Глубина. Фридайвинг и новые пределы человеческих возможностей

Джеймс Нестор, 2015

Во время обычной журналистской командировки в Грецию Джеймс Нестор увидел такое, от чего пришел в полное замешательство: человек нырнул на глубину 100 метров (высота тридцатиэтажного дома) на одном вдохе и вернулся через четыре минуты невредимым и улыбающимся. Может, это мошенничество? Или фридайверы имеют сверхчеловеческие способности? Но автор с удивлением обнаружил навык глубоко нырять и несколько минут не дышать и у себя самого. Это откровение стало началом большого расследования, о котором Нестор рассказывает в своей книге. Погружаясь все глубже в океан, он наблюдает за китами, тюленями и акулами – но прежде всего за людьми, которые расширяют наши представления о возможном. Глубина, оказывается, скрывается в каждом из нас: невероятные способности заложены глубоко в нашем сознании и наших генах.

— 18

метров

«Аквариус» — единственная в мире подводная научная станция. Типовой двухэтажный домик бирюзового цвета в Ки-Ларго, во Флориде, для нее то же, что Хьюстон для космических станций. Перед домом почтовый ящик, подпертый шлакобетонным блоком и прикрепленный кабельным хомутом к штабелю старых досок. Белый гравий покрывает подъезд к дому, у которого припаркованы грязные автомобили, выпущенные десяток лет назад. Пройдите мимо зловещего забора из металлической сетки-рабицы, поднимитесь по деревянным ступеням — и вы обнаружите стеклянную раздвижную дверь, которая ведет прямо в комнату, обшитую фанерой производства 1970-х гг. Пункт управления «Аквариусом» находится справа.

Управление осуществляется фактически из общежития. В вестибюле — дубовые шкафы, в гостиной — потертые диваны, расставленные под странными углами, а на кухне загорелые парни в шортах и бейсболках, надетых козырьками назад, едят разогретую в микроволновке лапшу.

Сол Россер, руководитель службы управления, приглашает меня к наблюдательному пульту. Тридцатидвухлетний Россер проработал в «Аквариусе» два года; он одет в черную тенниску, мешковатые коричневые штаны, белые носки и черные ботинки — неофициальную униформу инженера на отдыхе. Перед ним, на секционном столе, три компьютерных монитора, красный телефон и регистрационный журнал. Россер жмет мне руку, затем извиняется. Ему необходимо ответить на звонок.

— Мазь, — прорывается сквозь треск динамика женский голос.

— Вас понял, мазь, — говорит Россер.

— Наношу мазь, — говорит голос.

— Вас понял, наношу мазь, — снова Россер.

Изображения с десятков камер выведены на один из расположенных перед Россером компьютерных мониторов. Мы видим руку, наносящую мазь на колено.

— Мазь нанесена, — говорит голос.

— Вас понял, мазь нанесена, — говорит Россер.

Россер вручную вносит каждое слово в регистрационный журнал. Динамик умолкает. Россер смотрит, как женщина закрывает крышечкой тюбик мази. Секунду спустя вторая камера показывает женщину под другим углом, со спины; она входит в крошечную комнатку и кладет мазь в маленький белый комод. Картинка нечеткая, похоже, будто трансляция идет из открытого космоса. Только в нашем случае на экране молодая блондинка в майке и бикини; в некотором роде это делает пункт управления «Аквариусом» еще больше похожим на комнату в общежитии.

— Перехожу на прием, — хрипит голос женщины в динамике.

— Перехожу на прием, — откликается Россер.

Женщину зовут Линдси Дейнан. Она исследователь губок из Университета Северной Каролины, Вилмингтон. Дейнан уже восемь суток на «Аквариусе» и поднимется на поверхность только через два дня. У нее на колене царапина, которую нужно полечить и подержать на солнечном свете, чтобы она зажила. Но ни то ни другое в ближайшее время не случится. На «Аквариусе» нет ни солнца, ни врача. А если Дейнан откроет задний люк и попытается сразу подняться на поверхность, она, вероятно, погибнет — ее кровь закипит и, скорее всего, хлынет из глаз, ушей и других отверстий.

Во имя науки Дейнан и пятеро других исследователей-акванавтов добровольно согласились подвергнуться воздействию давления примерно в 2,5 атмосферы (такое давление бывает на двадцатиметровой глубине), чтобы получить возможность нырять столько, сколько захочется, не беспокоясь по поводу декомпрессионной болезни. Единственное требование заключается в том, что, прибыв на «Аквариус», который находится на расстоянии 11 км от берега, где располагается пункт управления станцией, акванавты должны пробыть там полторы недели, пока не будет выполнена программа. Потом их ждет семнадцатичасовая декомпрессия, их тела снова адаптируются к давлению на суше, а азот будет безопасно выведен из организма.

Во имя своего исследования я приехал сюда, чтобы узнать, что дают этим ученым десять дней пребывания в некоем подобии затопленного фургона. К тому же я пока начинающий фридайвер, так что для меня это лучший способ применить иммерсивный подход к подводным исследованиям.

Доктор, посещавший «Аквариус» несколько лет назад, продемонстрировал, что произошло бы с Дейнан (или любым другим акванавтом), если бы она, например, внезапно испытала приступ клаустрофобии и самовольно покинула станцию без декомпрессии. Погрузившись, он взял кровь у одного из исследователей, десять дней которого как раз подходили к концу, поместил ее в пробирку, а затем направился обратно к поверхности. Когда доктор всплыл, кровь в пробирке кипела настолько бурно, что вышибла из нее резиновую пробку.

— Представь себе, что произошло бы с твоей головой, — говорит Россер, сбрасывая под столом свои удобные черные ботинки. На ум приходит Сисси Спейсек в культовом фильме ужасов «Кэрри»^[4].

Перспектива закипания крови — лишь одно из неудобств, связанных с проживанием под водой в стальной коробке. Даже с работающим на полную мощность кондиционером там ничего не сохнет. Вот почему ученые на «Аквариусе» обычно полураздеты, а Дейнан накладывала мазь на крошечную царапину на коленке. В условиях всепроникающей влажности, достигающей 70–100 %, инфекции цветут пышным цветом. И плесень, и отиты. У некоторых ныряльщиков появляется постоянный сухой кашель.

В 2007 г. двадцатидевятилетний австралиец Ллойд Годсон попытался прожить месяц в автономной капсуле Biosub на глубине всего 3,5 метра. Его доконало не одиночество, а сырость. За несколько дней влажность внутри капсулы достигла 100 %, с потолка закапала вода, а одежда Годсона промокла насквозь и начала плесневеть. У него появились головокружение, слабость, панические атаки и паранойя. Он продержался меньше двух недель. Команды «Аквариуса» жили в схожих условиях до 17 дней. Фабьен Кусто, внук известного французского исследователя океана, в 2014 г. планировал пробыть на «Аквариусе» 31 день.

Если влажность внутри «Аквариуса» вас не доконает, это может сделать давление. На «Аквариус» давят 112 тонн воды. Чтобы предотвратить попадание воды внутрь, на станции нужно поддерживать высокое давление: на глубине около 20 метров оно должно быть в 2,5 раза выше давления на уровне моря. Ощущения от пребывания внутри «Аквариуса» противоположны тем, которые испытываешь на высоте 4 км. Пакет с чипсами расплющивается в лепешку. Хлеб становится плотным и черствым. Возможности для приготовления пищи сводятся к горячей воде и микроволновке, а сама эта пища по большей части представляет собой туристические сублиматы в вакуумной упаковке. Несколько лет назад ныряльщик из команды поддержки доставил акванавтам пирог с лимонным безе в герметичном контейнере. К тому времени, как контейнер открыли, давление превратило пирог в липкий желтовато-белый блин.

Теперь Россер наблюдает, как акванавты готовятся ко сну. (Он записывает в регистрационном журнале, что акванавты готовятся ко сну.) Один из них проверяет уровень содержания кислорода на задней стене. (Россер записывает в журнале, что акванавт проверил уровень содержания кислорода на задней стене.) Это продолжается двадцать минут.

«Аквариус» находится под круглосуточным наблюдением. Микрофоны записывают разговоры в каждом помещении. Все движения, жесты и действия фиксируются. Давление воздуха, температура, влажность, уровни углекислого газа и кислорода измеряются компьютером каждые несколько секунд. Клапаны проверяются каждый час. Малейшая поломка в системе может вызвать эффект домино, в результате чего станция окажется затопленной, а акванавты утонут. Россер и другие следят за тем, чтобы ничего подобного не произошло. Пока у них все отлично получается.

За последние два десятка лет «Аквариус» принял более 115 миссий. Погиб только один человек, но это произошло в результате поломки ребризера^[5] и никак не было связано с лабораторией как таковой.

Однако члены команды «Аквариуса» порой бывали на волосок от гибели. В 1994 г. во время урагана загорелся генератор, и им пришлось немедленно (после процедуры декомпрессии) эвакуироваться со станции. Поднявшись на поверхность, они очутились среди волн высотой в 4,5 метра. Четыре года спустя, во время другого шторма, скорость ветра превысила 110 километров в час и «Аквариус» сорвало с фундамента. Он едва не был разрушен. В 2005 г. море настолько разбушевалось, что «Аквариус», который весит более 270 тонн, протащило по дну добрых три-четыре метра.

Но подстерегающие опасности, тесные помещения, сон на узеньких койках, питание сплющенными картофельными чипсами, компания мокрых и полуголых соратников — все это кажется акванавтам невысокой ценой за неограниченный доступ к первым шести этажам океана — так называют фотическую зону исследователи глубин.

Фауна и флора на глубине нескольких десятков метров очень похожи на наземные, только разнообразие видов тут, конечно, куда больше. Океан занимает 71 % поверхности Земли и служит домом примерно для половины ее обитателей, известных науке; это самая большая населенная зона во вселенной, известная на настоящий момент. Глубина фотической (световой) зоны разнится: в мутных водах или заливах вблизи устьев рек она составляет лишь 12 метров или около того, тогда как в прозрачных тропических водах она может достигать 180 метров.

Где свет, там и жизнь. Только в фотической зоне океана достаточно света для фотосинтеза. И хотя она занимает всего 2 % от всего объема океана, в ней обитают около 90 % морских существ, известных науке. Для рыб, тюленей, ракообразных и многих других фотическая зона — родной дом. Морские водоросли, составляющие 98 % биомассы океана, не могут расти нигде, кроме световой зоны; они крайне важны для жизни и на земле, и в океане, так как производят 70 % кислорода на Земле. Без них мы не смогли бы дышать.

Как именно водорослям удается производить столько кислорода и как на этом процессе могут сказаться изменения климата, никому не известно. Это один из вопросов, который пытаются прояснить исследователи «Аквариуса». Также они пытаются разгадать и более удивительные загадки моря вроде таинственного «телепатического» общения кораллов.

Каждый год, в один и тот же день, в один и тот же час, обычно даже в пределах одной минуты, кораллы одного и того же вида, несмотря на разделяющее их расстояние в тысячи километров, внезапно начинают поразительно синхронно выбрасывать сперматозоиды и яйцеклетки. Даты и время меняются от года к году по причинам, известным одним кораллам. Еще поразительнее то, что весь тот час, в течение которого нерестится один вид кораллов, другой вид, живущий по соседству, выжидает. И лишь когда наступит другой час, или другой день, или другая неделя, он начинает выбрасывать гаметы — синхронно с остальными представителями своего вида. Судя по всему, расстояние не играет никакой роли — если отломить веточку коралла и поместить в ведро под раковиной где-нибудь в Лондоне, этот кусочек в большинстве случаев начинает нереститься в то же время, что и другие кораллы его вида по всему миру.

Синхронный нерест имеет колоссальное значение для выживания популяции кораллов. Чтобы получить здоровое и сильное потомство, ее кораллам нужно скрещиваться с представителями колоний-соседей, имеющими другой набор генов. Когда сперма и икра кораллов оказываются на поверхности, у них есть всего около получаса на то, чтобы соединиться друг с другом. Стоит промедлить — и они рассеются или погибнут. Исследователи обнаружили, что, если синхронность нереста нарушается всего на 15 минут, шансы на размножение коралловой колонии значительно снижаются.

Кораллы являются крупнейшей биологической системой на Земле; они покрывают около 195 000 квадратных километров морского дна и умеют общаться гораздо более замысловатым способом, чем кто-либо мог вообразить. Но при этом коралл — одно из наиболее примитивных животных на планете. У него нет глаз, нет ушей, нет мозга^[6].

Скоро от кораллов почти ничего не останется. Коралловые колонии во всем мире вымирают с огромной скоростью. Половина кораллов Большого барьерного рифа в Австралии уже погибла. В некоторых областях Карибского моря, например на Ямайке, популяции кораллов сократились на 95 %. За последние десять лет вымерло 90 % колоний у побережья Флориды. Причины не до конца ясны, но ученые считают, что винить нужно загрязнение окружающей среды и глобальное потепление. Через пятьдесят лет кораллы могут вообще исчезнуть, а вместе с ними исчезнет и одна из тайн природы.

Для исследователей «Аквариуса», которые занимаются изучением кораллов, работа стала бегом наперегонки со временем — одной из многих гонок, которые мне предстоят в ближайшие месяцы.

С тех пор как Аристотель предложил перевернуть гигантский сосуд вверх дном, посадить в него человека и опустить под воду, люди изобрели огромное количество замечательных конструкций для исследования мелководья фотической зоны. Большинство из них либо погубило, либо покалечило тех, кто находился внутри. История подводных открытий стоит на костях людей, пытавшихся проникнуть в глубину.

В 1500-х Леонардо да Винчи набросал эскиз костюма для подводного плавания. Этот костюм предполагалось сшить из свиной кожи, снабдить карманом для воздуха на груди и бутылкой для мочи на талии (замысел так и привели в исполнение). Несколько лет спустя другой итальянец задумал надеть себе на голову ведро с врезками из стекла и опуститься на глубину 6 метров (затея провалилась на стадии испытаний). В 1690-е гг. английский астроном Эдмонд Галлей, в честь которого потом назовут комету, предложил опустить под воду человека внутри огромного деревянного колокола, а воздух ему доставлять в винных бочонках (Галлей так и не опробовал этот способ).

Первый водолазный аппарат, позволяющий добраться до глубин, на которых располагается «Аквариус», был изобретен примерно в 1715 г. торговцем шерстью Джоном Летбриджем, который жил в английском Девоне со своими семнадцатью детьми. Аппарат представлял собой двухметровый дубовый цилиндр с застекленным окном для обзора и отверстиями для рук с кожаными рукавами. Воздух подавался сверху через шланг. Конструкция была крайне примитивной и ненадежной, но Летбридж умудрялся спускать ее на глубину около 21 метра на полчаса за раз, хотя и писал, что делать это было «чрезвычайно сложно».

Полвека спустя бруклинский механик по имени Чарльз Кондерт разработал более удобную и «безопасную» систему для исследования морского дна — первый в мире автономный подводный дыхательный аппарат, или акваланг. Устройство состояло из 1,2 метра медной трубы, закрепленной у Кондерта на спине, и насоса, сделанного из ружейного ствола, который закачивал воздух в резиновую маску, закрывавшую лицо. Всякий раз, когда Кондерту надо было подышать, он подкачивал насос и обеспечивал себе приток свежего воздуха. В 1832 г. Кондерт протестировал устройство в канале Ист-Ривер в Нью-Йорке и стал первым в мире успешным ныряльщиком с аквалангом. Однако несколько позднее в тот же день Кондерт погиб в результате поломки медной трубки на шестиметровой глубине, став и первой жертвой погружений с аквалангом.

Вскоре появились и другие изобретения. Англичанин Джон Дин создал первую в мире патентованную модель водолазной экипировки, соединив шлем пожарного с резиновым костюмом. Насос, расположенный на палубе, подавал воздух с помощью шланга, который крепился к задней стороне шлема; это позволило водолазу в первое же погружение оставаться на глубине около 25 метров в течение примерно часа. Шлем Дина имел огромный успех, но был отнюдь не безопасен. Из-за того что в костюм подавался сжатый воздух, во время погружений возникали внезапные и резкие перепады давления. Если нарушалась целостность шлема или трубки с воздухом, падение давления создавало в костюме вакуум, который как бы «выдавливал» тело ныряльщика наружу, отчего у него начиналось кровотечение из носа, глаз и ушей. Такие инциденты стали чуть ли не регулярными. Некоторые перепады давления были настолько сильны, что у водолазов отрывало куски плоти. Однажды тело водолаза разорвало так, что хоронить пришлось лишь шлем, полный окровавленных останков.

Чем глубже люди погружались в океан, тем более страшными и тяжелыми становились последствия. В 1840-х гг. для строительства подводных фундаментов мостов и пирсов строители использовали водонепроницаемые конструкции, называемые кессонами. Чтобы избежать попадания воды внутрь, с поверхности в кессоны закачивался сжатый воздух. Проработав в кессоне всего несколько дней, строители обычно начинали жаловаться на сыпь, зуд, затрудненное дыхание, судороги и сильные боли в суставах. Потом они начали умирать.

Это заболевание получило название кессонной, или декомпрессионной, болезни (ДКБ). Характерным признаком ее были мучительные боли в коленях и локтях, испытываемые пострадавшими рабочими. Позднее ученые поняли, что при переходе от сжатого воздуха в кессонах к нормальному воздуху на поверхности в телах рабочих начинали выделяться пузырьки азота, которые накапливались в суставах.

Только сорок лет спустя стало понятно, что опасность для ныряльщиков несет не глубина, а аппараты для погружения. Как ни странно, пока западные ныряльщики в тщательно продуманных костюмах или кессонах тонули, получали травмы или страдали от болей на глубинах меньше 20 метров, за тысячи километров к югу от них персидские ловцы жемчуга регулярно погружались на задержке дыхания вдвое глубже, не имея при себе ничего, кроме ножа. Они ныряли так тысячелетия и не были подвержены ни одной из этих бед.

Со временем западные инженеры разработали сложные системы для защиты тела от подводных угроз. Они выяснили, как на глубине изменяется давление и как кислород становится ядовитым. Примитивные изобретения Летбриджа и Дина в конечном счете привели к созданию жестких водолазных скафандров со сжатым воздухом, подводных лодок и декомпрессионных таблиц для погружений.

В 1960 г. лейтенант ВМФ США Дон Уолш и швейцарский инженер Жак Пикар опустили батискаф, стальную камеру под названием «Триест», на глубину 10 916 метров — на дно тихоокеанской Марианской впадины, которая является самым глубоким местом на планете. А два года спустя люди уже жили под водой.

Первая подводная лаборатория, построенная Жаком Кусто, располагалась на глубине 10 метров неподалеку от Марселя. Она получила название «Коншельф» и по габаритам походила на салон автобуса «Фольксваген», причем там было так же холодно и сыро. «Риски велики и перевешивают перспективы», — говорил Кусто про «Коншельф». Риски были настолько велики, что Кусто отправил на «Коншельф» двух помощников вместо себя. Они продержались неделю.

Год спустя на морском дне у побережья Судана Кусто организовал более роскошную, пятикомнатную лабораторию — с гостиной, душем и спальными помещениями. Отснятые во время экспедиции материалы, которые позднее вошли в получивший «Оскар» документальный фильм Кусто «Мир без солнца», демонстрируют зрителю некий футуристический (или французский) вариант рая, где днем акванавты плавают среди подводных садов, цвета которых передает технология «Техниколор», а вечерами курят, пьют вино, едят превосходно приготовленные французские блюда и смотрят телевизор. Акванавты продержались месяц. Единственным, на что они жаловались, было отсутствие женщин, которые могли бы «составить нам компанию»^[7].

К концу 1960-х гг. в мире было построено более 50 подводных станций, а запланировано еще больше. Австралия, Япония, Германия, Канада, Италия — все эти страны «шли» под воду. Кусто предсказывал, что будущие поколения людей будут рождаться в подводных деревнях и «приспособятся к окружающей среде настолько, что им не понадобится никакого хирургического вмешательства для того, чтобы жить и дышать под водой. Вот тогда мы и создадим человека-амфибию». Казалось, начиналась борьба за морские глубины.

Но вдруг она прекратилась. Всего несколько лет спустя большая часть подводных станций была демонтирована. Жизнь под водой оказалась серьезным вызовом и куда более дорогостоящим предприятием, чем кто-либо ожидал. Соленая вода разъедала металлические конструкции, бури сносили фундаменты станций с морского дна, акванавты жили в постоянном страхе заболеть декомпрессионной болезнью или подхватить инфекцию.

В конце концов, то был период космической гонки: люди высадились на Луне и строили обитаемые станции на орбите. Недели под водой в холодной сырой коробке — под водой, в которой нельзя было ничего разглядеть, не говоря уже о том, чтобы показать что-то людям на суше, — казались бессмысленными. Мало кто из обывателей понимал суть исследований по микробиологии или токсичности кислорода, которые проводились под водой. Да, ученые доказали, что люди могут погружаться в океанские глубины и жить под водой, ну и что?

Сегодня почти все океанографические исследования проводятся с поверхности — с помощью роботов, спускаемых с судов. Люди больше узнали о химическом составе океана, его температуре и рельефе, но при этом сильнее дистанцировались от него и физически, и духовно.

Большинство исследователей океана (по крайней мере тех, у кого я поначалу брал интервью) никогда не работали под водой. «Аквариус», одну из последних подводных станций, на которой ученые находились вахтами по десять дней, собирались закрывать.

Я хотел увидеть его, этот последний оплот институциональных океанических исследований, пока он не присоединился к свалке изобретений, брошенных ржаветь на дне океана. Я хотел посмотреть, как исследуют океан официальные специалисты, прежде чем на год отправиться к диссидентам.

Ки-Ларго, 11 километров от берега, море штормит и шумит. Я собираюсь совершить свое первое погружение с аквалангом на глубину 18 метров к «Аквариусу». Показываю большой палец капитану катера, который доставил меня сюда, поправляю загубник и ныряю. Опускаюсь на пять, десять, пятнадцать метров и замечаю вереницу пузырьков, поднимающихся с морского дна, словно перевернутый водопад. Дайвер-спасатель из команды «Аквариуса» стоит, окутанный пузырьками, и жестом подзывает меня к себе. Я подплываю, опускаю голову и несколько секунд спустя выныриваю в воздушном пространстве бесшлюзового тамбура «Аквариуса».

— Пожалуйста, сними гидрокостюм, — говорит мужчина, стоящий на вершине металлической лестницы. Он протягивает мне полотенце, чтобы я обернул его вокруг талии. — И добро пожаловать на «Аквариус».

Его зовут Брэд Педро, и он будет моим гидом. Внутри «Аквариуса» даже крохотная лужица не высыхает днями и неделями, поэтому все посетители должны оставлять свое водолазное снаряжение и мокрую одежду за дверью. Завернувшись в полотенце, я иду за Педро через тамбур в диспетчерскую. Гул голосов, усиленных системой громкой связи, и хлопки сжатого воздуха эхом отдаются от стальных стен. Пройдя несколько шагов, я вижу двух мужчин и двух женщин, сидящих бок о бок за кухонным столом. Это аспиранты, морские биологи из Университета Северной Каролины в Уилмингтоне. Они как раз заканчивают десятидневную программу исследования губок и кораллов. Между ними лежит сплющенная, наполовину пустая упаковка печенья Оrео.

— Длинные смены и вправду достают, — говорит бледный парень по имени Стефан Макмарри, который занимается изучением популяционной динамики губок. Он опускает ложку в пенопластовый стакан с лапшой быстрого приготовления и смотрит в окно, на морское дно внизу.

— Тут ничего никогда не высыхает, — говорит Джон Ханмер, сидящий напротив. — Никогда. — Ханмер, изучающий рыб-попугаев, смеется и глядит на свои руки.

Другой акванавт, Инга Конти-Джерп, сидит рядом с ним. Ее спутанные вьющиеся волосы прилипли к голове, как влажный гипс.

— Давление интересно воздействует на кожу, — говорит она с усмешкой.

Все акванавты смеются, затем умолкают. Снова смеются, снова умолкают. Я не могу не заметить, что все здесь немного не в себе. Это не взвинченность из-за длительной изоляции, как я ожидал; они для этого слишком веселы. По правде говоря, они кажутся пьяными.

У человека, подвергающегося длительному воздействию давления в 2,5 атмосферы, может возникнуть легкое расстройство сознания. При повышенном давлении в крови растворяется больше азота. Это в конце концов оказывает такое же действие, что вдыхание веселящего газа (оксид диазота, он же закись азота). Чем больше азота в крови, тем более «упоротыми» чувствуют себя акванавты. К концу десятого дня все они начинают походить на торчков, подсевших на закись азота.

Линдси Дейнан, та самая мазавшая коленку девушка, за которой я наблюдал прошлым вечером из центра управления, выглядит особенно ошалевшей.

— Чем дольше мы здесь, тем просторнее кажется помещение, — говорит она, широко улыбаясь. — Теперь оно ну прямо в три раза больше. Большое, как школьный автобус! Но кажется еще больше!

По мне, так туман эйфории, в которой пребывают акванавты, — залог выживания в этом промозглом, тесном, опасном месте. Заплесневелые полотенца, ржавеющий металл и удушливая влажность — вот повседневные реалии здешней жизни. И нельзя просто встать и отправиться домой — кровь брызнет из глаз. Усугубляет ситуацию то, что примерно каждые 30 секунд волны на поверхности, вздымаясь и опадая, меняют давление внутри «Аквариуса», из-за чего нам приходится постоянно продувать уши.

Экскурсия продолжается. Педро ведет меня на три шага восточнее, в спальное помещение, где находятся два ряда трехъярусных кроватей, а затем обратно на кухню. И говорит, что экскурсия окончена. Больше на «Аквариусе» нечего смотреть.

Я заметил, что мы не осмотрели туалет, и спросил Бреда, не пропустили ли мы его.

— Мы обычно просто ходим вон туда, — сказал он, указывая на вход в тамбур, через который я недавно проплывал. Входной тамбур «Аквариуса» является по совместительству уборной.

Общеизвестно, что туалеты на подводных станциях чрезвычайно сложно эксплуатировать: постоянные колебания давления воздуха могут приводить к возникновению вакуума в канализационных трубах. В первых подводных станциях туалеты регулярно взрывались, так что их содержимое разлеталось по всему помещению. Унитаз на «Аквариусе» более совершенен, но туалет настолько мал и обеспечивает настолько условное уединение, что акванавты предпочитают справлять нужду в воду тамбурной камеры. Но и здесь есть свои сложности. Морские обитатели стремятся заполучить человеческую «пищу». Однажды голодная рыба до крови укусила за зад акванавта, который по пояс погрузился в воду тамбура.

Педро велит мне отправляться обратно в тамбур. При давлении в 2,5 атмосферы содержание азота в крови достигает опасного уровня примерно через 90 минут, но иногда это происходит быстрее, поэтому из соображений безопасности посетителям «Аквариуса» обычно разрешается проводить на борту максимум полчаса. Мое время истекло.

Я надеваю свой гидрокостюм, шлепаю за дверь и кидаюсь в дымчато-голубую воду. Постоянное бульканье регулятора моего акваланга распугивает все живое; это похоже на то, как если бы я отправился наблюдать за птицами с пристегнутой к спине воздуходувкой для уборки листьев. А гидрокостюм, баллон с воздухом и узлы трубок вокруг моего тела не дают мне даже ощутить морскую воду.

Так же было и внутри «Аквариуса». Станция позволяет акванавтам проводить бесценные продолжительные исследования, но люди, сидящие в стальной коробке и наблюдающие за океаном только в окна или через мониторы, на мой взгляд, безнадежно от него изолированы. Я чувствовал себя гораздо ближе к океану и его обитателям, занимаясь серфингом на поверхности, чем когда сидел в цилиндре из стали и резины шестью этажами ниже.

Вернувшись на катер, я снимаю оборудование для подводного плавания и устраиваюсь в капитанской каюте. Прежде чем я смогу отправиться назад, команда поддержки «Аквариуса» должна спустить исследователям на станции несколько контейнеров с едой и необходимыми им материалами.

Капитан, энергичный загорелый мужчина по имени Отто Раттен, который проработал в проекте «Аквариус» более 20 лет, протягивает мне бутылку воды. Он рассказывает мне об опасных ситуациях, с которыми сталкивался на этой работе: операциях по спасению при сильном волнении в море, взрывах, аварийных подъемах.

— Тут был настоящий Дикий Запад, — добавляет он. — В том смысле, что мы зачастую даже не пользовались аквалангами для доставки контейнеров. — Он объясняет, что акваланг отнимает слишком много времени и позволяет совершить всего пару погружений до того момента, как содержание азота в крови не достигнет опасного уровня. Так что Раттен и остальные члены команды просто натягивали плавки, надевали ласты и маски и в таком виде ныряли с припасами к станции.

Чтобы нырнуть к станции с громоздким герметичным контейнером, а затем вернуться обратно, нужно куда больше минуты. Я говорю Раттену, что он и другие дайверы, наверное, делали остановку на «Аквариусе», чтобы глотнуть воздуха, прежде чем возвращаться на поверхность. Раттен смеется и говорит, что, если бы он так сделал, воздух под высоким давлением его бы, скорее всего, убил.

Сбросив с себя всю экипировку — баллоны, грузы, регуляторы, компенсаторы плавучести, — Раттен и его коллеги ныряли глубже, чаще и в четыре раза быстрее, чем любой аквалангист, обвешанный самым продвинутым оборудованием.

Я спрашиваю Раттена, тренировался ли он каким-то особым способом, чтобы нырять без акваланга на такую глубину.

— Да нет, — отвечает он. — Это ж просто. Нужно только набрать в грудь воздуха — и вперед.

Примечания

4

Проявления декомпрессионной болезни, которую вызывает выделение азота из крови при резком падении давления, не всегда возникают сразу. Исследования на свиньях и других животных показывают, что токсичность азота достигает критических уровней примерно через 30 минут после того, как животное поднимают на поверхность после глубокого погружения. Сначала появляются боли в крупных суставах: локтях, коленях, голеностопе. Кожа зудит и становится крапчатой. Возникает паралич конечностей, ощущается жжение в легких. В тяжелых случаях наступает смерть.

5

Ребризер — дыхательный аппарат, в котором выделяющийся в процессе дыхания углекислый газ поглощается химическим составом. Затем смесь обогащается кислородом и подается на вдох. — Прим. ред.

6

Ежегодный массовый нерест кораллов озадачивает ученых с тех пор, как он был открыт в 1981 г.

Кораллы — примитивные создания, не обладающие зрением и слухом, однако они коммуницируют удивительно сложным образом. В 2007 г. группа австралийских и израильских ученых попыталась выяснить, как им это удается. Было установлено, что у кораллов имеется ген CRY2, который кодирует светочувствительный белок, позволяющий улавливать малейшие изменения в освещении. Ген CRY2 имеют также многие растения и животные, в том числе человек. У человека белок, кодирующий ген CRY2, помогает задавать циркадные (суточные) ритмы сна и, кажется, имеет отношение к депрессии и расстройствам настроения. А кораллы используют его в качестве крохотных и крайне примитивных глаз.

Именно CRY2 позволяет кораллу воспринимать синий свет и определять, в какой фазе находится луна, поясняет Билл Леггат, соавтор исследования, в номере журнала Science от 22 октября 2007 г. По мнению Леггата и его коллег, ген CRY2, возможно, делает кораллы способными ощущать смену времен года и приурочивать массовый нерест к конкретному уровню освещенности в некий конкретный день. Кораллы оказались вовсе не телепатами — они просто улавливают небесные сигналы.

Хотя некоторые восприняли предположение Леггата с большим энтузиазмом, оно противоречило ряду полевых наблюдений.

Например, в работе игнорировался тот факт, что кораллы нерестятся синхронно, даже когда света нет вообще: группа кораллов, полностью изолированная от естественного освещения, продолжает нереститься в то же самое время, что и другие кораллы этого вида, находящиеся на глубине десятков метров и на расстоянии сотен километров друг от друга. Владельцы аквариумов по всему миру часто наблюдают это явление.

Но в 2007 г. сам факт, что у кораллов имеется ген CRY2, заслуживал освещения в прессе. Для Леггата и других ученых это было еще одно доказательство того, насколько тесно люди связаны с океаном и даже с наиболее примитивными его обитателями.

Ген CRY2 существовал сотни миллионов лет, прежде чем был унаследован кораллами, а они появились около 240 миллионов лет назад! И этот ген по сей день встречается у современных животных и у людей, говорит Леггат. Уве Хёг-Гульдберг, руководитель морских исследований в Квинслендском университете, сказал по поводу открытия гена CRY2: «Люди и кораллы, в сущности, дальние родственники, у которых когда-то давно существовал общий предок».

7

К середине 1960-х гг. участки морского дна сделались востребованной недвижимостью. Глубоководные программы становились все более эксцентричными и опасными. Не желая уступать французам, в 1965 г. ВМС США опустили стальной батискаф SEALAB II площадью 63 квадратных метра на глубину 68 метров у побережья Ла-Хойя в Калифорнии. Экипаж батискафа состоял из бывшего астронавта Mercury 7 Скотта Карпентера. Карпентер прожил в SEALAB II целый месяц, тестируя оборудование, получая почту, которую ему доставлял обученный ВМС дельфин-афалина по имени Таффи, и дыша смесью газов, состоящей в основном из гелия (если бы смесь не подошла, у Карпентера бы начались обмороки, тошнота, необратимые повреждения легких или что-нибудь еще хуже). Эксперимент удался, но вдыхание гелия имеет побочный эффект. Карпентер мог разговаривать со своими командирами только писклявым голосом. Серьезный по сути разговор между пищащим Карпентером и президентом Линдоном Джонсоном, который позвонил, чтобы поздравить акванавта с окончанием миссии, стал легендарным.