До края. Звёздный романс

Денис Младший, 2023

Пять лет назад таинственный Эрик пропал, став свидетелем стычки нортфортских разведчиков и кодиматриской инквизиции. Уполномоченный искать его детектив терпит сокрушительную неудачу. Некогда приютивший Эрика пастух поднимает революцию нагов. Бывший разведчик, профессор запретной науки, решает преступить волю короля. Тем временем юный эквит не без сомнений вступает в высокое общество, пока его старый знакомый рыцарь Хартман открывает неожиданные тайны родного королевства. Фигуры начинают своё движение, чтобы совсем скоро встретить волю безумного человека в кепи. Эрик возвращается на сцену!

Глава I

«Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя

И, погасив свечу, опять отправлюсь я

В необозримый мир туманных превращений,

Когда мильоны новых поколений

Наполнят этот мир сверканием чудес

И довершат строение природы, —

Пускай мой бедный прах покроют эти воды,

Пусть приютит меня зелёный этот лес. Я не умру, мой друг. Дыханием цветов

Себя я в этом мире обнаружу.»

Николай Алексеевич Заболоцкий. «Завещание».

Вокруг собрались толстые жёлтые стены. Их тесные коридоры загоняли в самые тёмные уголки. Воздух, сгустившийся меж ними, давил мёртвым грузом, опускал к полу. А в окружающей тишине — только приглушённые разговоры вдали, совсем спокойные и беспристрастные, отчего накатывало ещё большее отчаяние, — здесь никто не придёт на помощь, здесь все чужие.

За окнами только пустынный двор, да и сами окна большей частью зашторены, — пропускают лишь тонкие полосы тусклого света. И длинные коридоры всегда молчат и чего-то ждут, словно сейчас из-за поворота выйдет некто страшный, услышав шаги нарушителя. Куда ни ступи, эхо будет ещё долго разноситься по зданию от каждого движения. И пусть не было видно, чтобы кто-то следил тут за порядком, долгое пребывание здесь дарило воображению невероятные ранее образы. Настенные часы, будто вылупленные глаза, мнили над некоторыми дверями; старомодные портреты на стенах оживали, жадно разглядывали помещения, но, казалось, совершенно не человеческими глазами: вправду оживи какой-нибудь портрет или памятник, именно так он, наверное, и смотрел бы — не мигая ни одним глазом.

Правая нога, прижатая к полу уже на протяжении нескольких минут, затекла. Да и остальное тело как бы окостенело без движения, — стены, как зыбучий песок, хотели затянуть внутрь себя. Такая судьба была совсем не желанна. Но и встать было очень трудно. Если человек встаёт, то, получается, затем ему нужно идти. Идти обратно в ту тесную аудиторию представлялось очень страшным испытанием. Первыми зашевелились зарытые в волосы пальцы. Одна рука взялась за другую. Костяшки, обтянутые влажной кожей с голубоватыми пятнами чернил, громко хрустнули, разрывая относительную тишину, и он замер в страхе. Боль быстро ушла, суставы больше не хрустели. От такого мелкого возбуждения он всё-таки решился идти. Спина легла на стену, и ноги после небольшого усилия подняли туловище. Рука не забыла подобрать с пола и книжку. Книжка достаточно маленькая, но оттого не менее толстая. В основном страницы её обжигали глаза девственными кремовыми листами. На первом листе, сразу под обложкой из кожи, на расчерченных строках были написаны имя и образовательное заведение. Почерк — ровный и твёрдый, словно писавший смертельно боялся отклониться от идеала хоть на одну чёрточку.

«Люк Тайвакурси

Первый метаграфический институт имени Озагона»

Он не открывал книжку-журнал. Он знал и про то, что на первой странице, и про то, что на последующих сорока семи, плотно заполненных записями. Знал досконально, как одержимый монах, способный прочесть любую молитву Ерору по первой же просьбе — когда и где угодно. И книга-то была не первой. Не считая черновых записей, не считая выученных на зубок толстых томов-учебников, свой личный журнал он знал наизусть, ибо переписывал его не один раз и будет ещё. Любая ошибка или неточность были неприемлемы. Записи обязаны были быть точнее королевских законов. Иначе автора в будущем ждала незавидная участь.

Закрепляя его на поясе с помощью ремешка, Люк глубоко вдыхал бедный воздух и выходил из-за поворота в коридор. Туннель со множеством кабинетов тянулся в разные стороны без видимого конца. Ровно уложенные друг к другу доски почти не скрипели, однако ступать по ним всё равно было страшно. Люку шестнадцать. Кажется, он давно должен был привыкнуть к атмосфере и порядкам института. Но он не был готов к тому положению, в котором ныне находился. Он не был тем человеком, на которого стоило столько возлагать. Опуская плечи вслед за руками в карманах, он шёл обратно, специально замедляя шаг. Глаза цеплялись за ручку каждой из дверей. Они все похожи, будто братья-близнецы, но при этом Люк точно знает свою. Даже не считая, он может вслепую достигнуть нужной двери, тактично постучать два раза и войти, вытянувшись на пороге в струнку. Меньшее, чего хотелось, так это закрывать глаза в этом коридоре. Вдруг и правда здесь ходит некто, который, улучив момент, точно нападёт на слепца.

Тихий стук по дереву. Лицо принимает нейтральное выражение. Руки вытягиваются вдоль бёдер. Пересекая порог, Люк кланяется в сторону кафедры, механическим движением закрывает дверь и отправляется к своему месту. Аудитория — комнатушка, наполненная запахом бумаги и табака учительской трубки. Тишина здесь соответствующая, так что громче сопения подростков только скрипучие перья. Когда все сидят, склонив головы каждый над своей бумажкой, не стесняясь своего роста, у кафедры стоит мрачный мужчина. Он не стар, однако глаза у него пожилые. Ему лет сорок, а в волосах, ближе к затылку, уже белеет седина. Трубка отложена в сторону, он смотрит на каждого из детей по очереди, но сейчас отвлекается на Люка. Он чувствует, как за его шагом следят, чтобы тот оставался ровным. Люк не обманывает ожиданий и садится на стул. На него больше не смотрят, и он облегчённо глотает.

После его прихода привычное затишье вернулось. Сидя за одиночной партой с прямой спиной и руками крест-накрест, Люк чувствовал себя совершенно лишним звеном. Он выполнил порученную работу первым и теперь ощущал мысленный взгляд укора и зависти от каждого сверстника. В аудитории часы были только в кармане у преподавателя — круглые золотые часы, как можно было угадать по выглядывающей оттуда цепочке. И тикали они тихо-тихо. Время уходило с неизвестной скоростью. Конечно, Люк видел часы в коридоре, так что знал, что сидеть тут они будут ещё минут двадцать. Однако когда эти минуты истекут, он не знал, не мог чувствовать.

Было слышно, как чьё-то перо скрипнуло громче остальных и замерло. Люк одновременно с учителем перевёл глаза на источник звука. Один из учеников встал и с листком в руках прошёл к кафедре. Поклонившись учителю головой, он протянул ему свои записи. Жилистые пальцы преподавателя аккуратно взяли их, а мальчик, не в силах сдержать трепет, стал смотреть на лицо учителя. Но то ничего не выражало, — даже глаза еле-еле двигались. Он как будто прочитал всё за десять секунд — все формулы, все знаки, все их перекрещения и разделения. После этого он поднял голову и отложил листок. Чуть наклонившись, мужчина потянул за ручку один из ящиков под своим столом. И скоро на свету сверкнул металлический предмет. Он был похож на зажигалку — на маленький стальной коробок, при открытии которого показались кремнёвое колёсико и прямо рядом с ним кусок минерала, на свету переливающийся всеми цветами радуги. Преподаватель протянул огниво ученику и отошёл от своего места. Мальчик же, ничего не понимая, беспрекословно взял устройство, и теперь вопросительно смотрел на учителя, когда тот и глаза не опускал.

— Извините…

— Ты уверен в правильности своей формулы? — перебил его учитель. — Уверен?

— Я не знаю, господин-мастер Юлмуус, — неуверенно ответил подросток.

— Зачем же ты пишешь о том, чего не знаешь, юный Лирой? — беспристрастно говорил учитель. — Знание — наша сила. Кто ты без знания?

— Слабый, — словно заученную мантру ответил ученик.

— Юный Лирой, ты приходишь ко мне с этой формулой, желая моей проверки. Ты хочешь, чтобы тебе сказали: «Всё верно, Лирой, отлично». Но почему-то ты не можешь сам себе это сказать и просто принести готовую формулу мне на стол. Я просил от вас готовую формулу в течение часа. Готовая формула — верная формула. Согласно моему заданию, принёс ты мне верную формулу?

Теперь всё внимание класса было невольно приковано к мастеру и ученику. Дети продолжали скрести по бумаге, чтобы сохранять иллюзию погружения в работу, но исподлобья наблюдали за интересным разговором. Только Люк мог открыто смотреть на это всё без стеснения. Его не брала гордость за то, что он был умнее этого Лироя, ничего приятного он не испытывал. Он думал, что ему очень жалко того и хочется помочь. Но он не может. Оставалось наблюдать за этим без способности что-либо сделать и изменить, как и всегда. Люк с твёрдым лицом и дрожащими глазами следил за Лироем с огнивом в руках, а позади него ещё два человека…

— Раз ты выполнил задание, то и формулу написал верно. Вот, я дал тебе огниво — пока что максимум, разрешённый каждому из вас в этом государстве. Твоя формула является бытовой, потому нет ничего запрещённого в том, что ты её проверишь, — продолжал свою речь преподаватель. — Ты же уверен в ней. Приходя сюда, каждый должен иметь формулу, в которой он уверен. Ты пишешь формулу не для проверки, юный Лирой, а для активации. Давай.

Только сейчас мальчик стал понимать. Только сейчас он ощутил дрожь в пальцах и коленях. Жар прокатился по телу пенистой волной. В его руках был инструмент — самый базовый, но оттого не менее опасный. Каждый из учеников знал, чем грозит неверное написание формулы. Не зря все они корпели над ними сорок минут без остановки. И никто из них всё равно не знал, что хоть кому-то из них дадут активировать свой труд. Было ли это в планах учителя или он сам это только что придумал — неизвестно. Сдавший свою работу практически в начале занятия Люк был поражён не меньше остальных. Сердца у всех забились, однако не так громко и часто, как у «юного Лироя». Он в последний раз молящим взглядом посмотрел на мастера и, не найдя никакого сочувствия, повернулся к бумаге. Они писали особыми чернилами, которые и вправду используются для профессиональной метаграфии. Палец боязливо лёг на колёсико зажигалки. Лирой подошёл ближе, словно подбираясь к спящему медведю, и поднёс вытянутую руку к бумаге. Левым кулаком он поспешно вытер с лица выступивший пот, чтобы ни одна капля не успела упасть. Для него пропал и класс, и уже не скрываемые учениками пугливые и при этом заинтересованные взгляды, и учитель с, казалось бы, совершенно отстранённым лицом. Вспотевший палец уже напрягся до предела. Минерал завис над тёмно-синей дорожкой чернил. Лирой глубоко вздохнул.

Щёлкнула металлическая крышка. Ученик спрятал огниво в сжатой ладони. Обернувшись к мастеру, он стыдливо выпалил:

— Прошу прощения, никак не могу, господин-мастер Юлмуус.

Преподаватель никак не изменился в лице. Он подошёл к Лирою, протянул руку и взял у того инструмент. Затем шагнул к столу, поднял журнал и расслабил шнурок на обложке.

— Юный Лирой, — мастер поднял из чернильницы перо и вытер о горлышко, — за сегодняшний урок ты получаешь оценку «неудовлетворительно», — имея на руках верную формулу ты не смог поверить в себя и активировать её. Пересдача на следующей неделе.

Твёрдой рукой он вывел в журнале ровный крест. Стоявший рядом в полном ошеломлении Лирой нервно прикусил губу. Он останавливал сам себя от справедливых возражений. Вероятно, он хотел спросить об оценке умника Люка, об изначально установленном задании, но сам понимал, что не мог и не имел права так поступать. Вся аудитория также замолчала, умолкли перья. Теперь каждый думал о том, что скоро каждому из них придётся дрожать над своим листком с осознанием того, что оплошность будет стоить им, возможно, способности учиться здесь дальше. Где-то в помещении раздался нервный смешок, однако его никто не услышал.

В институтском дворе повисла дрожащая тёплая тишина. Красный солнечный диск опускался за землю далеко за волнистыми лугами. Травяной ковёр уходил во все стороны, и только одна широкая дорога тянулась от ворот и до ближайшей станции. А с верхушки можно было рассмотреть крыши городских домов. Это были четыре здания, четыре белых камня, стоящие кругом. То, которое перед воротами, было сделано в виде арки. Другие же — совершенно одинаковые по виду, но не по функциям. Дальнее среднее являлось, конечно же, главным, имея первым и вторым своими этажами аудитории для занятий и лекций, вторым и третьим — жилые помещения для профессоров и последним — места их собраний, одно из, вероятно, самых важных мест во всём Нортфорте.

В этот час, нарушая уличную тишину, во двор выходили ученики средних курсов. Гуляли они всё ещё меж четырёх стен под взглядами десятков людей — большая свобода, на которую они могли надеяться. Люк вместе с ними спустился с крыльца, засунув руки в брюки. Вечерний ветерок приятно холодил лицо, да и воздух был намного свежее, чем в институте. Все разбивались по группам. За несколько лет каждый уже нашёл себе двух-трёх друзей. В учебное время не поговорить, а сейчас можно было обсудить всё наболевшее, пошутить, шёпотом перемыть кости учителей. Для Люка существовал лишь один друг — личный журнал.

Занятие с мастером Юлмуусом было давно закончено, и все ученики были целы, в отличие от Лироя, который, было видно, пребывал в невиданном бешенстве, которое еле-еле сдерживал. Он оказался жертвой учительского эксперимента, психологического воздействия на учеников. Никто, кроме него, больше не держал в руках огниво. Ему ничего не оставалось, не считая возмущённой жестикуляции и фильтрованных ругательств в компании товарищей.

Люк двинулся к центру двора, на пустую скамью. На постаменте из бетона там возвышался Он. Человек, тоже выполненный из камня, в два-три раза превышая рост обычного взрослого, смотрел на главные ворота. Насколько можно было судить по памятнику: ростом в жизни он был невысок; волосы коротки и темны, хотя камень этой черты и не отражал; лицо грубое, но не говорящее точно о национальности. Глаза изображённого человека были закрыты простой тряпкой. Каждый учащийся знал, что ближе к окончанию жизни великий Канон был слеп, и слеп по собственной воле. Под рукой, конечно, книга — как задумано архитектором, та самая книга «Основы метаграфии». Сам Люк перечитывал не раз это одновременно и произведение искусства, и научный труд, и летопись жизни В. Канона. И при взгляде на статую в голове всегда всплывали одни из самых первых строк: «Используй слово на благо своё, но благо своё не ставь выше чужого. Думай над словом с умом, а пиши душой». Где же, если не здесь, у ног основателя науки, учить текста? Люк уселся и, раскрыв журнал, тут же с головой утонул в нём. Глаза читали, а губы одновременно с этим повторяли записи. Никто уже не смотрел на него, — все привыкли к одинокому зубриле Тайвакурси. И он сам более ни на что не обращал внимание. На дороге показался экипаж.

Бричка легко прыгала по извилинам дороги. Под поднятый верх свет почти не попадал, оставляя пассажира, не считая ног, в тени. Знакомого кучера тянули за собой вожжи. Лошади тоже не отличались бодростью — тащили экипаж, натужно разбрасывая слюну. У ворот института они, естественно, остановились. Навстречу вышли трое — два солдата-сторожа и один последователь науки метаграфии. Последний тоже был в форме, но другой. Когда военные были в тёмно-синих жакетах при серебряных пуговицах, низких киверах, не говоря уже о винтовках, адепт метаграфии был облачён в так называемый мундир-крылатку с погонами старшего лейтенанта. Огнестрельного оружия при нём не было, зато журнал, ремни с печатями вокруг пояса и МСК не покидали его. Он встал поодаль от брички и, согласно инструкции, положил руки поверх цилиндров устройства. Солдаты быстро проверили и документы, и пропуск. Через полминуты экипаж оказался на территории института. Однако Люк смотрел в ту сторону только краем глаза. Его внимание больше занимало повторение материала.

Выйдя из тени, экипаж покинул высокий юноша. Было видно, что с этим местом он знаком, — взгляд его, серьёзный и деловой, ни за что не цеплялся. То ли поблагодарив, то ли поприветствовав сторожей, он широкими шагами направился сразу к главному зданию. Пусть он был худ, а засаленные волосы были уложены кое-как, он бы точно предстал красавцем в глазах других, если бы сейчас коллектив института не ограничивался мужским полом. Он прошёл мимо разрозненных групп учеников и остановился перед памятником. Сунув руки в карманы, он со скрытым восхищением в глазах посмотрел на застывшего Канона, словно мысленно общаясь с ним. Этим он оторвал от книги Люка. Тайвакурси поднял лицо и посмотрел на неизвестного человека. Пока взгляд его бессмысленно гулял по незнакомцу, тот заметил это и тоже посмотрел мальчику в глаза. Немного смутившись, Люк быстро вернул глаза в книгу. Постояв ещё немного, брюнет заговорил.

— Я новый профессор. Ты же из шестнадцатилеток? Разве не принято с профессором здороваться?

Люк тут же заволновался. Отложив открытый журнал, он встал, поклонился, извинился и представился. Незнакомец только кивнул с некой ухмылкой, несвойственной мастерам.

— Оливер Чинис. На самом деле, я выпускник прошлого года. Может, помнишь меня?

— Никак нет, господин-профессор. Прошу прощения.

— Тут не за что прощать. Ты что ли учишь здесь?

— Так точно.

Человек подошёл ближе. Его длинная тень упала на ученика, но теперь мастер видел написанное в журнале. После того, как он быстро осмотрел всё, его лицо приняло удовлетворённое выражение.

— Сейчас время отдыха, Тайвакурси. Ты не отдыхаешь?

— Мне не от чего отдыхать, — позволив себе покачать головой, ответил он.

— Легко учишься?

— Я быстро всё делаю.

— Я тоже был таким. И ещё некоторые. Это верный путь к профессорству, — без сарказма сказал Оливер.

— Д-да… — Люк не знал, благодарить за похвалу или бояться её.

— Ну покажешь мне свои успехи потом. На следующей неделе, — он снова обратил свой взор к памятнику, — буду читать лекцию о нём.

— Канон? — переспросил ученик. — Мы уже проходили его биографию.

— Думаю, не всё. Историю Канона надо связывать и с теоретической частью обучения. Ты всё услышишь на лекции.

Люку было нечего ответить. Он неуверенно поднял журнал и перелистнул страницу. Но сосредоточиться на чтении больше не получалось в присутствии Чиниса.

— Потом буду читать о Дэйви и Голиате, — продолжил молодой профессор.

— Это..?

— Да. От них пошли направления. Вот видишь — история правда интересная.

Люк только кивнул.

— У тебя есть родители? — внезапно спросил Оливер.

Немного обескураженный этим вопросом мальчик посмотрел перед собой, а затем коротко ответил:

— Есть.

— Это… это хорошо, — казалось, что в уме брюнет сказал совершенно противоположное.

Они ещё немного помолчали. Они и не обращали внимание друг на друга, но одновременно с этим чувствовали сильную неловкость в паузе. Люк не видел этого, но нижняя губа у профессора немного подрагивала. Какая-то фраза всё не могла выйти наружу, билась о стену, когда человек не давал ей волю. Оливер сделал шаг и наклонился, чтобы посмотреть на высеченную в камне пониже табличку с инициалами Канона и, конечно, осмысленной надписью. Теперь он был наиболее близок к ученику. Опустив голову, он сказал почти неслышно:

— Если они с тобой что-то делают, скажи. Не давай им волю властвовать над тобой. Главную роль играет только твоё желание.

Оливер развернулся и, не дав мальчику возможности ответить, пошёл к среднему зданию. Люк проводил его любопытным взглядом. Он как будто ощутил на секунду то, чего ему не хватало так долго. Поддержку. Минимальную и, возможно, корыстную, однако поддержку. Настроение поднялось впервые за эти года. Чуть приподняв уголки губ, Люк вернулся к книжке и перелистнул страницу. Он так и замер.

От отсутствия ветра становилось не по себе. Застывший воздух совсем не ощущался, даря иллюзию того, что можно было вот-вот задохнуться. К памятнику Канона приблизился ещё один человек. Люк никак не реагировал на него, ведь человек этот, стоя напротив мальчика, совсем не отбрасывал тени, — для лучей солнца его будто не было вовсе. Неизвестный призрак заглянул в журнал, после чего обернулся и обратился к кому-то второму.

— Я вижу, ты был здесь очень долго, раз в таких подробностях запомнил… институт, верно? — призрак обвёл длиннопалой рукой округу. — Скажи мне, Люк, я могу взять это? — его палец уткнулся в личный журнал. — Там скрыто много информации. Я даже представить не могу, какую ценность ты носил вот так при нашей первой встрече. Так бы я взял именно её, а не кулон.

Поодаль с опущенными плечами стоял каштановолосый юноша. Длинные волосы доходили до скул, редели ближе к шее, подбородок был небрит уже несколько дней. Сжав губы, он смотрел на себя маленького, сидящего на скамейке. Это точно был он. У него давно должно было перехватить дыхание, но Тайвакурси не дышал. Было невероятно трудно передвинуть взгляд от себя прошлого к нему — человеку, что привёл его сюда. Он выглядел не совсем так, как несколько минут назад у подножия лестницы. Он назвал себя «Эрик». Кепь и длинные волосы были ещё при нём, а вот на худое тело теперь была накинута простая деревенская рубаха, домотканые штаны доходили до икр, а босые ноги подминали под себя траву. Люк верно подумал, что этого человека надо бояться. Безумный блеск в зелёных глазах был всё ещё страшнее того, что происходило. Руки Тайвакурси не чувствовали МСК, ранее висящего на поясе. Однако он не чувствовал и раны в плече, которая до этого практически не переставала его беспокоить. Не смотря в глаза Эрику, он остановил взгляд на его изогнутом рту. «Он безумен или действительно рад? — спросил сам себя Люк. — Что не так с ним? Я не понимаю!»

— Не понимаю! — одновременно с мыслями, выпалил Люк. Он сначала сконфузился от этого, но решил продолжить. — Скажи, что это. Какого чёрта мы здесь? Это же я — я шестнадцати лет!

Не ощущая веса собственного тела, он упал на колени. Эмоции вырвались наружу, штукатурка осыпалась, оголив потрескавшееся стекло. Ухмылка не изменяла выражению Эрика. Он медленно опустил руку и беспрепятственно взял одними пальцами книгу из рук юного Люка. Тут оказалось, что мальчик не просто не обращал внимание на происходящее — он застыл, как на картине, став такой же скульптурой, как та, что стояла за его спиной. Поднеся журнал к лицу так плавно, как делают с драгоценными камнями, блондин открыл первую страницу после титульной. Изумруды глаз зажглись с новой силой, отразив в себе написанные на нортфортском слова. Это ничуть не смутило Эрика.

— Это прекрасно. Ты помнишь всё до последней буквы. Согласись, что воспоминания куда надёжнее бумажек. «Каждый человек, родившийся после меня, отныне имеет возможность стать мной. Раньше никогда не было такого. Новая ль ступень развития человечества или же Божественный промысел, — не мне об этом думать. Я понимаю, какая ответственность ложится на мои плечи. Я первопроходец в метаграфии, и мне учить всех тех, кто пойдёт за мной. Я проложу тропу, ровную и прямую, как луч Сатвиры», — с наигранным выражением прочёл он и, хитро прикрывая глаза, посмотрел на каменного человека. — Это он написал? В. Канон, да? А табличка стёрлась.

Он опустил глаза на надпись на постаменте. Буквы на ней перемешались без всякого смысла, — только возвышалось над бредовой надписью выверенное «Канон». Всё ещё ошарашенный Люк еле вслушивался в слова Эрика. Пусть он и хотел их понять, но не мог избавиться от шока и мурашек, колючими волнами бегающими туда-сюда. «Что это? — негромко повторял он без остановки. — Что это? Что это? Что это?» Не спеша, Эрик повернулся к каштановолосому, внимая его тираде.

— Ты так и не понял? Мы у тебя — в твоей памяти. Мы тут, Люк, а это значит, я смог.

Блондин сыто прикрыл глаза и запрокинул голову. Над ним в небе замерла птица, чьи крылья остановились, однако та продолжала немыслимо висеть в воздухе. Люк неосознанно тоже посмотрел туда. Это был чёрный ворон.

— Я абсолютно рад встретить тебя, — говорил Эрик, не открывая глаз. — Я получил знания, а теперь мне нужна свобода. Я должен оторваться от всех якорей. А ты мне больше ничего не поведаешь?

Узкие зрачки снова напали на Люка всё с той же хищностью, и он попытался смотреть сквозь них. Комок в горле не давал ответить. Ни врать, ни говорить правду он не собирался. Он уже точно не мог назвать всё вокруг сном. Это на самом деле и был сон, однако в этот сон пришёл реальный человек. И хоть это и было его, Люка, сновидение, прогнать чужого он не мог никак, — чего-то не хватало ему для этого.

— Даже если ты не скажешь, — с журналом в руках, блондин шагнул навстречу Тайвакурси, от чего тот весь съёжился, — в этом месте мысли буквально материальны. Давай, скажи мне, зачем вы пришли в Кодиматрис? — спокойствие и смешок в его голосе были совсем не к месту. — Скажи.

Протянутая рука легла на лохматую голову Люка. Тот не мог протестовать и замер, как животное под чьей-то гигантской тенью. Маленький Люк, памятник и институт внезапно стёрлись. Безумно хаотичная и непонятная картина пронеслась вокруг обоих юношей, а Тайвакурси ощутил как будто колющий удар в самый затылок изнутри. Всё остановилось. Высокая пшеница вперемешку со сваргой поднималась до плечей сидящего юноши. Он наконец ощутил ветер. Разогнавшийся в поле порыв ласкал открывшиеся перед ними луга. Зелёно-жёлтые ковры, чуть горбясь, расходились от одной стороны горизонта до другой, и ничего больше не было, не считая того, что ближе — проток неширокой реки и дерева над ним, молодой берёзы. Солнце было немного над краем земли, но нельзя было понять, вечер или утро сейчас, так как было светло, словно днём, а температура не ощущалось совсем. Синий небесный купол был самый настоящий. По нему плыла лишь одна разрозненная флотилия облаков, причём не прямо, а чуть заворачивая. Эрик отнял руку от головы Люка.

— Так ты не знаешь, — задумчиво произнёс он. — Ты пошёл на эту миссию, даже не зная — зачем.

Смотря вдоль полей, каштановолосый не отвечал ему. Его рука нервно сжимала растительность у ног. Грузно и резко с его уст сорвалось:

— Я умер?

По ушам ударил острый смешок. Блондин быстро прервал его и помахал журналом, выражая отрицание.

— Нет. Пока не умер.

Теперь уже не так сильно боясь, Люк поднял лицо к юноше в кепи. Он задал ещё один вопрос.

— Ты убьёшь меня?

— Скорее всего, — ответил улыбчивый Эрик. — Иначе ты меня можешь. Но не это главное. Ты прав — это была слишком большая ответственность для тебя. Все смерти, прошлые и будущие, лежат на плечах всех вас троих. Конечно, и я возьму на себя часть, — он любезно оскалился. — Однако за всё надо платить. Получаешь одно — лишаешься другого. Нет. Я соврал. От этого ничего не зависит. Да, я убью тебя, будь уверен.

Люк спокойно начал подниматься. Он снова осмелился посмотреть в эти глаза, узоры которых видел, как ни у кого другого, чётко. Каждый раз заглядывая в них он, казалось, проваливался, удерживаясь только за один край. И мысль, что выбраться уже не удастся, вставала на первое место. «Когда?» — этот вопрос Люк не успел задать.

Узкие стены часовни. Парящая в лучах света пыль. Через несколько ступеней вниз стоял он — Эрик. Одно действие, никаких сомнений, — он рванул ладонь. Он убьёт его и закончит миссию. Решимость взяла верх над страхом. Когда крышка прибора приоткрылась, раздалось шипение. Блестящий порошок мощной струёй вырвался наружу. Он делал это много раз. Руки уже сами работали в отрыве от сознания. Эрик оторвал пальцы от лица. Револьвер пришёл в движение. Стена часовни содрогнулась. Поднялся столб мелкого крошева. На мундир Эрика моросящим дождём опустились щепки. Стоящий выше него Люк Тайвакурси упал смертельно раненный. Последний тяжёлый вздох вырвался из грудной клетки. С тихим хрипом он умер, уставившись в потолок, где только что простиралось голубое небо, но так и не отпустив ручки приборов на поясе. Блондин опустил руку с револьвером и вернул его в кобуру. Раньше он предпочёл бы убить им сначала Люка, а не брата. Сейчас же его мысли прикрыла тёмная вуаль. Юноша поправил кепь за козырёк и взобрался наверх. Тело Люка лежало без движения. Оставалось только взять кое-что. И это не журнал. Забрав вещь, о которой было написано в журнале, Эрик исчез из часовни, исчез из города Навина. Он пошёл через поля. Он возвращался в Пекатум, но не домой.