ПереКРЕСТок одиночества – 4. Часть 1

Дем Михайлов, 2023

Заключительная книга цикла.

Глава четвертая

Мрачные находки. Ледяная нора, тоска и плач безмолвный. Стальная дверь и рык звериный

В своих предположениях я не ошибся.

Приходившие сюда люди, поняв, что их никто не встречает, не торопились сдаваться. Они продолжали бороться, неся в сердцах еще не угасшую надежду. Чуть передохнув, потоптавшись в снежной целине, они приходили к одной и той же мысли, после чего подыскивали из своих пожитков наиболее подходящий инструмент и начинали вгрызаться в снег. Сначала им, как и нам сейчас, встречался снег сыпучий, еще не слежавшийся, легко отбрасываемый назад, на миг повисающий белым облачком и тотчас уносимый злым ветром. Они продолжали и продолжали копать, уходя так глубоко, насколько хватало сил и упорности — а этот запас у каждого был свой. Тут все как в жизни или в воде: каждый барахтается так долго, как может. Хотя там в нормальной жизни, может быть, кто-то бы и помог утопающему… но здесь помочь было некому. Сюда приходили поодиночке. И в одиночестве сталкивались со всем спектром чувств: обреченность, тоска, бессильная злоба… Но при этом они продолжали копать снег — таков уж склад ума привыкших не сдаваться сидельцев.

Кому-то сил хватило всего на три метра, другие ушли глубже.

Человеческие кости начали попадаться почти сразу, заодно наглядно показывая почти археологический срез человеческого упорства. А заодно показался и срез того, кто и насколько глубоко способен учуять желанную добычу и проникнуть за ней в снежную толщу. Хотя тут ничего нового я для себя не открыл. Сначала под лезвие лопаты попадались такие же кости, как и там снаружи: лишь малая их часть не несла на себе повреждений, тогда как остальные были расплющены и разгрызены. Тут поработали снежные медведи, сумевшие унюхать, возможно, еще не заледенелое мясо или пришедшие за оживившейся стаей червей.

Но как только я продвинулся еще на три метра глубже и наткнулся на каменную стену ведущего внутрь достаточно узкого прохода, снег стал куда плотнее, а полностью целых костей и разбросанных вещей прибавилось в разы. Я продолжил копать, и находок прибавилось: достаточно длинная серия уцелевших пещерок, где нашел четыре полностью целых человеческих костяка, лежащих практически на одной линии. Черви аккуратно сожрали плоть, сдвинув только мелкие кости. Поэтому я, проползая мимо и возвращаясь, чтобы вытащить снег, мог хорошо разглядеть тела и даже понять, как они провели последние мгновения своей жизни.

Лежащий навзничь костяк при жизни наверняка был очень высоким мужчиной. Под завалившимся набок черепом лежит пока нетронутая мной черная издырявленная сумка. Кисти рук покоятся на реберной клетке, ноги вытянуты и сомкнуты. Человек копал пока мог. А когда выдохся или надломился морально, что неудивительно, учитывая более чем преклонный возраст и окружающее пространство, предпочел улечься, как положено, и погрузиться в вечный сон.

Женский скелет в позе эмбриона. Она в шаге от того высокого. На теле — клочки длинной синей юбки, на ступнях — вполне целые резиновые сапожки совсем невеликого размера. Из голенищ торчат нити какого-то утеплителя. Руки прижаты к груди, лицо уткнуто в снег, а сверху на костяк набросано тряпье: она укрылась чем могла в попытке согреться.

Два сидящих бок о бок скелета. Один уже развалился, а другой, сжатый снежными объятиями, буквально набитый снежной массой, продолжал сидеть рядом с упавшим товарищем. Наполовину вросший в снег череп направлен глазницами в ту сторону, где находится молчащий бункер Старого Капитана. Рядом бесформенная куча рюкзака, а между ног стоит пустая стеклянная бутылка. Около нее лежит алюминиевая кружка с обмотанной зеленой изолентой ручкой.

Благодаря найденным пустотам, я сэкономил немало сил и времени. Я лишь немного расширил их вверх, чтобы можно было спокойно стоять на коленях и иметь пространство для замаха, после чего продолжил работать в ровном щадящем темпе. Я не знал, что ждет впереди, и предпочел экономию сил. Почувствовав легкую усталость, подавил желание вернуться в теплое пространство вездехода и остался здесь, усевшись напротив вросших в стену обглоданных скелетов. Свинтив крышку термоса, налил себе горячего питья, привычно вытащил из кармана куртки сверток с тонко нарезанным соленым салом и принялся трапезничать в свете ровно горящего светильника. Лампу выделил Замок. И я не удержался от горького смешка, когда осмотрел выданную с таким пиететом ценную вещь и понял ее назначение. Светильник представлял собой прозрачный стеклянный куб с синеватым отливом размером с два кулака. Одним углом куб закреплен на стальной ножке с острым концом. Активируется крохотным рычажком на одной из граней — кто бы сомневался. Горит ровным мягким светом, регулировки яркости освещения нет. Садовый светильник — вот что это такое. Таких полно и на нашей планете, где они, чаще всего, снабжены солнечными панелями и воткнуты острыми ножками в грунт рядом с дорожками на даче. У нас их принцип работы иной, но предназначение то же самое — дарить успокаивающий свет и отгонять пугающую тьму.

Частично стянув капюшон, я расстегнул верхнюю пуговицу, позволяя скопившемуся под одеждой горячему влажному воздуху выйти наружу. Прислонившись затылком к старому слежавшемуся снегу, я затих, с нескрываемой радостью ощущая, как быстро в тренированное тело приходят новые силы.

Глупцы говорят что-то вроде «мое тело — мой храм». Но в храмах не живут. В храмах ничего не меняют. Там вообще ничего не делают физически — и именно поэтому там всегда пахнет не застарелым потом, а ладаном и свечным воском. В храм пришел, помолился и ушел. Был бы я верующим, сказал бы, что в храме может жить душа, но никак не бренное тело. Так что я снова живу по некогда позорно оставленным мной ценным принципам. И один из них гласит, что мое тело — мой личный инструмент. Мой механизм активного бытия. И вот сейчас, сидя в полутемной снежной норе, после достаточно долгого отрезка нелегкой работы в неудобной тяжелой одежде, я чувствую, что мой механизм бытия в полном порядке. Шестерни ходят спокойно и четко, они не буксуют в нажитом сале, не трясутся на дряблых остатках нетренированных мышц, не останавливаются из-за перехваченного непривычной нагрузкой дыхания — потому что мое дыхание ровное и размеренное. Я в полном порядке. И осознание этого грело душу получше всякого чая.

Я съел сало и допивал вторую порцию травяного настоя, когда сквозь узкий проход в пещерку втиснулся Сергей Блат, таща за собой кусок ткани, в которой я опознал разодранную палатку. Замерев у входа, он оглядел полускрытые снегом скелеты, оценил мою позу, а я сидел ровно так, как и вмерзшие в стену останки напротив, после чего гулко кашлянул и спросил:

— Тебя, Охотник, вообще ничего не берет, что ли?

— Бояться надо не мертвых, Сергей, — тихо ответил я, глядя, как в забитых снегом глазницах смотрящего на меня черепа поблескивают искорки льда. — Бояться надо живых.

— А то я не знаю! Я не об этом сейчас. Че я — мертвых не видал? Может, побольше твоего повидал.

— Скорей всего, — кивнул я, вспоминая кладбище Бункера и то, сколько там относительно свежих могил.

Пусть старики и подпитаны «особыми» добавками в похлебке, но они все же не бессмертны. Так что да — еще живые обитатели Бункера успели вволю насмотреться на мертвых друзей. Кажется, я даже что-то читал на эту тему, когда начинаешь с особого рода безразличностью и странным пониманием относиться к регулярным смертям вокруг себя. Такое бывает у докторов, работников хосписов, в концлагерях и у жителей домов для престарелых.

— Тогда чего спрашиваешь-то? — спросил я, наливая себе еще немного чая и бросая еще один взгляд на скелеты в снежной стене.

— Так одно дело мертвецов хоронить… но ты то просто сидишь тут напротив скелета, попиваешь чаек и солнечно так улыбаешься.

— А… да это я о своем задумался. О личном.

— О личном в компании мертвецов?

— А почему нет? — я удивленно взглянул на Сергея и приглашающе указал на место рядом с собой. — Присаживайся. Чая налью.

— Не, — отказался он. — Моя очередь снег копать. Я там все тобой накопанное разгреб, стенки поднял, чтобы с боков не задувало порошей. Филимон перекрестился и рычаг в вездеходе дернул — ну чтобы не глохло ничего. Вот ведь шут гороховый… почти сто лет прожил, а смерти все боится… Радист тоже при делах.

— Спасибо, — кивнул я, оценив проделанный им объем работы. — Черви не появились?

— Ни одного не нашел.

— Хорошо, — я успокоено кивнул.

Черви — первый признак опасности. Медведи приходят вслед за червями, зная, что там их может ждать вкусное угощение. И есть у меня пока ничем не доказанная и, может, совсем глупая теория о том, что все крупные хищники наводятся на цель именно стайными червями, при этом хищникам не обязательно видеть самих червей. Между ними, возможно, существует какая-то иная связь.

Застегнув пуговицы, затянув потуже шарф и вернув на место капюшон, я подтянул к себе рогатину, проверил остальное оружие и снова замер у стены, погрузившись в спокойные полусонные мысли. При этом я знал, что надолго старика не хватит — дело даже не в возрасте, а как раз в тренированности. И я не ошибся. Вытолкнув кучу накопанного снега в пещеру, отдуваясь, он вылез следом и привалился к стене плечом, хватая ртом воздух.

— Так не пойдет, — произнес я. — Не хапай так воздух. Хочешь свалиться с простудой?

— В моем возрасте, считай, верная смерть… — просипел старик, утыкаясь ртом в воротник и силясь унять дыхание. — Годы уже у меня не те, Охотник. Ой, не те…

— Возраст тут не так важен, — возразил я, протискиваясь мимо него. — Когда последний раз за лопату или копье брался?

— Да, наверное, лет пятьдесят тому назад, — рассмеялся он. — А тут разве что на похоронах снегом покойника заваливал, так там и остальные помогали. Я этому всегда удивлялся…

— Чужой помощи? — недоуменно спросил я уже из темного отнорка.

— Ей самой. В Холле раньше ни в одном деле, ни от кого помощи не допроситься было. А вот как кого снежком навеки прикопать — так все рады по горсти кинуть! Что за люди…

— А я считаю, что так и должно быть, — отозвался я, вонзая лопату в плотный снег. — Это инвестиция.

— Чего-чего? — пыхтящий Сергей сгреб снег на остатки палатки и с недоумением глянул на меня. — Что за слово такое?

— Инвестиция, — повторил я. — Денежное вложение.

— Только здесь не деньги, а снег в могилку вкладывают.

— Именно, — улыбнулся я. — Это как гарантия того, что вложенные инвестиции однажды вернутся к тебе хотя бы в том же объеме. А лучше в двойном размере.

— В смысле — горстью снега похоронного?

— Ага. Ты закапываешь мертвеца, чтобы однажды закопали тебя.

— Ха! Тогда я немало вложил в это дело! Скольких я здесь похоронил? Сколько горстей снега уронил на брошенные в трещину тела друзей? Наши братские могилы полны…

Я рассмеялся и бросил к нему выбитую из стены снежную глыбку.

— Вот видишь, Сергей, жизнь прожита не зря. Теперь тебя точно закопают, а не бросят в углу.

— Ну… уже неплохо, верно?

— Согласен.

— Хотя я от личной могилки не отказался бы.

— Хочешь лежать под крестом?

— Хочу лежать узнаваемо. Ну, чтобы подошли люди к холмику и на кресте прочли, что здесь лежит Сергей Блат, желающий всем благ. А лежать в общей могиле…

— Так для тебя лично никакой разницы уже не будет, — заметил я.

— А вдруг будет? Похороны ведь не зря существуют — с отпеванием, с лежанием в крепком гробу, и чтобы крышку как следует заколотили.

— Похороны придуманы людьми, — ответил я. — Остальные живые существа просто возвращаются в экосистему.

— Куда?

— В природу.

— Кормом для зверья и червей?

— Ага, — улыбнулся я. — Кормом для зверья и червей. И удобрением в почву.

— Да ну… к черту всех этих голодных тварей! Я хочу спокойно сгнить в своем гробу! Чинно! И даже достойно!

— В автолизе очень мало чинного и достойного, — вздохнул я и пожал плечами. — Да и ладно.

— Любишь ты словечки странные использовать. Начитанный, что ли?

— Начитанный, — подтвердил я. — Когда-то читал очень много. Стремился достичь порога. Хотел напитать мозг как можно большим количеством максимально разнообразной информации.

— Зачем?

— Вот и я думаю — зачем? — хмыкнул я. — Но тогда считал, что этот метод приведет мне к качественному прорыву на рубеж выше.

— А что там выше?

Я пожал плечами:

— Ну… лучшее будущее. Больше денег и путешествий, больше осмысленной и осознанной жизни, меньше глупых поступков и меньше всякой порождаемой тупыми делами грязи…

— Ну да… слыхал я о таком. Не будешь умные книги читать — в тюрьму попадешь или всю жизнь чужие канализационные стояки чинить будешь.

— Ну… как-то так, — согласился я. — Не настолько буквально, но…

Я не договорил. После очередного удара лопата подалась вперед и ушла в дыру почти полностью. Сопротивления там внутри не ощущалось — пустота.

— Куда-то пробились, — тихо произнес я, вытягивая лопату и нанося удар рядом, чтобы расширить отверстие. — Дай-ка ту садовую лампу, Сергей…

Дождавшись, когда в руку втиснут ровно горящую лампу, я просунул ее в отверстие. Заглянули мы туда вместе с Сергеем. И надолго замерли у дыры, глядя на открывшееся за стеной относительно небольшое рукотворное пространство.

Стены сложены из ледяных блоков, пол устлан одеялами. Все белым-бело — здесь осел иней, укутавший все белоснежным покрывалом, которое закрыло и пять вытянувшихся в дальнем углу мертвых тел.

— Это ведь не бункер Старого Капитана, так? — кашлянув, уточнил согнувшийся рядом старик.

— Не думаю, — ответил я, вытягивая лампу и снова беря лопату. — Это скорее тот самый прорыв на следующий рубеж. Сюда добрались самые упорные.

— И к чему это их привело? К могиле чуть дальше по коридору?

— Их не съели черви, — я взглянул на ежившегося старика. — Ты ведь об этом мечтал?

— Ну… тогда у них все получилось, — пробормотал Сергей и схватился за край нагруженного снегом драного брезента. — Я оттащу и вернусь.

— Проверь там все, — попросил я. — И будь осторожным! Ты запомнил положение сугробов у выхода?

— А?

— Медведь в засаде выглядит обычным сугробом, — пояснил я. — Просто небольшой бугор среди прочих. Ты запомнил положение сугробов?

— Конечно, нет!

— Схожу-ка я с тобой, — вздохнул я, вонзая лопату в снег.

— А… а эти? — старик глянул на пробитую стену.

— А этим уже торопиться некуда, — ответил я, поднимая с пола охотничью рогатину.

Мы вернулись через полчаса. Перед этим убрали мешающий снег, проверили сугробы, заглянули в вездеход, успокоив остальных членов команды и рассказав о ходе дел. А дела были не особо радостные. Столько мертвых тел, столько погибших у самого входа в убежище… Это все говорило о вымирании самого бункера и о том, что нас ждет еще немало крайне печальных находок. К этому я и постарался всех подготовить, рассказав все как есть и главный упор сделав на нашу с ними роль в происходящем. Мы не могильщики, мы исследователи или даже археологи. Мы не должны погружаться в чужие беды слишком глубоко — в них нет нашей вины. А вот разобраться в произошедшем — наша прямая обязанность как посланцев Бункера. Я уложился минут в пять и, судя по всему, справился с донесением главной мысли на отлично. Лица стариков посветлели, радист склонился над своим столиком, начав деловитый доклад, остальные принялись собираться со мной: дел предстояло немало, и лишние руки не помешают.

Конец ознакомительного фрагмента.