности Еврейского антифашистского комитета, допросы и пытки его арестованных членов. Проведя в заключении по три года или больше, в мае 1952 года они предстали перед закрытым трибуналом. Процесс проходил в здании на Лубянке — штаб-квартире службы государственной безопасности в центре Москвы — и занял два месяца. Пятнадцать подсудимых обвинялись в «еврейском буржуазном национализме», шпионаже и государственной измене на том основании, что они сотрудничали с ЕАК. Их заслуги военного времени и даже то, что они собирали информацию о зверствах нацистов и старались сохранить память о жертвах, обернулись против них. 12 августа тринадцать из них были расстреляны. Один из подсудимых во время процесса потерял сознание и вскоре скончался в тюремной больнице. Единственной, кто выжил в этом кошмаре, была Лина Штерн, выдающийся ученый. Ее приговорили к пяти годам ссылки, но через год после смерти Сталина разрешили вернуться в Москву. Лишь по прошествии сорока лет Кремль обнародовал протоколы судебных заседаний, вскрывшие антисемитскую природу всего дела. Казнь подсудимых, пятеро из которых — Давид Бергельсон, Перец Маркиш, Лейб Квитко, Давид Гофштейн и Ицик Фефер — были знаменитыми авторами, писавшими на идише, стала апогеем атаки Сталина на идишеязычную культуру. Но поскольку процесс проводился в закрытом режиме, он не мог служить более широкой цели устрашения. Для этого понадобилось придумать нечто еще более впечатляющее^{129}.

К осени 1952 года Сталин собрал воедино элементы предполагаемого заговора высокопоставленных еврейских врачей, которых вскоре обвинят в покушении на жизнь кремлевских руководителей. Несколько человек было арестовано в ноябре того же года, среди них личный врач Сталина Владимир Виноградов и главный терапевт Красной армии Мирон Вовси (троюродный брат актера и режиссера Соломона Михоэлса). Их подвергли жестоким допросам: по словам Хрущева, на Виноградова Сталин приказал «надеть кандалы». Режиму нужны были их признания в связях с иностранными разведками и планах убийства советских руководящих работников. «Если не добьетесь признания врачей, — напутствовал Сталин сотрудников госбезопасности, — то с вас будет снята голова»^{130}

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

118

Цит. по: Joshua Rubenstein, Vladimir Naumov (eds), Stalin's Secret Pogrom: The Postwar Inquisition of the Jewish Anti-Fascist Committee (New Haven: Yale University Press, 2001), xiii. Комаров остался в тюрьме и был расстрелян в декабре 1954 года. На русском языке цитата найдена в: Борщаговский А. М. Обвиняется кровь: [Репрессии 30‒50-х гг.]: Докум. повесть. — М.: Прогресс: Культура, 1994.

119

В процессе Сланского была еще одна уникальная особенность. Трое обвиняемых остались в живых, двое из них написали мемуары, вдобавок жены трех осужденных на процессе тоже опубликовали воспоминания. Среди прочих в Праге были арестованы двое израильтян — Мордехай Орен и Шимон Оренштейн, которых заставили дать порочащие свидетельские показания. Они были осуждены на последующих процессах и приговорены к многим годам тюрьмы. После смерти Сталина они получили свободу, вернулись в Израиль и написали собственные мемуары. Все эти воспоминания вместе дают необычайно подробную и яркую картину того, как велось это дело, включая пытки обвиняемых. Мемуары Артура Лондона, впервые опубликованные на французском языке в 1968 году под названием L'Aveu («Признание», в Англии — «На суде», в Америке — «Исповедь» (The Confession), в частности, легли в основу сюжета знаменитого фильма, снятого режиссером Коста-Гаврасом, главные роли в котором исполняли Ив Монтан и Симона Синьоре. Разоблачение всего беззакония, сопровождавшего дело Сланского, в 1968 году стало одной из первоочередных задач чехословацкого коммунистического руководства, состоявшего из сторонников реформ. Но в августе того же года затеянная ими ревизия относящихся к делу архивных материалов была прервана вторжением войск Организации Варшавского договора, и это положило конец Пражской весне и любым надеждам на перемены на многие годы вперед.

120

Meir Cotic, The Prague Trial: The First Anti-Zionist Show Trial in the Communist Bloc (New York: Cornwall Books, 1987), 144.

121

. The Times. 1953. 14 января. С. 7.

122

. Правда Украины и Радянська Україна. 1952. 29 ноября. С. 1; английский перевод в: The Current Digest of the Soviet Press. 1953. 3 января. Т. IV. № 47. С. 16. Статья была озаглавлена «Банда вредителей».

123

Цит. по: Salisbury, Moscow Journal, 308.

124

. The New York Times. 1952. 23 декабря. С. 7.

125

Salisbury, Moscow Journal, 308.

126

Shimon Redlich (ed.), War, Holocaust and Stalinism: A Documented Study of the Jewish Anti-Fascist Committee in the USSR (Luxembourg: Harwood Academic Publishers, 1995), 464.

127

Цит. по: Benjamin Pinkus (ed.), The Soviet Government and the Jews 1948–1967 (Cambridge: Cambridge University Press, 1984), 183–185.

128

. The Correspondence of Boris Pasternak and Olga Freidenberg 1910–1954, compiled and edited with an introduction by Elliott Mossman; trans. Elliott Mossman and Margaret Wettlin (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1982), 295. На русском языке: Пастернак Б. Л. Переписка Бориса Пастернака. — М.: Худож. лит., 1990.

129

Сокращенный английский перевод стенограммы этого закрытого процесса дан в книге Rubenstein, Naumov, Stalin's Secret Pogrom.

130

Хрущев заявлял об этом в своем «секретном докладе» на XX съезде партии 25 февраля 1956 года. Текст опубликован в сборнике The Anti-Stalin Campaign and International Communism, с. 64. Хрущев Н. С. О культе личности и его последствиях: Доклад на XX съезде КПСС 25 февраля 1956 года. Источник: Сталин И. В. Сочинения. — Т. 16. — М.: Издательство «Писатель», 1997. — С. 381–440 (Приложение ХХ). — С. 422.