Театр китового уса
ВЫБОР КНИЖНОГО КЛУБА КОРОЛЕВЫ-КОНСОРТА ВЕЛИКОБРИТАНИИ. Уютный роман взросления в духе произведений Диккенса, Лемони Сникет и «Я захватываю замок». Однажды штормовой ночью 1928 года на берег Британского Канала выбрасывает огромного кита. По закону тело животного принадлежит королю, но у двенадцатилетней Кристабель другие планы. Вместе с братом, сестрой и несколькими домочадцами она организует театр в гигантском остове кита. Там она может скрыться от никчемных приемных родителей и их бестолковых воспитательных затей. Но Кристабель даже не подозревает, какую роль сыграет в ее жизни этот детский импровизированный театр, когда через десять лет она и ее младший брат окажутся в самом сердце оккупированной нацистами Франции в качестве тайных агентов британской короны.
Оглавление
- Акт первый. 1919–1920
- Акт второй. 1928–1938
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Театр китового уса предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Акт второй
1928–1938
Падение кита
Она тянется к небу, пытаясь нащупать, за что ухватиться. Поверхность под пальцами гладкая и скользкая. Цепляться не за что. Примерно на высоте головы деревянный колышек, который она старательно заколотила на место камнем. К нему привязана скакалка, которую она с силой, всем весом тянет. Колышек дергается, но держится. Придется лезть по скакалке, а потом встать на колышек, чтобы добраться до верха.
Прежде чем приступить к попытке забраться на вершину, она оглядывает залив: кипучее сине-зеленое море под безоблачным небом и остров Портленд у горизонта. После ночного шторма воздух свеж, как чистое белье. Прохладный туман, что неделями лежал на округе, унесло ветром, будто на сцене поднялся занавес, чтобы показать береговую линию в весенних цветах — утесы покрыты желтым дроком, занятые птицы скачут с куста на куст. Нетронутое утро: ее царство.
Солнце поднялось уже с полчаса назад, и заинтересованные чайки появляются над головой, кружа и взывая. Времени у нее осталось немного. Она поправляет вещи, закрепленные на спине, хватается за скакалку и начинает подъем на большой холм. Ведущую ногу вперед. Дальше и выше. У вершины склон выравнивается, и она продолжает путь ползком на животе, помогая себе дедушкиным охотничьим ножом с рукояткой из слоновой кости.
Наконец она достигает вершины. Она поднимается на ноги, достает сделанный вручную флагшток из перевязи на спине и становится на цыпочки, прибавляя себе роста и силы, чтобы вонзить заостренный конец древка в тушу мертвого кита, левиафана, что растянулся на пляже больше чем на шестьдесят футов, смердя темно-зелеными глубинами океана, по которым путешествовал, прежде чем штормом его прибило на ее пляж, где она сможет заявить о своем, Кристабель Сигрейв, праве на него. Она издает могучий воинственный клич и слышит, как он разносится вокруг по заливу, заливу, заливу.
Кристабель на мгновение замирает, держась за флагшток — заостренную рукоять метлы, — когда досадно неглубокая рана, проделанная ею в резиновой шкуре кита, начинает сочиться прозрачной жидкостью и немного беконистым запахом. Она оглядывает позвоночник животного, изгибающийся к плоскому хвосту. Прошлой ночью, когда она сбежала из дома, чтобы посмотреть на шторм, и обнаружила, что на камушки выбросило мертвого кита, его темная кожа была блестящей, как влажный лак. Теперь, за пределами своей стихии, она начала высыхать: морщиться, бледнеть. Она видит белые заплатки наростов на его спине.
Несколько деревянных лодочек выходят в море из ближней бухты, где-то в миле к западу. Она слышит слабый скрип и плеск, когда рыбаки отходят от берега. Их звуки разносятся вплотную к воде, как прыгающие по поверхности камушки. Они слышали ее клич. Они будут знать, что она ждет их.
Сзади слышно, как кто-то несется по крутой тропинке к пляжу. Это ее сводная сестра Флоренс, почти всем известная как Овощ. Она запыхалась, ее круглое лицо раскраснелось, на ней халат и единственная расстегнутая туфля, а на лице выражение крайней тревоги.
— Я пришла, как только получила твою записку, — говорит она. — Боже, я и не думала, что он окажется таким большим!
У создания вытянутая цилиндрическая форма, оканчивающаяся огромным русалочьим хвостом. Оно завалилось набок, и один плавник, размером с обеденный стол, без толку раскинулся по камням. В высшей точке, где стоит Кристабель, кит достигает семи футов в высоту, темно-серый цвет на странном складчатом брюхе переходит в бледно-кремовый. Огромная голова почти целиком состоит из нижней челюсти; верхняя челюсть кажется только плоской крышкой для нее. Тонкая линия китового рта опущена вниз, а маленький глаз, все еще открытый, прячется в уголке этого рта, будто его едва не забыли добавить. Оно похоже, думает Овощ, на огромную наручную куклу с глазками-пуговками, вроде тех, которыми они с Кристабель играют в картонном театре, и из-за огромного размера его мрачное выражение трогает до слез.
— Как грустно, — шепчет Овощ, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
— Соберись, Ов, — говорит Кристабель. — Он был мертв, когда я нашла его прошлой ночью, и оставался мертвым, когда я пришла со снаряжением этим утром.
— Он?
— Не знаю. Сложно определить. Где Дигби?
— Я здесь, я здесь, — и худой темноволосый мальчик в рубашке, шортах и парусиновых туфлях кубарем несется по тропинке. Вокруг его шеи повязано клетчатое кухонное полотенце, развевающееся за спиной, когда он топочет мимо Ов. Он останавливается, только добравшись до подножия кита, прямо под Кристабель, и восхищенно присвистывает.
— Какой красавец.
— Не правда ли? — широко улыбается Кристабель.
— Я будто сплю, только наяву. Кит на нашем пляже. Ты заявила о своих правах, Криста? О, я вижу! Ты взяла флаг!
— Вспомнила в последний момент, Дигс. Скажи мне, что творится в доме? Твои родители проснулись?
— Ситуация остается неопределенной, — говорит Дигби, которому исполнилось шесть лет. Он долгожданный брат Кристабель, хоть на самом деле ей не брат.
— Я разбудила Дигби, едва нашла твою записку. Мы пришли так быстро, как только могли, — добавляет Ов, которой семь с половиной. — Ты так высоко забралась, Криста.
— Там рыбаки, — восклицает Дигби, показывая пальцем на море.
Девочки оборачиваются, ладонями прикрывая глаза от солнца. Утреннее солнце разливается резким белым светом по океану, а приближающиеся на деревянных лодках рыбаки кажутся на ярком фоне силуэтами. Приблизившись, они опускают весла и сдвигают назад кепки, щурясь на детей и кита.
— Что у вас там? — кричит один.
— Могучий левиафан, — кричит Кристабель в ответ. — Я заявила на него права.
— Вот как? — Смех доносится с лодок, которые мягко покачиваются на шлепающих их по бокам волнах. — Ты, случайно, не мисс Кристабель Сигрейв?
Кристабель пристально смотрит на них, крепко держась за флаг.
— Скоро начнет пахнуть, — кричит другой рыбак.
— Это моя проблема, — говорит она.
— Посмотрим, что на это скажет береговая охрана, — доносится ответ.
Овощ кричит своим высоким голоском:
— Кристабель нашла его.
— Так и думал, что это ты, мисс Кристабель, — говорит первый рыбак. — Осторожнее там наверху.
Кристабель выпрямляется и кивает: молчаливое принятие.
— Славный народ рыбаки, — говорит она младшим детям. Ей только исполнилось двенадцать, нет почти ничего, что она не знала бы. Она прочитала почти все книги в доме и кучу всего узнала от людей вроде этих.
Ей нравятся рыбаки, лесники, кузнецы, мясники. Их компания и их полезные умения нравятся ей, потому что она восхищается умело сделанными вещами в той же мере, в какой страстно желает инструментов, которые можно со щелчком закрыть и убрать в карман. Когда местные мужчины учат ее полезным умениям вроде завязывания узлов или насаживания приманки на крючок, а она потом может выполнить их самостоятельно, у нее возникает такое же чувство, как будто она сказала: «Ну-ка все вы все, слушайте меня». Чувство, будто она написала какие-то правила и раздала их по округе. Чувство, будто она одна оказалась впереди, как сейчас на вершине кита, глядя вниз на Дигби и Ов.
Но кто-то еще приближается. Мистер Билл Брюэр, земельный агент Чилкомба, бывший сборщик долгов из Лондона, замеченный в армейской службе снабжения другом Уиллоуби Перри, у которого глаз был наметан на полезных людей, неторопливо спускается по тропинке в компании своего спаниеля, который с возбужденным сопением начинает обходить кита.
— Так-так, — говорит мистер Брюэр. — Кто хочет объяснить мне происходящее?
— Мистер Брюэр, я хочу, чтобы вы уведомили власти, — говорит Кристабель. — Я заявила о правах семьи Сигрейв на кита.
— Я вижу, мисс Кристабель. У вас есть на него какие-то планы?
Кристабель и Дигби обмениваются взглядом.
— Мы сохраним его для анналов истории, — говорит Кристабель.
— Мы овеем славой имя Сигрейвов, — добавляет Дигби, со значением похлопывая кита.
— Мы изучим его внутренности для науки.
— Мы выставим его на обозрение, чтобы все могли прийти им восхититься.
— Мы повесим его кости у потолка в Дубовом зале.
— Да! У нас в доме будет огромный скелет!
— Экспонат национального значения.
— Бедный кит, — тихонько говорит Овощ.
Мистер Брюэр вглядывается в кита.
— Я сомневаюсь, что миссис Брюэр разрешит вам принести это на ее чистые полы.
Кристабель осторожно отпускает флаг, с облегчением отмечая, что он остается стоять, и опускается на корточки, чтобы прошипеть Дигби:
— Он не хочет с нами сотрудничать. Нам придется самим уведомить власти. Можешь добежать до дома? Нужно будет послать телеграмму.
— Кому?
— Властям. Я останусь тут. Сторожить.
— Ладненько. — Дигби убегает, утаскивая с собой Ов.
Они взбегают по крутой тропинке, что ведет от пляжа к их дому. Это, как часто отмечает Ов, одна из тех тропинок, по которым волнующе ходить, если не знаешь, куда она ведет. У нее, говорит Ов, какая-то запретная атмосфера. Она изгибается и вертится вверх по утесу — дрок и терновник теснят ее с обеих сторон, сплетаясь шипастыми ветвями так, что невозможно рассмотреть, куда она ведет.
Наверху в неопрятной живой изгороди старая деревянная калитка с предупреждающим знаком: ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Дигби и Ов с грохотом влетают в калитку и продолжают бежать по тропинке сквозь густую рощу. Под ногами трещат ветки, вяхири взлетают из папоротника, панически хлопая крыльями, лезвия солнечных лучей наискось взрезают кроны. Роща редеет по мере того, как ширится и становится более очевидной тропинка, обрываясь у кромки большой лужайки. Дети несутся по ней к главному входу в Чилкомб. Они открывают тяжелую дверь и, обернувшись шикнуть друг на друга, осторожно проходят в Дубовый зал, где свет из нового стеклянного купола, встроенного в крышу, падает с высоты всего здания на осколки разбитой бутылки виски, которые заметает стоящая на коленях горничная.
— Оставь, оставь, — говорит Уиллоуби, босиком спускаясь по изгибу главной лестницы, заправляя залитую рубашку в помятые брюки. — Разбитых бутылок будет больше, уверен. Можно начать привыкать ходить по ним. Главное — завтрак. Я отчаянно хочу завтракать.
— Да, мистер Уиллоуби, сэр, — говорит горничная. — А ваша жена, сэр? Требуется ли принести что-то в ее комнату?
— На время Великого поста Розалинда отказалась от всей твердой пищи. Она наслаждается исключительно жидкой диетой.
Дети смотрят, как на галерее открывается дверь и появляется обернутая в персиковый шелковый пеньюар Розалинда со следами макияжа на глазах.
— Я тебя слышу, Уиллоуби. Ты просто грохочешь. Я хочу чая и тостов. Ты же знаешь, что я хочу чая и тостов. Мой портсигар пропал.
Уиллоуби, дойдя до горничной, театральным голосом шепчет:
— К черту чай и тосты. Я хочу позавтракать снаружи на лужайке. Организуешь мне?
— Мой серебряный портсигар, — продолжает Розалинда. — Тот, что ты мне подарил.
— Проверь карманы брюк у Перри. Он точно был у тебя, когда ты сидела у него на коленях.
— Ты меня заставил там сидеть, Уиллоуби. Ты всегда так говоришь, будто ни при чем.
— Я нуждаюсь в яйцах, — говорит Уиллоуби, по-прежнему обращаясь к горничной. — Как тебя зовут — ты Люси или Элси? Вечно путаю.
Розалинда быстро спускается, шлепая атласными тапочками по ступенькам и затягивая пояс халата.
— Люси уже несколько месяцев как уволилась, а Элси у нас никогда и не было. Оставь девушку в покое. Как бы ее ни звали, она должна принести мне чай.
— И почему твой чай, а не мой завтрак? Чего ты хочешь, Розалинда?
Теперь она рядом с ним, и ее руки заняты его талией — вытягивают рубашку из брюк, укладывают тонкие пальцы на плоть его живота.
— Я не слышала, как ты встал. Проснулась, а тебя нет. Ты оставил меня там одну.
— Я практически уверен, что выполнил свой мужеский долг. Я был голоден, женщина. И все еще не ел.
— Дигби! — восклицает Розалинда, вдруг замечая детей. — Что ты делаешь? Ты был на улице? Что это у тебя на шее?
— Прекрасный плащ из козлиной шкуры, мама.
— Похоже на кухонное полотенце. Надень курточку. Помнишь, как ты в тот раз весной ужасно простудился? Ты не так здоров, как отец.
— Его отец голоден и собирается позавтракать яйцами, если только кто-то их ему принесет. — Уиллоуби проходит мимо детей, ероша мышиные волосы Ов мимоходом.
Горничная быстро шмыгает в сторону кухни.
— Наши гости тоже рассчитывают на завтрак, Уиллоуби, — говорит Розалинда. — Сколько у нас вчера было народу?
— Семь человек? Десять? Эта ужасная женщина в тюрбане определенно осталась, — его голос разносится по каменной прихожей.
— Она американская поэтесса. Любимая публикой.
— Какая жалость, — доносится голос Уиллоуби с солнечной лужайки.
Розалинда вздыхает.
— Ты мог бы с ней хотя бы поговорить.
Ов ободрительно кивает Дигби, выталкивает его вперед.
— Мама? — говорит он.
— Да, милый.
— Могу я послать телеграмму властям?
— Это один из глупых прожектов Кристабель?
— Это не глупый прожект. Это дело национальной важности.
— Ты не должен позволять ей третировать тебя, милый, — говорит Розалинда. — Я знаю, что она старше, но она не твоя старшая сестра — всего лишь кузина. Принимая все во внимание, она должна быть благодарна, что живет здесь.
— Криста никогда бы не стала меня третировать, мама.
На галерее открываются двери спален, появляется все больше одетых в халаты людей с осоловелыми красными глазами. У одного из них, худого мужчины с рыжими усами, на голове сдвинутый набок лазурный тюрбан.
— Перри! — восклицает Розалинда, поднимая руки так, что падающий из купола свет превращает ее рукава в крылья бабочки. — Дерзкий мальчишка. Сними скорее, пока никто не увидел.
— Военный не должен появляться на людях без должного головного убора, — отвечает он. — Боже правый, я чувствую себя отвратительно. Надеюсь, мне положена хоть крошка.
— Милый, конечно. Идем, идем. Будем завтракать на лужайке.
— Мама?
— Спроси мистера Брюэра, Дигби. У меня нет времени на это все. — Розалинда пускается в путь к лестнице, чтобы встретить спускающихся гостей, затем поворачивается к Ов. — Что на тебе надето?
— Мой халат, мама. И одна из моих туфель. Я оставила вторую в…
— Ты умудряешься быть еще менее привлекательной, чем обычно. Пусть Моди расчешет тебе волосы, как бы мало их ни было.
— Да, мама, — говорит Овощ.
Дигби берет Ов за руку, сжимает ее и утаскивает за собой. Они проходят по залу и вниз, в лишенный окон мир слуг, где пробегают по коридору, украшенному рядом подписанных колокольчиков — СТОЛОВАЯ, ГОСТИНАЯ, КАБИНЕТ, ХОЗЯЙСКАЯ СПАЛЬНЯ, ГАРДЕРОБНАЯ, ВТОРАЯ СПАЛЬНЯ, ГОСТЕВАЯ 1, ГОСТЕВАЯ 2 — два из которых невротично, упорно звенят.
По обе стороны коридора чуланы, холодильные комнаты, кладовые, винные подвалы. Эти подземные пещеры от пола до потолка забиты продуктами: консервами, тушенкой, джемами, ветчиной, маслом, банками с печеньем, копченой рыбой, мясом, кексами и бутылками шампанского, набитыми в стеллаж как стеклянные соты. В дальнем конце коридора главная кухня — плиточные стены увешаны медными кастрюлями, огромная черная плита с печами по обе стороны, толпа занятых слуг и шипящий и шкворчащий завтрак: копченая селедка, яйца, черный пудинг. Прошмыгнув сквозь кухню, дети могут покинуть дом через заднюю дверь, которая ведет на окруженный кирпичными постройками двор. Квартира мистера Брюэра, где он живет с женой и маленьким сыном, находится здесь, над прачечной.
— У мистера Брюэра есть телефон в кабинете. Думаю, мы можем воспользоваться им, чтобы послать телеграмму, — говорит Дигби, когда они добираются до двери, которая ведет в дом мистер Брюэра. — Ты знаешь, как пользоваться телефоном?
— Нет, — говорит Овощ, — и мы не можем без спросу зайти в его кабинет. Это будет проникновение со взломом.
— Это не проникновение, если нам надо уведомить власти.
— Уведомить их о чем? — спрашивает Бетти Брюэр, урожденная Бемроуз, открывая дверь. — Что вы двое задумали? И где эта бедовая Кристабель?
Дигби и Ов обмениваются взглядом — они не уверены в благонадежности Бетти. Пусть даже теперь она домоправительница в Чилкомбе и замужем за уравновешенным мистером Брюэром, они подозревают, что в первую очередь она отчитывается перед Розалиндой.
— Доброе утро, миссис Брюэр, — вежливо говорит Дигби. — Мы ничего не задумали.
Бетти хмурится, вешает большую связку ключей на петельку у пояса.
— Сегодня нет времени на глупости. Мне нужно покормить восемь голодных гостей и их прислугу.
— Кристабель нашла мертвого кита, и нам нужно уведомить власти, — вырывается у Ов.
Бетти поправляет платье, выпячивает широкую, властную грудь, крепко захлопывает за собой дверь, так что она со щелчком запирается, и деловитым шагом направляется в сторону кухни.
— Мисс Флоренс, кажется, я сказала, что сегодня нет времени на глупости.
Дигби и Ов переглядываются.
— Нам придется вернуться на пляж и сказать Кристе, что мы столкнулись с непредвиденными сложностями, — говорит Овощ.
Дигби корчит рожу.
— Давай, — говорит Овощ. — Она что-нибудь придумает.
Дети пускаются в обход дома, снова направляясь в лес, но их останавливает величественная женщина с осветленными волосами и в узорном халате, прогуливающаяся по лужайке с мундштуком и бокалом шампанского.
— О, привет, — говорит она, забавно растягивая слова. — А вы, шустрые белочки, — наследники поместья? Можете сказать мне, где море? Я нахожу крайне живительным общение с океаном до завтрака. Я чувствую, что он рядом — в воздухе слышно дыхание соли.
Овощ показывает на тропинку через лес.
— Туда.
— Благодарю вас. Но расскажите, отчего вы несетесь сломя голову?
— Там мертвый кит, и… — говорит Ов, замолкая после тычка Дигби.
— Вы шутите. — У женщины продолговатое выразительное лицо, одновременно мрачное и шутливое, и, кажется, нарисованные брови. Она оборачивается и кричит группе людей, что собираются у стола возле дома. — Эти дети рассказывают про мертвого кита. Такое часто случается?
Дигби кричит:
— Доброе утро! Криста заявила о правах Сигрейвов на кита. Нет нужды волноваться.
— Слишком поздно, старик Дигби. Если на пляже кит, у него уже есть владелец, — кричит мужчина в тюрбане — армейский друг Уиллоуби Перри, настолько частый гость в доме, что дети зовут его дядей Перри.
— Владелец? Кто?
— Король, милый мальчик. Все, что выбрасывает на пляжи Англии, по праву принадлежит монарху. Киты, дельфины, черепахи. Если их выбрасывает на берег, они становятся «королевскими рыбами». Закон, принятый еще в саксонские времена, если мне не изменяет память.
— Правда-правда, дядя Перри?
— Клянусь честью.
Блондинка хлопает в ладоши.
— Никогда не перестану удивляться эксцентричным английским законам. Зачем вам вообще закон о китах? Право слово. Прекрасно в своей абсурдности.
Розалинда кричит, стоя у стола:
— Миртл, дорогая, не трать свое время на детей, иди лучше завтракать. Я хочу больше узнать об этом русском, которого ты встретила во Франции.
Женщина скользит по траве, кружась и почти танцуя, вызывая у гостей смех.
Ов кладет руку на локоть Дигби.
— Тебе придется рассказать Кристе о короле.
Дигби обращает широко открытые карие глаза на сводную сестру.
— Ох, проклятье, Флосси, — говорит он. — Ей это не понравится. Ни капельки.
На пляже Кристабель сидит на ките, скрестив ноги и придерживая флагшток, пока ее флаг, старый носовой платок с чернильной версией герба Сигрейвов — вздыбленного льва в короне, — полощется на ветру. Ее лицо под ровной линией челки твердое и решительное. Кит окружен любопытствующими зеваками, местными рыбаками и деревенскими жителями, которые тыкают в него пальцами и громко восклицают, пока дети забираются на его хвост, притворяясь, что едут на нем. Мистер Брюэр и его собака по-прежнему тут, как и несколько других слуг из Чилкомба. Ходят разговоры о появлении кого-то из Береговой охраны и, возможно, фотографа из газеты.
Дигби и Овощ пробираются сквозь толпу.
Кристабель встречается взглядом с Дигби.
— Как дела, Дигс?
Он качает головой.
— Боюсь, у меня дурные новости. Дядя Перри говорит, ты не можешь заявить о правах на него. Говорит, он принадлежит королю.
— Кому?
— Королю. Перри говорит, королю Георгу принадлежат все мертвые киты.
— Но он мой. Я нашла его. Король Георг даже не знает, что он здесь.
— Перри говорит, что есть закон. Прости, Криста.
— Как вообще может быть закон о мертвых китах?
— Полагаю, если ты король, можешь принять законы о чем пожелаешь, — говорит Овощ.
— Это самая чертовски несправедливая вещь из всех, что я когда-либо слышала! — говорит Кристабель, выдирая свой флагшток из тела и швыряя его вниз на камни, где на него с радостью набрасывается спаниель мистера Брюэра.
Мистер Брюэр, спокойно доставая палку из собачьей пасти, говорит:
— Немногое в жизни справедливо, мисс Кристабель. Сейчас вы спуститесь? Уже наверняка настало время вашего завтрака.
Дигби добавляет:
— Позавтракаем тогда, Криста? Ты разве не страшно голодна? Мы можем вернуться позже. — Он дружелюбно опирается на кита и смотрит на нее снизу вверх.
Кристабель закрывает глаза и кладет руки на создание под ней. Она чувствует весенний ветерок на лице, слышит, как волны ударяются о камни. Она устала до головокруженья после всенощного бодрствования. Она возносит разум над болтовней окружающих людей и вызывает воспоминание о раннем утре, когда впервые забралась на кита, и он принадлежал ей: что-то, что она нашла и объявила своим. Этот огромный зверь, ее заслуженное сокровище, теперь отнятое дурацкими старыми правилами.
Она слышит, как Овощ говорит далеко внизу:
— Мы можем выкопать вокруг кита ров, Криста.
Глаза Кристабель распахиваются, и она соскальзывает с кита, ловко приземляясь на ноги. Она быстро проходит мимо мистера Брюэра и пялящейся с открытыми ртами толпы. Овощ и Дигби догоняют ее, когда она поднимается по тропинке со сжатыми кулаками.
Она говорит, не глядя на них:
— Он может быть его, но не должен быть. Правила должны быть честными. Так в Англии положено. Я иду домой, потому что проголодалась, но это все равно мой кит. Тем самым я хочу сказать: этот кит будет моим. Мне только надо придумать как, и если придется лично поговорить с королем, пусть будет так.
Прибытие бога Посейдона
Наклонная крыша чердака создает у Кристабель ощущение, что она превратилась в Алису в Стране чудес, будто она переросла комнату. Лежа на узкой кровати, она представляет, как растут ее ноги, пока ступни не вылезут из окна. Снаружи солнечно, на деревьях клекочут грачи. Ей хотелось бы быть на пляже с китом. Она гадает, какой именно глупый король придумал китовые правила. Она думает о человеке, который написал книжку об Алисе в Стране чудес. Он тоже не мог быть особо разумным.
— Бога ради, мисс Кристабель, не дергайтесь, — говорит Моди, которая сидит на корточках у кровати, пытаясь завязать шнурки на ее ботинках.
С головой на подушке Кристабель может поднять руки и дотянуться до места на потолке, где он наклоняется, чтобы коснуться пола. И стены, и потолок недавно оклеили яркими обоями в белую и красную, будто у циркового шатра, полоску. По словам Розалинды, это последний писк моды.
Вокруг теперь много последних писков моды. Кристабель ничто из этого не волнует. Хромированная ванна. Застекленный коктейльный буфет. Покрытый синей бязью бильярдный стол. Пуфик, обитый шкурой жирафа. Последние писки моды прибывают в Чилкомб в ящиках на руках потеющих курьеров, принося с собой всеобщее волненье, будто этот писк все изменит, но каждый из них, поставленный на место и обращенный в будничность, быстро теряет свое очарованье. Последние писки ненадолго остаются последними. Слишком современные, чтобы соответствовать старинному дому, или недостаточно современные, чтобы избежать замены, они вскоре перестают удовлетворять, сливаются с фоном или отправляются на выход.
— Встаем, — говорит Моди, теперь молодая женщина двадцати двух лет, с сильными руками, густыми бровями и копной мелких каштановых кудряшек, едва удерживаемых шапочкой горничной.
Кристабель ставят на ноги, отряхивают и оправляют. Ее черные волосы увлажняются водой и быстро расчесываются в привычное резкое каре: ряд жестких границ вокруг неулыбчивого лица. Ее заставляют съесть миску студенистой овсянки, прежде чем их с Ов отправляют по чердачному коридору в школьную комнату на урок французского с их новой гувернанткой, мадемуазель Обер.
Мадемуазель Обер — уже шестая французская гувернантка. Розалинда настаивает, что им необходима именно французская гувернантка, несмотря на исправность, с какой они расправляются с каждой. Хотя Кристабель с готовностью признает, что ускоряет их исход, она считает, что большей частью в быстрой смене прислуги в Чилкомбе виновато сумасбродное поведение Розалинды. Кристабель слышала разговоры о пьяных выходках, возмутительных требованиях. Слуги говорят, что Розалинда тратит все до последнего пенни из страховки Джаспера на мебель и развлечения, но редко вспоминает о выплате им зарплаты. Кристабель так и сказала дяде Уиллоуби.
— Розалинда не вызывает у прислуги достаточно уважения.
— Кристабель, солнышко, ты прекрасно знаешь — она предпочла бы, чтобы ты не звала ее Розалиндой.
— Ты не можешь на полном серьезе ожидать, что я буду звать ее матерью.
— Полагаю, нет. Тетушка? Не хмурься так.
За партой в чердачной школьной комнате Кристабель слышен мерный рев нового автомобиля дяди Уиллоуби, спортивного «Даймлера», спешащего по подъездной дорожке. Весь световой день он проведет вне дома, носясь по дорогам, и мир будет катиться под колесами как раскрученный глобус.
— Внимание, мисс Кристабель, s’il vous plaît[9], — говорит мадемуазель Обер, суровая молодая женщина с лицом, отмеченным темными родинками. — Оставьте глобус в покое. Он нужен для изучения мастером Дигби географии.
Кристабель в последний раз раскручивает глобус, следя, как страны сливаются в разноцветную массу, в которой господствует раскинувшаяся розовым Британская империя, с индейцами, чайными плантациями и древними цивилизациями, где дедушка Роберт подавлял восстания, вскрывал гробницы и стрелял львов. Никто никогда не пытался помешать ему заявить права на его сокровища. Она гадает, приходилось ли ему когда-либо объясняться с королем. А еще: можно ли сделать чучело из кита? Кристабель делает мысленную заметку спросить об этом последнего учителя Дигби, того еще неженки, но довольно полезного в плане предоставления научной информации.
В душной классной комнате раздается только визг мела мадемуазель Обер по доске, когда она выводит глагол être, жужжание бьющей об окно мухи и регулярное тык, тык, тык ботинка Ов о ножку стула. Далеко внизу Кристабель слышит, как открываются и закрываются двери по мере того, как горничные занимаются делами. Еще где-то в доме Дигби и его учитель пытаются залатать неровное образование Дигби прежде, чем он отправится в школу-интернат в сентябре.
На чердаке затхлый воздух. Всегда слишком жарко или слишком холодно. В спальне девочек только один маленький камин с экраном из деревянной вешалки, на которой парит влажная одежда, и кресло-качалка, в котором няньки успокаивали поколения капризных младенцев Сигрейвов, скрипя полозьями по паркету.
— Как думаешь, нам стоит спасти эту муху? — спрашивает Овощ.
— Non, — говорит мадемуазель Обер. — Мы будем заниматься глаголами, пока вы не сможете правильно их произнести.
— Глаголами? Alors![10] — восклицает Кристабель, всплескивая руками в галлическом жесте. — Pourquoi? Бедная moi[11].
Овощ хихикает.
— Очень умно, мадемуазель Кристабель, — говорит мадемуазель Обер, изучая свою кутикулу. — Очень умно смеяться над уроками. — Флегматичная мадемуазель Обер представляет собой крепкого оппонента. Она уже продержалась дольше, чем все ее предшественницы, в основном потому, что не имеет желания полюбиться кому-либо. Она рассматривает любой признак дружелюбия как слабость в тех, кому хватает глупости приблизиться к ней с приязнью. Уиллоуби отметил, что Розалинда наняла единственную неприятную француженку из встреченных им.
Кристабель говорит:
— Вы, должно быть, тоже ненавидите глаголы.
Мадемуазель Обер складывает руки на груди.
— Французские глаголы просты. Английские глаголы трудны. Если бы вам пришлось учить английские глаголы, у вас могли бы быть причины для жалоб.
— И зачем вы так утруждали себя?
— Потому что я не ленивая тупица. Вы, мадемуазель Кристабель, будете как те английские леди, что приезжают в Париж за модными шляпками, и кричат на продавщиц по-английски, и не слышат, когда те говорят им, что возьмут с них за модные шляпки двойную цену. Они не понимают, потому что были слишком ленивы для заучивания глаголов.
— Я ненавижу модные шляпки.
— Но если кто-то скажет, что у вас ослиное лицо, вам, возможно, захочется знать. — Мадемуазель Обер стучит костяшками пальцев по доске. — Être[12].
— Как будет осел по-французски? Baudet? Как сказать, что у кого-то ослиное лицо?
— Être.
— Vous visage de baudet?[13]
— Без нужных глаголов ваши оскорбления навсегда останутся слабыми.
Кристабель на мгновение опускает голову на парту. Затем говорит приглушенным голосом:
— Так и быть. Я выучу глаголы. Но только чтобы правильно оскорблять людей.
Непроницаемая мадемуазель Обер смотрит в окно, медленно сворачивая в трубочку тетрадь с упражнениями.
— Être, — говорит она и избавляется от жужжащей мухи метким ударом.
После многих бесконечных часов наступает время обеда. За еле теплым тушеным мясом и вареной картошкой, а после — молочным пудингом Кристабель пытается затянуть Ов в обсуждение путешествий во времени. Смог бы изобретатель создать машину, используя рычаги и часы, чтобы вернуть их во вчерашний день?
— Мне не понравилось вчера, — говорит Овощ. — Вчера был чернослив. — Ее круглое лицо серьезно нахмурено.
— Мне тоже не понравилось, но это будет в интересах продвижения знаний, — говорит Кристабель. — Представь, если отправиться во вчера, можно встретиться с собой.
— Встретиться с собой? — Ов выглядит взбудораженной.
Кристабель продолжает.
— Или можно было бы отправиться во времена саксов и потребовать переписать китовые правила, потому что они нечестные.
— Хватит глупых историй, — говорит мадемуазель Обер, которая считает почти все истории глупыми.
— Как по-французски будет кит? — спрашивает Кристабель.
— Baleine.
— Как по-французски будет несправедливость?
— Ешьте свой пудинг.
После обеда девочки отправляются на прогулку. Следом за мадемуазель Обер они спускаются по лестнице и проходят через Дубовый зал, который под руководством Розалинды наполнился дорогими меховыми коврами, изогнутыми креслами, обитыми кремовой тканью и инкрустированными ярким деревом, и круглыми столиками с декоративными лампами, журналами и пепельницами. Старинные латунные канделябры сняты со стен и заменены стеклянными сферами с электрическим светом. Где раньше были гобелены с битвами, теперь искусные зеркала. Рояль подвинут в центр комнаты, и теперь уставлен рамками с фото людей в теннисных костюмах рядом с вытянутой стеклянной вазой, полной плотоядных цветов.
Но хотя внизу он не напоминает более средневековый зал, далеко вверху деревянные панели из темного дерева все еще сохраняют строгость. Дневному свету, льющемуся через новый стеклянный купол, кажется, требуется целая вечность, чтобы упасть на современную мебель, точно так же, как замедляется столп света, проходя сквозь глубины океана, или как изменения в законе тормозят, проходя через Палату лордов.
Снаружи прекрасная погода. Мадемуазель Обер поправляет шляпу Ов, чтобы спасти ее лицо от солнца, и они идут по лужайке: Кристабель боевито ведет их с ведерком в руке, Овощ плетется следом, напевая себе под нос, мадемуазель Обер замыкает строй. Они выбрали кружной путь, поскольку мадемуазель Обер не желает идти по тропинке, что ведет на пляж к гниющему киту, потому что от его вида ей ду’но.
Пребывание кита в Дорсете было непростым. Через несколько дней после того, как его выбросило на берег, одетый в форму клерк из Береговой охраны Его Величества прибыл из Портленда, чтобы встать возле головы кита и объявить об аннексии его королем. Но вскоре, после обмена краткими телеграммами с персоналом дворца, стало ясно — король не собирается забирать свое новое приобретение.
Клерк в форме затем объявил, что продаст кита с аукциона от лица короля. За этим последовали громогласные протесты от Кристабель, которую увела домой мадемуазель Обер, после чего она начала писать письма королю, сравнивая себя с величайшим английским исследователем, капитаном Скоттом, который героически пробил путь на Южный полюс, только чтобы обнаружить, что вероломные норвежцы уже воздвигли там свой флаг. Ответа она не получила.
Кристабель с отвращением узнала от мистера Брюэра, что ставки на аукционе были не блестящими, и в итоге кит был продан ушедшему на пенсию директору школы из Аффпаддла за тридцать фунтов. Директор сообщил местной газете, что выставит скелет в своем саду и будет давать лекции о самом могучем из божьих созданий. Приехали столяры с большими ножницами и пилами, и дети Сигрейв присоединились к собравшейся на пляже толпе посмотреть на зверское зрелище.
Это был тревожный спектакль. Мужчины в резиновых сапогах ползали по киту, врезаясь в его гладкое тело, будто это был огромный кусок ветчины, а кровь потоками лилась вниз, окрашивая камни. Однако, вскоре оказалось, что ушедший на пенсию директор школы не обсудил свои амбициозные планы с женой, и новый дом в Аффпаддле кита не ждет. Посмертное вскрытие было приостановлено, и мужчины в резиновых сапогах с ворчанием удалились в паб. Местным мальчишкам заплатили, чтобы они на тачках отвезли отрезанные куски кита в деревню, откуда подкожный жир отправился на рынок в Дорчестере для продажи на мыло, а органы — местным охотникам на корм гончим.
Несмотря на все усиливающийся сомнительный запах, остатки расчлененного кита оставались популярной местной достопримечательностью. Прибывшие студенты факультета биологии определили его как Balaenoptera physalus, финвала. Взрослая мужская особь, вдали от своих привычных охотничьих угодий. Они удивились, но предположили, что он столкнулся с кораблем. От продолжающегося гниения голова кита сдулась, а челюсть открылась, обнажив щетинистую бахрому на месте зубов. Студенты сказали, что этот материал, похожий на плотно уложенные перья, называется «китовый ус» и нужен для фильтрации морской воды так же, как служат в качестве ситечка для супа усы джентльмена.
Студенты сказали им, что полоски китового уса использовались для костей в викторианских корсетах, и дети восхитились этой идеей — использовать ситечко для супа из китового рта для утяжки женских талий. Старые фотографии бабушек Сигрейв заиграли теперь новым светом — под платьями с высокими воротниками на телах у них были подвязаны куски рта, будто у каннибалов.
Пока студенты продолжали рассказы о побочных продуктах китового тела и как они были неотъемлемой частью развития человечества сквозь века, Кристабель тихонько положила ладонь на бок ее сломленного создания. С маленьким глазом, без толку установленным сбоку массивной головы, ей невозможно было представить, как он видел, куда плывет. Его глаз был будто иллюминатором для пассажира на океанском лайнере, местом, откуда можно глядеть на проплывающие мимо вещи.
Кит снился ей почти каждую ночь. Во сне она снова становилась триумфальным первооткрывателем, а кит, целый и прекрасный, упокоенно лежал у ее ног. Иногда ей снилось, что кит был жив, и тогда она покоряла океан на его спине — владелец морей, по праву воскресший.
Кристабель думает об этом всем, о китах и снах, когда они с Ов и мадемуазель Обер наконец достигают берега. Остатки создания можно разглядеть за низким мысом где-то в полумиле.
Вечернее солнце расчерчивает лицо мадемуазель Обер темными линиями, когда она садится на землю, прислоняясь к большому валуну и закрывая глаза.
— Найдите что-нибудь, что можно сложить в ведро, девочки. Наберите мадам Розалинде ракушек.
Вот их шанс. Они по опыту знают, что мадам Обер уснет, едва смежив глаза, поэтому, если поспешить, они могут добраться до кита прежде, чем она проснется.
— Побежали, — шипит Кристабель, отбрасывая ведерко и хватая Ов за руку. Они срываются с места — камушки скрипят и опасно выскальзывают из-под их ботинок.
Но завернув за мыс, Ов останавливает Кристабель, потому что по их киту лазают дети. Четверо или пятеро ползают по его телу как крабы — голые, как дикари, и их обнаженная плоть сияет на солнце. Кристабель прожигает их свирепым взглядом. Видеть, как ее кита захватывают, так же больно, словно видеть пиратов на борту британского судна. Один из них садится на корточки, балансируя на ребрах кита, и пялится в ответ. Все они мокрые, темные волосы прядями лежат на плечах, и лазают они с ловкостью гибралтарских обезьян.
Ов, покрасневшая и ошеломленная, шепчет:
— Что они делают?
Но ошеломление на этом не заканчивается. Потому что в этот момент они слышат, как с моря доносится грохочущий голос. Бородатый мужчина стоит в прибое, и он тоже не одет. Он кричит:
— Вода божественная!
На мгновение Кристабель уверена, что это бог Посейдон, поднявшийся из соленых глубин, чтобы забрать их в своей колеснице, но она слышит ответные голоса и, обернувшись, видит, как две женщины в шортах и рубашках скачут по пляжу. Они несут полотенца, а у одной в руках корзинка для пикника, которую она с грохотом роняет, крича в ответ:
— Не такая божественная, как шампанское, готова поспорить!
— Ха! — восклицает Посейдон, и его голос отскакивает от моря. — Отлично! — Раскинув руки, он падает на спину и лежит на прозрачной воде.
Одна из женщин идет в сторону Кристабель и Ов, помахивая рукой.
— Привет, — зовет она. — Не уверена, что мы имели удовольствие познакомиться.
Овощ может только пискнуть мышкой, поэтому Кристабель приходится объявить, что они дети Сигрейв.
— Вы здесь живете? — спрашивает женщина, запуская ладонь в волосы, остриженные по-мальчишески коротко.
— Мы живем в своем доме, Чилкомбе, — говорит Кристабель.
Вторая женщина кричит издали:
— Эта девочка упомянула Чилкомб? Разве не там осела Розалинда Эллиот? Мне матушка говорила, уверена.
— Розалинда Эллиот? В такой дали от Лондона? — говорит первая женщина. — Немыслимо.
— Дорогая, именно так я и подумала.
— И что, черт возьми, она здесь делает? Открывает ярмарки?
При упоминании матери Ов обретает новую смелость и заявляет:
— Розалинда моя мать.
— Какой книжный сюжетный ход, — говорит первая женщина. — Мы должны нанести Роз визит. Узнать, зачем она одичала. Можно представить только, что у нее не осталось выбора.
— Какая ты мерзкая, Хилли, — говорит другая. — Как и вонь от этого гниющего кита, боже мой.
— Не стой с подветренной стороны, дорогая. Иди сюда.
Теперь, когда женщины рядом, Кристабель видит, что они почти одинаковы. Обе худые, плоскогрудые — сплошные углы и впадины, с короткими светлыми волосами, откинутыми от угловатых лиц. Женщины, состоящие из прямых линий, как иллюстрации в журналах Розалинды.
Раздается грохот — это Посейдон выходит из океана, спотыкаясь на гальке. Большая часть его широкого тела покрыта кудрявыми волосами, полоска темного меха сбегает вниз по животу.
— Привет! — кричит он, размахивая руками в сторону Сигрейвов. — Что у нас тут?
Кристабель в ступоре — ей незнаком протокол приветствия обнаженных волосатых мужчин. Ов решает эту дилемму, закрыв лицо руками и сказав:
— Мы Флоренс и Кристабель. Приятно познакомиться.
Кристабель, уколотая тем, что Ов ответила до нее, решает смотреть только на бороду и ни на что больше. Когда она поднимает глаза, чтобы найти ее, то обнаруживает, что та движется навстречу.
— У этого ребенка такое лицо, — говорит мужчина, — что мне показалось на мгновенье, будто за мной сюда последовала Анна Ахматова. — Он протягивает влажную от океана руку, и она охватывает челюсть Кристабель как повязка от зубной боли. — Я должен нарисовать тебя, — говорит он, и на мгновенье она думает, что он хочет ее раскрасить, покрыть ее студенистой краской, будто она безглазая статуя. Издали слышен жалобный, комариный призыв мадемуазель Обер.
— Нам надо идти, — говорит Ов из-под ладоней, медленно отступая. — Это наша гувернантка. Она заметила наше отсутствие, поэтому вы не должны пытаться захватить нас.
Голый мужчина доброжелательно улыбается и широким жестом поднимает руки.
— Так всегда и происходит, нет? Едва мы встречаемся, как должны расстаться. — Его редеющие черные волосы зализаны назад, обнажая выступающий лоб и глубоко посаженные в черепе темные глаза. У него по-боксерски квадратные скулы и бычья шея.
— Прошу прощения, но это наш пляж, — говорит Кристабель. — Это наш пляж, а эти дети стоят на моем ките.
— Это твой кит? — говорит одна из женщин. — Не можешь ничего сделать с вонью?
Другая женщина говорит:
— Не волнуйтесь, девочки, мы знаем вашу мать. Заглянем навестить. Роз будет вне себя.
— Вот уж точно, — говорит первая женщина, обвивая талию подруги и примыкая к ней. Позади них дикие дети скачут по киту. Один из них высовывает язык.
— Розалинда мне не мать, — говорит Кристабель, игнорируя то, что Флосси тянет ее за рукав.
К этому времени мадемуазель Обер обогнула мыс и быстро приближается — крепкие ноги несут ее по камням.
— Alors! Криииистабель! Флооооренс! Отойдите от этого вонючего кита!
Мужчина взял полотенце и оборачивает вокруг талии — призыв заставляет его с интересом поднять взгляд.
— Bonjour, — восклицает он и добавляет по-французски с сильным акцентом, — и какие же гроши они платят, чтобы вы бегали вместо них за детьми?
Мадемуазель Обер отрезает на родном языке:
— Простите, но это не ваше дело, месье.
— И всего-то, а? — говорит мужчина, все еще по-французски. — Но это же привилегия для служанки, не так ли? Гонять детей богачей в такой прекрасный день.
Мадемуазель Обер приближается, тяжело дыша.
— Я не служанка, месье. У меня хорошее происхождение.
— Я в этом не сомневаюсь, мадемуазель. У меня тоже хорошее происхождение и красивый дом в лучшем городе России, но в прошлом году мой брат водил по Парижу такси, пока я рисовал портреты жен богачей на берегах Сены, и никто из нас не мог сказать, живы наши родители или нет. Таково нынешнее время, нет? И мы обнаруживаем себя здесь, выброшенными на пляжи Англии.
Мадемуазель Обер хмурится на этого странного незнакомца, который говорит на ее языке, и переходит на медленный английский.
— Вы знаете Париж?
— Как знаю тела своих любовниц, — отвечает он, тоже по-английски.
Мадемуазель Обер хмурится сильнее.
— Это был мой дом.
— Тогда мы должны поговорить о Париже. Это единственный город, не так ли?
Мадемуазель Обер складывает руки на груди.
— Для вас, возможно. Для меня больше нет.
— Но почему?
Мадемуазель Обер кидает на него сердитый взгляд.
Мужчина внимательно смотрит на нее.
— Позвольте, угадаю. Ваша семья не та, что прежде. Настали тяжелые времена.
Она кивает.
Он продолжает:
— А до того была жизнь, полная удовольствий. Прекрасный дом.
Мадемуазель Обер горько смеется.
— В Фобур Сен-Жермен. Каждый день года — свежие цветы.
— Фобур Сен-Жермен? А теперь бегать за детьми. Ах. Что за ужасный рок пал на дом цветов?
— Это, месье, вас не касается.
— Не касается, — дружелюбно соглашается он.
Мадемуазель Обер двигает челюстью из стороны в сторону.
— Не надо держать меня за дуру.
— Как можно.
— Дом был потерян не из-за глупости.
— Кто бы так подумал?
— Мой отец погиб героем при Марне. Он никогда не верил, что умрет.
— Герои никогда не верят.
— Теперь моя мать живет над магазином на Рю-де-Розье. Шьет на дому. Она надеется, что богатый человек возьмет ее в жены и наша семья вернет былую славу. Но она стара и некрасива.
Кристабель и Ов не отводят глаз от мадемуазель Обер. Они ни разу не слышали, чтобы она так много говорила. Прежде они видели в ней только твердую преграду в не льстящем ей черном платье, а не человека, и уж точно не человека с историей. Как любопытно узнать о людях, живущих в красивых парижских домах, и старых матерях, шьющих на дому, ведь о Франции они знают только, что там солдаты Империи храбро отдали свои жизни в Великой войне и куда Розалинда и Уиллоуби направляются, чтобы сбежать от детей, — а ничто из этого даже не намекает на существование коренных жителей, которые занимаются чем-то интересным.
— Время идет медленно для тех, кто ждет возвращения прошлого, — говорит мужчина и протягивает руку. — Я Тарас Григорьевич Ковальский. Для меня честь познакомиться с вами.
Мадемуазель Обер, чьи зрачки сузились до оценивающих точек, задумчиво оглаживает родинку над верхней губой, после чего протягивает руку Тарасу Григорьевичу Ковальскому — и не кажется удивленной, когда он склоняется, чтобы поцеловать ее.
— Я мадемуазель Обер, — объявляет она над его склоненной головой, — Эрнестина Обер.
Одна из блондинок, заметив широко распахнутые глаза Ов, громко сообщает в сторону:
— Все в итоге рассказывают Тарасу историю своей жизни, милочка. Обычно перед тем, как согласиться снять для него одежду. Он ловкий зверь, вот увидишь.
Мадемуазель Обер прожигает женщину взглядом, а затем хватает Ов за руку и пускается в обратный путь по пляжу, бросая за спину:
— Au revoir, Monsieur Kovalsky[14].
Месье Ковальски, бог Посейдон, рисовальщик портретов, ловкий зверь, машет вслед мадемуазель Обер и Ов, поворачивается, чтобы ласково улыбнуться Кристабель, и эта улыбка кажется абсолютно естественной, будто продолжением череды предыдущих улыбок. Он наклоняется к ней и кивает на кита:
— Я пришел за этим созданием. Я хочу нарисовать его. Ты говоришь, что он твой. — Глаза у него черные и сияющие.
— Я его нашла, месье, — говорит Кристабель.
— И заявила о своих правах.
— Именно.
— Могу я просить разрешения нарисовать его портрет?
Она задумывается на мгновенье, затем говорит:
— Ну ладно. Oui. Я даю свое разрешенье. Но заставьте этих детей слезть с него. Они должны относиться к нему с уважением.
— Будет сделано. — Он складывает ладони вместе. — Merci[15].
— De rien[16], — говорит Кристабель. — Надеюсь, портрет выйдет великолепным.
Месье Ковальски отворачивается, говоря:
— Надеюсь, наши пути пересекутся вновь, хранительница кита.
Кристабель бежит за Ов и мадемуазель Обер. Она оборачивается только однажды, чтобы мельком увидеть, как месье Ковальски, запрокинув голову, пьет из бутылки шампанского, а две женщины стаскивают друг с друга рубашки. Затем месье Ковальски ревет на диких детей, и они исчезают с кита, будто сметенные мощью его голоса.
На протяжении послеобеденных занятий у Кристабель перед глазами стоит месье Ковальски; его образ она хранит, как подобранную ракушку. Мадемуазель Обер — Эрнестина! — схожим образом витает где-то мыслями. Кристабель и Ов замечают, как она смотрит в окно, мурлыкая под нос незнакомую мелодию. Она просит ответить на вопросы: «Как далеко станция метро?» и «Сколько стоят красивые тюльпаны?»
Блондинка говорила о Розалинде и возможном посещении Чилкомба. Но Кристабель не поделится этим знанием, этой возможной встречей с сорокой Розалиндой, потому что Розалинда захочет, чтобы месье Ковальски и его странные компаньонки стали ее последними писками. Розалинда со своей склоненной набок головой, со своими когтями. Нет, Кристабель будет держаться за это сокровище, за это блестящее открытие так долго, как сможет. Это ракушка, тщательно спрятанная в ладонях; ее прижатые вместе ладони будто готовятся зааплодировать.
Добро пожаловать в Чилкомб
В доме оставаться слишком жарко. У мадемуазель Обер после обеда выходной, и она пишет письма — предположительно с жалобами, — поэтому Кристабель и Ов вышагивают по меловому мысу, который отмечает восточную границу известного им мира: Сил-Хэд. Это обнаженная порода высотой в 500 футов, что тянется в океан на дальнем конце их пляжа, напоминая длинноносый профиль спящего дракона. Крутые бока дракона покрыты зелено-коричневой растительностью; заплатки белого мела просвечивают сквозь нее будто старые кости.
Иногда Сил-Хэд посещают группы школьников — они стучат по камням молоточками в поисках научных знаний. Пласты горных пород здесь представляют интерес для увлеченных горными породами и учителя Дигби. Сейчас он — учитель — шарится по подножью утеса в поисках окаменелостей: силуэт согнутой спички под меловым лицом истории. Дигби безразлично стоит позади него с ведром.
Девочки Сигрейв следуют по изогнутой тропе вверх по Сил-Хэд, держась ближе к краю, поглядывая вниз на террасу, спутанную полоску дикого леса, что бежит вдоль подножия мыса, откуда слышны настойчивые ку-ку-ку переговоров вяхирей и деловитое снип-снип-пиип! снип-снип-пиип! каменок. Иногда они замечают, как коноплянки, певчие птицы, рискованно устроившиеся на самых верхних ветвях дроковых кустов, разражаются переливчатой песнью.
По мере того как Кристабель и Ов взбираются все выше, деревьев у тропы остается все меньше, а оставшиеся жилисты и согнуты ветром. Деревьям на открытой местности лучше убирать пояса, думает Кристабель. Она одобряет вещи, что соответствуют своей цели. Оглянувшись, она видит группу взрослых, разложивших пикник на их пляже, на безопасном расстоянии от кита. Их пляж известен в округе как пляж Чилкомб-Мелл, но дети Сигрейв не знают других пляжей, поэтому не называют его никак. Кристабель может распознать Уиллоуби и Перри. Остальных разглядывать она не пытается. Она хочет идти, пока они не уменьшатся до ничего.
— Марш-бросок, Ов, — говорит она. — В твоем возрасте я в одиночку взбегала на этот холм.
— А этот учитель не профан, — говорит американская поэтесса Миртл, крутя свой бокал и вглядываясь в даль, в бродящего по пляжу учителя. — Для меня все камни одинаковы.
Пикник съеден, большей частью мужчинами, как и выпиты несколько бутылок шампанского. Еще несколько бутылок полузакопаны в гальку у кромки воды. День влажный, и поверхность у океана ровная как стекло. Небо и море — прозрачно-серые, сливаются друг с другом у горизонта в единую плоскую стену; деваться некуда.
Уиллоуби, лежащий на спине в полосатом плавательном костюме, говорит:
— Скажи-ка, Миртл, ты что, одета в мужскую пижаму? Ты совершила набег на гардероб Перри?
— Она намного выше меня, — говорит Перри, отмахиваясь от москитов. У него худощавое аскетичное тело, вспыльчивый характер, бледная кожа с утиным пушком и еле заметный присвист в речи.
Миртл смеется.
— Уиллоуби, не дразни. Это шелковая пляжная пижама. Я приобрела ее в Ницце.
— Когда ты была в Ницце? — тихим голосом из-под зонта от солнца спрашивает Розалинда.
— У меня вилла на побережье, и я езжу туда каждый раз, когда хочу погрузиться в тот роскошный свет, — говорит Миртл, бесцельно вскидывая длинные руки. — Но сейчас там становится многолюдно. Я подумываю об Италии. Что-нибудь менее en vogue[17].
Розалинда кивает.
— В прошлом году едва не половина Кауса была заполнена иностранцами. Куда именно в Италии ты бы поехала?
— Венеция, Рим, Верона. Меня ведет сердце, а я следую за ним как собака.
— Ты должна еще почитать нам свои стихи, Миртл. Возможно, вечером.
— Ты слишком добра, Розалинда. Для меня честью будет поделиться с тобой своими словами.
Уиллоуби перекатывается на живот, пряча лицо.
Достигнув вершины Сил-Хэд, Кристабель и Ов всматриваются в море. Оно спокойно, как мельничный пруд. Если выглянуть с обрыва, можно увидеть пустельгу, неподвижно висящую рядом с обрывом.
Что-то есть в том, чтобы подняться над ястребами. Вид открывается на мили вокруг. На востоке линия берега склоняется и взмывает вдаль; там уединенные бухты и меловые столбы, и Кристабель поклялась все их покорить, едва ей только разрешат уходить от дома дальше Сил-Хэд. На западе вид не настолько впечатляющий, но более знакомый. Можно разглядеть трубы Чилкомба и Дигби, сбежавшего от учителя и теперь несущегося вприпрыжку по прибрежной тропе в их сторону. За Чилкомбом лежат неизведанные земли. У горизонта вдали прибрежный город Веймут и остров Портленд, держащийся за большую землю галечным перешейком и сделанный (так ошибочно верят девочки, подслушавшие однажды разговор о знаменитых каменоломнях острова) целиком из камня: безжизненное, луноподобное место.
Из-за отсутствия какого-либо систематического образования знания детей Сигрейв о мире были сложены из разрозненных источников в иногда рабочего информационного монстра Франкенштейна. Они знают названия большинства бабочек (Перри); как снять шкуру с кролика (Моди); что нельзя есть ежевику в октябре, когда на нее плюет дьявол (Бетти); и как быстрее всего добраться до деревенского паба (Уиллоуби). Но они не знают никого в деревне (Розалинда считает это неподобающим), и как в деревне живется (они только проходят по ней, когда забирают Уиллоуби из паба), и что лежит за Хребтом кроме Лондона, короля и чайной в Дорчестере, куда Уиллоуби водит их есть липкие булочки на их дни рожденья.
Что до прочих частей планеты, они могли бы сказать, что Франция лежит по другую сторону Ла-Манша вместе с ледяными водами Атлантики, Диким Западом и Висячими садами Вавилона, но имеют слабое представление о том, что там происходит. Время от времени Дигби пересказывает усеченные версии своих уроков, но эти изолированные острова образования быстро забываются — туманные залежи латыни или алгебры, необитаемые, оставленные птицам.
Кроме того, их разреженное фактическое образование покрыто толстым художественным слоем. Самое драгоценное их имущество — книги, большая часть которых была высвобождена Кристабель из кабинета после смерти отца, когда все были заняты и весь дом был в ее власти.
Кроме любимых греческих мифов и приключений, у них есть томик «Алисы в Стране чудес», оставленный отъезжающей гувернанткой, а кроме того, девочки были названы совладелицами «Историй Шекспира» и иллюстрированного издания «Бури», которые Дигби получил от матери на Рождество. Они используют их в постановках картонного театра с труппой наручных кукол, а также разыгрывают сцены на чердаке, где перекинутая через веревку для сушки белья простыня служит театральным занавесом. В «Буре» Дигби всегда играет роль духа Ариэля, Ов — романтической героини Миранды, а Кристабель впечатляюще перевоплощается в Калибана. Она дополняет изображение гротескного рабского создания, бугристо округлив лицо засунутыми за щеки грецкими орехами, чтобы капала слюна.
— Придержите коней, свиноподобные лорды, — кричит Дигби, с пыхтением взбегая по холму.
— Тебе на пользу пошло бы держаться учтивого тона, нахальный бандит, — отвечает Кристабель, выдергивая из земли длинный стебель ворсянки и угрожающе взмахивая им.
Дигби останавливается поправить завязанное вокруг шеи кухонное полотенце.
— Как смеешь ты обращаться к отважному Робин Гуду в такой манере? — Он подбегает к Ов и хватает ее за руку. — Прекрасная Марион! Скорее идем разбойничьей тропой! Там лежит путь к свободе!
Самые любимые книги были перечитаны столько раз, что достаточно посмотреть на обложку, чтобы погрузиться в их миры. Но миры эти не остаются только в пределах обложек. Они просачиваются наружу и накладываются на географию их жизни. Дети уверены, что тропинка у обрыва на Сил-Хэд — та, по которой ходили контрабандисты в «Лунном флоте». (Она начинается там, где терраса сливается с меловым обрывом, и покатисто вихляет к вершине. Пастухи зовут ее Зигзагом, и…)
— «Даже овцы спотыкаются на ней, а что до людей — я слышал только об одном прошедшем по ней храбреце», — говорит Дигби горячечным шепотом, утаскивая Ов за собой.
— Я не хочу, Дигби, — говорит Ов. — Там скользко.
— Тогда стой на вершине стражем и не опускай мушкет, дорогуша, — говорит Дигби.
«Лунный флот», полный рассказов о разбушевавшихся морях и в щепки разбитых о каменистые берега кораблях, также виновен в представлении Кристабель о том, что только галечная дамба, тянущаяся от Веймута к Портленду, удерживает штормовой океан по ту сторону. Ей нравится представлять, что случится, если ее прорвет, как волны с ревом понесутся по заливу многотысячной армией.
В неистовые ночи она подходит к чердачному окну и говорит Ов и Дигби звенящим от дурного предчувствия голосом:
— Сегодня я слышу волны. Мы можем только надеяться, что дамба выдержит.
И когда говорит, она верит в свои слова, и по ней пробегает ужасный трепет, сильнейшее возбуждение, усиленное видом того, как Ов жмурится и складывает ладони для молитвы.
— Вы должны попытаться уснуть, — говорит Кристабель. — Я останусь на страже.
Дигби серьезно кивает, застегивая пуговицы пижамы.
— Потом я сменю тебя, Капитан.
Контрабандистская тропа на Сил-Хэд лежит неподалеку от построенных высоко над уровнем моря из красного кирпича коттеджей береговой охраны, решительно встречающих любые атмосферные фронты, что приходят с Ла-Манша. Ушедший в отставку офицер береговой охраны, что живет в одном из коттеджей, сидит в своем саду с биноклем в руке. Они с Кристабель обмениваются кивками.
— Заметил кое-что, что может быть вам интересно, мисс Кристабель, — говорит он, когда Дигби с Ов подбегают к ним. Плащ Дигби теперь повязан вокруг его головы.
— Что случилось, Джим? — спрашивает Кристабель.
— Мужчина с иностранной бородой идет к вашему дому. Не похож на бродячего торговца, но я его прежде в округе не видел. С ним женщины. В брюках. Доброго дня, мастер Дигби, мисс Флоренс.
— Добрый день, Джим, — говорит Дигби. — Как здоровье жены?
— Идет на поправку, мастер Дигби, чему я очень рад. Что это у вас на голове? Снова играете в крестоносцев?
— Это мастерская маскировка, — шепчет Дигби.
— Когда ты видел этого мужчину, Джим? — спрашивает Кристабель.
— Не более пяти минут назад, полагаю.
Кристабель кидает взгляд вниз на пляж. Взрослые по-прежнему там.
— Премного благодарна, Джим.
— Никаких проблем, мисс. Я хотел показать вам морские узлы, но раз вы спешите, не буду беспокоить.
— Приношу свои извинения, Джим, но, похоже, это дело не терпит отлагательств, — говорит Кристабель. — Давай, Ов, взбодрись.
— И зачем нам все время бегать? — говорит Ов. — Почему никогда нельзя присесть на минутку? Вон там отличное место для посиделок.
— Нет времени на слабость, — говорит Кристабель. — Это месье Ковальски. Он идет в Чилкомб.
— Веди же нас! — восклицает Дигби, пускаясь бегом, и каждый третий его шаг — скачок или дикий прыжок через куст.
Внизу на пляже Перри спрашивает:
— Там наверху твои дети?
Розалинда кидает взгляд на утес из-под зонтика.
— Сложно сказать.
— Они довольно быстро спускаются по этой тропинке. Кажется, их трое.
Уиллоуби, все еще прячущий лицо в гальке, говорит:
— Ну же, Перри, — ты знаешь, что у Розалинды только один ребенок. Мальчик по имени Дигби. Эти девочки к ней отношения не имеют.
— Признаюсь, я путаюсь, какой ребенок чей, — говорит Миртл. — Младшая девочка твоя, Уиллоуби? Улыбчивая? Такая булочка.
Уиллоуби поднимается и идет к морю.
— Не хочешь искупнуться, Перри?
— С удовольствием, старик, — говорит Перри. — Сегодня невыносимо душно.
Розалинда сообщает:
— Мы с Миртл вернемся в дом переодеться к ужину.
— Думаю, это все же были дети, — говорит Перри, поднимаясь и отряхивая мелкие камешки с ног. — Я их больше не вижу.
Уиллоуби исчезает под водой.
На полпути вниз Кристабель, Дигби и Ов резко сворачивают вправо, чтобы срезать дорогу. Они перелезают через каменную стенку и несутся через окружающий Чилкомб лес, когда до них доносится узнаваемый смех.
— Передняя лужайка, — говорит Кристабель, несясь во всю голову. — Месье Ковальски на передней лужайке.
И он на лужайке, целиком: развалился на спине. Две коротковолосые женщины сидят за столом с напитками и сигаретами в одинаковых мужских нарядах: полосатых кофтах и широких брюках. Блайз, с сифоном для содовой в руках, стоит неподалеку вместе с Моди. На их лицах одновременно и легкая озабоченность, и крайний интерес.
— Ура, а вот и дети. Они за нас поручатся, — говорит одна из женщин.
— Мастер Дигби, мисс Кристабель, мисс Флоренс, эти посетители желают увидеть миссис Сигрейв. Они уверяют, что уже знакомы с вами, — говорит Блайз.
— Прекрасно, — говорит Кристабель. — Так и есть. Благодарю, Блайз.
Услышав голос Кристабель, месье Ковальски садится. На нем распахнутая рубашка и свободные вельветовые брюки. Босые ноги покрыты пятнами краски.
— Дитя здесь, — говорит он. — Хранительница кита с лицом Ахматовой.
Кристабель вздергивает подбородок и идет через лужайку ему навстречу. Она протягивает руку и, когда он вкладывает свою широкую ладонь в ее, твердо пожимает.
— Кристабель Сигрейв, — говорит она. — Добро пожаловать в Чилкомб.
Она много раз репетировала этот момент в своей голове, и он проходит идеально — в точности как и должно. Его едва ли портит прибытие Розалинды и Миртл, поскольку в момент их появления месье Ковальски жмет руку Кристабель, и это значит, что она — отныне и впредь, всю вечность — будет знать его первой.
— Розалинда, — говорит она, — это месье Ковальски. Художник из России, что жил в Париже, в стране Франции.
Розалинда, вопреки обыкновению раскрасневшаяся от прогулки с пляжа, на мгновение лишается дара речи. Затем одна из светловолосых женщин кричит:
— Роз! Ю-ху, дорогуша! Сюрприз!
— Филли? Филли Фенвик? Это ты?
— Она самая, — говорит Филли, салютуя бокалом. — Почему бы тебе не присоединиться к нам? Кажется, ты здесь живешь.
Розалинда подходит к столу, передавая зонтик Моди.
— Филли, боже правый, сколько времени прошло?
Филли привстает, чтобы обнять ее.
— Тысячелетия, не меньше. Чем ты надушена? «Мицуко»? Боже, сразу навевает воспоминания. Ты ведь знаешь Хилли? Хиллари Вон. Мы познакомились в «Слейд». Неразлучны с тех самых пор. Филли и Хилли. Что ж, это просто судьба.
— Мы неразделимы. Очень приятно, — говорит Хилли.
— Что привело вас в Чилкомб? — спрашивает Розалинда.
Филли указывает в сторону лужайки двумя пальцами с зажатой в них сигаретой, будто размахивает дымящим пистолетом.
— Мы с этим сомнительной репутации негодяем. Спутались в Париже. Хилли работала моделью, я изучала рисование. Мы обе сердечно заскучали от жизни дебютанток.
— До тошноты, — говорит Хилли. — Бесконечные обеды, за которыми только и говоришь, что об обедах. Все наши любовники и братья мертвы. Что нам за дело до обедов?
— Он нашел нас в ночном клубе Монмартра, где мы танцевали ки-ки-кари, и захотел изобразить нас близняшками. Мы выпили бессчетное количество абсента и переехали в его студию в ту же апокалиптическую ночь. Целое приключение.
— Мы последовали за Дионисом, — говорит Хилли, не отрывая взгляда от Тараса.
— Мы последовали за великим художником, — говорит Филли. — Он правда гений, Роз. Картин, подобных его, ты никогда не видела. Мы едем в Корнуолл. Решили заглянуть в гости.
— Тарас захотел нарисовать знаменитого кита, — добавляет Хилли.
— Как забавно и чудно, что у тебя по-прежнему есть дворецкий. Старинный прислужник, — говорит Филли. — А грот у тебя есть?
— Тарас? Тарас Ковальски? — восклицает Миртл. — Боже правый! Это тот русский художник, о котором я рассказывала тебе, Розалинда. Месье Ковальски, нас снова свело провидение. Миртл ван дер Верфф. Мы встречались в Антибе.
Тарас Ковальски, сидящий на лужайке и улыбающийся Кристабель, переводит взгляд на Миртл.
— Мы не встречались.
— Это было на вечеринке у бассейна, устроенной парой из Флориды. Вы были окружены толпой поклонников, но мы сосредоточенно обсуждали скульптуру. Ее пластичность.
Тарас легонько хмыкает.
— Нет, — повторяет он. — Но теперь мы встретились — на этой зеленой лужайке.
— Я читала стихи, — говорит Миртл. — О рыбацкой сети.
— Миртл поэтесса, — говорит Розалинда. — Очень известная. Мы встретились, когда катались на лыжах в Швейцарии. Она будет читать нам стихи этим вечером. Возможно, вы к нам присоединитесь, мистер Ковальски? Ужин и поэзия. И вы тоже, Филли, Хиллари. Ничего выдающегося. Салат из лобстеров. Гребешки. Легкий mousse au café[18].
Тарас поднимается и подходит к Розалинде, берет ее ладонь в свои забрызганные краской лапы.
— Зовите меня Тарасом. Я благодарен за вашу доброту. Я очень устал сегодня. Я рисую, рисую, но ничего не выходит.
— Добрый ужин может оживить ваш художественный пыл, мистер Тарас, — говорит Розалинда. — Вам нравится лобстер?
— Чем бы вы ни желали поделиться.
— Моди, пожалуйста, передай Бетти, что у нас будут гости на ужин. Где вы все остановились?
Филли смеется.
— Мы богема, дорогая. Цыгане. Мы торчим в грязных деревенских хижинах.
— Стучимся в двери и умоляем пустить нас на ночь, — говорит Хилли.
— И твоя мать не против? — спрашивает Розалинда. — Оставайтесь здесь — я настаиваю. Хотя бы на несколько дней.
— На самом деле это здорово, Роз, — говорит Филли. — Стоит только научиться ценить жизнь без забот о деньгах, и ты откроешь себя судьбе.
— Даже в самых маленьких деревнях мы можем найти жилье и местную женщину, что будет готовить. Нужд у нас немного, — говорит Хилли.
— Всегда найдутся те, кто верит в искусство, — говорит Тарас, поднося ладонь Розалинды к губам. — Вы очень щедры. Я приведу с собой других. Есть дети.
— У нас полно места, — говорит Розалинда.
В это мгновение в саду появляются Уиллоуби и Дигби с перекинутыми через шеи полотенцами, а следом — учитель Дигби с ведром камней.
Розалинда машет мужу.
— Хорошо поплавал, дорогой? У нас гости.
— Я вижу, — говорит Уиллоуби.
Розалинда снова поворачивается к гостям.
— Как насчет ужина в восемь? А следом стихи. Какой очаровательно внезапный салон. Скажите мне, мистер Тарас, вы рисуете портреты?
— Меня выбирают модели, — говорит он.
— У нас в Чилкомбе много удивительных картин. Возможно, я могла бы провести для вас осмотр? — Розалинда указывает на дом, и Тарас проходит внутрь. Она торопливо догоняет его, говоря, — если вы повернете налево, то найдете…
Но Тарас уже пересек холл и босиком поднимается по лестнице, едва удостаивая взглядом картины, что вывешены вдоль нее.
— Лошади, лошади, собаки. Это что, кабан? Англичане со своими животными. Это неестественно.
— Более современные картины я держу на первом этаже, мистер Тарас, — говорит спешащая за ним Розалинда, — хотя с галереи открывается прекрасный вид на купол. Его установили по моему заказу. У него зодиакальные мотивы.
Тарас замирает, чтобы перегнуться через перила и посмотреть на холл внизу, где собрались дети, учитель Дигби, Миртл и Перри. Уиллоуби улизнул в гостиную выпить, следом направились и Хилли с Филли. Тарас показывает на Кристабель, и его указующий перст столь же знаменателен, сколь у Бога Микеланджело.
— Где они держат тебя, дитя? Где вы спите со своей французской служанкой?
— На чердаке, — отвечает Кристабель.
— Традиционная семейная детская, — говорит Розалинда. — Скажите, мистер Тарас, откуда вы знаете, что у нас служанка-француженка?
— Дети и слуги всегда на крыше. Как много открывается в том, что спрятано на вершинах домов, — говорит Тарас. — Кристабелла, покажи мне дорогу на твой чердак.
Кристабель взбегает по лестнице и ведет Тараса по галерее, мимо спален взрослых и комнаты Дигби, туда, где деревянная дверь скрывает коридор без окон, что ведет к узкой лестнице наверх. За ними следуют Перри, Миртл, Дигби в головном уборе из полотенца, учитель Дигби, Ов и Розалинда с застывшей улыбкой — цепочкой, будто связанные страховкой альпинисты.
На тесном чердаке Тарас вынужден пригнуться. С его широкими плечами и босыми ногами он кажется великаном на вершине бобового стебля, уменьшающим каждую комнату, в которую заходит. Спальня девочек с полосатыми обоями и картонным театром кажется не более чем кукольным домиком, тогда как комната Моди под самой кровлей, с разбитым чайником у кровати, чтобы ловить капли с протекающего потолка, всего лишь каморкой.
Дети привыкли к тому, что посетители обходят интерьеры дома медленно и уважительно — как подводные ныряльщики, и потому им кружит голову, когда Тарас заходит в места, куда гости никогда не заходят, без спросу распахивая двери.
Ведущая в комнату мадемуазель Обер дверь в дальнем конце чердака заперта, а пространство за ней напряженно от тишины, как будто кто-то стоит без движения и внимательно слушает. Тарас шумно дергает за ручку, затем переходит к соседней двери поменьше, за которой кладовка с низким потолком, в которой хранятся ящики, чемоданы и модель индийского дворца из слоновой кости.
Один из ящиков лежит на боку, выплеснув трости для ходьбы, ятаганы и копья. Картины и гобелены беспорядочно сложены у стен вместе с треснутыми стеклянными кейсами с чучелами тетеревов и перепелов, тогда как рамы с головами антилоп лежат на полу, бездумно пялясь вверх. Позади чучело слоненка на колесиках шатко прислонено к викторианской детской люльке, а в затянутом паутиной углу за люлькой башня из книг, украшенная яблочным огрызком, записной книжкой и чем-то похожим на нарисованную от руки карту, придавленную каменной бирюзовой фигуркой.
— Что все это такое? — спрашивает Тарас.
— Я не часто сюда заглядываю, — говорит Розалинда, поднося к лицу носовой платок. — Кажется, эти вещи собирал отец моего мужа, Роберт Сигрейв — великий путешественник.
— Собирал? — говорит Тарас. — Будто они как багаж ждали, когда он заберет их домой. Полагаю, они никому не принадлежали, пока дедушка их не нашел.
— Не уверена, что понимаю вас, — говорит Розалинда. — Многие из этих предметов — антиквариат. Они не просто валялись где-то.
Тарас забирается в каморку, опрокидывая голову антилопы по пути к бирюзовой статуэтке за колыбелькой. Места, чтобы развернуться, ему не хватает, и с фигуркой в руках он выходит спиной вперед, как огромный автобус, дающий задний ход.
— Это — это творение — египетская богиня, нуждающаяся в поклонении. Кто поклоняется ей здесь?
— Это богиня? — говорит Кристабель.
— Нам нужно ее вернуть? — говорит Дигби.
— Она ценная? — спрашивает Розалинда. — Мы могли бы более ценные предметы переместить вниз.
— Теперь, когда у нее есть цена, вы ее желаете, — говорит Тарас.
— Я ничего не знаю о ее цене, — Розалинда смеется — сухой, натужный звук.
— Если она вам так нравится, мистер Ковальски, почему бы не сделать предложение? — говорит Перри. — Вы же продаете свои картины.
— Деньги — величайший разрушитель искусства, — говорит Тарас.
— Разве? — говорит Розалинда. — Многие известные мне художники считают деньги большим подарком.
— Подарок, что становится лишь тяжелее и тяжелее, — говорит Тарас, нежно стирая пыль с бирюзовой скульптуры — сидячей фигуры с головой льва.
— Уверена, у каждой семьи на чердаке есть коробки. Семейные сокровища, спрятанные на черный день, — дрожащим от волнения голосом говорит Розалинда.
— Разве в Англии большую часть года небо не черное? — отвечает Тарас.
— Все это очень интересно, — говорит Розалинда, — но мне необходимо переговорить с Бетти насчет гребешков. Если позволите, дети будут очень рады показать вам дом, уверена. — Ее аккуратные шаги удаляются по деревянному полу. Толпа на чердаке расступается, чтобы дать ей дорогу, затем собирается снова.
— Прошу прощения, мистер Тарас, — говорит учитель Дигби, — вы, кажется, сказали, что этот предмет — богиня?
— Египтяне называли ее Сехмет, — говорит Тарас. — Богиня огня и войны. Она защищала фараонов в битве и по пути в загробный мир.
Миртл вглядывается в Сехмет.
— У меня есть похожий objet[19] из Нидерландской Новой Гвинеи. Примитивное искусство увлекательно.
— Я не знала, что это богиня, — говорит Кристабель.
Тарас поворачивается к ней.
— Но тебя к ней тянуло, нет? Ты хранила ее рядом. Там ведь твое хранилище, не так ли?
— Что ты там делала, Криста? — говорит Ов.
— Ничего. Я захожу туда, когда захочется, — говорит Кристабель.
Тарас кивает.
— Подсознание ведет нас к мистическим символам, и мы должны переводить их. У детей сильная связь с этим инстинктом. Что еще ты делаешь здесь, Кристабелла?
— Ничего. Я рисую карты. Пишу пьесы. Истории.
— И как давно ты занята этой работой? — спрашивает Тарас.
Кристабель хмурится.
— Это не уроки.
— Ты начала работу художника. Так это и происходит. Чердаки. Тайные уголки, — говорит Тарас. — Это работа твоей души.
— Я не художник, — говорит Кристабель.
— Ты в себе сомневаешься? — говорит Тарас.
— Нет, — отвечает она.
— Хорошо. — Тарас стряхивает пыль с богини, затем передает ее Кристабель. — Храни ее. Она тебя призвала. — Затем он поднимается в полный рост и объявляет, будто о принесенных из дальнего королевства вестях: — Я голоден.
Набившиеся на чердак люди топчутся, а потом начинают тянуться к лестнице — кроме Ов, втискивающейся в кладовку, — когда Тарас оборачивается к Кристабель.
— Чей ты ребенок, хранительница кита? Не Розалинды. В это я не поверю. И определенно не этого рыжеволосого мужчины с женственным ртом.
— Мистер Уиллоуби Сигрейв, — вставляет Перри. — Хозяин этого дома.
— Мои родители мертвы, — отвечает Кристабель.
— Я не видел никого похожего на тебя на портретах, — говорит Тарас. — Кроме разве что того, с носорогом.
— Дедушка Роберт, — говорит Кристабель. — У меня его охотничий нож.
— Но в нем нет твоей свирепости. Возможно, только у женщины может быть такая свирепость. Где портреты твоей матери?
— Их нет, — говорит Кристабель.
Перри ловко встревает:
— Возможно, я могу помочь. Полагаю, портреты Аннабель, покойной матери Кристабель, были возвращены в ее родовое имение после смерти.
— Где ее родовое имение? — спрашивает Тарас.
— Его больше не существует, — говорит Перри. — У матери Кристабель было два брата — оба убиты на войне, и очаровательная младшая сестра, последовавшая за мужем в Индию, поэтому имение Эгнью досталось дальнему родственнику из Суффолка, если мне не изменяет память. Я слышал, он продал дом и его содержимое, чтобы покрыть налоги на наследство. Печальная история, но не уникальная.
— И ничего не осталось дочери мертвой дочери, — говорит Тарас.
Кристабель кидает на Перри пронзительный взгляд.
— Это мое родовое именье, — говорит она. — Чилкомб.
— Конечно, — говорит Перри, а затем хлопает в ладоши: одинокий ровный звук англичанина, восстанавливающего порядок. — Не знаю насчет остальных, но я бы пропустил стаканчик. Позволите? — Он предлагает руку Миртл.
— Здесь наверху жара как в аду, — говорит поэтесса, и компания удаляется, оставив детей на чердаке.
Ов, вспотевшая и покрытая паутиной, снова возникает из кладовки с плюшевым слоненком. Дигби помогает ей вытащить его на свободу, а затем поворачивается к Кристабель:
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Акт первый. 1919–1920
- Акт второй. 1928–1938
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Театр китового уса предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
