В Великом лесу Апачи

Джеймс Уиллард Шульц, 1920

«В Великом лесу Апачи» – это история 17-летнего белого поселенца Джорджа Кросби, который, будучи слишком молод, чтобы служить своей стране во Франции во время Первой мировой войны, становится членом лесной службы в Аризоне, где сталкивается с коварными преступниками и помогает остановить их, заручившись помощью юноши и старцев из племени хопи. Национальный лес Апачи охватывает большую часть округа Гринли, штат Аризона, южную часть округа Апачи, штат Аризона, и часть западного округа Катрон, штат Нью-Мексико. Это было редкое, нетронутое место, далекое от ближайшей железной дороги, где в большом количестве водились гризли, черные медведи, чернохвостые и мексиканские белохвостые олени, а также дикие индейки и голубые тетерева. Книга знакомит читателя с обычаями индейцев, ремеслом пожарных наблюдателей, поднимает вопросы чести, благородства и самоотверженности, погружая в атмосферу дикой природы Америки начала двадцатого века. В издании сохранены и отреставрированы оригинальные иллюстрации Гарольда Кью.

Глава I

Один на вершине Маунт Томас

Двадцать восьмого мая главный лесничий Уинн прибыл к нам из Спрингервилла и сообщил, что берёт меня в пожарные наблюдатели, и работать мне предстоит на вершине Маунт Томас. А ведь это самый высокий наблюдательный пост во всём лесу, и я не осмеливался даже просить о таком назначении, хотя и мечтал о нём! Я был уверен, что его отдадут какому-нибудь опытному пожарному. Мне довелось побывать на вершине Маунт Томас лишь дважды, и каждый раз я провёл там не более часа, но это удивительное место манило меня, и мне очень хотелось остаться там на несколько дней. Первого июня все наблюдатели пожарной службы должны находиться на своих вышках и ровно в девять утра связаться по телефону с главным лесничим в Спрингервилле, рапортовав о готовности к работе. Таким образом, у меня оставалось два дня на сборы и день на дорогу до небольшой хижины, расположенной почти на самой вершине Маунт Томас. Мать и сестра Ханна собрали всю необходимую одежду, банные и кухонные полотенца, провизию, а сам я сшил вместе одеяло и два стёганых покрывала, обмотав их снаружи парусиной, — получился отличный спальный мешок. До этих пор я держал в руках только небольшое ружьё двадцать второго калибра, из которого можно было подстрелить индейку, белку или даже койота. Но теперь мне нужно было настоящее оружие, и мать разрешила взять винчестер калибра 30–30, принадлежавший дяде Кливленду. Он оказался хорошо смазанным, а ствол изнутри блестел, как новенький серебряный доллар. Я пообещал, что таким он и останется.

В последний день мая сразу после завтрака мы с дядей Джоном — так я зову отчима — нагрузили двух крепких лошадей моими вещами и затем, сами взобравшись верхом, направились к Маунт Томас. Поднявшись на Амбурон Пойнт, что на краю нашего овсяного поля, меж восточного и западного рукавов реки, и пройдя ещё семь миль по лесу и долине, мы вышли к восточному рукаву, где течение, освободившись от тесных оков горного каньона, извивается в сочной луговой траве на протяжении мили. Здесь, к западу от долины, из пологих, покрытых сосновым бором склонов поднимаются Красные, или, как их называют многие местные жители, Цветные, горы. Это огромные застывшие потоки красной лавы, в которых попадаются отверстия, служащие, по словам некоторых наших охотников, берлогой медведям во время зимней спячки и надёжным убежищем для горных львов, выкармливающих там своих детёнышей.

Огибая небольшую полосу леса у подножия холмов, мы увидели, как в паре сотен ярдов впереди внезапно выскочили три койота и бросились наутёк прямо по открытому лугу — так быстро, что казались длинными серыми змейками, расчерчивающими зелёную траву. Они всё время оборачивались прямо на бегу, но смотрели не на нас, а в сторону леса, откуда выскочили.

— Что-то их хорошенько напугало. Давай-ка посмотрим, — обратился ко мне дядя Джон; да мне и самому стало любопытно. Мы оставили вьючных лошадей пастись на лугу и, не успев пройти и пятидесяти ярдов вглубь леса по следам, оставленным койотами, вышли к роднику, в котором кто-то совсем недавно взбаламутил воду, а на покрытом густой чёрной грязью берегу увидели огромные отпечатки лап медведя гризли. В нескольких ярдах от родника мы обнаружили наполовину обглоданный скелет крупного самца чернохвостого оленя. Но медвежьи следы заинтересовали дядю Джона намного больше:

— В этих горах только один медведь может оставить такие огромные следы — старина Двойная Порция.

Внезапно ветер переменился, и нам в лицо ударил резкий медвежий запах; почуяв его, лошади взвились, и мы оба чуть не выпали из седла. Удержать их было невозможно; они вынесли нас из леса также стремительно, как оттуда чуть раньше убежали койоты. Успокоить напуганных скакунов удалось лишь у берега ручья, а затем мы заставили их вернуться к вьючным лошадям, которые тихонько паслись и, по-видимому, не подозревали о близости огромного медведя.

— Опять везёт как покойнику! — проворчал дядя Джон, когда мы снова вышли на тропу. — Старина Двойная Порция устроил себе отменную трапезу — уверен, он утащил оленя у горного льва, — а у меня нет времени, чтобы подождать, когда он вернётся закончить свой ужин! Да и если бы было время, что толку — ружья-то с собой нет!

— Я могу дать тебе свою винтовку, и ты подстережёшь его сегодня вечером, — предложил я.

— Времени нет! Ты ушёл из дома, и теперь доить десяток коров по утрам и вечерам — моя забота, — ответил он. — А то была бы прекрасная возможность подстрелить старого мясоеда!

После непродолжительного молчания он добавил:

— Ставлю десять к одному, что он не вернётся к оленьему трупу до ночи, по крайней мере, пока не стемнеет, но выслеживать его в одиночку совсем не хотелось бы — в темноте немудрено и промахнуться. А если выстрел просто ранит его, придётся иметь дело с разъярённым чудовищем! И вряд ли это закончится для меня благополучно.

Медведь этот бродил по нашим краям около семи лет. В первый раз его заметил Генри Уиллис из посёлка у подножия Эскудильи; сомнений нет, что тот пришёл с хребта Могольон в Нью-Мексико. Однажды Генри отлавливал заблудившийся скот и заметил небольшое стадо, мирно пасущееся на лугу. Внезапно из леса выскочил медведь и ринулся в самую его гущу, одним махом убил лежащего на земле молодого бычка, а затем набросился на корову, которая в этот момент пыталась встать, сбил её с ног, снова повалил на землю и прикончил одним ударом своей огромной лапы. Тут ветер донёс до него запах Уиллиса, и медведь скрылся в лесу. Уиллис поспешил домой за подмогой и пришёл обратно выслеживать медведя, который, по его расчётам, должен был вернуться к своей убитой добыче, но тот появился, лишь когда уже совсем стемнело, долго водил их за нос и скрылся, громко сопя, и никогда больше не возвращался на это место. Только некоторое время спустя поселенцы поняли, что у этого медведя есть особая привычка — проголодавшись, убивать сразу двух животных, — и потому его прозвали Двойной Порцией. Ему не каждый раз удавалось прикончить двоих — второй жертве порой удавалось убежать, отделавшись парой глубоких царапин, либо израненной настолько, что она впоследствии погибала. Те, кто лучше всего знал все проделки Двойной Порции, утверждали, что за год он съедает говядины на две тысячи долларов. И, конечно, многие пытались положить конец его кровавой карьере. Но тот прекрасно умел обходить ловушки, даже самые изощрённые, никогда не прикасался к отравленному мясу и быстро оправлялся от лёгких ран, нанесённых случайно заметившими его наездниками. Все, кому довелось его увидеть, утверждали, что это зверь огромных размеров, которого невозможно спутать ни с каким другим. На голове и груди у него красовались белые пятна. Ассоциация скотоводства округа Апачи назначила награду в размере двух сотен долларов тому, кто убьёт медведя. Я задал себе вопрос — осмелюсь ли я попытаться получить её, если увижу старину при свете дня?

Мы продолжили путь по лугу, пересекли протекавший в конце него ручей и вступили в густой ельник, покрывавший крутые склоны Маунт Томас. Местами ещё лежал снег, порой глубиной в пять или шесть футов. Но рабочие из Лесной службы, занимавшиеся починкой телефонной линии, уже побывали на вершине с вьючным обозом, поэтому дорога была хорошо утоптана, и ехать по ней было одно удовольствие. Внизу виднелся сосновый лесок, который мы недавно миновали; трава была усыпана яркими цветами, а на ветвях щебетали разноголосые птицы. Но здесь, под тяжёлыми кронами устремлённых ввысь молчаливых сосен, сгущался мрак, и меня поневоле пробирала дрожь. Отдельные поваленные деревья походили на обглоданные кости, разбросанные по усыпанной опавшими иголками земле. Ничто не цвело, за исключением лишь редких черничных кустиков, и ни одна птица не нарушала покой леса, кроме пары тихих и неприметных канадских кукш. Я вздохнул с облегчением, когда на высоте приблизительно 11000 футов мы вышли на гребень, и яркий солнечный свет брызнул нам в лицо. Над нами высилась совершенно голая и вытянутая вершина горы, окаймлённая сверкающим на солнце снегом. Мы пересекли небольшую полянку и вышли к крошечной хижине. Вокруг неё цвели цветы и пели птицы, сновали белки и бурундуки. Мы спешились у самого крыльца, четыре на шесть футов, и, разгрузив лошадей, свалили мои пожитки в кучу. Ключом, выданным мне в Лесной службе, я отпер тяжёлый висячий замок, и мы оказались в маленькой комнате размером десять на двенадцать футов, в которой едва можно было развернуться. Хижина была сколочена из тонких брёвнышек — единственного строительного материала, доступного на такой высоте. В ней было два небольших окна, в одном углу стояла маленькая дровяная плита, напротив — узкая койка из жердей. У стены, на которой висел телефон, разместился столик. Большую часть пространства занимал огромный сундук для провизии из оцинкованного железа, служившего надёжной защитой от белок и крыс.

— Ну вот и добрались. Славное местечко! Тепло, светло и мухи не кусают, — произнёс дядя Джон, хорошенько осмотревшись. — Правда, свежего воздуха тут хоть отбавляй — через щели в стене и кошка пролезет! Надо бы их заткнуть.

— Это совсем ни к чему — свежий воздух мне как раз нравится, — ответил я, даже не подозревая, как скоро изменю своё мнение о просветах в стенах. Мы внесли вещи внутрь и разложили их по местам, а затем наскоро приготовили обед. Было около двух часов дня, когда дядя Джон сообщил, что ему пора возвращаться домой, чтобы успеть подоить коров. В этот момент раздалось два коротких телефонных звонка. Я посмотрел на висящую рядом с аппаратом карточку, понял, что звонок предназначался мне, и снял трубку.

— Это ты, Джордж? — громкий голос лесничего Уинна был слышен даже дяде Джону.

— Да, я на месте, — ответил я.

— Рад слышать. С Грине Пик сообщают о пожаре на 38-м градусе. Сходи на вершину и сообщи, что увидишь.

— Уже иду, — ответил я и положил трубку.

— Ха! Вот и работа нашлась. Ну, мне пора, — сказал дядя Джон.

Я помог ему вывести освобождённых от груза лошадей на тропу и вполне бодро попрощался. Но как только он скрылся из виду за карликовыми елями, моя хижина перестала казаться мне уютной и наполненной тёплыми солнечными лучами, как представлялось поначалу. «Ну, хоть ты и один, это не повод чувствовать себя одиноким!» — отругал я сам себя, вернулся в хижину за винтовкой и направился к вершине по круто уходящей вверх тропинке, петляющей среди редких потрёпанных ветром сосен. По пути мне попадались глубочайшие сугробы — некоторые из них достигали тридцати и более футов.

Голая каменистая вершина этой горы достигает четверти мили в поперечнике, а в центре находится небольшое углубление, вроде седловины. На юго-восточном краю имеется каменный выступ округлой формы, доходящий до пятидесяти метров в высоту, — на нём и расположена пожарная вышка. С другого края — крутой обрыв, но меньшей высоты. Я направился прямиком к вышке — восьмиугольному и восьмиоконному строению с конической крышей. Места в нём было ровно столько, чтобы уместились центральная картографическая стойка, крошечная печка и стул. Я отпер дверь, вошёл внутрь и, оглядевшись, сразу увидел пожар: огонь полыхал на севере, приблизительно в пятнадцати милях от моей вышки, возле озера Конаро. Я подошёл к картографической стойке с южной стороны. Она представляла собой подставку, на которой закреплена круглая медная пластина диаметром в фут, разделённая на триста шестьдесят градусов, с вращающимся прицелом в центре, очень напоминающим геодезический уровень. Я поворачивал его до тех пор, пока он не указал точно в направлении поднимающегося от пожара столба дыма. Отметка в триста шестьдесят градусов соответствует северу. Сейчас стрелка уровня указывала на деление в десять градусов, о чём я и сообщил в управление по телефону. Наблюдатель с Грине Пик видит тот же самый огонь в направлении тридцати восьми градусов. Главному лесничему остаётся лишь найти на карте леса точку пересечения линий, соответствующих десяти и тридцати восьми градусам, и послать туда пожарных. Вскоре я услышал телефонный звонок с пожарной станции Синеги. «Пожар в самом Шип Спрингс. Отправляйтесь туда как можно скорее», — прозвучали слова лесничего. Шип Спрингс находится примерно в миле от озера Конаро.

Теперь можно было спокойно возвращаться в хижину, но я немного помедлил, разглядывая открывшийся мне с вершины пейзаж, — целый огромный мир вдруг предстал перед моими глазами. Далеко на севере, за простирающейся на несколько сотен миль пыльной пустыней, я видел острые выступы Хопи Индиане, а чуть ближе, к северо-востоку, — Зуньи Баттс. На востоке, со стороны Нью-Мексико, насколько хватало глаз, угрюмо тянулся покрытый тёмными лесами хребет Могольон. Раскинувшийся на сотни миль к югу лес окружали зыбкие очертания Грэхэм — Маунтине, прятавшие страну раскалённых песков, иначе моему взору предстали бы пустыни Олд-Мексико, расположенные более чем в трёхстах милях от моего пункта наблюдения. К западу, за хребтом Сьерра-Анча скрывалось огромное водохранилище Рузвельт. Я видел его на фотографиях: и огромную дамбу, и бескрайние поля зерновых, люцерны, хлопка, и рощицы фруктовых деревьев — всё это питали его воды. Мне было известно, что наши солдаты днём и ночью охраняли дамбу от немецких разведчиков. А мы, пожарные наблюдатели, построили на вершинах хребта дозорные башни, чтобы беспощадный огонь не смог уничтожить великий лес и осушить реки, сплетающиеся в эту удивительную оросительную систему. Прямо подо мной устремлялись к востоку потоки Блэк-Ривер, а течение Уайт-Ривер, разделившись надвое, направлялось к западу и к югу — то были основные артерии, наполняющие озеро Рузвельт Лэйк живительной влагой. Я дал себе слово, что никогда не допущу, чтобы по моей вине огонь уничтожил лес, давший жизнь многочисленным истокам этих рек.

Мои предшественники-пожарные рассказывали о своих находках под каменным выступом, на котором установлена наблюдательная вышка, — крошечных кусочках бирюзы и бусинах из чёрного сланца. Я вышел наружу и остриём ножа принялся скоблить глинистую землю и песок, занесённые ветром и дождями в расселины между камнями. Не прошло и пары минут, как мне попались две чёрные каменные бусины, — одна из них была так мала, что я сумел подцепить её только при помощи ножа, и не решался положить рядом на камень, боясь снова потерять. Свою добычу я отнёс на вышку и начал измерять размеры бусин с помощью диска картографической стойки. Диаметр бусины достигал шестнадцатой доли дюйма, а толщина стенки — менее тридцать второй. Через такую маленькую дырочку обычная иголка не пройдёт. «Вот это уже интересно!» — подумал я. Почему индейцы оставили тут бусины — и что это были за индейцы?

И как они мастерили такие крошечные вещицы? Я убрал свои находки в конверт с печатью Лесной службы и вышел наружу в надежде отыскать ещё бусин. Было около пяти часов вечера; я продолжал свои раскопки до тех пор, пока не стемнело и пришлось оставить это занятие. Зато теперь у меня в руках были настоящие сокровища: два наконечника для стрел, причём один из них из чего-то наподобие стекла, а второй — кремнёвый, пятьдесят три бусины из камня чёрного, серого, красного и жёлтого цветов, размер которых не достигал и четверти дюйма, а в большинстве своём был вполовину меньше. От таких находок я был в полном восторге. Теперь будет чем заниматься целыми днями, пока слежу за лесными пожарами! Во мне разгоралась уверенность, что, приложив силы, я смогу найти ценные изделия древних индейских мастеров. Но надвигалась ночь, и я поспешил по круто уходящей вниз тропинке к своей хижине, однако, не дойдя до неё, внезапно застыл как вкопанный: еле различимая тень проскользнула между сосен за хижиной, и тень эта, несмотря на размытые очертания, без сомнения, принадлежала человеку!