Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов

Джей Джаямохан, 2020

Как протекают рабочие дни в детском нейрохирургическом отделении? В своей книге Джей Джаямохан, врач Оксфордской больницы, подробно описывает этот мир со всеми его победами и поражениями. Автор рассказывает, как проходят многочасовые операции, о своих маленьких пациентах и их родных, и о том, через что приходится им пройти. Вы узнаете, чем мозг ребенка отличается от мозга взрослого человека, какие случаи из практики автора были настоящими вызовами. Ему неоднократно приходилось принимать судьбоносные решения. Но, сталкиваясь с трудностями, Джей предпочитал идти навстречу им, и, возможно, это и сделало его тем врачом, которому родители доверяют жизнь своего ребенка. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

1

Елки-палки

На часах семь сорок пять утра. Операционный день. Пришла пора познакомиться с претендентами.

Предоперационная палата немного напоминает — мне с моим самолюбием — воздушный шлюз космического корабля. В ней происходит подготовка к тому, что предстоит дальше. Вместе со мной нейрохирург-практикант, пара младших врачей и костяк операционной бригады, которой предстоит вскоре взяться за работу. По правде говоря, это в первую очередь визит вежливости, так как пациент и его семья уже видели всех нас прежде. Мы успели подробно обсудить все процедуры во время приема, а затем еще раз за последние несколько дней. За неделю до операции я прошу пациентов прийти в больницу, чтобы их осмотрели разные специалисты. Остаются лишь те, кто в самом тяжелом состоянии. Таких больных тщательно обследуют все врачи, и мне кажется, что это способ получить хорошее представление о том, что нас ждет. Во время операции лучше обойтись без сюрпризов.

Главная задача визитов непосредственно перед операцией — убедиться, что у ребенка за ночь не развилось инфекции или какой-либо другой проблемы, а также предоставить всем возможность задать последние вопросы. Кроме того, родители и пациент могут напоследок встретиться со всей операционной бригадой, прежде чем мы скроем свои лица за хирургическими масками. Мне важно, чтобы семья знала, кто именно позаботится об их маленькой радости.

Наконец взрослые подписывают все необходимые бумаги — «Вы принимаете все риски, остались какие-то вопросы?» — и мы готовы. Все серьезные разговоры уже были проведены в предыдущие дни. Я непременно даю родителям свое стандартное обещание: я позабочусь об их ребенке, как позаботился бы о своем собственном, случись с ним беда. Как по мне, это самое большое обещание, которое только может дать врач.

По плану мы должны встретиться с операционной бригадой для обхода пациентов ровно в восемь утра. У нас четыре нейрохирурга, два-три старших пластических хирурга, кучка младших врачей — пара ординаторов и палатных врачей, — одна-две медсестры, а также дополнительно студент-медик. Толпа может собраться нешуточная.

Уверен, можно испугаться, когда столько людей собирается вокруг твоей кровати, особенно если ты сам занимаешь ее лишь на треть, но я надеюсь, что своим присутствием мы доносим нужную информацию: мы здесь, чтобы помочь. Все мы.

Младенцы, как правило, относятся к нам, как относятся ко всему остальному: с сонным безразличием. Они подобны котам, только не такие капризные. Родители, с другой стороны, места себе не находят.

Все пациенты одинаково важны — в любой день, кроме операционного. В половину девятого, со всеми пообщавшись, я направляюсь на операцию.

Спортсмены часто собираются вместе перед серьезным матчем. Для них это открытое проявление единства. Команда против всего остального мира. Мы же это делаем для того, чтобы потом не отрезать от мозга лишнего.

Перед каждой операцией мы проходимся по специальному контрольному списку для хирургов, составленному Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) с целью предотвращения ошибок. Это чрезвычайно просто, но при этом очень эффективно.

Пациенты уже занесены в нашу электронную систему, так что операционные медсестры в курсе, какую именно процедуру мы будем проводить и какие наборы необходимо подготовить. Все, кто участвует в предстоящей операции, представляются перед остальными. В девяти случаях из десяти мы и так знаем, как друг друга зовут, однако время от времени появляются новые медсестры и практиканты.

Исследования показали, что даже знание того, как зовут каждого из операционной бригады, а также какую роль он играет, способствует снижению ошибок.

Затем мы обсуждаем пациентов. «Главный» вкратце обрисовывает историю болезни и планируемые нами действия. Я, если присутствую, обычно выступаю за главного. Когда операция почти не затрагивает мозг либо связана с реконструкцией лица, то управление в свои руки берет кто-то из моих коллег — пластических хирургов. Мы обсуждаем оборудование, которое нам понадобится. Мы проверяем наличие у медсестер всего запрошенного ранее материала. Мы обходим операционную, чтобы получить устное подтверждение отсутствия каких-либо проблем или поводов для беспокойства.

Я высказываю любые имеющиеся у меня соображения. Например, «главной проблемой сегодня будет кровопотеря» или «самое главное — предотвратить послеоперационную инфекцию, так что держите дверь закрытой, никаких студентов, никого не впускать и не выпускать». Это и так всем понятно, но повторить никогда не будет лишним.

ВОЗ требует, чтобы все в операционной чувствовали себя на равных и даже самый младший медперсонал мог подвергать сомнению действия старших врачей. Меня, как самого старшего хирурга в большинстве операционных, это может начать быстро раздражать, хотя логика вполне понятна. Если операция запланирована на левой стороне головы, а студент-медик видит, что мы начинаем оперировать правую, ему ничего не должно мешать сказать: «Простите, доктор Джей, но мне кажется, что вы говорили про левую сторону головы».

Поверьте мне, такое случалось — в противном случае правила бы придумано не было.

Если всех всё устраивает, мы расходимся. Большинство отправляется заканчивать обход пациентов, в то время как анестезиолог просит доставить пациента. Дальнейшее зависит от того, сколько времени требуется для подготовки пациента и его помещения под наркоз анестезиологом. Чем дольше занят анестезиолог, тем выгоднее для меня. За сорок минут я могу успеть обойти с десяток пациентов. Чем больше всего я успею сделать, тем лучше.

Когда я руковожу операцией — а сегодня именно так, — то покидаю палату до окончания обхода. Если мне предстоит оперировать мозг, то я предпочитаю подготовиться и прийти в операционную еще до того, как пациент будет полностью под наркозом.

В каждом операционном блоке своя комната для переодевания. Я раздеваюсь до нижнего белья и надеваю хирургический костюм и обувь.

Из соображений гигиены хирургические костюмы стирают в больнице, поэтому они пахнут абсолютно так же, как и все остальное в здании.

Их бывает четыре разных размера, чего в теории должно быть достаточно, чтобы подобрать подходящий для любого телосложения. На практике, впрочем, ни один из размеров как следует никому не подходит.

Обувь напоминает уродливую версию сабо, правда, если найти подходящую пару, в них будет очень удобно ходить. Я стараюсь прятать свои в шкафчике раздевалки. Если я их оставлю, кто-нибудь непременно утащит — скорее всего, какой-нибудь студент. Когда находишься на ногах семь-восемь часов подряд, важно, чтобы не приходилось скакать с ноги на ногу. Раньше у нас была посудомоечная машина, которую мы использовали для мытья обуви, но ее не стало. Теперь нам приходится самим чистить свою обувь.

Медицина не подходит для людей с чувствительной кожей. К половине десятого утра я успел помыть руки, наверное, раз пятнадцать-двадцать.

Дотронулся до пациента — вымой руки. Прежде чем дотронуться до пациента — вымой руки. В перерыве между пациентами моешь уже по привычке. И так целый день.

Время почти пришло. Быстрее всего попасть в операционную можно через наркозную комнату. Как правило, из уважения к анестезиологу и его рабочему месту мы заходим через задние двери. Когда приходит время, пациента закатывают из наркозной в операционную.

Операционная размером примерно пять на пять метров. Операционный стол размещен прямо по центру. Приведи меня в операционную любой больницы, и я вряд ли увижу разницу. Во всех на стенах одно и то же скучное меламиновое покрытие, чтобы их было проще мыть и стерилизовать^[1]. Во всех под потолком расположены светильники, а по различным трубкам и шлангам подается кислород и другие газы, а также отсасываются оставшиеся после операции жидкости: кровь, слизь, слюна и все остальное, на чем можно поскользнуться. Оборудование по большей части портативное — его закатывают и выкатывают по мере необходимости.

Наркозный аппарат сегодня стоит с края стола, где будут находиться ноги пациента, — так как я, очевидно, буду оперировать с другого. Там же, на большой каталке, находится и другое оборудование, такое как отсос и электрокаутер (устройство, использующее электричество для разрезания тканей, — мне кажется, это ближайший существующий в реальной жизни аналог светового меча). Для удобства вокруг размещены четыре компьютера. Мы будем выводить на большие экраны снимки, проводить электронный мониторинг состояния пациента, предоставлять необходимую информацию для анестезиолога. При условии, конечно, что вся аппаратура будет исправно работать…

Достаточно один раз столкнуться с неполадками в критически важный момент, чтобы перестать доверять любой технике. Так что ее мы тоже тщательно проверяем.

— Джей, только один из этих экранов работает, — говорит мой ассистент. — Я, конечно, не Билл Гейтс, но все равно иду посмотреть. Как думаешь, дело в оборудовании или в экране?

— Ни малейшего понятия.

— Сделай одолжение — иди и поменяй на те, что стоят в двенадцатой операционной.

— Да хорош, я делал это в прошлый раз.

— Черта с два — это я чуть не попался, а не ты.

Ох уж эти прелести НСЗ^[2]… Наверняка нам подсунули неисправный монитор из какой-то другой операционной, так что будет вполне справедливо вернуть себе рабочий. Как правило, я стараюсь отправить кого-то из младших врачей, хотя и сам не гнушаюсь запачкать руки.

Разобравшись со всей аппаратурой, мы выводим снимки, и я снова объясняю операционной бригаде наши цели и надежды. Ординаторы, с которыми я работаю, могут как быть прямиком из медицинской школы, так и иметь за плечами до восьми лет опыта в хирургии, так что полезно заранее узнать, кто есть кто. Разумеется, самых старших я и так знаю, а насчет остальных обычно можно догадаться. Новички засыпают вопросами, в то время как самым опытным хочется забрать у меня инструменты и сделать все самим. Они не раз пытались украсть у меня пациентов. В детской нейрохирургии, пожалуй, старшие врачи^[3] выполняют больше работы, чем в любой другой области медицины, по той простой причине, что все может пойти наперекосяк намного быстрее. По возможности, впрочем, я всегда стараюсь привлекать младших коллег. Как только на экранах появляются снимки, я спрашиваю мнение ординатора о том, за что мы собираемся взяться.

Напоследок проверяется готовность медсестер. Вы наверняка видели их большие лотки с блестящими металлическими инструментами в фильмах. Зная о моих планах, они должны выложить все, что мне понадобится.

— Ничего не забыли, Джей? — спрашивает старшая медсестра. С моей стороны было бы непрофессионализмом не проверить, хотя я и так знаю, что там будет все, что только может мне потребоваться.

Передо мной где-то двести пятьдесят разных инструментов — весьма дорогой наборчик.

Зажимы разных размеров, держатели скальпеля, всевозможные ретракторы — инструменты, используемые, чтобы убрать в сторону лежащие на пути ткани: одни с тупыми, другие с заостренными концами. Еще здесь есть костные кусачки — для «откусывания» сегментов кости — специальные палочки вроде тех, на которых продаются леденцы, от гигантских до крошечных, с помощью которых можно раздвинуть ткани мозга, чтобы добраться до цели; шпатели; ножницы — от очень больших для разрезания плотных тканей или хирургических нитей до самых крошечных. Здесь есть инструменты, чтобы тыкать, толкать, тянуть, резать, хватать. Весьма впечатляющее зрелище.

Все проверки проведены, и мы готовы приступать. Осталось лишь дождаться гвоздя программы. Если операция незначительная, не требующая глубокого наркоза, установки множества капельниц, катетеров и других трубок, то пациент будет готов уже через пятнадцать-двадцать минут. Если же предстоит что-то более серьезное вроде удаления опухоли либо при наличии у пациента каких-то анатомических отклонений, на подготовку может уйти до полутора часов. Анестезиолог отвечает не только за введение в наркоз и обезболивание. Он также держит наготове донорскую кровь на случай большой кровопотери во время операции. По сути, его задача — не дать пациенту умереть, пока я работаю с другой стороны операционного стола.

Наконец двери распахиваются, и появляется наш пациент. Я обмениваюсь парой слов с анестезиологом, чтобы убедиться, что все в порядке. Затем мы переносим пациента с каталки на сам операционный стол, потратив немало времени на то, чтобы должным образом его разместить.

Операции могут длиться по семь-восемь часов. Необходимо позаботиться о том, чтобы у пациента не было никаких долгосрочных последствий из-за того, что он пролежит все это время неподвижно.

Если он будет лежать на проводе или жестком катетере, то за восемь часов может произойти омертвение кожи. Мы подкладываем под тело множество ватных тампонов и кусков марли, а теперь еще и используем специальный поролон с эффектом памяти, который обволакивает пациента, создавая очень мягкую и комфортную подстилку.

Кроме того, нам необходимо позаботиться об удобном доступе к операционному полю. Мы в точности знаем, где будем оперировать, и нам нужен простой и безопасный способ добраться до конкретного участка, а также решить, как нам будет лучше оперировать — стоя или сидя. Перед началом операции я прогоняю у себя в голове все эти варианты.

О чем мне не нужно переживать, так это об операционной бригаде. В нейрохирургии есть определенный элемент «неотложности»: зачастую мы беремся за работу после чьего-то обращения в службу спасения. Когда так происходит, всех в срочном порядке собирают. Во всяком случае, так должно быть. Мне доводилось работать с анестезиологами и ординаторами, которые действительно любили свою работу и прекрасно с ней справлялись с девяти утра до пяти вечера. Но одновременно мне множество раз приходилось набираться смелости, чтобы позвонить посреди ночи некоторым своим коллегам, так как я знал, что они не будут в особом восторге. Когда в три часа утра ты еле стоишь на ногах, не особо хочется видеть чью-то кислую физиономию. Лучше уж работать с теми, кто меня обматерит, спустит пар, а потом примется за дело как ни в чем не бывало. А еще лучше с теми, кто понимает, что наша задача — совместными усилиями помочь пациенту. Что мы оперируем посреди ночи не потому, что по телевизору не показывают ничего интересного.

Пока мы готовимся к операции, по операционной эхом разносится техно из моего плейлиста на Spotify^[4]. У меня отдельный плейлист для разных процедур. На нижнем этаже, где мы, как правило, больше занимаемся реконструкцией лица, чаще играет рок, потому что ребята из пластической хирургии не выносят электронику. Наверху, где мы находимся сейчас, готовясь взяться за необычную опухоль, техно обычно очень помогает мне в работе. Под этот бит я словно отключаюсь от реальности, полностью погружаясь в процесс. Пока не начнешь, однако, не узнаешь.

Наконец у нас все готово.

Наш пациент — годовалая девочка с опухолью мозга, занявшей половину ее головы. Случай, мягко говоря, не самый обычный. И дело не в размере — опухоли нередко разрастаются, — а в том, что она словно ее и не замечает. Это просто удивительно. Я видел ее снимки КТ^[5] и МРТ^[6] неоднократно, и тем не менее, глядя на них сейчас, я качаю головой, прямо как в первый раз.

Впервые девочка попала к нам в двухмесячном возрасте. Тогда очевидным решением было назначить операцию по удалению опухоли. Но, хоть она и была злокачественной, активность опухоли была минимальной. По счастливой случайности новообразование росло вокруг мозга, сжимая его, а не проникало вглубь. На снимках не было видно клубка беспорядочно переплетенных нитей — скорее нечто, напоминающее символ «инь и ян». Две растущие бок о бок структуры, словно пара людей на заднем сиденье маленькой легковушки — не очень удобно, но друг другу не мешают.

Годы назад, когда я только начинал, я бы и пенни не поставил на то, что девочка доживет до сегодняшнего дня. Все потому, что прежде мне никогда не попадалась такая спокойная опухоль. Справедливости ради, следует отдать должное мозгу. Так как опухоль начала расти, когда девочка была еще в утробе матери, ее мозг постоянно приспосабливался: «Обычно центр контроля над левой половиной тела располагается здесь. Блин, место занято. Может, попробовать всунуть его сюда?» Все важные нервные центры переместились в более удобные места.

Мозг новорожденного поражает своей гибкостью. Можете мне поверить: взрослый человек уже давно бы умер.

Наши полностью сформировавшиеся мозги уже не изменить. Эта девочка же — живой, развивающийся шедевр природы.

Тем не менее всему есть предел. При сохранении текущего темпа роста вскоре давление на мозг оказалось бы катастрофическим, и серьезных церебральных нарушений^[7] было бы не избежать.

Это была одна из самых безупречных проведенных мной операций. Четыре часа спустя нам удалось практически полностью удалить всю опухоль. Осталась лишь полость — пустое пространство, обычно занимаемое второй половиной здорового сформировавшегося мозга. И при этом ни одна важная функция мозга не пострадала. Выглядит жутковато, даже безумно, но в оставшейся левой половине все нервные ткани не тронуты, так что, проснувшись, пациентка практически сразу сможет вернуться к нормальной жизни. Так все почти и случилось. Лишь небольшая слабость с одной стороны, которая затем прошла, никак не отразившись на жизни девочки.

Прошло шесть лет, и каждый раз, когда я вижу эту девочку, мне невероятно приятно думать: «Елки-палки, я думал, ты умрешь в течение полугода». Пациентка же не просто не умерла, она потрясающая. И она уж точно переживет меня. Не то чтобы малютка понимала, кто я такой. Для нее я лишь надоедливый человек, который раз в год стучит ей по колену молоточком и засыпает вопросами. Пожалуй, я еще та заноза в ее заднице.

Но знаете что? Я совершенно не против. Я бы легко согласился на такой результат с каждым своим пациентом.

Примечания

1

Меламин — слоистый пластик, используемый для облицовки больших поверхностей. Меламиновое покрытие устойчиво к влаге и механическим повреждениям.

2

Национальная система или служба здравоохранения Великобритании.

3

Или консультанты, как их называют в Великобритании.

4

Spotify — интернет-сервис, позволяющий прослушивать музыкальные композиции, аудиокниги, подкасты, не скачивая их на устройство.

5

Компьютерная томография.

6

Магнитно-резонансная томография.

7

Нарушений, связанных с мозговым кровообращением.