Кровавое Евангелие

Джеймс Роллинс, 2013

Сильное землетрясение в районе древней израильской крепости Масада обнажило неизвестное захоронение, сокрытое в недрах горы. На осмотр находки прибыли трое специалистов – сержант спецназа США Джордан Стоун, священник из Ватикана Рун Корца и археолог Эрин Грейнджер. Захоронение оказалось частью подземного храма с таинственным саркофагом. Сохранившиеся знаки свидетельствовали о том, что некогда здесь была спрятана священная книга. По легенде, Иисус Христос начертал ее собственной кровью, заключив в ней тайну своей божественности…

Пролог

73 год н. э., весна

Масада, Израиль

Мертвые продолжали петь.

В трехстах футах над головой Елеазара звучал хор девятисот иудейских повстанцев, словно назло римскому легиону, стоящему перед воротами крепости. Защитники поклялись, что лишат себя жизни, но не сдадутся. Эти заключительные молитвы, звучащие с высоты и обращенные к Небесам, эхом раскатывались по туннелям, прорытым внизу вокруг центральной части горы Масада.

Мысленно простившись со стоящими под горьким палящим солнцем обреченными людьми, Елеазар усилием воли оторвал свой пристальный взгляд от крыши коридора, пробитого в известняковой скале. Как он хотел сейчас стоять позади них и петь с ними, с теми, кто должен будет отдать свою жизнь в последнем бою. Но судьба предрекла ему другое место.

Иной путь.

Он держал в руках этот драгоценный предмет; нагретый солнцем камень, размером с новорожденного ребенка, лежал у него на руке между ладонью и локтем. Бережно прижимая камень к груди, он протиснулся в грубо прорубленный проход, ведущий к центру горы. Каменотесы заложили зев прохода камнями. Никто из живых не мог последовать за ним.

Семь сопровождающих его воинов с факелами в руках выстроились в цепь впереди него. Мысленно они все еще наверняка были со своими братьями, с теми девятью сотнями воинов, оставшихся наверху, на залитом солнцем плато. Крепость пребывала в осаде уже не один месяц. Десять тысяч римских легионеров, расположившихся вокруг и разбив немыслимое число лагерей, окружили эту гору с расположенным на вершине городом-крепостью столь плотным кольцом, что ни один человек не мог ни войти, ни выйти из него. Закончив песнопение, восставшие поклялись лишить жизни и самих себя, и членов своих семей еще до того, как римляне преодолеют крепостные стены. Они молились, готовя себя к тому, чтобы убить невинных.

Мое место среди них.

Миссия Елеазара была столь же тяжкой, как камень в его руках. Его мысли постоянно возвращались к тому, что ожидало их внизу. Подземный храм. Он провел много часов в молитве в этом храме, стоя на коленях на каменных плитах, пригнанных настолько плотно друг к другу, что и муравей не смог бы проползти между ними. Он досконально изучил гладкие стены храма и его высокий сводчатый потолок. Его восхищала превосходная ручная работа мастеров, трудом своим сотворивших это святое место.

Но даже и тогда не осмелился он смотреть на саркофаг, стоящий в этом храме.

Та нечестивая, порочная надпись передавала самое святое слово Всевышнего.

Он плотнее прижал камень к груди.

Прошу тебя, Всевышний, освободи меня от этого бремени.

Эта последняя молитва, как и тысячи предыдущих, осталась без ответа. Жертвы восставших, оставшихся наверху, должны быть прославлены. Источник их ужасающей решимости и воли должен служить более возвышенной цели.

Дойдя до сводчатого входа в храм, Елеазар не мог решиться сделать шаг внутрь. Воины из его свиты, теснясь и толкая друг друга, занимали привычные места. Прижавшись лбом к холодной стене, он молил Всевышнего смягчить его страдания.

Никто не вышел из храма.

Его пристальный взгляд метался из стороны в сторону, пытаясь увидеть то, что происходит внутри. Мерцающий свет факелов, дрожащие тени на каменных блоках, из которых была сложена арочная крыша… Струи дыма, завиваясь, поднимались вверх, ища выход, но выхода не было.

Выхода не было не только для дыма, но и ни для кого из них.

Наконец его глаза остановились на той самой девочке, которую держали воины, на ее коленках. При взгляде на нее у Елеазара от жалости защемило сердце, но при этом он ни на секунду не забыл о возложенной на него миссии. Он надеялся, что она закроет глаза и ему не придется смотреть в них, когда наступит ее конец.

Вода в глазах…

Вот так его давно умершая сестра описывала эти невинные глаза, глаза своей дочери, своей маленькой Азувы.

И вот сейчас Елеазар пристально смотрел в глаза своей племянницы.

Все еще детские глаза — но на него смотрели отнюдь не глаза ребенка. Она уже успела повидать такое, чего ребенок видеть не должен. А скоро она уже ничего не сможет увидеть.

Прости меня, Азува.

Шепча последнюю молитву, он подошел к освещенному факелами саркофагу. Слабеющий огонь факелов отражался от беспокойных глаз одного из семи воинов, ожидающих его. Много дней сражались они с римлянами, зная, что для них концом битвы явится их собственная смерть, но такой конец их не радовал. Он кивнул им и человеку в мантии, стоявшему среди них. Девять взрослых мужчин собрались для того, чтобы принести в жертву ребенка.

Стоявшие рядом с девочкой мужчины поклонились Елеазару, словно святому. Но не знали они правды: не знали, насколько нечистым он был. Только он да еще тот, кому он служил, знали это.

У всех мужчин были кровавые раны; некоторым их нанесли римляне, другие получили свои раны от девушки, которую они пленили.

Пурпурное одеяние, которое на нее надели против ее воли, было слишком велико для нее, и она казалась в нем еще меньше, чем была на самом деле. Ее грязные руки сжимали разорванную куклу, сшитую из смуглой кожи, цвет которой был таким, какой бывает после загара в Иудейской пустыне; одна пуговица, пришитая вместо глаза, была оторвана.

Сколько же лет назад он подарил ей эту куклу? Елеазар помнит, каким восторгом вспыхнуло ее худенькое личико, когда он, опустившись на колени, протянул ей ее. Вспомнил, как раздумывал над тем, сколько солнца могло попасть в это маленькое тело, чтобы лицо девочки излучало такой свет, так ярко сияло оно радостью и весельем при виде такого скромного подарка, сшитого из кожи и материи.

И вот он искал ее лицо сейчас, искал тот самый солнечный свет.

Но видел лишь смотрящую на него темноту.

Она, оскалив зубы, зашипела.

— Азува, — обратился он к ней.

Глаза, когда-то спокойные и прелестные, как глаза лани, посмотрели на него с дикой ненавистью. Она глубоко вдохнула и плюнула горячей кровью ему в лицо.

Елеазар пошатнулся, с изумлением почувствовав что-то мягкое, шелковистое на лице и ощутив железный запах крови. Дрожащей рукой он обтер лицо. Опустившись перед ней на колени, кусочком ткани стер кровь с ее подбородка и сразу отбросил от себя запачканную кровью тряпочку.

А потом он услышал это.

И она тоже.

Елеазар и Азува одновременно вскинули головы. Из всех, кто был в храме, только они слышали пронзительные крики, донесшиеся сверху, с плато на вершине горы. Только они узнали, что римляне пробились сквозь ряды защитников крепости.

Резня наверху началась.

Человек в мантии, заметив их движение, сразу понял, что произошло.

— У нас нет больше времени.

Елеазар посмотрел на человека в пыльной коричневой мантии, старшего среди них, того, который требовал, чтобы этого ребенка крестили, несмотря на весь царивший кругом ужас. Годы избороздили морщинами бородатое лицо старшего. Мрачные, непроницаемые глаза были закрыты. Губы беззвучно произносили молитву. Лицо выражало твердость человека, уверенного в своей непогрешимости.

Наконец эти святые глаза снова раскрылись и нашли лицо Елеазара; они смотрели так, словно хотели проникнуть в его душу. И это вызвало в его памяти другой взгляд другого человека, и было это много лет назад.

Дабы скрыть стыд, Елеазар отвернулся.

Воины обступили раскрытый каменный саркофаг в центре храма. Вырубленный в цельной глыбе известняка, он мог вместить в себя трех взрослых мужчин. Но вскоре он станет местом заточения лишь для одной этой маленькой девочки.

Во всех углах тлели погребальные костры из мирты и ладана. В их благовонном аромате Елеазар ощущал и другие запахи, вызывающие тревогу: запахи горьких солей и едких пряностей, подобранных и смешанных так, как предписывалось в древних наставлениях ессеев^[1].

Все было готово к свершению ужасного действа.

Елеазар в последний раз склонил голову, моля Всевышнего направить их по иному пути.

Возьми меня, но не ее.

Но каждому из них в соответствии с ритуалом предназначалось исполнить назначенную ему роль.

Девушки, лишенной невинности.

Рыцаря Христова.

Воителя.

Одетый в мантию старший заговорил. Его замогильный голос ни разу не дрогнул.

— На то, что мы должны совершить, есть воля Всевышнего. Ради сохранения ее души. И душ остальных. Так берите же ее!

Но не все пришли сюда по доброй воле.

Азува вырвалась из державших ее рук и бросилась к выходу, проворная, как молодая косуля. Лишь один Елеазар смог опередить и поймать ее. Он ухватил девушку за запястье. Она отбивалась, стараясь разжать его руку, но он был сильнее. Мужчины обступили их. Азува, прижав к груди куклу, бросилась на колени. Она выглядела такой несчастной и маленькой.

Старший подал знак стоящему рядом воину.

— Да свершится.

Шагнув вперед, воин ухватил руку Азувы, вырвал из нее куклу и отшвырнул ее прочь.

— Нет! — с плачем выкрикнула она; это было первое слово, вылетевшее из ее слабого горла, произнесенное жалким, детским голосом.

Азува снова вырвалась и с неистовой силой бросилась вперед. Она прыгнула на ненавистного ей война, обхватила ногами его талию и, свалив его на каменный пол, вцепилась зубами и ногтями ему в лицо.

Два других воина бросились ему на помощь. Оттащив взбешенную девочку, они прижали ее к полу.

— Тащите ее в усыпальницу! — приказал старший.

Двое державших ее мужчин застыли в нерешительности, попросту опасаясь сделать хоть какое-то движение. Ребенок, казалось, подчинил их своей воле.

Елеазар видел, что ее озлобление вызывают не воины, прижавшие ее к полу. Ее взгляд был прикован к тому, чего она только что лишилась.

Он поднял разорванную куклу и положил ее перед окровавленным лицом девочки. Когда она была младше, именно это часто успокаивало ее. Игрушка как живая дрожала в его руке. Порывшись в ворохе воспоминаний, роившихся в его голове, Елеазар увидел ее вместе со смеющимися сестрами, играющими под ясным солнцем этой самой куклой.

При виде куклы ее взгляд смягчился, стал менее суровым. Азува перестала биться и, высвободив одну руку из сжимавшей ее мужской руки, протянула ее к кукле.

Когда ее пальцы коснулись игрушки, ее тело обмякло, словно она покорилась судьбе, поняв, что избежать ее невозможно. Как это бывало с нею в раннем детстве, она обрела свое единственное утешение — свою подругу-куклу. Азува не хотела идти во тьму одна. Поднеся игрушку к лицу, она прижала крохотный куклин носик к своему носу — так она в детстве успокаивала себя.

Елеазар жестом руки приказал мужчинам отойти и поднял успокоившуюся девочку. Он бережно прижал ее холодное тело к своей груди, и она, как это бывало в прежние времена, прильнула к нему. Он молился, прося Всевышнего дать ему силы на то, чтобы исполнить это праведное действо. Камень, который он прижимал к телу свободной рукой, напомнил ему о клятве, которую он дал.

Старший, стоящий в стороне, затянул молитвы, связывая воедино жертву, принесенную наверху, и эту жертву в подземном храме, используя старинные магические заклинания, священные слова, подбрасывая при этом щепотки ладана в маленькие погребальные костры. А в это время на плоской вершине горы восставшие лишали жизни своих соплеменников, спасая их от римлян, пробившихся через ворота.

Эта трагическая расплата кровью создавала долг, покрыть который надо было здесь.

Держа в руке камень, Елеазар вместе с девочкой приблизился на несколько шагов к саркофагу, который к этому времени почти наполнился до самых краев, жидкость в нем чуть шумела, и ее поверхность поблескивала в свете факелов. Сейчас это была миква — ритуальная ванна, в которую погружаются желающие совершить очистительное омовение.

Но не благословенная вода, а вино наполнило ванну. Повсюду на полу стояли пустые глиняные кувшины.

Подойдя к усыпальнице, Елеазар заглянул в ее черную глубину. При свете факелов вино казалось кровью. Азува уткнулась лицом ему в грудь. А его самого переполняла горькая печаль.

— Давай, — приказал старший.

Прижав в последний раз маленькое тело девочки к себе, он услышал, как она всхлипнула. Елеазар посмотрел в темный дверной проем. Он мог бы еще спасти ее тело, но только в том случае, если обречет ее душу на вечные муки, а также и свою. Намеченное ужасное действо было единственным праведным путем ее спасения.

Воин самого высокого ранга, приняв девочку из рук Елеазара, держал ее над раскрытой усыпальницей. А она прижимала к груди куклу, в ее глазах застыл ужас, когда он наклонил ее над поверхностью вина. И остановился. Она отыскала глазами глаза Елеазара. Он протянул к ней руку, но почти сразу отдернул ее назад.

— Да будет благословен господин наш Всевышний, пребывающий на Небесах, — речитативом произнес старший.

А над ними вдруг смолкли все песнопения. Азува склонила голову, как будто тоже услышала это. Елеазар представил себе кровь, впитывающуюся в песок и проникающую вниз, в глубь горы. Все должно быть сделано немедленно. Многие смерти наверху дали сигнал к тому, чтобы закрыть усыпальницу — то будет финал этого мрачного действа.

— Елеазар, — промолвил старший. — Пора.

Елеазар держал в руках бесценный камень, священный секрет которого заключался в том, что подвинуть его вперед можно было, только приложив к нему большое усилие. Держа камень в руках, Елеазар почти не чувствовал его веса — сердце заставляло его глубоко и часто дышать.

— Этому суждено свершиться, — сказал человек в мантии, и сейчас его голос звучал мягче, чем прежде.

Елеазар не поверил этому голосу, а потому и не ответил. Он подвинул девочку ближе.

Старший опустил ее в вино. Она, барахтаясь в темной жидкости, хваталась маленькими пальчиками за каменные стенки своего гроба. Красная жидкость, перехлестывая через края, растекалась по полу. Ее глаза с мольбой смотрели на Елеазара, когда он клал камень, который до этого держал в руках, ей на грудь — а потом нажал на него. Под действием веса камня и усилия его дрожащей руки ребенок глубоко погрузился в винную ванну.

Азува больше не сопротивлялась и лишь плотнее прижимала куклу к груди. Она лежала так спокойно, словно уже была мертвой. Ее губы двигались, произнося слова, которые были не слышны, потому что ее маленькое лицо было под слоем вина.

Какими же были эти последние слова?

Елеазар знал, что этот вопрос будет тревожить его до конца дней.

— Прости меня, — задыхаясь, произнес он. — И прости ее.

Вино, пропитавшее рукава его сутаны, казалось, жгло ему кожу. Все время, пока старший не закончил молитвы, он смотрел на ее недвижное тело.

И время это показалось ему вечностью.

Наконец молитва закончилась и можно было встать. Утопленная Азува осталась на дне, навеки придавленная весом священного камня, ставшего ее вечным стражем. Елеазар сотворил молитву о том, чтобы это действо очистило ее душу, о вечном раскаянии за порчу, которую она несла в себе.

Моя маленькая Азува…

Он рухнул на саркофаг.

— Закрыть его, — приказал старший.

Известняковая плита, поддерживаемая веревками, опустилась на свое прежнее место. Мужчины замазали стыки плиты и саркофага жидкой смесью золы и извести, чтобы связать камни между собой.

Елеазар провел ладонями по стенам ее темницы, словно это прикосновение успокаивало ее. Но ей уже не нужно было успокоения.

Он приник лбом к суровому бездушному камню. Это был единственно возможный путь. Все было сделано во имя высшего блага. Но все эти правдивые доводы не облегчают боли. Ни его боли, ни ее.

— Ну, пошли, — сказал старший. — Мы сделали то, что должно было быть сделано.

Елеазар с шумом наполнил легкие грязным зловонным воздухом. Воины, кашляя, направились к выходу, шаркая по каменному полу. А он стоял один вместе с ней, покоящейся в сырой усыпальнице.

— Ты не можешь дольше оставаться здесь, — обратился к нему старший, стоя в дверном проеме. — Ты должен идти другим путем.

Елеазар, спотыкаясь, пошел на голос; слезы, застилавшие глаза, почти ослепили его.

Как только они уйдут, усыпальница будет скрыта, проход к ней исчезнет. Ни одно живое существо не запомнит места, где он находится. Любой, кто осмелится пройти к нему, лишится жизни.

Елеазар почувствовал на себе пристальный взгляд старшего.

— Ты сожалеешь о том, что дал клятву? — спросил он. В его голосе слышались жалость и сочувствие, но также и неколебимая твердость.

Эта твердость и явилась причиной того, что Христос называл их старшего «Петрус», что значит «Камень». Он был апостолом, которому суждено было стать основателем новой Церкви.

Елеазар встретил этот пристальный каменный взгляд.

— Нет, Петр, я не сожалею.

Примечания

1

Ессеи — название иудейской секты, существовавшей, по предположениям, в период земной жизни Христа, но не упомянутой в Библии.