Пора убивать

Джон Гришэм, 1989

Есть ли задача сложнее, чем добиться оправдания человека, который отважился на самосуд и пошел на двойное убийство? На карту поставлено многое – жизнь мужчины, преступившего закон ради чести семьи, и репутация молодого адвоката, вопреки угрозам и здравому смыслу решившегося взяться за это дело. Любая его ошибка может стать роковой, любое неверное слово – может обернуться смертным приговором…

Глава 3

Перекатившись через свою супругу, Джейк Брайгенс встал с постели и неверной походкой направился в маленькую ванную, располагавшуюся едва ли не у самой кровати. В темноте он стал на ощупь отыскивать отвратительно затрезвонивший будильник. Он нащупал его там, куда накануне сам же и поставил, и резким, полным ненависти ударом заставил смолкнуть этот чертов механизм. Светящиеся в темноте стрелки показывали пять тридцать. Была среда, 15 мая.

Несколько мгновений он простоял в полной темноте, почти не дыша, охваченный непонятным ужасом. Сердце бешено стучало. Остановившимся взглядом Джейк уставился на вызывавший чувство первобытной злобы циферблат. Ему казалось, что пронзительный звон будильника могла слышать вся улица. Каждое утро, когда этот мерзкий звук выбрасывал его из постели, у Джейка появлялось ощущение, что его вот-вот хватит удар. Иногда — раза два в год — ему удавалось в такие моменты, как бы невзначай, выпихнуть свою жену Карлу из кровати на пол: может, перед тем как забраться вновь под одеяло, она догадается усмирить дьявольское приспособление. Карла шла на это с крайней неохотой. Она считала это сумасшествием — вставать в такую рань.

Часы находились на подоконнике, так что, если Джейку хотелось заставить их замолчать, он должен был встать и сделать несколько шагов. А поднявшись, Джейк уже не позволял себе вновь нырять в теплую постель. Это было его незыблемым правилом. Одно время будильник стоял рядом с кроватью, на тумбочке, и Карла глушила его прежде, чем муж успевал проснуться. В таких случаях Джейк спал до семи или до восьми и весь день летел к черту. Вторым его правилом было приходить в офис к семи утра. Поэтому будильник в конце концов был помещен в ванную и прекрасно исполнял свою функцию.

Джейк подошел к раковине и плеснул в лицо холодной водой. Зажег свет и в ужасе уставился на свое отражение в зеркале. Прямые каштановые волосы стояли торчком, расстояние между ними и бровями увеличилось за ночь по меньшей мере на пару дюймов. Или они катастрофически выпадают, подумал Джейк, или лоб продолжает расти и расти. Веки опухли, во внешних уголках глаз скопилась какая-то белая дрянь. Поперек левой щеки — красный шрам, оставленный швом пододеяльника. Джейк потер его, размышляя, исчезнет ли он к началу рабочего дня. Отбросив правой рукой волосы назад, он внимательным взглядом принялся исследовать свою шевелюру. Дожив до тридцати двух лет, он не имел ни одного седого волоса, и в ближайшем будущем седина ему не грозила. Настоящей бедой было прогрессирующее облысение, оставленное ему в наследство обоими родителями. Он мечтал о пышных, густых волосах, начинавшихся в дюйме от бровей. Правда, Карла говорила ему, что волос у него все еще много. Однако и их хватит ненадолго, если выпадение не прекратится. Она уверяла, что Джейк по-прежнему красив, и он верил ей. Она убеждала его в том, что высокий лоб придает ему более солидный вид, столь необходимый молодому адвокату. И он опять верил ей.

Но как же тогда пожилые, совершенно облысевшие адвокаты? Или адвокаты средних лет, достаточно солидные, но лишенные всяких признаков шевелюры? Ах, если бы волосы могли вернуться к нему тогда, когда лицо покроется морщинами, а щеки украсятся благородными седыми бакенбардами!

Джейк размышлял обо всем этом, стоя под душем. Утренний туалет, бритье и одевание не отнимали у него много времени. В кафе он должен быть ровно в шесть утра — таково было третье правило. Выйдя из ванной, Джейк включил в спальне свет и принялся стучать ящиками и хлопать дверцами шкафа, надеясь разбудить Карлу. Это был обычный ритуал, когда в школе кончались занятия и ей уже не нужно было спешить на уроки. Сколько раз он пытался объяснить ей, что у нее весь день впереди, что она успеет еще отоспаться, что быстротечные утренние мгновения они должны проводить вместе, наслаждаясь друг другом. В ответ Карла только мычала нечто невразумительное и глубже закутывалась в одеяла и простыни. Уже одетый, Джейк вдруг бросался в постель и начинал целовать жену в ухо, в шею — куда придется, — пока она, обиженная, не поворачивалась к нему спиной. Тогда он срывал с нее покрывала и радостно смеялся, глядя, как она сворачивается в клубочек и умоляет накрыть ее чем-нибудь. Он не торопился выполнить просьбу, восхищаясь ее загорелыми стройными, почти совершенной формы, ногами. Коротенькая ночная рубашка спускалась чуть ниже грудей, и представавшее глазам зрелище заполняло его голову тысячью соблазнительных мыслей.

Примерно раз в месяц привычный ход событий нарушался. Она не возмущалась и не протестовала, и покрывала объединенными усилиями сбрасывались на пол. В такое утро Джейк раздевался даже быстрее, чем одевался, и разом нарушал по крайней мере три из своих непреложных правил. Именно так они зачали свою единственную дочь, Ханну.

Однако это утро оказалось совершенно обычным. Он заботливо укрыл жену, нежно поцеловал ее в щеку и выключил свет. Карла задышала ровнее, через мгновение она уже спала.

Пройдя по коридору, Джейк бесшумно открыл дверь, вошел в спальню дочери и опустился на колени у ее кроватки. Девочке было четыре года. Она лежала в своей постели в окружении кукол и любимых мягких игрушек. Он осторожно прикоснулся губами к щечке ребенка. Дочь была такой же красавицей, как и ее мать, она походила на нее и обликом, и манерой поведения. У обеих были огромные голубовато-серые глаза, которые при необходимости могли источать влагу часами. У обеих одинаково уложенные роскошные темно-каштановые волосы — мать и дочь пользовались услугами одного и того же мастера и в одно и то же время. Даже одевались они одинаково. Двух этих женщин Джейк боготворил.

Поцеловав малышку еще раз, он отправился на кухню, чтобы приготовить кофе для Карлы. По пути он выпустил из дома во двор Макса, который тут же, у крыльца, начал совершать свои собачьи дела, а затем принялся рьяно облаивать кошку миссис Пикль, соседки.

Немногие встречали утро так, как это делал Джейк Брайгенс. Бодрым шагом он прошелся по дорожке до почтового ящика, достал для Карлы утренние газеты. Еще не совсем рассвело, воздух был прохладным и чистым, напоенным ароматами быстро приближающегося лета.

Джейк посмотрел в оба конца пустой еще Адамс-стрит, затем повернулся и с удовольствием обвел взором свой дом. В округе Форд было всего два дома, внесенных в Национальный реестр исторических памятников, и владельцем одного из них являлся он, Джейк Брайгенс. Хотя здание было заложено и перезаложено уже неоднократно, у хозяина имелись все основания гордиться им. Это был построенный в викторианском стиле особняк. Лет сто назад его воздвиг какой-то вышедший на пенсию чиновник железнодорожной компании. Однако он не успел даже встретить в новом доме Рождество, умерев в самый канун праздника.

Массивный фасад здания был украшен небольшим изящным портиком, под которым в неглубокой нише находился главный вход. Пять составлявших портик колонн были круглыми, выкрашенными в белый и голубовато-серый цвета. Их украшала затейливая резьба: нарциссы, ирисы, цветы подсолнуха. Резьба же покрывала и перила между колоннами. На небольшой балкон над входом выходили три окна «фонариком», а слева от балкона высилась восьмигранная башенка, в узких бойницах которой поблескивало цветное стекло витражей. Возвышавшуюся над домом башенку венчал кованный из железа флюгер. Под башенкой, слева от ведущих к входу ступеней, располагалась просторная веранда, расписанная снаружи растительным орнаментом. Пространство под ней было отведено под гараж.

Карла разыскала в Новом Орлеане консультанта по малярным работам, и парень выбрал следующую цветовую гамму: голубой, темно-серый, персиковый и белый. Покраска заняла два месяца и обошлась Джейку в пять тысяч, это еще не считая тех бесчисленных часов, которые он вместе с Карлой провел ползая по лестницам и подкрашивая карнизы. И хотя Джейк вовсе не приходил в восторг от этой расцветки, он ни разу не решился предложить Карле перекрасить их собственность.

Как и любая постройка викторианского стиля, их дом являлся зданием уникальным. Были в нем какая-то пикантность, какой-то вызов, некое очарование, таившиеся в сказочном, задиристом, чуть ли не мальчишеском облике. Карла сгорала от желания заполучить этот дом еще до брака, и, когда последний его владелец, живший в Мемфисе, мирно почил в бозе, они с Джейком купили участок вместе с домом за какую-то смешную цену — никого, кроме них, здание не заинтересовало. Двадцать лет оно простояло необитаемым. Само собой, им пришлось влезть в долги: они взяли ссуды в двух из трех имевшихся в Клэнтоне банков и три года кряду работали не покладая рук, чтобы привести свою собственность в надлежащий вид. Зато теперь многие из проезжавших мимо останавливались специально для того, чтобы сделать снимок.

В третьем и последнем по счету городском банке Джейк заложил свою машину — единственный в округе «сааб», да еще красного цвета. Подойдя к нему, Джейк любовно вытер с ветрового стекла выпавшую за ночь росу, открыл дверцу. Макс своим усердным лаем разбудил семейство голубых соек, облюбовавших росший во дворе у миссис Пикль клен. Птицы принялись возмущенно переговариваться между собой, затем взмыли в воздух и уже оттуда прокричали Джейку что-то прощальное. Он свистнул им в ответ и улыбнулся. Сев за руль, он дал задний ход, выехал на Адамс-стрит. Проехав пару кварталов, свернул на Джефферсон-стрит, шедшую в южном направлении и упиравшуюся в Вашингтон-стрит. Джейку часто приходил в голову вопрос: почему это в каждом маленьком южном городке всегда найдется улица Адамса, Джефферсона, Вашингтона, но никогда вам не увидеть таблички с названием Линкольн или Грант-стрит? Вашингтон-стрит шла с запада на восток чуть севернее Клэнтон-сквер.

Вследствие того что Клэнтон был главным городом округа, ему полагалось иметь площадь, и совершенно естественно, что в центре этой площади располагалось здание окружного суда. Основатель города, генерал Клэнтон, планировал его с большой любовью и тщанием. Площадь была просторной, огромный газон перед зданием суда украшали старые дубы, посаженные на равном расстоянии друг от друга. Само строение уже шагнуло во второе столетие своего существования, воссозданное заново после того, как во время Гражданской войны Севера и Юга старое здание суда было сожжено дотла. Величественный дворец фасадом был обращен строго на юг, как бы недвусмысленно предлагая наглецам северянам поцеловать его в зад. Вдоль фасада шел ряд строгих белых колонн, на ночь окна прикрывались черными ставнями. Построенное изначально из красного кирпича, здание впоследствии было выкрашено белой краской, и каждые четыре года местная организация бойскаутов покрывала древние стены новым ее слоем. Осуществлявшийся в последние несколько лет выпуск ценных бумаг давал необходимые средства для поддержания присутственного места в надлежащем состоянии. Аккуратно подстриженный газон поддерживался в безупречной чистоте. Не реже двух раз в неделю его приводил в порядок контингент городской тюрьмы.

В Клэнтоне насчитывалось три кафе: два для белого населения, одно — для всех остальных, — и все три были расположены на центральной площади. Однако никто не видел ничего странного или хотя бы нарушающего традиции в том, что белый человек заходил в кафе «У Клода» — так в обиходе его называли. Там собирались темнокожие жители; оно находилось в западной части площади. С другой стороны, любой негр мог совершенно спокойно чувствовать себя в чайной на южном краю площади или в кафе на Вашингтон-стрит. Тем не менее цветные избегали заходить туда еще с семидесятых, когда им было даровано это право. Джейк с удовольствием ходил по пятницам в заведение «У Клода» отведать жаренного на углях мяса — как и большинство уважающих себя либералов в Клэнтоне. Но шесть раз в неделю он по утрам обязательно показывался в кафе на Вашингтон-стрит.

Оставив «сааб» у входа в офис, он направился в расположенное тремя домами дальше кафе. Заведение открылось часом раньше и сейчас уже было полно посетителей. Разнося кому просто чашку кофе, кому плотный завтрак, сновали официантки, на ходу обмениваясь фразами с местными фермерами, механиками и наладчиками с фабрики, чиновниками — словом, с постоянными клиентами. Народ здесь собирался в основном простой — «белые воротнички» предпочитали чайную, куда они приходили поздним утром, чтобы за едой обсудить вопросы государственной политики, поговорить о последней партии в теннис или гольф, проанализировать курс акций. В кафе же беседа шла главным образом о местных событиях, футболе и рыбной ловле на спиннинг. Джейк принадлежал к тем немногочисленным «белым воротничкам», которым было дозволено стать здесь завсегдатаями. Люди, считавшие кафе своим клубом, хотя и стояли в социальном плане на ступеньку ниже, принимали его с удовольствием: большинство из них бывали в его офисе, когда им нужно было оформить завещание, сделку, может быть, развод, договориться о защите интересов в суде — да мало ли у человека проблем, которые могут привести его в контору адвоката. Конечно, Джейк часто становился объектом их добродушного остроумия, а подчас шуточки бывали и довольно солеными, но он не очень-то страдал от этого, считая себя довольно толстокожим. Неоднократно во время завтрака ему приходилось объяснять и растолковывать какое-нибудь решение Верховного суда или другие новые юридические положения, и ему в голову не приходило требовать какой-то платы за свои консультации в кафе. Это ценили. Может быть, с ним не всегда соглашались, но человек, задавший вопрос, всегда знал, что получит на него прямой и честный ответ. Временами даже вспыхивал спор, никогда, однако, не заканчивавшийся обидой одного из участников.

Джейк вошел в кафе ровно в шесть, и не менее пяти минут у него ушло на приветствия, рукопожатия, хлопки по спине. Кроме того, он успел сказать несколько комплиментов официанткам. Когда он наконец уселся за столик, Делл — девушка, которой он симпатизировал больше, чем ее подругам, — уже поставила перед ним чашку кофе и обычный завтрак: тосты, джем и овсяные хлопья. Она потрепала его по руке, назвала дорогим и душкой и вообще вела себя очень оживленно. Правда, с другими посетителями она была не менее любезна, но в ее отношении к Джейку было нечто особенное.

За одним столом с Джейком сидели Тим Нанли, механик из конторы «Шевроле», и два брата, Билл и Берт Вест, работавшие на обувной фабрике, расположенной в северной части города. Уронив пару капель кетчупа на тост, Джейк артистически намазал на него тончайший слой масла, а овсяные хлопья пошли вместе с клубничным джемом. Затем он попробовал кофе и вплотную занялся завтраком. Все четверо спокойно и деловито откусывали, жевали и глотали пищу, обсуждая проблемы клева карасей.

За столиком у окна, футах в трех от Джейка, сидели, разговаривая между собой, трое мужчин. Самый представительный из них, Маршалл Празер, повернулся к Джейку и громко спросил:

— Послушай-ка, Джейк, не ты ли несколько лет назад был защитником Билли Рэя Кобба?

В кафе внезапно воцарилась тишина, все как по команде уставились на Джейка. Вздрогнув не столько от вопроса, сколько от реакции завтракавших людей, Джейк прекратил жевать, вспоминая имя.

— Билли Рэй Кобб… — так же громко повторил он. — Не помню, что это было за дело.

Все трое сидящих за соседним столиком мужчин были заместителями местного шерифа Оззи Уоллса.

— Наркотики, — ответил Празер. — Четыре года назад он попался на продаже наркотиков. Отсидел в Парчмэне и вышел около года назад.

Джейк вспомнил.

— Нет, я не представлял его интересы. По-моему, у него был адвокат из Мемфиса.

Похоже, Празера удовлетворил ответ, поскольку он вновь занялся своими блинчиками. Сбитый же с толку Джейк сидел и ждал. Наконец он не выдержал и спросил:

— А в чем дело? Что он натворил?

— Этой ночью мы взяли его за изнасилование.

— Изнасилование?

— Да. Арестовали его и Пита Уилларда.

— И кого же они избрали жертвой?

— А ты помнишь Хейли, того ниггера, что ты вытащил из дела об убийстве несколько лет назад?

— Лестер Хейли. Конечно, я помню его.

— Знаешь его брата Карла Ли?

— Само собой. Отлично знаю. Всю их семью. Мне приходилось иметь дело с каждым из них.

— Так вот, это была его маленькая дочка.

— Не может быть!

— Я не шучу.

— Сколько же ей лет?

— Десять.

Аппетит у Джейка пропал, а кафе продолжало жить своей обычной жизнью. Он вертел в руке чашку с недопитым кофе, ухо ловило обрывки разговоров: люди рассуждали о рыбалке, японских автомобилях и опять о рыбалке. После того как оба Веста поднялись и направились к выходу, Джейк пересел за соседний столик.

— Как она сейчас? — поинтересовался он.

— Кто?

— Дочка Хейли.

— Хорошего мало. Она в больнице, — ответил Празер.

— Так что там произошло?

— Пока еще мы не все знаем. Девочка едва может говорить. Мать послала ее в магазин — они живут на Крафтроуд, неподалеку от лавочки Бэйтса.

— Я знаю, где они живут.

— Каким-то образом они заманили ее в грузовичок Кобба, отвезли в рощицу около озера и там надругались над ней.

— Оба?

— Да, и не один раз. К тому же они еще и избили ее, причем до бесчеловечности жестоко. Кое-кто из родственников даже не узнал девочку.

Джейк с отвращением потряс головой:

— Какая мерзость!

— Да уж. С таким я еще не сталкивался. Негодяи хотели убить ее. Оставили посреди дороги, решив, что она уже отдала концы.

— Кто же ее нашел?

— Компания каких-то черномазых. Ловили рыбу на Туманном ручье. Увидели, как она корчилась на дороге со связанными за спиной руками. Она даже смогла что-то сказать — выговорила лишь имя отца, вот они и привезли ее домой.

— А как вы узнали, что виноват Кобб?

— Девчонка рассказала матери, что ее везли в желтом пикапе с конфедератским флажком у заднего стекла. А Оззи другой информации и не требовалось. Примерно в то время, когда ее доставили в больницу, он уже вычислил Кобба.

Празер старался не сболтнуть лишнего. Джейк Брайгенс нравился ему, однако Джейк был адвокатом, которому часто приходилось вести и уголовные дела.

— А кто такой Пит Уиллард?

— Какой-то дружок Кобба.

— И где же вы их нашли?

— В заведении Хью.

— Ага. — Джейк сделал глоток кофе. В голове у него пронеслась мысль о Ханне.

— Мерзость, мерзость, мерзость… — сидел и бормотал Луни.

— А отец? — продолжал Джейк.

Празер вытер с усов капельки кленового сиропа.

— Лично я с ним не знаком, но мне ни разу не приходилось слышать о нем ничего плохого. Все они до сих пор сидят, наверное, в больнице. По-моему, Оззи провел там вместе с ними всю ночь. Он-то их хорошо знает, он вообще знает всех своих собратьев. А Хастингс доводится им даже какой-то родней.

— Когда первичное слушание дела?

— Буллард назначил на сегодня, на час дня. Я прав, Луни?

Тот кивнул.

— Их отпустят под залог?

— Еще не решено. Сначала Буллард намерен провести слушание. Если девчонка умрет, им будет предъявлено обвинение в убийстве, так ведь?

Джейк в знак согласия наклонил голову.

— По обвинению в убийстве под залог не отпускают, правда, Джейк? — спросил Луни.

— Это допускается, но я ни разу не слышал о таком случае. Я уверен, что Буллард на это не пойдет, и, даже если он согласится выпустить их под залог, они не смогут собрать нужную сумму.

— А если она не умрет, то сколько им может светить? — Это подал голос Несбит, третий.

Вся троица внимательно выслушала ответ Джейка.

— За изнасилование они могут получить пожизненное заключение. Полагаю, их также обвинят в похищении ребенка и нанесении телесных повреждений.

— Так оно и есть.

— В таком случае это будет двадцать лет за киднепинг и двадцать лет за телесные повреждения.

— Это понятно, но сколько они будут сидеть? — уточнил Луни.

На мгновение Джейк задумался.

— В общем-то, они могут быть условно освобождены через тринадцать лет. Семь лет за изнасилование, три года за киднепинг и три года за нанесение телесных повреждений. Это, конечно, если их признают виновными по всем трем пунктам и они получат максимум.

— А Кобб? У него ведь уже был срок.

— Да, но пока его не осудили дважды, он не может считаться рецидивистом.

— Тринадцать лет, — повторил Луни, покачивая головой.

Джейк посмотрел в окно. Площадь пробуждалась к жизни: вокруг нее вдоль тротуаров останавливались небольшие грузовики, полные фруктов или овощей, пожилые добродушные фермеры в выцветших куртках откидывали задний борт и раскладывали плоды своего труда: помидоры, огурцы, яблоки и прочее — в аккуратные корзиночки. Флоридские дыни лежали на земле рядом с запыленными шинами. Закончив приготовления к торговле, фермеры неторопливо шагали к монументу ветеранам вьетнамской войны, где рассаживались по скамейкам, чтобы пожевать табак и обменяться, временами изумленно посвистывая, последними новостями. Наверное, и им известно про изнасилование, подумал Джейк. Уже совсем рассвело, пора было отправляться в офис. Подчиненные шерифа тоже уже покончили с завтраком, и Джейк, извинившись, распрощался. Он подмигнул Делл, расплатился по счету, и на мгновение у него мелькнула мысль заехать домой проведать Ханну.

Без трех минут семь он открыл ключом дверь офиса, вошел и включил верхний свет.

Карл Ли провел бессонную ночь на неудобной кушетке в комнате для посетителей. Состояние Тони, по словам врачей, было серьезным, но уже несколько стабилизировалось. Родители смогли взглянуть на девочку только после полуночи. Доктора предупредили, что выглядит она неважно. Так оно и было. Гвен покрывала поцелуями крошечное перебинтованное личико, а Карл Ли стоял в изножье кровати подавленный, недвижимый, без единой мысли в голове, глядя остановившимся взором на маленькую фигурку, обставленную какими-то аппаратами, опутанную трубками, окруженную медицинскими сестрами. Потом Гвен сделали укол успокоительного и отвезли в дом матери, здесь же, в Клэнтоне. Сыновей отвел домой ее брат.

Родственники и друзья разошлись где-то около часа, оставив Карла Ли в одиночестве на кушетке. В два часа ночи пришел Оззи, принес кофе и пончики и рассказал Карлу Ли все, что смог узнать о Коббе и Уилларде.

Адвокатская контора Джейка занимала аккуратный двухэтажный домик, стоявший в ряду себе подобных на северной кромке площади, неподалеку от кафе. Фасад дома смотрел прямо на здание суда.

Дом был построен семейством Уилбэнксов еще в 1890 году, когда они являлись юридическими владельцами округа Форд. С момента постройки дом находился в распоряжении того из Уилбэнксов, кто избирал своей стезей карьеру адвоката, и так длилось вплоть до 1979 года, когда последнего из них лишили права заниматься адвокатской деятельностью.

В соседних домах располагались страховая компания — Джейк судился с ней, защищая интересы Тима Нанли, механика, — и банк, в котором был заложен его красный «сааб». Все здания, окружавшие площадь, за исключением банков, были двухэтажными. Тот, что соседствовал с домом, где находился офис Джейка, тоже строили Уилбэнксы, в нем действительно было только два этажа, зато два оставшихся городских банка — один в юго-восточном углу площади, другой в юго-западном — насчитывали соответственно три и даже четыре этажа.

Джейк практиковал в одиночку с того самого 1979 года. И это было ему по душе, тем более что в Клэнтоне достойных конкурентов себе он не находил. В городке было несколько неплохих адвокатов, однако почти все они работали в фирме Салливана, располагавшейся в здании четырехэтажного банка. Фирму Салливана Джейк презирал. К ней с отвращением относился каждый юрист в городе, кроме тех, само собой, что в ней служили. Их насчитывалось восемь — восемь самых чванливых и высокомерных стряпчих, которых Джейку приходилось встречать на своем веку. Двое были с гарвардскими дипломами. Клиентами Салливана были богатые фермеры, банки, страховые компании, железные дороги — словом, круги наиболее состоятельные. Практиковавшие в округе четырнадцать других юристов довольствовались, так сказать, тем, что оставалось, — они представляли интересы людей — просто людей, у большинства из которых денег было очень немного. Их называли уличными юристами. Именно они приходили на помощь человеку, когда тот попадал в беду. Осознание своей принадлежности к этим «уличным» коллегам служило для Джейка источником профессиональной гордости.

Помещение офиса было весьма просторным. Джейк использовал только пять комнат из десяти имевшихся в здании. Внизу располагались приемная, довольно большой зал для заседаний, кухонька, небольшая комнатка для хранения юридической литературы и документов и кладовка. На втором этаже находились огромный кабинет Джейка и комната размерами поменьше, которую он называл блиндажом. Там не было ни окон, ни телефонов — ничего такого, что отвлекало бы внимание. Тут же, на втором этаже, разместились еще три пустых кабинета плюс еще два — на первом. В прошлые годы все здание было занято престижной фирмой Уилбэнкса, до тех пор пока его не попросили из коллегии адвокатов.

Кабинет Джейка, собственно, его офис, выглядел очень солидно. Размерами тридцать на тридцать футов при десяти футах в высоту, пол и потолок из ценных пород древесины, массивный камин, три стола: его рабочий стол, небольшой стол для заседаний в углу, в другом — бюро с откидывающейся вверх крышкой; над бюро — портрет Уильяма Фолкнера. Сработанной из дуба уникальной мебели было уже не меньше ста лет, так же, впрочем, как и книгам и полкам, на которых они стояли, полностью скрывая под собой одну из стен. Из кабинета открывался великолепный вид на площадь и здание суда, а если еще распахнуть высокие французские окна и выйти на маленький балкончик, нависающий над тротуаром, то от представавшей перед взором картины просто дух захватывало. Офис Джейка, без всяких сомнений, был лучшим в Клэнтоне. Даже фирма Салливана, его злейший враг, не могла с этим не согласиться.

За весь этот простор и роскошь, которые его окружали, Джейк платил четыреста долларов в месяц владельцу здания и своему бывшему боссу Люсьену Уилбэнксу, исключенному из коллегии адвокатов в 1979 году.

Семейство Уилбэнксов десятилетиями правило округом Форд. Это были гордые состоятельные люди, знавшие толк в фермерстве, банковском деле, политике, но прежде всего — в юриспруденции. Мужчины все как один получали юридическое образование в лучших частных школах. Потом они становились учредителями банков, основателями церквей, школ, некоторые шли на службу. В течение многих лет фирма «Уилбэнкс энд Уилбэнкс» была в штате Миссисипи одной из самых влиятельных и престижных.

Потом на свет появился Люсьен. Он оказался единственным представителем сильной половины человечества в своем поколении семьи. Там были еще сестры и кузины, но все, что от них ожидалось, — это удачно выйти замуж. На Люсьена же с самого детства возлагались весьма честолюбивые надежды, однако он, еще будучи третьеклассником, дал родне понять, что из него выйдет Уилбэнкс, мягко говоря, несколько отличный от прежних. Юридическую контору он унаследовал в шестьдесят пятом, когда его отец и дядя погибли в авиакатастрофе. Хотя в то время Люсьену было уже сорок, он только что, за несколько месяцев до их гибели, окончив заочные курсы, получил диплом юриста. Каким-то чудом сдал экзамен, открывавший ему дорогу к адвокатской практике. После того как он взял руководство фирмой в свои руки, клиентура начала медленно исчезать. Страховые компании, банки, фермеры — все они подались к недавно открывшемуся Салливану. До этого Салливан был младшим партнером в фирме Уилбэнкса; Люсьен вышвырнул его вон, не поделившись даже малой долей имущества. Салливан ушел, прихватив с собой и других младших партнеров, а также и большую часть клиентов. Взбешенный Люсьен уволил всех оставшихся сотрудников, секретарш, клерков — за исключением Этель Туитти, любимой секретарши отца.

Годы совместной работы способствовали сближению Джона Уилбэнкса и его секретарши. В конце концов у нее родился сын, до удивления похожий на Люсьена. Бедному мальчишке пришлось почти все детство провести в различных домах ребенка под надзором нянек. В шутку Люсьен называл его своим поздним братом. После авиакатастрофы поздний брат внезапно объявился в Клэнтоне и начал налево и направо рассказывать людям о том, что он является незаконным сыном Джона Уилбэнкса. Этель чувствовала себя оскорбленной, но удержать сына не могла. В городе жили в предвкушении скандала. В суд был представлен составленный Салливаном иск, в котором поздний брат отстаивал свое право на часть имущества Уилбэнксов. Люсьен чуть было не рехнулся от бешенства. Вызванный в судебное присутствие, он мужественно отстаивал свою честь, гордость и доброе имя семьи. С не меньшей отвагой защищал он и целостность отцовского поместья, согласно завещанию, целиком перешедшего в собственность самого Люсьена и его сестры. Присяжные обратили внимание на потрясающее сходство между ответчиком и истцом, который был на несколько лет моложе. Поздний брат умышленно сел как можно ближе к Люсьену. Салливановские адвокаты специально проинструктировали его, что надо ходить, говорить, сидеть так, как это делает сам Люсьен. Копировать его во всем. Его даже одели, как Люсьена, — в точно такой же костюм. Этель и ее муж отрицали всякое родство своего мальчика с Уилбэнксами, но жюри присяжных придерживалось противоположного мнения. Поздний брат был признан законным наследником сэра Джона Уилбэнкса, имевшим право на треть всего наследства, в том числе, значит, и на часть поместья с домом. Люсьен, не выдержав, обложил присяжных, ударом кулака поверг выигравшего иск позднего брата на пол и истошно вопящим был вынесен из зала суда и препровожден в камеру городской тюрьмы. Подав апелляцию, он добился пересмотра и отмены решения присяжных, но никак не смог отделаться от страха перед возможностью новых судебных разбирательств, взбреди только Этель в голову изменить свои показания. Кончилось все это тем, что Этель Туитти продолжала работать в фирме Уилбэнкса.

Потеряв всю клиентуру, Люсьен был только доволен. Никогда в жизни он не собирался стать, подобно своим предкам, практикующим юристом. Больше всего на свете его привлекало уголовное право, так что мало-помалу старая фирма начала обрастать новыми, специфическими клиентами. Люсьену требовались дела об изнасилованиях, убийствах, похищениях детей — словом, нечто такое, от чего все другие с радостью отказались бы. Ему нужно было чувствовать себя защитником гражданских прав и свобод. Но вершиной его честолюбивых устремлений было стать юристом-радикалом, пламенным радикалом, берущимся за самые гиблые и непопулярные дела, с блеском выигрывающим их и находящимся на гребне славы.

Он отрастил бороду, развелся с женой, сменил конфессию, продал кому-то свое членство в местном клубе, зато вступил в ассоциацию юристов, специализирующихся по уголовному праву, вышел из правления банка и в течение очень короткого времени стал для Клэнтона олицетворением всех небесных кар. Он вел изнурительные тяжбы со школами по вопросам сегрегации, с губернатором — из-за местной тюрьмы, с городскими властями — потому что они отказывались подметать улицы в той части города, где проживало темнокожее население, с банком — почему это среди кассиров нет ни одного негра, с судейскими чиновниками штата — полагая, что они склонны к ужесточению приговоров, с фабриками — они, видите ли, не признают организованного труда. Ему и на самом деле удалось выиграть немало уголовных дел, и не только в своем округе. Ширилась его известность среди черного населения, беднейших белых слоев, к нему обращались некоторые профсоюзы из северных районов штата. Репутация упрочивалась. Он провел несколько дел, связанных с нанесением увечий и смертью в результате несчастного случая на производстве. Семьи пострадавших получили очень неплохие компенсации. Фирма, он сам и Этель процветали. Самому Люсьену, однако, деньги были не нужны: он родился с ними и никогда всерьез о них не думал. Всеми финансовыми вопросами ведала Этель.

Борьба за законность стала смыслом его жизни. Не будучи обременен семьей, Люсьен превратился в настоящего трудоголика. Он без остатка отдавал себя своей страсти по пятнадцать часов в день, семь дней в неделю. Других интересов у него не было. Кроме выпивки. В конце шестидесятых он заметил, что более всего ему по вкусу виски «Джек Дэниэлс». К началу семидесятых он стал настоящим пьяницей, а когда в 1978 году взял на работу Джейка, то представлял собой уже законченного пропойцу. Тем не менее он ни разу не позволил зеленому змию вмешаться в ведение какого-нибудь дела. Нет, Люсьен научился работать и пить одновременно. Он постоянно пребывал в подпитии, являя собой адвоката, опасного во всех смыслах. Резкий и неуживчивый по натуре, выпив, Люсьен просто пугал окружающих. В ходе судебного заседания он мог запросто смутить своих коллег, оскорбить судью, наброситься с криками и кулаками на свидетеля, а потом за все это просить прощения у жюри присяжных. Он не уважал ровным счетом никого, и было невозможно ни запугать его, ни шантажировать. Его опасались, потому что он мог сказать или сделать абсолютно все, что ему взбредет в голову. В его присутствии люди предпочитали ходить на цыпочках. Люсьену было это известно. Ему это нравилось. Он становился все более эксцентричным. Чем больше он пил, тем более чудные трюки выкидывал и тем больше о нем говорили, а это, в свою очередь, давало ему новый повод выпить.

С 1966 по 1978 год Люсьен нанял и уволил одиннадцать сотрудников. Он пробовал черных, евреев, испанцев, женщин, однако никто из них не смог с ним сработаться. В офисе Люсьен был настоящим тираном, вечно осыпающим проклятиями своих молодых сотрудников. Некоторые не выдерживали и месяца. Был, правда, один — его хватило на два года. Чудачества делали Люсьена невыносимым. Это нетрудно понять: с такими деньгами он мог себе позволить быть эксцентричным. Его же подчиненные — нет.

Джейка он нанял в 1978 году, когда тот только что окончил колледж. Родом Джейк был из Кэрауэя, расположенного в восемнадцати милях к западу от Клэнтона, городка с населением в две с половиной тысячи человек. У молодого юриста были приятная внешность, консервативные взгляды, искренняя вера в Бога и хорошенькая жена, которой не терпелось завести детишек. Люсьену было интересно, сможет ли он выпестовать из новичка то, что ему нужно. Джейк согласился на его предложение, однако с целым рядом оговорок: просто в тот момент он не мог найти более подходящей работы ближе к дому.

А через год Люсьена лишили права заниматься адвокатской деятельностью. Для тех немногих, кто любил его, это стало настоящей трагедией. Профсоюз обувной фабрики призвал к забастовке. Профсоюз этот был создан самим Люсьеном, он же представлял и его интересы во всех судебных процессах. Руководство фабрики начало нанимать новых рабочих взамен бастующих, пришлось прибегнуть к насилию. Люсьен отправился к пикетчикам, чтобы не дать упасть их боевому духу, выпив перед этим больше обычного. Группа штрейкбрехеров попыталась прорваться через линию пикетов, началась жестокая уличная драка. Люсьена, наиболее рьяного и последовательного защитника интересов рабочих, арестовали и вновь препроводили в тюрьму. В суде его обвинили в нарушении общественного порядка, организации драки и появлении на улице в виде, оскорбляющем достоинство гражданина. Люсьен подал апелляцию, но впустую, подал вторую — с тем же успехом.

За прошедшие годы ассоциация юристов штата уже достаточно устала от выходок Люсьена Уилбэнкса. Ни у какого другого адвоката в штате не было такого количества нареканий, как у него. Ему делали замечания — как в приватном порядке, так и перед лицом коллег, — его на время лишали права работать, но все это не принесло никакого результата. Дисциплинарная комиссия ассоциации уже не могла больше с ним мириться. В конце концов Люсьен «отвратительным поведением, позорящим доброе имя ассоциации, сделал невозможным свое дальнейшее пребывание в ее рядах». Его лишили права заниматься адвокатской деятельностью. И вновь он подал апелляцию — и опять зря. Его не захотели слушать.

Он почувствовал себя совершенно опустошенным. Джейк сидел в кабинете Люсьена на втором этаже, когда до него дошла весть о том, что Верховный суд поддержал решение ассоциации. Об этом Люсьену сообщил по телефону Джонсон. Положив трубку, Люсьен подошел к французскому окну, выходившему на площадь. Джейк не спускал с него внимательного взгляда, ожидая, что босс вот-вот разразится тирадой. Однако Люсьен молчал. Он смотрел некоторое время на плакавшую Этель, а затем поднял голову к вставшему со своего места Джейку.

— Присматривай здесь за порядком. Увидимся позже.

Они бросились к окну, только для того чтобы увидеть, как Люсьен, сев в свой старенький, битый «порше», резко берет с места и скрывается в перспективе улицы. В течение нескольких месяцев о нем ничего не было слышно. Джейк прилежно работал над неоконченными делами, а Этель следила за тем, чтобы здание не производило впечатления, что хозяин его покинул. Кое-какие проблемы Джейк решил к обоюдному согласию клиентов, некоторые передал на решение своим коллегам, а несколько дел рекомендовал нести прямо в суд.

Через полгода, когда Джейк вернулся в свой кабинет после долгого и утомительного дня в суде, он увидел там спящего Люсьена, растянувшегося на персидском ковре.

— Люсьен! — воскликнул он с порога. — С вами все в порядке?

Люсьен бодро вскочил на ноги, прошествовал к большому кожаному креслу, стоявшему за столом, уселся в него. Выглядел он трезвым, загоревшим, успокоившимся.

— Джейк, мальчик мой, — тепло проговорил он, — как у тебя дела?

— Отлично, просто замечательно. А где были вы?

— На Каймановых островах.

— Чем занимались?

— Пил ром, валялся на пляже и заигрывал с местными девчонками.

— Звучит заманчиво. Зачем же было возвращаться?

— Надоело.

Джейк уселся напротив.

— Рад видеть вас, Люсьен, — просто сказал он.

— Я тоже рад встрече, Джейк. Как тут у вас?

— Настоящая карусель. Но в общем, неплохо, по-моему.

— Дело Медли уладил?

— Да. Они заплатили восемьдесят тысяч.

— Недурно. Он остался доволен?

— Да, выглядел, во всяком случае, довольным.

— А Крюгер обратился в суд?

— Нет. — Джейк опустил голову. — Он нанял Фредрикса. По-моему, суд назначен на следующий месяц.

— Мне бы следовало поговорить с ним, перед тем как уехать.

— Он же виновен, разве нет?

— Еще как. Вовсе не важно, кто его представляет. Запомни, тот, кто защищается, почти всегда виновен. — Люсьен подошел к окну, уставился на здание суда. — У тебя есть какие-нибудь планы, Джейк?

— Я бы хотел остаться здесь. А у вас?

— Ты хороший парень, Джейк, и мне бы тоже хотелось, чтобы ты здесь остался. А сам я еще не решил. Подумывал перебраться куда-нибудь в Карибское море, на острова, но потом сказал: нет. Туда хорошо приезжать время от времени, но уж слишком много там стариков. В общем-то, у меня нет никаких планов. Может, проедусь куда-нибудь, чтобы посорить деньгами. Ты же знаешь: я не из бедных.

Джейк согласно кивнул. Повернувшись к окну спиной, Люсьен широким жестом обвел кабинет:

— Я хочу оставить все это тебе, Джейк. Пусть у людей будет впечатление, что старая фирма продолжает жить. Ты переберешься сюда, в этот кабинет, будешь сидеть за этим столом, который мой дед привез из Виргинии после Гражданской войны. Сохранишь архив, дела, клиентов, мои книги — в общем, все.

— Это слишком большая щедрость, Люсьен.

— Клиентура наверняка почти вся разбежится. Но на тебе это никак не скажется — со временем ты станешь весьма преуспевающим юристом. Просто большинство моих клиентов на протяжении долгих лет слишком уж привыкли ко мне.

Большинство его клиентов Джейка и не интересовали.

— А как насчет арендной платы?

— Плати мне столько, сколько в состоянии. Поначалу с деньгами у тебя будет довольно туго, но с этим ты справишься. Мне и моих хватает, а вот тебе они еще понадобятся.

— Вы очень добры, Люсьен.

— Я вообще-то неплохой мужик.

Оба рассмеялись, чуть неловко.

— Как быть с Этель? — оборвал смех Джейк.

— Как хочешь. Секретарь она великолепный. Этель успела забыть законов больше, чем ты когда-либо вызубривал. Я знаю, ты от нее не в восторге, но заменить ее будет довольно трудно. Рассчитай ее, если хочешь. Мне все равно. — Он направился к двери. — Звони мне, если понадоблюсь. Я буду где-нибудь рядом. Я хочу, чтобы ты перебрался в этот кабинет. Здесь работали мой отец и мой дед. Сложи все мое хозяйство в коробки — как-нибудь зайду заберу.

…Когда Кобб и Уиллард проснулись в своей камере, головы их гудели, глаза были опухшими. Разбудили их крики Оззи. В крошечной камере, кроме них двоих, никого не было. За решеткой справа, в соседней камере, сидели осужденные, числившиеся за судом штата и ждавшие своей очереди на отправку в Парчмэн. Дюжина черномазых глазели через прутья решетки на двух белых, протиравших заспанные глаза. Камера слева, тоже отгороженная от них решеткой, была битком набита ниггерами.

— Подъем! — орал Оззи. — И ведите себя потише, не то придется развести вас по соседним камерам.

Самым приятным временем рабочего дня для Джейка были полтора часа: с семи до половины девятого утра, когда в контору приходила Этель. В течение девяноста минут Джейк был сам себе хозяин. Он закрывал центральную входную дверь, не обращал внимания на телефонные звонки и никогда не назначал на это время деловых встреч. Он сидел за столом и тщательно планировал предстоящий день. К половине девятого на диктофон уже бывало записано достаточно распоряжений, чтобы занять Этель работой до полудня. К девяти Джейк либо сидел в суде, либо начинал прием клиентов. До одиннадцати утра он не подходил к телефону. Закончив с посетителями, он сначала отвечал на сделанные ему ранее звонки — на каждый из них, это было очередным его правилом. Работал он систематично, времени впустую почти не тратил. Конечно, он позаимствовал эти привычки не у Люсьена.

В восемь тридцать с присущим ей шумом появлялась Этель. Внизу хлопала дверь, потом она принималась варить кофе и просматривать корреспонденцию, чем занималась изо дня в день на протяжении вот уже сорока одного года. Этель было шестьдесят четыре, но выглядела она на пятьдесят. Пухленькая, однако вовсе не толстушка, хорошо сохранившаяся, хотя и далеко не красавица. Поглощая бутерброды с жирной колбасой, прихваченные из дома, она перечитывала почту Джейка.

Сидя у себя наверху, Джейк услышал два голоса: Этель разговаривала с какой-то женщиной. Он тут же сверился с календарем — раньше десяти сегодня никого не ожидалось.

— Доброе утро, мистер Брайгенс, — приветствовала его по интеркому Этель.

— Доброе утро, Этель.

Она предпочитала, чтобы к ней обращались «миссис Туитти». Ее называли так все, включая Люсьена. Но Джейк, уволив ее вскоре после того, как его босса изгнали из адвокатского сословия, а потом вновь приняв на работу, звал ее исключительно Этель.

— Здесь дама, которая хочет, чтобы вы ее приняли.

— Но ей не назначено.

— Да, сэр, я знаю.

— Пусть приходит завтра, после половины одиннадцатого, сейчас я занят.

— Да, сэр. Но она говорит, что у нее срочное дело.

— Кто она? — рявкнул Джейк. — Всегда у них что-то срочное, когда являются без предварительной договоренности. Как будто здесь похоронное бюро или прачечная-автомат. Наверняка какой-нибудь спешный вопрос по поводу завещания дядюшки Люка или же по делу, назначенному к слушанию через три месяца.

— Некая миссис Уиллард.

— Зовут?

— Эрнестина Уиллард. Вы не знаете ее. Ее сын сейчас в тюрьме.

Джейк всегда принимал своих клиентов вовремя. Пришельцы с улицы — это совсем другое дело. Этель либо отсылала их, либо предлагала прийти на следующий день, а то и через день. Мистер Брайгенс, объясняла она, чрезвычайно занят, но сможет уделить вам время послезавтра. Это производило впечатление.

— Скажите ей, что меня ее дело не заинтересует.

— Но она говорит, что ей совершенно необходим адвокат. Ее сын должен предстать перед судом сегодня, в час дня.

— Посоветуйте ей обратиться к Дрю Джеку Тиндэйлу, общественному защитнику. Он неплохой профессионал и сейчас как раз свободен.

Он слышал, как Этель повторила его слова посетительнице.

— Но, мистер Брайгенс, она хочет, чтобы ее делом занялись именно вы. Ей говорили, что вы лучший в округе адвокат по уголовным делам.

В голосе Этель Джейк услышал явное удивление.

— Скажите ей, что это правда, тем не менее ее дело меня не заинтересует.

Надев на Уилларда наручники, Оззи провел его по коридору в свой кабинет, расположенный у центрального входа в окружную тюрьму. Когда они вошли в комнату, шериф снял с арестованного наручники и усадил его на стоявший в центре тесного кабинета деревянный стул. Устроившись в просторном кресле за рабочим столом, он вперил свой взгляд в обвиняемого.

— Мистер Уиллард, здесь перед вами лейтенант Гриффин из дорожной полиции штата, рядом с ним следователь Рэди, эти двое — мои заместители Луни и Празер, вы познакомились с ними этой ночью, но вряд ли запомнили их имена. Я — шериф Уоллс.

Уиллард в страхе крутил головой. Его окружили. Дверь закрыта. У шерифа на краю стола бок о бок стоят два магнитофона.

— Вы не будете против, если мы попросим вас ответить на несколько вопросов?

— Не знаю.

— Прежде чем начать, хочу быть до конца уверен, что вы полностью осознаете свои права. Прежде всего вы имеете право молчать. Это ясно?

— Угу.

— Вы можете не говорить, если не хотите, но уж если вы заговорите, то все произнесенное вами может быть использовано против вас в суде. Поняли?

— Угу.

— Умеете ли вы читать и писать?

— Да.

— Отлично, в таком случае прочтите это и распишитесь вот здесь. Тут говорится о том, что вы ознакомлены со своими правами.

Уиллард поставил свою подпись внизу листа. Оззи тут же нажал красную кнопку на магнитофоне.

— Вам ясно, что магнитофон включен на запись?

— Угу.

— И вы знаете, что сегодня среда, пятнадцатое мая, восемь сорок три утра?

— Если вам так будет угодно.

— Как ваше полное имя?

— Джеймс Луис Уиллард.

— А кличка?

— Пит. Пит Уиллард.

— Адрес?

— Дом четырнадцать, это по маршруту шестого автобуса, Лейк-Виллидж, штат Миссисипи.

— Улица?

— Бетел-роуд.

— С кем вы живете?

— Co своей матерью, Эрнестиной Уиллард. Я разведен.

— Вы знакомы с Билли Рэем Коббом?

Уиллард заколебался, опустив глаза вниз. Только сейчас он обратил внимание на то, что ботинки его остались в камере. Грязные носки были когда-то белыми, сквозь дыры из каждого торчало по большому пальцу. И вовсе даже не опасный вопрос, подумал он.

— Да, я знаю его.

— И вчера вы были вместе?

— Угу.

— Где же вы были?

— На озере.

— Когда вы оттуда уехали?

— Около трех.

— И какую же машину вы вели?

— Я не вел никакую машину.

— А на чем вы ехали?

Опять сомнения. Уиллард внимательно изучал большой палец правой ноги.

— Что-то мне расхотелось говорить дальше.

Оззи нажал другую кнопку, и магнитофон остановился. Он сделал энергичный выдох, подался к Уилларду:

— Ты когда-нибудь бывал в Парчмэне?

Тот отрицательно покачал головой.

— А знаешь, сколько там сидит черномазых?

Молчание.

— Около пяти тысяч. А белых?

— Нет.

— Примерно тысяча.

Уиллард уронил голову на грудь. Оззи дал ему с минуту на осмысление этой информации, затем подмигнул лейтенанту Гриффину.

— А ты можешь себе представить, что эти ниггеры сделают с белым парнем, когда узнают, что он изнасиловал черномазую девчонку?

Никакого ответа.

— Лейтенант Гриффин, расскажите мистеру Уилларду, как в Парчмэне относятся к белым.

Пройдя через кабинет, Гриффин уселся на край стола шерифа Оззи Уоллса, смерил взглядом сидевшего на стуле Уилларда.

— Лет пять назад белый парнишка в округе Хелена, это в самой дельте, изнасиловал чернокожую девчонку. Ей было двенадцать лет. Когда парнишку привезли в Парчмэн, заключенные уже поджидали его. Знали, кого везут. В первую же ночь на него набросились человек тридцать ниггеров, привязали к огромной металлической бочке, а потом стали трахать его по очереди. Охрана наблюдала за этим и смеялась. Насильников не очень-то жалуют даже в таких местах. Так продолжалось каждую ночь в течение трех месяцев, а потом его убили. Сначала кастрировали, а потом запихнули в ту самую бочку.

От страха Уиллард съежился, затем, чуть придя в себя, откинул голову назад и тяжело задышал в потолок.

— Послушай-ка, Пит, — обратился к нему Оззи, — ты нам вовсе ни к чему. Нам нужен Кобб. Я охочусь за ним с того самого момента, как его выпустили из Парчмэна. Он мне нужен позарез. Ты поможешь нам добраться до него, а я, в свою очередь, помогу тебе, чем только смогу. Не буду ничего обещать, но у меня неплохие отношения с прокурором округа. Так что ты мне Кобба, я же постараюсь, чтобы прокурор не был очень уж зол на тебя. Просто расскажи нам, что у вас там произошло.

— Требую адвоката, — заявил Уиллард.

Оззи опустил голову вниз и издал протяжный стон.

— А чем тебе поможет адвокат, Пит? Не даст ниггерам прикоснуться к тебе? Я пытаюсь помочь тебе, а ты корчишь из себя образованную задницу.

— Ты бы, сынок, послушал шерифа, — вступил Гриффин. — Ведь он хочет спасти твою жизнь.

— У тебя и в самом деле есть шанс получить всего несколько лет и отсидеть их в этой самой тюрьме, — пришел на помощь Рэди.

— А здесь будет поспокойнее, чем в Парчмэне, — вставил Празер.

— Выбирай, Пит, — сказал Оззи. — Либо подохнуть в Парчмэне, либо остаться здесь. Мы бы могли подружиться с тобой, если бы ты хорошо себя вел.

Опустив голову к коленям, Уиллард тер виски.

— Ладно, согласен.

Оззи нажал красную кнопку.

— Где вы увидели девчонку?

— На какой-то покрытой гравием дороге.

— Что за дорога?

— Не знаю. Я был пьян.

— И куда вы ее повезли?

— Я не знаю.

— Вас было двое — ты и Кобб, верно?

— Да.

— Кто из вас ее трахал?

— Мы оба. Первым был Билли Рэй.

— Сколько раз?

— Не помню. Я курил травку и пил.

— Значит, трахали ее оба?

— Да.

— Куда вы ее потом дели?

— Не помню. Клянусь, я не помню.

Оззи нажал другую кнопку.

— Сейчас это перепечатают и дадут тебе подписать.

Уиллард задергал головой.

— Только не говорите ничего Билли Рэю.

— Не скажем, — пообещал ему шериф.