Откуда берутся герои

Денис Курбанов, 2023

Наверное, никто от хорошей жизни не пойдёт в отряды. Мёрзнуть и мокнуть под открытым небом, месяцами не встречая человеческого жилья, одной рукой отбиваясь от гнуса, а другой – от чьей-то голодной пасти. Или же торчать в охране, умирая от скуки, и временами действительно умирая от того, что оказался в этой охране не так бдителен, как стоило бы. Драться с существами, от которых нормальные люди и нелюди разумно держатся как можно дальше, искать, добывать… Зато можно не бояться немощной старости, она-то отрядникам почти не грозит.Эта история о том, как пятерых объединила дорога.В конце её они обязательно спасут мир, иначе бы никто не стал писать о них эпическую повесть.

Пролог.

Этот мир — один из многих, существующих во Вселенной. Или не существующих, или выдуманных. Он населён разумными существами, могущественными и не очень, обыденными и волшебными. В нём есть горы и равнины, моря и пустыни. Города и маленькие деревушки, древние подземные чертоги и возможно даже парящие в облаках замки. О том, является ли мир плоским, шарообразным или представляет собой какую-то более заковыристую фигуру, мало кто задумывается — слишком много неизведанных земель, слишком фрагментарны карты разведанных территорий. Ещё не родились смельчаки, готовые отправиться к краю горизонта, чтобы посмотреть, что же там — обрушиваются ли воды океана с края великого диска или всё как-то иначе устроено?

Жители этого мира абсолютно уверены в существовании иных миров. Как минимум ещё четырёх. Потому что Создатель, в чьём существовании они также нисколько не сомневаются, сотворил в своей безграничной мудрости и великодушии не только мир Сердца, о котором всё это время шла речь, но и ещё, да, четыре. В которых всё не так или совсем не так, в которых живут иные народы по иным законам. В которые, приложив некоторые усилия и располагая толикой удачи (или невезения, тут как посмотреть) можно попасть и даже вернуться обратно. Вот эти миры.

Творение — мир, где обитает Создатель и существа, приближенные к нему. Священное и прекрасное место, в которое многие мечтают попасть после того, как смерть исторгнет их искру из остывающего тела. Обитатели Творения многократно посещали мир Сердца с самыми разными целями, случались и ответные визиты.

Покой — мир незыблемой стабильности и порядка. И это едва ли не всё, что о нём известно. С жителями этого мира ведётся торговля — по давным-давно установленному перечню товаров, с давным-давно установленными ценами. Давным-давно достигнуты некоторые соглашения с правителями давным-давно существовавших государств Сердца — сменяются династии, государства меняют границы, названия, вовсе исчезают с карт, но соглашения передаются наследникам в том виде, в котором они возникли тогда, давным-давно. И в том виде и исполняются. Каким бы странным не был в итоге результат.

Крах — этим словом именуют не только сам мир, но и его обитателей. Эти обитатели невероятно многообразны и не похожи один на другого, так что как-то разделить их на виды или расы не представляется возможным. Единственное, что является общим для всех крахов — каждый из них является опасным кровожадным безумным монстром. Увы, обитатели Сердца знают об этих монстрах отнюдь не только из преданий и книг, прорывы крахов случаются регулярно, и горе тому, кто окажется на их пути. Также «крах» в различных вариациях — самое многозначное и распространённое ругательство.

Свобода — мир переменчивости. Говорят, что попасть в него проще всего. Говорят, что буквально каждый не единожды попадает туда во сне. Существует многое множество описаний этого мира и его обитателей, но сложно найти среди этих описаний два схожих друг с другом.

Эти четыре мира связаны с миром Сердца, но никак не связаны друг с другом. Поэтому их могут называть окраинными, внешними, малыми… И ещё каким-то подобным образом называть, чтобы подчеркнуть, что эти четыре — какие-то там ещё миры, а вот мы в Сердце живём, Сердце — это о-го-го!

Общепринятое схематичное изображение всей плеяды сотворённых Создателем миров — звезда с четырьмя узкими лучами. Одновременно этот символ считается знаком Создателя и символом Ордена Мира — слуг созданий Его, смиренно несущих мудрость и утешение разумным.

Пять миров, объединённых в один, пять героев, пока не знающих о существовании друг друга. Пять и пять, конечно же это простое совпадение.

Серокожий рослый крестьянин, одетый в лохмотья, перекинув через плечо тощий мешок с пожитками месит грязь по просёлочной дороге. Ещё одна деревня осталась позади, ещё одна попытка зажить нормальной жизнью — не удалась. Его страх идёт за ним, и догонит рано или поздно, стоит лишь остановиться. Стоит лишь найти дом, задуматься о семье, воткнуть лопату в заросшее бурьяном поле. Страх придёт, пугающими тенями в самый ясный день, кошмарами в ночи и видениями наяву. И когда станет невозможно различить морок и явь, страх обернётся большой бедой и кровью. Поэтому надо идти. Куда-нибудь.

Молодой послушник стягивает через голову рубаху и ёжится от прохлады подземелья. Читает положенную хвалу Создателю и коротко касается губами татуировки Звезды на своей правой ладони. Сейчас это просто контуры фигуры. После того, как он пройдёт Купель, он станет испытанным — это будет уже полноценный сан служителя, и контуры его звезды заполнят фиолетовыми чернилами, священным цветом Создателя. Если пройдёт. Далеко не все послушники, спускавшиеся к Купели, возвращались обратно. Никто из них не вернулся прежним, никто не хочет рассказывать о том, что именно происходило с ними после того, как воды Купели сомкнулись над головой. С тревогой глядя в тёмную непроглядную гладь он взялся за завязки штанов.

Старый могучий древень погружает чуткие корни в землю и слушает, слушает, слушает… Как прыгают в запуски молодые побеги прошлого года, совершенно бестолковые, но полные неуёмной гибкости и жизни. Как садятся на цветы пчёлы, как утекает в нору от неудачницы-лисы удачливая мышь. Как муравьи бегут по коре другого древня, подновляющего погодные чары. Как мерно дышат взращенные их магией сторожевые звери. Как всё, чему должно, рождается, живёт и умирает. Древень жил очень-очень долго, многое познал, многое сумел. Его корни и ветви, ствол и листва вобрали в себя столько жизни, что она стала тяготить его, проситься наружу, в мир. Это значит — пришла пора найти место, где накопленное принесёт наибольшую пользу. Найти и продолжить вечный цикл, вернуть миру всё, что было у него взято.

Маленький костерок, шипя сырыми дровами, едва греет маленькие грязные ладони. Он разведён в наспех вырытой ямке и загорожен еловыми лапами, так что не освещает практически ничего, а дым его прибивает ночным моросящим дождём. Бесформенный мокрый плащ из грубой шерсти укутывает узкие плечи, он почти не даёт тепла, но без него было бы ещё хуже. Из-под глубокого капюшона девушка с опаской глядит в ночь, темнота ей не помеха. Она тихо шмыгает смуглым носом, дышит на ладони и снова протягивает их к костерку. Нужно всё-таки поспать. Утром можно будет собрать немного листьев и орехов и продолжить путь, надо выходить к поселениям. Правда в этих краях людям нужны не песни, а рабочие руки, но может быть удастся как-то подзаработать.

Охота харашо! Вилика сильна гаспадин станет доволен! Не станет жрать никто из народ. Да! Велика сильна гаспадин хранить народ шишей от враги. Шиши хитры и везучи — нашёл такой великий гаспадин! Орава низкорослых, покрытых короткой грязной шерстью созданий опутывала верёвками ноги домашней свиньи и вязала их к «прутьям» кривой клетки из неошкуренных лесин. Остаётся гадать, как вообще свинья оказалась в тёмной глубокой пещере в многих днях пути от человеческого жилья в крепкой тяжёлой клетке, да ещё и в таком обществе. К тому же спокойно воспринимает все манипуляции, ведь когда создания закончат, выбраться она уже не сможет… Уже закончили. Орава разбрелась по пещерам в поисках еды. Кто-то принялся короткими кривыми когтями соскребать мох со стен, кто-то вцепился в старую кость. Один, спрятавшись в углу, вынул из заплечного мешка тушку кролика и впился в неё острыми зубами. Запах крови немедленно привлёк внимание остальных, завязалась драка. Пока шипящий и вопящий клубок дерущихся катался по полу, брошенную на полу погрызенную тушку уволок кое-кто хитрый и ловкий. Клубок распался, когда одному из дерущихся проломили камнем голову, его в итоге и сожрали, кролик был забыт. Наконец все угомонились и уснули, сбившись в кучу для тепла. Одинокий ловкач, добывший и зажевавший кролика, тоже уснул. Но на всякий случай не со всеми, а в отдалённом отнорке пещеры, где и прятался со своей добычей. Он спит за границей действия тотема, уткнувшись мордой в колени и не слышит, как из-под земли к его голове пробирается толстая гибкая многоножка — ужас всех живущих под землёй.

Скоро все они встретятся.

Глава 1: Коэл. Ч 1. Купель

Говоров Александр Александрович тридцати с копейками лет от роду переходил дорогу, не доходя до пересечения Сахарова и Каланчёвской.

Он только что отработал весьма бестолковое заседание в Тверском районном суде города Москвы и шёл к метро, чтобы доехать до вокзала, чтобы сесть на электричку и доехать до дома. Когда-нибудь и в его «почти Москве» случится МЦД, но случится это явно не завтра. Поскольку начало заседания задержали на четыре часа, что в целом было делом обычным, и время уже шло к вечеру, ехать сдаваться в офис было не нужно. Хоть какая-то радость.

Дома его никто не ждал, и это обстоятельство его не напрягало. Однажды он был женат, это случилось после окончания университета, но быстро закончилось. Он вообще не очень понял, зачем женился, скорее всего — по инерции. Все же знают эту программу: окончи школу, получи вышку, найди работу, женись, заведи детей. Где-то между делом сходи в армию, если здоровье позволяет. А там и старость.

После в ЗАГС заманить его никому не удалось, как современный разумный человек он не понимал, для чего вообще нужен традиционный институт брака. А вот как юрист — прекрасно это понимал, и тем более ни в какие браки не хотел. Несмотря на такие вот взгляды, он перманентно находился в долгосрочных (более или менее) отношениях.

Родители жили в Твери, разными семьями. Разошлись они, когда Александру было двадцать. То есть, с одной стороны, какой-то травмы с ним по этому поводу не случилось — возраст был уже недетский, и к тому моменту он уже два года жил в общаге своей головой, а с другой стороны, возможно, именно это событие и определило его текущее холостякование.

Домашних животных не держал, увлечений имел множество и был почти доволен жизнью. Напрягала его разве что собственная профессия. Не работа — коллектив и зарплата консалтинговой фирмёшки, в рядах которой он изводил бумагу, его вполне устраивали. Но вот судопроизводство его не радовало.

Пока дело было «однокнопочным» — так он для себя называл ситуации, в которых к понятным обстоятельствам для вынесения решения суду нужно было применить пару очевидных статей закона, всё было нормально. Прогнозируемо. Но как только возникала какая-то коллизия, когда суду для установления обстоятельств нужно было собрать историю на основании косвенных источников, вникнуть в последовательную сложную аргументацию, начинались неприятные чудеса. Стойкое ощущение, что люди в мантиях не хотели думать, не хотели брать ответственность и принимать неочевидные решения. А уж если в качестве одной из сторон процесса выступал госорган или, например, кто-нибудь с двойным гражданством, право вообще переставало работать, как ему положено. Документы терялись, доводы попросту игнорировались, и это очень раздражало. Ну и волокита, текучка кадров в аппарате судов и вообще низкий уровень работы этого аппарата.

Текущее дело было из таких вот, нестандартных, и Александр Александрович подходил к пешеходному переходу в довольно-таки паршивом настроении.

Светофор на переходе через Каланчёвскую был долгий. При этом переход был отрегулирован так, что где-то с полминуты всем было положено просто стоять: пешеходам, потому что им красный, автомобилям, потому что им на поворот, а там тоже красный. Естественно, опытные пешеходы в эти промежутки злодейски нарушали, в это время они нарушали ещё более злодейски, потому что уже собралась вечерняя пробка, и на светофоры все обращали внимание уже постольку-поскольку.

Помимо паршивого настроения Александра Александровича терзало ощущение поднявшейся температуры. В помещении суда было людно, душно и неудобно. Окна не открывались, а получасовая дрёма на железном стуле вместо облегчения принесла только головную боль. И, да. температура, похоже, действительно поднялась. В общем, очень хотелось домой. Так хотелось, что он почему-то решил покинуть людской поток и пересечь проезжую часть вот прямо сейчас, а не когда добредёт до бестолкового, но всё же размеченного пешеходного перехода. Он нырнул в промежуток между разогретыми железными обитателями пробки.

Водителю чёрного внедорожника тоже хотелось домой. Он недавно дорос до должности, позволяющей разъезжать с спецсигналом. Вернее, не прямо позволяющей-позволяющей, там была масса ограничений и условий для использования, игнорировать которые он пока не привык. Но, вот, похоже, что прямо сейчас привыкать и начнёт. Сердясь на собственную нерешительность, он нажал нужную кнопку и, утопив газ, под басовитое кряканье стремительно вырулил на идущие посередине дороги трамвайные пути.

Александр Александрович, чей затылок с печальным хрустом встретился с асфальтом, может и был бы рад услышать традиционный для подобных ситуаций визг тормозов, но в данном случае тормозить никто и не собирался.

Он резко сел и ошалело уставился на Наставника Ормия. Попытался вздохнуть, но вода, наполнявшая лёгкие, не дала этого сделать, подступила паника.

— Просто выдыхай, вода Купели не причинит вреда.

Коэл послушался и жидкость полилась изо рта и пошла носом, от неожиданности он закашлялся.

— Дыши, спокойно дыши. Милость Cоздателя не оставит тебя. Как твоё имя?

— Александр… — вода продолжала выходить, с каждым выдохом её становилось всё меньше. Она действительно просто выходила, не раздражая дыхательных путей, — Александр Говоров, сын Александра… Коэл из Карнсдэйла, послушник Ордена Мира…

— Какой сейчас год?

— Две тысячи… Пять тысяч семьсот шестьдесят пятый от Сотворения.

— Где ты находишься?

— В Купели Испытания. Я… Я же умер там, Наставник?

— Верно. Таков один из уроков Создателя нам, служителям Его. В чём смысл этого урока? Не спеши, обдумай ответ. Когда найдёшь, можешь поделиться со мной. Если захочешь. Сейчас покинь купель.

Коэл поднялся и переступил бортик непроглядной каменной чаши. Жидкость быстро сбегала по телу, оставляя его совершенно сухим. Он взял поданный Наставником Ормием льняной балахон и быстро оделся, затем обхватил ладонями обритую голову, силясь собраться с мыслями.

«Обритую? Пред погружением в Купель Испытания послушников традиционно лишают всех волос на теле. Наставник… Он мой наставник? Нет, Наставник — это ранг в ордене, четвёртый и высший. Послушник — испытанный — умудрённый — Наставник. Путь служителя Ордена — направлять и поддерживать страждущих и сомневающихся, вразумлять, но не править. Качества служителя…» — он с силой потёр лицо и взялся за ворот балахона, — «Лён. Но это же не лён! То есть, лён, но не такой как там, другое растение, оно называется, называется… Лён? Как же так, слово одно, но смыслы совсем разные… На каком языке я думаю?!»

— Ты мыслишь и говоришь на языке Создателя, — Ормий мягко улыбнулся, — Нет, сейчас я не читаю твоих мыслей, но все, прошедшие Испытание, приходят в замешательство от того, что забывают язык или языки, что мы знали там, на дне Купели. И все вещи и явления, что ты узнал в странствии, теперь в твоих воспоминаниях именуются словами из языка Создателя, на котором говорим мы все, а не теми словами, какими их называли обитатели мира, что ты покинул. В памяти остаются лишь имена собственные, Создатель ведает — отчего. Это может сбивать с толку, но в этом нет ничего страшного. Почему, не ответишь мне?

— Потому что… Потому что Испытание — есть опыт прожитой жизни, что даёт мудрость, потребную служителю Ордена для дел его.

— Верно. Важен именно опыт. Свершений, совершённых ошибок и последствий этих ошибок, что ты претерпел. Обувайся и идём.

Коэл торопливо сунул ноги в мягкие войлочные тапочки, в такие же был обут и Ормий, и последовал за ним.

— Создатель в мудрости своей даровал всем обитателям пяти миров единый язык, чтобы мы всегда могли понять друг друга. Да ты это и без меня знаешь… Когда я сам был на твоём месте и делал первые шаги в осмыслении пережитого, знаешь, что меня поразило более всего?

— Что, Наставник?

— Гуси.

Коэл поёжился. Действительно, отождествить опасных, покрытых прочными костяными пластинами летающих стайных хищников с неуклюжей домашней птицей из того мира было непросто. Разве что издалека похожи.

— Наставник Ормий, скажи, Испытание всегда отправляет нас в один и тот же мир?

— Как правило. В мир двух Америк, Евразии, Африки и Австралии, но эпохи случайны. Случаи, когда Испытание направляло нас в иные миры, известны, но редки.

Зал Испытания был небольшим помещением, вырубленным в толще скалы. Вернее, считалось, что никто его не вырубал — зал был создан в миг Творения в том виде, в котором он и пребывает сейчас: с гладкими стенами, полом, из которого вырастает чаша Купели, составляющая с ним единое целое, и потолком неизвестной высоты. Неизвестной, потому что зал освещался только тусклым свечением пола, иные источники света, что магические, что обычные при входе гасли. В зал вела единственная очень длинная винтовая лестница той же природы. Правда, лестница не светились, и стоило им ступить на первые ступени, Коэл почтительно создал над их головами светляка. И сбился с шага, удивившись этому своему действию.

— Ты волшебник, Гарри… — пробормотал он тихо, правда Ормий всё равно услышал и понял по-своему.

— Многое может казаться тебе удивительным и далёким, но при этом очень понятным и близким. Прими этот парадокс. Ты пробыл в купели восемнадцать дней, и прекрасно помнишь себя перед погружением и всё, что случалось с тобой. Но также тебя, идущего на Испытание, от тебя же сегодняшнего отделяют многие множества оборотов¹ той, другой жизни, которую ты помнишь не менее ясно. Ты свыкнешься с этим, к тому же воспоминания о другой жизни скоро поблекнут, — речь Ормия лилась размеренно, в такт неторопливым шагам. Он не пытался вести счёт тому, сколько раз он уже спускался и поднимался по этой лестнице и сколько раз повторял эти слова.

— И напомню тебе, что обсуждать пережитое не принято. Не сожалей о тех, кто остался там, о делах, которые не были завершены, не гордись успехами и не горюй о неудачах. Настоящая жизнь здесь, как и настоящий ты. Случившееся на Испытании — сон, видение, из которого надлежит извлечь пользу. Воспринимай это так.

— Я понимаю, Наставник, — ступеньки монотонно одна за другой ложились под ноги, эскалатор бы сюда… — Наставник, если вести речь о пользе, то как быть с достижениями того мира? Я столько всего помню! Понимаю, другой мир, другие люди, но это же результат развития целой огромной цивилизации. Но у нас не принято это даже обсуждать.

— Ты был учёным или ремесленником? Намерен воспроизвести здесь виденные тобой чудеса? — спокойные участливые интонации Ормия дополнились мягкой иронией.

— Ммм… Нет. Я был юристом, судебным защитником. Но на уровне концепций… — Коэл и сам прекрасно понимал, что концептуальное знание о том, что атомные электростанции — возможны, электрификацию монастыря, например, не приблизит никак, но сдаваться так сразу тоже не хотелось, — Есть же, к примеру, даже при моём уровне эрудиции реализуемые инженерные решения, способные увеличить ту же производительность труда, улучшить уровень жизни…

Ормий остановился и с улыбкой, чуть клонив голову на бок, смотрел на собеседника.

— Не перестаю и не перестану поражаться переменам в испытанных. Послушай себя, Коэл: «реализуемые инженерные решения», «производительность труда»… Вчера ли предложения длиннее пяти слов вызывали у тебя сложности? Если это были, конечно, не зазубренные строки наставлений, на память-то ты не жаловался. Воистину, велик Создатель, и велик его дар нам. Не морщись, я не стану давить на тебя догматами или авторитетом. В каком веке проходило твоё испытание?

— Двадцать первый, первая четверть.

— Замечательно. Я был испытан в конце двадцать второго, так что мне несложно представить те достижения, что ты хотел бы перенести к нам, в нашу реальность. Так вот, дело не только в том, что нельзя взять и создать летающую повозку без научной базы и развитых производств. Ты же не думаешь, что никто из многих и многих поколений служителей не желал того же, что и ты сейчас? Дело же в том, что воссоздавать что-либо у нас или нерационально, или попросту невозможно. Напомню ещё раз о гусях. Что не так с ними?

— Не так с гусями? Всё не так, они другие. Строение тела схоже, полёт, но они другие. При чём здесь это?

— Именно при том, что они — другие. Другие гуси, другая биология, другие химические элементы, иначе взаимодействующие друг с другом, другие физические константы — попытки исследования предпринимались. Не думай, что Орден наложил какой-то запрет, вовсе нет. Просто это лишено смысла. Трата времени, не более того. Были энтузиасты, что всё же сумели разработать, казалось бы, полный аналог того же взрывавшегося порошка из наших веществ, хотя это и был немалый скандал: что мы точно не должны делать, так это создавать новое оружие. Но наш аналог не взрывался, только быстро сгорал. Что могли, мы уже переняли: чеканка монет известного веса вместо расчётов кусочками разных материалов, в строительстве мостов многое заимствовано, булавки с замочком… Сложно упомнить всё, это длительный процесс. Водяное колесо изобрели самостоятельно, оно активно используется, ты должен знать.

— Паровой движитель…

— Прекрасное изобретение, легко повторяемое, могло бы принести много пользы. Но! По сравнению с тем миром наш — очень молод. У нас попросту нет запасов ископаемого топлива, чтобы сжигать его в бесчисленных печах. А если некий энтузиаст станет переводить леса на дрова в больших масштабах…

— Ему придётся очень быстро бежать.

— Именно, причём лучше сразу в Крах, в других местах рано или поздно его достанут. И Создатель даровал нам магию, это очень важный фактор. Нам не нужно заменять молотобойцев паровым молотом, мы поставим голема. Или же наложим чары на сам молот.

— Зачарование дорого и мало кому доступно.

— Как и немагическая механизация была бы дорога и доступна немногим. Мне кажется или ты споришь уже по инерции?

— Наверное… да. В голове сумбур, мне многое нужно обдумать, — в голове действительно был сумбур, ещё была и некоторая обида от невозможности осчастливить всех и сразу.

— Хорошо. Хорошо, я действительно рад тому, что ты избавлен от скоропалительных суждений. Это важное качество, испытанный Коэл.

— Послушник я… Да, что из себя представляет церемония посвящения в ранг испытанного? Боюсь, я не могу ничего об этом вспомнить из наставлений.

— Церемония? — Ормий издал добродушный смешок, — Взгляни на свою ладонь.

Коэл раскрыл правую ладонь. Татуировка священного знака Звезды, которую контуром наметили на ней при его присоединении к Ордену, сейчас была полностью «залита» тёмно-фиолетовым цветом без малейшего просвета чистой кожи.

— Создатель не нуждается в церемониях, испытанный Коэл. Только в делах.

В какой-то момент лестница кончилась, как и этот сложный разговор-лекция. Наставник на прощание ещё раз напомнил про нежелательность рассказов о том, что было на Испытании, но, если будет совсем невмоготу, разрешил обратиться к нему.

Глава 1: Коэл. Ч 2. Вчера и сегодня

Коэл добрёл до своей кельи и рухнул на матрац. Хотя, какая это к крахам келья? Небольшая уютная комната на одного с удобной кроватью, рабочим местом, одёжным сундуком и небольшим стеллажом с книгами. Большое витражное окно, свежая циновка на дощатом полу, правда, удобства в коридоре, но никакой аскезы нет и в помине. А должна вообще быть эта аскеза? Коэл совершенно запутался. Да, он жил сейчас в монастыре, но ИХ монастырь не был местом затворничества, ухода от мира или, опять же, аскезы. Скорее, это школа и административный центр. Никаких дурацких обетов молчания, ограничений в еде или тем более безбрачия. Так какой монастырь — правильный?! Всё это нужно переварить, но сперва — спать…

Снилось дурацкое. Будто идёт он по длинному-длинному коридору со старыми линолеумными полами, вокруг куча невнятных людей. они чем-то заняты. Но разглядеть их не получается, так силуэты одни. А потом оказывается в зале суда с мебелью, которая помнит, наверное, ещё Андропова. В клетке из рабицы сидит неприятный мордатый мужик и рассказывает со скукой в голосе, что в момент ДТП, повлёкшего смерть пешехода, за рулём транспортного средства находился не он, а его помощник, который ехал за хлебом в Марьино, но и помощника там тоже не было, потому что машина утром была угнана неизвестными, вот заявление об угоне… За прокурора и за адвоката одновременно выступал тощий тип в фуражке и блестящих сапогах, но без погон. Он постоянно перебегал с места на место, говорил: «Заявляю ходатайство!», и снова перебегал. На стене висел здоровенный герб с двуглавым гусем: одна голова нормальная, с зубами в узкой пасти, а вторая — какая-то неприятно гладкая, с глупым плоским оранжевым клювом. Судья дремала в кресле, а потом вдруг очнулась, хлопнула папкой с делом по столу и громко провозгласила: «Именем городского округа Карнсдэйл!» Потом ненадолго замерла и продолжила уже, монотонно бубня под нос: «Суд в составе меня решил: от решения воздержаться, подсудимого строго отругать без занесения. Потерпевшему за несанкционированное покидание могилы назначить штраф в размере…» Внезапно Коэл понял, что очень сердит, и, перебив судью, закричал: «Да горите вы все!», при этом как-то по-особому махнув рукой. Тут же в центре зала с рёвом возник перевитый фиолетовыми сполохами столб пламени и, быстро раздавшись в стороны, всё поглотил.

Коэл проснулся, темнота была непроглядная, а в голове крутилось, что заклинание классное, жаль, не по силам. На всякий случай он постарался в деталях вспомнить и запомнить положение рук при произнесении и заснул уже без сновидений.

Завтрак и утренние занятия по боевой подготовке он благополучно проспал. Боевая подготовка у священников, Шаолинь что ли какой-то… Соберись! Коэл мысленно дал себе подзатыльник. Телесная крепость важна. И никто не делает из них великих бойцов, но в служении есть место не только наставлениям, утешению и целительским практикам. Сердце полно опасностей, не зря Создателям ниспослана и разрушительная магия тоже. Умение оборонить себя и тех, кто нуждается в защите, умение не теряться в бою и уместно применять заклинания, даже сходясь в рукопашной — всё это жизненно необходимо. А ещё священники судьями выступают, вот уж где добрая ирония. Правда, для этого нужно ранг умудрённого получить. Коэл встряхнулся и, натянув штаны и сандалии, отправился на пробежку.

Каменные плиты набережной привычно ложились под ноги. Сложенные из светло-коричневого камня монастырские постройки теснились на высоком полуострове, далеко выдающимся за береговую линию Мраморного озера. Своё название озеро получило из-за того, что его скальное дно было буквально изрезано сетью крупных и мелких трещин, вполне видимых сквозь толщу потрясающе чистой воды. Так что сравнение поверхности озера с плитой полированного мрамора напрашивалось само собой. При этом мрамора как такового в окрестностях озера не было в помине. Коэл попытался было сравнить размеры Мраморного с Байкалом или Ладожским, но быстро оставил попытки — все озёра были большими, а дальше пусть географы какие-нибудь разбираются.

Коэл бежал, пока от усталости не начало сводить икры, а горячее дыхание уже готовилось разорвать лёгкие. Не останавливаясь он представил собственную спотыкающуюся потную фигуру, со всхлипом втянул воздух и, стараясь как можно чётче выговорить слова, произнёс: «Тебе говорю, исцелись!» По телу прошла горячая волна, убирая спазмы и болезненную одышку, правда усталость натруженных мышц никуда не делась. Заклинание получилось с первого раза и эффект был ощутимо сильнее, чем раньше.

Не давая себе передышки и не прекращая бега, он призвал на ладони маленький лепесток огня. Этот трюк мог провернуть любой, кто имел маломальский талант к магии², ему и учиться-то было не нужно. Вот дальнейшее требовало предрасположенности, знаний и долгой тренировки.

Коэл волевым усилием переместил огонь на ноготь безымянного пальца и прижал его сверху подушечкой большого пальца — как будто косточку вишни держал. А заnем скороговоркой произнёс на выдохе: «Летибыстроогоньмой!», и щелчком отправил огонёк в полёт в сторону безмятежного озера. Окутавшись фиолетовым свечением, огонёк пулей полетел в цель, мгновенно увеличившись до размера кулака. Коэл полюбовался на облако пара, взметнувшееся в месте попадания снаряда в воду, остановился и один за другим запустил ещё четыре — на дальность.

Удовлетворившись результатом, он снова создал маленький огонёк, затем свёл раскрытые ладони основаниями друг к другу, направив их от себя и широко растопырив пальцы, и стал зачитывать более длинную словесную формулу. По мере произнесения заклинания огонёк разгорался всё больше и больше, пока из рук не выплеснулась мощная струя пламени длиной метров пять. Коэл разворачивая сложенные кисти поводил струёй из стороны в сторону и через десяток вздохов, когда руки начали подрагивать от напряжения, развёл их, после чего пламя тут же пропало. И принялся затаптывать случайно подожжённую траву — над точностью применения надо будет хорошенько поработать. До Испытания Коэл не мог удерживать факел, тот вспыхивал и сразу гас, да и был в три раза короче. А теперь, вот — человек-огнемёт, полезный в драке, своих бы не пожечь…

В целом очень довольный он развернулся и потрусил в сторону келий послушников. Он не знал, сколько ещё ему оставалось там квартировать, но вряд ли долго. Справиться о назначении ему предстояло на следующий день, потом короткие сборы и путешествие к месту службы. Конечно, была надежда, что его отправят поближе к родным местам, но надежда слабая — нужда в служителях Ордена была всегда, и где она окажется острее, туда и направят. Шесть оборотов он жил при монастыре: учился, тренировался, проникался важностью миссии Ордена, лишь дважды за это время родители сумели собрать средства и навестить его. Много это или мало — сложно судить. Подростков с редко встречающимся талантом к магии собирали со всех обитаемых земель, большинство, покидая родной дом, покидали его навсегда. Родители, мама… Вернее, получается, что две мамы, одинаково любимые. И если возможность видеться с семьёй здесь ещё существовала: подкопит денег, получит отпуск, то с теми, кто остался в том мире, он не встретится больше никогда. Хорошо, что детей не завёл. Наверное… Невесёлые мысли, совсем невесёлые.

Ориентироваться в лабиринте монастырских переходов Коэл учился долго и был уверен, что не узнал и малой части. Их учили, что история монастыря насчитывает пять тысяч семьсот лет, практически с сотворения Миров. И за это время здания на полуострове строили, перестраивали, соединяли наземными и подземными переходами, объединяли и разделяли, сносили и строили заново бесчисленное количество раз. Среди обучающихся ходило множество как смешных, так и трагических историй, которые начинались одинаково: «Заблудился однажды молодой послушник…»

Среди обучающихся… мда. Коэл остановился в каком-то коридоре и прижался разгорячённым лбом к каменной стене. А он ведь ни разу про них и не вспомнил до этого момента. Соученики, друзья… Ведь друзей-то по большому счёту у него и не было. Это в том мире он был умненьким не по годам ребёнком, по этому поводу ему и от учителей ощутимо доставалось: от одних — внимания и похвалы, от других — попыток откровенно загнобить. И поколачивали его не раз за излишнюю самостоятельность, уже не учителя, естественно. Но вот друзья — были, и ещё больше было приятелей. А вот в этой, настоящей жизни был он в социальном плане довольно-таки туповат. Не до такой степени, чтобы в свои девятнадцать остаться девственником, хотя и это не отнести к его собственной заслуге…

Создатель всеблагой, у нас же монастырь без разделения полов! И никаких табу, связанных с половой жизнью. И при этом, интерес к этой самой половой жизни куда меньше, чем в том мире. Может потому что то, что не запрещено и не стыдно, не так интересно, может из-за того, что всех в обязательном порядке обучали медицине, а может быть и чарами какими-то их пыл остужали. Гадать можно долго.

Коэл и не гадал. Он стоял и перебирал в памяти своих соучеников, их лица, разговоры, поступки. Находил множество упущенных им возможностей узнать этих людей лучше, стать им ближе. Как-то он жил… пусто. Не интересовался ничем и никем, разве что магией, да и то как-то по-детски: «Ух ты, фонарик!» Учился потому что «так надо», ел, спал, зубрил. Тоска…

С удивлением Коэл понял, что не может даже приблизительно понять, сколько вообще народа обучается в монастыре, сколько из них отправляется на Испытание и сколько отказывается. И каков процент, хм, отсева. Потому что не интересовался, стыдобина. И сам-то согласился просто потому что сил магических должно было прибавиться. А про сакральный смысл Испытания, его значение в контексте служения он мог бы зачитать на память всю немаленькую главу из наставлений, но при этом засыпаться на любом простом вопросе на понимание зачитанного. Риска тоже не понимал, хотя вот сейчас вспомнилось, что непосредственно перед его спуском к Купели, снизу двое служителей практически вынесли девушку, пускающую носом пузыри и бормочущую какую-то околесицу. Даже неясно, что хуже: когда Купель исторгает мёртвое тело, или вот так, ведь это безумие — навсегда.

Но Коэлу тогда было норм. А сейчас было стыдно вспоминать себя «вчерашнего». И ещё — всё-таки странно вспоминать себя спустя тридцать с медяками оборотов.

«Прими этот парадокс», — говорил Ормий, — «Ты свыкнешься с этим», — говорил Ормий. Интересно, как скоро самому Ормию удалось свыкнуться и принять? А если бы оборотов было бы пятьдесят, семьдесят — было бы легче или сложнее? Помоги, Создатель, о чём я думаю… Кстати, интересно, а тот мир тоже он создал, или…

На попытке сравнительного религиоведения Коэл себя одёрнул. О чём точно стоило забыть, и забыть поскорее, так это о религиях того мира — запутанных и жестоких легендах, щедро замешанных на людском властолюбии и иных пороках, на слабости и страхе неизвестности.

Учение о Создателе было куда более разумно и опиралось не на веру и философские измышления религиозных деятелей, а на объективное знание. Постулаты были проверяемы, присутствие Создателя действительно ощущалось всеми служителями, также они регулярно переживали явные проявления Его воли. А если всё же возникали какие-то сомнения, их вполне можно было разрешить, обратившись к обитателям мира Творения — удивительным и могущественным существам, обитающим непосредственно в месте пребывания Создателя. Ангелы, да. Коэл их пока что не встречал, всё же они не так часто появлялись в Сердце и тратили время визитов на что-то полезное, а не на раздачу автографов. Кстати, именно ангелы на заре истории собрали первых послушников, обучили их, создали первые постройки монастыря и основали Орден Мира.

В общем, этот мир религиозных войн и распрей не знал, а слово «ересь», хотя и существовало в языке, но не несло в своём смысле оттенка опасности, обозначая скорее странное заблуждение недалёкого упрямца. Да, были дивные персонажи, которые утверждали, например, что разумные не были созданы, а переселились сюда из каких-то других миров, а то и самозародились чуть ли не из грязи, но этих персонажей и их бредни никто не воспринимал всерьёз.

Коэл отлепился от стены и продолжил путь.

Соученики, соученики… Кого из знакомых он вообще хотел бы встретить? И вопрос на двадцать пять монет — кого из них ещё в монастыре? Вообще, «кандидатский минимум» знаний получали за три-четыре оборота, в зависимости от того, учился ли чему-то послушник до монастыря или даже читать-писать не умеет. А дальше — не понятно. Считается, что чем раньше попадаешь на Испытание, тем больше шансов его пройти. Кому-то сообщали о том, что он или она готовы и надо делать выбор ещё даже до окончания основного обучения, кому-то чуть позже. И либо они отказывались от Испытания и навсегда оставались послушниками, занимаясь хозяйственными делами Ордена, либо отправлялись на Испытание и тоже покидали монастырь так или иначе.

Недавние дети с глазами стариков и памятью о собственной смерти, вооружённые мечами и магией отправляются окормлять паству и причинять всяческое добро… Мда, в таком контексте он это раньше себе не представлял.

Так зачем нужна память о смерти? Ормий советовал подумать, но у Коэла во время беседы этот вопрос потерялся в голове под грузом переживаний. Он принялся перебирать в уме варианты, но варианты выходили какие-то хромые на обе ноги. Разве что, чтобы меньше той смерти бояться? Вроде как: неприятно, конечно, но беда знакомая, проходили уже. Этот ответ его тоже не сильно устроил, но пока что он решил на нём остановиться. Их в том числе учили, что ответы на многие жизненные вопросы и уроки можно найти далеко не сразу.

Обратно к соученикам. Какая-то деталь не давала Коэлу покоя. Так, три-четыре оборота, потом выбор… А он провёл в монастыре все шесть! И, да, все, кто вступил в Орден примерно в то же время, что и он, монастырь уже покинули. И два последние оборота, даже чуть дольше, ему оставили только обязательные занятия философией, магией, чему он был только рад, и немного боевой подготовки. Других занятий он уже не посещал и был загружен работой уровня принеси-подай, вскопай грядки, разгрузи телегу.

Получается, паршивым он был послушником, всё учили его чему-то, учили, а он понять не мог. Или нет? Или… Или не стоит попусту голову ломать, а стоит пойти и спросить. В конце концов, вопрос он вроде сформулировал неплохой. А хороший вопрос — половина ответа, как сказал кто-то из изученных философов.

За этими размышлениями Коэл, автоматически поворачивая в нужных местах, добрался до кельи, где взял чистую одежду и полотенце, после чего двинулся в душ. «Да, вот такое вот у нас магическое средневековье», — довольно отметил он, добиваясь нужной температуры воды кручением деревянной рукоятки смесителя. В ответ на эту мысль в трубах загудело, и его обдало ледяной струёй, которая тут же сменилась почти кипятком.

Пришлось признать, что совершенства нет ни в одном из миров.

Наскоро, но с удовольствием обсушившись с помощью магии — это не было даже заклинанием, просто малое проявление таланта, вызываемое чистым волевым усилием, как тот же огненный лепесток. Вариантов таких малых проявлений известно множество, на что фантазии хватало, все они были слабенькие, но быт могли сильно облегчить. Так вот, наскоро обсушившись, кардинально взбодрившийся Коэл отправился на обед.

Трапезная встретила тихим гулом голосов и запахом тушёной капусты. Наложив себе из общего котла полную миску этой самой капусты, щедро замешанной с грибами и кусочками каких-то овощей, Коэл подцепил пару коричневых ломтей плотного пряного хлеба. Он было хотел плюхнуться на ближайшее свободное место, как это делал всегда, но тут его окликнули.

— Народ, это же Древень! Эй, Древень-Бревень, иди к нам! — группа из девушки и трёх ребят, с которыми последние несколько звездней он учился стучать по сопернику, прикрывая важное щитом, занимала небольшой стол в алькове неподалёку. Трапезу они уже закончили и сидели, попивая взвар, отдыхая перед началом каких-то занятий. А Древнем они его прозвали… ну, да, за выдающиеся личностные качества. Коэл подошёл и уселся на предложенное место.

— Здорова, народ, — совсем юные ребята, девятый-десятый класс школы… Коэл и сам недалеко от них ушёл, но сейчас не мог воспринимать их иначе, чем любопытных детей. А любопытства в их взглядах и позах хватало.

— Ты куда пропал?

— Мы думали, тебя уже назначили куда…

— Ага, стадам проповедь читать!

— А ты почему лысый?

— Болел что ли?

Хорошие они, всё-таки. Улыбнувшись в ответ на град вопросов, Коэл просто показал им правую ладонь.

— Да лаааадно… — этот возглас был общим.

— Слушайте, если уж Древень прошёл, то нам точно бояться нечего! Ой, — до выдавшего это вихрастого оболтуса, который в том числе был и автором прозвища Коэла, дошло, что эта шуточка, как и великое множество прошлых, может не понравиться объекту шутки, имеющего теперь более высокий орденский ранг. Собственно, дошло это до всех и в воздухе повисла неловкая пауза.

— Не напрягайся. Я и сам с трудом верю, что прошёл. Древень же, — Коэл усмехнулся и постучал согнутым пальцем по столешнице. Эта шутка тоже была так себе, но народ с облегчением поржал. Мир был восстановлен.

— Слушай, а вообще, страшно было? И что на Испытании твоём было? Создателя видел?

— Хех… Страшно было, когда уже в воду смотрел. И потом, когда уже очнулся и от воды отплёвывался. Создателя не видел или видел, но не помню. А вот что на Испытании было, — Коэл призадумался, — Понимаете, об этом не рассказывают не только, потому что так Наставники решили. Но вот есть у меня откуда-то уверенность, что знать вам это не нужно, просто — лишнее. Понимаете?

Он оглядел собеседников. Собеседники понимающе кивали, хотя было по ним видно, что понимания на самом деле нет в помине. Но тему эту оставили. Ещё немного поболтали о том, о сём, ребята принесли ему взвара, поудивлялись тому, как сильно он изменился. Им было пора идти на занятия.

— А ты же, получается, из монастыря уйдёшь скоро?

— Скорее всего. Завтра про назначение узнаю. Может и успеем ещё колотушками до отбытия постучать.

— Может и успеем. Доброй дороги, Коэл, Создатель с нами.

— Создатель с нами.

Привычка спокойно прощаться понимая, что этого человека ты можешь больше не увидеть никогда, у молодых послушников вырабатывалась быстро.

Остаток дня Коэл провёл в библиотеке, освежая знания о географии мира, народах и существах. К собственному неудовольствию он обнаружил, что знаний этих всё же удручающе мало, и судорожно, как в ночь перед экзаменом, пытался хоть что-то запомнить.

Ночь прошла без сновидений, а с утра после лёгкого завтрака он отправился искать послушницу Кварту, ведавшую распределением так или иначе закончивших обучение в монастыре. Про эту Кварту Коэл слышал, что та когда-то давно была нанята для работы в одной из торговых факторий Ордена, потом возглавила её и, уже после этого, приняв сан послушницы, продолжила строить карьеру. Распределение, за которым шёл Коэл, было лишь малой частью обязанностей этого орденского администратора.

Нужное место нашлось достаточно быстро, Коэлу всего дважды пришлось спросить дорогу у встречных, что по меркам монастыря за затруднение и не считалось. Располагалось оно рядом с товарными складами, неподалёку от монастырских ворот. Да, стен у монастыря не было, зато ворота — были, и не одни. Функцию стен на перешейке полуострова выполняла сплошная цепочка зданий, протянувшаяся от берега до берега. А там, на береговой части, раскинулся город Фариант, названный по имени служителя Ордена, первым в его истории достигшего сана Наставника. Давным-давно на месте города было устроено несколько монастырских ферм, затем возникла деревушка. По мере роста монастырь, которому становилось тесно на полуострове, выносил на берег всё больше и больше производств и привлекал всё больше и больше людей, примерно также было с Соловецким монастырём в период его расцвета. Теперь Фариант — один из крупнейших городов цивилизованного мира. И разве что послушница Кварта и иные служители её ведомства могут точно сказать, какая часть городских построек принадлежит его жителям, а какая — опять-таки Ордену Мира.

Коэл вышел на обширный мощёный двор, часть двора занимал широкий навес, под которым хранились телеги и фургоны. С одной стороны двора располагалась арка, ведущая в другой двор, за которым был третий двор и монастырские ворота. С противоположной от арки стороны находились ворота непосредственно складов. А вот в стене рядом со складскими воротами и была нужная Коэлу монументальная окованная дверь. С усилием открыв её он попал в, наверное, приёмную.

В помещении за заваленными бумагами столами трудились в поте канцелярского лица два заморенных субъекта. Тот, что сидел ближе ко входу, поинтересовался, чего ради Коэл явил им свой светлый лик. Коэл объяснил, чего ради, и был взмахом руки в чёрном нарукавнике послан вверх по узкой лестнице, которая обнаружилась в противоположном от двери конце комнаты.

Лестница вела сразу на третий этаж, ближе к концу немилосердно скрипела и упиралась в дверь не менее монументальную, нежели входная. Скрип ступеней наверняка заменял собой звонок, но из вежливости Коэл всё равно постучал дверным кольцом о пластину, после чего потянул его на себя и вошёл.

Эта комната обилием шкафов напоминала библиотечный зал. Шкафы полнились большими томами в одинаковых кожаных обложках с буквенно-цифровыми шифрами, крупно выведенными на корешках. В глубине комнаты ожидаемо стоял письменный стол, длинный и П-образный. Необычна эта комната была отсутствием окон и обилием светильников — по небольшому артефакту над каждым шкафом и несколько в ряд на потолке, активированы были потолочные и ещё один — свисавший за правым плечом что-то читавшей хозяйки кабинета.

— Создатель с нами. Цель визита? — сухо поинтересовалась невысокая полноватая женщина с тугим пучком седых волос, взглянув на пришельца поверх не менее сухо блеснувших стёкол пенсне.

— Испытанный Коэл из Карнсдэйла для дальнейшего прохождения службы прибыл! — провозгласил он, вытянувшись по стойке «смирно». Откуда это вылезло, он не понял, потому что в армии не служил ни в том, ни в этом мире, зато понял, что ни в какой Карнсдэйл его теперь точно не направят. А направят в эпическую глушь, лечить каких-нибудь коз от лишаев и запора.

Кварта на выходку отреагировала никак, молча вынула из стола кожаный свёрток с бумагами и принялась их перебирать. Коэл застыл в той же позе, становиться «вольно» было глупо, продолжать тянуться перед начальством — тоже глупо. В общем он стоял, и чувствовал себя всё большим и большим идиотом.

Наконец она нашла нужный лист и, бегло просмотрев. Вписала несколько строчек.

— Город Эйэкэт, в помощь умудрённому Биарту.

Коэл выдохнул и расслабился, ну, да, глушь редкостная, граница цивилизованных земель. Значит, глушь ещё и весьма опасная. Вряд ли могло быть хуже. Полной неожиданностью стало то, что хозяйка кабинета снизошла до подробных пояснений, да ещё и тон с казённого сменился на, пусть немного, но извиняющийся.

— Понимаю, земли сложные, начинать там служение, без опыта… Но я вынуждена направлять туда действительно всех, — она сцепила руки в замок и оперлась локтями о столешницу, — Недавно там случился большой прорыв из Краха. Он начался где-то в Хищных горах, далеко на севере от города, там нет поселений, поэтому прорыв не сумели вовремя отследить и закрыть. Когда поняли, что происходит, он закрылся уже сам, существ перебралось к нам много, очень много. Пытаться встречать орду в поле было бы самоубийством, все встали на стены. Орден, стража, маги, личные отряды, свободные отряды, кто не сбежал… Раздали оружие горожанам. Конечно же, послали зов в соседние земли, но далеко не все, кто вышел на помощь, успели за стены до подхода орды. Стены не удержали, но сумели организованно отступить, а потом, когда крахи рассыпались по городу и стали как обычно ломать всё, что видят, оставшиеся защитники сумели их перебить. Эйэкэт сильно пострадал, жертв очень много. До прорыва в городе и окрестностях жили пятьдесят восемь орденцев всех рангов. Пятеро считаются пропавшими, их не было в городе во время осады, но надежды мало. Один свалился с истощением в самом начале битвы, когда благословлял защитников, и был отнесён в лазарет. Сил ему действительно хватило на многих, но достойным подражания поступок назвать нельзя. Второй — умудрённый Биарт, бился от начала и до конца зачистки, несмотря на множество ран. Остальные мертвы: двое Наставников, умудрённые, послушники, что владевшие магией Создателя, что не владевшие. Весть о произошедшем мы получили три пятерика назад, ты, как я понимаю, в это время пребывал в Купели. Пополнение из тех, кого мы смогли выделить, уже отправилось, ты пойдёшь с отрядом волшебника Андрана, — она взяла из стопки чистый лист бумаги и принялась что-то писать, — Пойдёшь до самого Эйэкэта как попутчик, он собирается исследовать в том районе последствия прорыва.

Коэлу было тоскливо и стыдно за своё ребячество. В середине рассказа он понял, что не знает куда девать руки и сейчас стоял, сцепив их на животе, и ждал, пока Кварта закончит писать.

— Подойди. Возьми: письмо для Андрана, вот здесь указан адрес. Отряд отправляется завтра с рассветом, не опоздай, иначе путь для тебя сильно усложнится. По крайней мере тебе повезло завершить Испытание до их отбытия, — она снова запустила руку в ящики стола, — Этот жетон передашь в оружейной дежурному служителю, получишь снаряжение. — в ладонь лёг небольшой металлический квадрат с гравировкой, — Здесь золота на пять деловых³, — на стол опустился увесистый мешочек, — На первое время хватит, дальше с деньгами решишь уже на месте. Распишись в получении. Отчёт о тратах тоже будь готов предоставить по требованию.

Коэл взял лист, который в начале разговора она вынула из кожаного свёртка, и расписался за жетон и деньги.

— За провизией зайди в трапезную. Да будет твоё служение праведным, — она снова взялась за прерванное чтение.

— Создатель с нами… — сжимая полученное в руках, Коэл плечом открыл дверь и вышел на лестницу. Не так он представлял себе начало служения, да и само служение, совсем не так.

Глубокий вдох, выыыдох… Коэл оценил внезапно свалившееся на него богатство — сумма в 5 деловых или же 125 обычных золотых монет весьма значительна, её в среднем достаточно одному человеку для того, чтобы жить безбедно целый оборот. Он развязал тесёмки, вынул монетку и покрутил её в пальцах. Фиолетовый с синим отливом чеканный кругляш с насечками и бортиком по краю радовал глаз. По прочности золото уступало только железу… Опять всё не так. Серебро — метал насыщенно-зелёный, мягкий, но прочный на разрыв. Медь — красноватая с тёмными прожилками, подвержена быстрому истиранию, поэтому монеты из меди часто перевыпускают. Все эти металлы считаются ценными и используются для изготовления денег не только потому, что все так договорились, они действительно относительно редки и необходимы для многих отраслей хозяйства.

Основу монетарной системе заложил Орден, но монополистом в чеканке монеты не стал. Делать деньги мог любой, кто мог, в том качестве, в котором мог. Были попытки введения монет иного номинала и веса, но отход от орденского стандарта вызывал только путаницу и другие деньги не прижились.

Мешочек цепляем на пояс, жетон покрепче зажать в кулаке. Оружейная должна быть где-то неподалёку.

Глава 1: Коэл. Ч 3. Добрые напутствия

Оружейная действительно обнаружилась неподалёку, если считать по прямой. А если по-монастырски, то пришлось изрядно поплутать, прежде чем он нашёл пахнущий металлом и кожей извилистый полуподвал. Но перед тем как попасть в этот подвал, пришлось достаточно продолжительное время колотить в дверь. Занятие казалось мало перспективным, потому что изнутри доносились приглушённые звуки ударов молотом по наковальне.

Но упорство всё-таки было вознаграждено, рекомый «дежурный служитель» наконец решил поинтересоваться, кого это принесло, и отпер дверь.

— Создатель с эээ… С нами, — заминка была связана с тем, что из двери выглянул первый нестандартный представитель человеческой расы, встреченный Коэлом после Испытания. С человеческим — не человеческим в этом мире всё было своеобразно.

В целом, люди Сердца были удивительно похожи на людей из мира Испытания. И, как и на Земле люди, живущие в жарких широтах, приобрели смуглую кожу, а люди степей — узкие глаза, так и в мире Сердца среда обитания влияла на облик людей. Вот только влияние это куда сильнее и проявляется не через сотни и тысячи оборотов, а буквально за одно-два поколения. То есть, если жители холодных земель переедут к Каменному Поясу — невысокой горной цепи, пересекающей материк в районе экватора, и родят там ребёнка, то их ребёнок будет щеголять великолепным загаром и курчавыми волосами не от того, что супруга загуляла с кем-то из местных, а от того, что так уж всё устроено.

Ещё ярким примером является нередкое рождение у живущих ловлей рыбы и сбором моллюсков, а также в семьях моряков, детей — русалов. Тоже людей, но с жабрами и перепонками между пальцами рук и ног. Ещё у них шея толстая и более гибкая. Только ни в коем случае не стоит путать русалов с морским народом — у тех существ рыбьи хвосты, тела полностью покрыты чешуёй, по две пары рук: одна на привычном месте, а вторая, меньшего размера растёт из места соприкосновения нижних рёбер, где у людей желудок, у них абсолютно нечеловеческие черты лица, размножаются они икрой и дышать могут только под водой. Если спутать, то русалы очень обижаются, и можно получить по голове. Русалы могут иметь обычное человеческое потомство, а могут — необычное человеческое потомство. Зависеть это будет, как и было сказано, не только от облика мамы и папы, но и во многом от текущей среды их обитания.

С момента сотворения Миров человеческая раса благодаря своей адаптивности и плодовитости достаточно быстро стала доминирующей, по крайней мере в границах одного материка. Собственно, слово «люди» на языке Создателя первоначально имело значение «разумные существа», но человеки, по мере увеличения популяции, это слово нечаянно присвоили себе, привыкнув, что среди упоминаемых в разговорах «людей» кроме них — человеков, и нет никого. В итоге с этим словом имеет место лёгкая путаница.

Действительно нечеловеческих разумных рас немало, но они либо малочисленны, либо живут закрытыми сообществами. Природа некоторых народов — под вопросом. А ещё случается, что в каком-то месте повышена концентрация магической силы какого-то вида — люди влиянию специфической магии тоже очень подвержены.

Собственно, родители открывшего дверь служителя то ли жили на склоне вулкана, то ли обогревающими кристаллами торговали оптом, но сынок у них вырос с тёмно-бордовой кожей, жёлтыми глазами и безволосой головой, постоянно курящейся дымком. Ну и теплом от него тянуло.

— С нами, а как же. Чего хотел-то?

— Вот, — Коэл вместо тысячи слов просто протянул желтоглазому жетон.

— Ага… Ну, заходи, вон туда вставай, — Коэл зашёл и встал, где велено.

— С магией дальнего боя как? Лучника заменить можешь?

— Магия есть. Про лучника не знаю, не пробовал. Применять долго могу.

— Щит-булава? — дождавшись подтверждающего кивка, он двинулся вглубь заставленного стеллажами и стойками с разнообразным оружием помещения. Погромыхал там некоторое время и вернулся, неся перед собой щит с лежащей на нём грудой булав разных форм и размеров.

— Выбирай! А я пока схожу кузню притушу.

Вообще, каких-то ограничений по виду используемого оружия в Ордене не было. Если до вступления ты уже приобрёл навык владения какой-то конкретной убийственной железкой и хочешь развивать его дальше — пожалуйста. Мечтал ты всю жизнь о древковом молоте или же у тебя просто ловчее всего с ним получается — Создателя ради, бери молот. Но всё же, при прочих равных, всех, готовящихся к Испытанию, учили в первую очередь обращаться со щитом, потому что роль служителя в драке — поддержка магией. И не нужно в эту драку влетать с чем-то убойным, а нужно прикрываться от угроз, чтобы в правильный момент сделать всем волшебно и полезно. И учили обращаться с булавой, тоже потому что поддержка. Чем таким особенным булава полезна магу? А ничем, просто мешается меньше. Для применения заклинаний большинству орденцев нужна свободная рука, а то и обе. Были умельцы, что могли выполнять необходимые жесты, не выпуская оружия из рук, но такой навык был результатом долгих тренировок и большого опыта.

Так вот, каждая булава имела темляк — закреплённую на рукояти кожаную петлю, которую надевают на запястье. У Ильи Муромца на картине «Три богатыря» такая. И если в ходе схватки орденцу нужно срочно освободить руку для жеста, ему, вооружённому булавой, не надо думать, куда девать оружие и как его потом подбирать: он просто выпускает булаву, та повисает на темляке, он производит нужную распальцовку и спокойно подхватывает булаву обратно. Конечно, темляк можно прикрепить хоть к мечу, хоть к топору, хоть к алебарде, но в этом случае возникает риск получить себе болтающейся острой штукой в бок или ногу. Булавой тоже прилетает, но у неё лезвия нет, не цепляется ни за что, и она короче — такие вот преимущества.

Пока Коэл примерялся к принесённому — брал в руку, пробуя вес, крутил кистью и наносил пробные удары, желтоглазый деактивировал горн и собирал следующую партию подарков.

— Определился? — спросил он, когда Коэл вроде как определился.

— Да, эту возьму, — он выбрал цельнокованый вариант с узкой гранёной боевой частью длиной в ладонь и с острым коротким шипом на навершии. Благодаря более тонкому древку весила она не больше прочих.

— Нормально! Зато не переломится. Разве что сам об кого погнёшь, — огнерождённый хохотнул и выдал Коэлу толстую набивную куртку и такие же штаны, обшитые множеством кожаных шнурков, рукава, подмышки и пах были усилены кольчужным полотном. Кроме того, плечи локти и колени покрывала кожа, — Надевай.

— Хитрая конструкция.

— А то! И удобство, и защита. Тебе в этом пятериками ходить, не снимая, доведётся. Надо будет облегчиться, клапаны на штанах вот так расстёгивай, — он показал — как. После чего выдал сапоги толстой кожи и портянки. На удивление с размером нигде не ошибся.

Подождал пока одевание-обувание завершится и начал сноровисто навешивать на Коэла элементы доспеха. Доспех состоял из множества небольших металлических пластин, наклёпанных внахлёст на прочную суконную основу и, где необходимо, ещё и на широкие ремни. С лицевой стороны видно было только тёмно-фиолетовое сукно, обильно усыпанное ровными рядами заклёпок. Завершилось одевание широким поясом с петлями под булаву и другие полезные в жизни вещи.

— Красавец! Присядь, — Коэл присел, — Попрыгай, — попрыгал. Затем последовала серия перестёгивания ремешков и перевязывания завязочек, — Ещё попрыгай… Вперёд кувыркнись… Годится. Не тяжело?

— Нет, странно даже. На тренировках нам старую чешую выдавали, толстую, ещё тяжелее было.

— Ну и хорошо, пошли перчатки мерять.

Когда Коэл закончил подбирать металлизированные перчатки — от самых защищённых вариантов пришлось отказаться, слишком тяжёлые, ему был явлен набивной подшлемник с пелериной, полностью обшитый плотной кольчугой, и собственно шлем. Возникло опасение, что в этой телогрейке на голове он не будет ничего слышать, но опасение было напрасным, видимо, и тут какое-то решение нашлось. Шлем представлял собой подобие круглого котелка с небольшими полями.

— Фапель — фамый луфый флем! — с этими словами шапель — тот самый котелок с полями, была водворена на положенное место. Эта присказка земных реконструкторов в мире Сердца тоже существовала.

Краснокожий хмыкнул и закрепил ещё один элемент доспеха, закрывший часть груди, горло и лицо до носа.

— Знакомься, это — бувигер. Ошейник для весёлых. Кушать неудобно будет, зато зубы целы. И дышать легче, чем в закрытом шлеме, цени заботу. Теперь щит, — щит был небольшой и круглый, с белой звездой Создателя на фиолетовом поле, — Смотри, в строю тебе не стоять, раз ты дальними владеешь, от стрел доспех укроет в основном, разве что голову прикрыть надо будет. А в ближнем тебе, думаю, такой удобнее. И крепкий он, тут по всей плоскости лист металла наложен. Или с другим тренировался?

— Нет, нормально. Ростовой я бы и сам не взял, а крепче — лучше.

— И я так думаю. Смотри дальше, крепление на руку за три ремня, два по предплечью затяни, третий под кисть пусть свободным будет. Так вторую руку под магию освободишь. Всё, бери булаву свою и поработай немного.

…Спустя некоторое время, потраченное на физические упражнения и мелкие правки доспеха…

— Дааа, воин, гонять тебя ещё и гонять. У меня жена бельё и то техничнее колотит. Но не безнадёжен. Теперь самое интересное. Теперь ты, красивый, всё это снимать и надевать будешь учиться. Сам, без помощи.

…Спустя продолжительное время, наполненное страданием и ехидными замечаниями…

— Ладно, закончили. Основное ты понял, обвыкнешься, а у меня работа стоит. Так, что ещё… Нож, топорик — и по хозяйству, и по голове кому, если булаву погнёшь. Снаряды, — с очередного стеллажа была доставлена небольшая, но увесистая сумка с двумя отделениями. Треть сумки заполняли стальные шипы длиной в палец, остальное — шары из дрянного железа.

Самым распространённым среди орденцев заклинанием дальнего боя было метание магией в цель небольших предметов. Чаще обходились обычными камнями, но для крепких противников использовались такие вот специальные снаряды.

— Пробойники и тараны. Держи, тут запас, подсумки сам сообразишь, в заплечнике есть из чего выбрать, там вообще много всего. Разберёшься, — На свет был извлечён вместительный рюкзак, увенчанный одеяльной скаткой, и вручен Коэлу. Поверх рюкзака лёг внушительный моток верёвки.

— А верёвка мне зачем?

— А я откуда знаю? Входит в стандартный комплект, не нужна — выбросишь или на пирожок обменяешь. Всё! Сандалии свои не забудь. Вопросы есть ещё?

Коэл задумчиво оглядел выданное.

— Средства или советы какие по уходу за доспехом есть?

— По уходу?.. Сукно порвёшь — заштопаешь, игла и нитки в заплечнике есть, если по металлу что, так это к кузнецу. Или ты о чём?

— Ну, если металл… — Коэл понял, что не может подобрать подходящего слова, — От влаги металл рыжим налётом покроется, есть чем защитить от этого? Масло, там. И средство для чистки.

— Это кто тебе дурь такую рассказал? Не бывает никакого рыжего налёта, только потемнеть может. Потемнеет и потемнеет, тебе же не в парадном карауле стоять. Но от дождя плащ возьми, кстати, сукно или поддоспешник если влагу наберёт, рад ты не будешь.

— Благодарю. Ты, кстати, всех так собираешь? Как на войну.

— Нет, конечно! Жетон у тебя такой был — как на войну. Видно в поганое место ты собрался. Волшебных вещей, правда нет, на этом складе их и не бывает, но экипирован ты добротно.

— Вижу, что добротно. Спасибо.

— Пожалуйста! Не сдохни там, под первым кустом. Не для того вас Создатель испытывает, чтобы вы под кустами дохли.

С этим жизнеутверждающим напутствием Коэл покинул оружейную. Время обеда давно миновало, до отбытия ещё стоило отыскать умудрённую Эстию, которая вела занятия по магии, и расспросить о дальнейшем развитии. Только сперва хотелось поскорее снять с себя всё свежеобретённое богатство. Ему казалось, что в этих новеньких доспехах и с булавой у пояса, он пытается выдать себя за того, кем не является.

Дорога до кельи, разоблачение и поиск Эстии не заняли много времени. Она обнаружилась на размещённой у берега площадке для практических занятий. Коэлу пришлось подождать, пока она закончит отработку с парой послушников.

Умудрённая Эстия была статной, воздушной и очень красивой. Она всегда была щедра на улыбку, знала, казалось, всё на свете и обладала замечательным талантом объяснять сложное простыми словами. Скорее всего именно по этим причинам её и поставили обучать магии таких балбесов как молодые послушники. Выглядела она примерно на тридцать, но сейчас у Коэла зародилось подозрение, что реальный возраст может быть много большим.

Послушники наконец распрощались к Эстией и двинулись в сторону зданий.

— Древень! Рада тебя видеть! — одетая в летящий синий балахон до пят и перевитую бусами чалму того же цвета, роняя блики от многочисленных украшений, которые носила невзирая на их полную несочетаемость, она стремительно двинулась к Коэлу.

— Вот что началось? Умудрённая, это прозвище для внутреннего пользования, — он нарочито нахмурился.

— Хвала Создателю, он наконец-то дал тебе мозги и проложил прямую дорожку от головы к языку! — она подошла и, коротко обняв его, продолжила уже тише, — Мы все сильно переживали о твоём Испытании. Я действительно рада, что оно завершилось успешно.

Да, ещё Эстия могла похвастаться выдающимся ростом и, хотя Коэл сам был далеко не коротышкой, смотрела она на него сверху вниз. Она вообще на всех смотрела сверху вниз, возможно, это тоже помогало в преподавании.

— Кхм, да. Ммм… Польщён.

— Почти узнаю прежнего Древня, — снова расцвела улыбка, — Ты же пришёл с вопросами, верно? Давай пройдёмся, разомну ноги перед следующей группой.

— Конечно. Вопросы у меня есть, но сперва спрошу о другом. Об этом я хотел поговорить с Ормием, но боюсь, что уже не успею — отбываю завтра с утра. Так вот… Ты сказала, что вы сильно переживали о моём Испытании. Почему? Ведь рискуют все.

Видя, что собеседница не спешит отвечать, он продолжил.

— Это связано с тем, что я пробыл в обучении минимум два лишних оборота?

— Почему же лишних? Дополнительное обучение никому не вредило…

Эстия замолчала и некоторое время они шли в тишине. Коэл не спешил задавать следующий вопрос, тем самым отказываясь от предыдущего. Терпение было вознаграждено.

— Хорошо, ты прав, это связано. Ты, полагаю, не знаешь, как именно определяют готовность послушника к Испытанию.

— Нет. Об этом никто не рассказывал.

— Не рассказывал, верно. Мы не хотим, чтобы послушники, узнав критерии, пытались подстроиться, создать видимость того, что они готовы. Очень вряд ли такое может у кого-то получиться, но мы не хотим рисковать даже в малости. Ведь если мы отправим кого-то на Испытание слишком рано, он вернётся без памяти как о том, так и об этом мире. Как новорождённый младенец, даже ходить разучится. В виде исключения я тебе расскажу, чтобы не надумал всяких глупостей. Но, — голос утратил доброжелательность и в завершении фразы повеяло неиллюзорной угрозой, — Болтать об этом не стоит.

— Для внутреннего пользования, — желание докопаться до истины у Коэла уменьшилось, но не до такой степени, чтобы сменить тему.

— Молодец! — голос вернулся в преподавательскую норму, — Слушай великую тайну: Создателем заведено, что Испытание успешно могут пройти «дети недавние, едва обретшие здравое разумение». Самостоятельность, сформировавшиеся жизненные принципы, умение совершать ответственный выбор и вообще брать на себя ответственность — то, что мы исподволь воспитываем в послушниках во время обучения. Так мы это «здравое разумение» понимаем. Ты же не думал, что обучение идёт только непосредственно во время занятий?

— Как-то я об этом вообще не думал.

— Мы не только обучаем, но именно воспитываем. Ведём каждого послушника, постоянно наблюдаем, исправляем, разъясняем. Нам помогает то, что несмотря на разную продолжительность жизни, человек взрослеет примерно одинаково, и к концу обучения каждый послушник как правило к Испытанию готов. С другими расами отдельная история, там индивидуальный подход.

— А я, выходит, готов не был?

— Мы не были в этом уверены. С одной стороны, ты демонстрировал весьма здравые суждения, когда эти суждения удавалось из тебя вытащить, с другой же, мы не сумели справиться с твоей замкнутостью, не смогли научить общаться и внятно выражать мысли. Интересы у тебя были однобокие, в общем, сложный случай.

— Почему в конце концов допустили? Могли бы и дальше держать в послушниках, пока просветления какого не случится.

— Не могли. «Едва обретшие» — чем дольше мы удерживаем проблемного послушника, тем больше вероятность получить из Купели не великовозрастного младенца, которого ещё можно заново обучить, а безумца или труп. Разная цена ошибки.

— Запрещать кому-то Испытание Создатель запретил?

— Угадал. Дать выбор и принять его мы обязаны. Отговаривать тоже нельзя, потому что выбор должен зависеть не от разума послушника, а от ощущений его искры. Непросто понять, как это на самом деле работает, но — вот он ты.

— Да уж, вот он — я… Два дня сплошных откровений, — Эстия остановилась, и он встал рядом, устремив взгляд на горизонт, туда, где озёрная гладь сходится с небом. Немного постояв отправились в обратном направлении.

— Говоришь, завтра отправляешься… Ты на хвале⁴ был?

— Не был. Вчера в библиотеке застрял, сегодня как-то не подумал, сразу к Кварте пошёл.

— Не так уж сильно ты изменился, — снова эта улыбка, — Быть основой Ордена и не интересоваться Создателем это не каждый может. Не смущайся, я тоже часто пропускаю. Но сегодня на закатную обязательно сходи, после Испытания это нужно. Поможет тебе собраться.

— Схожу. Я вот, что вообще спросить хотел — как мне дальше магию развивать?

— Ещё бы ты за чем-то другим ко мне пришёл. Заклинания пробовал уже?

— Да, лечение словом, огонь метал — сила заметно возросла. Огненный поток десять вздохов удержал. Больше пока ничего не пробовал. Что мне дальше изучать?

— А тебе всё мало, да? — Коэлу стало интересно, она всем шпилек подпускает через слово, или это ему так повезло? — Во-первых, новые знания о магии могут прийти через откровение. Тебе недавно ничего такого не снилось, про магию?

— Нет, точно нет, — ничего божественного в последнем сне точно не было, не считать же…

— Мимика у тебя чудесная. Вспомнил что-то?

— Ну, я во сне зал суда столбом огня сжёг. Сойдёт за откровение?

— Однако! Жест запомнил?

— Рука ладонью вверх параллельно земле. На ладонь поставить кулак, потом кулак резко разжать, убирая в сторону и вверх. Похоже?

— Ты удивишься, но, да, заклинание известное и то, что ты описал — один из вариантов. Только применять его не вздумай, сил точно не хватит, — она что-то прикинула на пальцах, — Сперва научись чужую магию отменять и лечить одним заклинанием хотя бы троих. Потом научись гадать.

— Гадать?! Как-то это странно.

— Ничего странного в этом нет, гадание — важный этап. Для гадания нужно создать особенную двустороннюю связь с миром, если это получается, значит твоя искра достаточно сильна для действительно сложных заклинаний. Повтори, что изучать будешь?

— Лечить троих, отменять магию, гадать. Только потом пробовать столб.

— Молодец. Словесная формула столба тебе тоже явилась?

— Не уверен. «Да горите вы все», как-то коротко для такого.

— Интересные сны у тебя. Ничего, слово доработаешь. С откровениями разобрались. Если ещё случатся подобные сны или видения, сам повторять сразу не пытайся, посоветуйся с кем-то опытным. Там, куда тебя направили, тебе дадут освоиться, подучат, не беспокойся, может не один оборот пройти, пока тебе поручат что-то самостоятельное. Так… А тебя куда направили?

— Город Эйэкэт, к умудрённому Биарту.

— Так-так… Так и подумала. Да, это плохо. Биарт — умница, но прохлаждаться тебе сейчас не даст, просто не сможет. Плохо, — она заложила одну руку за спину, а второй взяла себя за подбородок и шла, задумчиво постукивая указательным пальцем по губам, — Вот что, раз уж вспомнили, я тебе сейчас погадаю.

Как-то прокомментировать это решение Коэл не успел, умудрённая ускорила шаг, и ему, чтобы не отстать, пришлось перейти на бег. Разговаривать на бегу настроения как-то не было, так и добрались до учебной площадки.

Эстия встала на участке земли, свободном от плит, сняла с пальца одно из многочисленных колец и зажала его в кулаке.

— К слову о гадании, запомни. Нужен драгоценный камень, маленький, какой не жалко, или артефакт. Учти, предмет разрушится, но без этого разрыв связи, которая создаётся при гадании, будет весьма болезненным, — она огляделась по сторонам, в сторону площадки двигалась небольшая группа послушников. Недовольно поджав губы, она вынула из складок балахона небольшой резной жезл, что-то коротко пробормотала и подняла жезл над головой. Из жезла медленно стала изливаться вниз молочно-белая дымка, постепенно формируя купол диаметром метра в три.

— Это тоже нужно для гадания?

— Нет, это чтобы никто не отвлёк. Магия не наша, не забивай голову, этому волшебники учат. И тоже не отвлекай!

Купол опустился, полностью скрыв её фигуру за непроглядной пеленой, звуки из-под купола тоже не доносились. Коэл отошёл к ближайшей скамье и уселся, послушники столпились неподалёку, громко гомоня.

Заскучать никто не успел. Купол с негромким хлопком исчез, явив миру Эстию, отряхивающую ладони в глубокой задумчивости.

— Так. Оболтусы! — громко окликнула она оболтусов, — Разбейтесь на пары и встаньте вот туда, я скоро подойду! Коэл, теперь с тобой, — она снова задумалась.

— Узнала что-то полезное? — вскочил он на ноги.

— Ничего.

— А? — такого ответа он совсем не ожидал.

— Ничего конкретного, слишком далеко заглянуть пыталась, — она пожала плечами, — Жить вроде будешь, но как-то слишком уж интересно жить, даже пересказывать не возьмусь. Вот что, беги прямо сейчас в библиотеку, чтобы успеть до хвалы. Возьми там «Тропою Испытанного» и прочти в первую очередь главу о развитии магии, её я писала, остальное — муть философская. В моей главе такая же муть, но лучше ничего всё равно нет. Ещё возьми «Дары Создателя» второй том, именно второй! После главы про магию читай «Дары». Это справочник, все заклинания из него тебе точно по силам, осторожно пробуй и осваивай всё, что глянется, а потом осваивай остальное. Тренируйся всю дорогу до Эйэкэта при любой возможности, понял меня?

— Понял, буду заниматься всю дорогу.

— Молодец. По гаданию тоже пусть что-нибудь подберут тебе. Беги в библиотеку, мне пора вести занятие, — она развернулась, взметнув полы балахона, и пошла к послушникам.

— До свидания, Коэл, доброй дороги, Коэл, не сдохни там под кустом, Коэл, — бурчал себе под нос Коэл, действительно направляясь в библиотеку.

А за спиной затихало: «Перед началом практики вкратце вспомним теорию. Длань Создателя — не самое мощное из известных защитных заклинаний, но его выгодно отличает возможность сочетать его с любыми другими средствами физической и магической защиты. Для сотворения…»

Коэл нырнул в арку перехода и голос окончательно остался позади. Он невесело усмехнулся и наложил на себя Длань Создателя. Накатила ностальгическая грусть.

Книги удалось получить без проблем — хватило упоминания о том, куда он отправится. В нагрузку к книгам выдали мешок для их хранения и защиты от влаги и напутствие когда-нибудь книги вернуть. На хвалу пришлось идти с мешком, заглянуть в келью времени уже не было.

Хвалебный зал, как и прочие здания монастыря, перестраивали множество раз и делали это всегда с особой аккуратностью и тщанием. Его острая двускатная крыша высоко возносилась над прочими постройками и была строго ориентирована по сторонам света. Входов он имел множество, но всего два окна — больших, стрельчатых и расположенных в торцах здания под самым коньком крыши. Они были устроены так, чтобы на рассвете и на закате сияние Ока Создателя максимально наполняло зал.

Строгие стены были сложены из того же светло-коричневого камня, что и весь монастырь, и не спешили радовать глаз архитектурными изысками, но внутри зал был прекрасен. Все стены и колонны от пола до потолка покрывали великолепные пейзажи: леса и луга, реки и буйство океана, заснеженные шапки гор и цветущие долины — они создавались в течение многих поколений, в разных стилях и техниках, и заботливо переносились при расширении зала, всякий раз дополняясь новыми. Общим для всех пейзажей было мастерство исполнения и обязательное присутствие Ока: красно-оранжевого в зените, сокрытого облаками, бордового на закате, далёкого и близкого. Никаких изображений Создателя в зале не допускалось, существ тоже изображали крайне редко, не акцентируя на них внимание.

Традиции изображать Создателя в каком-то виде вообще не существовало — облик его неизвестен, а его воплощением может считаться вообще всё, что угодно в созданных им мирах. В некоторой степени Око на картинах и символизировало Создателя, хотя ещё в первые века существования Ордена священники и пришли к согласию с тем фактом, что Око не является именно глазом бога, а представляет собой раскалённое небесное тело, вокруг которого вращаются миры. И знание этого факта спокойно распространили на остальное население, так что поверья вроде «ночью Создатель не видит» могут бытовать только в совсем диких местах. Око не было объектом поклонения, но традиционно символизировало величие того, кто сотворил всё и всех вокруг. Создатель вообще не требовал поклонения или жертв, но выражать ему благодарность было принято.

Несмотря на отсутствие других окон или видимых светильников, Хвалебный зал всегда был освещён мягким приятным глазу дневным светом, не дающим тени — сложное зачарование содержалось в камнях стен. В убранстве зала не использовались драгоценные металлы, но необработанные драгоценные камни, при желании, можно было высмотреть среди камней редких или совершенно обычных пород в напольной мозаике.

Центр зала украшала заключённая в тёмно-фиолетовый круг мозаичная многоцветная карта Сердца. И если обитаемые земли были выполнены чрезвычайно детально, то далёкие от поселений людей области грешили схематичностью, а уж наличие на северо-западе ещё одного материка было только обозначено чёрно-зелёным пятном у края карты. За океаном люди вроде как не обитали, и исследовать те далёкие земли никто не стремился, гораздо ближе более чем хватало неизведанного. От карты концентрическими кругами расходились небольшие светло-серые плитки, устилавшие весь зал. Также центральный круг служил основанием для четырёх равных лучей, тоже выполненных из породы тёмно-фиолетового цвета. Каждый луч в свою очередь оканчивался окружностью, символизировавшей один из четырёх внешних миров: в восточной окружности был выложен ангел — испускающий лучики шар белого цвета, Творение; южная окружность — разноцветная мешанина неповторяющихся линий и фигур, Свобода; западная окружность напоминала тарелку, расколотую на множество кусков, Крах и северная окружность — три ряда параллелепипедов, сходящихся в одной точке по правилам перспективы, Покой. Для защиты от истирания все пять мозаичных кругов были покрыты каким-то неизвестным Коэлу твёрдым прозрачным составом, но наступать на них всё равно было не принято.

Зал умиротворял. Коэл подошёл к порогу, на мгновение прикрыл глаза, выбрасывая из головы суетные мысли, и двинулся вперёд. Народу было достаточно много, но никто не переговаривался и каждый старался держаться немного поодаль от других. Коэл остановился возле круга, символизировавшего мир Покоя. Прежде он не задумывался о том, почему этот мир изображён именно так, а сейчас у него возникла стойкая ассоциация с рядами многоэтажек московских спальных районов. Эту мысль Коэл тоже отнёс к суетным, отмёл её и стал любоваться росписью стен.

В самом центре зала стояли хористы во главе с маленьким сухим старичком, чья покрытая пигментными пятнами голова чуть подрагивала на тонкой шее. Испытанный Гратош, он не стал искусным дипломатом, мудрым учителем или великим целителем, хотя в начале служения ему довелось попробовать себя во всех упомянутых сферах деятельности. Говорят, что, едва покинув Купель, первое что он сделал, это попробовал что-то спеть. И заплакал от того, насколько отвратителен был результат.

Ожидание не затянулось, и стоило алым лучам закатного Ока озарить присутствующих, все, кто умел, создали над головами волшебные светляки — это символизировало сияние их искр, стремящееся к Создателю. А потом Гратош сделал глубокий вдох и под своды зала взвился его мощный богатейший баритон, исполнивший первые строки гимна, следом вступил хор, и реальность куда-то уплыла под влиянием истинного чуда, в котором не было ни капли магии. Как только затихла последняя мощная нота, Гратош начал следующий гимн, к которому уже присоединил свои голоса не только хор, но и все остальные в зале. Гратош был рад тому, что его новое творение приняли хорошо, остальную программу он спланировал из уже известных композиций.

Коэл покидал зал с лёгким звоном в голове, саднящим горлом и лёгкой улыбкой на губах. Да, этого ему тоже будет очень не хватать.

Глава 2: Иштваан. Ч 1. Находники

— Подобру ли покос, муженёк? — звонкий высокий голос далеко разнёсся в полуденном мареве. Невысокая крепко сбитая женщина в сером домотканом платке приветливо махала рукой от опушки леса, — Иди до меня, отобедаем!

Око небесное пекло как перед грозой, покос был в самом разгаре. То тут, то там в бескрайнем разнотравье виднелись плетёные шляпы и крепкие спины. Кроме Иштваана на зов никто не оборотился — все своих баб по голосам знали, да и не всем обед на покос носили жёны. У кого дети к тому делу уже пригодны, а кто и с собой брал — всё же далековато была луговина. Спуститься от деревни — одно удовольствие, а вот в обратный путь по склону тащиться — та ещё морока.

Но Иштваана жена шибко мужа любит, вот и бегает, что твоя коза. Это все знают. Даром, что ростом не вышла, а жилы в ней — на пятерых. Вроде как из рода карлов подгорных она, хотя взял её Иштваан с соседней деревни, от Столбовичей. Ну, оно по-всякому бывает, жизнь то так, то эдак обернуться может. Ещё когда он в свою деревню привёз её, чтобы у Создателева камня клятвы принести, девки всё в рукава посмеивались. Мол, как-то у них сладится? Самого-то Иштваана горы явно духом своим не обидели: сильный да рослый, кожа цвета сухой скалы, тяжёлая челюсть, рубленые скулы да спокойный взгляд внимательных глаз. Так-то в деревнях окрест половина таких, но Иштваан поболе прочих отмечен. Ещё девки врали, что прабабка егоная, как овдовела с великаном на дальнем перевале любилась, ну дак на то они и девки, языками трепать.

Ну, вот и привёз жену, значит. По полному имени — Мектильда, да все её Мёдой кликали, за голос сладкий, характер добрый, да и короче так. Лицом мила, одета пригоже, косы толстые чуть не до колен, в плечах иному мужику не уступит, а ростом — Иштваану едва по грудь. Ну да чтож, коли выбрал так, значит, по сердцу пришлась. Шикнули на девок-зубоскалок, да повели обряд чередом. Дары мужу, дары жене, дары земле, гору-мать почтили, видокам угощение — всё чин по чину перед Оком Создателя. Песни пели до заката, а как звёзды иные развиднелись, так и до камня клятвенного дело дошло. Руки на Звезду высеченную возложили под светом звёзд иных, так и сами светом божиим благословенным озарились — сиреневым токмо. То, вроде как, и не самый добрый знак, но и беды скорой не предвещало им. А там и новую хозяйку в дом проводили.

Как-то у них сладится, ага? Да вот так и сладилось, семь оборотов справно живут, двоих деточек прижили ужо.

— Иштваааан, слышал ли?!

— Иду я, иду, не голоси! — вроде и сердито ответил, а в нутре всё радостно. Вона какая! И другой такой нет. Захочет, хоть через всю деревню доорётся, голосина — ух!

Он перевернул косу, постучал пяткой озимь и, закинув её на плечо, двинулся к опушке. По пути у приметного пня подхватил оставленные там рубаху и дорожник. Подошёл. Жена уже расстелила чистую тряпицу, разложила хлеб, козий сыр, пучок пряных трав, луковицу и крынку молока.

— Чего заголился то? Девок приманиваешь? На, оботрись! — подала кусок полотна, руки в бока упёрла и глядит эдак с прищуром.

— Охолонись ты, где девок тут увидала? — он аккуратно пристроил косу у высокого куста и вынул из дорожника небольшой бурдюк, — На вон, на руки сполосни мне чуть.

— Где девок? Да знамо где! Вона как Милка с Таркой на тебя гляделки всё маслят.

— Чего там маслят… Лей, не стой, — попрёки были несуразные, но льстили самолюбию, — Их вон, самих до камня сводили уже, не упомню, четыре оборота или пять тому… Да и взяться им тут откуда? Довольно, воду не трать, — он с силой отёр лицо водой, отфыркнулся и с удовольствием растёрся полотном.

— До камня, не до камня, а за косы бы так и оттягала! Рогачам своим краюху снесут али стоговать придут, а тут — ты весь такой-растакой! Неча им на чужое добро зариться, — она оценивающе оглядела крепкую покатую фигуру, — Ты, знаешь, до темна домой ворочайся. Есть у меня до тебя дело такое…

— Знаю я дело твоё, — хохотнув он кинул жене скомканное полотно и стал натягивать рубаху на посвежевшие плечи, — Два дела ужо по дому бегают. С кем оставила-то, со стариками?

— С ними. Твой-то за корзины засел, пущай плетенью учатся. Девкам на пользу то. Да ты кушай, кушай.

Иштваан уселся, скрестив ноги, накрыл ломоть хлеба сыром и с аппетитом захрустел луковицей. Потом остановился.

— Погодь. Какой стоговать, скосили же только — рано. Да и мужи Милки да Тарки со стариком своим ещё два дни тому на пчельник дикий пошли, сама же мне говорила Ты чего эта?

Хитрый-хитрый взгляд из-под густых ресниц был ему ответом.

— Нет, погоди! — он отложил на тряпицу снедь и обвиняюще воздел надкушенную луковицу, — Мне Око кожи вовсе не жжёт, оттого я и рубаху скидаю, берегу…

— А то я не помню. О первый год ещё подивилась, да перестала…

— Тааак! А коли помнишь, так с чего виноватить меня взялась?! — обвиняющая луковица стала ещё более обвиняющей.

— Ну… Ежли тебя бабой какой попрекать начну, ты тут же надуваешься так потешно, один в один — зоб у жаба болотного… Ой!

От брошенной луковицы она со смехом успела увернуться, а от мужских рук, ухвативших за крепкий пояс, уже не смогла. Да и не хотела.

— Дразнишь значит! Изводишь! — Иштваан повалил её на землю и принялся щекотать, — Вот ужо я тебе! Вот ужо! С покоса вернусь, покажу дразниться!

— Уж покажи, уж покажи, — она хохотала, запрокинув голову, — Дорогою не расплескай только…

Потом был вечер. А ночью пришла беда.

Иштваан сидел на завалинке, вытянув натруженные ноги, пил морс из оловянной кружки и чесал за ухом пса. Пора было на боковую, да вставать с рассветом, но слишком хорошо было сидеть вот так. Слушать как заливается ночная птаха, как возится телок в загоне, дышать прохладой и смотреть на звёзды. Старики бают, что кажная далёкая звезда — это тоже миры, как наши, но далёкие-далёкие. Наш ли Создатель их сотворил или у каждой звезды — свой, о том с покон веку спорят и ещё столько же спорить будут. А и не важно это.

Но вот что занимает — нет ли там, в Сердце какой-то далёкой-далёкой звезды такой же вот завалинки с таким вот Иштвааном? Тоже чтобы сидел на роздыхе, морсом себя освежал да в небо пялился? Хорошо бы чтобы был. И чтобы ему сейчас было бы также хорошо…

Пёс под рукой дёрнулся, вскочил и залаял во всю глотку. Заметался по двору, поджав хвост, не переставая лаять и рычать. Волки? Нет, больно напуган пёс, видать совсем лютая тварь находит. Тем временем лаем зашлась уже вся деревня.

— Стряслось чего? — из дома, кутаясь в одеяло, выглянула заспанная жена.

— Всех в подпол, быстро. Быстро! — рявкнул он глухо и заозирался в поисках чем бы оборужиться.

— Поняла, — обида было подступила к горлу, никогда он с нею не говорил вот так. Но как подступила, так и ушла, сменившись страхом за себя и близких. Она крепко сжала губы, чтобы не дрожали, и умчалась всех будить и делать, что велено.

А Иштваан метался по двору, спотыкаясь о пса. За что хвататься? На зверя с рогатиной ходят, да нет у него рогатины! Вилы разве что, но железные держать — не по достатку, из дерева у них. Из металла топор токмо, но с топором на чудище — верная смерть. А другого и нет ничего! В очередной раз оступившись об охрипшего от истошного лая пса, он сунул за пояс топор с поленницы и принялся выламывать кол из тына.

Шальной пёс неожиданно распластался на земле и заскулил, а после стремглав ринулся за дом. Иштваан проводил взглядом пса и тревожно заозирался по сторонам, но тёмной фигуры, что надвинулась со спины, заметить уже не успел. А потом — резкая вспышка, ощущение падения и темнота.

Очнулся он рывком и сразу же схватился за гудящую голову. Вокруг было множество ног и лицо жены — близко-близко. Она гладила его по груди и, впившись в глаза взглядом огромных глаз, свистящим шёпотом приговаривала: «Тихо-тихо-тихо, мать-горою заклинаю, только тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…»

— Да понял я, понял, встать помоги — прошептал Иштваан и накрыл её руки ладонью. Другой рукой прижал её голову к плечу. «Тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…», и тихие всхлипы.

Поняв, что помощи он тут нескоро дождётся, стал оглядываться. Голова гудела уже поменьше, но приложили знатно. Шишка будет… Хотя, какая к краху шишка, живыми бы остаться. Что стряслось-то?

Первые, кого он заметил, это его старики. Они сидели у колодца, потупив глаза в землю, и обнимали его девочек, зажав им рты ладонями. Живы! И ран не видать — на сердце сразу стало спокойнее. Но почему они все здесь? Колодец в центре деревни — всегдашнее место сбора. Или досужие бабы сплетни полощут, или парни на кулачки сойдутся, или гульба какая. А то и толковище соберётся судить да рядить за житейские вопросы, всё — тут.

И сейчас все тут: кто лежа, кто сидя. Вон кузнецова бородища, как не спалил только, вон соседское семейство друг к дружке жмётся, а вон… Чуть в отдалении ото всех, пригвождённое копьём к земле лежало тело бабки Троллихи. Признать было просто — только она круглый год всегда носила три неизменные вещи: тёплые толстые сапоги из валяной шерсти, кривой горб чуть ли не выше головы и мерзопакостнейший характер. Она была недовольна всегда и всем на свете, плевалась, кидалась чем ни попадя, распускала поганые слухи и ругалась так заковыристо и интересно, что только за одну эту ругань её всей деревней и терпели. А теперь из её груди торчало копьё. Горб не давал ей улечься навзничь так, как это привычно глазу, руки были раскинуты под неловким углом, а голова на неожиданно длинной шее задралась так, что разверстый рот был направлен туда, где при жизни находилась её макушка. Видимо, до последнего продолжала костерить на все четыре луча своих убийц.

Колодец, людей вокруг и небольшой участок площади освещал незнакомый колдовской огонёк, зависший метрах в трёх от земли. Иштваан крепко обнял жену и принялся её убаюкивать. Она затихла, но принялась мелко дрожать всем телом.

— Что ты, что ты… Живы же, угомонись, хорошо всё будет… — сам он в сказанное не очень верил, но надеялся на что-то. Попытался припомнить хоть одну молитву, но слова разбегались.

Из темноты вынырнули две рослые звероватые фигуры и бросили к колодцу чьё-то тело. Толпа вздрогнула и подалась от них. Тело пробормотало невнятное, свернулось калачиком и засопело. Марик-пьяница — ещё один деревенский непутёха.

— Кажись, последний. В канаве нашли, — сообщил в темноту один из носильщиков.

— Гля-ка, везунчик какой! Надоб ему пятки подпалить, а то так и смерть свою проспит, — раздался грубый уверенный голос в ответ, и тишину разорвал гогот множества глоток.

— Тихо всем. Свет! — а этот голос был иной. Холодный, надменный и скучающий, привычный раздавать повеления. Гогот немедля оборвался и над площадью взвились ещё несколько колдовских светляков. И тут-то Иштваан испугался по-настоящему.

Оказалось, что всё это время площадь была окружена. Тяжёлые шипастые палицы и иззубренные тесаки, грубые самострелы и связки копий, щиты и грубые кожухи толстой кожи. Шлемы, кольчуги с костяными бляшками. В оружии и доспехах не было никакого порядка, но каждый носил на себе украшения из звериных зубов или когтей. Предводитель выделялся полным чернёным доспехом, усаженным короткими шипами, закрытым шлемом с забралом в виде морды чудовища и огромным волнистым мечом.

— Зови, — предводитель обратился к стоящему рядом детине, вооружённому здоровенной секирой, и с волчьим черепом на левом плече. Детина кивнул и оглушительно свистнул. Не прошло и десяти вздохов, как на свист из темноты выметнулись три… Нет, не пса. Прибежав, серые звери вдруг поднялись на задние лапы и пружинящей походкой подошли к предводителю. Были они на голову выше Иштваана, широкогрудые, хвостатые и полностью заросшие длинной шерстью. Передние лапы оканчивались узловатыми когтистыми пальцами, а хриплое дыхание вырывалось из клыкастых волчьих пастей. Один из них шумно сглотнул и отрицательно помотал башкой. Предводитель небрежно махнул ладонью, и волколаки встали в общий строй.

— Итак, все здесь… Плохо. Очень плохо! — он принялся неторопливо прохаживаться перед перепуганными жителями деревни.

— Мы шли сюда. Долго шли. За силой! Силой древнего народа, напитанного мощью гор. И что я вижу? — он картинно обвёл рукой жителей деревни, — Толпу немытых селян, обмочивших портки от одной мысли о сопротивлении. Ни одной, ни одной достойной схватки! Ничтожества… Горх!

Предводитель стянул с головы шлем и передал его подскочившему разбойнику с черепом волка на плече. Лучше бы оставался в шлеме — в длинном, с брезгливо изогнутыми тонкими губами лице не было ни кровинки. Алые глаза горели как угли костра и будто бы светились изнутри.

— Как звали того слабоумного, что солгал нам о силе этих мест?

— Пиявка… Имени не припомню, а Пиявкой прозывали, тощий такой, а на лице меты ещё… — подручный усиленно морщил лоб, силясь вспомнить детали, но был прерван.

— Пустое. Я помню его запах. Я вырву его гнилой язык, утоплю в навозе и заставлю эту мразь его сожрать! Крах! Как же я разочарован.

Над площадью повисла тишина. Красноглазый вглядывался в крестьян и лицо его кривилось всё больше и больше. Молчание тянулось.

— Господин, убить их всех? — Горх, почтительно держа шлем перед собой, по-звериному приподнял верхнюю губу, обнажая чуть удлинённые клыки. Банда одобрительно заворчала.

Предводитель ещё раз презрительно оглядел замерших в ужасе деревенских, потом его взгляд остановился на трупе Троллихи. Он подошёл к телу, шумно втянул воздух раздувшимися ноздрями тонкого носа и тихо произнёс:

— Нет.

Из крестьян как будто разом вышел весь воздух. Кто-то забормотал молитву, а разбойники стали недоумённо переглядываться друг с другом. Недоумённо, а затем — предвкушающе.

— Нет! Я дам вам шанс, землеройки, — последнее слово он будто выплюнул, — Благодарите за него эту дохлую старуху, её искра горела ярко… Да будет поединок! — он вскинул вверх руку в латной перчатке, и банда радостно заревела и заулюлюкала, но тут же затихла, стоило руке опуститься.

— Правила таковы: бой один на один, до смерти. Когда ваш поединщик падёт, мы воспользуемся вашим гостеприимством и повеселимся как любим, — он глумливо осклабился, толпа отозвалась рёвом и улюлюканьем, — Но многие выживут, жечь нарочно ничего не станем. Если же никто на бой не отважится — останется от вашей жалкой деревушки мёртвое пепелище! А если же случится чудо, и ваш боец одолеет моего, — в толпе раздались смешки и свист, — мы уйдём нынче же. Отделаетесь малой данью. Ну, кто готов помереть нам на потеху?

— Господин, дозволь мне? — так и не отошедший в общий строй Горх подал голос.

— Что? Помереть дозволения просишь? — с усмешкой обернулся красноглазый.

— А? Неее… Я за вас хочу, кишки их смельчаку по ветру пустить хочу.

— Дозволяю. Но поторопи их, слишком задумчивы.

— Ррраааа! — выхватив из ременной петли секиру, Горх сгорбившись прыгнул к деревенским и выставив оружие заорал — Ну, давай! Кто?! Ктоооо?! Может ты? Или ты?! — люди стали отползать от беснующегося воина, кто-то упал. Мужики пытались укрыться друг за другом, отводили глаза. Ведь у них появился шанс. У каждого появился шанс пережить этот кошмар, перетерпеть, если кто-то другой… В поединок же — верная смерть, никто не боец.

Горх продолжал орать и напрыгивать на людей. Он всё больше распалялся и заходился от восторга своей ролью, своей силой, беспомощностью жертв.

— Господин не будет ждать! Это будешь ты, — он высмотрел среди сбившихся в плотную массу людей фигуру покрепче и ринулся к ней, раскидывая прочих по сторонам. Ухватив кузнеца за бороду Горх выволок его и швырнул на землю у ног красноглазого.

— Давай, доставай, что у тебя там! Вон, ручищи какие, давай! Сдохни героем! А я жене твоей расскажу, как бился ты славно. Ей понравится. Давай!

Кузнец медленно поднялся на четвереньки, потом разогнулся, не вставая с колен.

— Господин… господин, не губи. Я ж не вой, не умею я, отслужу! Я ж…

Красноглазый недовольно дёрнул уголком рта, после чего слитным, едва заметным глазу движением нанёс единственный восходящий удар. Вот он стоит в расслабленной позе, сложив руки на груди, миг, и меч впивается в левый бок кузнеца и выходит справа у шеи. Тело оседает, распадаясь, в ужасном разрезе влажно схлопываются ещё живые мешки рассечённых лёгких.

— Снова убеждаюсь, не ценит люд доброты. Ты им милость, и только неблагодарность в ответ, — меч подёрнудся лёгкой рябью, и кровь осыпалась пылью, оставив клинок идеально чистым, — Что же, значит потеха будет иной…

— Стойте, — от страха у Иштваана перехватило горло, а в голове было гулко и пусто как в подполе по весне. Он сам не верил, что действительно вызвался. Он даже не был уверен, что сказал это вслух, поэтому коротко откашлялся и громче произнёс, — Стойте! Я буду…

— Что ты будешь? — Горху надоело бегать и рычать, и теперь он говорил с наигранным участием.

— Биться буду, — Иштваан стал подниматься на ноги и понял, что выходит плохо, потому что Мёда крепко-крепко вцепилась в него и принялась тихо по-бабьи выть.

— Ну, как же ты биться будешь, тебя, вон, не пущщают. Ты разрешения-то спроси, мы подождём, — толпе кривляния Горха явно пришлись по вкусу, на Иштваана посыпались оскорбления, кто-то метко кинул огрызком.

Иштваан, поведя плечами, вырвался из рук супруги и на негнущихся ногах вышел вперёд.

— А ты хоть бился когда, поединщик? Ну, поведай обчеству о подвигах своих великих. Окажи уж честь, любопытно нам.

— Я это… На кулаках завсегда первым был, — в толпе обидно заржали, прилетел ещё один огрызок.

— А биться-то ты чем будешь, тоже кулачками небось? — снова взрыв хохота.

— Чем? Вот, топор у меня… — Иштваан хлопнул рукой себя по поясу, топора не было.

— Что, потерял? — Горх присел и, сделав большие глаза, развёл руками, толпа буквально заходилась от хохота. Красноглазый поморщился.

— Дай ему свой топор.

— Что? — Горх такого поворота явно не ожидал и недоумённо обернулся на предводителя.

— Дай. Ему. Свою секиру. После с трупа подберёшь. Или мечами биться разучился?

Горх подобострастно поклонился и развернувшись со злостью швырнул секирой в Иштваана. Тот неловко поймал оружие, пребольно получив древком по лбу. Тяжести в секире оказалось ещё более, чем было с виду, и руки сразу потянуло к земле. Кое как он перехватил древко посредине и нелепо выставил её вперёд. И зачем-то стал разглядывать. Оружие было старым и по-своему красивым. Чернёный широкий полумесяц лезвия покрывал тонкий почти стёршийся от времени узор, лезвие имело великое множество мелких щербин, выправленных точильным камнем, и напоминало столярную пилу. На обухе был откован слегка загнутый гранёный крюк, полностью металлическое древко всё было изъязвлено кавернами и зарубками. Оканчивалось древко небольшим рубчатым шаром того же металла, что и лезвие. Красивое оружие, красивое и смертоносное в умелых руках… Умелых. Бой ещё не начался, а руки уже уставали.

Горх тем временем выхватил из наспинных ножен пару кривых мечей средней длины и с силой провёл один об другой, извлекая пробирающий до костей скрежет. Затем он вытянулся вверх и издал протяжный волчий вой. Волколаки завыли в ответ, разбойники, у которых были щиты, принялись ритмично стучать о них рукоятями оружия. Все взгляды обратились на предводителя.

— Ты разочаруешь меня, если бой окончится быстро. Пусть местный покажет хоть что-то… Начинайте!

Толпа взревела. Горх раскинул руки с клинками и медленно пошёл на противника.

— Давай, козопас, вот он я! Твой шанс — один удар. Бей, герррой.

Отбиваемый ритм, шум собственной крови в ушах, крики сливались для Иштваана в вязкий тягучий гул. Он крепко зажмурился и сделал шаг вперёд. И ещё шаг. Страх сжимал ледяной хваткой сердце, сковывал по рукам и ногам. Вот-вот, сейчас из темноты выметнется кривое лезвие, вопьётся в плоть, сокрушит кости… Надо смотреть! Он с усилием разлепил глаза, враг был совсем близко. Его глумливая рожа лучилась превосходством, он стоял прямо, приглашающе открыв грудь для удара.

— Чего ждёшь, лесоруб, дерева не видал? Рубани уже! Под корешочек.

Иштваан вскинул секиру над головой и резко опустил её на то место, где стоял противник. Он так дрова всю жизнь колол. Лезвие с гудением пошло вниз, но коротко звякнув о левый меч Горха, ушло в сторону, а рукоять правого меча врезалась в губы Иштваана. Брызнула кровь. Он быстро дёрнул воткнувшуюся в землю секиру к себе, перехватил за конец древка и широким взмахом рубанул вокруг себя, едва её не выронив, когда инерцией его повело в сторону.

Горх мягко отскочил от удара и принялся кружить вокруг, жаля ругательствами. Иштваан попытался ударить ещё дважды и теперь совсем не знал, что ему делать. Секира в руках ощущалась каким-то бревном, враг легко читал каждое его движение и развлекался как мог. И стоит ему заскучать, как для Иштваана всё закончится: больно и стыдно.

Красноглазый был разочарован. Он спокойно наблюдал за этим… действом, схваткой или боем происходящее назвать было нельзя никак. Он видел подобное десятки раз, каждое событие, каждое движение было настолько банально и предсказуемо, что хотелось просто взять и быстро убить обоих.

Вот сейчас этот бездарь махнёт несколько раз топором, едва не падая после каждого удара. Дистанции не чувствует вообще, Горху даже делать ничего не нужно, тот просто воздух рубит! Дурная была идея с поединком… Дальше бездарь должен в отчаянии начать, выпучив глаза, беспорядочно размахивать оружием вправо-влево. Вот, начал… Как мух веслом гоняет. Сейчас выдохнется, в собственных ногах запутается и упадёт… Почти так — Горх раньше пинком под копчик помог. Как же банально… Ну конечно, ещё и топор в падении выронил, как же иначе. Бездарь как есть.

Иштваан с хрипом хватал воздух ртом, лёжа ничком на земле. Грязь, смешавшись с потом, забила глаза, на языке стоял привкус крови и навоза. Секира лежала в четырёх шагах, прямо у ног Горха, даже не сбившего дыхание.

— Что, опять топорик потерял, да? А я нашёл, гля-ка. Что делать будем?

Иштваан тяжело перекатился набок и сел на пятку, утёрся рукавом, перед глазами всё плыло.

— А давай, я тебе его возверну. Хочешь? Конечно, хочешь! Но надо попросить, крепко так попросить. Ты не вставай, тебе же отдых нужен, не вставай, бедняга. Ты так ползи сюда, поближе. И попроси. А я — подумаю, — он поставил ногу на лезвие секиры и скрестил мечи у колен.

В висках шумно билась кровь, толпа вокруг больше не стучала о щиты. Лица разбойников слились для Иштваана в одну мерзкую косматую харю, которая погано гоготала, выкатив мерзкий язык, и тыкала в него пальцем. Ужас происходящего, ужас от того, что скоро произойдёт, захлёстывал его с головой. Разум молил хоть о какой-то поддержке, о кратком просвете в этом тягучем кошмаре, и Иштваан всмотрелся в деревенских. Жена, почти скрывшись в толпе, сидела к нему спиной, укрыв лицо в ладонях, его детей и стариков не было видно. Остальные же… В неверном свете магического светляка кто-то молился, кто-то, обняв близких, просто ждал развязки. Дородная баба что-то прятала у сруба колодца. А троица мужиков в первых рядах — Иштваан не сразу поверил, что это взаправду, — троица мужиков переглядываясь и толкаясь плечами, посмеивалась под кривлянья разбойника. Над стыдом, над беспомощностью того, кто в миг последний на верную гибель вызвался. И теперь — вот так… Как же они могут-то, так?! За что?! Он же это всё — вместо них! Ради — них!!! Чтобы жили все, чтобы…

Горячая колючая злая волна зародилась где-то в животе Иштваана и медленно-медленно пошла вверх, к голове. Горх, горделиво скалясь, продолжал что-то говорить, но грохот бьющегося всё быстрее собственного сердца заглушил все звуки. Пальцы непроизвольно сжались, погружая фаланги в утоптанную землю. Твари, какие же твари! Ненавижу! Так бы и разодрал рожи их, и тех, и этих, ненавижу!!!

Страх сплетался с горечью, горечь сплеталась с неожиданной, небывалой дикой злостью, Иштваана разрывало изнутри, перемалывало всё, что он считал своей сутью; его мысли, воспоминания, другие чувства оказались где-то далеко-далеко. Тук-тук, тук-тук.

Человек с неприятным лицом плямкая губами провёл кончиком меча у своего горла. Тук-тук. Кто я? Тук-тук. Что я здесь делаю? Тук-тук. Кто все эти, вокруг меня? Тук-тук, тук-тук. Волна, поднимавшаяся от живота, наконец добралась до головы и мир взорвался.

Он куда-то летит, столкновение. Чей-то незнакомый низкий рёв, треск. Звон. Треск и скрип. Влажный хруст, липкое соскальзывает по лицу. Ещё, и ещё, и ещё. Цветные пятна, он снова куда-то летит, так легко-легко. Кто-то стучит в дверь. Упорный… Бескровные губы что-то шепчут в крупный кристалл. Помешать! Не успел, тяжесть сдавливает голову и клонит, клонит…

Глава 2: Иштваан. Ч 2. Бешенец

Иштваан тяжело ворочался на земле, всё тело ломило, болели, кажется, даже зубы и волосы на голове. Вообще, болело по-разному: где-то резко, где-то просто как после дня на пахоте, но сейчас не до переборов было — в себя бы прийти. Он попытался сесть, получилось далеко не сразу, что-то сильно мешало. С носа на губы упала тяжёлая капля — солоно. Ощутив щекотку на лице, хотел было его утереть и разглядел наконец, что его руки сведены судорогой на древке секиры. И захочешь — не расцепишь. Всё, чего он добился, стараясь волевым усилием отпустить-таки клятый топор, это подёргивания правого мизинца, а так ниже локтя руки были как окаменелые. И до локтя же рукава были напитаны чем-то духовитым и тёмным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Оборотом в мире Сердца именуется год. Он состоит из десяти звездней, разделённых по сезонам: три верхних (лето), два закатных (осень), три нижних (зима) и два восходных (весна). В одном звездне пять пятериков, пятерик состоит из пяти дней. Пятерики одного звездня имеют названия в порядке очерёдности: покойный, тварный, сердечный, вольный, крахов. Календарные даты не используются, как и названия месяцев. Например, начало оборота, которое по земному календарю приходилось бы на 16 июля, в мире Сердца приходится на третий день сердечного пятерика второго верхнего звездня. Громоздко? Может быть. Но зато очень удобно, если, как большая часть населения, умеешь считать только до пяти.

Можно, кончено, упрекнуть местных обитателей в недостатке фантазии, но при этом нелишне вспомнить, что September, October, November и December — это буквально «седьмой», «восьмой», «девятый» и «десятый» на латыни — потерявшие своё законное место благодаря Юлию Цезарю месяцы, для названия которых даже у древних римлян не нашлось подходящего бога или императора.

2

Магический талант — врождённая или приобретённая с помощью ритуальных практик способность искры разумного существа улавливать и преобразовывать любые виды энергии (в том числе тепло окружающей среды и энергию, получаемую организмом от расщепления пищи) в личную магическую энергию и запасать её.

Искра — это частица Создателя, которая есть в каждом живом существе. Искра цветка ничтожно мала, искра разумного — куда значительнее. Искры новорождённых в рамках одного вида равны, но преодоление жизненных испытаний и трудностей делает искру ярче. После смерти носителя искра возвращается к Создателю. Существует множество версий о посмертии, но ни одну из них Орден Мира не поддерживает, поскольку никакой информацией по этому поводу не располагает.

3

В мире Сердца принята следующая денежная система: самой мелкой единицей расчёта является медная монета, 25 медных составляют 1 серебряный, 25 серебряных — 1 золотой. Для крупных взаиморасчётов используют «большие» или «деловые» золотые монеты, их вес равен весу 25 обычных золотых.

4

Хвала — богослужение, второе значение — обращённое к Создателю хвалебное или благодарственное высказывание или текст. «Правильных» текстов и ритуалов Орден Мира не выделяет, все могут обращать к Создателю те слова, какие хотят и как хотят. Известно, что после создания Миров и направления ангелов к первому поколению разумных для наставления, Создатель остаётся бездеятелен, так что молиться ему о чём-то совершенно лишено смысла. Поддерживается традиция возносить ему хвалу, ни о чём не прося, молитва же — удел суеверных.