Десятое декабря (сборник)

Джордж Сондерс, 2013

Новая книга от мастера рассказа Джорджа Сондерса – одного из самых оригинальных и важных писателей своего поколения. Честные и цепляющие истории о людях, которые нас окружают, задают важные вопросы о самой сущности нашего бытия – что делает нас добрыми и что делает нас человечными? Любовь, отчаяние, война, работа, секс и сознание – Сондерс с уникальной энергией описывает основы нашей реальности. Смешные, странные и в чем-то даже чеховские, эти рассказы не только раскрывают необъяснимое, но и открывают дверь к человеческому сердцу.

Бегство из головогруди

I

— Лактаж? — сказал Абнести по громкой.

— А что там? — сказал я.

— Красава, — сказал он.

— Подтверждаю, — сказал я.

Абнести воспользовался своим пультом. Мой МобиПак^ТМ зажужжал. Вскоре Внутренний Сад стал действительно хорош. Все казалось суперчистым.

Как и полагалось, я сказал вслух, что чувствую.

— Прекрасный сад, — сказал я. — Суперчистый.

Абнести сказал:

— Джефф, что, если мы взбодрим твои языковые центры?

— Конечно, — сказал я.

— Лактаж? — сказал он.

— Подтверждаю, — сказал я.

Он добавил в лактаж немного Вербалиста^ТМ, и вскоре я, чувствуя все то же самое, говорить стал лучше. Сад по-прежнему был прекрасен. Словно кусты были такие плотные, а солнце все высвечивало. Словно в любой момент могли появиться викторианцы с чаем. Сад словно стал воплощением мечты о доме, всегда свойственной человеческому сознанию. Я вдруг разглядел в этой временно́й виньетке древние рассуждения, которым, вероятно, предавались Платон и некоторые его современники; иными словами, в эфемерном я чувствовал вечное.

Я сидел, погрузившись в эти мысли, пока действие Вербалиста^ТМ не начало проходить. В этот момент сад снова стал прекрасен. Там что-то было про кусты и что-то такое? Отчего возникало желание лечь там, ловить солнечные лучи и думать счастливые мысли. Если вы меня понимаете.

Потом все остальное, что было в лактаже, улетучилось, и я уже ничего особого не чувствовал по отношению к саду. Только во рту сухость и в желудке — обычное пост-Вербалистское^ТМ ощущение.

— А в этом что будет прикольного? — сказал Абнести. — Вот, скажем, парень поздним вечером охраняет периметр. Или в школе ждет своего ребенка, и его одолевает скука. Но есть же поблизости какая-то природа? Или, скажем, парковому рейнджеру приходится работать в две смены?

— Это будет круто, — сказал я.

— Это ЭД763, — сказал он. — Мы думаем назвать его Пейзажист. Или, может, Услада Глаз.

— И то и то хорошо, — сказал я.

— Спасибо за помощь, Джефф, — сказал он.

Он это всегда говорил.

— Всего только еще миллион лет, — сказал я.

А это я всегда говорил.

Тогда он сказал:

— Теперь выходи во внутренний сад, Джефф, и направляйся в Малую лабораторию № 2.

II

В Малую лабораторию № 2 прислали и бледную высокую девушку.

— Что ты думаешь? — сказал Абнести по громкой связи.

— Я? — сказал я. — Или она?

— Оба, — сказал Абнести.

— Очень неплоха.

— Знаешь, отличный, — сказала она. — Нормальный.

Абнести попросил нас дать друг другу количественную оценку по таким параметрам, как красота, сексуальность.

Выяснилось, что в количественных показателях мы нравились друг другу в среднем, то есть ни особого влечения, ни особого отвращения.

Абнести сказал:

— Джефф, лактаж?

— Подтверждаю, — сказал я.

— Хизер, лактаж, — сказал он.

— Подтверждаю, — сказала Хизер.

Потом мы посмотрели друг на друга, типа, ну, что теперь?

А теперь случилось вот что: Хизер стала суперкрасавицей. И можно сказать, она думала то же обо мне. Это случилось так неожиданно, мы типа рассмеялись. Как же мы не замечали раньше, насколько оба привлекательны? К нашей радости, в Лаборатории была кушетка. Ощущение было такое, что в наш лактаж, в дополнение к тому, что они там испытывали, добавили немного ЭД556, которая понижает уровень стыдливости ну типа до нуля. Потому что вскоре на этой кушетке мы пустились во все тяжкие. Между нами такое началось — суперстрастное. И не просто как если ты сексуально озабочен. Страстно, да, но еще и по-настоящему. Как если ты всю жизнь мечтал о какой-то девушке — и вот она, рядом с тобой в одной Лаборатории.

— Джефф, — сказал Абнести. — Мне нужно твое разрешение на стимуляцию твоих языковых центров.

— Давай, — сказал я, лежа в этот момент под ней.

— Лактаж? — сказал он.

— Подтверждаю, — сказал я.

— Мне тоже? — сказала Хизер.

— И тебе, — со смехом сказал Абнести. — Лактаж?

— Подтверждаю, — сказала она, и дыхание у нее перехватило.

Вскоре, ощущая преимущества присутствия Вербалиста^ТМ в наших лактажах, мы уже не только трахались вовсю, но и очень красиво говорили. Типа вместо всяких сексуальных словечек, которые мы говорили прежде (например: «вау», и «о боже», и «о да» и так далее), стали фристайлить о наших ощущениях и мыслях в возвышенной манере, увеличив на восемьдесят процентов словарный запас, и наши ясно выраженные мысли записывались для последующего анализа.

Что касается меня, то я чувствовал приблизительно так: удивление при осознании того, что эта женщина творится в реальном времени прямо из моего разума в соответствии с моими потаенными желаниями. Наконец, по прошествии всех этих лет (думал я) я нашел идеальное соотношение тело/лицо/ум, которое персонифицирует все мечты. Вкус ее рта, вид ореола светлых волос вокруг ее ангельского и в то же время проказливого лица (она теперь была подо мной, ноги подняты), даже (не сочтите за грубость или бесчестье возвышенных чувств, которые я переживал) ощущения, которые вызывала ее вагина по всей длине моего входящего пениса, были те самые, которых я всегда жаждал, хотя прежде, до этого мгновения, я не понимал, что так страстно их жажду.

Иными словами: возникает желание и одновременно удовлетворение этого желания. Так, будто я а) жаждал некоего определенного (до того неиспробованного) вкуса, пока б) названная жажда не стала почти невыносимой, во время чего в) я обнаружил, что кусок пищи с точно таким вкусом, который я ощущал во рту, идеально отвечает моей жажде.

Каждое слово, каждое изменение позы говорили об одном: мы всегда знали друг друга, были родственными душами, встречались и любили друг друга в многочисленных прежних жизнях и будем встречать и влюбляться в многочисленных будущих и всегда с теми же трансцендентно оглупляющими результатами.

Потом наступило трудноописуемое, но вполне реальное погружение в серию последовательных воспоминаний, которые лучше всего описать как тип ненарративного мысленного сценария, т. е. ряд туманных воображаемых мест, в которых я никогда не бывал (долина в высоких белых горах, заросшая соснами; дом типа шале в тупике, двор при котором зарос чахлыми раскидистыми сказочными деревьями), каждое из которых пробуждало глубокое сентиментальное томление, томления, которые сливались в — а вскоре сводились к одному центральному томлению, т. е. страстному томлению по Хизер, и одной только Хизер.

Этот мысленный сценарий достиг апогея во время нашего третьей (!) вспышки любовной горячки. (Абнести явно включил в мой лактаж некоторое количество Живитива^ТМ.)

После чего наши заверения в любви стали изливаться одновременно, лингвистически сложные, метафорически богатые: позволю себе сказать, мы стали поэтами. Нам позволили пролежать там почти час, и мы лежали, сплетясь конечностями. И это были идеальные ощущения. Невозможная вещь: счастье, которое не вянет, чтобы дать свободу тонким побегам нового желания, возникающего внутри него.

Мы обнимались со страстью/сосредоточенностью, которые соперничали с той страстью/сосредоточенностью, с которыми мы трахались. Я хочу сказать, что в объятиях по сравнению с траханием не было никакой ущербности. Мы сливались воедино на супердружелюбный манер, словно два щенка или супруга, встретившиеся в первый раз после того, как один из них заглянул в глаза смерти. Все казалось влажным, проницаемым, произносимым.

Потом что-то в лактаже стало пропадать. Я думаю, Абнести отключил Вербалист^ТМ? А еще стыдопонизитель? Практически все начало идти на убыль. Мы начали процесс (всегда неловкий после Вербалиста^ТМ) попыток разговора.

И все же по ее глазам я видел, что она все еще влюблена в меня.

И я определенно все еще чувствовал любовь к ней.

А почему бы и нет? Мы только что три раза оттрахались! Почему, по-вашему, говорят «творите любовь, а не войну»? Вот мы ее и сотворили, целых три раза: любовь.

Потом Абнести сказал:

— Лактаж?

Мы вроде как даже забыли, что он присутствовал за своим односторонним зеркалом.

Я сказал:

— Это обязательно? Нам действительно нравится то, что сейчас.

— Мы хотим попытаться вернуть вас к исходной отметке, — сказал он. — У нас еще сегодня много дел.

— Черт, — сказал я.

— Тьфу, — сказала она.

— Лактаж? — сказал он.

— Подтверждаю, — сказали мы.

Вскоре что-то начало меняться. Я что говорю: она оставалась в порядке. Красивая бледная девушка. Но ничего особенного. И, насколько я видел, она чувствует то же самое касательно меня: И чего это мы вдруг так разгорячились?

Почему мы голые? Мы за секунды оделись.

Вроде как неловко.

Любил ли я ее? Любила ли она меня?

Ха.

Нет.

Потом ей пришло время уходить. Мы пожали друг другу руки.

Она ушла.

Подали ланч. На подносе. Спагетти с кусочками курицы.

Ох как я проголодался.

Весь ланч я думал: чудно́ это было. Я помнил, что трахал Хизер, помнил, что чувствовал то, что чувствовал к ней, помнил, что говорил ей слова, которые говорил. У меня даже горло саднило от того, сколько слов я наговорил и как быстро приходилось говорить. Но что касается чувств? У меня в принципе никаких чувств не осталось, ничегошеньки.

Только раскрасневшееся лицо и некоторое чувство стыда, что я три раза трахнулся на глазах Абнести.

III

После ланча появилась другая девушка.

Примерно такая же, обычная. Темные волосы. Среднее сложение. Как и в Хизер при первом появлении, в ней тоже не было ничего особенного.

— Это Рейчел, — сказал Абнести по громкой связи. — Это Джефф.

— Привет, Рейчел, — сказал я.

— Привет, Джефф, — сказала она.

— Лактаж? — сказал Абнести.

Мы подтвердили. В том, что я почувствовал, было что-то очень знакомое. Рейчел вдруг превратилась в суперкрасавицу. Абнести запросил разрешения взбодрить наши языковые центры с помощью Вербалиста^ТМ. Мы подтвердили. И вскоре мы и с ней трахались как кролики. Вскоре мы тоже говорили касательно нашей любви, как маньяки, умеющие ясно излагать свои мысли. И опять определенные ощущения возникали в ответ на одновременно появляющуюся отчаянную жажду этих ощущений. Вскоре воспоминание об идеальном вкусе рта Хизер было стерто текущим вкусом рта Рейчел, гораздо более похожим на вкус, которого я жаждал теперь. Мною овладели беспрецедентные эмоции, хотя эти беспрецедентные эмоции были (в глубине сознания я это осознавал) точно теми же эмоциями, что я чувствовал прежде по отношению к этому кажущемуся теперь недостойным сосуду по имени Хизер. Рейчел была — и я серьезно — тем, что надо, ее жадные рот/руки/лоно — все они были тем, что надо.

Я так любил Рейчел.

Затем появились те же географические воспоминания (смотри выше): те же заросли сосен в долине, тот же дом, похожий на шале, воспоминания, сопровождаемые тем же томлением-по-месту, переходящим в томление (на сей раз) по Рейчел. Продолжая демонстрировать уровень сексуального усердия, который вызывал то, что я бы описал как постепенно затягивающаяся на груди сладостная резиновая лента, одновременно соединявшая нас и побуждавшая двигаться дальше, мы страстно (точно, поэтически) шептали о том, как давно, кажется, мы знаем друг друга, т. е. вечность.

И опять общее число раз наших занятий любовью составило три.

Потом, как и прежде, эмоции начали ослабевать. Наш разговор стал менее возвышенным. Число слов уменьшилось, предложения стали короче. Но я по-прежнему любил ее. Любил Рейчел. Все в ней казалось идеальным: родинка на щеке, черные волосы, легкое подрагивание изредка ягодицами, которым она словно говорила: мммм-ммм, это было высший класс?

— Лактаж? — сказал Абнести. — Мы собираемся попытаться вернуть вас к исходной отметке.

— Подтверждаю, — сказала она.

— Погоди-ка, — сказал я.

— Джефф, — раздраженно сказал Абнести, словно чтобы напомнить мне, что я здесь не по собственному выбору, а из-за совершенного мной преступления и сейчас отбываю срок.

— Подтверждаю, — сказал я.

И окинул Рейчел прощальным взглядом любви, зная (чего пока не знала она), что это последний взгляд любви, которым я смотрю на нее.

Вскоре она стала для меня всего лишь ничем, и я стал для нее всего лишь ничем. Она, как и Хизер, казалась смущенной, как бы: и что это было такое? Чего это меня понесло с таким мистером Посредственность?

Любил ли я ее? Или она меня?

Нет.

Когда ей настало время уходить, мы пожали друг другу руки. То место, где МобиПак^ТМ был хирургически имплантирован мне в поясницу, побаливало после всех опробованных позиций. К тому же я был абсолютно без сил. К тому же я был в печали. Почему в печали? Разве я не самец? Разве я не оттрахал двух разных девиц шесть раз за день?

И все же, если откровенно, я чувствовал себя печальнее печального.

Наверное, я был печален оттого, что любовь оказалась ненастоящей. Или не вполне настоящей? Я думаю, я был в печали оттого, что любовь могла казаться такой настоящей, а в следующую минуту исчезнуть. И все из-за манипуляций Абнести.

IV

После перекуса Абнести вызвал меня в диспетчерскую. Диспетчерская — это что-то типа головы паука. А его многочисленные ноги — это наши лаборатории. Иногда нас вызывали работать рядом с Абнести в голову паука. Или, как мы это называли, Головогрудь.

— Сядь, — сказал он. — Посмотри в Большую лабораторию № 1.

В Большой лаборатории № 1 я увидел Хизер и Рейчел, сидевших бок о бок.

— Узнаешь? — сказал он.

— Ха, — сказал я.

— Так вот, — сказал Абнести. — Я хочу дать тебе возможность сделать выбор, Джефф. Вот во что мы здесь играем. Видишь этот пульт? Скажем так, ты нажимаешь эту кнопку, и Рейчел получает некоторое количество Жутковерти^ТМ. Или ты нажимаешь эту кнопку, и тогда Жутковерть^ТМ получает Хизер. Понятно? Выбирай.

— У них есть Жутковерть^ТМ в МобиПаках^ТМ? — сказал я.

— У вас у всех есть Жутковерть^ТМ в МобиПаках^ТМ, дурачок, — дружески сказал Абнести. — Верлен добавил ее туда в среду. В преддверии этого эксперимента.

Услышав это, я занервничал.

Представьте себе свои самые неприятные ощущения, усиленные в десять раз. Это и близко не опишет кошмарное ощущение при приеме Жутковерти^ТМ. Когда нам на короткое время в демонстрационных целях давали при его Ориентации, мы получили треть дозы, которая стояла теперь у Абнести на пульте. Я никогда не чувствовал себя так плохо. Все мы такие стонали, опустив головы, как мы вообще могли когда-то думать, что жизнь стоит того, чтобы ее жить?

Даже вспоминать об этом не хочу.

— Так что ты решил, Джефф? — сказал Абнести. — Кто получит Жутковерть^ТМ? Рейчел или Хизер?

— Не могу сказать, — сказал я.

— Ты должен, — сказал он.

— Не могу, — сказал я. — Это будет случайный выбор.

— Ты чувствуешь, что твое решение будет случайным, — сказал он.

— Да, — сказал я.

И это отвечало действительности. Мне было все равно. Как если бы я поместил вас в Головогрудь и дал вам право выбора: Кого из этих двух не знакомых вам людей вы бы хотели отправить в тени долины смерти?

— Десять секунд, — сказал Абнести. — Мы проверяем тебя на остаточную привязанность.

Не то чтобы обе они мне нравились. Честно говорю, мое отношение к обеим были совершенно нейтральным. Я словно никогда не видел — я уж не говорю «не трахал» — ни одну из них. (Им и в самом деле удалось вернуть меня к исходной отметке.)

Но получив раз дозу Жутковерти^ТМ, я не хотел прикладывать руки к тому, чтобы такую дозу получил кто-то другой. Даже если бы мне сильно не нравился этот человек, даже если бы я его ненавидел, все равно бы не хотел.

— Пять секунд, — сказал Абнести.

— Не могу решить, — сказал я. — Случайный выбор.

— Правда случайный? — сказал он. — Окей, даю Жутковерть^ТМ Хизер.

Я сидел молча.

— Вообще-то нет, — сказал он. — Я даю ее Рейчел.

Я по-прежнему сидел молча.

— Джефф, — сказал он. — Ты меня убедил. Для тебя выбор был бы случайным. У тебя и в самом деле нет предпочтений. Понимаю. А потому я могу не делать этого. Понимаешь, что мы сейчас сделали? С твоей помощью? В первый раз. Посредством комбинации ЭД289/290? Которые мы испытывали сегодня? Ты должен признать: ты был влюблен. Дважды. Верно?

— Да, — сказал я.

— Сильно влюблен, — сказал он. — Два раза.

— Я сказал да, — сказал я.

— Но ты только что продемонстрировал отсутствие предпочтений, — сказал он. — Следовательно, у тебя не осталось и следа от двух великих любовей. Ты полностью очистился. Мы высоко подняли тебя, низко опустили, а теперь ты сидишь здесь, испытываешь такие же эмоции, что и до начала нашего эксперимента. Это мощно, это бомба. Мы разгадали вечную тайну. Это все абсолютно меняет! Скажем, кто-то не может любить? А теперь он или она сможет. Мы сможем его заставить. Или, скажем, кто-то влюблен по уши? Или любит кого-то, кого его или ее опекун считает неподходящим? Мы можем сразу поубавить его пыл. Или кто-то тоскует, потому что ему не отвечают взаимностью? Мы вмешиваемся или вмешивается его или ее опекун — тоски как ни бывало. Мы уже больше не корабли на воле волн в том, что касается контроля над эмоциями. И никто больше не отдан на волю волн. Мы видим дрейфующий корабль, поднимаемся на палубу, устанавливаем руль. Направляем его/ее к любви. Или от любви. Вы говорите: «Все, что вам нужно, это любовь»? Пожалуйста, прошу ЭД289/290. Можем ли мы остановить войну? В наших силах безусловно ее замедлить! Солдаты с обеих сторон неожиданно начинают трахаться. Или, при низкой дозировке, становятся супернежными. Или, скажем, имеются два соперничающих диктатора, люто ненавидящие друг друга. Исходя из предположения, что ЭД289/290 позитивно действует в форме таблеток, позвольте мне подсунуть каждому из них по таблеточке. Скоро они начинают облизывать друг друга, а на их эполеты гадят голубки мира. Или, в зависимости от дозировки, они могут начать обниматься. И кто помог нам все это сделать? Ты помог.

Все это время Рейчел и Хизер сидели там, в Большой лаборатории № 1.

— Все, девочки, спасибо, — сказал Абнести в микрофон.

И они ушли, и ни одна из них не знала, как обе они были близки к получению дозы Жутковерти^ТМ после их верчения задницами.

Верлен вывел их через задний ход, то есть не через Головогрудь, а через Проулок, который и не проулок вовсе, а коридор с ковром, ведущий назад в наш Садок. — Ты представь себе, Джефф, — сказал Абнести. — Представь себе, если бы в ту роковую ночь у тебя были преимущества ЭД289/290.

По правде говоря, он мне осточертел: все время говорил про мою роковую ночь.

Я сожалел о той ночи с самого начала, потом стал сожалеть еще сильнее, а теперь так сожалел, что, сколько бы он ни совал мне эту ночь в морду, я уже не мог сожалеть сильнее, а просто думал, что он хер моржовый, и все.

— Могу я теперь лечь? — сказал я.

— Нет еще, — сказал Абнести. — Тебе до сна еще несколько часов.

И отправил меня в Малую лабораторию № 3, где сидел какой-то незнакомый мне тип.

V

— Роган, — сказал тип.

— Джефф, — сказал я.

— Как оно? — сказал он.

— Потянет, — сказал я.

Долгое время мы сидели в напряженном молчании.

Я все время ждал, что вот сейчас вдруг почувствую желание отпялить Рогана.

Но нет.

Минут десять, может, прошло.

У нас появился неадекватный клиент. Я увидел, что у Рогана на шее — татуировка крысы, крысы, которую пырнули ножом, и она плачет. Но и сквозь слезы крыса пронзала ножом крысу поменьше, которая смотрела удивленным взглядом.

Наконец по громкой раздался голос Абнези.

— Хорошо, ребята, спасибо, — сказал он.

— Что это за херня сейчас была? — сказал Роган.

Хороший вопрос, Роган, подумал я. Почему нам позволили сидеть вот так? Точно так же, как позволили сидеть Хизер и Рейчел? И тут меня осенило. Чтобы проверить мое прозрение, я стремглав бросился в Головогрудь. Абнести всегда давал ясно понять, что он не запирает дверь, чтобы показать, как он мне доверяет и не боится нас.

Догадайтесь, кого я там увидел?

— Привет, Джефф, — сказала Хизер.

— Джефф, выйди, — сказал Абнести.

— Хизер, скажи, мистер Абнести просил тебя решить, кому из нас — мне или Рогану — дать немного Жутковерти^ТМ?

— Да, — сказала Хизер.

Она, вероятно, получила дозу ПравдоСлова^ТМ, потому что говорила правду, несмотря на попытки Абнести испепелить ее взглядом, призывающим к молчанию.

— Ты недавно трахалась с Роганом? — сказал я. — В дополнение ко мне? И тоже влюбилась в него, как влюбилась в меня?

— Да, — сказала она.

— Хизер, я тебе серьезно говорю, — сказал Абнести. — Заткни пасть.

Хизер оглянулась в поисках затычки: на ПравдоСлове^ТМ все воспринимается буквально.

Вернувшись к себе, я произвел подсчеты: Хизер трахалась со мной три раза. Вероятно, Хизер трахалась еще три раза и с Роганом, поскольку ради чистоты эксперимента Абнести должен был дать мне и Рогану одинаковые дозы Живитива^ТМ.

И все же, если говорить о чистоте эксперимента, то до конца было еще далеко; насколько я знал Абнести, он всегда был поборником точной симметрии, а в данном случае это требовало, чтобы Абнести потребовал у Рейчел решить, кому дать Жутковерть^ТМ — мне или Рогану.

После короткой паузы мои подозрения подтвердились: я оказался с Роганом в Малой лаборатории № 3!

И опять мы долго сидели молча. Он в основном почесывал меньшую крысу, а я старался смотреть на него так, чтобы он не видел.

Потом, как и в прошлый раз, по громкой раздался голос Абнести, который сказал:

— Все, ребята, спасибо.

— Дай-ка угадаю, — сказал я. — Там с тобой Рейчел.

— Джефф, если ты не перестанешь это делать, мало не покажется, — сказал Абнести.

— И она отказалась дать Жутковерть^ТМ и мне, и Рогану? — сказал я.

— Привет, Джефф! — сказала Рейчел. — Привет, Роган!

— Роган, — сказал я. — Ты сегодня, случайно, не трахал Рейчел?

— Хорошо потрахал, — сказал Роган.

Мои мысли типа заметались. Рейчел трахалась со мной и с Роганом? Хизер трахалась со мной и с Роганом? А тот, кто кого-либо трахал, тот в него и влюблялся, а потом разлюблялся?

Что это за шизанутая такая рабочая группа?

Я что, говорю, я в свое время состоял в разных шизанутых Рабочих группах, в таких, например, в которых лактаж содержал что-то такое, отчего слушание музыки становилось особенным, а потому, когда включали какого-нибудь Шостаковича, вокруг меня словно летали настоящие летучие мыши, или такое, отчего ноги совершенно немели ниже поясницы, и все же я обнаружил, что могу простоять неподвижно пятнадцать часов подряд у липового кассового аппарата, чудесным образом обретя способность производить в уме трудные многозначные расчеты.

Но из всех моих шизанутых Рабочих групп эта была самая шизанутая.

Я не мог не спрашивать себя, что будет завтра.

VI

Вот только пока и сегодня еще не кончилось.

Меня опять послали в Малую лабораторию № 3. Я сидел там, когда зашел этот незнакомый парень.

— Меня зовут Кит, — сказал он и поспешил ко мне, чтобы пожать руку.

Он был высоченным южанином, одни зубы и курчавые волосы.

— Джефф, — сказал я.

— Очень рад познакомиться! — сказал он.

Потом мы сидели и молчали. Стоило мне посмотреть на Кита, как он сверкал зубами и недовольно качал головой, словно говоря: «Странная работенка, правда?»

— Кит, — сказал я. — Ты случайно не знаешь двух таких курочек — Рейчел и Хизер?

— Еще бы не знать, — сказал Кит. И его зубы внезапно приобрели какой-то зловещий вид.

— У тебя, случайно, сегодня не было с ними обеими секса, по три раза с каждой? — сказал я.

— Мужик, ты, что ль, телепат? — сказал Кит. — Потрясно ваще!

— Джефф, ты засрал нам к херам всю чистоту эксперимента, — сказал Абнести.

— Значит, либо Рейчел, либо Хизер сейчас сидят в Головогруди, — сказал я. — И пытаются решить.

— Решить что? — сказал Кит.

— Кого из нас жутковертить^ТМ, — сказал я.

— Опа, — сказал Кит, и его зубы засверкали испуганно.

— Не волнуйся, — сказал я. — Она этого не сделает.

— Кто не сделает? — сказал Кит.

— Та, кто там сидит, — сказал я.

— Все, ребята, спасибо, — сказал Абнести.

Потом, после короткого перерыва, мы с Китом снова оказались в Малой лаборатории № 3, где снова сидели и ждали, когда то ли Рейчел, то ли Хизер откажется нас жутковертить^ТМ.

Вернувшись в свое Пространство, я составил таблицу, кто кого трахал. Вот что у меня получилось:

Вошел Абнести.

— Несмотря на все твои фортели, — сказал он, — у Рогана и Кита точно такие же реакции, как и у тебя. И как и у Рейчел и Хизер. Никто из вас в критический момент не смог решить, кому дать Жутковерть^ТМ. А это супер. Что это значит? Почему супер? Это означает, что ЭД289/290 — настоящая вещь. Она может приносить любовь и забирать любовь. Я почти готов к тому, чтобы начать процесс именования.

— Девушки сделали это сегодня по девять раз? — сказал я.

— МирВсем, — сказал он. — ЛюбвеОбил. Ты, кажется, что-то не в себе. Неважно себя чувствуешь?

— Ну, немного задроченный, — сказал я.

— Ты такой задроченный, потому что еще испытываешь любовь к одной из девушек? — сказал он. — Это нужно отметить. Злость? Чувство собственности? Остаточные сексуальные желания?

— Нет, — сказал я.

— Только честно: ты не оскорблен тем, что девушку, к которой ты чувствовал любовь, отпялили два других парня, и не только это: она потом испытывала то же качество/количество любви к этим парням, как и к тебе, или, как в случае с Рейчел, почти чувствовала к тебе в то время, когда ее отпяливал Роган? Кажется, это был Роган. Возможно, сначала она трахалась с Китом. Потом с тобой, предпоследним. Не помню точный порядок операций. Могу проверить. Но подумай об этом хорошенько.

Я хорошенько задумался.

— Не оскорблен.

— Тут есть много чего анализировать, — сказал он. — К счастью, уже вечер. Рабочий день закончен. Хочешь еще о чем-то поговорить? Что-нибудь еще чувствуешь?

— У меня пенис саднит, — сказал я.

— Ну, ничего удивительного, — сказал он. — Представь, что сейчас должны чувствовать девушки. Я пришлю Верлена с каким-нибудь кремом.

Скоро пришел Верлен с кремом.

— Привет, Верлен, — сказал я.

— Привет, Джефф, — сказал он. — Сам намажешь или помочь?

— Сам, — сказал я.

— Класс, — сказал он.

И я видел, он и в самом деле так думает.

— Видно, что болит, — сказал он.

— Болит, — сказал я.

— Но тогда-то, видать, было неплохо? — сказал он.

Судя по его словам, он мне завидовал, но по его глазам, смотревшим на мой пенис, я видел, что он совсем не завидует.

А потом я уснул мертвым сном.

Как говорят.

VII

На следующее утро я еще спал, когда по громкой раздался голос Абнести.

— Помнишь вчерашнее? — сказал он.

— Да, — сказал я.

— Когда я спрашивал, какую из девушек ты бы хотел видеть под Жутковертью^ТМ

Конец ознакомительного фрагмента.