Округ Форд (сборник)

Джон Гришэм, 2009

«Округ Форд» – триумфальное возвращение Гришэма на американский Юг, где разворачивалось действие легендарного романа «Пора убивать», с которого началось победное шествие книг Джона Гришэма по всему миру. Семь рассказов. Семь потрясающих историй о людях, в той или иной степени оказавшихся не в ладу с законом. Семь завораживающих сюжетов – и неожиданных финалов. Обитатели округа Форд – далеко не ангелы, и писатель отнюдь не льстит им. Но возможно, именно поэтому читателю еще интереснее следить за поворотами их судеб – резкими, неожиданными, а порой и по-настоящему опасными…

Поездка за Реймондом

Мистер Макбрайд владел небольшой мастерской по обивке мебели. Размещалась она в бывшем ледохранилище на Ли-стрит, в нескольких кварталах от площади в центре Клэнтона. Для перевозки диванов и кресел он использовал белый фургон «форд», по борту которого тянулась надпись: «МАКБРАЙД — ОБИВКА МЕБЕЛИ», выведенная крупными черными буквами, а под ней — номер телефона и адрес. Этот фургон, всегда чистенький и никуда особенно не торопящийся, стал неотъемлемой частью пейзажа Клэнтона, а мистер Макбрайд — человеком известным, поскольку другого обивщика в городе не было. Он редко одалживал свой фургон, хотя подобные просьбы поступали чаще, чем ему хотелось бы. Обычно он отделывался вежливым: «Нет, вы знаете, как раз сегодня у меня доставка».

А вот Леону Грейни он не отказал, и поступил так по двум причинам. Во-первых, обстоятельства, связанные с этой просьбой, можно было назвать необычными. Во-вторых, босс Леона на фабрике по производству ламп доводился Макбрайду троюродным братом. А с родственными отношениями в маленьком городке следует считаться. И вот, как договорились, Леон Грейни прибыл в мастерскую в среду, ровно в четыре, жарким июльским днем.

Большинство обитателей округа Форд слушали радио, а потому всем было известно, что в семье Грейни далеко не все благополучно.

Мистер Макбрайд вместе с Леоном подошел к фургону, протянул ему ключ и сказал:

— Теперь ты за него в ответе.

Леон взял ключ и кивнул:

— Премного обязан.

— Бак я заполнил. Чтобы доехать туда и обратно, бензина потребуется много.

— Сколько я тебе должен?

Мистер Макбрайд покачал головой, затем сплюнул на гравий возле машины.

— Ничего. За бензин плачу я. Просто пригонишь обратно с полным баком.

— Нет, мне было бы удобнее заплатить, — возразил Леон.

— Не пойдет.

— Что ж, тогда спасибо.

— И смотри, чтобы завтра к полудню фургон был здесь. Он мне нужен.

— Без вопросов. Не возражаешь, если я оставлю здесь свою машину? — Леон кивком указал на старенький японский пикап, примостившийся меж двух автомобилей на стоянке через улицу.

— Не возражаю.

Леон открыл дверцу и сел за руль. Завел мотор, поправил зеркала, устроился на сиденье поудобнее. Мистер Макбрайд подошел к дверце со стороны водителя, закурил сигарету без фильтра. Он стоял и смотрел на Леона.

— Знаешь, кое-кому здесь это может и не понравиться, — заметил он.

— Спасибо за предупреждение. Но эти здешние «кое-кто» меня не волнуют — Леон был озабочен и не в настроении разводить пустую болтовню.

— Лично я считаю, это неправильно.

— Еще раз спасибо. Верну к полудню, — тихо произнес Леон, сдал назад и вскоре уже ехал по улице. Он проверил тормоза и стал постепенно поддавать газу, желая понять, на что способна машина. И вот уже через двадцать минут оказался довольно далеко от Клэнтона, на дороге, вившейся среди холмов северной части округа Форд. Стоило миновать поселок Плезант-Ридж, как дорога из асфальтовой превратилась в насыпную, из гравия, дома становились все меньше, расстояния между ними — все больше. Вскоре Леон свернул на короткую дорожку к домику, напоминавшему коробку. У крыльца бурно разрослись сорняки, черепичная крыша давно нуждалась в ремонте. Это был родной дом Грейни. Тут он родился и вырос вместе со своими братьями — единственная константа в их печальной и хаотичной жизни. От боковой двери отходил полусгнивший дощатый настил — это чтобы его мать, Инесс Грейни, могла выбираться из дома в инвалидной коляске.

Ко времени когда Леон выключил мотор, боковая дверь уже отворилась и Инесс выкатили по настилу во двор. За спиной у нее маячил внушительный средний сын Бутч, который до сих пор жил с ней, наверное, потому, что просто не знал, каково это — жить на свободе. Шестнадцать из сорока шести лет он провел за решеткой, и весь его вид напоминал о криминальном прошлом: волосы собраны в длинный конский хвост, в ушах серьги в виде болтов, физиономия небрита, массивные бицепсы и множество дешевых татуировок, сделанных тюремным художником в обмен на несколько пачек сигарет. Несмотря на прошлое, Бутч обращался с матерью и ее инвалидной коляской бережно, можно сказать, нежно, и что-то тихо говорил ей, пока они спускались по настилу.

Леон смотрел на них и ждал, затем подошел к фургону, открыл задние дверцы. И вот они с Бутчем осторожно подняли мать вместе с коляской и погрузили в машину. Бутч продвинул коляску вперед, до консоли, отделявшей два узких боковых сиденья, прикрепленных к полу. Там Леон закрепил коляску с помощью двух широких полотняных ремней, которые Макбрайд оставил в машине. И вот, убедившись, что мать в безопасности, братья уселись на переднее сиденье. Путешествие началось. Через несколько минут они выехали на асфальтовую дорогу и покатили вперед. Их ждала долгая ночь.

Инесс было семьдесят два. Мать троих сыновей, бабушка как минимум четырех внуков, одинокая женщина слабого здоровья, она не помнила в своей жизни ни одного счастливого дня. Хотя сама она считала себя одинокой на протяжении вот уже тридцати лет, формально таковой не являлась, ибо не была официально разведена с ничтожным созданием, изнасиловавшим ее, когда ей было семнадцать, а потом женившимся на ней, как только ей стукнуло восемнадцать. Этот человек помог ей родить трех сыновей, а затем исчез, загадочно и бесповоротно. Может, к счастью. Инесс изредка молилась и никогда не забывала при этом попросить Создателя сделать так, чтобы Эрни держался от нее подальше, оставался там, куда занесла его беспутная и безрадостная жизнь. Если, конечно, он был еще до сих пор жив, если не настигла его внезапная и заслуженная смерть, о чем она часто мечтала, но просить об этом Господа не осмеливалась. Эрни до сих пор был виноват во всем — в том, что она больна и бедна, в том, что ей не удалось достичь хоть какого-то положения, в том, что живет так уединенно и не имеет друзей, а семья ее — предмет всеобщих насмешек. Но самые горькие упреки Эрни получал за отвратительное отношение к трем сыновьям. Хотя в целом даже хорошо, что он их бросил, иначе бы избивал с утра до вечера.

Ко времени когда они выехали на федеральную трассу, всем троим срочно понадобилось выкурить по сигарете.

— Думаю, Макбрайд будет не против, если мы перекурим? — осведомился Бутч и полез в карман. В день он выкуривал по три пачки.

— Да здесь кто-то уже курил, — заметила Инесс. — Все насквозь табачищем провоняло. Кондиционер включен, Леон?

— Да, но его не почувствуешь, если окна не закрыты.

И вот вскоре все трое, забыв о мистере Макбрайде, дружно задымили в машине с опущенными стеклами, и теплый ветерок врывался в салон и взвихривал клубы дыма. Впрочем, внутри ни других окошек, ни вентиляции — словом, ничего, способствующего изгнанию дыма, не было, так что вскоре всех троих Грейни окутывали его сизоватые клубы, а они продолжали садить одну сигарету за другой, смотрели на дорогу, а фургон знай себе катил по сельской местности. Время от времени Бутч и Леон стряхивали пепел в окна, Инесс же деликатно сбрасывала в сложенную чашечкой ладонь.

— И сколько этот Макбрайд с тебя взял? — спросил Бутч.

Леон покачал головой:

— Да нисколько. Даже бак заправил до отказа. Сказал, ему ничего не надо. И еще заявил, что многие этого не одобрили бы.

— Что-то мне не верится.

— Хочешь — верь, хочешь — нет.

Накурившись вдоволь, Леон и Бутч подняли стекла, а затем стали возиться с кондиционером. Горячий, пропитанный дымом воздух постепенно уходил наружу, стало прохладнее. Все трое вспотели.

— Как ты там, в порядке? — спросил Леон, взглянул через плечо и улыбнулся матери.

— В полном. Спасибо тебе. Как там, кондиционер работает?

— Да, уже стало прохладнее.

— Что-то я не почувствовала.

— Хочешь, остановимся, купим содовой или еще чего-нибудь?

— Нет. Надо торопиться.

— А я, пожалуй, выпил бы пивка, — сказал Бутч. Но Леон лишь отрицательно помотал головой, а Инесс строго и коротко бросила:

— Нет. Никакой выпивки. — Так она положила конец дискуссии.

Эрни, покинувший дом и семью много лет назад, не взял с собой ничего, кроме пистолета да нескольких тряпок. Зато не забыл забрать все спиртное из своих личных запасов. Во хмелю он отличался особенно буйным нравом — у его сыновей до сих пор остались с тех времен шрамы, физические и душевные. Леону, как старшему, доставалось больше остальных, а потому с раннего детства алкоголь был связан для него с ужасами насилия со стороны отца. Сам он спиртного в рот не брал, у него имелись другие отдушины, а вот Бутч начал выпивать еще подростком, причем всерьез, хотя ни разу так и не осмелился принести спиртное в дом матери. Реймонд, самый младший из братьев, пошел скорее по стопам Бутча, нежели Леона.

Желая сменить столь неприятную тему, Леон начал расспрашивать мать о последних новостях, в том числе и о подруге, старой деве, которая жила через дорогу от нее и вот уже несколько лет умирала от рака. И тут Инесс, как всегда, пустилась в рассуждения о пользе разных мазей и пилюль, которыми лечились ее соседи и она сама. Кондиционер наконец, что называется, «прорвало», и влажность и духота в машине уменьшились. Перестав потеть, Бутч полез в карман, выудил сигарету, прикурил и опустил боковое стекло, сделав маленькую щелку. В кабину тотчас ворвалась жара. И вскоре все трое опять дымили, и опускали стекла все ниже и ниже, и воздух вновь сгустился от жара и дыма.

Загасив окурок, Инесс сказала Леону:

— Реймонд звонил. Два часа назад.

Это не было сюрпризом. Вот уже на протяжении нескольких дней Реймонд звонил, причем не только матери. Телефон у Леона трезвонил так часто, что жена (уже третья по счету) перестала снимать трубку. Другие обитатели городка тоже последовали ее примеру.

— И что сказал? — осведомился Леон, хотя на самом деле ему это было неинтересно. Он точно знал, что говорил Реймонд, пусть и не дословно, конечно, но общий смысл был ясен.

— Сказал, что перспективы вроде бы неплохие, даже отличные, что, возможно, ему придется уволить целую команду, чтобы нанять новых людей. Ну, ты Реймонда знаешь. Говорит им, что надо делать, и те просто из кожи лезут вон.

Не оборачиваясь, Бутч покосился на Леона, тот ответил понимающим взглядом. Оба слишком хорошо знали ситуацию, а потому слова были не нужны.

— Сказал, что новая команда прибывает из Чикаго, из фирмы, на которую пашет тысяча адвокатов. Можете себе представить?.. Целая тысяча адвокатов, и все работают на Реймонда! А он говорит им, что надо делать.

Водитель и пассажир вновь переглянулись. У Инесс была катаракта, и периферическое зрение ее подводило. Если бы она видела, какими взглядами обменялись два старших сына, то едва ли испытала восторг.

— Сказал, что обнаружили какие-то новые доказательства, которые следовало представить в суде. Но их не представили, потому что копы и обвинители все утаили. Зато теперь с этими новыми доказательствами у Реймонда есть шанс добиться повторного рассмотрения дела, уже у нас в Клэнтоне. Правда, он еще до конца не уверен, что хочет этого, а потому процесс может состояться где-то в другом месте. Он считает, лучше всего перенести рассмотрение в Дельту, поскольку судьи в Дельте по большей части черные, а он говорит, что черные более благосклонно относятся к таким делам. Ну что ты на это скажешь, Леон?

— То, что в Дельте больше черных, это очевидно, — заметил Леон.

Бутч проворчал нечто нечленораздельное.

Леон продолжил:

— И еще он сказал, что не доверяет никому в округе Форд, особенно юристам и судьям. Одному Господу известно, почему они не дают нам покоя.

Леон и Бутч закивали в знак согласия. Обоих изрядно потрепали законники округа Форд. Ну, Бутчу, конечно, досталось больше, чем Леону. И хотя братьев признали виновными в мошенничестве, связанном с договорными сделками, оба считали: их осудили лишь потому, что они Грейни.

— Не знаю, перенесу ли я еще один суд, — добавила Инесс и умолкла.

Леона так и подмывало сказать, что шансы Реймонда добиться нового рассмотрения дела равны нулю, что он вот уже десять лет только и талдычит о каком-то новом процессе. Бутчу хотелось сказать примерно то же самое и еще добавить: его просто тошнит от этого беспрестанного хвастовства Реймонда насчет каких-то там крутых адвокатов и новых доказательств. Парню давно пора перестать винить всех и каждого и начать наконец принимать пилюли.

Но ни тот ни другой не произнесли ни слова.

— И еще он говорил, что ни один из вас не подкинул ему денег за последний месяц, — добавила Инесс. — Это правда?

Еще миль пять они проехали в полном молчании.

— Вы слышали меня или нет? — спросила Инесс. — Реймонд сказал, вы ничего не перевели ему за июнь, а теперь уже июль. Просто забыли или как?

Леон взорвался первым:

— Забыли? Как это мы могли забыть? Я получал от него по письму каждый день, а иногда и по два зараз, все, конечно, не читал, но в каждом упоминались деньги. «Спасибо за стипендию, брат», «Не забудь подкинуть мне деньжат, Леон, я рассчитываю на тебя, большой старший брат». «Мне нужны деньги оплатить услуги адвокатов, сам знаешь, сколько они дерут, эти кровопийцы». «Что-то в этом месяце стипендии от тебя не поступало, братишка».

— А что это за хрень, стипендия? — осведомился Бутч, сидевший справа. В голосе прорезались нотки тревоги.

— Согласно словарю «Вебстер», это регулярная или фиксированная выплата, — ответил Леон.

— Короче, просто бабки, верно?

— Верно.

— Так почему бы ему так и не написать: «Пришли мне чертовых денег!» Или: «Где чертовы бабки?» К чему употреблять такие выпендрежные словечки?

— Мы уже тысячу раз говорили на эту тему, — сказала Инесс.

— Это ведь ты послал ему словарь, — заметил брату Леон.

— Да, было. Лет десять назад. Он очень меня просил.

— Ну, стало быть, он и пользуется этим словарем, выискивает всякие словечки.

— Знаешь, мне тут в голову пришло: может, эти адвокатишки просто не понимают его? Ну, эти его новые слова? — задумчиво произнес Бутч.

— Давайте сменим тему, — предложила Инесс. — Почему в прошлом месяце вы не выслали ему стипендию?

— Мне казалось, я выслал, — не слишком уверенно проронил Бутч.

— Что-то слабо верится.

— На почте можно уточнить, — сказал Леон.

— И тебе тоже не верю. Мы же договорились: каждый будет высылать ему по сто долларов в месяц. В году, как известно, их двенадцать. Это самое меньшее, что мы можем для него сделать. Конечно, это тяжело, особенно для меня, ведь я живу на социальное пособие, но у вас, мальчики, есть работа, вы уж как-нибудь можете выделить по сто баксов для младшего брата, чтобы он купил себе нормальной еды и оплачивал услуги адвокатов.

— Ну сколько можно, неужели не надоело? — воскликнул Леон.

— А я каждый день это слышу, — сказал Бутч. — Если не от Реймонда по телефону, то от мамочки.

— Это что, жалоба? — вспылила Инесс. — Забыл, что живешь в моем доме бесплатно? И еще смеешь на что-то жаловаться?

— Прекрати, — попросил Леон.

— А кто о тебе заботится? — обиженно заметил Бутч.

— Хватит вам. Надоело!

Все трое глубоко вздохнули и снова потянулись к сигаретам. После долгого спокойного перекура начался новый раунд. Зачинщицей выступила Инесс:

— Вот лично я никогда не пропускаю и месяца. И если помните, не пропустила ни одного месяца, когда вы оба торчали за решеткой в Парчмене.

Леон чертыхнулся, хлопнул ладонью по рулевому колесу и сердито сказал:

— Мама, это было двадцать пять лет назад. К чему снова об этом говорить? С тех пор никаких нарушений закона, ну разве что штраф один раз выписали за превышение скорости, сразу после того как меня выпустили на поруки.

Бутч, чья преступная жизнь была куда пестрее и разнообразнее, чем у Леона, и который до сих пор находился на условно-досрочном, решил промолчать.

— Лично я и месяца не пропустила, — повторила мать.

— Да хватит тебе!

— А иногда даже посылала по двести долларов, поскольку, если помните, вы двое сидели одновременно. Наверное, еще повезло, что за решетку не угодили все трое сразу. Тогда бы за свет просто нечем было платить.

— А я думал, адвокаты работают бесплатно, — заметил Бутч в надежде отвлечь внимание от своей персоны и сделать мишенью хоть кого-нибудь, не являющегося членом семьи.

— Да, бывает, — кивнул Леон. — И называется это pro bono^[1], и все адвокаты время от времени обязаны вести процессы бесплатно. Насколько мне известно, крупные адвокатские конторы, что занимаются подобными делами, должны выделять бесплатного защитника.

— Тогда куда Реймонд девает эти триста баксов, раз ему не надо платить адвокатам?

— Мы это уже обсуждали, — напомнила Инесс.

— Уверен, он тратит целое состояние на всякие там авторучки, бумагу, конверты и марки, — сказал Леон. — Утверждает, будто пишет по десять писем в день. Черт, вот вам и выходит сто баксов в месяц!

— Плюс к тому он написал восемь романов, — торопливо вставил Бутч. — Или девять, мам? Что-то я запамятовал.

— Девять.

— Ну вот. Девять романов, семь стихотворных сборников, десятки коротких рассказов, сотни песен. Вы только прикиньте, сколько на это все ушло бумаги!

— Ты что же, смеешься над Реймондом? — с подозрением спросила Инесс.

— Да ни в жизнь.

— Однажды ему удалось продать рассказ, — заметила она.

— Конечно, помню! В каком журнале его напечатали? «Отчаянный гонщик»? Заплатили сорок баксов за рассказ о парне, которому удалось стырить тысячу колпаков для колесных дисков. Сочли, что человек пишет со знанием дела.

— Ну а ты сколько рассказов продал? — поинтересовалась мать.

— Да ни одного, потому как просто не писал, а причина, по которой не писал, ясна как день. Просто вовремя понял, что у меня нет таланта. И если мой младший брат поймет наконец, что и у него нет писательского таланта, то сможет сэкономить немало денег. А заодно убережет сотни людей от прочтения его белиберды.

— Жестокий ты человек, Леон.

— Нет, мама, просто честный. И если бы ты сама была честна с ним с самого начала, тогда, возможно, он перестал бы писать. Но нет. Ты читала его книжки и стихи, его короткие рассказы и говорила — это гениально. Ну и он стал писать все больше, более длинными словами, длинными предложениями, длиннющими абзацами и дошел до того, что нормальный человек не в силах ни черта понять в его писанине.

— Так, значит, это целиком моя вина?

— Нет. Не на все сто процентов.

— Это идет на пользу его здоровью.

— Я там был. И не понимаю, чем сочинительство может помочь.

— А он говорит, что помогает.

— Интересно, эти его книжки — они от руки написаны или напечатаны? — вдруг встрял Леон.

— Напечатаны, — ответил Бутч.

— И кто же их печатает?

— Он платит какому-то парню из тюремной библиотеки, — сказала Инесс. — По доллару за страничку, а в одной из книжек целых восемьсот страниц. Однако я ее прочла, всю, до последнего слова.

— И поняла до последнего слова? — спросил Бутч.

— Ну, большую часть. С помощью словаря. Господи, ума не приложу, где только мой мальчик находит эти слова.

— И еще Реймонд посылает свои книжки в Нью-Йорк — думает, там их опубликуют, верно? — не унимался Леон.

— Да, но их отправляют ему обратно, — сказала она. — Наверное, там тоже не все понимают.

— Так ты считаешь, эти люди из Нью-Йорка не способны понять, что он пишет? — спросил Леон.

— Никто не способен понять, что он пишет и что хочет сказать, — заметил Бутч. — И это беда Реймонда-прозаика, Реймонда-поэта и Реймонда — политического заключенного. А еще Реймонда — автора песен и Реймонда-адвоката. Ни один человек в здравом уме не способен понять, что хочет сказать Реймонд своими произведениями.

— Если я правильно понял, — начал Леон, — большая часть денег уходит у Реймонда на писательство и все, что с ним связано: на бумагу, марки, печатание, копирование, отправку в Нью-Йорк и так далее. Я прав, мама?

— Наверное.

— И весьма сомнительно, что эти так называемые стипендии тратятся на адвокатов, — добавил Леон.

— Очень даже сомнительно, — подхватил Бутч. — К тому же не забывай о его карьере музыканта. Он тратит бабки на гитарные струны и дерьмовые диски. К тому же теперь заключенным разрешается брать напрокат кассетники. И наш Реймонд стал исполнителем блюзов. Наслушался Би-Би Кинга^[2] и Мадди Уотерса^[3] и, если верить тому же Реймонду, развлекает теперь своих коллег и соседей по камере смертников ночными концертами. Поет блюзы.

— О, знаю. Он упоминал об этом в одном из писем.

— У мальчика всегда был хороший голос, — заметила Инесс.

— Лично я никогда не слышал, чтоб он пел, — сказал Леон.

— Я тоже, — кивнул Бутч.

Они добрались до объездной дороги вокруг Оксфорда и находились в двух часах езды от Парчмена. Фургон Макбрайда выжимал максимум шестьдесят миль в час; стоило немного поддать газу, и передние колеса начинали слегка вибрировать. Впрочем, спешить особенно было некуда. Холмы в западной части Оксфорда становились все более пологими; до Дельты было уже рукой подать. Инесс узнала маленькую белую церквушку справа, рядом с кладбищем, и поняла, что церковь ничуть не изменилась за долгие годы, прошедшие с тех пор, когда она ездила в федеральный исправительный дом. «Интересно, — подумала она, — сколько еще женщин из округа Форд столь же часто ездили сюда». Впрочем, ответ был и так ясен. Леон положил начало этой традиции много лет назад тридцатимесячным тюремным заключением, и тогда посещения разрешались только в первую субботу каждого месяца. Порой Бутч отвозил ее, порой она платила соседскому сыну, но ни разу не пропустила ни одного свидания и неизменно брала с собой упаковку арахисового масла и тюбик зубной пасты. Через полгода после того, как Леона выпустили на поруки, уже он стал возить ее туда навещать Бутча. Затем одновременно сидели Бутч и Реймонд, но в разных отделениях, где правила содержания отличались.

А потом Реймонд убил шерифа, и его заперли в камере смертников, где тоже имелись свои правила.

Ко всему можно приспособиться, самые неприятные занятия входят в привычку, и Инесс Грейни даже научилась с нетерпением ожидать этих посещений. Братьев осуждал весь округ, но мать никогда не бросала своих детей. Она рожала их, она была рядом, когда они подрастали, когда их обижали и били. Она страдала на судебных процессах и слушаниях по условно-досрочному освобождению и говорила каждому, кто соглашался выслушать, что мальчики они хорошие, просто с ними плохо обращался человек, за которого она имела несчастье выйти замуж. А потому это ее вина. Выйди она за приличного человека, дети выросли бы нормальными людьми.

— Думаешь, эта женщина там будет? — спросил Леон.

— Свят-свят, — простонала Инесс.

— Разве она пропустит такое шоу? — заметил Бутч. — Уверен, непременно будет ошиваться поблизости.

— Господи, спаси и сохрани.

«Этой женщиной» была Талуя, городская сумасшедшая; она вошла в их жизнь несколько лет назад и умудрилась еще больше осложнить и без того скверную ситуацию. Через одного из активистов группы, требующей отмены смертной казни, она вышла на Реймонда, который в присущей ему манере ответил длинным письмом, где утверждал, что невиновен, что обращаются с ним просто ужасно, ну а дальше шла обычная чепуха о том, как он намерен построить карьеру писателя и музыканта. Он посылал ей стихи, любовные сонеты — словом, совсем вскружил голову дурочке. Они виделись в приемной для посетителей, и, глядя друг на друга через окошко, затянутое толстой металлической сеткой, умудрились влюбиться. Реймонд пропел несколько блюзовых мелодий, Талуя разрыдалась. Поговаривали даже о женитьбе, но планы эти пришлось отложить, поскольку тогдашнего мужа Талуи казнили в штате Джорджия. После недолгого траура она вновь приехала в Парчмен, где и состоялась странная церемония, прошедшая вразрез с законами штата, а также всеми религиозными доктринами. А потому брак признан не был. Это, впрочем, не помешало Реймонду продолжать пребывать в состоянии влюбленности, вдохновившей его, как он писал в очередном пространном послании, на новые литературные подвиги. В этом же письме он сообщил семье, что Талуя желает посетить округ Форди познакомиться с новыми родственниками со стороны мужа.

И действительно, вскоре она приехала, но поскольку семья отказалась признать ее своей, тут же нанесла визит в редакцию «Округ Форд таймс», где поделилась своими путаными соображениями о смертной казни, предчувствиями касательно великого предназначения бедного Реймонда Грейни, а также уверенностью, что новооткрывшиеся обстоятельства дела и улики помогут снять с него обвинение в убийстве шерифа. Мало того, Талуя заявила, что носит во чреве ребенка Реймонда — результат нескольких проведенных совместно супружеских ночей. Согласно новым законам, приговоренным к смертной казни такое теперь разрешалось.

Откровения Талуи вместе со снимком занимали всю первую полосу, однако журналист проявил достаточно мудрости и, прежде чем отправить номер в печать, связался с тюремным начальством в Парчмене. Выяснилось, что никаких супружеских свиданий там не разрешалось, в особенности заключенным, приговоренным к смертной казни. К тому же официальных записей о том, что вышеупомянутые персоны состоят в законном браке, у администрации не было. Тем не менее несгибаемая Талуя, продолжая размахивать флагом Реймонда, даже решила отправить несколько его объемистых рукописей в Нью-Йорк, где ограниченные, тупые издатели их снова отвергли.

Со временем Талуя поутихла и отвязалась от семьи Грейни, но Инесс, Леон и Бутч продолжали жить в постоянном страхе, опасаясь, что на свет вскоре может появиться отпрыск Реймонда. Несмотря на все запретительные правила и законы, касающиеся интимных супружеских встреч в тюрьме, они слишком хорошо знали младшенького. Уж он-то всегда найдет способ.

Прошло два года, и Реймонд известил родных о том, что собирается разводиться с Талуей, а для этого ему требуется пятьсот долларов. Это вызвало очередной скандал с обвинениями в мошенничестве, безобразной руганью и упреками, и деньги были собраны только после угрозы Реймонда покончить жизнь самоубийством, причем угрожал он не впервые. Вскоре после того как ему были высланы чеки, пришло очередное письмо, где он сообщал радостную новость: они с Талуей помирились. Однако Реймонд не предложил вернуть деньги Инесс, Бутчу и Леону, хотя все трое придерживались мнения, что не мешало бы вернуть. Реймонд ответил отказом, объяснив: сумма эта должна пойти адвокатам для найма новых экспертов и следователей по делу.

Леона и Бутча больше всего бесило в брате ощущение собственной значимости, точно они, семья, обязаны высылать ему деньги по первому требованию — всего лишь по той причине, что он приговорен к смертной казни. В самом начале, когда Реймонда только упекли за решетку, Леон с Бутчем напомнили ему, что он не прислал им и цента, когда сами они сидели, а он находился на свободе. Это привело к очередному безобразному скандалу, и Инесс была вынуждена вмешаться, чтобы утихомирить сыновей.

Она сидела сгорбившись в инвалидной коляске, на ее коленях лежала большая полотняная сумка. Прогнав мысли о Талуе, Инесс открыла сумку и достала самое последнее письмо Реймонда. Вскрыла простой белый конверт с витиеватой надписью курсивом, развернула два вырванных из блокнота листка желтоватой бумаги и начала читать:

«Дорогая мамочка!

Становится совершенно ясно и очевидно, что неуклюжие и громоздкие и даже в каком-то смысле летаргические махинации нашей неадекватной и бесчестной, даже коррупционной судебной системы неизбежно и неотвратимо привели к тому, что она нацелила на меня отвратительный кровожадный взгляд».

Инесс перевела дух, потом прочла первое предложение еще раз. Большинство слов казались знакомыми. За годы тренировок с письмом Реймонда в одной руке и словарем в другой она не переставала дивиться, как много можно почерпнуть из этих словарей.

Бутч обернулся, увидел письмо, покачал головой, однако промолчал.

«Тем не менее штат Миссисипи снова проявил несговорчивость и злую волю, стремление загнать человека в угол, достиг наивысшей точки деградации в своей решимости выпустить кровь из Реймонда Т. Грейни. И тому пришлось обеспечить себе услуги молодого адвоката поразительных способностей, этот человек экстраординарных юридических талантов был выбран мной из бесчисленных легионов барристеров, которые в буквальном смысле слова бросались к моим ногам».

Снова пауза, снова быстрое перечитывание. И Инесс продолжила:

«Неудивительно, что юрист столь исключительных и высочайших, и да, даже можно сказать, уникальных способностей и достоинств не может работать и эффективно защищать меня без соответствующей рекомпенсации».

— Что такое «рекомпенсация»? — спросила она.

— Прочти по буквам, — попросил Бутч.

Инесс медленно произнесла слово по буквам, и все трое задумались, что бы оно могло означать. Упражнения в лингвистике стали для семьи делом привычным, даже рутинным, как разговоры о погоде.

— А о чем там вообще речь? — спросил Бутч, и Инесс перечитала предложение. — Ясно. О деньгах, — заключил Бутч, и Леон тут же с ним согласился. Загадочные слова, употребляемые Реймондом, чаще всего относятся к деньгам.

— Дай я продолжу, — предложил Леон. — У него новый адвокат, и ему нужны деньги на оплату услуги.

Инесс проигнорировала слова сына и продолжила чтение:

«С большой неохотой и даже определенным душевным трепетом я отчаянно умоляю, даже призываю вас собрать вполне обоснованную сумму 1500 долларов, которая найдет должное применение в деле моей защиты и, несомненно, поспособствует моему оправданию и освобождению — иными словами, спасет мою задницу. Давай же, мама! Пробил час, и вся семья должна взяться за руки, соединить усилия и в метафорическом смысле осилить это единственное препятствие. Ваш отказ, даже непокорство приведут к самым пагубным последствиям, которые только можно вообразить».

— Что такое «непокорство»? — спросила она.

— Прочти по буквам, — попросил Леон. Она прочла по буквам слово «непокорство», затем — слово «пагубным», и после кратких, но жарких дебатов стало очевидно, что ключа к пониманию этих слов у них нет.

«И наконец, еще финальное примечание, прежде чем я отправлю эту корреспонденцию: Леон и Бутч снова пренебрегли своим долгом, не выслали мне стипендию. Последние выплаты должны были поступить в июне, а сейчас уже середина июля. Пожалуйста, помучай, припугни, заклейми, отругай, устыди этих предателей и отступников, заставь этих тупоголовых. Не отступай, пока они не внесут лепту в фонд моей защиты.

Как всегда, с любовью, твой лучший и любимейший сын Реймонд!»

Каждое письмо, адресованное приговоренным к смертной казни, прочитывается дежурным в почтовом отделении Парчмена, каждое исходящее письмо также тщательно изучается. И Инесс часто жалела бедную невинную душу, обязанную разбираться в причудливых посланиях Реймонда. Письма эти никогда не надоедали Инесс, наверное, потому, что требовали активной работы ума. И еще она всегда боялась что-то пропустить.

Письма младшего сына вытягивали из нее все силы. От лирических излияний клонило в сон. От романов начиналась мигрень. Стихи ставили в полное недоумение.

Ответы она писала регулярно, два раза в неделю, потому как знала: любое пренебрежение к «младшенькому» может вылиться в поток оскорблений и упреков в его следующем письме, возможно, четырехстраничном или даже пятистраничном, и там будут встречаться слова, которых ни в одном словаре не найдешь. Малейшая задержка в отправке «стипендии» сулила весьма неприятные телефонные звонки.

Из троих братьев Реймонд учился лучше всех, хотя ни один из них так и не закончил среднюю школу. Леон был лучшим спортсменом, Бутч — лучшим музыкантом, зато у маленького Реймонда были мозги и он добрался до одиннадцатого класса, но тут его впервые арестовали за кражу мотоцикла. Ему пришлось провести шестьдесят дней в колонии для несовершеннолетних. Было ему шестнадцать, на пять лет меньше, чем Бутчу, и на десять — чем Леону. К тому времени все мальчики семейства Грейни имели репутацию умелых автомобильных воров и угонщиков. Ну и, естественно, Реймонд присоединился к семейному бизнесу и напрочь забыл о школе.

— Так сколько он хочет на этот раз? — спросил Бутч.

— Полторы тысячи для нового адвоката. Пишет, что вы не выслали ему стипендию за последний месяц.

— Перестань, мам, — грубо сказал Леон, и довольно долго в машине никто не произносил ни слова.

Когда первая автомобильная кража была раскрыта, Леон взял всю вину на себя и отсидел положенный срок в Парчменте. А как только вышел, второй раз женился и постепенно встал на праведный путь. А вот Бутч с Реймондом не проявляли ни малейшего желания исправиться — напротив, удвоили свою активность: торговали крадеными пистолетами и запчастями, были замешаны в сбыте марихуаны, контрабандного спиртного, ну и, разумеется, угоняли автомобили, а затем толкали их хозяевам разных подозрительных автомастерских на севере штата Миссисипи. Бутч попался на краже газонокосилки из магазина, где, по его предположениям, должно было находиться полно телевизоров «Сони». Но на деле то была обычная провинциальная лавка, где торговали садовым инвентарем и запчастями. Сбыть на черном рынке телевизор легко, а вот садовый инвентарь, напротив, довольно трудно. Шериф между тем разнюхал, где тайник Бутча, — во время обыска там был найден контрабандный товар и ворованные вещи, по большей части совершенно бесполезные. И вот Бутч получил восемнадцать месяцев тюрьмы, и первый свой срок тоже отбывал в Парчмене. Реймонду же удалось отвертеться, и он продолжал воровать. Он был верен первой своей любви — легковушкам и пикапам — и имел весьма приличный доход, хотя все деньги уходили на наркотики, азартные игры и бесчисленных женщин легкого поведения.

С самого начала воровской карьеры по следу братьев Грейни шел совершенно несносный помощник шерифа по имени Кой Чилдерс. Кой подозревал их в каждом преступлении, совершенном на территории округа Форд. Он следил за ними, вынюхивал, шел по пятам, угрожал, запугивал и много раз арестовывал, имея на то веские основания или вовсе беспричинно. Все трое получали изрядные взбучки от Коя в укромных уголках местной окружной тюрьмы. Братья слезно жаловались шерифу, начальнику Коя, но причитания закоренелых преступников никто и слушать не хотел. А к тому времени братья Грейни стали личностями известными.

Как-то раз из мести Реймонд угнал патрульную машину Коя и продал ее одному подпольному дилеру в Мемфисе. А рацию оставил себе и чуть позже отправил ее Кою посылкой, без обратного адреса, разумеется. Реймонда арестовали и непременно посадили бы, не вмешайся назначенный судом адвокат. У копов не было никаких доказательств, ровным счетом ничего, что могло бы связать Реймонда с преступлением, — одни подозрения, хоть и обоснованные. Младшего Грейни отпустили, а через два месяца после этого Кой купил жене новенький автомобиль «шевроле-импала». Естественно, Реймонд угнал и его, прямо со стоянки у церкви, где вечером в среду собрались прихожане, а затем продал машину хозяину автомастерской рядом с Тьюпело. И Кой при всех поклялся убить этого негодяя, Реймонда Грейни.

Свидетелей убийства не было; по крайней мере ни один не объявился. Случилось это в пятницу, поздно вечером, на дорожке, посыпанной гравием, неподалеку от трейлера, где Реймонд проживал со своей последней подружкой. Версия обвинения сводилась к тому, что Кой припарковал свою машину поодаль, а затем, стараясь ступать как можно тише, направился к трейлеру с намерением посмотреть Реймонду в глаза, а возможно даже, арестовать его. Тело Коя нашли с восходом солнца охотники на оленей. Ему дважды выстрелили в лоб из крупнокалиберного ружья, а затем столкнули в неглубокую канаву рядом с дорогой, где он и лежал, утопая в собственной крови. При просмотре снимков с места преступления двоих присяжных вырвало.

Реймонд и его девица утверждали, будто тусовались всю ночь в каком-то заведении, но, очевидно, они оказались там единственными посетителями, поскольку ни одного свидетеля, способного подтвердить их алиби, не нашлось. Баллистики установили, что пули выпущены из украденного ружья; полицейские вышли и на его владельца, скупщика краденого, одного из давних знакомых Реймонда, промышлявшего подпольной торговлей оружием. И хотя никаких доказательств, что Реймонд когда-либо владел этим ружьем, украл его или позаимствовал, не было, одних подозрений оказалось достаточно. Обвинитель убедил присяжных, что у Реймонда был мотив — он ненавидел Коя. К тому же у него имелась судимость. Мало того, у него была и возможность сделать это, поскольку тело Коя нашли неподалеку от трейлера Реймонда. Место уединенное, никаких соседей на мили вокруг. К тому же у обвиняемого были и средства: пресловутое орудие убийства — ружье, которое продемонстрировали в зале суда. Мощное ружье с армейским оптическим прицелом, позволяющим киллеру видеть жертву даже в темноте, хотя опять же никаких доказательств, что прицел был прикручен к ружью в момент убийства Коя, не нашлось.

Алиби у Реймонда оказалось слабенькое. У подружки также имелось криминальное прошлое, а потому свидетель из нее был никакой. Назначенный судом защитник вызвал на заседание трех свидетелей, которые должны были подтвердить, что слышали, как Кой поклялся убить Реймонда Грейни. Но все трое дрогнули под давлением обстановки, яростных взглядов, которые метал на них шериф, окруженный по меньшей мере десятью помощниками в форме. Вообще подобную стратегию защиты с самого начала можно было поставить под сомнение. Если Реймонд считал, что Кой пришел убивать его, тогда получается, что он, Реймонд, защищался? Признавал ли Реймонд, что совершил преступление? Нет, не признавал. Он только и твердил, что ничего об этом не знает, что танцевал со своей девчонкой в баре в то время, когда кто-то другой убивал Коя.

Несмотря на огромное давление возмущенной общественности, требовавшей признать Реймонда виновным, жюри присяжных совещалось два дня, прежде чем вынести приговор.

Год спустя федералы накрыли банду, промышлявшую сбытом амфетамина. В ходе расследования выяснилось, что помощник шерифа Кой Чилдерс был по самые уши замешал в деяниях этого преступного синдиката. В шестидесяти километрах, в округе Маршал, было совершено еще два схожих до мельчайших деталей убийства. Репутации покойного Коя был нанесен существенный урон. В округе пышным цветом расцвели слухи о том, кто действительно мог убить Коя, но Реймонд по-прежнему оставался главным подозреваемым.

Приговор — смертная казнь — был единодушно утвержден Верховным судом штата. За апелляциями следовали новые утверждения приговора, и вот теперь, одиннадцать лет спустя, дело близилось к завершению.

К западу от Бейтсвилля холмы плавно переходили в равнины, и теперь автострада пролегала между полями, плотно засаженными вызревающим хлопком и соей. Фермеры на своих зеленых машинах «Джон Дир»^[4] тащились по дороге, точно она была построена для тракторов, а не автомобилей. Однако Грейни не спешили. Фургон катил вперед, мимо бездействующих хлопкоочистительных машин, заброшенных амбаров, новеньких сдвоенных трейлеров со спутниковыми тарелками на крышах и грузовиков, припаркованных у дверей. Время от времени вдали мелькал чей-то добротный и красивый дом, специально отодвинутый от дороги, чтобы шум движения не беспокоил владельцев. Проехав городок Маркс, Леон свернул к югу.

— Сдается мне, Чарлин тоже там будет, — заметила Инесс.

— Это уж определенно, — буркнул в ответ Леон.

— Да чтобы она такое пропустила — ни за что на свете, — добавил Бутч.

Чарлин была вдовой Коя. Многострадальная женщина, воспринявшая гибель мужа с необычным энтузиазмом. На протяжении многих лет она присоединялась к каждой группе, защищающей права жертв насилия как на местном уровне, так и на федеральном. Она угрожала газетам и любому, кто ставил под сомнение порядочность Коя, грозила всем им судебными исками. Она писала длинные письма в редакции с требованием как можно скорее привести приговор Реймонду Грейни в исполнение. И еще она не пропустила ни единого слушания по пересмотру дела, даже не поленилась съездить в Новый Орлеан, когда дело поступило на рассмотрение Апелляционного суда по Пятому федеральному округу.

— Она молилась, чтобы этот день поскорее настал, — заметил Леон.

— Уж лучше бы не тратила силы и перестала молиться, потому как Реймонд сказал: этому не бывать, — проворчала Инесс. — Сам писал мне, что новые адвокаты куда лучше тех, что выделены от штата, и что у них подготовлено столько бумаг с доказательствами, что они и в трейлер не влезут.

Леон покосился на Бутча, тот ответил понимающим взглядом, затем братья вновь устремили взоры на пробегающие мимо хлопковые поля. Они проезжали мимо фермерских поселений Вэнс, Тутвайлер и Роум, солнце клонилось к западу. Вместе с сумерками явились тучи насекомых; они ударялись о капот, били в ветровое стекло. Все трое опустили стекла и закурили; говорили мало. Приближение к Парчмену всегда действовало на семью Грейни угнетающе — на Бутча и Леона по вполне очевидным причинам, а Инесс в очередной раз вспоминала обо всех промахах, допущенных ею как матерью.

Парчмен был знаменит не только своей тюрьмой; помимо нее там находились ферма и плантация, раскинувшаяся на восемнадцать тысяч акров, с черной плодородной землей, на которой выращивали хлопок. Это обеспечивало приличные доходы на протяжении десятилетий, пока не вмешались федеральные суды и не был отменен труд рабов. Другим своим постановлением другой федеральный суд покончил с расовой сегрегацией. Еще несколько судебных разбирательств — и жизнь стала немного лучше, хотя насилие процветало, а преступность даже возросла.

Проведенные здесь Леоном тридцать месяцев заключения избавили его от тяги к преступлениям, для чего, собственно, в понимании законопослушных граждан и созданы тюрьмы. Бутча же первая отсидка убедила в том, что он запросто может выдержать еще одну, а потом украсть любую легковушку или грузовик в округе Форд.

Автомагистраль под номером три — прямая и ровная, движение обычно неплотное. Уже почти стемнело, когда их фургон миновал маленький зеленый знак у обочины, где было выведено всего одно слово — «Парчмен». Впереди замелькали огни — здесь явно происходило что-то необычное. Справа белые каменные ворота тюрьмы, по другую сторону дороги, на засыпанной гравием площадке, возводилось нечто напоминавшее цирк шапито. Противники смертной казни развили бурную деятельность: одни, встав в круг, молились; другие расхаживали с самодельными плакатами в поддержку Рея Грейни. Какая-то группа распевала гимн. Собравшиеся рядом люди, со священником, опускались на колени и держали свечи. Чуть впереди виднелась еще одна небольшая команда — сторонники смертной казни. Они выкрикивали лозунги и осыпали оскорблениями тех, кто выступал в защиту Грейни. Порядок поддерживали полицейские в униформе. Съемочные группы телевидения тщательного фиксировали все это.

Леон остановился у будки охраны. Там просто кишели тюремные охранники и озабоченный персонал по безопасности. К двери со стороны водителя подошел охранник со списком и спросил:

— Фамилия?

— Грейни. Семья Реймонда Грейни. Леон, Бутч и наша мать Инесс.

Охранник не стал ничего записывать, отошел на шаг, выдавил:

— Подождите минутку. — И исчез. Прямо перед машиной застыли еще три стража, перекрывая въезд.

— Он пошел за Фитчем, — сказал Бутч. — Хочешь, поспорим?

— Нет, — ответил Леон.

Фитч был помощником надзирателя, рьяным тюремным служакой, монотонную работу которого скрашивали и оживляли лишь побеги да экзекуции. Он расхаживал по Парчмену в ковбойских сапогах, поддельной шляпе стетсоне и с огромным пистолетом на бедре. Вид у него был такой, точно все вокруг принадлежит ему. Фитч пережил дюжину надзирателей и стал свидетелем множества казней. Подходя к машине, он громко сказал:

— Так-так: смотрю, ребятишки Грейни вернулись туда, где им самое место! Мебель, что ли, починять собрались, а, мальчики? У нас имеется старый электрический стул. Можете его перетянуть по новой! — Он громко засмеялся собственной шутке, и за его спиной тоже послышались смешки.

— Вечер добрый, мистер Фитч, — сказал Леон. — Мы приехали с мамой.

— Добрый вечер, мэм, — сказал Фитч, заглянув в глубину фургона.

Инесс ему не ответила.

— Где раздобыли машину? — осведомился Фитч.

— Одолжили, — коротко ответил Леон. Бутч устремил взгляд в никуда, избегая смотреть на помощника надзирателя.

— Как же, одолжили! Когда это вы, ребятки, в последний раз что-нибудь одалживали, а? Уверен, этот мистер Макбрайд как раз сейчас разыскивает свой фургон. Могу ему позвонить.

— Звони, Фитч, — бросил Леон.

— Для тебя я мистер Фитч.

— Как скажете, сэр.

Фитч смачно сплюнул на дорогу, а потом кивком указал вперед, опять же с таким видом, точно контролировал здесь все до мелочей.

— Думаю, вам, ребятки, известно, куда дальше ехать, — сказал он. — Бог свидетель, пробыли здесь достаточно долго. А теперь поезжайте вон к той машине службы безопасности. Там вас обыщут. — Он махнул рукой охранникам, преграждавшим путь. Те расступились, образовался проход, и, не сказав Фитчу больше ни слова, Грейни отъехали.

Несколько минут двигались за машиной без опознавательных знаков, где было полно вооруженных людей. Они проезжали мимо одного тюремного блока за другим, каждый был отделен высокой металлической сеткой с мотками колючей проволоки наверху. Бутч покосился на блок, в котором провел несколько лет жизни. Хорошо освещенная «игровая площадка» — так они ее называли. На ней, как всегда, проходил баскетбольный матч, носились голые до пояса потные мужчины, причем ни один не упускал возможности лягнуть или толкнуть зазевавшегося противника. Грязная бессмысленная игра. Он увидел тихонь, сидевших вокруг небольших столиков и терпеливо дожидавшихся десяти вечера, когда всех погонят в камеры спать; дожидались, когда жара спадет хоть немного, поскольку в помещениях кондиционеры работали из рук вон плохо, особенно в июле.

Как обычно, Леон лишь бегло взглянул на свой старый блок и вспоминать о времени, которое провел там, не стал.

По прошествии стольких лет он научился отгонять мысли об обидах, издевательствах и прочих моральных и физических шрамах, что нанесли ему здесь. Заключенные этого блока на восемьдесят процентов были чернокожими, а потому тюрьма Парчмен стала одной из немногих в Миссисипи, где правила устанавливали не белые.

Строже других охранялось красное кирпичное одноэтажное здание в стиле 1950-х годов с плоской крышей. В ту пору множество начальных школ строились именно по такому проекту. Его тоже окружала высокая металлическая изгородь с мотками колючей проволоки наверху, по углам вышки, где несли дежурство вооруженные до зубов охранники. Впрочем, этой ночью вся охрана была мобилизована и возбуждена до крайности. Леон припарковал машину там, где ему указали, затем его и Бутча тщательно обыскал целый батальон неулыбчивых тюремщиков. Инесс вместе с инвалидной коляской вытащили из фургона, подкатили к контрольно-пропускному пункту и тоже обыскали — две надзирательницы в форме. Затем их провели в здание, через целый ряд массивных дверей, мимо охранников.

И вот они оказались в маленькой комнатке, где никогда не бывали прежде. Обычная комната для посетителей находилась где-то в другом месте. Они уселись, с ними остались двое надзирателей. В комнате был диван, два складных кресла и древняя картотека с файлами у стены — все как в кабинете мелкого чиновника, которого выгнали отсюда на ночь.

Два надзирателя весили по меньшей мере 250 фунтов каждый, шеи толстенные, в 24 дюйма в окружности, головы гладко выбритые. Несколько минут прошло в неловком молчании, наконец Бутч не выдержал, сделал несколько шагов и спросил надзирателей без обиняков:

— А вы чего здесь делаете?

— Исполняем приказы, — ответил один из громил.

— Чьи приказы?

— Начальника тюрьмы.

— Неужели не понимаете, что выглядите по-дурацки? Здесь собралась семья приговоренного к смерти человека. Лично я хотел провести с братом несколько минут в этой чертовой крысиной норе, этой клетушке без окон, с голыми стенами, где есть только одна дверь, а вы торчите тут и охраняете, словно от нас исходит какая опасность. Неужто не понимаете, что это глупо?

Казалось, шеи у обоих вот-вот лопнут. Их физиономии побагровели. Будь Бутч заключенным, его просто избили бы, но он таковым не являлся. Он являлся гражданином, бывшим заключенным, ненавидевшим каждого копа, военного, охранника, стража и агента безопасности. Любой человек в форме был для него врагом.

— Пожалуйста, сядьте, сэр, — холодно произнес надзиратель.

— Неужели вы, идиоты, не понимаете, что комнату с тем же успехом можно охранять и снаружи? Клянусь, что можно! Понимаю, вас, наверное, недостаточно натаскали, чтобы усечь это, но если вы выйдете из этой двери и разместите свои толстые задницы в коридоре по обе ее стороны, то и безопасность не пострадает, и мы сможем побыть наедине с членом семьи. Сможем поговорить с нашим младшим братишкой, не опасаясь, что нас слушают два клоуна.

— Ты бы лучше заткнулся, парень.

— Давайте выходите. Хотя бы попробуйте! Закройте за собой дверь с той стороны, смотрите на нее и охраняйте себе на здоровье. Уверен, вы, ребята, справитесь. Вы вполне способны на это.

Разумеется, надзиратели и с места не сдвинулись. И Бутчу ничего не оставалось, кроме как опуститься в складное кресло рядом с матерью. Они прождали еще минут тридцать, и это время показалось вечностью. Наконец вошел начальник тюрьмы, представился и произнес:

— Экзекуцию запланировано провести в двенадцать ноль одну. — Тон был сух и официален, точно начальник тюрьмы выступал на обычном собрании перед сотрудниками. — Нас уведомили, что звонка в последнюю минуту из офиса губернатора не поступит. — Снова ни намека на сострадание.

Инесс закрыла обеими руками лицо и зарыдала.

Он же невозмутимо продолжил:

— Адвокаты заняты возней с бумагами, так всегда бывает, но наши юристы сообщили, что отсрочка приведения приговора в исполнение маловероятна.

Леон и Бутч уставились в пол.

— На случай подобных событий режим у нас немного ослаблен. Вы можете оставаться здесь сколько захотите. Реймонда мы скоро приведем. Сожалею, что дошло до этого. Если смогу чем-то помочь, обращайтесь.

— Уберите отсюда этих двух придурков, — попросил Бутч, указывая на надзирателей. — Надо уважать частную жизнь.

Начальник тюрьмы явно колебался. Осмотрел помещение, затем кивнул.

— Нет проблем. — Он вышел и забрал с собой громил.

Минут через пятнадцать дверь снова распахнулась, вошел Реймонд с широкой улыбкой на лице и сразу бросился к матери. Они долго обнимались, прослезившись, затем он крепко обнял братьев и сообщил, что все развивается в самом благоприятном для него направлении. Они придвинули кресла к дивану и уселись, Реймонд сжимал руку матери.

— Дела идут, контора пишет, — с улыбкой заявил Реймонд, так и излучавший уверенность. — Мои адвокаты загружают целый фургон прошений habeas corpus^[5] — так тут принято у нас говорить. И они на все сто уверены, что в течение часа Верховный суд США издаст сертиорари^[6].

— Что это означает? — спросила Инесс.

— Это означает, что Верховный суд согласится выслушать дело. А это, в свою очередь, означает отсрочку. Автоматически. Так что впереди, наверное, нас ждет новый процесс в округе Форд, хотя до сих пор я не уверен, что хочу, чтобы слушания проходили там.

На Реймонде была белая тюремная одежда, на ногах без носков резиновые шлепанцы. И еще было видно, что он поправился. Щеки округлые, даже пухлые. Завязки шнурка, на котором держались штаны, явно укоротились. Мать и братья не виделись с ним почти шесть недель, и прибавка в весе была заметна. И, как обычно, он болтал о том, чего они не понимали, во что абсолютно не верили; во всяком случае, Леон и Бутч. Господь наделил Реймонда живым воображением, быстрой и складной речью и полной неспособностью говорить правду.

Вот и сейчас он, несомненно, врал.

— На меня сейчас пашут две дюжины адвокатов, — сказал он. — Властям за ними не угнаться.

— А когда ожидается решение суда? — спросила Инесс.

— Да в любую минуту может поступить. У меня несколько федеральных судей в Джексоне, в Новом Орлеане и в Вашингтоне тоже. Только и дожидаются, чтобы пнуть под зад это гребаное государство.

На протяжении одиннадцати лет он получал пинки под зад от государства, так что верилось с трудом, что в этот последний час удастся изменить ход событий. Леон с Бутчем дружно кивали, делая вид, будто покупаются на это, верят, что неизбежное не свершится. Они давно знали, что их младший братишка разнес башку Коя выстрелом из украденного ружья. А несколько лет назад уже приговоренный к смертной казни Реймонд сознался Бутчу, что был под воздействием наркотиков и не помнит, как убивал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Для общего блага (лат.).

2

Би-Би Кинг — американский блюзовый гитарист, певец, автор песен, которого поклонники именуют королем блюза.

3

Мадди Уотерс (настоящее имя Маккинли Морганфилд) — американский блюзмен; считается основоположником чикагской школы блюза.

4

«Джон Дир» — сельскохозяйственная машина с плугом; названа так по имени изобретателя середины XIX в.

5

Термин английского права, которым обозначается основная гарантия личной свободы. Любой задержанный (или его представитель) может подать прошение о выдаче постановления хабеас корпус, которым суд повелевает доставить задержанного вместе с доказательствами законности задержания. Фактически этим устанавливается презумпция невиновности. Обычное обозначение приказа, выдававшегося на предмет немедленного освобождения от незаконного лишения свободы.

6

Сертиорари — в странах англо-саксонской системы права — судебный приказ, издаваемый в порядке надзора для истребования дела из производства суда низшей инстанции.