Куколка

Джон Фаулз, 1985

В наследии современного классика Джона Фаулза – возможно, величайшего британского писателя XX века – роман «Куколка» занимает особое место. По сути это его творческое завещание. В свое последнее крупное произведение автор всемирно известных бестселлеров «Коллекционер», «Волхв», «Любовница французского лейтенанта», «Дэниел Мартин» и «Башня из черного дерева» вложил весь накопленный интеллектуальный и духовный багаж, все отточенное десятилетиями мастерство. Роман публикуется в новом переводе. Более того – он впервые выходит по-русски полностью: переведены и вплетены в романную ткань фрагменты хроникальной секции лондонского ежемесячника «Джентльменз мэгэзин», которые не только складываются в живописную панораму эпохи, но и содержат ключ к возможной разгадке происходящего. А происходящее в романе – таинственно донельзя. Кем был «мистер Бартоломью» и какую цель преследовал он майским днем 1736 года в глухом уголке Западной Англии? Куда он пропал, и кем на самом деле были его спутники? Пейзажи старой Англии, детективный сюжет с элементами мистики, хитроумные интриги и таинственные происшествия служат Фаулзу великолепным фоном для глубокого психологического исследования, в котором он раскрывает темы, столь характерные для его творчества: относительность познания и истины, границы человеческой свободы, исторические корни современной цивилизации.

В дверях судебной канцелярии оперся на трость человек в сизом сюртуке и умеренно цветастом жилете, обтягивающем заметное брюшко; визитер примечателен густыми бровями, бородавкой возле носа и нарочитой импозантностью. Вдоль одной стены облицованной деревом комнаты выстроились шкафы, набитые пухлыми папками и пергаментными свитками; здесь же табурет и высокая конторка со стопкой бумаг и аккуратно выложенными письменными принадлежностями. Супротив сияет мрамором холодный камин, на полке которого бюст Цицерона и два не зажженных серебряных канделябра. Теплый утренний покой комнаты пронизан солнышком из южных окон, за коими виднеются еще зеленые кроны. Сквозь опущенные рамы чуть слышны мелодичные выкрики торговки уже поспевшей грушовкой, но в самой комнате висит тишина.

Одетый во все черное, плюгавый человек в парике сидит за круглым столом в дальнем углу комнаты; он углублен в чтение бумаг и даже не поднимает головы. Визитер оборачивается, взглядом ища своего таинственно сгинувшего провожатого, после чего громко откашливается, привлекая внимание нерасторопного копуши. Наконец человек за столом отрывается от бумаг. Старше и тщедушнее посетителя, сложением он напоминает Александра Попа или Вольтера. Демонстрируя учтивость, визитер приподнимает шляпу и отвешивает легкий поклон:

— Имею ль честь говорить с мистером Аскью? Фрэнсис Лейси, сэр, к вашим услугам.

Как ни странно, коротышка не отвечает любезностью, но, отложив бумаги, лишь скрещивает руки на груди, откидывается на спинку высокого кресла, в котором выглядит почти гномом, и слегка наклоняет голову, точно дрозд, готовый клюнуть жучка. В немигающих серых глазах его искрится насмешка. Несколько обескураженный подобным приемом, мистер Фрэнсис Лейси списывает его на забывчивость крючкотвора, не понимающего, кто перед ним.

— Трагик, сэр. Приглашен на встречу с вашим клиентом.

Наконец стряпчий размыкает уста:

— Садитесь.

— Благодарю, сэр.

Вновь обретя апломб, актер вышагивает к столу, но громко хлопнувшая дверь заставляет его обернуться, прежде чем он успевает сесть. Долговязый клерк, чье черное платье делает его похожим на цаплю, переодевшуюся вороной, с фолиантом в кожаном переплете под мышкой безмолвно приваливается к косяку. Неподвижный взгляд его еще более насмешлив. Лейси смотрит на коротышку, но тот лишь повторяет:

— Садитесь.

Откинув фрачные фалды, актер усаживается. Вновь повисает неуютное молчание; стряпчий не сводит глаз с Лейси, который, поерзав, из жилетного кармана достает серебряную табакерку:

— Не угодно ль, сэр? Отменный табачок.

Аскью качает головой.

— Ну а я с вашего позволенья…

Из ложбинки меж большим и указательным пальцами левой руки поочередно нюхнув щепотки табаку, Лейси защелкивает табакерку и кружевным платком подтирает нос.

— Моего совета жаждет клиент, коего потянуло к драматическому искусству?

— Да.

— Что ж, выбор его удачен, хотя сие скромно сказано. С моим опытом мало кто потягается, что признают даже злоязыкие завистники. — Лейси ждет учтивой реплики партнера, но тот молчит. — Позвольте узнать, кто муза вашего протеже: озорная Талия иль скорбная Мельпомена?

— Терпсихора.

— Виноват?

— Муза танца, верно?

— Боюсь, произошла ошибка, сэр. Я не обучаю танцам. За уроками пантомимы обратитесь к моему приятелю мистеру Ричу.

— Никакой ошибки.

Лейси приосанивается:

— Я актер, сэр. Об моем таланте наслышаны все столичные знатоки театра.

Не расплетая рук, стряпчий одаривает его язвительной усмешкой:

— А вскоре услышат и знатоки Тайберна. Мой клиент написал для вас пьеску, дружище, под названием «Ступени и веревка, или Дрыги-дрыг-опаньки». На эшафоте вы спляшете джигу в петле Джека Кетча.

Лейси ошарашен, но через секунду вскидывает голову, опираясь на оставленную трость.

— Изволили неудачно пошутить, сэр?

Сморчок встает и, опершись о стол, нависает над жертвой:

— Никаких шуток… мистер Браун. Ей-богу, никаких, шельма ты окаянная!

Взгляд его испепеляет опешившего актера.

— Меня зовут… — мямлит Лейси.

— Четыре месяца назад в графстве Девон вы представлялись Брауном. Станете отрицать?

Актер отводит глаза.

— Сие уж слишком, сэр. Я ухожу.

Он встает и направляется к двери. Из взгляда клерка исчезла всякая веселость; верзила не двигается с места и лишь выставляет перед собой фолиант, на кожаной обложке которого оттиснут крест.

— Вы разоблачены, милсдарь! — верещит стряпчий; Лейси надувает грудь. — Не утруждайтесь, ваши штучки меня не проймут! Еще недавно комедиантов прилюдно пороли! Слезайте-ка с котурнов! Здесь дом закона, а не балаган, в коем толпа олухов трепещет перед фанфароном в аляповатой короне. Ясно ль я излагаю?

Актер вновь отводит глаза и тоскливо смотрит на зеленую листву за окном. Пауза. Наконец взгляд его возвращается к стряпчему:

— На каком основанье изволите так говорить со мной?

Не спуская глаз с актера, Аскью вытягивает сухонькую руку и отсчитывает основания, выкидывая пальцы:

— Первое. Я навел справки: в означенное время вас не было в Лондоне. Второе. Я прошел по вашим запутанным следам. Третье. Имеются взятые под присягой точные показанья об вашей наружности — вплоть до нароста, что украшает вашу правую ноздрю. Мой помощник, что стоит за вашей спиной, переговорил с тем, кто в означенное время по какой-то надобности заглянул к вам на квартиру, но был извещен об вашей отлучке по личному делу в западные графства. И кто ж его известил? Разумеется, не кто иной, как ваша супружница. Бабонька не уступит вам в лживости, а?

— Не отрицаю, мне случилось отъехать в Эксетер.

— Лжете.

— Можете проверить. Справьтесь в гостинице, что возле собора.

— Что за личное дело?

— Наклевывался ангажемент… да не вышло…

— Хватит болтать, Лейси, я еще не закончил. Слугу вашего изображал некто Фартинг — не стоящий сего прозванья валлиец. В компании вашей была и девица — некая Луиза, выдававшая себя за служанку. Прячете глаза, сэр? Что ж, самое время, ибо дальше — хуже. Вашему поддельному племяннику мистеру Бартоломью прислуживал глухонемой. Так вот он не исчез, сэр, но обнаружен мертвым. Сильно подозренье, что дело не обошлось только оным гнусным злодеяньем, кое совершил доселе неведомый, а теперь известный убийца, стоящий передо мной.

Впервые взгляд актера полон безыскусной растерянности:

— Как… мертвым?

Стряпчий медленно опускается в кресло. Какое-то время молчит, разглядывая собеседника, потом сводит кончики пальцев и уже менее властно произносит:

— А вам-то что, сэр? Ведь об ту пору вы искали ангажемента в Эксетере?

Актер безмолвствует.

— А весь март и апрель, окромя Страстной недели, в театре Хеймаркет исполняли заглавную роль в новой дерзкой сатире под названьем «Пасквин», кою накропал отъявленный мерзавец, некто Филдинг?

— Сие всем известно. На спектакле перебывал весь Лондон.

— У вас большая роль Фастиана, не так ли?

— Да.

— Говорят, постановка имела бешеный успех, какой в нынешние святотатственные времена сопутствует всякому бесстыдному глумленью над законом. Сколько раз прошел спектакль до Пасхальной недели, начавшейся семнадцатого апреля?

— Не помню. Раз тридцать.

— Тридцать пять, сэр. Дольше продержалась лишь его ровня в наглости «Опера нищего», верно?

— Возможно.

— Как, вы не знаете? Иль не участвовали в пьеске, что игралась семь-восемь лет назад?

— Я взялся за маленькую роль, чтоб доставить удовольствие мистеру Гею, с кем имел честь приятельствовать.

— Да уж, честь! Не почетно ль исполнить роль, где один из достойнейших сынов нации и, кроме того, ее главный министр выведен разбойником? Не вы ль в образе Робина Мошны представили чрезвычайно злобную и неприличную карикатуру на сэра Роберта Уолпола? И женушка ваша хороша — не сомневаюсь, ей не составило труда в той же пьеске воплотить бесстыжую Долли Давалку!

— С негодованием отвергаю вашу последнюю реплику, сэр! Моя жена…

— К бесу ее! Про вас все известно, сэр. Например, то, что по возобновленью спектаклей двадцать шестого апреля вы загадочно исчезли, а ваша расчудесная роль досталась некоему Топэму. Что, не так? Мне доподлинно известен и ваш надуманный повод для расторженья контракта. Кто поверит, что ради мифического ангажемента в Эксетере вы расстались с гвоздем сезона, в коем имели недурственную долю? Вас с потрохами купили, Лейси, и я даже знаю кто.

Актер сник, голова его опущена, от былой авантажности не осталось и следа.

— Клянусь, я не совершал никакого преступленья и ничего не знаю об том… что вы сказали.

— Но вы ж не станете отрицать, что некий мистер Бартоломью нанял вас для сопровожденья его в поездке по западным графствам, состоявшейся в последнюю неделю апреля?

— Я хочу знать, какой у меня выбор.

Помолчав, стряпчий отвечает:

— Что ж, я вас просвещу. Станете упорствовать — прямиком отправитесь в Ньюгейтскую тюрьму, где вас закуют в железо и для дальнейшего следствия препроводят в Девон. Признаете справедливость моих слов, дадите показанья под присягой — тогда поглядим. Решит тот, чью волю я исполняю. Достаточно ему кивнуть, и вы обратитесь в прах. — Аскью вскидывает палец. — Попомните, я должен знать все до последней крохи. Иначе вас сотрут в порошок. Вы проклянете день, когда родились.

Глядя в пол, актер тяжело опускается на стул и качает головой.

— Итак, сэр?

— Меня ошельмовали, чудовищно ошельмовали. Я полагал, что участвую в безобидной, достойной сочувствия затее. — Лейси поднимает голову. — Перед вами честный человек, кто ежели в чем и виновен, то лишь в глупой доверчивости, но никак не в злом умысле иль проступке. Умоляю мне верить.

— Избавьте от ваших молений, сэр. Я верю только фактам.

— Вы несправедливы к достойной миссис Лейси. Она совершенно ни при чем.

— Я разберусь.

— Поспрошайте обо мне, сэр, я человек известный. Был коротко знаком с мистером Геем, его покровительницей герцогиней Квинсберри и ее вельможным супругом. Имел честь пользоваться расположением генерала Чарльза Черчилля, с ним мы встречались на Гроувенор-стрит, когда была жива миссис Олдфилд. Меня знают мистер Рич из Гудменз-Филдз, поэт-лауреат мистер Сиббер, мистер Квин и добродетельная миссис Брейсгердл. Вам всякий скажет, я не позорю актерство, как иные штукари.

Стряпчий молчит.

— Скажите, я прогневил важную персону?

Ответом — пристальный взгляд.

— Так я и думал. Знать бы, где упасть…

Молчание.

— Что я должен делать?

— Принесите клятву и рассказывайте, ничего не утаивая. Все с самого начала.