Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай

Джеймс Фенимор Купер, 1840

Джеймс Фенимор Купер (1789–1851) – американский писатель, чьи произведения еще при жизни автора завоевали огромную популярность как в США, так и в Европе. В его книгах рассказывается о героизме отважных покорителей Дикого Запада, осваивающих девственную природу Америки, о трагической судьбе коренных жителей континента – индейцах, гибнущих под натиском наступающей на них цивилизации. В этом томе представлен роман «Мерседес из Кастилии», повествующий о знаменитом мореплавателе Христофоре Колумбе – путешественнике, искателе и просто мужественном человеке. Купер рисует своего героя как незаурядную личность, далеко превосходящую окружающих. Колумб не был авантюристом; он опирался на опыт и знания, умел не поддаваться суевериям. Его не пугала неизвестность, его вдохновляла и вела вперед мечта о новых открытиях. Таким он и изображен в романе.

Глава II

Пусть соловей, в тиши ночной звеня,

Поет один, — ему внимает лес;

Тебе же петь в сиянье ярком дня

И славить всю гармонию небес;

Но мудрецу в его паренье близко

И небо и очаг в лачуге низкой.

Вордсворт^[13]

Если вспомнить, к какому мудреному способу пришлось прибегнуть Хуану Арагонскому, чтобы уберечь своего сына от вездесущих и безжалостных слуг кастильского короля, то станет понятно, с каким нетерпением и страхом ожидали завершения этого рискованного предприятия в самом Вальядолиде. Однако пора представить читателю тех, кто с особым вниманием следил за приближением Фердинанда Арагонского и его спутников.

Хотя в те дни Вальядолид еще не достиг столь полного расцвета, как при Карле V^[14], превратившем его в свою столицу, это был город древний и по тем временам великолепный, с богатыми домами и роскошными дворцами. Перенесемся же мысленно в один из таких дворцов, едва ли не самый лучший. Здесь, в резиденции знатнейшего кастильского дворянина Хуана де Виверо, две особы, еще более взволнованные, чем путники, которых мы только что оставили, с нетерпением ожидали гонца из Дуэньяса.

Покои, куда мы вас приглашаем заглянуть, обставлены с суровой пышностью того века и вместе с тем носят отпечаток изящества и уюта, который женщины обычно придают любому отведенному для них помещению. В 1469 году Испания уже приближалась к завершению великой борьбы, продолжавшейся семь столетий, — борьбы христиан и мусульман за господство над Пиренейским полуостровом. Арабы долгое время владели югом Леона, и во дворцах Вальядолида осталось немало следов их варварской роскоши. Высокий резной потолок описываемого нами покоя, правда, не мог соперничать с потолками мавританских дворцов, но и он явно говорил о том, что мавры здесь побывали; впрочем, и само название города, Вальядолид — искаженное «Велед-Алид», слово чисто арабского происхождения.

Сейчас в этом покое главной резиденции Хуана де Виверо в древнем городе Вальядолиде две женщины вели серьезный и, видимо, глубоко волновавший их разговор. Обе были юны и каждая по-своему красива той красотой, которая покоряет везде и во все времена. Одна была поразительно хороша. Ей шел всего девятнадцатый год — возраст, когда женщина под щедрым солнцем Испании достигает полного расцвета, — и совершенством форм она не разочаровала бы даже самого придирчивого испанского поэта, привыкшего к прославленной красоте своих соотечественниц. Рука, ножка, грудь, каждая линия были исполнены женственной прелести, в то время как рост, для мужчины, может быть, и не высокий, был вполне достаточным, чтобы придать всему ее облику спокойную, царственную величавость. Со стороны трудно было решить сразу, что производило в ней большее впечатление: физическое совершенство или одухотворенность, светившаяся в каждой черточке ее красивого лица. Она родилась под солнцем Испании, однако длинный ряд ее предков королевской крови восходил к готским властителям. Это, а также многочисленные браки дедов и прадедов с принцессами иных стран привело к тому, что в ней смешались северный блеск с южным очарованием, что, видимо, и соответствует идеалу женской красоты.

Наряд принцессы был прост, ибо мода того времени, к счастью, позволяла не скрадывать природные достоинства, и лишь ткани платья отличались богатством, подобающим ее высокому положению. На белоснежной груди принцессы сверкал бриллиантовый крестик на короткой жемчужной нитке, а на пальцах, скорее отягощая их, чем украшая, ибо такие руки не нуждались ни в каких украшениях, блестело несколько колец с драгоценными камнями. Такой была Изабелла Кастильская в дни своего девичьего гордого одиночества, когда она ожидала исхода событий, которые должны были решить не только ее судьбу, но и все будущее человечества вплоть до наших времен.

Ее собеседницей была Беатриса де Бобадилья, подруга детства и отрочества Изабеллы, оставшаяся ближайшей наперсницей королевы до самой ее смерти. Эта девушка была немного старше принцессы. Она представляла собой более ярко выраженный испанский тип, так как, хотя она тоже принадлежала к древнему и знатному роду, у ее семьи не было необходимости в столь частых браках с иностранными домами, как у ее царственной госпожи. У Беатрисы были темные волосы цвета воронова крыла и черные искрящиеся глаза, говорившие о душевной доброте и непреклонной решимости, отмеченной и оцененной историками того времени. Ее юная фигура, так же как у Изабеллы, казалась воплощением женственной грации, созревшей под щедрым солнцем Испании, только осанка была не столь величава да черты лица при всей их правильности менее совершенны. Короче говоря, природа наделила принцессу и ее знатную подругу изяществом, душевным величием и красотой именно с теми различиями, какие, по мнению людей, соответствовали их положению в обществе. Впрочем, если рассматривать их только как женщин, трудно сказать, кто из них в конечном счете был привлекательнее.

В тот момент, когда мы застаем наших героинь, Изабелла, освеженная утренним умыванием, сидела в кресле, слегка опершись на одну его ручку. Вся ее поза выражала глубокое внимание и доверие к собеседнице, которая устроилась на низенькой скамеечке у ее ног. Беатриса де Бобадилья почтительно наклонилась вперед, словно хотела, чтобы прекрасные локоны принцессы смешались с ее черными кудрями. В комнате больше никого не было, и читатель легко поймет по всякому отсутствию церемонности и столь свойственной испанцам сдержанности, что разговор между двумя женщинами был сугубо секретным и тон его определялся искренними чувствами, а не правилами придворного этикета.

— Ах, Беатриса, я молила Бога, чтобы Он подсказал мне правильное решение в этот трудный час! — проговорила Изабелла, продолжая давно уже начавшуюся беседу. — И мне кажется, что сделанный мною выбор пойдет на благо в равной степени и мне и моим будущим подданным.

— Кто же посмеет его оспаривать! — отозвалась Беатриса де Бобадилья. — Кастильцы так любят вас, что никто не стал бы противиться вашей воле, даже если бы вы пожелали выйти замуж за турецкого султана.

— Скажи лучше, что это ты меня так любишь, добрая моя Беатриса, — с улыбкой возразила Изабелла, поднимая голову. — Наши кастильцы, может быть, и простили бы мне такой грех, но я сама никогда не простила бы себе забвения того, что я христианка. Ах, Беатриса, необходимость сделать выбор была для меня жестоким испытанием!

— Ну, теперь испытания скоро останутся позади. Святая Мария! Сколько же легкомыслия, тщеславия и самомнения было у тех, кто до сих пор надеялся стать вашим мужем! Еще ребенком вас обещали в жены дону Карлосу^[15], который был так стар, что годился вам в отцы. А потом, словно этого одного было мало, чтобы взбунтовать кастильскую кровь, они выбрали вам второго жениха, короля Португалии, хотя он был еще старше и сошел бы за вашего дедушку! Донья Изабелла, я люблю вас так, что ваше счастье мне дороже спасения собственной души, но больше всего я уважаю вас за благородную, отнюдь не детскую решимость, с которой вы разрушили низкие замыслы тех, кто пытался выдать вас за португальца!

— Не забывай, дон Энрике мой брат, Беатриса, а также твой и мой господин…

— Ах, как смело тогда вы ответили им всем! — восторженно сверкая глазами, продолжала Беатриса де Бобадилья, пропустив мимо ушей кроткий упрек своей госпожи. — И как это было достойно принцессы королевского рода Кастилии! «Инфанта Кастильская, — сказали вы, — не может располагать собой без согласия грандов королевства». И тогда им пришлось удовлетвориться этим достойным ответом.

— Зато теперь, Беатриса, я собираюсь распорядиться судьбой инфанты Кастильской, даже не испрашивая совета у грандов.

— Не говорите так, превосходная госпожа моя! От Пиренеев до самого моря не найдется ни одного истинно благородного рыцаря, который бы от всего сердца не одобрил ваш выбор. В таких делах большое значение имеют возраст, характер и прочие качества избранника. Если дон Альфонс Португальский^[16] не стал да и не станет законным мужем доньи Изабеллы Кастильской, что же сказать о другом претенденте на вашу руку, об этом доне Педро Хироне, магистре ордена Калатравы!^[17] Поистине достойный супруг для принцессы королевской крови!.. Но хватит о нем. С таким же успехом какой-нибудь Пачеко может вообразить, что девушка из семьи Бобадилья самая подходящая пара для возвышения его рода!

— Немыслимый союз с доном Альфонсом навязывали моему брату его недостойные фавориты. Но Бог в святом гневе сумел разрушить их козни, до срока отправив избранного ими жениха в могилу, когда тот меньше всего этого ожидал!

— Вот если бы Господь Бог по своему милосердию прибрал так же и дона Педро! Тогда не пришлось бы думать о других способах.

— И не надо о них думать, Беатриса! — строго и в то же время с сочувственной улыбкой возразила принцесса, касаясь руки своей подруги. — Эта маленькая ручка не создана для подобных дел, сколько бы ты ни грозилась.

— Нет, эта ручка сделала бы то, о чем говорит ее владелица! — блеснув глазами, ответила Беатриса. — Она бы не допустила, чтобы Изабелла Кастильская стала несчастной супругой великого магистра Калатравы. Подумать только! Чистейшую, прелестнейшую деву Кастилии, к тому же королевской крови — да что там крови, законную наследницу трона! — хотели принести в жертву какому-то подлому распутнику лишь потому, что дону Генриху угодно было сделать этого проклятого еретика своим фаворитом, позабыв о монаршем долге и святых обязанностях!

— Ты опять забываешься, Беатриса! Дон Энрике наш король, повелитель и мой царственный брат.

— Я помню, сеньора, что вы царственная сестра нашего повелителя и короля, но помню также и то, что Педро де Хирон, или Пачеко, как ни называй этого бывшего пажа-португальца, недостоин даже сидеть в вашем присутствии, не то что быть вашим законным супругом. Боже, какие это были ужасные дни, когда моя милостивая госпожа, не вставая с колен, молилась, чтобы ее миновала чаша сия! Но Бог этого не дозволил, да и я бы не допустила! Мой кинжал пронзил бы его сердце прежде, чем он услышал бы брачный обет Изабеллы Кастильской!

— Прошу тебя, милая Беатриса, хватит об этом! — вздрогнув, проговорила Изабелла и перекрестилась. — Поистине то были дни скорби, но они были посланы мне в испытание, и я о них не жалею. Ты знаешь, зло было отвращено от меня, но главное — я убедилась, что наши молитвы сильнее всяких кинжалов. И если уж тебе так хочется говорить о моих поклонниках, то среди них наверняка найдутся люди более достойные.

Темные глаза Беатрисы сверкнули, и в углах нежных губ затаилась улыбка. Она прекрасно понимала, что ее царственной, но застенчивой подруге очень хочется услышать что-нибудь о том, на ком в конце концов остановился ее выбор.

Обычно Беатриса всегда шла навстречу желаниям своей госпожи, но сегодня из чисто женского лукавства она решила не торопясь перебрать одного за другим всех претендентов на руку принцессы.

— Ну, потом был еще герцог Гиеньский, брат французского короля Людовика, — продолжала Беатриса с невинным видом. — Он очень хотел стать мужем будущей королевы Кастильской! Но скоро все кастильцы убедились, насколько опасен такой союз. Их гордость возмутилась при мысли, что Кастилия может сделаться ленным владением Франции.

— Такое унижение никогда бы не постигло нашу возлюбленную Кастилию, — с достоинством возразила Изабелла. — Даже если бы я вышла за самого французского короля, ему пришлось бы считаться со мной, как с королевой нашего древнего государства. Я не позволила бы ему смотреть на себя как на свою подданную!

— Потом, сеньора, был еще ваш родственник, дон Рикардо Глостерский, — продолжала Беатриса, вглядываясь в лицо Изабеллы и еле сдерживая смех. — Тот самый, про которого говорят, что он родился с полным ртом зубов и вынужден таскать на спине и без того достаточно тяжкую ношу^[18]. Этому жениху остается лишь благодарить своего ангела-хранителя за то, что тот не взвалил на него еще и бремя управления Кастилией!

— У тебя слишком злой язык, Беатриса. Мне говорили, что дон Рикардо благородный и честолюбивый принц, и когда-нибудь он, наверно, женится на принцессе, чьи достоинства вознаградят его за неудачу в Кастилии. Но оставим его. Что ты можешь сказать о других претендентах?

— Что же мне еще сказать, возлюбленная госпожа моя? Мы дошли уже до дона Фердинанда, по счету последнего, но на деле самого первого и, как мы знаем, самого лучшего из всех.

— Остановив свой выбор на доне Фердинанде, я исполнила долг, налагаемый на меня моим положением, — скромно заметила Изабелла, словно смущенная тем, что ей приходится самой заботиться о своем замужестве. — Я думала о будущем страны. Ничто не может лучше обеспечить мир нашему возлюбленному королевству и победу христианскому воинству, как объединение Кастилии и Арагона под одной короной…

–…и соединения их государей священными узами брака, — с почтительной важностью закончила Беатриса, хотя улыбка по-прежнему играла в углах ее рта. — Конечно, разве ваша вина, что дон Фердинанд случайно оказался самым юным, самым красивым, самым смелым и самым привлекательным принцем? Чистейшая случайность! Вы ведь его не выбирали, вы просто согласились назвать его своим супругом.

— Нет, это уже переходит все границы скромности и почтительности! — воскликнула Изабелла; она попыталась принять строгий вид, но вместо этого залилась ярким румянцем; перечень достоинств избранника, видимо, обрадовал ее и встревожил. — К тому же ты знаешь, добрая моя Беатриса, что я ни разу не видела своего кузена, короля Сицилии^[19].

— Совершенно верно, сеньора. Зато его видел преподобный Алонсо де Кока, а более острого глаза и более меткого языка, пожалуй, не сыскать по всей Кастилии!

— Беатриса, я прощаю тебе твою дерзость, ибо знаю, что ты меня любишь и что мое счастье тебе дороже даже благополучия моего народа, — серьезно проговорила Изабелла, слегка задетая этими словами. — Ты знаешь или, во всяком случае, должна была бы знать, что принцесса королевской крови, думая о браке, должна прежде всего заботиться об интересах государства и что праздные капризы деревенской девки не имеют ничего общего с моим долгом. Да что говорить! Разве девица из благородной семьи вроде тебя самой не обязана считаться со своей семьей, выбирая мужа? И если среди многих принцев я выбрала дона Фердинанда Арагонского, то потому только, что этот союз больше других отвечает интересам Кастилии. Видишь ли, Беатриса, кастильцы и арагонцы происходят от одного корня, у них одинаковые нравы и обычаи, они говорят на одном языке…

— О нет, дорогая моя госпожа, не путайте чистый кастильский язык с наречием горцев!

— Пожалуйста, можешь язвить, если хочешь, но все равно нам будет гораздо легче научить чистому испанскому языку арагонцев, нежели галлов. Кроме того, мы с доном Фердинандом одной крови: род Трастамары происходит из рода кастильских правителей, так что можно надеяться, что с королем Сицилии мы сумеем объясниться.

— Если он не будет на это способен, значит, он не настоящий король! Если он утратит дар речи, когда дело пойдет о царственной невесте, чья красота превосходит красоту зари, чьи совершенства выше всех земных совершенств, чья корона…

— Полно, полно, Беатриса! Ты слишком увлеклась своим красноречием: подобная лесть не достойна ни тебя, ни меня.

— И тем не менее я говорю только то, что у меня на сердце, донья Изабелла!

— Верю, добрая моя Беатриса, однако нам обеим не следует забывать совет, который дал нам наш духовный наставник после исповеди. Если вспомнить, как часто ему приходится прощать наши многочисленные прегрешения, то вряд ли мы достойны столь лестных речей. А что касается моей свадьбы, то знай: я согласилась на нее лишь после здравых размышлений, как наследница трона.

— Разумеется, моя добрая повелительница, высокочтимая госпожа! Я счастлива, что высокий долг заставил вас остановить свой выбор на короле Сицилии, тем более счастлива, что все мои друзья в один голос утверждают, будто из его спутника, дона Андреса де Кабрера маркиза де Мойя^[20], при всей его ветрености и легкомыслии тоже выйдет превосходный муж для Беатрисы де Бобадилья!

Сдержанная и гордая Изабелла все же имела наперсниц, и у нее тоже бывали минуты откровенности; Беатриса принадлежала к числу ее ближайших подруг, и как раз сейчас пришла такая минута. Поэтому Изабелла только улыбнулась в ответ на шутливую речь Беатрисы и, отведя прекрасной рукой темный локон с ее лба, заглянула ей в глаза, как растроганная мать смотрит на своего ребенка.

— Если ветреник женится на такой же ветренице, то твои друзья правы, — проговорила она. Затем, немного помолчав, словно вдруг охваченная глубокой задумчивостью, она продолжала уже совсем иным, серьезным тоном, хотя робость, затуманившая ее лицо, и нежное сияние глаз свидетельствовали, что сейчас она говорит скорее как женщина, а не как королева, озабоченная только благом своих подданных. — Никогда не думала, что я, инфанта Кастильская, буду так смущена предстоящим свиданием! Но, чем ближе этот час, тем больше я волнуюсь. Тебе, моя верная Беатриса, я признаюсь: будь король Сицилии так же стар, как дон Альфонс Португальский, так же хил и женоподобен, как монсеньер де Гиень, короче — будь он не столь молод и привлекателен, встреча с ним не вызывала бы у меня такой неловкости.

— Какое странное пожелание, сеньора! Признаюсь, я бы не хотела, чтобы мой дон Андрес был хотя бы на час старше — возраст у него, по-моему, самый подходящий — и уж тем паче, чтобы этот честный рыцарь утратил хоть одно из своих достоинств, телесных или духовных, которыми можно гордиться.

— Но ведь у тебя, Беатриса, совсем другое положение! Ты знаешь маркиза де Мойя, не раз слышала его речи и привыкла к его похвалам и любезностям!

— Святой Яго, покровитель Испании! Не бойтесь этого, госпожа моя: к похвалам и восхищению привыкнуть легче всего!

— Согласна, дочь моя, — отозвалась Изабелла, которая часто называла так свою подругу, хотя сама была моложе ее; позднее, когда она сделалась королевой, это стало обычным ее ласковым обращением к приближенным придворным дамам. — Согласна, но только в том случае, если похвалы и восхищение идут от души и соответствуют истине. Еще неизвестно, что подумает обо мне дон Фердинанд после первой встречи. Я знаю, что он красив, смел и благороден, что он великодушен и тверд в делах веры, что род его так же высок, как его добродетели, — все это я знаю и дрожу при мысли, что окажусь недостойной стать его супругой и королевой.

— Боже милостивый! Хотела б я видеть хоть одного арагонского дворянина, который посмел бы произнести столь дерзостные слова! Ах, сеньора, если дон Фердинанд знатен, то ведь вы еще знатнее, потому что происходите от старшей ветви того же рода; если он молод, вы еще моложе; если он умен, то вы еще умнее; если он пригож, то вы — скорее ангел, чем женщина; если он доблестен, то вы добродетельны; если он изящен, то вы — сама грация; если он великодушен, то вы добры… нет, вы сама доброта; и если он тверд в делах нашей веры, то вы просто святая!

— Полно, Беатриса, полно, хватит! Ты бессовестно льстишь мне. Надо бы тебя побранить за пустые речи, но я знаю, что ты говоришь от чистого сердца.

— Вы слишком скромны, высокочтимая госпожа моя, и потому, замечая достоинства других, часто забываете о своих собственных. Пусть он явится во всем блеске и великолепии своих титулов, — я знаю, что в Кастилии найдется принцесса, которая затмит его и собьет с него спесь, даже если предстанет перед ним лишь с тем, чем ее наделила природа.

— Постой, Беатриса, я ведь ничего не говорила о спеси дона Фердинанда и меньше всего подозреваю его в таком низком пороке. А что касается блеска и великолепия, то мы обе знаем, что при всех настоящих и будущих королевских титулах дона Фердинанда золота в Сарагосе не больше, чем в Вальядолиде. Тем не менее, несмотря на все твои глупые, хоть и дружеские речи, я продолжаю сомневаться, но не в короле Сицилии, а в самой себе. Любого другого принца любой христианской страны я могла бы, наверное, принять холодно или, во всяком случае, так, как приличествует моему полу и положению, но при мысли о том, что подумает обо мне мой благородный кузен, меня бросает в дрожь!

Беатриса слушала с величайшим интересом и, когда ее царственная подруга умолкла, почтительно поцеловала ей руку и прижала к своей груди.

— Пусть лучше дон Фердинанд дрожит, боясь ваших суждений! — ответила она.

— О нет, Беатриса! Мы ведь знаем, что ему бояться нечего: все, что нам известно о нем, говорит в его пользу… Но к чему тратить время на сомнения и предположения? Не следует забывать о своих обязанностях. Отец Алонсо, верно, уже дожидается нас, пойдем к нему!

Принцесса и ее подруга поднялись и отправились во дворцовую часовню, где их исповедник служил мессу. Молитва успокоила Изабеллу, ее робкая душа вновь обрела уверенность. Когда маленькая группа вышла из часовни, запыхавшийся слуга доложил, что прибыл гонец с давно ожидаемым известием: король Сицилии благополучно добрался до Дуэньяса! Теперь все сомнения остались позади. Он находился среди верных ему людей, и откладывать дальше брачную церемонию уже не было никаких оснований.

Известие это безмерно взволновало Изабеллу. Как никогда, она нуждалась в заботах Беатрисы де Бобадилья чтобы с ее помощью обрести внутреннее и внешнее спокойствие, обычно делавшее ее столь привлекательной. Несколько часов, проведенных в размышлениях и за молитвой, постепенно вернули мир ее душе, и вскоре обе подруги вновь встретились в той самой комнате, где читатель увидел их впервые.

— Ты видела дона Андреса де Кабрера? — спросила Изабелла, отнимая руку ото лба, который она поглаживала, пытаясь сосредоточиться.

Беатриса де Бобадилья вспыхнула, затем расхохоталась с такой свободой и откровенностью, какую могла себе позволить только давняя любимица принцессы.

— О да! — ответила она. — Для юноши под тридцать и для воина, утомленного битвами с маврами, дон Андрес сохранил удивительную прыть! Ведь это он принес долгожданную весть, а заодно свою собственную любезную персону в подтверждение истинности своих слов. Несмотря на всю свою опытность, он на редкость многоречив, поэтому, пока вы, моя высокая госпожа, размышляли в уединении, мне оставалось только слушать о всяких чудесах этого путешествия. Похоже, что они добрались до Дуэньяса как раз вовремя: свой единственный кошелек они то ли потеряли, то ли его ветром унесло, — такой он был легкий!

— Надеюсь, этой беде помогли, — заметила Изабелла. — Сейчас из рода Трастамары мало у кого найдется золота в достатке, но и совсем без денег они быть не привыкли.

— Дон Андрес не скупец и не нищий. Здесь, в родной Кастилии, он, без сомнения, знаком со всеми ростовщиками, а те прекрасно знают цену его землям и поместьям, так что король Сицилии ни в чем не будет нуждаться. Кроме того, и граф де Тревиньо, как я слышала, принял их со всем радушием.

— Граф де Тревиньо заслуживает благодарности за такую щедрость. Я этого не забуду. А сейчас, Беатриса, принеси мне письменный прибор. Полагаю, что все-таки следует сообщить королю Генриху эту новость, а также о моем намерении выйти замуж.

— О нет, дорогая моя госпожа, так не делают! Когда девушка, знатная или простого рода, собирается выйти замуж против воли своих родных, она сначала венчается и лишь затем пишет письмо и просит благословения, когда дело уже сделано.

— Вот болтушка неугомонная! Ну, поговорила, и хватит! А теперь принеси мне перо и бумагу. Король не только мой повелитель и государь, но также единственный мой близкий родственник, которого я почитаю как отца.

— В таком случае, донья Хуана Португальская, его царственная супруга и наша прославленная королева, приходится вам матерью? Хороша наставница для невинной и скромной девушки! Нет и еще раз нет, любимая моя госпожа. Вашей благородной матушкой была донья Изабелла Португальская, ни в чем не похожая на свою распутную племянницу.

— Ты себе слишком много позволяешь, донья Беатриса, и порой забываешься! Я желаю написать письмо моему брату и королю!

Изабелла не часто говорила с такой строгостью. Беатриса даже вздрогнула, и слезы выступили у нее на глазах. Поспешно принесла она принадлежности для письма и лишь тогда осмелилась взглянуть на Изабеллу, чтобы прочесть по ее лицу, действительно ли та на нее разгневалась. Но лицо принцессы было вновь прекрасно и безмятежно. Беатриса де Бобадилья поняла, что ее госпожа, поглощенная своими мыслями, уже не сердится, и сочла за благо более не касаться спорного предмета.

И вот Изабелла приступила к своему ставшему знаменитым письму, в котором, словно забыв свою природную застенчивость, заговорила как истинная королева. По договору в Торрес де Гисандо она была признана — если отбросить притязания дочери Хуаны Португальской — законной наследницей трона, при условии, что она не выйдет замуж без согласия короля. Теперь Изабелла приводила доводы в оправдание своего решения, ссылаясь на то, что ее враги, нарушая торжественные обещания, всячески стараются заставить ее вступить в несовместимый с ее достоинством или с ее чувствами брак. Далее она указывала на выгоды объединения королевств Кастилии и Арагона и просила короля благословить предстоящий союз. Письмо было одобрено Хуаном де Виверо и всеми советниками Изабеллы, а затем отправлено Генриху IV с особым гонцом. Сразу же после этого начались приготовления к встрече нареченных.

Уже в ту пору этикет кастильского двора славился своей сложностью. Сразу же возникли затруднения, которые Изабелла устранила со свойственной ей прямотой и спокойствием.

— Мне кажется, — заявил Хуан де Виверо, — что этот брак не может быть заключен, пока дон Фердинанд не признает превосходства нашей Кастилии над Арагоном. Его род — всего лишь младшая ветвь царствующего дома Кастилии, и его королевство было некогда нашей вассальной вотчиной.

Эти слова вызвали всеобщее одобрение, и только принцесса осталась недовольна. С обычной своей грацией и естественностью она указала на все слабые стороны и нежелательные последствия такого предложения.

— Все это справедливо, — сказала она. — Конечно, Хуан Арагонский — сын младшего брата моего царственного деда, но это ничуть не умаляет его королевское достоинство. Помимо Арагона, который, если угодно, уступает нашей Кастилии, он владеет Неаполем и Сицилией, не говоря уж о Наварре, где он тоже правит, хоть и с меньшими основаниями. Кроме того, дон Фердинанд имеет титул короля Сицилии, который перешел к нему после отречения дона Хуана. Так неужели этот коронованный государь должен делать уступки мне? Ведь я всего лишь принцесса и, если Богу не будет угодно, может быть, никогда не взойду на трон! Кроме того, я думаю, что дон Хуан де Виверо забыл, какая цель привела короля Сицилии в Вальядолид. В предстоящем деле нам отведены равные роли — принцессы и принца, двух христиан, намеренных обвенчаться и связать свои жизни воедино узами брака. И не подобает той, кто собирается взять на себя заботы и обязанности жены, начинать совместную жизнь с притязаний, могущих унизить ее повелителя или оскорбить его гордость. Возможно, Арагон и ниже Кастилии, но Фердинанд Арагонский уже теперь во всем равен Изабелле Кастильской, а когда он услышит мои брачные обеты и примет мое преклонение и любовь, — при этих словах Изабелла слегка покраснела, — тогда, как подобает женщине, я первая признаю его превосходство надо мной. Поэтому я не хочу больше слышать о каких бы то ни было условиях, которые могли бы огорчить дона Фердинанда, точно так же, как и меня.

Примечания

13

Вордсворт Уильям (1770–1850) — английский поэт, современник Байрона.

14

Карл V — внук Фердинанда и Изабеллы, король Испании (1516–1556) и германский император.

15

Дон Карлос (Карлос де Виана) — пасынок Хуана II Арагонского; в 1461 г. был отравлен, причем народная молва обвиняла в этом Хуана II.

16

Альфонс Португальский (1433–1481) — с 1438 г. король Португалии.

17

Магистр ордена Калатравы. — В войнах с маврами в Кастилии возникло несколько духовно-рыцарских орденов, обладавших огромными богатствами. Одним из самых могущественных был орден Калатравы, во главе которого стоял магистр Педро Хирон, брат фаворита Генриха IV — Хуана Пачеко.

18

Пикардо Глостерский — герцог Глостер, позднее английский король Ричард III (1438–1485); был от рождения горбат, на что и намекает Беатриса.

19

Фердинанд носил титул короля Сицилии, хотя фактически этим островом правил его отец, Хуан II, арагонский король.

20

Андрес де Кабрера маркиз де Мойя и его будущая жена Беатриса были надежными помощниками Изабеллы в ее борьбе за престол.