День Победы

Сборник, 2022

Война всегда занимала важное место в литературе. И чем более она жестока и кровопролитна, тем большее количество книг ей посвящено. Печальным рекордсменом является, безусловно, Вторая мировая. Какая участь ждала бы Россию и другие страны СССР, если бы наши деды и прадеды не одолели врага? Имеем ли мы право забывать наше героическое прошлое за множеством неотложных дел, за ежедневной суетой? Сборник, посвященный 77-й годовщине Победы в Великой Отечественной войне, включает художественную прозу, поэзию, публицистику, а также печатный Бессмертный полк. Авторы знакомят читателей с военными историями, рассказывают о храбрости, благородстве, чести, самоотверженности фронтовиков и тружеников тыла, отдавая дань уважения погибшим и выжившим.

Не смолкнет слава тех великих лет

Наталья Азовцева

Азовцева Наталья Анатольевна родилась в 1979 году в городе Котово Волгоградской обл. С шести лет начала писать стихи. Первые стихотворения Натальи Азовцевой были опубликованы в районной газете «Маяк» Котовского района в 1989 году; рукописная книга детских стихов «Ключ души» заняла первое место на Всесоюзном детском конкурсе «Одиссея юности» в 1991 году. В 1994–1995 годах автор и ведущая молодежной программы «Вечерний пунш» на «Радио Котовского районе».

Автор четырех поэтических книг: «Ключ души» (2000), «Апрельский подоконник» (2001), «И я была когда-то словом…» (2007), «Скажите, что такое счастье?» (2016).

Лауреат конкурсов «Студенческая весна», «Пушкинский поэтический конкурс». Стихи вошли в коллективные поэтические издания «Становление» (1996), «Альманах одного стихотворения» (2002), в университетские сборники «Воробьевы горы или Новая Каллюпа» (2002), (2009), «Квинтэссенция» (2007, студия «Орфей»), в альманахи «В поисках слова» (2010), «Мнемозина» (2013, 2014).

Публиковалась в журнале «Поэзия», газетах «Московский литератор», «Московский университет», в ряде периодических изданий Волгоградской области. Участница Литературного Клуба «Воробьёвы горы» (АлъманАХ, 2017; 2018), поэтических студий «Грани», «Логос». Участвовала в работе литературной студии «Луч», руководимой Игорем Леонидовичем Волгиным. Стихи размещены также на странице «Вектор творчества» университетского сайта: http://getmedia.msu. Регулярно публикуется в альманахах Интернационального Союза писателей, участница альманаха «Современная поэзия» (2018).

Моя Родина

Моему сыну Ване Францеву

Моя Родина — Россия-матушка,

Мое сердце Родиной живет.

В ней Москва соборами украшена,

С моим детством за руку идет.

Малой родиной назвать не хочется

Мощь, хранящую столетий клич.

Только Родина имеет отчество —

Я с рожденья коренной москвич.

И свою судьбу, дела и подвиги

Посвящу России. Испокон

Мои предки присягали Родине,

То священный родовой закон.

Пусть стоит в веках, крепка и огненна

От биенья сыновей сердец,

Моя светлая, святая Родина,

Белых храмов золотой венец.

Дом Павлова

Моим дедушкам

Василию Семёновичу Петрову

и

Михаилу Егоровичу Азовцеву

Как в Сталинграде было тесно

От пуль, от залпов канонад!

И жизни не хватало места,

Но шел, но бился Сталинград

За каждый камень, каждый выступ.

Пусть за день кто-то сдал Париж,

Здесь, в Сталинграде, дом неистов —

За сотню дней не победишь.

Дом Павлова. Стена в полнеба.

На кирпичах — святой зарок.

Клялись не сдаться наши деды,

Рвались снаряды между строк.

В безумной огненной метели

По дотам разметало вас.

Вы лишь у детской колыбели

Пожали руки в первый раз.

Как годы после битвы седы…

Но помнит стен багровый цвет,

Как вы сражались за победу,

За внучку через сорок лет.

Стоит героем меж веками

Несломленный, упрямый дом.

Как мы гордимся, деды, вами

И знамя Родины несем!

Борис Алексеев

Москвич, родился в 1952 году.

Профессиональный художник-иконописец, имеет два ордена РПЦ. Член Московского Союза художников.

К литературе обратился в 2010 году, пишет стихи и прозу. В 2016-м принят в Союз писателей России. Серебряный лауреат Международной литературной премии «Золотое перо Руси» за 2016 год. Дипломант литературных премий Союза писателей России: «Серебряный крест» (2018), «Лучшая книга года» (2016–2018).

В 2019 году награжден медалью И. А. Бунина «За верность отечественной литературе» (Союз писателей России). В 2020-м присвоено почетное звание «Заслуженный писатель МГО Союза писателей России» и вручена медаль МГО СПР «За мастерство и подвижничество во благо русской литературы».

Лейтенант Хохловский

Рассказ

Второй Белорусский проседал и матерно разворачивался, выравнивая извилистую линию фронта.

— Хрена мы тут ядренимся! — рычал замкомвзвода старшина Мезенцев. — Жалеют нас, что ли? Неча! Я с прошлой недели труп. Мне их апрельские штучки вот уже где. Смерти геройской хочу!

Старшина присел, прикрыл голову шинелью и потешно защебетал, будто умом тронулся:

— Мсье дженераль Курочкин^[1], вы ж боевой генерал, командующий фронтом! Вот они — немцы, как огурчики, один к одному. Ну че вы ждете, че дожидаетесь?..

Из окопной вьюшки, как на грех, выпорхнул лейтенант Хохловский. Эта «общевойсковая» линейная сволочь за последние пару недель дала повод невероятному количеству кривотолков. И надо сказать, всплеск окопного «толкования» имел две весьма разнородные причины. Наперво (и это главное) Хохловский слыл стукачом. Обо всех «выявленных им лично» неуставных отклонениях он оперативно докладывал начсоставу. Стучал открыто, с этаким угрюмым озорством. С другой стороны, его мерзкие «донесения» сопровождались непривычной на войне беззлобностью. Хохловский закладывал своих боевых «товарищей», как он любил повторять, по обязательной линейной необходимости.

«Не одолеть нам распорядок врага, если мы собственный распорядок нарушаем», — оправдывался он перед товарищами и с этими словами докладывал особисту об очередном питейном инциденте в батальоне.

Хохловский никогда не стучал на товарищей в закрытой от посторонних глаз командирской землянке. Все свои «донесения» он излагал прилюдно на общих построениях или привалах между боями.

Командир знал эту особенность в поведении лейтенанта и всякий раз, завидев Хохловского, старался «побеседовать с лейтенантом» накоротке, без особиста. Особист майор Салютин слишком спешил с донесениями в штаб полка о выявленных (им!) нарушениях общевойсковой дисциплины. Из-за личной подлости майора и его режимного чистоплюйства батальон потерял за последние полтора месяца шесть первоклассных вояк. Об одном из них, старшине Коробкове, командир вспоминал особо.

Случилось это почти год назад. Батальон окопался на подступах к деревне Малые Вражки. Перед утренним наступлением необходимо было выяснить общую огневую позицию неприятеля. Звено Коробкова готовилось идти в разведку. Последний инструктаж.

— Товарищ майор, что передать вашей матери? — шепотом спросил Коробков, когда остальные бойцы группы покинули землянку.

— Женя, как ты?..

— Я разведчик, Алексей Петрович, мне положено все знать.

— Передавать ничего не надо. Я завтра сам… Если получится. Глянь только, горит ли свет. Крайний дом, у мельницы.

— Я знаю.

Наутро приданные батальону два артиллерийских расчета оперативно подавили огневые точки противника, выявленные группой Коробкова. За сорок минут деревня была очищена от немцев. Батальон намеревался продолжить наступление, но пришел приказ закрепиться на рубеже Малые Бражки для переформирования и пополнения личного состава.

…Майор рванул на себя незапертую дверь и вбежал в горницу. На железной кровати у окна лежала пожилая женщина. Не имея сил двигаться, она поглядела на сына холодными черными зрачками, ввалившимися в серые, обтянутые кожей глазницы. Две струйки сухих старческих слез сверкнули в углублениях ее морщинистой кожи. Прикованная к постели, она потеряла связь с миром. Время в доме остановилось и даже понемногу, повинуясь обострившейся памяти умирающей хозяйки, стало откручиваться назад. Немцы не беспокоили. Дом сильно пострадал при артобстреле и был признан негодным для квартирования.

Алексей рухнул у кровати матери. Огненные фронтовые слезы, как два осколка, прожгли глаза.

— Мама, мама… — только и мог выговорить майор.

Он бережно поднес к холодным губам матери фляжку с остывшим чаем и протиснул сквозь сомкнутую линию рта кусок сахара. Старая женщина не имела сил глотать. Она неотрывно смотрела в глаза сыну, потом с усилием разомкнула губы и беззвучно произнесла:

— Как ты нашел меня?

— Свет, мама, в твоем окошке горела свеча!

— Ты видел свет?..

— Нет, мама, не я. Один человек. Его фамилия Коробков.

— Береги его…

Несколько сказанных слов утомили женщину, и она, откинув голову на подушку, забылась сном.

«Как хорошо, что отменили наступление», — подумал Алексей, хлопоча у кровати.

Майор не выполнил материнский наказ. Особист, прознав про спиртовое самовольство Коробкова, сигнализировал в штаб полка. Вскоре за Коробковым приехала группа особого отдела. Женю забрали. Как ни пытался Алексей вмешаться в дело героя-разведчика, все зря, его больше никто не видел, и никаких сведений на служебный запрос Алексея выдано не было.

Что ж, война есть война, военное время — время несправедливое. Однако вернемся к рассказу о лейтенанте Хохловском. Удивительно, но в доносах этого «радетельного уставщика» совершенно отсутствовал элемент «шкурного патриотизма». Хохловский не искал полковых поблажек, не просился в обоз. Более того, в каждой батальонной атаке выказывался первейшим смельчаком.

Как-то раз он умудрился добежать живым до окопа врага, бесстрашно прыгнул на холеные немецкие штыки и задрал пару немцев в рукопашной. А что такое рукопашный бой в чужом окопе, рассказывать не надо.

Лейтенант не боялся получить фронтовой «подарок» в спину от своих же «товарищей». В минуты затишья не сторонился, но запросто подсаживался в кружок и подпевал под гармошку привальные песни. Бойцы же обходили стукача стороной, а оказавшись на привале с ним рядом, угрюмо пересаживались на другое место.

Частенько Хохловский бесцеремонно вступал в чужой разговор или по-мальчишески начинал о чем-то с увлечением спорить. Тогда кто-нибудь из спорщиков прерывал его петушиные речи и, если рядом не значился никто из комсостава, спрашивал лейтенанта:

— Ты что же, дятел иудейский, штрафбат скликаешь на наши головы? Знай, гнида, апрельская землица сыра, ох, пригубит ненароком.

Лейтенант слушал и… улыбался:

— Ой, не понимаю вас, милые дружочки!

От словесного трюфеля «милые дружочки» бойцы дружно зверели. Каждый старался поскорее отойти прочь, сдерживая естественную реакцию фронтового организма на сахарные слова стукача.

— Куда же вы? — вздыхал вслед Хохловский. — Ведь я о деле пекусь. Нам без армейского порядка никак нельзя…

Пятнадцатого марта 1944 года началась Полесская операция. Фронт силами 70-й, 47-й армий атаковал немцев на Ковельском направлении. 61-я армия (в которой воевал лейтенант Хохловский) попыталась занять южный берег реки Припяти. Однако случилась фронтовая неувязка. Немцы каким-то образом разгадали планы командования фронта и умело срезали наши наступательные порядки. Прорыв захлебнулся. Братушек полегло немерено. Лейтенанту ж Хохловскому фронтовые неприятности как с гуся вода: веселый, целехонький, хоть на елку новогоднюю вешай.

С того дня пошла о нем молва: мол, не иначе как нечистая сила заговорила лейтенанта ради ж его поганого языка. Мистика — штука летучая, скоро весь фронт знал: в 61-й воюет нечистая сила.

Бойцы на разные голоса смаковали несуразицу:

— Чтоб уничтожить нечистую силу наверняка, командованию придется положить всю 61-ю. А как иначе? Нечистая — она вроде ветрянки: проявляется не сразу. В 61-й (тут неча и думать!) все друг от друга перезаразились. В расход ее, чтоб фронт спасти!

— Не-е, пусть нечистая сила поможет нам немца побить. А после победы мы с ней как-нибудь управимся. Попа кликнем. Поп не поможет, так мы ее штыком! И закроем вопрос.

— Э-э нет, — говорили третьи, — кровушкой великой полита будущая победа. Сколько кровушки еще выдавит война из русского солдата! Нельзя нашу победу нечистой силе отдавать. Нешто мы ей служки какие? Кровь русского солдата с нечистой силой не смешивается, это точно.

Из ставки фронта, от самого генерал-полковника Курочкина (да-да, того самого месье дженераля), прибыл в батальон штабной офицер с поручением разузнать, что за поверье бродит по войскам и не вредит ли нечистая сила боевому духу геройского личного состава. Командир батальона послал бойца за Хохловским. Тот нашел лейтенанта на самом краю позиции (Хохловский «тайно» подснежники собирал) и передал приказ. Поспешили они по окопному лабиринту до командирской землянки. Но тут послышался отдаленный рев немецкой авиатехники. Действительно, из-за дальнего леса выпорхнуло звено мессеров.

— Ё-моё! — Хохловский остановился, зыркнул по-волчьи и бросился к станковому пулемету Дягтерева, «окопавшемуся» неподалеку.

— Стой! — заорал порученец, прячась под ближайшее укрытие. — У меня приказ доставить тебя живым!

— Или мертвым… — огрызнулся лейтенант и замер, изготовившись к стрельбе.

Тем временем немецкие самолеты выстроились в атакующую цепь и, предвкушая сладость «диалога» с неприкрытой пехотой, помчались, как рой пчел, на расположение батальона. Хохловский поймал на мушку первый по ходу мессер, дождался момента, когда самолет завис над окопом, и дал прицельную очередь. Немец вздрогнул, загорелся и, неуклюже заваливаясь набок, стал падать. Следующие два пролетели над головой Хохловского, поливая свинцом каждый сантиметр передовой окопной линии. Одна «пчелка» надкусила Хохловскому правое плечо. Скрипя зубами от боли, он переложил приклад под левую руку, поймал на мушку четвертую машину и снова дал прицельную очередь. Невероятно, но второй выстрел тоже достиг цели. Мессер накренился и резко пошел в сторону. Через несколько секунд он уже горел, уткнувшись в пашню за спиной Хохловского. Сделав короткий вираж над позицией батальона, два отстрелявшихся мессера пошли на разворот, готовясь к повторной атаке. Пятый мессер («пяточка») пролетел над русским окопом, обрызгав все вокруг смертоносным металлическим дождем. А последовавшие за ним два развернувшихся мессера, как две рассерженные орлицы, пошли прямиком на Хохловского. К этому времени (хотя неторопливым словом «время» невозможно описать мгновенный калейдоскоп происходивших событий) пролетевшая «пяточка» одной пулей прошила сдвинутую набок фуражку и вместе с кокардой оторвала герою правое ухо. А второй пробила лейтенанту грудь и, чудом не задев позвоночник, вышла из спины, вырвав клок мышечной ткани.

Хохловский, задыхаясь от крови, поднявшейся горлом, вжался в пулемет и превратился в один огромный окуляр. Этот стрелковый окуляр, единственный неповрежденный орган тела, «вздыбился» от боли и уперся в фюзеляж подплывающей, как большая рыба, машины с желтыми симпатичными крестообразными чешуйками.

— Какая ты красивая!.. — прошептал Хохловский, теряя сознание.

Последние три слова были сказаны им, видимо, очень громко. Рыба встрепенулась и, раскрыв плавники, метнулась в сторону, оставляя за собой, как каракатица, след черного тумана. Ее дивный серебристый хвост еще какое-то время маячил в сгустившейся черноте неба, но вскоре стал невидим…

Бойцы покидали укрытия и молча толпились вокруг мертвого лейтенанта. Командир батальона снял фуражку и, не говоря ни слова, присел на корточки у ног Хохловского. Кстати сказать, как только загорелся третий самолет, мессеры как по команде развернулись и убрались восвояси. Авиационный гул смолк за дальним лесом, и над всем фронтом нависла короткая целебная тишина.

— Три мессера из гребаной берданки! Точно нечистая вела его… — нарушил тишину замкомвзвода Мезенцев.

— Не-е, товарищ старшина, такое нечистой не под силу, — возразил кто-то из бойцов.

— Похоронить как героя, — сказал командир, поднимаясь и надевая фуражку.

.. Слух о том, что нечистая сила оставила Второй Белорусский, моментально разбежался по фронтам и соединениям Красной армии.

— Ну, братушки! — Георгий Константинович по-мальчишески озорно оглянулся на дверь, подошел к висящей на стене карте боевых действий Первого Украинского фронта и, пока в комнате оперативных совещаний никого не было, распахнул в стороны руки и обнял свои передовые позиции. — Эка мы теперь повоюем!^[2]

Виктор Бабарыкин

В литературу автор пришел в 2008 году. Сегодня в его творческом арсенале роман, рассказы и миниатюры. Его произведения печатались в сборнике «Образование. Дети. Творчество», с 2016 года публикуются в журнале «Вестник педагога искусств». Он пишет статьи для городской газеты «Новочеркасские ведомости» и газеты «Надежда» Всероссийского общества инвалидов.

Виктор Александрович регулярно устраивает творческие встречи и выставки в школах, колледжах и вузах города и области, активно помогает людям с физическими недостатками, которые хотят реализовать себя в творчестве, принимает участие в международных выставках творчества инвалидов России и мира. Рассказы автора входили в шорт-листы национальной литературной премии «Писатель года» и литературной премии «Наследие». В 2018 году он стал лауреатом VIII Московского международного театрального фестиваля «Давыдовский» в номинации «Лучший сценарий фестиваля» с пьесой «Госпиталь».

Член Российского союза писателей, Интернационального Союза писателей, Международного Союза Русскоязычных Писателей, клуба «Добро».

«Чайка»

Уже наступил май, и до праздника 9 Мая оставалось дня два. Как обычно, я пошел гулять со своей овчаркой. Проходя мимо лавочки, я услышал:

— Добрый день, Григорий.

Повернувшись, я посмотрел на лавочку и увидел Фёдора Владимировича.

— Здравствуйте, Фёдор Владимирович!

— Здравствуй, Гриша! Как дела? Давно я вас не видел.

— И я вас давно не видел. Я думал, с вами что-то произошло.

— Да с марта сильно болел. Потом проходил реабилитацию. Сейчас потихоньку выхожу на прогулку.

— А чего так далеко от дому?

— Да мне помогает соседка, благодаря ей. Вернее, Анюта, которая выходила меня.

— Кто такая Анна?

— Моя соседка. Хорошая женщина. Я давно ее знаю. После смерти мужа она опустила руки. Увидел такое, стал ее поддерживать. Вот так мы и стали друг другу помогать.

— Словно ваша жизнь в ее руках…

— Получается так, что Анюта — мой Ангел-хранитель.

— Ясно. Забрать она вас должна?

— Да, только запаздывает. Очень сильно волнуюсь.

— Давайте я вам помогу. У меня время есть.

— Спасибо. Тогда пойдемте.

Подойдя к Фёдору Владимировичу и взяв его под руку, повел к дому. Отойдя от лавочки, Фёдор Владимирович распрямился, как будто скинул лет десять. Шли мы бодро.

— Фёдор Владимирович, поздравляю с наступающим праздником, с Днем Победы.

— Спасибо, Гриша. Не зайдешь ко мне в гости?

— Зайду. Спасибо за приглашение.

— Тогда заходи.

У подъезда мы столкнулись с Анной.

— Фёдор Владимирович, я пришла, а вас нет.

— Извините, я встретил старого товарища, и он предложил проводить меня до дому. Я подумал, что у вас времени нет и вы уже дома. А чтоб вам потом не идти, решил попросить друга.

— Это вы его друг?

— Да, меня зовут Григорий.

— Тогда меня зовут Анна Петровна.

— Анна Петровна, меня Фёдор Владимирович попросил довести до дома.

— Спасибо вам, Григорий. Мне пришлось задержаться. Извините.

— Мне не трудно было помочь.

Поднявшись по ступенькам на второй этаж, я зашел в квартиру к Фёдору Владимировичу, за мной зашла и Анна Петровна. Она пошла на кухню. Через некоторое время с кухни послышался свисток чайника, который нагревался на плите.

Минут через десять стол был накрыт. На столе стоял чайник, три стакана, сахарница и сладости. Сев за стол, начали неторопливый разговор.

— Фёдор Владимирович, я помню, вы всю войну прогастролировали с цирком. Может, расскажете про гастроли?

— Можно или нужно?

— Нужно. Охота узнать побольше о гастролях в войну. Расскажите.

— Хорошо, слушайте.

— Мужчины, а можно я вам расскажу такой случай.

— Расскажите.

— Ну, тогда слушайте. В начале войны я была девочкой, а мои родители служили в авиаполку. В первые дни наш аэродром подвергся массированному авианалету. Это произошло на прибалтийском направлении военных действий.

— И что там произошло?

— А произошло следующее. Летчик по заданию командования полетел помешать вражеским бомбардировщикам разбомбить переправу. Их там было три тройки. Увидев девять немецких бомбардировщиков, отважный летчик ринулся на них. Первыми же выстрелами он сбивает самолет. Другими действиями ломает строй бомбардировщиков, которым пришлось сбросить свой груз недолетая. Сбросили.

— Что дальше произошло?

— Дальше?

— Да.

— Летчик «Чайки» догоняет отставший самолет и показывает ему лететь за ним. Сначала немецкий летчик попробовал воспротивиться, но пара очередей показала, что намерения русского летчика сбить его серьезны. Но и русский летчик не может понять, почему немец без сопротивления подчинился ему Ихний полет продолжался не более четверти часа. Подлетая к аэропорту, летчик передал по связи, что взял в плен немецкий самолет и они летят на аэродром.

— И как аэродромная ПВО не сбил немецкий самолет?

— В том-то и дело, что ПВО была предупреждена командиром авиаполка. Летчиком той «Чайки» оказался командир полка. Вот он и взял в плен немецкого летчика. Второй пилот — стрелок — был убит, а сам летчик был в том бою ранен. Говорят, приземлившись, он потерял сознание. Так и был арестован.

— Чем закончилось?

— Тот летчик был отправлен в Москву. О дальнейшей его судьбе никто не знает. Я про этот случай слышала от маминых друзей.

— Понятно. Я бы не поверил, если б не услышал от людей, которые пережили эту войну.

— Вы знаете, Григорий, моя мама потом воевала, и притом на «Чайке». Их было мало, но они наносили ощутимый урон врагу.

— Не может быть!

— Да, так и было. Я где-то читала, что в первые дни войны хорошо потрепали врага. Да сейчас постараюсь принести те записи, которые у меня хранятся.

Выйдя из комнаты, Анна направилась к себе.

— Вы знаете, Фёдор Владимирович, я в детстве очень сильно увлекался самолетами, а особенно теми, которые летали в Великую Отечественную войну.

— Мальчики, я принесла свои записи.

— Мы ждем.

— Вот, слушайте. Уже в первом вылете летчикам 122-го полка удалось сбить четыре вражеские машины.

Первая встреча «Чаек» этого полка с противником произошла в районе населенных пунктов Черлена — Мосты — Гродно. Встретив большую группу немецких самолетов, советские пилоты уничтожили семь машин, потеряв четыре свои. Читала и другие записи.

— Да, самолет «Чайка» — хорошая машина.

— Ну, друзья, спасибо за проведенное время. С наступающим вас праздником.

Вернувшись домой, я стал искать свои записи о самолете И-153. Найдя, открыл тетрадь и начал читать: «Создан в ОКБ Поликарпова в 1938 году. При разработке конструкторы ОКБ Поликарпова стремились максимально облегчить и перевооружить истребитель для современного воздушного боя. Съемным сделали кислородное оборудование, устаревшие пулеметы заменили на скорострельные. Основное отличие — убираемые колеса (лыжи) — позволило достичь скорости 430 км/ч. Введена бронеспинка. Считался наиболее совершенным серийным истребителем такой схемы».

25 августа 2021 г.

Нэлля Баева

Живет на острове Сахалин. Получила два высших образования. Сорок лет посвятила педагогике. Увлекается поэзией, живописью, цветоводством, туризмом.

Стихи пишет с детства. Автор 13 исторических, познавательных, поэтических книг. Ее произведения опубликованы в 67 сборниках и альманахах. Дипломант фестивалей, книжных ярмарок, конкурсов.

Награждена медалями «Кирилл и Мефодий», «Российская литературная премия — 2018», «Борис Богатков», «65 лет ИСП», «Александр Пушкин — 220 лет», «Владимир Маяковский — 125 лет», «Анна Ахматова — 130 лет», «Георгиевская лента — 2020» за вклад в развитие современной литературы и патриотическое воспитание молодежи, «Сергей Есенин — 125 лет», «Иван Бунин — 150 лет», орденом им. Г. К. Жукова за патриотическое воспитание подрастающего поколения.

Член Интернационального Союза писателей и Российского союза писателей.

Не легенда это — быль…

(в сокращении)

Столетие до жуткой войны крепость стояла.

Новых достижений в фортификации не имела.

Стратегическое значение давно потеряла.

Зато радоваться мирному небу умела!

Первое дуновение войны Брест опалило.

От воя сирен, лязга металла вставали

Волосы дыбом, ум помутило.

Испугавшись, что делать, люди не знали.

Защита Брестской крепости является

Драматическим началом гнусной войны.

Цитаделью первый удар принимается.

Ненавистью к врагу защитники полны.

Артиллерийский огонь гарнизон врасплох застал.

В результате серьезный урон крепости нанесен.

Немец мощной силой на крепость наступал.

Марш-броском гарнизон на очаги разобщен.

При первом штурме, не встретив сопротивления,

Штурмовики до Кобринского укрепления дошли.

Контратака русских не принесла удовлетворения:

Советские солдаты в штыковую атаку пошли.

Фашист свалился, сильно раненный в плечо.

Пощады молит скорбными глазами.

Бой продолжался рядом горячо.

— Живи! Мы победим! Родина — за нами!

Рванулся русский снова в бой отважно,

Но, руки вскинув, замертво упал.

Врага душою пощадил однажды,

Но немец добротою вовсе не страдал!

Гарнизон крепости во главе с Зубачёвым и Фоминым

Геройски натиск 45-й немецкой дивизии сдержал.

Очаг сопротивления под артобстрелом огневым

Более трех недель оборону крепости держал.

Положение к полдню немного нормализовалось.

Враги на отдельных участках позиции закрепили.

Кровавая битва в двух местах продолжалась.

Шабловский, Потапов и Кижеватов ею руководили.

Стихийно защитники крепости в группы объединялись,

Которые, к сожалению, действовали разрозненно.

Централизованное командование создать затруднялись.

Отход был невозможен, это сверху не одобрено!

На следующий день, 23 июня, с внешних валов

Немцы, предлагая сложить оружие, начали артобстрел.

В западной части воины сдались под напором врагов

(Не имея боеприпасов, оказались совсем не у дел).

24 июня противник стремился центральную часть занять.

Оборона в Кобринском укреплении и Цитадели

оставалась.

Пришлось Зубачёву и Фомину командование принять.

Попытка прорыва 26 июня неудачей большой оказалась.

Воины крепости — люди более тридцати национальностей —

При нехватке боеприпасов, связи… выстоять старались.

Без продовольствия, воды… зов заглушая смертей,

Оставаясь в тылу врага, почти месяц сопротивлялись.

Минобороны выдержку опубликовало

Из донесения разгромленной 45-й дивизии немецкой.

Найденное донесение досконально оповещало

О подвигах защитников крепости Брестской.

Форт восточный стойко сопротивлялся,

К нему нельзя было подступиться.

Русский солдат здесь крепко обосновался:

Пулеметный огонь скашивал каждого фрица.

От пленного из восточного форта немцы узнали,

Что двадцать командиров и триста семьдесят бойцов там

обороняются.

Советские воины насмерть за каждый клочок земли

стояли.

Майор и комиссар душой сопротивления являются.

Непрерывный штурм крепости немцы вели.

Русские разрозненную борьбу группами продолжали.

Отряд майора Гаврилова сражался еще недели три.

Действия групп диверсионный характер принимали.

29 июня, в восемь часов утра, немецкая авиация сбросила

Множество бомб пятисоткилограммовых.

Мечту о блицатаке крепости командование бросило,

Видя в русских защитников стойких, толковых!

С бензином, маслом и жиром атаку продолжали.

В фортовые окопы все это в бочках бросали.

Гранатами и зажигательными пулями их поджигали.

Многотонные бомбы метать продолжали.

Тысяча восемьсоткилограммовая бомба в угол крепости

попала,

Весь город Брест своей детонацией потрясла.

Смерть над дрогнувшей крепостью витала,

Долгожданную победу немецким войскам принесла!

В развалинах почти вся крепость лежала.

По виду руин о силе и жестокости боев можно судить.

Их громада огонь и кровь былого сражения впитала.

Многое камни расскажут, когда смогут заговорить!

Для потомков в них гордое чувство звучало,

Расставание отважное с жизнью быстротечною,

Достойное мужество мгновенной смерти внушало

К Родине, Сталину, семье любовь крепкую, вечную!

Крик душевный… боль слова те писала:

«Я остался один… солнце в самом зените…

Немцы — в церкви. Защитой одна граната стала.

Живым же не сдамся… за нас отомстите!»

Даже еще в августе из крепости стрельба доносилась.

Немцы оттуда раненых офицеров и солдат увозили.

Пулеметная очередь еще долго с содроганием

проносилась.

Русский дух советского солдата немцы не сломили.

* * *

Организатором обороны майор Пётр Гаврилов был.

Мужество и отвага советского офицера немцев поражали.

Он своей храбростью себе жизнь сохранил.

Чтобы увидеться с ним, фашисты в лагерь приезжали.

Под прицельным огнем кирпич в дребезги разбивался.

Гаврилов более трех недель в полуподвале сопротивлялся.

На тридцать второй день войны с последними двумя

гранатами остался.

Фашист стойкости русского офицера изумлялся.

Большинство защитников гарнизона в плен попали.

Майор Гаврилов плен пережил и уволен в запас.

Зубачёв умер в плену. Комиссара Фомина расстреляли.

Факт героической защиты крепости позже дошел до нас!

* * *

Комиссара Ефима Фомина взрыв камнями засыпал.

Немцы из-под развалин его извлекли и в плен взяли.

Предатель советского комиссара фашистам выдал.

У стены крепостной у защитника жизнь отобрали.

* * *

Иван Зубов тоже свою жизнь на алтарь доблести положил.

Всеми операциями вместе с Фоминым руководил.

В лагере для военнопленных, в Хамельбурге, голову сложил.

Президиум Верховного Совета его рядом орденов наградил.

* * *

Изувеченное тело Ильи Семочкина под плитами лежало.

С горсткой солдат несколько дней каземат обороняли.

Умер от потери крови: руку и ногу ему оторвало.

Лишь сверху бомбардировщики каземат в прах смяли.

* * *

Оборона легендарной Брестской крепости

Ярчайшей страницей истории стала.

Защитники ярость в душе смогли запасти,

Которая стойкость и доблесть сердцам внушала.

Цитадель летом 1944 года от оккупантов освобождена.

На стенах ряд надписей защитников крепости сиял.

«Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!» —

Храбрый защитник Брестской крепости написал!

В 1956 году боевое знамя зенитного дивизиона извлекли.

Оно в одном из казематов было зарыто.

В мае 1965 года крепость крепостью-героем нарекли.

В 1971-м в мемориальный комплекс посещение открыто.

Более двухсот человек достойные награды получили.

Гаврилов и Кижеватов Героями Советского Союза стали.

Подвиг Ефима Фомина кавалером ордена Ленина оценили.

Капитану Зубачёву орден Отечественной войны дали.

* * *

Враги кровью большой рассчитались

За молниеносное на крепость наступление.

Русские упорно защищались.

Прекрасная выучка была к сопротивлению.

Не нам судить, кто выжил, а кто сдался

На милость врага, продолжая страдать.

Плен — не рай, там каждый старался

Своему товарищу дух поддержать,

Кто жизнь отдавал за других,

Чтоб лучше, прекрасней жилось.

Станьте, герои, в ряды живых.

Вам бессмертными стать довелось!

Ольга Бурыгина

Родилась и живет в Республике Карелия. Член Российского союза писателей. Неоднократно публиковалась в коллективных поэтических сборниках. Автор шести книг: «И к закатам сердцем припадаем» (2017), «Над Белым морем летом ночь бела» (2018, Санкт-Петербург, издательство «БизнесОстров»), «Из ладоней любви радость пить» (2019, Москва, издательский дом «Дементьева Алла-ДА»), «Бегут, бегут вагончики…» (2019, Москва, издательская группа «Возрождению — ДА»), «Смена времен» (2020, Москва, издательский и книготорговый холдинг «Новая Страна»), «В океане обыденных дней» (2022, Санкт-Петербург, издательство «Четыре»),

В нашей памяти всегда!

Через поле по тропинке

Возвращалась мать домой,

Дети стайкой у калитки,

А в глазах вопрос немой…

Подбежали к ней, прильнули:

«Ну а где же папа, где?»

И предательски блеснули

Слезы. Видно, быть беде!

Гул доносится тревожно —

Самолеты вороньем.

Крылья хрупкие надежно

Мать расправила, а дом

Задрожал. Свеча к иконе:

«Бога ради, сохрани!»

На колени и в поклоне

Просит: «Деток защити!»

Вся земля надрывно ныла,

А ночами бабий вой,

За отцов, мужей молила

Женщина. А где-то бой…

И бесстрашные солдаты

За любимую страну

Шли под грохот канонады,

Чтобы мир домой вернуть.

Это было все когда-то,

Отголоски эхо шлет.

И Победу в сорок пятом

Отмечаем каждый год.

Строем, радостно, с шарами,

Ветеранам честь, хвала,

И «Бессмертный полк» рядами —

В нашей памяти всегда!

Бывалый солдат

Гудело от грохота небо,

От взрывов стенала земля,

Война лютовала, не небыль,

Снаряды дробили поля.

А русский солдат не сдавался,

Отважно нес знамя вперед,

Атаки стихали — смеялся,

Что враг ни за что не пройдет.

И, крепким словцом приправляя,

Огнем опаленный не раз,

Бывалый солдат, удивляя,

Вел между боями рассказ

О том, что сверкали лишь пятки,

Когда без оглядки бежал

Фашист, и играл, словно в прятки,

Со смертью — так страха нагнал.

Звучала гармошка, и песню

Душевно солдат запевал,

А сердцу в груди было тесно,

Щемило, он дом вспоминал.

И, выкурив с другом цигарку,

Вновь в бой по приказу «Вперед!».

Тотчас же забыв про тальянку^[3],

Под пули бесстрашно шагнет.

9 мая

Было не страшно? — не верьте, вранье!

Пули летали — что стай воронье.

Кровью — не розы алели в садах.

Душу охватывал ужас и страх.

Небо гудело, стенала земля —

Вторглась внезапно разруха-война.

Слезы печали, и скорбь, и беда

Бесцеремонно ворвались в дома.

И за Отчизну родную свою

Все поднялись — были вместе в строю,

Смерть не пугала — ведь духом сильны,

Ждала Победа страну впереди!

Год сорок пятый — фашизму отпор,

9 Мая праздник с тех пор.

Выходит «Бессмертный полк» на парад.

Вечная память, Великий Солдат!

Евдокия

Моей бабушке Е. Я. Анхимовой

Потеряла в лихолетье Евдокия Василька.

Тройка воронов в ненастье загубила голубка.

И помчались вереницей годы, подминая жизнь.

Под суровой колесницей только успевай держись!

Вспоминала вечерами Евдокия у окна

Василька. Ну а ночами боль душила — не до сна.

Сокровенное желанье, чтоб могилку отыскать

И примчаться на свиданье — милому поклон отдать.

А потом и с миром к Богу, может, там вдруг повезет,

К Васильку найдет дорогу — счастье снова обретет.

Много зим и много весен с этой думою ждала,

И вдруг весть: Василий найден. Евдокия ожила!

Враз расправились морщинки, в глазах нежность

и любовь.

Поклонилась у могилки, взяв земли в ладони горсть.

И бескровными губами стала о любви шептать.

Холмик гладила руками, встречу — счастьем называть:

«Не вини меня, Василий, что не плачу над тобой,

Иссушила слезы, милый, судьба горькою стезей.

Подняла детей достойных, продолженье рода есть.

Много внучек, внуков столько, что на пальцах

их не счесть.

А теперь и, слава богу, я нашла тебя, родной,

Скоро соберусь в дорогу, встречай, милый, дорогой».

Славный город Кронштадт

Славный город Кронштадт —

Корабли, якоря.

Храм великий Морской —

Высоки купола!

Остров Котлин —

Балтийское море вокруг.

Берег ждет корабли —

Он надежен, как друг.

Николай Чудотворец —

Святой моряков —

Защитит их в невзгоды

От бурь и штормов.

И святыня — молитва,

Как свет маяка,

На просторах морских

Укрепит дух всегда.

Славный город Кронштадт —

Корабли, моряки…

Николай Чудотворец —

Спаси! Сохрани!

Виктория Габриелян

Родилась в Украине, выросла в Армении, а сейчас проживает в США. Большая интернациональная семья Виктории связана с медициной и наукой. Самой ей пришлось сменить профессию в Америке и из преподавателя биологии и химии в школе превратиться в медицинского работника.

Как только Виктория научилась читать, родители ее больше не видели и не слышали. Книги, сценарии и самодеятельный театр, книжный клуб стали страстью на всю жизнь.

Виктория автор четырех сборников рассказов, изданных и переизданных в Армении, России и США. Писательница отличается невероятным чувством юмора и наблюдательностью.

Герои рассказов — самые простые, обыкновенные люди, которые не перевернули мир, но из судеб которых складывается история человечества.

Алёшина скрипка

Григораш Дмитрий Алексеевич, мой дед, вернулся с войны со шрамом, рассекающим широкий лоб и левую бровь. Бабушка, когда увидела его в 1946 году (он еще служил некоторое время после войны в штабе фронта шофером), дотронулась рукой до шрама и заплакала.

— Что ты, Нина, — успокаивал дед, — радоваться надо, ведь глаз не задет и руки-ноги целы. Лучше посмотри, что я Светочке привез.

Он снял с плеча мешок и достал какой-то предмет, завернутый в грязное детское одеяло. Бережно развернул, и бабушка увидела черный футляр.

— Что это?

— Это скрипка.

— Такая маленькая!

— Это детская скрипка. Светочка научится на ней играть.

Историю скрипки я слышала много раз и так любила и историю, и скрипку, что просила деда рассказывать мне ее снова и снова. Дед доставал футляр — он всегда хранился на гардеробе в маленькой спальне, — открывал, брал скрипку в руки и играл мелодии, которые придумывал тут же, и под них рассказывал, как однажды, когда их часть стояла в Гинденбурге и на деревьях уже набухли почки, а с улиц и крыш сошел снег, он встретил мальчика. Как раз подъехала полевая кухня, солдаты сидели на ступеньках какого-то помпезного здания — то ли музея, то ли театра — и с аппетитом поглощали кашу, стуча ложками об алюминиевые миски.

Дед немного поодаль чинил свой грузовик: открыл капот и с головой залез во внутренности. Вдруг боковым зрением он заметил какое-то движение за грузовиком. В одно мгновение он спрыгнул на землю за машину и пригнулся: война учит осторожности. Первое, что увидел за грузовиком, — маленькие ноги в порванных ботинках. Мальчик в длинном, не по возрасту, пальто жадно руками ел кашу из тарелки деда. Неподалеку стояла бледная худая женщина, к груди она прижимала сверток в байковом одеяльце. Так держат грудных младенцев.

«Муттер?» — спросил дед у мальчика.

Тот, не переставая есть, кивнул головой.

— Бедные дети войны, — говорил мне дедушка, — война украла у них все, но у мальчика была мама. Я видел, как она укладывала его спать на ящиках в подвале соседнего дома, разрушенного наполовину, как целовала его в щечку и что-то рассказывала. Я незаметно носил им еду, а они кланялись и благодарили: «Дайке шон».

Часть, в которой служил дед, оставили под Гинденбургом, для него война закончилась в начале апреля. Берлин они не брали, следили за порядком в городе: перестрелки продолжались, особенно по ночам. Однажды ранним майским утром дед увидел мальчика. Он лежал на разбитом снарядами тротуаре, голубые глаза были открыты, он неподвижным взглядом смотрел в такое же голубое небо. Рядом на земле сидела мама и так же, как в тот день, когда дед увидел их в первый раз, крепко прижимала к груди сверток.

Дед молча опустился на корточки перед телом мальчика. Женщина посмотрела на него совершенно безумным взглядом и о чем-то быстро заговорила по-немецки, показывая на небо, на дома, на мальчика. Дед не понял ни слова. Он тихонько, очень осторожно и нежно, как только мог после четырех безжалостных лет борьбы за жизнь, закрыл мальчику глаза и заплакал.

Он не плакал, когда убивали его товарищей, когда разрушали его страну, когда в полевом госпитале вынимали без наркоза осколки из его большого и сильного тела и зашивали рваную плоть, только злость росла тогда, только крепче сжимал зубы и кулаки. Победить врага любой ценой, размазать по земле, чтобы следов не осталось, отомстить, отомстить, отомстить!

Он сам не понимал, почему смерть немецкого мальчика так тронула его, разбудила в душе нечто неведомое и неизведанное — сострадание и всепрощение. Он сам до конца не понимал, что он плачет обо всех детях, у которых война украла их жизнь и детство. Вдруг женщина тронула деда за руку, что-то сказала, показывая на мальчика, и протянула ему сверток. Это была скрипка. Женщина что-то говорила и говорила. Может быть, она спрашивала, есть ли у него дети, дед, не понимая ни слова, утвердительно кивал головой.

«Есть», — отвечал он женщине, и она поняла его.

Вечером они вместе похоронили мальчика в подвале разрушенного дома: завернули в большое пальто, под рубашку сына мама положила записку с именем и датами рождения и смерти, и засыпали тело щебнем. На небольшой холмик поставили его ботинки. Больше дед эту женщину никогда не видел, она исчезла. Как звали мальчика, он забыл и почему-то дал ему имя Алёша. Так и пошло в нашей семье: Алёшина скрипка.

Светочка не научилась играть на скрипке, она играет на рояле.

— Может, это и к лучшему, — говорил дед, наигрывая на Алёшиной скрипке свои мелодии, — иначе пришлось бы со скрипкой расстаться.

Я росла, и вместе со мной рос мальчик. Когда мне было шесть лет и дед впервые рассказал мне историю Алёшиной скрипки, мальчику было семь. Когда мне было десять, он тоже подрос, гонял на велосипеде, развозил почту по утрам и учился в школе на одни пятерки. Когда меня приняли в комсомол, мальчик победил на конкурсе королевы Елизаветы для молодых скрипачей. Когда у меня родилась дочь, у него родился сын. Спустя двадцать лет наши дети встретились на студенческой конференции в Берлине, они подружились, долго переписывались, и однажды друг дочери прилетел к нам в гости вместе с отцом. Пока дочь с другом весело болтали на террасе дома, я провела его отца в маленькую спальню, с гардероба достала черный футляр, завернутый в детское байковое одеяло, и протянула ему. Он открыл футляр, достал Алёшину маленькую скрипку и заиграл мелодию деда, которую я не слышала с тех пор, как дед соединился с мальчиком. Он играл в память о тех, кто навсегда остался семилетним, а я под любимую с детства мелодию рассказывала мальчику про все, что случилось с миром с того года, как ему никогда не исполнилось восемь лет.

Ханох Дашевский

Поэт, переводчик, писатель и публицист. Член Интернационального Союза писателей (Москва), Союза писателей XXI века (Москва), Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Пермания). Член Российского отделения Международного ПЕН-клуба. Родился в Риге. В Израиле с 1988 года. Автор шести книг поэтических переводов и двух книг прозы. Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова, премии «Русское литературное слово», конкурсов им. Ф. М. Достоевского, И. С. Лескова, Ш. Бодлера. Номинант на премию Российской Гильдии мастеров перевода. Президиумом Российского союза писателей награжден медалью им. И. А. Бунина и медалью им. А. А. Фета.

Рог Мессии

Отрывок из романа

Юда Айзексон, зажиточный предприниматель, незадолго до войны депортированный из Литвы, попадает в формирующуюся на территории СССР польскую армию генерала Андерса. Отстав от поезда на пустынном степном полустанке, он заболевает. Его спасает путевая обходчица Дарья, в которую Юда влюбляется, но их дороги расходятся. Демобилизовавшись по болезни, Айзексон оседает в тыловом уральском городе Илецке, где встречает Риву — свидетельницу гибели своей семьи, спасенную одноклассником-литовцем. Юда сходится с Ривой, но школьный друг неожиданно появляется в Илецке.

* * *

Абстрактная картина на потолке, созданная подтеками воды и грязи, которую привык разглядывать по утрам Юда Айзексон, перешла по наследству к новому обитателю его комнаты, а сам Юда переехал к Риве. Его мучила бессонница, а если удавалось забыться, начинались кошмары: Альгирдас Жемайтис, смеясь, совал ему в руку револьвер, показывал на Дину и приговаривал: «Убей эту старую ведьму!» Хотя Дина во сне была молодой и красивой. Юда сознавал, что до безумия недалеко. Но главным было то, что его состояние понимала и чувствовала Рива. И сказала как о чем-то само собой разумеющемся:

— Переезжайте к нам, Юда. Нельзя вам быть одному.

Но если раньше Юда легко сошелся бы с Ривой и так же легко расстался бы с ней, переключившись на другой объект страсти, то теперь он постоянно ощущал в сердце невыносимую тяжесть раскаяния. До войны ему хотелось быть властелином, перед которым преклоняется жена, трепещут сыновья, и, наверно, поэтому он недостаточно любил Дину, мало уделял внимания детям, ссылался на дела, а сам ни в одной поездке не пропускал юбку, да и в Каунасе находил развлечения. Теперь же Юде хотелось верить, что у него вновь появилась семья, и он благодарил Бога за этот подарок, отдавая Риве и Рафику всю щедрость своей изрядно настрадавшейся души.

На этом можно было успокоиться, но Юда употребил все силы на то, чтобы не просто выживать, а нормально жить в голодном и холодном тыловом Илецке. Добившись увольнения из финотдела, он сумел попасть в экспедиторы, и хотя работа была тяжелой, Юда быстро оброс нужными связями. Приходилось рисковать, и по законам военного времени это могло очень плохо закончиться для Юды. Рива со страхом смотрела на продукты, которые он приносил, догадываясь, какой ценой они достаются. Перепадало и Анфисе, но та лишь благодарила, вслух желая новому квартиранту всяческого здоровья и благ и не сильно задумываясь над тем, где он достает еду, которую она даже в мирное время нечасто видела у себя на столе. В ее представлении еврей тем и отличался, что мог пролезть в игольное ушко и добыть из-под земли сокровища. Юда сам понимал, что ходит по краю. Он и так был под подозрением, не раз хотел все бросить, но представив себе голодных Рафика и Риву, продолжал свою деятельность. И была еще одна проблема, из-за которой Юда не знал покоя. Проблема требовала решения, а у него не хватало смелости ее решить.

Альгирдас Жемайтис, убийца Дины, возникал в его снах не случайно. Альгирдаса Юда знал хорошо. Этот литовец прекрасно ладил с евреями, мог переброситься словечком на идиш, а младший брат его, Казне, сразу же после прихода русских вступил в комсомол. Да и сам Альгирдас был у новой власти на хорошем счету. Если бы не рассказ Ривы, Юда не поверил бы, что Альгирдас стал убийцей. Но он им стал, и просыпаясь после очередного кошмарного сна, сжимая кулаки, Юда воображал, как он возвращается в Каунас, конечно же с винтовкой, находит Жемайтиса и мстит. Только для того, чтобы возвратиться в Литву с винтовкой, надо было попасть на фронт, а чтобы добраться до Альгирдаса и убить его, надо было научиться стрелять, а значит — пойти на войну. Но Юда боялся войны и лишь в мечтах становился мстителем. Он сознавал свое ничтожество, ненавидел себя, но ничего не мог с собой поделать. И что только нашла в нем Рива?

А Рива, сойдясь с земляком и старым знакомым, стремилась найти защиту от возможных посягательств Антанаса Рашиса, если тому удастся ее разыскать. О том, что Антанас может объявиться, Рива думала с содроганием и одновременно с каким-то новым, непонятным ей чувством. Ничего подобного она не испытывала ни с покойным мужем, ни сейчас, живя с Юдой. Рива поймала себя на том, что не только перестала со страхом ждать появления Рашиса, а напротив — думает, как все это произойдет. Если бы Юда предложил брак, пусть даже советский, в загсе, Рива согласилась бы с радостью. Это помогло бы ей справиться с душевным разладом. Но Юда не предлагал.

Айзексон знал, что жив и относительно свободен до тех пор, пока в продовольственной схеме, где он был задействован, не случится сбой. А в том, что это может раньше или позже произойти, он почти не сомневался. Поэтому, получив вызов в милицию, Айзексон был готов к самому худшему. Как раз накануне с Ривой случилась истерика. Она требовала, чтобы Юда прекратил свои дела.

— Но это же ради тебя и ребенка. Кроме вас, у меня никого нет.

— Умоляю тебя — перестань! Не нужна мне твоя колбаса! Как-нибудь проживем. У меня теперь другая работа.

Рива больше не мыла полы. Ее перевели учетчицей в цех.

— Конечно, — спокойно, но уже начиная раздражаться, сказал Юда. — Твоя работа накормит. Между прочим, я сам ничего не делаю. Все через людей.

— Если их возьмут, ты будешь там же, где они. Прекрати, пока не поздно.

Юда знал, что Рива права, много раз давал себе зарок не подставлять больше голову — и всякий раз находил отговорку. И дождался. Интересно, почему его вызывают днем, когда нет никакой проблемы прийти за ним ночью? Или это у них прием такой запутать человека?

Юда не понимал, почему его вызывают днем, когда нет никакой проблемы прийти за ним ночью, и ожидал, что либо его заставят рассказать о своих знакомствах и объяснить, откуда он берет сыр и масло, в то время как у других челюсти сводит от голода, либо сначала арестуют, а потом уже будут пытать. У входа он предъявил повестку, и дежурный, едва взглянув, показал в глубь коридора:

— Третья дверь налево.

Не зная, к чему готовиться, но на всякий случай готовясь к плохому, Юда переступил порог. Сидевший за столом молодой военный, чин которого Айзексон не смог определить, кивнул в ответ на приветствие и сказал по-литовски:

— Присаживайтесь.

Юда осторожно сел на стул. Меньше всего он ожидал услышать в этом заведении литовскую речь.

— Старший лейтенант Антанас Рашис, — представился военный. — Уполномоченный по набору в Литовскую дивизию.

Эти слова еще больше сбили с толку Юду. Он даже забыл о том, как мечтал отомстить Альгирдасу Жемайтису. Какая дивизия, какой фронт? При чем тут он? Почему его вызвали: неужели этот уполномоченный с каждым будущим солдатом отдельно беседует? Как его зовут? Антанас Рашис? Не тот ли это Рашис, который спас Риву? Так, может быть, он здесь из-за нее? Ведь Рива не скрывала, что этот Антанас признался ей в любви.

Даже догадливый Юда не знал, до какой степени он прав. Рашис действительно приехал в Илецк из-за Ривы, и был он вовсе не уполномоченным по набору, а сотрудником особого отдела формируемой Литовской дивизии. Правда, не будучи кадровым чекистом, носил армейское звание. Имя, фамилию и место пребывания Ривы Антанас увидел у себя в отделе, в служебном списке эвакуированных из Литвы. Пользуясь довоенными партийными связями, ему удалось получить отпуск для поездки в Илецк, но в Чкалове Рашиса ждал сюрприз. Уточняя в НКВД данные Ривы, он услышал:

— Да, есть. Кауфман Ревекка Евсеевна. Сожительствует с неким Айзексоном Юделем, который у нас на особом учете как бывший военнослужащий польской армии.

— Какой польской армии? Довоенной?

— Армии Андерса.

— А сам он откуда?

— Из Каунаса.

Это был серьезный удар, которого Рашис не ожидал. Сожитель! Но они же объяснились с Ривой! Или нет? Или ему только показалось? Юдель Айзексон? Да, был такой еврейский воротила в Каунасе. Неужели он?

Нужно было ехать в Илецк и разбираться на месте. По дороге у Рашиса созрел план выдать себя за уполномоченного по набору. Правда, мандата, подтверждающего статус, у него не было, зато имелось удостоверение особиста. Используя его, проще всего было бы загнать Айзексона в лагерь. Всего лишь несколько слов в том же Чкаловском НКВД, и находящийся на особом учете соперник отправляется на лесоповал. Другой на месте Рашиса так бы и поступил, но Антанас боялся появиться перед Ривой в роли злого ангела — виновника ареста этого неизвестно откуда возникшегося на его пути Юделя. Та могла обо всем догадаться. Иное дело — армия. Тут не придерешься. Идет набор в Литовскую дивизию. Мобилизуют выходцев из Литвы. Вот Айзексон и будет в их числе.

— А мы с вами земляки, — продолжал по-литовски Рашис. — Я ведь тоже из Каунаса.

«Все обо мне знает, — подумал Юда. — Разве от них куда-нибудь денешься?»

Как бы подтверждая, что ему известно все, в том числе и то, что Юда не один, Антанас сообщил:

— А с Ревеккой я в гимназии учился. Мы вместе бежали из Каунаса.

Эту историю Юда уже знал и со страхом думал, что же будет дальше.

— Вот что, товарищ Айзексон, — перешел на официальный тон Рашис, — сейчас особым правительственным постановлением формируется Литовская дивизия. Вы уже служили у Андерса, значит, с армией знакомы. Не вижу препятствий для вашего призыва в 16-ю стрелковую Литовскую дивизию Красной армии.

И, налегая грудью на стол, приблизив лицо к собеседнику, добавил:

— Ведь вы еврей, не так ли? Вот и сможете отомстить за своих близких, за свой народ.

Следовало сразу же показать справку о том, что он комиссован из армии Андерса и поэтому к военной службе непригоден. Что-то мешало Юде залезть в карман, где лежала эта бумага, но представив себе заснеженное поле, вой снарядов и бегущих в атаку бойцов (нечто подобное он видел недавно в кинохронике), Юда тотчас же вытащил спасительный документ. Поглядев на справку, Рашис понял, что у него остается последний, единственный козырь. Неужели все напрасно? Ему стоило большого труда договориться в милиции, чтобы Айзексона вызвали именно сюда, а не в военкомат, где Рашис не мог выдать себя за уполномоченного. И теперь из-за того, что этот Юдель так хитер и обзавелся справкой, все рухнет? Он встал и, обойдя стол, присел рядом с Юдой.

— Я видел, как убивали вашу семью, — проникновенно заговорил Антанас. — Это было страшное зрелище. Поверьте, я ничего не мог сделать. Меня самого убили бы, и я не спас бы Риву. С такой справкой, как эта, вас, конечно, не призовут, и вы останетесь в тылу, а на фронт, чтобы мстить, пойдут другие. Вы не представляете, сколько евреев-добровольцев записалось в Литовскую дивизию. Ее по праву можно назвать литовско-еврейской. Среди этих людей были такие же, как вы, негодные к военной службе, но они добились, чтобы их взяли. Что ж, если вам все равно — оставайтесь дома. Красная армия отомстит за ваших родных, но не вы. — И, помедлив, добавил: — Если бы с моими сделали такое — я бы умер от стыда, укрываясь за женской юбкой.

Эти слова Рашис мог бы не произносить: Юда и без того чувствовал себя скверно. Разве он не мечтал ночами о возмездии, не представлял себе, как отомстит за Дину и сыновей? А теперь его пристыдили за трусость. И кто стыдит? Литовец! Литовец внушает ему, еврею, что он должен мстить. Какой позор! Какой жуткий фарс, какая нелепость!

Но пристыдив вслед за Рашисом себя, Юда вспомнил о справке, которую все еще держал в руках старший лейтенант. Справка! Справку, конечно, жаль! С ней он чувствовал себя уверенно. Но, может, и в самом деле лучше на фронт, чем ждать, пока арестуют и расстреляют? По закону военного времени. В этот раз обошлось: вызвали по другому поводу, а что будет в следующий? И когда это может случиться? Да хоть завтра. Тогда лучше в армию — в конце концов, ловкому человеку и там можно устроиться. Устроился же он у Андерса.

Те же аргументы Юда привел вечером Риве. Вначале он молчал о том, что Рашис в Илецке. Зачем вызывали? Потому что по всей стране разыскивают уроженцев Литвы для мобилизации в Литовскую дивизию. Но поскольку Юду призвать не могут — есть медицинский документ, — ему предложили вступить добровольцем. Завтра утром он должен быть в военкомате.

Глаза у Ривы покраснели, и она, словно что-то чувствуя, спросила:

— А с кем ты разговаривал?

Интуиция подсказала Юде, что темнить нельзя. Надо говорить правду.

— С твоим знакомым. Антанасом Рашисом.

— Антанас? — Какая-то новая, странная интонация, появившаяся в голосе Ривы, смутила Юду. — Он здесь? Зачем? Что ему нужно?

Это был совершенно лишний вопрос, ибо Рива прекрасно знала, что нужно Антанасу. Ее тоже удивил собственный изменившийся голос, но она сразу же нашла объяснение: Рашис непременно ее разыщет, начнет домогаться, а Юды не будет, он уходит на фронт. И все же почему она так разволновалась? Разве она не поставила преграду, не сказала себе, что после пережитого в Каунасе никогда не сойдется с литовцем? Даже если он спас ей жизнь. И несмотря на это, Рива часто вспоминала ту ночь, когда Рашис вывел ее и Рафика из гаража, где убивали евреев, и усадил в грузовик. Убеждая себя, что никогда не согласится на союз с бывшим одноклассником, она старалась забыть, как хорошо и спокойно ей было рядом с Антанасом, как взволновало его признание и как она долго проплакала в эшелоне, после того как они расстались в Риге. Занятая своими переживаниями, Рива забыла о Юде, и в себя ее привел его негромкий, спокойный голос:

— В восемь утра я должен быть в военкомате. Помоги собрать вещи.

— Значит, ты уже все решил? А как же я?

Даже Риве Юда не мог признаться, что согласился пойти на фронт прежде всего из-за страха расплаты за свою коммерческую деятельность, который пересилил в нем страх быть убитым в бою. Поэтому он ответил, стараясь придать голосу решимость:

— Я должен отомстить за свою семью.

— Ты? — с сомнением переспросила Рива. — Какой из тебя солдат, Юда? Тебя же сразу убьют.

Юда не поверил ушам. Рива слово в слово повторила то, что в свое время ему говорила Дарья.

— Хотя, — продолжала Рива, — если ты действительно этого хочешь, иди. Разве важно, что я думаю? Ведь я тебе не жена.

Юде показалось, что последние слова Рива произнесла с досадой. А ведь он действительно не предлагал ей выйти за него замуж. Почему? Не потому ли, что даже в постели с Ривой он вспоминал ее жуткий рассказ? Не в этом ли все дело? Нет, пока он с Ривой, у него не будет покоя, только напоминание о погибших: постоянный ночной кошмар.

На следующее утро Айзексон отправился в военкомат. За плечами висел вещевой мешок, а в голове роились невеселые мысли. Рива плакала, но не стала его удерживать, и это задело Юду. Но может быть, она права и виноваты его сомнительные дела? Испытала облегчение? Возможно, но скорее всего, сама поняла, что их отношения подходят к концу. Что напрасно она ждет от Юды того, на что он не может решиться.

Погруженный в размышления, Юда случайно задел плечом идущую навстречу женщину и обернулся, чтобы извиниться. Обернулась и женщина, и Юда увидел перед собой немного скуластое, со слабой монгольской примесью лицо Дарьи. Но это было не все. Рядом с Дарьей стоял инвалид. Точнее, не стоял, а сидел на прямоугольной доске, маленькие колеса которой позволяли с помощью рук передвигаться по тротуару Инвалидов было много, Юда успел повидать всяких, но такого еще не видел. У человека на доске не просто не было ног — не видно было даже обрубков. Это была верхняя часть туловища с лицом, отрешенно и безучастно глядевшим в сторону. Юде стало страшно, он продолжал смотреть на Дарью, не произнося ни слова. Он, который никогда не терялся и умел говорить, был не в состоянии открыть рот. Но Дарью уже ничем нельзя было удивить. Без всякого выражения на лице, словно они расстались вчера, она негромко сказала:

— Здравствуй, Юда.

У Юды перехватило дыхание. Минуты через две, кое-как совладав с собой, он, стараясь улыбнуться, выдавил:

— Здравствуй.

— Вот, — не меняя интонации, продолжала Дарья, — вчера вернулись из Челябинска. Это Федя, мой муж. Живой. Он там в госпитале лежал.

Федя не шелохнулся. Теперь он смотрел в землю. Нужно было что-то ответить, но Юда молчал. Первый раз в жизни он не знал, что сказать. Но Дарья и не ждала ответа.

— Значит, ты здесь? Или, — она посмотрела на заплечный мешок Юды, — уезжаешь? Куда?

— В военкомат иду. На фронт, добровольцем.

— На фронт?! — вскинулась Дарья, и Юда заметил, как изменилось ее лицо. — Ты?!

— Моя семья погибла в Каунасе.

Дарья не ответила. Она перевела взгляд на мужа, и Юда понял, что хотела сказать Дарья. Он представил себя на войне, где каждую секунду можно стать таким, как этот Федя. Нет, пусть уж лучше сразу убьют.

Внезапно Дарья приблизилась, и не успел Юда понять, что происходит, как женщина притянула его к себе и обняла. То, что это настоящее страстное объятие, Юде не надо было объяснять. Не произнося ни слова, Дарья повернулась и пошла дальше. Муж, стуча колесами, двинулся за ней.

Первым порывом Юды было броситься вслед, и он непременно сделал бы это, если б мог сдвинуться с места. Но его ноги словно приросли к земле, и он стоял, оглушенный не только объятием Дарьи, но и внезапным озарением. Поступок, который он намерен совершить, — величайшая глупость, и надо немедленно возвращаться домой. Не случайно он встретил Дарью, а рядом с ней — человеческий обрубок. Это знак.

Поправив мешок, Юда двинулся назад. Почему, в самом деле, он не женится на Риве? Боится, что не будет спокойно спать? Пусть тогда вспомнит Фёдора! А его дела, за которые могут?.. Черт с ними! Рива права! Немедленно все прекратить! А с Ривой — завтра же в загс.

Воспрянув духом, Юда прибавил шаг. Навстречу шел военный, и Айзексон не обратил на него внимания. Мало ли военных во время войны можно встретить на улице? Соображая, как говорить с Ривой, он прошел мимо, но военный окликнул его:

— Айзексон!

Юда обернулся. На него смотрел Рашис.

— Я иду в военкомат. Мне кажется, нам по пути.

— Вряд ли от меня будет много толку на фронте, товарищ Рашис. В конце концов, я освобожден от военной службы.

Но Рашис был готов к такому повороту. Он уже все обдумал.

— Да, освобождение у вас есть. Но его надо подтвердить, — сказал Рашис, хотя только вчера говорил, что с такой справкой Юду не призовут.

— Как это подтвердить?

— Вы освобождены медкомиссией польской армии. Этого недостаточно. Вам надо пройти нашу медкомиссию. Здесь, в военкомате Илецка, поскольку вы призываетесь в ряды Красной армии.

— Но разве я не…

— По возрасту и положению как советский гражданин вы подлежите мобилизации. Как уроженец Литвы направляетесь в Литовскую дивизию. У вас есть возможность добровольно пойти на фронт, но если вы отказываетесь, я оформляю ваш призыв и направляю на медкомиссию. Дальнейшее зависит от ее решения. Вам придется пойти со мной.

В военкомате Рашис усадил Юду на стул перед дверью с табличкой «Медкомиссия», а сам прошел к военкому. Айзексон этого не видел. Он думал о другом. Конечно, этот литовец здесь из-за Ривы. Ладно, если так хочет, пусть берет ее себе. Утренняя встреча вдохновила Юду. Может, не все еще кончено с Дарьей? Но как остаться в Илецке? Договориться с Рашисом? Попытаться убедить его, что он, Юда Айзексон, все понимает и не будет мешать? Но не совершит ли он по отношению к Риве предательство? Вряд ли… Как изменился ее голос, когда она услышала, что этот Антанас здесь! Юда знал женщин и хорошо улавливал интонации. Неужели Рива была с ним лишь потому, что нуждалась в мужчине на время, пока настоящий герой ее романа не даст о себе знать? Глупейшее положение…

Айзексон был уверен, что со справкой из армии Андерса ему нечего опасаться и медкомиссия в военкомате — чистая формальность. Он не знал, что председатель комиссии уже получил указание, потому что Рашис не терял времени зря. Он заявил военкому, что Литва была оккупирована очень быстро, немногие сумели бежать, поэтому каждый выходец из Литвы — потенциальный кандидат в Литовскую дивизию, и Юделя Айзексона необходимо призвать. Документы Антанаса произвели впечатление на военкома, и он не стал копаться в анкете освобожденного по спецамнистии и комиссованного Юды. Поэтому Айзексон решил, что ослышался, когда ему объявили:

— Годен к строевой. Поздравляем с призывом в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии.

— Но у меня справка об освобождении из польской армии, — пробормотал придавленный услышанным Юда.

— По нашим критериям вы подходите. Служите достойно. Бейте врага.

Выйдя в коридор, ошеломленный Юда ожидал увидеть Рашиса, но того нигде не было. В тот же день Айзексона с группой призывников отвезли в Чкалов, а двое суток спустя отправили в Балахну, где формировалась Литовская дивизия. В дороге у Юды было время подумать, и он вдруг вспомнил Книгу пророка Ионы, которую на Ном Кипур читали в синагоге. Даже в пучине моря не удалось Ионе уклониться от возложенной на него миссии. На что же рассчитывал он, Юда Айзексон? Мечтал о мести, а сам только искал, как бы увильнуть. Вот и получил. На Дарью засмотрелся, расценил ее порыв как намек, а Дарья не намекала. Она прощалась. Навсегда. Да, ее муж — обрубок, но она его никогда не бросит, до самой смерти с ним будет. Рашис любит Риву, потому и постарался отправить соперника на фронт, но и Рива к Рашису неравнодушна. Значит, все правильно, его место там, куда он сейчас направляется, и если существует какая-то сила, которая распоряжается жизнью и смертью, она не даст ему погибнуть, приведет в Литву, где он разыщет Альгирдаса Жемайтиса и отомстит

.

Валентина Доценко

Родилась 4 апреля 1951 года, уроженка Кемеровской области, г. Таштагол. Образование среднее. Пенсионерка, замужем, воспитала с мужем троих детей, имеет четырех внучек и трех правнуков. Сейчас проживает в Новосибирской области.

Участница художественной самодеятельности, пишет частушки, переделывает песни. Стихи начала писать сравнительно недавно, десять лет назад. Печатается в районной газете, в сборнике районных поэтов «Родник души» также есть ее стихи. Печатает стихи на сайте «Стихи. ру». В 2019 году была номинирована на премию «Поэт года». В 2021 году награждена дипломом и медалью С. Есенина «Русь моя».

Слава ветеранам войны!

Сколько горя и слез принесла нам война,

Тяжким грузом ложилась на детские плечи!

Как могла выживала родная страна,

Путь Победы с начала войны был намечен.

Сколько выстрадать людям пришлось!

Кто в боях погибал, кто в застенках.

Небо мирное с болью и смертью далось,

Всю войну жили как на поминках.

Мы гордиться должны, уважать

Ветеранов войны, наших дедов,

Детям и внукам праведный путь указать,

Чтоб войны больше не было следа.

Память пусть сохранит на века

Подвиг наших великих героев.

Мы пригубим бокалы вина,

Чтобы сердце свое успокоить.

Выпьем стоя до самого дна,

Звук Победы в душе согревая.

Не забыть нам того, что творила война,

Слез и горя в стакан наливая.

Мать-земля уж устала от слез,

Пожалейте ее, господа дорогие!

Пусть не бомбы растут, а кустики роз

Украшают сады — не могилы.

19.05.2021

Нет фашизму

Вот снова майский день настал,

Победы день, боев жестоких и суровых.

Мы помним, как народ страдал,

Нас этому учили в школах.

Патриотизм нам прививали с ранних лет,

Мы были пионеры, октябрята,

На жизнь безбедную пролили свет,

Мы стали комсомольцами, ребята!

Стояли друг за друга все стеной,

Фашистов победили, без сомненья,

В боях от пули друга заслонив спиной,

Солдаты гибли, но без сожаленья.

И бились насмерть, защищая

Свою страну, своих родных, свой дом.

И зверя лютого в боях тех укрощая,

Добились Славы собственным трудом.

Давайте, люди, будем адекватны,

Фашизму нет мы скажем навсегда,

Чтоб не вернулся он обратно

И стороной нас обошла эта беда.

17.05.2021

Армия наша — кремень

Гудела земля от залпа орудий,

Стонала от топота вражеских ног.

А сколько осталось покалеченных судеб,

Точно никто посчитать и не смог.

Ох, сколько же пролито слез,

И кровью земля пропиталась!

Ох, сколько кудрявых берез

Огарками в поле осталось!

А сколько сожгли деревень,

Детей, стариков и женщин?

Армия наша, будто кремень,

Испытаний приняла не меньше.

Земля пропахла кровью людскою,

Солью напиталась одежда солдат.

Победа далась тяжелой ценою,

Нельзя, чтоб вернулось это назад.

Сколько детей в лагеря увозили!

Вернуться оттуда была не судьба.

За это за все мы врага не простили

И больше войны не хотим никогда!

17.05.2021

Спасибо тебе, ветеран

Памяти ветерана

Великой Отечественной войны,

нашего односельчанина

Евглевского Николая Федотовича

Сколько лет пролетело с тех давних времен!

Лишь в памяти прячем мы ужас войны,

Погибших мы славим Вечным огнем,

Живым ветеранам все снятся ужасные сны.

Осталось совсем их немного у нас,

И в нашем селе есть один,

Смерти в глаза смотрел он не раз

И с поля сражений живым выходил.

В боях и атаках был смел,

Победу ковал день за днем,

Отвагу и смелость, стойкость имел,

Все ордена и медали при нем.

Вернулся домой, в родное село,

И в мирное время нашел он свой путь,

Лишь память ночами тревожит его

И шепчет: «Ты годы войны не забудь!»

А как их забыть, эти дни и года,

Деревни в огне и смерти детей?

Душа разрывалась от горя тогда,

Когда хоронил погибших друзей.

Спасибо тебе, дорогой ветеран,

За счастье, за жизнь без войны!

Сегодня салют в честь тебя будет дан,

Защитник любимой страны!

30.08.2019

Вечная память, Вечный огонь

Вот и снова пришла к нам весна,

День Победы мы празднуем снова.

Не забыть нам все те имена,

Кто в борьбе победил той суровой,

Кто сражался в боях, защищая страну,

Кто в леса уходил, не сдаваясь.

Каждый истину помнил одну,

Что победа придет лишь сражаясь.

Очень трудная доля выпала им,

Но никто не роптал на судьбину,

Лишь участием, волей и духом своим

Отстояли страну от чужбины.

Сколько угнано было детей?

Женщин всех молодых и красивых?

Сколько узников тех лагерей

Не вернулось оттуда поныне?

Сколько бед причинила война?

Кто ответит на эти вопросы?

Только вновь повториться она не должна,

Не нужны нам ее отголоски.

Нам не нужен проклятый фашизм,

Мир нам нужен на нашей планете.

Не забыть нам людей героизм,

И пусть помнят об этом внуки и дети.

Будем помнить всегда ветеранов войны,

Всех, кто жизни своей не жалел,

Чтоб потомки их жили в мире, в любви

И огонь в честь погибших чтоб вечно горел!

Память

9 Мая — наш памятный день,

Войны той суровой зловещая тень.

Всплывают пред нами фашизма следы,

Чтоб помнили наши потомки и мы.

Шли на смерть солдаты за Родину-мать,

Народ им старался во всем помогать:

Кто мог воевать, тот шел на войну,

А женщины, дети сражались в тылу.

Носки, рукавицы вязали солдатам…

Пусть было давно это, люди, когда-то,

Но память не может уйти безвозвратно

И нас возвращает в те годы обратно.

Какою ценой нам победа далась?

Но армия наша отлично дралась,

И дальше Москвы не пустили фашиста,

И подвиг ее будут помнить лет триста.

А может, в историю вечно войдет…

В Россию незваным никто не зайдет,

Мы мирные люди, с любовью живем,

Но землю свою защищать мы пойдем.

Не пустим врага мы к границам России,

Полна наша армия мощи и силы…

Победный тот день будем помнить всегда,

Героев войны не забыть никогда!

Виктор Дроздов

Родился в 1958 году. Проживает в г. Белгороде. Член ПСП. Издал сборники стихов: «Ив свете моих забот», «Мы вернемся», «Спасибо вам, ветераны», «Я бы жизнь эту прожил не раз», «Между делом», «Качели времени», «Разогнутая дуга», аудиокниги «Вдоль линии судьбы», «Осколки кривых зеркал». Издавался в журнале «Звонница», «Российский колокол», «СовременникЪ», «Они сражались за Родину» и пр. Награжден медалью «А. С. Пушкин — 220 лет», «И. Бунин — 150 лет», «С. Есенин — 125 лет», «А. Блок — 140 лет», «А. Фет — 200 лет», «А. Невский — 700 лет», «75 лет Великой Отечественной войны», дипломами, грамотами. Дипломант конкурса ко Дню Победы в 2019 году. Лауреат Международной литературной премии Мира в 2021 году.

«Бессмертный полк»

Поток тот улицей повлек

Взор юных лиц, седой висок.

На запад, юг и на восток,

Как нашей памяти звонок,

Идет, идет «Бессмертный полк».

А в нем глаза тех, кто полег,

Кто до «полка» дожить не смог.

Напоминая всем про то,

Как этот мир порой жесток,

Идет, идет «Бессмертный полк».

И не опишешь в пару строк

Все чувства в глянцевый листок.

Как он широк и как глубок!

Ты в том строю не одинок.

Пылит, идет «Бессмертный полк».

Видать в нем токаря станок,

Последний раз с «Ура!» бросок,

Любимой выцветший платок,

Под танки брошенный цветок.

Идет, пылит «Бессмертный полк».

Поведал нам «Бессмертный полк»,

Как невысокий стал высок,

Поднявшись к пулям на бросок,

Что кровь уходит, как в песок,

Что жизнь как тонкий волосок.

Ведет полк — памяти исток!

У всех своя дорога

Подковы сжег на сапогах, стер гимнастерку солью.

Врагу в бою не уступал, не ныл, хрипя от боли.

Нет ни патронов, ни еды пехотному солдату.

Тревожный сон, а от беды — саперная лопатка.

Делили воду мы глотком, шинель нам одеялом.

Нас гнуло, мяло, как катком, по лезвию кидало.

Не верилось в иной исход, фатальный путь недолго.

Он очень часто повторял: «Нам всем одна дорога».

Хлопочет встречный пулемет, на минном поле свара.

Вспышка, удар и черный смог, аорту боль порвала.

Я краем видел виновато: вдруг подкосил он ноги,

А в ухо кто-то мне шептал: «Брат, потерпи немного».

В палату всем не довелось, где койки в медсанбате.

Там доктор что-то зашивал, сипел стон в горле: «Хватит».

И в миг, как зазвенел металл, мне солнце улыбнулось,

Закончился огнем закал, жизнь болью мне вернулась.

Вот принесли его кисет, письмо домой, а в строчках

Прощальные слова строчил он перед боем дочке.

«Я, доктор, был не оптимист, теперь скажу, ей-богу:

Уверовал тут под наркозом — у всех своя дорога».

Евпаторийский десант

Катера полным ходом неслись,

Среди волн укрывая десант.

Град летящих колючих брызг,

Серой ртутью гнетут небеса.

Под бушлатом тревожная мгла.

С буруном нам на сушу-пляж,

Чтоб услышать радистка могла:

«Зацепились мы. Берег наш».

По верхушкам пена. Штормит.

Полечь нам здесь всем, не иначе.

В январские промозглые дни

Не всегда, видно, светит удача.

Просочились мы, кровью стекли

Сквозь просоленные тельняшки.

На плацдарме десантом легли,

Чтоб когда-то город стал нашим.

Уходила разведка в осень

Незаметно тепло остыло.

В горизонте бордовый цвет,

А бойцы с зарей уходили,

Где с востока алел рассвет.

Вертолета будни стрекозьи:

Забросил разведку — и жди.

А ребята уходят в осень,

Где колючие льют дожди.

Обратно гроза путь закрыла,

Зазвучал там набатом набат.

Вернуться не всем под силу,

Не каждому дан шанс назад.

Только сердце матери ныло

В те черемуховые холода.

Так не раз сыновья уходили

На года. На века. Навсегда.

А нужны в жизни награды?

Ежедневный степной парад?

Винт вращался, трещали цикады,

Ждал Ми-8 возврата ребят.

Его лопасти воздух месили,

И нежный тюльпанов цвет

Все клонило потоком к пыли,

Как к братской могиле букет.

Так хочу…

Я так хочу, чтобы чаще прощали,

Чтобы друг другу в беде помогали,

Писали стихи да землю пахали,

К проталинам чтобы грачи прилетали.

Чтоб каждый день закат и рассвет,

Чтобы кричали, встречаясь: «Привет!»

И если прощались, сказали: «Пока»,

А по синему небу белизной облака.

Чтобы всегда был тот, кому рад,

Младенец у мамы был на руках,

А родники чтоб рождали ручьи

И чтобы дети не были ничьи.

Чтобы в ночи звезда зажигалась,

В женских глазах меньше печали,

В счастье слеза, и ей были рады,

И лишь грозовые слыхали раскаты.

И чтобы цвели белым в мае сады,

Забыли слова: «Жди снова беды»,

Пели в лесах по ночам соловьи,

Только за хлеб были в поле бои.

Еще чтоб родные не видели бед,

Чтобы в степях колыхал ветер хлеб,

Дети чтоб лучше жили, чем мы,

И все ждали весны после зимы.

Чтоб поутру видеть травы и росы

И не спешила в жизнь нашу осень,

А с тоскою луна взирая на жизнь,

Оттого что одна, волком начала выть.

И я так не хочу видать черный дым,

Чтоб молодой никто не был седым,

Не превратил бы в прах человек

То, что Творцом ему дано навек.

В краю тюльпанов той поры

В краю тюльпанов той поры

Степью буран в пыли метался.

В поту, дурея от жары,

Великий Байконур рождался.

Там, где терпенье без границ,

Где нервы из железа нужно.

Зной, жажду успокоит мысль:

«Бывает служба где-то туже».

Тут двери в космос для ракет.

Оттуда тянет зимней стужей.

Здесь нашей молодости цвет.

Мы тут узнали цену дружбе.

А «Крайним» назван даже порт.

Во Внуково полет «на точку».

И каждый сам свой долг несет

Средь казахстанского песочка.

Теперь же чаще стали сниться

Тот строй, где юн, темноволос,

И в мотовозах друзей лица,

И старт ракет, и стук колес.

Все-е память бережно хранит…

Пускай мы звезды не открыли,

Но гордость нас всех единит:

И мы там жили. Мы служили.

А помнишь, комбат?.

Здорово, комбат, как живешь?

Дружище, что нынче снится?

Помнишь тот строй, где поешь?

А помнишь сержантов лица?

Не вспомню, какой был год,

Что с воем на землю ракета?

Мы ищем разъемы, как крот,

Тем взрывом зарытые где-то.

Зима и пожар «знаменитый»,

Когда «Буран» почти сгинул.

Стотонный стол от «Зенита»,

Что взрыв от ракеты закинул.

Как лето — жара всякий год,

Воды все хотелось напиться!

Приказано всем: «Вперед!» —

От старта в степи хорониться.

А смог ты забыть там весну,

Тот запах полынный в мае?

Такыр, в нем тюльпаны цветут,

И мы их для жен собираем.

Не судьба была бить в набат,

Я тому, кто бил, не завистник.

Подготовлен и нами, комбат,

Не один и умелый защитник.

И снова лошадей своих седлать

В рог боевой тревогу протрубили —

Сынов России насмерть посылать.

Опять в Европе кашу заварили…

Нам снова лошадей своих седлать.

Там снова зреет злости полоса,

Не отдохнуть сынам моей России.

В который раз солдату не до сна,

И снова матери надеются седые.

Мир Запада, с чего ты так жесток?

Когда вы все насытитесь кровью?

Что вас все время тянет на восток,

Где русский дух встречает нелюбовью?

Вот дураков своих бы победить.

Князья подавятся обглоданною костью.

Из века в век нам некогда пожить,

О детях думать, чтобы в радость гости.

В тиши понять, задумавшись однажды,

Что время пролетает, как звезда,

И то, что было раньше очень важным

Для нас, в сейчас — так просто, ерунда.

Наивно верю: в русской стороне,

Где другу двери нараспах открыты,

Не будет соплеменник мой в огне —

Спокойно жить, уверенно и сыто.

Буран

В степи подняла́сь стена из огня.

Сопла «Энергии» землю давили.

В темную ночь табуны, взбеленясь,

К дальней звезде со стола уходили.

Команда на старте тем пуском жила,

И смотрят устало глаза в монитор.

Кто-то шептал: «Слава богу, ушла!»

Добавил еще: «Цел стартовый стол».

А крыши пугали восторгом звезду —

Такую еще не видал никто силу.

Как ликовал космодром Байконур

Сбывшимся целям и перспективам!

Не только железо неслось в небеса,

Летели упорство, творчества муки,

И застывшим бетоном ждала полоса

Посадки «Бурана» после разлуки.

В космос поднялись не тысячи тонн,

А гордость народа за нашу державу.

На многие годы здесь память о том,

Как этим полетом добыта ей слава.

О чем мы спорили тогда…

Рушились планы и мечты

С подмытыми устоями.

Кто много лет был нерушим,

Трещал, добитый спорами,

А молодая плоть рвала,

Брала за горло с криками,

И крепость гордая сдалась,

Разрушенная с гиканьем.

У воронья настал свой час —

Неглупое да хитрое!

Тащили клювы в закутки

Все предками добытое,

И разлетелись по углам

Страны надежды соколы,

С трудом и поздно осознав:

Углам они тем побоку.

Года, как росы поутру,

С восходом солнца, стаяли.

И тех, кто прав и кто не прав,

По-своему жизнь расставила:

Кого отпели в пару лет,

Кто выбрался с потерями,

А кто счастливый взял билет

Под звездными аллеями.

Кто виноват и тот, кто брат,

Элитой были преданы.

Зеркал разбитых не собрать,

И каждый к себе с бедами.

Зачем же спорили тогда

И разлетелись в стороны,

Если все гнезда под себя

В стране навили вороны?

Афганский хаос

Говорилось клише много раз,

Что нельзя победить народ.

И Афган смог опять для нас

Подтвердить это в этот год.

Ни к чему наша помощь им,

Им свобода от нас важней.

Наш мир для них — черный дым,

А народ с этих гор не халдей.

Хлеб-соль приносили в дом,

Все равно был Союз им враг.

Была сила и денег битком,

Только снят полосатый флаг.

Этот нищий, но гордый народ

Средь седых от вечности гор

Не так, на наш взгляд, живет,

Только здесь его весь простор.

С афганцев пример бы брать.

Кичиться собой средь друзей.

Демократам пришлось убегать,

Свою мощь выводя поскорей.

Мне не друг — убивал талиб.

Он лил кровь за ущелья свои

Сорок лет. А все бы смогли

Верить в то, что не зря бои?

Хаос этот в Афгане создал

Тот, кто верил, что он умней

И что здесь проживает вандал,

А вандала того он сильней.

Сорок лет придавало им сил,

Что Аллахом страна им дана.

Чуждый дух веру их не убил,

Что будет свободной она!

Товарищу

Вот осень долгая грядет,

А ведь мы были рысаками!

Острят: «Вам лучше в гололед…»

Но наши капли долбят камень.

Ухмылки часто слышно вслед!

Но не песок с нас сыпит — порох.

Пусть он сгорает много лет

И греет, светит тем, кто дорог.

Нам впереди так много дел:

Хранить погоны, честь, здоровье,

Все, что за службой не успел,

Беречь тепло родного крова.

А кто не смог, их слышно стон.

Ты ж проложил свою дорогу.

Друзья нередко входят в дом,

Тропинки детские к порогу.

Пусть будут счастливы всегда

Все, кого память сохранила!

И в радость будут все года

Те, что судьба нам отпустила.

Товарищ Сталин

Товарищ Сталин, нам за эти годы

Статистика подносит результат.

Авторитет Ваш вырос у народа,

Его процент шагнул за шестьдесят.

Болтун болтать «железною рукою»:

«В узде народ», а «кто тому виной?»

А крик «За Сталина!» звенел передовою,

А воровство с предательством долой.

Издержки были, но страну из нищей

Народ наш вместе с Вами поднимал.

С тем не сравнить, кто пользу себе ищет,

Народ России в рабство возвращал.

Товарищ Сталин, мы Вас не застали,

Но слушали «ужастики» тех дней.

А глядя, как Отчизну обобрали,

Так хочется вернуть Вас поскорей.

То одобряют за кремлевскою стеною,

С той стороны, где миллионы работяг,

Где понимают, нам грозят тут нищетою,

Плечами пожимая: «Как же так?»

Добром в народной памяти осталось,

Как к космосу от плуга прошли путь.

Гадать-то что — в кулак ладони сжались,

Бедлам закончится у нас когда-нибудь.

Товарищ Сталин, мы не одобряем

Террор, ГУЛАГ, в репрессиях разлад.

Но видим, как страну свою теряем,

Ежова с Берией так хочется назад.

Нам не дано, и нам не выбрать время.

Здесь не базар, здесь жить и умирать.

Но верим мы: как прорастет то семя,

На жадность будут мно-огие пенять.

Пока мы вышли на своих вокзалах,

Кто правду свою хочет отстоять.

России поезд мчит в туманы, в дали.

Что правда? Что обман? Не разобрать.

Лист калины

Ветром сорванный лист калины

Опустился на водную гладь.

Показалась река ему длинной,

И вода его вдаль понесла.

Засмотрелся на звездные выси,

Осмотрел тишину пирамид.

В шлейфе пыли парсеки неслись,

Как по космосу звездный болид.

С ураганом летел под звездою,

Фудзияма-гора, сакур цвет.

Одинокой уставшей рукою

Он ласкал по весне первоцвет.

А все чаще тянуло к дому,

Вспоминался в ночи запах трав,

И теперь понимал по-иному

То, что сорванный лист потерял.

К берегам пора возвращаться,

Где истоки его, души грусть,

Только там, оказалось, нет счастья:

Куст калины давно уже пуст.

Николай Ивлеев

Родился в 1937 году. В начале войны его отец был призван в армию и погиб, не доехав до фронта. На долю Николая выпало трудное, голодное детство. Учась в школе, он узнал, как велика и богата наша родина СССР, и задался вопросом: почему мы так плохо живем? Ответ пришелся на период смены власти Хрущёва и Брежнева. При Хрущёве экономист И. Н. Худенко проводил опыт по использованию хозрасчета в деревне, в котором участвовали 83 рабочих и 2 управленца, выполнявшие ту же работу, которую ранее делали 700 рабочих при 132 управленцах. Они собрали зерна в 2,9 раза больше, увеличив производительность труда в 10 раз и уменьшив себестоимость зерна в 10 раз. Брежнев посчитал эксперимент преждевременным и закрыл, а надоевшего всем Худенко, стремившегося накормить страну, оклеветали, осудили на 6 лет, угробили в тюрьме и забыли.

Воспоминания послевоенных лет

Наши войска сосредотачивались около Берлина. Тяжелейшая война заканчивалась. Перед войной нам говорили, что мы будем вести войну малой кровью, на чужой территории, но войну, к сожалению, пришлось вести очень большой кровью и на территории своей. Это, видимо, сказались последствия раскрываемых заговоров военных в 1937 году, участники которых были расстреляны. Красная армия была буквально обезглавлена, и ее руководство поставлено на колени. Сегодня нас стараются убедить в том, что молодые, имеющие высшее образование офицеры командовали лучше старых, но это все попытки наведения тени на плетень.

Человек, как всякое живое существо, стремится сохранить жизнь, инстинкт самосохранения действует помимо его воли. Для того чтобы в бою не лишиться разума и не запаниковать, необходимо научиться руководить собой в таких стрессовых ситуациях, а для этого надо побывать в боях или иметь опытных, обстрелянных командиров, способных своим примером и поступками удержать бойцов в критических ситуациях от панических настроений. А именно таких командиров и была лишена Красная армия во время репрессий.

Отец мой, раскулаченный во время коллективизации, но оставленный в деревне как неопасный для советской власти, погиб в эшелоне, отправляясь на фронт, в самом начале войны, и нам уже некого было ожидать с фронта. То, что отец погиб, с одной стороны, было плохо, а с другой — не очень. В то время существовала анкета, в которой следовало писать о близких и дальних родственниках, и запись о том, что отец был кулаком, делала тебя изгоем как сына чуждого стране, враждебного народу элемента.

Мы, ребята, продолжали вести «войну», в которой одна половина деревни воевала с другой, бросая камнями друг в друга. Иногда это кончалось тем, что в кого-нибудь камни попадали, и им приходилось ходить с синяками и шишками. В весеннее время родители днем уходили на работу в колхоз, а мы, дети, выполняли посильную работу по дому и на огороде: ходили рвать щавель, собирали коровьи лепешки, для того чтобы вечером сварить суп или картошку на таганке около двора.

Наконец война закончилась. В колхозе был устроен праздничный обед: для взрослых с водкой, гармошкой, песнями и плясками, а для нас, детей, отдельно, где мы были до отвала накормлены щами с мясом, блинами с маслом и молоком. Я наелся до такой степени, что мне казалось, будто живот у меня выступал дальше носа. Правда, потом пришлось долго мучиться с болями в животе.

Жили мы в середине деревни, в маленькой саманной избушке, подпертой со стороны сеней тремя наклонными бревнами. Избушка была покрыта соломой и состояла из сеней и комнаты. Стояла она в том месте, где вплотную к деревне подходило болото. Напротив нашей избы, через дорогу, жилья уже не было, а располагалось болото, в котором весной росли крупные желтые цветы куриной слепоты, а летом пели неумолчные хоры лягушек.

Однажды ранней весной 41 года, в то время, когда снег потемнел и под ним повсюду чавкала талая вода, к нам зашел обсушиться и переночевать старый знакомый отца, бывший учитель с волчьим билетом. Отец накормил его, и они долго сидели за столом и разговаривали. Из их долгих разговоров я запомнил только слова путника, врезавшиеся мне в память на всю жизнь: «Не таким путем мы собирались идти».

Мы, конечно, были рады тому, что война закончилась и уже не будут никого забирать на фронт, хотя забирать уже было некого, не будут возвращаться домой искалеченные на войне бойцы и не будут приходить похоронки. Но надеяться на то, что после окончания войны наступит легкая жизнь, не имело смысла. Наши вожди, обуреваемые идеей мировой революции, мало заботились о собственном народе. Ленин после тяжелейших шести лет, включавших Первую мировую и Гражданскую войну, в стране голодной, больной туберкулезом и тифом, разоренной войной в 1921 году, ограбив церкви на миллиарды золотых рублей, клевеща на священнослужителей, желавших помогать народу от своего имени, организовал рукотворный голод, в котором погибло более пяти миллионов человек.

Сталин из-за неумелого руководства сельским хозяйством в 33 году уже уморил голодом несколько миллионов человек. Для того чтобы после войны привлечь к СССР внимание и уважение народов Восточной Европы, которые необходимо было вовлечь в соцлагерь, надо было обеспечивать их продовольствием, и им пришлось поделиться голодному советскому народу, отчего 47 год, когда США перестали снабжать Советский Союз продовольствием, оказался голодным.

В сталинском СССР продовольственная программа решалась за счет обложения налогом сельских и городских дворов, имеющих подсобное хозяйство, при разваленном коллективном хозяйстве. Сталин занялся строительством гидроэлектростанций на равнинных реках в густонаселенных районах, затопляя рукотворными морями миллионы гектаров богатейших пойменных земель, лишая близлежащие села и города сенокосов, пастбищ, огородов, нанося непоправимый урон производству продуктов питания. После войны сохранялись те же налоги, та же нищенская оплата в колхозах и тот же самый добровольно-принудительный заем, отмененный Хрущёвым.

Продовольственная программа СССР держалась на плаву до тех пор, пока не отменили налоги с подсобных хозяйств городских и сельских жителей. После отмены налогов жители еще какое-то время по инерции держали скот для производства продукции на продажу, но вскоре стали держать скот в основном для собственных нужд, и в стране сразу появился дефицит продовольствия.

Советский Союз мог стать великой продовольственной державой, но коммунистическая партия не желала, чтобы советские люди имели высокую зарплату, удобное, просторное жилье и творческую работу. Всего-то надо было перейти на хозяйственный расчет, уже опробованный и показавший прекрасные результаты.

Хозяйственный расчет на селе зародился в Ставропольском крае в школьных бригадах. Позже его подхватил И. Н. Худенко, который в Илийском совхозе, создав хозрасчетную бригаду из 83 рабочих с 2 управленцами, выполнял ту же работу, которую в совхозе делали 700 рабочих с 132 управленцами, привлекая на помощь из города еще 500 человек.

Бригада Худенко в первый год повысила производительность труда в десять раз и резко снизила себестоимость производимого зерна. Сбор зерна увеличился в 2,9 раз. В Советском Союзе во время уборки и хранения зерна наблюдались огромные потери. Можно было машину зерна приобрести за 2–3 бутылки водки. Шеварнадзе, когда был министром иностранных дел, на вопрос «Почему вам не хватает зерна?» отвечал, что в СССР треть зерна теряется при уборке и треть при хранении.

Однако эксперимент не был поддержан Л. И. Брежневым как преждевременный, был прекращен, и Худенко, который со своим опытом изрядно всем надоел, был оклеветан, исключен из партии и посажен на 6 лет в тюрьму, где и умер, а СССР был превращен в голодную и нищую страну и развален. Когда Горбачёв стал генсеком, он встретил упорное сопротивление партии, не желающей проводить какие-либо реформы, и в результате перестройки СССР, который уже нельзя было сохранить, был развален. Большинство партийных работников, перековавшись в капиталистов, приватизировали в личную собственность куски общенародной и обвинили М. С. Горбачёва в развале СССР. Хотя эксперимент проходил на нашем веку и о нем писали все центральные газеты, теперь о Худенко, кажется, никто не помнит, и все усердно хвалят Брежнева за счастливые годы жизни при нем и проклинают Горбачёва.

Альберт Кайков

Родился в 1932 году. Перед Великой Отечественной войной семья проживала в Анапе. Началась война, отец ушел на фронт, мать с тремя детьми и бабушкой оказалась на оккупированной территории. Алик был старшим из детей. Семья жила впроголодь. Все помыслы были направлены на добычу пропитания. В это время он пристрастился к рыбалке и охоте из рогатки на воробьев и голубей. В дальнейшем рыбалка и охота стали увлечением на всю жизнь и темой для стихов и прозы. Первая книга «Потерянное детство» написана по воспоминаниям о суровых годах войны.

В 1948 году семья переехала в Новосибирск. Альберт вступил в общество охотников и рыболовов. С друзьями-единомышленниками все свободное время проводил в походах по охотничьим угодьям Новосибирской области.

Он зачитывался книгами о путешествиях. Его любимым автором был Джек Лондон. Его произведения «Белый клык», «Белое безмолвие», «Морской волк», «Дочь снегов» и другие произвели на него неизгладимое впечатление. Он мечтал побывать в северных широтах, увидеть северное сияние и полярную ночь.

Любовь к морю и страсть к путешествиям привели его после окончания школы во Владивостокское высшее военно-морское училище им. С. О. Макарова. Во время учебы и службы на флоте побывал на Сахалине, Курильских островах, Чукотке и Камчатке.

После окончания службы вернулся в Новосибирск, получил второе высшее образование в Новосибирском инженерно-строительном институте и работал на стройках Новосибирска и Игарки.

Годы, прожитые в заполярном городе Игарка, послужили стимулом для написания книг «На заполярной широте», «Под северным небом», «В Туруханской тайге», «Черная пурга».

Он издал шесть стихотворных сборников и двадцать книг прозы. Им написаны книги: «Встреча через полвека», «Флотские будни», «По жизни с друзьями», «О друзьях с улыбкой», «Близкие сердцу» и другие. В 2020 году издал две книги: «Наши студенты в Америке» и «На притоках Кети». В 2021 году — роман «Семья фронтовика».

Проживает в Новосибирске. Член Союза писателей России, член Петровской академии наук и искусств. Участвует в работе творческих коллективов, часто выступает в школах и библиотеках перед учениками со своими произведениями.

Семья фронтовика

Главы из романа

1

Поезд перевалил Уральские горы. Паровоз, натужно пыхтя и пуская клубы дыма, покатил по просторам Сибири. Еще шла война.

У окна сидел фронтовик Иван Семёнович. Рядом стояли костыли. Ему давно перевалило за тридцать лет. На нем был офицерский китель со следами от погон. Воевал рядовым в стрелковой роте. Его одежда после ранения была непригодна для носки. При выписке из госпиталя его одели в поношенную одежду кого-то из врачей и выдали справку об инвалидности второй группы.

Он смотрел на мелькавшие луга, перелески и вспоминал родную Камышенку. Ее деревянные дома, вытянувшиеся по одной улице вдоль речки Ивановки, колхозные поля. Там остались его мать, жена Настя и трое детей. Больше года от них не получал вестей. Находясь в госпитале в тяжелом состоянии, не мог сообщить свой адрес. Его сердце всегда учащенно билось, когда представлял, как его встретит Настя, как обнимет ее и прижмет к свой груди. Думал о детях. Старший, Фёдор, наверное, стал крепким парнем, а Маша и Гена подросли за прошедшие два года.

Около купе остановилась проводница с пачкой газет и, обращаясь к Ивану Семёновичу, спросила:

— Товарищ офицер, газету читать будете?

Иван замешкался с ответом. Он не умел читать, но, чтобы не позорить честь офицера, за которого его приняли, молча протянул руку. Развернув газету, стал рассматривать заголовки, написанные крупным шрифтом, которые ему ни о чем не говорили.

— Уважаемый, вы держите газету вверх ногами, — произнес сосед по полке.

— Извините, я задумался.

Иван Семёнович родился в седьмом году двадцатого века. Выучиться грамоте можно было в церковно-приходской школе, находящейся в волостном центре, до которого было около ста верст. Крестьяне не имели возможности возить детей на учебу, и те с ранних лет проходили науку земледелия, работая вместе с родителями в поле и ухаживая за домашними животными.

Во время коллективизации в Камышенке организовали отделение колхоза. Вскоре появилась начальная школа. Иван уже стал взрослым парнем, учиться с детьми было стыдно, да и желания не было. Вот так и остался неграмотным.

2

Осенние ветра сорвали листья с берез и осин. Деревья стыдливо стояли вдоль дороги в своей наготе. На полевой дороге в колеях блестела дождевая вода. Низко над землей плыли грязные рваные тучи. Природа наводила грусть и тоску.

Иван Семёнович шел по обочине, с трудом выдергивая костыли из мягкой почвы. Ему не терпелось увидеться с семьей, и он решил пять километров преодолеть пешком.

«Если кто-нибудь на подводе догонит, то подвезет», — решил он.

Его никто не обогнал. Впереди показалась изба Демьяненко, стоящая на окраине села. Он остановился, оперся на костыли, решив перевести дух после утомительного перехода.

Чем ближе Иван Семёнович подходил к своему дому, тем сильнее беспокоила нога, не зажившая после ранения, и появлялось душевное беспокойство.

Прежде чем открыть дверь в дом, хозяйским глазом осмотрел двор. Он был пуст. Не бегали куры, в свинарне не видно поросят, конура опустела. Ему захотелось заглянуть в коровник, но тут же передумал. В это время дня корова должна быть на пастбище. Плохое предчувствие усилилось.

Открыв дверь без стука, Иван оказался в прихожей. Слева, на кухне, спиной к нему стояла у плиты мать. На ее голове была та же косынка в клеточку, в которой провожала его на фронт. Она обернулась на шум вошедшего человека и обмерла. Руки безвольно опустились, а тело медленно стало оседать. Сын одним махом костылей оказался около нее и одной рукой подхватил худенькое тело. Прижав к себе, почувствовал биение ее сердца.

Марфа очнулась, посмотрела на сына и зарыдала.

— Мама, я вернулся, все будет хорошо.

Мать обняла сына, положила голову на его грудь и продолжала рыдать.

— Мама, успокойтесь, я вернулся живым.

— У нас большое горе, — сквозь слезы произнесла мать.

— Что случилось?

— Настю твою похоронили.

Иван на фронте видел много смертей. Гибель в бою считалась обычным событием. Смерть же любимого человека его потрясла. Вмиг обрушились все мечты радостной встречи.

— Как это случилось?

— Перетрудилась на работе, простудилась, получила воспаление легких.

— Когда?

— Скоро будет год. Мы не знали твоего адреса и не могли тебе сообщить. Я даже не знала, жив ты или нет.

— Как же вы жили? Где дети?

Иван выпустил из рук мать и посмотрел в комнату. В нескольких шагах от него стоял мальчик трех лет и наблюдал за ними. Отец догадался, что это его младший сын Гена. Когда он уходил на фронт, сыну не было года.

— Гена, подойди ко мне, — как можно мягче произнес Иван.

Сын не двинулся с места. Удивленно смотрел большими глазами на незнакомого мужчину.

— Геночка, это твой папа, — сказала бабушка.

Иван сделал на костылях два шага и подошел к сыну.

— Давай знакомиться, — произнес отец и протянул сыну РУКУ-

Гена с опаской протянул свою руку.

— Где Федя и Маша? — спросил отец.

— Федя в школе, Маша у подруги.

Сын немного приободрился, услышав знакомые имена.

— Гена, беги к Романенко, скажи Маше, что отец с войны пришел.

Иван Семёнович снял шинель, повесил на вешалку у входной двери и присел к столу.

Через несколько минут дочь вбежала в дом. Она резко остановилась, увидев человека в военной форме. Когда узнала отца, бросилась ему на шею. Иван Семёнович взял ее под мышки и посадил на колени.

— Ты сильно выросла, стала тяжелой, — произнес отец.

— На следующий год пойду в школу, — ответила она и поцеловала отца в небритую щеку.

3

Весть о возвращении фронтовика быстро облетела небольшой поселок. Соседи потянулись в его дом, чтобы узнать последние новости с фронта. Федя, возвращаясь из школы, уже знал, что приехал отец. Запыхавшись, он с шумом ввалился в дом.

На табурете у стола сидел мужчина в военной форме. Он вмиг узнал отца и бросился к нему. Иван обнял его и прижал к себе. Бабушка с умилением смотрела на молчаливую сцену. Сегодня у нее был самый счастливый день: сын вернулся живым с войны, внуки обрели отца.

— Мойте руки, — требовательно произнесла бабушка, — будем обедать.

Марфа Фёдоровна налила в тарелки грибную похлебку и поставила чугунок с вареной картошкой. В целях экономии картошку не чистили, а варили в мундирах.

Отец смотрел на похудевших детей, быстро орудующих ложками, и думал: «Несладко им жилось без меня. На такой еде не располнеешь, лишь бы с голоду не умереть».

— Мама, хлеб у вас есть?

— Откуда ему быть? Осенью колхоз отоваривал мукой трудодни, но у меня их нет.

— За счет чего же вы живете?

— Едим только то, что в огороде вырастили да в лесу собрали.

Марфа собрала со стола посуду и унесла на кухню. Вытирая стол тряпкой, сказала внуку:

— Федя, бери ручку, чернильницу, бумагу и садись к столу.

— Зачем?

— Будешь писать письмо Степану.

Ей не терпелось поделиться радостью со старшим сыном, проживающим в Кузбассе. Он работал в шахте.

Шахтеров в начале войны в армию не призывали: стране нужен был уголь.

Иван попросил сына сделать приписку от его имени. Он спрашивал у брата совета о своем обустройстве.

4

Письмо от Степана пришло быстро. Он радовался счастливому возвращению брата. Предлагал не мешкая приехать к нему: «На шахте требуются мужские руки, работать остались в основном женщины, мужчин призвали в армию. Заработки хорошие, сможешь прокормить семью. Остановишься у меня. В шахтерском поселке хорошая больница, пройдешь обследование и лечение, устроишься на работу и вызовешь семью».

Иван Семёнович долго размышлял над предложением брата. В колхозе он не работник. Остаться на зиму дома — быть лишним едоком. Работая в шахтерском поселке, сможет помогать семье. Приняв решение, выехал в Кемеровскую область.

Дом брата находился на окраине поселка.

Степан увидел Ивана через окно и быстро выскочил во двор.

— Куда помчался как угорелый? — спросила жена Мария.

— Иван приехал!

Братья обнялись и долго стояли молча. Им не нужны были речи. Их переполняло чувство радости встречи. Во время войны немногим довелось встречать фронтовиков, вернувшихся с войны.

Выпустив брата из объятий, Степан произнес:

— Дай мне твой рюкзак, пойдем в дом.

В доме Мария уже накрывала стол. Она подошла к Ивану, обняла и, погладив по спине, произнесла:

— Прими мои самые глубокие сочувствия. Война уносит жизни людей не только на фронте, но и в тылу.

Его угощали супом из курицы и жареной свининой с картофелем. Иван ел и думал о своих детях, которые давно не едят мясной еды. Его мучила совесть, что не может обеспечить нормальное содержание семьи.

Иван Семёнович нацепил на китель орден солдатской Славы, медали и отправился в поликлинику. Он чувствовал на себе взгляды прохожих. Одни с восхищением смотрели на его награды, другие с сочувствием — на костыли. Его окружали люди в штатской одежде. Ему хотелось переодеться в костюм. Военная форма постоянно напоминала о войне. Для покупки одежды нужны деньги, а их надо заработать.

«Кто меня, инвалида на костылях, примет на работу?» — с огорчением думал он.

После сдачи анализов и обследования его положили в больницу. Рентген показал осколок в левой ноге. Сделали операцию и извлекли осколок. Постепенно научился ходить без костылей, но слегка прихрамывал. После больницы направили на ВТЭК. Там его признали трудоспособным и сняли инвалидность.

5

Степан посоветовал брату устроиться работать на шахте. Пожилая женщина в отделе кадров спросила Ивана:

— Какая у вас профессия?

— Хлебороб.

— Что умеете делать?

— Пахать, ухаживать за лошадьми.

— К сожалению, на конном дворе нет вакансий.

Иван не знал, что такое вакансия, и ответил:

— Мне нужна работа, где больше платят, чтобы содержать семью.

Она внимательно посмотрела на посетителя. Перед ней сидел крепкий мужчина среднего роста с мужественным лицом. Серые большие глаза выжидательно смотрели на нее. В его облике чувствовалась сила и спокойствие. Большие сильные руки лежали на коленях. Кадровик оценила собеседника и предложила:

— На погрузку угля в вагоны пойдете? Работа тяжелая. Женщины справляются. Раньше на погрузке работали только мужчины, но все призваны в армию. Вам, думаю, будет по плечу.

— Согласен.

Она протянула ему лист бумаги и предложила:

— Заполните анкету и напишите заявление.

— Напишите сами, я не умею писать.

Заполняя раздел анкеты «семейное положение», сотрудница кадров обратила внимание на то, что мужчина не женат, и подумала: «Недолго ты будешь холостым, наши вдовы-солдатки быстро тебя подберут».

6

Впервые в жизни Иван шел на работу по гудку на шахте. Для шахтеров гудки были неотъемлемым атрибутом в жизни. По ним шли на работу и определяли время суток. Часы в то время были не в каждой семье. Он думал, что ему придется лопатой грузить уголь в вагоны. Оказалось, что вагоны загружаются из бункера, а ему надо следить за загрузкой и разгребать уголь к бортам вагона. Работа для него оказалась нетрудной. Он с детства привык к физическому труду на свежем воздухе. Здесь приходилось дышать угольной пылью, она оседала на лице. После смены требовалось подолгу отмываться. Иван стойко все переносил. Ему надо было заработать деньги и отправить семье.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Командующий 2-м Белорусским фронтом генерал-полковник Курочкин П. А. (февраль — апрель 1944 г.).

2

Летом 1944 года Г. К. Жуков координировал действия Первого и Второго Белорусских фронтов в стратегической операции «Багратион».

3

Тальянка — вид гармошки.