13 сказок лесов и морей

Дейрдре Салливан, 2018

Мрачные и прекрасные сказки, рожденные среди теней лесных чащоб и глубин морских вод! На страницах этой книги причудливыми нитями переплелись выдумка и реальность, создав чарующий гобелен из тринадцати историй, берущих свое начало в сюжетах классических сказок. Историй, со смелыми и целеустремленными героинями, в которых мечтательная Золушка и не думает отправляться на бал, а добросердечная Белоснежка неожиданно творит черную магию… Злая мачеха, отравленное яблоко и заточение в высокой башне – не самое страшное, что может произойти…

Сказки леса — для Кьяры Бэнкс, с листвой,

побегами и цветами.

Сказки моря — для Сюзанны.

Морская соль, вода, дом.

Я благодарна за вас обеих.

Мой избранный ковен.

С любовью.

Deirdre Sullivan

Tangleweed and Brine

* * *

This edition published by arrangement with Darley Anderson Children’s Book Agency and The Van Lear Agency LLC TANGLEWEED & BRINE:

Copyright © Deirdre Sullivan 2018

© Рябцова И. Ю., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021

Сказки лесных чащоб

Маленькая туфелька — Золушка

Жена дровосека — Красная шапочка

Приди и будь любима — Рапунцель

Ты не будешь страдать… — Гензель и Гретель

Назови безымянного другом — Румпельштильцхен

Сестра Фэйр — Три сестры^[1]

Бледнозолка — Белоснежка

Маленькая туфелька

Иногда любовь больше напоминает гнев. Она заставляет бороться.

В детстве ты была безупречна. Да, именно так. Безупречна. Даже если в доме царил беспорядок, а стены и ковры были все изрисованы, ты оставалась безупречной. Мать сажала тебя в ванну. Ты беззаботно болтала своими пухленькими ножками и наблюдала за тем, как они розовеют. Она купала тебя, и пела тебе, и рассказывала тебе коротенькие истории, всячески отвлекая, чтобы ты не пугалась, когда вода подступала к самому подбородку. Казалось, ты вот-вот начнешь тонуть, но всякий раз ты неизменно держалась на плаву. «Такие женщины, как мы, — говорила тебе мать, — имеют твердые убеждения, так повелось испокон веков. Ты должна полюбить и любить всем сердцем. Ненависть тебе не к лицу. Будь нежной, будь доброй, будь моей дочерью».

Теперь ты повторяешь эти слова про себя.

Часто.

Но слова — лишь слова, истина же часто вступает с ними в противоречия. Твой отец говорил, что любит тебя. Но не любил. Только не после того, как умерла твоя мама. И ты осталась одна в этом доме. Он уезжал по делам и запирал дверь. Ты научилась готовить. Убирать. Держать дом в порядке и справляться со всем самой до его возвращения.

Когда он возвращался и отпирал дверь, ты подходила к нему. Вначале охотно, с искренней улыбкой на губах. Потом медленно, осторожно, как побитая собака, которая уже выучила, что порой хозяйская нога может очень больно пнуть под ребра.

Отец смотрел сквозь тебя.

Ты готовила ему ужин, он молча ел.

И все смотрел сквозь тебя.

Ты шла спать и чувствовала себя так же, как и в тот день, когда твоя мать покинула вас. С тех пор ты одинока. Она любила тебя. И умерла. А чувства, которые испытывал к тебе отец, были лишь тихим отголоском его любви к ней. Когда она умерла, в нем тоже что-то погасло.

У тебя есть ее одежда. Ты хранишь ее на чердаке. Она такая красивая. Иногда ты улавливаешь мамин запах в воздухе. Мягкий и нежный аромат. И печаль поедает тебя, как моль старую шубу.

Прежде тебе было тяжело управляться с домом одной. Но все равно это было лучше, чем теперь. Тогда ты была почти счастлива. Когда отец возвращается домой с ней, ты закрываешь глаза. Он держит ее за руку. Они уже женаты. Ее дочери, две точные ее копии, сердито зыркают на тебя. На них она мало обращает внимания. А ты для нее и вовсе пустое место. Все равно что мебель. Стул. Ложка. Тарелка.

Им нужна твоя комната для одной из дочерей. Ты переезжаешь на чердак, поближе к маминой одежде. Устраиваешь там себе кровать из старых мешков и одеял, на которой можно спать. Маленькие птички вьют под крышей гнездышки. Ты тоже маленькая. Достаешь своим сводным сестрам до талии.

А ведь ты уже женщина. Женщина ростом с ребенка. Они обращаются с тобой как с вещью. Говорят о тебе в третьем лице, когда ты в комнате. Смотрят на тебя только сверху вниз. Должно быть сложно, говорят они, быть такой, как ты. Но ты всегда была такой. Ты всего лишь девочка, запертая в доме.

Твоя мать была такой же. И твой отец любил ее всем сердцем. Эти мысли поддерживают тебя. Твоя спина болит от постоянного мытья полов и шитья, когда приходится сидеть, согнувшись в три погибели. Твои сестры (хотя никакие они тебе не сестры) говорят о будущем: о замужестве, детях, платьях, балах и вещах, которые они купят, когда станут безумно богаты. Их мечты вертятся вокруг высоких богатых мужчин, исполняющих любые их пожелания. Денег у них столько, что, кажется, будто сами их руки отлиты из золота. Руки, которыми они будут обнимать своих жен за талии, которыми они станут защищать их от всех бед. Деньги все равно что крепкий доспех, если они у тебя, конечно, есть.

Ты моешь полы. Разжигаешь камины. Вскарабкиваешься на маленькие табуреточки, чтобы мешать еду в огромном котле. Иногда, когда они вспоминают о твоем существовании, они говорят о тебе. Твоя жизнь была загублена с самого начала, как только ты появилась на свет, говорят они. Наверное, ты была милашкой, когда была младенцем. Во всяком случае, тогда твой крошечный рост никого не смущал. «Наверное, твоей матери было легче легкого родить тебя, небось, снесла, как яйцо», — смеются они.

Ты забиваешь курицу на ужин, потрошишь ее. Начиняешь травами и приправами — восхитительная смесь. Кровь капает и исчезает меж перьев. Вязкое дрожание яиц без скорлупы. Каждая жизнь полна возможностей, думаешь ты. И на свете немало мест, куда ты можешь отправиться.

Угли тлеют в очаге. Ждут, когда их соберут и выбросят. Они не подкинули дров, пламя угасло. Тебя отчитали за это. Теперь ты служанка. Только ты не уходишь домой в деревню вечером. Не спишь в мягкой постели рядом со своим мужем. Не целуешь родных детей, не любуешься их милыми лицами. Лишь помнишь любовь своей матери и держишься за нее. Будь нежной, будь доброй, будь моей дочерью. Тебе больно от этого. Молитва, что постепенно обращается в проклятие.

Идут года, твоя фигура становится женственной. Ты очаровательна. У тебя большие глаза, нежная и гладкая кожа. Маленькие, но красивые руки и ноги. Тебе нравится думать, что ты можешь отправиться путешествовать, пойти туда, куда только пожелаешь. И тебе приятно думать, что твои руки могут выращивать, чинить, создавать красивые вещи.

Однажды одно приглашение меняет все в твоей жизни. Маленький, тщедушный королевский лакей стоит в холле и произносит напыщенную речь. И, словно по волшебству, все в доме завертелось. Дремотный покой, долгие годы окутывавший дом, развеивается в одночасье. Теперь тебя повсюду преследует монотонное жужжание — им всем постоянно что-то нужно. Подшей здесь, пришей драгоценные камни сюда… На мебели постепенно скапливается пыль, пока все заняты работой, настоящей работой. Важным делом, при успешном завершении которого девушка становится женой. А простая деревенская девчонка может превратиться в принцессу… Ты, спрятавшись от всех в своем гнездышке на чердаке, хихикаешь от этой мысли. Проводишь руками по маминым шелкам. По ее сатиновым, бархатным, кружевным платьям. Наслаждаешься их фактурой, любуешься яркими красками, которые она так любила.

Отец давал ей куда больше, чем нынешней жене. Он любил ее сильнее, думаешь ты. У тебя сохранилась маленькая светопись^[2] — доброе лицо, шелковистые волосы, волнами ниспадающие на плечи. Драгоценный снимок, который ты старательно завернула в лоскут розовой ткани и хранишь на дне сундука, лишь изредка доставая. Тебе не хочется помнить лишь навечно застывший образ матери. Твоя мама любила двигаться. Она была цветом. Цветом и голосом. И любила тебя всей душой.

Ты делаешь свечи из огарков. Тебе нужен свет по вечерам, чтобы видеть и читать в полутьме. Джиллиан, одна из твоих сводных сестер, хочет плотную, желтую ткань, мягкую, словно масло. Лила — другая «сестра» — предпочитает холодные оттенки. Все ее наряды — сплошь ледяной голубой. Их платья сшиты по мерке. Денег на них не жалели.

И на туфельки для танцев тоже. Они настолько тонкие, что их можно выбрасывать после одной ночи, все равно что пепел. А ведь ты даже не можешь одолжить их обноски. Носишь туфли, доставшиеся тебе от соседского ребенка. Они прочные и верно тебе служат. На носки бархатных туфелек твоей мамы пришиты драгоценности, похожие на крошечные осколки зеркала. Чаще всего она носила именно эту пару. Ты даже можешь различить след ее ноги на стельке. В нем есть что-то весомое. Что-то, что сближает тебя с ней.

Твой отец теперь постоянно в отъезде. Даже когда он дома, он не здесь. В море он теряет и находит вещи. Ткани, драгоценности, пряности… Яркие вещи, дразнящие взгляд. Ты думаешь о мягком шуме волны, ударяющейся о берег. О том, каким опасным было бы путешествие. Как необъятны возможности. Сколько разных судеб ты могла бы примерить на себя… Но этот дом, эта жизнь, эта деревня… Они довлеют над тобой. Ты покрыта пеплом и тонешь в смоле. Ты вещь, предмет, девочка для битья. Забудь. Ты умная машина, которая превращает давным-давно покинутое жилище в некое подобие дома. И они даже не думают о том, что все, что у тебя есть, — это лишь пара маленьких рук. Не думают, хотя им следовало бы. Ты расчесываешь волосы и заплетаешь косу вокруг головы. Коса не такая длинная, как у нее, но более толстая. Волосы блестят и радуют глаз. Люди любят, чтобы женщины радовали глаз. Но женщины — калейдоскоп предназначений.

Лицо твоей мачехи очень гладкое и благообразное, пока она не открывает рот и не начинает клекотать, словно ястреб, в очередной раз подгоняя тебя. Ты слушаешься. Но ты не послушна. Твои ловкие пальцы уже начали плести паутину. Ты втираешь ароматное масло в ноющие мышцы в конце долгих, полных забот дней. Ты будешь красивой, несмотря на их старания. Неважно, что для этого потребуется. Ты знаешь, что уйдешь. И не вернешься.

Втайне шьешь наряд, который тебе скоро понадобится, распарываешь мамины платья. Она была чуть тоньше тебя в талии, а еще чуть ниже, но лишь самую малость. Корсет тебе впору, но с тебя хватит клеток. Углем ты подводишь глаза. Огонь затухает. Ты глядишь в зеркало. Глаза сияют. Работай усерднее, чем когда-либо раньше, и пусть никто не обращает на тебя внимание, все равно цени себя. Делай больше, чем кто-либо, улыбайся даже тогда, когда от боли хочется рыдать. Что нас не убивает, то делает сильнее. И ты понимаешь: что-то растет внутри тебя, что-то сильное и свободное. И в твоем крошечном гнездышке, свитом под крышей из пыльных одеял и неясных воспоминаний, рождается что-то могучее и прекрасное… Твоя новая жизнь.

И вот тот день настал. Они мельтешат перед глазами, бегают по дому как насекомые. Ты расчесываешь их, помогаешь выглядеть соответственно событию. Солнце садится, они спускаются по лестнице, их лица под толстым слоем белил похожи на маски. Ключицы порозовели от волнения. На них сверкают изумруды и рубины. Украшения совершенны, в отличие от их кожи. Затянутые в корсеты фигуры похожи на амфоры. Они ступают осторожно, словно оленята, садятся в карету, которая должная увезти их в ночь. Ты ясно видишь надежду, навечно застывшую в их глазах, но плечи их еле удерживают бремя долга. Все это не для тебя. Их мир не для тебя. Твой отец любил твою мать. Но он не любит тебя. Ты часто моргаешь. Глаза наполняются слезами. Слезы жалят. Размывают угольную подводку. Оставляют черные разводы на твоем лице.

Ты выводишь лошадь из конюшни. Ты накопила достаточно денег, и тебе хватит на первое время. Ты не знаешь, что тебя ждет. Что будет значить для тебя — покинуть родной дом. Впрочем, крепкие стены — это еще не дом. И неважно, насколько они знакомы. Тебе пора. Выбираться. Уходить. Распущенные волосы, одежда, подходящая леди, и мощный жеребец под седлом матери, когда-то сделанным для нее на заказ. Мазь для мышц. Несколько пледов. Плащ. Тускнеющий снимок некогда блистательной женщины… Ты держишь его в руке, а образ ее давно уже запечатлен в твоем сердце.

Деревня освещена свечами и фонарями. Ты думаешь о ярмарке и выставке коров. И что же лучше? Сочное мясо, предназначенное для услаждения короля. Для королевских зубов и глоток. Но кусочки подешевле насыщают не хуже. Все дело во вкусе. А ночью многое и вовсе становится незаметным. Ты уезжаешь все дальше и дальше. Останавливаешься на ночлег в лесу. Стискиваешь нож в руке и прижимаешься к лошади. Маленькие вещи легче спрятать.

Позже, уже в гостинице за несколько миль, ты смотришь на замок. На его резкие, суровые очертания на далеком холме. Вид сквозь незнакомые окна совсем другой. Он хорошо укреплен, чтобы обитатели его чувствовали себя в безопасности, но со стороны похож на тюрьму, неприступную и серую. Узкие прорези окон, откуда так хорошо стрелять. Должно быть, там мрачно, думаешь ты. Должно быть, там ужасно. Тоскливо всю жизнь прожить на одном месте. Это чувство тебе хорошо знакомо. Ты пересчитываешь монеты. Достаточно. Достаточно, чтобы уехать еще дальше. Достаточно, чтобы ехать до тех пор, пока не найдешь то самое место, которое стоит всех твоих ожиданий и лишений.

Потягиваясь на кровати, медленно пережевывая мягкий хлеб с маслом, ты размышляешь о том, что они делают на балу. С кем будет танцевать принц? Кого он полюбит, а на кого даже не взглянет? У него есть власть, но в такой власти для тебя нет ничего притягательного. Ты закрываешь глаза. Есть другой мир. Мир, где люди придумывают и создают удивительные вещи. Прямо с нуля. Ты вдыхаешь мягкий, густой воздух. Он пахнет надеждой. Ты улыбаешься и расправляешь плечи. Иногда любовь больше напоминает гнев. Она заставляет бороться. Ты чувствуешь, будущее подступает неминуемо, нетерпеливо подталкивает тебя, будто расшалившийся ребенок. Ночь все глубже, она пожирает мир, а ты упорхнула, улетела под ее покровом. Все, что осталось, это примятые одеяла в гнезде на чердаке. Тебе любопытно, как быстро они заметят… Хотя, на самом деле, и не очень-то интересно. На самом деле тебе все равно.

Ты расстегиваешь сумку, которую взяла с собой. Твои руки перебирают металл, бумагу, ткань. Ценят вещи, которые ты хотела от других. Выдергивают их, как репку из земли. И на перьевой постели ты планируешь свое будущее.

Примеряешь мамины туфельки.

Они впору.

Жена дровосека

Иногда мне хочется снова стать ребенком, а иногда — женщиной, сотканной из снега.

За окном лес утопает в глубоком снегу. Таком ярком, что он освещает землю, заставляет ее сиять обманчивой чистотой, которую я ненавижу. Я отворачиваюсь от окна и пытаюсь ничего не чувствовать. Утро сегодня простое и бледное, посвященное домашним заботам: мытью полов, взбиванию подушек. Я пытаюсь отвлечь себя простыми, бесполезными делами. Вышить звездочки на подушке. Поставить остролистник в вазу.

Деревянные полы, обычно и так прохладные, становятся все холоднее. Но я не хочу пока разжигать огонь. Не хочу тратить дорогое, на вес золота, дерево. А еще мне грустно думать, что такое сильное, многое повидавшее на своем веку дерево за считанные минуты может превратиться в пепел. Полагаю, как и все мы, рано или поздно. Мои ноги уже онемели от холода, поэтому я в конце концов складываю горкой тоненькие веточки и обрывки пожелтевшей бумаги на решетку.

Когда я была маленькой девочкой, что-то произошло со мной в лесу. Но я не могу вспомнить точно что. Трудно верить рассказам бабушек; всегда либо слишком невинным, либо слишком грязным. С тех пор мое отношение к лесу изменилось: думаю, когда-то я любила его, а может, мне теперь просто так кажется. Он красивый, но его чернильные очертания бередят душу. Темнеет, скоро мой муж будет дома. Я покусываю губы, чтобы они покраснели.

Свежеиспеченный хлеб, теплый и мягкий. Аромат окутывает комнату, он первым поприветствует мужа, когда тот вернется. Должно быть, я сама доработала рецепт. Раньше моя выпечка была едва съедобна. Источник жгучего стыда. Она не дарила ощущение домашнего уюта. Но теперь мне нравится готовить, хотя и грустно потом садиться за стол. Еда кажется непозволительным расточительством. Ведь ем я обычно в одиночестве, а значит все эти угощения — лишь для меня одной. Иногда мне хочется быть пышногрудой матроной, неприступной, но одновременно понятной каждому, простой. Собственное тело пугает меня. Как хорошо было бы быть фигуристой, привлекательной. Зрелой. Интересно, смогла бы я тогда защитить себя? Сейчас я на это не способна. Я будто сделана из фарфора, полая, как фигурка птички на каминной полке… Да, фигурка из китайского фарфора с блестящими глазками из оникса. Птичка, которая украшает комнату, но никогда не полетит в высокое голубое небо, ведь тогда она обязательно разобьется. Я смаргиваю непрошеные слезы и продолжаю наводить уют в очаровательном доме, чтобы он полностью соответствовал своей очаровательной хозяйке. «Как кто-то настолько хрупкий может столько знать? — говорит он. — Так много женских штучек». Он проводит безмерное количество времени, изучая мое лицо руками и глазами. Должно быть, ему нравится то, что он видит. Наконец он отпускает меня, и я выдыхаю. Мне интересно, что он знает обо мне. Он, похоже, с легкостью разгадывает загадки, о существовании которых я даже не подозреваю. Он читает меня, будто древесные кольца, отметины и засечки, что он оставил. Он берет работу на дом — приносит бревна и ветки. Когда-то они были живыми, теперь им предстоит сгореть и разлететься хлопьями бледного пепла по свету.

Треск бревен в камине, который я разожгу. Отблески огня на мягких волнах моих волос. Ему нравится расчесывать их пальцами левой руки. Вторая предупредительно лежит на моей шее. Я разжигаю огонь. И тонкие свечи, и масляные лампы. Я знаю, что это расточительство, но мне нужен весь этот свет. Мне нужно точно знать, что это он, а не какой-то незнакомец откидывает щеколду и приветствует меня его голосом. Небо становится совсем темным, похожим на плотную шкуру. Шкуру, что ощетинилась бесконечностью крошечных блестящих зубов.

Когда я была маленькой девочкой, то вечерами любила сидеть в ногах у бабушки, положив голову ей на колени. Закрывала глаза и слушала ее. Ее коленки были мягкими и немного пахли старостью, сосной и совсем чуть-чуть — пылью. Иногда мне кажется, что я ощущаю этот запах на себе. Ее рассказы были жестокими: о дважды рожденных монстрах, о женщинах из ножей, о диких косматых чудовищах, ужинающих человечиной — начинали они всегда с пальцев ног и заканчивали глазами. Я не считала эти истории странными, по крайней мере в то время, завороженная ее вниманием, ее руками, распутывающими мои колтуны, заплетающими и расплетающими мою косу… переливами ее голоса. И мне было и страшно, и весело одновременно. Хотелось слушать дальше и хотелось, чтобы она остановилась.

Окна чистые, лишь изморозь по краям. Занавесок нет. Сейчас зима, но деревья все еще с листвой. Ими приятно любоваться, особенно на закате. Но под мягким лиственным убором скрывается прочный и острый скелет, деревянные кости цепляются за одежду, царапают лицо. Потеряться в лесу жутко, особенно когда твое тело нежное и податливое, а все вокруг — колючее, цепкое. Лесом приятно любоваться, и только-то. Но стоит тебе оказаться среди деревьев, как на тебя начинают наступать тени, постепенно пожирающие все вокруг. Молитвенники — вот кого любит лес. Тебе же не помогут даже самые точные карты. Чтобы найти дорогу домой, тебе нужно сдаться на его милость, врасти, словно корень, в землю. Не роптать, когда получаешь болезненные уколы и тычки, не бежать от теней. Единственный способ справиться с лесом — научиться жить в нем.

Прерывистое дыхание учащается и туманит стекло. Мои пальцы трогают холодную поверхность и вычерчивают узор — лист, другой, наконец-то оторвавшиеся от ветвей… Рукавом стираю рисунок.

Снаружи царит непроглядная тьма, кричит, будто в страхе, какое-то животное. Звук этот доносится издалека, и я пытаюсь не слушать. Снег по-прежнему чист, но кажется, будто это сумрак оставил свой след на земле. Когда он стает, то вся правда откроется. Тяжесть этого зрелища трудно будет выдержать. Правда всегда обжигает. Плохая способность — замечать слишком многое. Раскрой глаза пошире, и сам не заметишь, как кто-то вспорет тебе живот. В лесу хорошо блуждать, если у тебя есть план. Красивые дети прячут лица, пачкаются зеленым соком травы, посыпают мхом головы. Пытаются скрыть запах мягкого хлеба и дешевого вина — подарки, которые несут. Они прячут подарки, словно стыд.

Мне никогда даже мысли не приходило, что я могу быть беременна. Мои ребра голодно торчат, острые, словно ножи. Моему чреву неведомо, как можно взрастить что-то маленькое, беззащитное, живое. Мужу бы хотелось ребенка. Не само дитя, а все, что с ним связано. Интересно, что бы сказали люди в деревне? Должно быть, восхищались бы его силой и плодовитостью: надо же, он — сильный и плодовитый мужчина, смог сделать фарфоровую куколку сосудом для своего ребенка. Заполнить ее до краев крошечной копией самого себя. Множество маленьких, сильных, вечно голодных, жадно кусающихся мальчишек — вот чего бы ему хотелось. Мальчишек, ни капельки не похожих на меня. Впрочем, дочь, как и он, я сама не хочу. Выскребла бы ее до красной крови на снегу. Я редко кровоточу, но ради нее я бы постаралась, не страшась боли, не считая капель.

А после я бы еще подождала, отгоняя воронов. Мальчик был бы слишком сильным, чтобы его убить. Вечно сопливый, вечно голодный, он бы высосал из меня всю грусть, оставил лишь пустую оболочку, медлительную, безжизненную, состоящую лишь из пепла и еле уловимого дыхания. Большое сердце моего мужа разобьется, если он заподозрит меня в подобных мыслях. Но могут ли мышцы разбиться? Нет, он бы поглотил меня. Поглотил целиком…

Я знаю, что нужно делать, чтобы быть в безопасности. Держаться тропинки, точно ставить ноги, одну за другой. Наполняю корзину едой для мужа. Укрываю ее кухонными полотенцами, коричневой бумагой. Хлеб, эль, сыр, мясо и яблоки. Все, что можно есть большими кусками. Его обед всегда такой огромный. Мой муж ест так же, как шагает, — размашисто, бесстрашно, с топором на плече. Он еще не дома, но все уже готово. Он еще не пришел, но все чисто, аккуратно и на своих местах. Мои мысли порхают где-то далеко, но делаю я все четко. Я не знаю, что случилось бы, реши я хоть что-то изменить. Пламя слабо колеблется, лижет решетку, а дрова — сердце камина — уже наполовину обратились в пепел. Ладно, этого хватит, даже ему, замерзшему и голодному после целого дня работы. В доме уютно, как и всегда: на столе сытный ужин, огонь весело трещит в камине, его послушная, красивая жена медленно прядет шерсть. Вот что любит видеть мой муж. Сыпет пословицами про труд и удочки. Дает указания и иногда грустит, когда видит, что мои руки становятся шершавыми и мозолистыми от домашней работы. Тогда он неодобрительно щелкает языком и натирает их маслом. В нем есть столь редкая в мужчинах доброта. Интересно, счастлив ли он? Небо вбирает темно-голубые тона и ночь преследует день. Скоро я услышу стук его подбитых гвоздями сапог, все громче и громче. Скоро, но не так быстро, чтобы страх перед его приходом мог остановить меня. Еще есть время. Не слишком много, но все же время есть.

Когда я была маленькой девочкой, бабушка дарила мне гостинцы. Что-то можно было съесть, что-то надеть. Я больше не маленькая девочка, умею шить, прясть, вязать сама. Мои руки такие умелые, что могут приготовить множество вкуснейших яств буквально из ничего. Закуски, десерты — мне все по плечу. Мой голос мягкий и нежный. Мое тело упругое и гладкое. И все же… Когда я была маленькой девочкой, что-то случилось со мной в лесу. Немало хорошего происходило со мной до того дня, а тогда приключилось нечто странное, то, что лучше всего было бы забыть. Возможно, это не то, что я думаю… Иногда мне хочется снова стать ребенком, а иногда женщиной, сотканной из снега.

В тайнике под половицами что-то есть. Хорошо спрятанное, но я все равно нашла. Он своими могучими руками с пальцами, похожими на сардельки, построил этот дом, большой и прочный. Но именно я драила его каждый день с тех пор, как меня, несчастную малышку, спасли и привели сюда. С тех пор, как я стала его невестой. Теперь я знаю секреты этого дома, все закутки и уголки лучше, чем он. И в конце концов я нашла ту ужасную вещь, что он спрятал. О, теперь она мне кажется чудесной, мягкая и жесткая одновременно, бесстыдная. Она пахнет кожей и чуть-чуть кровью, она словно дышит. Наконец-то согревшись, я развязываю тесемки своей сорочки. Вещь за вещью, я тщательно раздеваюсь, не выпуская при этом из рук свое сокровище, старательно его расправляю. И вот оно уже обернуто вокруг меня, моего лица и тела. Оказавшись в пушистом коконе, я закрываю глаза и прислушиваюсь к звукам. Мои острые, словно бритва, мысли, наконец перестают метаться в голове, становятся мягкими и плавными. Что-то тает. Что-то падает. Мое сердцебиение замедляется, моя утроба в безопасности. Я алчу чего-то, что знаю и не знаю. Струна натягивается и скоро лопнет, я чувствую это, но ничего не делаю. Мое лицо покрыто самой безопасной на свете оболочкой. Мембрана к мембране, я позволяю себе желать невысказанных вещей. Чужеродных вещей, блестящих под снегом, что по весне, скорее всего, окажутся просто замерзшей грязью.

В памяти остались цветы, прогорклые слюнявые языки, вылизывающие тебя начисто… Хорошо знакомое чувство опасности. Испуг жаждущей безопасности девочки, главное — двигаться быстрее, быстрее. Капюшоны — забавная вещь.

Обычно темные, так любимые палачами. Веки трепещут…

По свалявшейся шерсти пробегают мокрые соленые дорожки…

Приди и будь любима

Все женщины переживают тысячи маленьких смертей. И всякий раз сжимают в кулаке надежду, будто бабочку, которую нельзя отпустить.

Маленькая жизнь знает, что ей на самом деле нужно. Крошечное, быстрое существо, что двигается внутри, внизу.

Оно внутри тебя, но оно не твое.

Во всяком случае не все целиком.

Ты так давно хотела этого, становясь бледнее год от года. Они думали, ты заболеешь и умрешь.

Твой муж любил тебя. Вы с ним друзья детства. Пока росли, шли по жизни рука об руку, потом были поцелуи, кольца. Ты любишь его. Но в тебе так много любви, что его одного недостаточно. В твоем огромном сердце не счесть комнат. Ты всегда знала, что он будет рядом. Но ты хочешь большего. Оставить кое-что после себя — оставить ее.

Ты молишь и молишься, но каждый месяц видишь на белье кровь. Алое предупреждение. И мечта разбивается вдребезги. Каждый месяц.

Ты вешаешь венок из боярышника над кроватью, носишь фундук и лунный камень в карманах. Молишься Богу. Луне. Высокому камню с дырой посередине в центре деревни — его трогают беременные женщины. Ты трешь его рукой до тех пор, пока кожа не становится мягкой, будто тесто.

Ты молишься и молишь. Всему, что слышит. Отсутствие ребенка высасывает из тебя всю радость жизни. Причмокивает, тянет. Твой муж обеспокоен. Ты все, что ему нужно. Но тебе нужно больше, и ты хочешь дать ему нечто большее, чем ты сама. «Приди, живи во мне, — думаешь ты. — Приди и будь любима. Займи свое место. И дай мне уверенность в моем».

В ту ночь тебе снятся остроконечные белые фигурки, и ты просыпаешься с ощущением внутренней наполненности. «Маленькие звезды… — думаешь ты. — Это точно будет девочка. Мальчик был бы солнцем». Девочки вкрадчивей. Когда твой отец постарел, то сказал тебе: «Моя девочка, моя девочка, моя девочка… Мои сыновья покинули меня. Как замечательно, что у меня есть дочь». Ты обмывала его после смерти. Готовила тело. Несла ночное бдение. Оставленные без присмотра тела в этих краях могут быть опасны. Деревня вообще страшное место.

У мужа испуганное лицо, когда ты сообщаешь ему долгожданную новость. Но это страх неведомого, который мешается со счастьем. Вырастить человека — непростая задача. Это тебе не картошку или кабачок посадить на грядке. Не так-то просто плести вены и кости. Твое обоняние обострилось, стало почти волчьим. И этот голод. Он так силен, что причиняет тебе боль. Грызет и не дает тебе покоя, непрестанно подтачивает твои внутренности. Он грызет тебя, будто острыми зубами, по силе с ним может сравниться только гнев. Это истощающая боль, которую невозможно подавить.

Ты безумно жаждешь, так, что рот полнится слюной, молока от особой коровы. Ангус, черная, как уголь, с большими темными глазами. Тихая, стесняющаяся людей и их рук. Она родила теленка прошлой весной. Ты видела его рождение: после всех мучений на свет появилось нелепое, какое-то все скрученное-перекрученное существо. Такое маленькое и худое, никаких мышц, одни лишь кости. Ты помнишь его так, как будто это было вчера. Помнишь кровь на траве. Он прожил час. Ты гладила его тогда, и ты почувствовала его последнюю судорогу, которая прошла по твоей руке и отдалась в сердце. Так не должно быть, подумала ты. Так быть не должно. Ведь человеческие дети тоже не всегда рождаются красивыми и сильными, но они выживают. Даже такие вот, скрученные внутри и снаружи. Неспособные двигаться или говорить. Когда ребенок внутри — он загадка. Плавает себе в темноте, как угорь. Ты чувствуешь его, но контролировать не в силах.

Ты пьешь молоко только этой коровы. Все другое вызывает отвращение. Мир полон вещей, которых быть не должно. Лишь некоторые находятся на своих местах. Баланс, однако, изменился. Твой муж смотрит на тебя. Его глаза подозрительно блестят. Он щелкает своим мясистым языком. Ему не нравится то, что происходит. Он пытается подменить молоко, обмануть тебя. Но ты чувствуешь разницу. Ощущаешь красноту и белизну, прячущиеся на дне чашки. Кровь и вред. Чувствуешь шарики отвратительного жира, который липнет к твоему языку. А еще ты чувствуешь, как оно растет, выпячивается… На его лице выражение испуга, пока твое истекает кровавым потом.

«Ты напугала меня, — говорит он после. — Вы обе».

Ты смотришь на него. Этот ребенок в твоей утробе — нечто другое. Вещи, которые он желает и требует. Неподчинение убьет тебя. Ты просыпаешься, твои зубы скребут по языку всю ночь, избавляя тебя от белой пленки.

Твой ребенок голоден. И хочет есть лишь то, что любит. А любит он редиску. Любит молоко той черной коровы. Любит твою кровь, достаточно лишь немного прикусить щеки, чтобы слюна наполнилась привкусом железа, и проглотить. Он ненавидит готовое мясо. Любая дичь — мерзость. От запаха яиц тебя незамедлительно тошнит. Знак отвращения, посылаемый твоей утробой.

Тебе снятся маленькие звезды, нестерпимо сияющие в темноте. Они звенят, как колокольчики. А еще во сне ты чувствуешь резкий, свежий запах. Иногда тебе он мерещится, когда дует ветер. То, что ты хочешь всем сердцем, ты обязана получить.

Ты жуешь мяту, сельдерей. Всевозможные салаты. С криком вырываешь их из земли, пожираешь, сщелкивая с листьев зазевавшегося червя, улитку, любое другое странное, извивающееся насекомое. Слишком сосредоточенная на предстоящей трапезе, отпускаешь их на свободу. Ему не нравится видеть тебя, еще совсем недавно элегантную, такой дикой. Ты была настоящей леди. А сейчас ползаешь в саду на четвереньках и похожа на корову. Он не понимает жизнь внутри тебя. Да ты и сама не понимаешь.

Ей требуются определенные растения в определенные дни. Ты не знаешь их названий. Во всяком случае, не всегда. Лишь по желчи, поднимающейся со дна твоей утробы, понимаешь, что ребенок жаждет определенного вкуса. И вот ты уже сама мечтаешь о еде, о которой раньше бы даже не подумала. Уксус и лимон. Вода с медом. Это легко достать. Но звезды… Как можно съесть звезды? Как выковырять их? Небу нужны глаза. Всем нужны глаза. Возможно, у Бога глаза столь же многогранны, как у насекомых. Ты молишься Ему в ночи и вся сжимаешься, готовясь к слабым, но метким ударам.

Твой муж выращивает для тебя овощи и травы. Шпинат, мяту, кочаны капусты, мягкие и хрусткие. Морковная ботва колосится в высоких горшках. Он ищет для тебя растения с листьями, похожими на звезды. Он расспрашивает о них всех подряд. Но люди лишь пожимают плечами. А ты каждую ночь все ближе к звездам. Тебе снится холод, и ты просыпаешься с мокрыми от росы ладонями. Что ты делала? Ты смотришь на руки. Ногти темные — под них забился мох. Твои пальцы трут живот.

«Когда родится ребенок, — говоришь ты, — мы будем любить его».

Он отвечает: «Конечно». Кладет голову поверх твоей макушки. Туда, где родничок давно закостенел.

Пальцы гладят выступающий живот. Когда ты смотришь вниз, то видишь, что ногти впиваются в него, путая кожу с землей.

Однажды ты проснулась, барабаня по стене, отделяющей твой дом от ее. Пальцы страшно ноют. Грязь и лишайник собираются в ранах. Но кровь не идет. Просто немного жалит. Каждая женщина, которой довелось стать матерью, говорила тебе, что это стоит всей боли. Ты проглатываешь страх. Проклятие Евы, думаешь ты. Это проклятие Евы.

Ты не рискуешь отправиться в сад ведьмы. Это страшное место. Ты не знаешь, каких жертв оно потребует. А что скажут люди? Но две ночи спустя ты просыпаешься с порванной ночной рубашкой и одной ногой, перекинутой через забор. Его руки обвились вокруг твоей талии. Он тащит тебя в дом. Ты в гневе, тебя сжигает голод. Не твой, а той, что растет внутри. Существа с собственными мыслями и чувствами. С маленьким черепом и крошечным сердечком. Ты кричишь на него. Ты говоришь ему, что это нужно не тебе, а малышке. Того требует жизнь, что растет внутри тебя. Он обнимает тебя и тяжело вздыхает. Его руки бледные, лицо искажено мукой. Он вытирает ладони о штаны и дает тебе разрешение. «Если нам нужно ее посетить, — говорит он, — мы выйдем через дверь и пройдем в ворота. Попросим то, что тебе нужно. Все будет хорошо».

Хорошо. Он говорит так, словно речь о погоде. Или о славно связанном шарфе.

У него карие глаза. Добрые. А вот какие глаза у ребенка, ты пока не знаешь. Если они вообще уже есть, эти глаза. В тебе самой есть что-то от ведьмы. Ты можешь созидать жизнь. Эта мысль такая внезапная, словно обухом по голове ударила.

Ты пытаешься вспомнить ведьм, о которых слышала. Перед твоим мысленным взором сменяются лица, они умирают и возрождаются, но у каждой есть сад. Вечно вымазанные зеленым руки и короткие, как у мужчин, ногти. Кожа, выдубленная солнцем, нечесаные волосы, длинные и волнистые. Заплетенные в неряшливую косу. Или собранные в пучок. Они редко покидают свой сад, но истории о них все равно ходят по свету. Как они выглядят? Что делают? Кто они вообще такие?

Если ты хочешь навредить кому-то или излечить… Избавиться от мучительного чувства или, напротив, почувствовать что-то, давно уже ушедшее в небытие… Для этого есть снадобья и зелья, которые ведьма может тебе дать. За которые так или иначе придется дорого заплатить.

Ведьма всегда была здесь. Всегда была ведьмой. У нее было три разных лица — так рассказывала тебе мама. Одно доброе и полное надежды. Ее сожгли. Но какое-то тощее существо поднялось из пепла. Полное гнева и презрения. Город боялся ее, она таскалась босиком, крала вещи из тележек на рынке, никогда не спрашивала, просто брала то, что ей нужно. Тут же впивалась зубами в украденную еду. В конце концов ее утопили. Тело ее распухло в воде, живот вздулся, словно она ждала ребенка. Перед смертью она вела себя храбро. А возможно, это был ужас, прячущийся за отвагой. То, что вышло из воды, было истинным кошмаром. Живот ее был плоским. Кровавые глаза. Два ряда острых, как бритва, похожих на клыки зубов. Акула, а не женщина. Всегда в движении. Постоянно мелькает в толпе, и ты видишь ее то тут, то там. Когда ей приносят подношения, то просители опускают головы и прячут глаза. Люди приходят к ней в отчаянии. К этому существу. Которое нельзя убить.

Ты входишь через ворота. Железо оплетают вьющиеся растения. Хлопья ржавчины на листьях. Ты заходишь в сад. Он дикий.

Проходя мимо высокой травы, ты чувствуешь спокойствие ребенка. Кто-то, кого ты не встречала раньше, живет внутри тебя. Ты прижимаешь руку к животу. Ребенок еще совсем маленький. Ты лишь на полпути. Как ты вынесешь все это до конца?

Прежде ты никогда не говорила с ведьмой. Не было нужды. Ты не встречалась с ней взглядом, когда проходила мимо. Лишь склоняла голову в знак уважения. Женщина, которая дважды умерла и дважды вернулась, уже не человек. Она нечто большее, а вместе с тем и нечто меньшее. Впрочем, все женщины переживают тысячи маленьких смертей. И всякий раз сжимают в кулаке надежду, будто бабочку, которую нельзя отпустить.

Вокруг тебя по цветам ползают пчелы, под ногами мельтешат муравьи. Ты гладишь пальцами ближайший лист. Он наклоняется, будто хочет укрыть тебя. Но тебе не нужен отдых. Ты отталкиваешь его и трогаешь снова. Муж улыбается тебе и щекочет лист так нежно, будто это пяточка ребенка. Растение обвивается вокруг его руки, похожее на мурлычущего кота. «Что это за место?» — думаешь ты. Растения здесь будто живые, и вдруг ты видишь их — маленькие звезды, прячущиеся в зарослях зелени.

Ты чувствуешь взволнованное движение ребенка. Вроде как прыжок: «Да, их! Да, да! Да, их!» Ты смотришь на мужа и указываешь пальцем. Он кивает. Он тоже их видит. Потом ты слышишь ее голос. Высокий. Ясный и звонкий, как стеклянный колокольчик. Она стоит перед тобой вся в белом.

«Ты пришла в мой сад».

Она говорит с тобой, не с ним. Ты киваешь. Прижимаешь ладонь к животу. Видишь длинный цилиндр башни, торчащей из ее дома. Она устремляется к небу, будто карандаш к бумаге. Пытаешься посмотреть ей в глаза. Это непросто. Она смотрит на тебя тем глубоким и ищущим взглядом, каким обычно смотрят дети… До того, как узнают, что так глазеть не следует — это грубо. Ты пытаешься заговорить. Твой голос похож на слабый кашель. Хриплый шепот.

— Я не хотела, — ты обнимаешь свой живот, — вторгаться.

Она усмехается и наклоняет голову, как кошка:

— Ты не можешь вторгнуться сюда. Это мой сад. Ничто не проникает в него без моего ведома.

Ты поднимаешь руки, и ссадины становятся видны.

— Ребенок, — говоришь ты. — Хочу того, что хочет он. И ему нужны эти маленькие звезды.

Она улыбается тебе:

— Campánula rapúnculus^[3]. Такое пышное название для такой мелочи.

Ты облизываешь губы. Твой рот полон слюны. Стискиваешь зубы и пытаешься ее проглотить.

— Это не я, — говоришь ты, — не я так голодна. Не я умираю с голоду.

Твой муж стоит рядом. Он нем. Его глаза следят за женщиной… Нет, за этим существом. В этом деле он тебе не помощник, и ты ненавидишь его за это.

— Что ты мне дашь? — Ведьма смотрит на тебя своими необычными глазами. — Чтобы отведать то, что я взрастила? За то, что принадлежит мне.

Ты моргаешь. У тебя нет слов. Моргаешь снова.

Твой муж говорит, что он припас немного денег.

Ведьма размышляет:

— Можно потрогать твой живот?

Ты киваешь. Она протягивает свои белые ведьминские руки. С грязными ногтями. Ее лицо морщинистое, и в приоткрытом рту ты можешь разглядеть двойной ряд белых, как жемчужины, зубов, очень острых.

Она видит, что ты смотришь, и спрашивает, нравятся ли тебе ее зубы. Ты киваешь.

— У твоего ребенка такие же, — ухмыляется она. — Или будут. У всех детей так. Вначале маленькие зубки, потом другие, большие, подходящие для взрослой жизни. Мои же просто перепутаны местами.

Улыбка у нее широкая, белоснежная. Волосы похожи на грязную ветошь. Ее руки прикасаются к тебе. Неужели эта ведьма была таким же ребенком, как и ты когда-то? Ты не уверена, понятия не имеешь, как появляются на свет ведьмы. Тебе кажется, будто ее похожие на раковины ногти скребут по твоим внутренностям. Затем ведьма отнимает руки. Движение мягкое и плавное.

— Привет, малышка. — Ее голос невероятно нежный, нежнее, чем обычно.

Кажется, что еще немного — и она начнет мурлыкать.

Ты закрываешь глаза. Жизнь внутри тебя тянется к ней. Как то растение, что тронул твой муж.

Она улыбается тебе.

— Растение, которое двигается, называется Morivivi^[4].

Ты спросила это вслух? Вроде бы нет. Ты чешешь нос. С тебя градом катится пот. Она стоит рядом, долго водя пальцами по животу. Малышка ей отвечает. Звездочки позабыты. За ведьмой растет яблоня. Она поражена каким-то мягким белым грибком. Что-то мелкое и опасное пожирает дерево. Ребенок урчит от удовольствия в твоей утробе. С тебя течет пот, но все равно ты мерзнешь. Грибок — беда не только садов, полей и лесов. Опасен он и людям. Растет на них. Меж пальцев или во рту. Находит малейшую трещину и проникает внутрь. И вот он уже часть тебя.

Незнакомка внутри тебя ворочается. Ты снова моргаешь. Пот застилает глаза. Твой муж ползает рядом на коленях, жадно что-то собирает. Срывает все, что, как ему кажется, может тебе захотеться. Наполняет корзину. А ты застыла как вкопанная. Ведьма цокает языком. Смотрит на тебя жадным, голодным взглядом, и жаждет она не только золота. На дне ее странных глаз плещется грусть.

— Этот ребенок, — говорит она, — не был предназначен тебе. Ты бесплодна. Но что-то в тебе все-таки проросло. То, что предназначалось мне, но сейчас этот плод искажен. Но я могу все исправить, вылечить. И защитить его.

Муж опять стоит рядом. Его лицо ничего не выражает. Он размышляет о другом. Он не здесь. Ты должна решить. И только ты. Ты не уверена, что ощущаешь при этой мысли. Может быть, сама себе кажешься могущественной? А может, невероятно одинокой? Как чувствуют себя ведьмы? Как звучат их голоса, чего касаются умелые руки? Ее глаза смотрят прямо в твои. Ее зрачки размером с булавочную головку. Ты чувствуешь, как морщится твой мокрый лоб.

— То, что ты взрастишь, — говорит она тебе, — может быть опасно.

— Как ты, — отвечаешь.

Твой голос будто раздается издалека. Ты плаваешь под водой вместе с акулой. И хищница жаждет то, что ты так старательно растишь. Жаждет так сильно, что, если понадобится, она вырежет из тебя желаемое. И что-то подсказывает тебе, что стоит ей позволить сделать так, как она хочет.

— Ешь что хочешь, — говорит она тебе. — Приходи в мой сад. Когда ребенок родится, это будет девочка с золотыми волосами. Такая же, как все мы, поначалу. — Ее тонкие губы дергаются в кривой усмешке. Она наклоняет голову. — Ребенок будет здесь. Станет есть плоды моего сада. Сосать мою грудь. Деревня будет в безопасности много лет. Это все, что я могу обещать. Я запру ее в каменной башне, и да, малышка станет жить там, как в тюрьме. Ее волосы постепенно вырастут. Они будут становиться все длиннее и длиннее. Вначале покроют пол. Оплетут стены, будто корни. Подточат их и разрушат. Ее сила и моя столкнутся. Но все равно я буду любить ее, как родная мать. Стану кормить ее, как кормили меня. О малышка, приди ко мне и будь любима. Будь мне дочерью.

Она как будто человек.

— Я хотела… — Твой голос прерывается.

Она говорит тебе, что знает.

И когда придет время, она заберет твою утробу. Так нужно. У тебя есть только один шанс. И это он. Но, если ты послушаешь, то станешь богата и все болезни будут обходить твой дом стороной. В том, чтобы быть матерью ведьмы, есть и свои плюсы.

Она замолкает. Опять пристально смотрит на тебя.

— Скажи всем, что потеряла ребенка. Это будет правда. Во всяком случае, отчасти. Жена мельника снова беременна. Они не могут позволить себе еще одно дитя. Предложи им помощь. Посули деньги, молоко.

Ты сглатываешь. Вдыхаешь запах маленьких звезд-цветов. Крошечные колокольчики. Твой муж снова оживает. Он снова все слышит.

— Она заберет ребенка, — говоришь ты. — Мы вломились в ее сад. Украли растения. Ведьма заберет или ребенка, или мою жизнь.

Твой голос резок. Слова остры, будто бритва. Истерия, так это называют, у истеричных женщин утроба управляет разумом. Сводит их с ума. А когда ребенок заберет то, что у тебя внутри, только тогда ты успокоишься.

Но вернется ли хоть когда-нибудь хорошее настроение?

Ведьма кивает. Теперь ее голос звучит почти как у обычного человека.

— Да, — говорит она. — Я ведьма и не могу родить ребенка. Поэтому заберу твоего или мне придется убить твою жену.

Твой муж сглатывает.

— Все это… ради этого? — спрашивает он, указывая на растение.

На колокольчики и звезды. Calm… чего-то там. Название было длинным. Тебе не вспомнить. Ты снова голодна. Как только ведьма убрала от тебя руку, голод ворвался в твою утробу и тут же захватил твое сознание.

Ведьма пожимает плечами:

— Либо так, либо потеряешь ты обеих. — И снова улыбается. Ее зубы кажутся больше, острее. — Делай что захочешь.

Позже, сидя дома за столом, ты уминаешь зелень и коренья. Ощущаешь приятный резкий вкус. Малышка ворочается. Ты практически чувствуешь, как она растет. Вот только теперь ты ощущаешь, как от нее исходит опасность. Девочка с золотыми волосами. Крошка дрожит в твоем чреве, как головастик в ручейке. От удовольствия, ты понимаешь. Она буквально корчится от удовольствия.

Тебе это претит. Его голова на его ладонях. Тяжелая от вины, стыда. Ты думаешь о детях мельника. Они симпатичные, добрые малыши. В семье их и так уже шестнадцать. И еще один на подходе. Малыш, который будет пить твое молоко, растопит твое сердце. А пока ты видишь лишь золотые пряди волос. Два ряда острых зубов, пока спрятанных в десны существа, сидящего внутри тебя.

Глаза Господни над тобой, а в твоей утробе сияют звездочки.

Ты гладишь чудище, пока оно не заурчит.

Ты не будешь страдать…

Этот мир не создан для ласки и нежности. Он предпочитает слабость и беззащитность.

Ты росла доброй. Твое нежное сердце велело тебе выкармливать испуганных мышей, спасенных из мышеловки. Ты накладывала шины на их переломанные лапки. Пыталась помочь, но они почти всегда умирали. Но ты все равно давала им имена. Ты была ребенком без друзей. Здоровая девчонка, игравшая одна. С отчаянием ты искала в ветвях гнезда птиц, нуждаясь в ком-то подобрее людей.

Собаки иногда кусали тебя, но они всегда кидаются на людей, когда им больно. Ты была не против, снова и снова промывала раны и продолжала заботиться о них. Тебе было знакомо выражение их глаз, налитых кровью, стреляющих по углам.

Ты выросла доброй, но научилась прятать свою суть. Кусочек за кусочком. Этот мир не создан для ласки и нежности. Он предпочитает слабость и беззащитность. Принцессы в замках. Девы, ждущие идеального суженого, вооруженного тяжелым мечом. Ты выросла нежной и — рана за раной — нарастила панцирь вокруг себя. Люди — любопытные существа.

Ты нашла выводок брошенных зайчат. Забрала их домой. Твой отец свернул им шеи. Пять крошечных, безжизненно поникших тел у камина. Их освежевали и из них сварили суп. Но он убил их не ради еды. Он сказал тебе, что сделал это из милосердия. Без матери им все равно было не выжить, и он подарил им лучшую участь. Твоей собственной матери не стало больше года тому назад. А ведь ты так хотела вынянчить этих крошек, чтобы они выросли здоровыми и сильными. А теперь их хрупкие ребрышки хрустят на твоих зубах. Твой желудок болел, пока ты работала челюстями.

Мужчины не готовят. Тебе пришлось держать трупы, которые он освежевал. Без меха они были чуть меньше твоих детских ладошек. Малыши, которым нужна была забота. Ты бы справилась, заботилась бы о них с удовольствием. Коробочка, выстланная мягким одеяльцем, вчерашний хлеб, вымоченный в молоке. Каждая маленькая смерть научила тебя чему-то. Эта научила прятать. Ты разделываешь тушки. Добавляешь приправ. Варишь суп. Бульон из их маленьких косточек. Ешь его со свежеиспеченным белым хлебом. Кровь и слезы. Вкус крови и слез.

Люди вплетают доброту в свою жестокость. Соленый вкус крошечных жизней напомнил тебе об этом. Ночью ты жуешь уже черствый хлеб, запиваешь его молоком и надеешься таким образом избавиться от мыслей, что распирают твою голову. Заполнить пустоту внутри себя. В твоей душе разверзлась дыра, не просто большая — огромная. В мире не хватит хлеба, чтобы заглушить эту боль. Поле пшеницы, стадо коров не смогли бы тебя насытить. Ночью ты превращаешься в прожорливое чудовище. Ты голодна. О, как ты голодна!

За ужином ты видишь, как соус течет по бороде отца. Шкафы пусты, это ты их опустошила. Тебе приходится скрывать свой голод. Ты не в силах его остановить, но ты можешь его спрятать. Так ты становишься ведьмой. Мелкие обманы защищают тебя, тебя настоящую. Скрывают от любопытных глаз, помогают избежать вопросов.

Ты растешь вверх и вширь. Другим девочкам ты не нравишься, но в то же время нравишься все больше. Ты толстая, словно воздушный шар, а значит, им не конкурент. Твоя фигура защищает тебя от жадных ртов и любопытных глаз. Или они так думают. На самом деле нет, когда ты одна — все по-другому. Мужчины прижимаются к тебе в углах и в темных аллеях. Улыбаются тебе, проводят языком по зубам, будто ножом по наждаку. Ты видишь розовый цвет мельком, на желтом, белом и коричневом. Ты хочешь закрыть глаза, тебе это кажется опасным. Твое тело превратилось в сочный кусок мяса.

Ты всегда хотела любви. Или нежных прикосновений. Одобрения. Они чувствуют твою нужду, твою боль. Они не могут понять, как в тебе разверзлась эта пропасть, но стремятся ее заполнить. Вот только это все один большой секрет. Ты же делаешь, что тебе говорят. И ешь по ночам.

Однажды ты находишь черепашку у пруда. Она нездорова, тебе нужно ее вылечить. Ты одалживаешь книги, читаешь и готовишь лекарства. Выпускаешь ее в дикую природу, когда дело сделано. Скоро ее все равно съедят, думаешь ты. Но она умрет не под твоим присмотром. В этом весь смысл.

Небольшая толика твоей удивительной силы просыпается этой ночью. Ты печешь дюжину булочек с изюмом. Ты не будешь есть их все. Одну кладешь снаружи. Это дар богам в благодарность за все. Ты спасла жизнь. Вернее, они позволили тебе спасти жизнь. Тебе, такой, какая ты есть, делающей ошибки и пытающейся снова и снова. Лежа в кровати в ту ночь, ты смотришь на свои руки, а потом складываешь их на груди и начинаешь молиться.

Булочка лежит на мокрой от росы траве, сырая, мягкая. Ты впечатываешь ее в стену дома, будто глину.

В постели этой ночью ты размышляешь обо всех вещах, которыми ты была. И есть сейчас. Ты выбираешься из дому, чтобы накормить детеныша хищного животного. Он живет у вас за сараем. Он кусает твою руку.

Несмотря на это, ты кормишь его и гладишь по голове.

Твой отец начинает замечать отсутствие еды. Твой живот выдает тебя с головой. Он растет. Люди уже в открытую судачат о тебе, как будто ты какое-то животное или вещь. Ты превращаешься в одно из существительных. Хотя ты никогда и не чувствовала себя личностью. Особенно находясь с другими людьми в одной комнате. Под взглядом другой пары глаз ты бледнеешь и съеживаешься. Да ты просто настоящая чокнутая, хрестоматийная сумасшедшая. Ты отдираешь пленочки шелушащейся кожи. Нервно расчесываешь пальцами волосы. Такие же коричневые, как скорлупа фундука.

Той ночью на кухне появляется он. Высокий, поджарый. Похожий на зайца, но крупнее волка. Он смотрит на тебя. Ты протягиваешь руки, чтобы погладить его шерсть. Она грубая, но ей и не нужно быть шелковистой.

Перед ним стоит другая задача. Ты идешь с ним. Твоя рука лежит на его теплой спине. Он замедляет шаг. Он хочет, чтобы ты держалась рядом. Это что-то новенькое.

Вы добираетесь до границы деревни. А потом до леса, и тогда ты наконец опускаешь руку. Тебе становится страшно. В лесу происходят странные вещи. Здесь место для детей, которых не хотели. Ты часто думала о том, почему не оказалась здесь раньше. Бродила бы тут в темноте и в конце концов умерла бы с голоду. Впрочем, некоторые из брошенных детей выживают, вырастают и процветают. Они иногда возвращаются, в глазах их навечно застывает что-то дикое. Они работают помощниками на фермах, кормилицами и стражниками. А когда накопят денег, исчезают. Заяц уже в чаще леса. Ты отступаешь. Тебе здесь не место, но какое-то странное чувство принадлежности растет в тебе. Ты склоняешь голову. Видишь, как из-за стволов блестят глаза зверя.

Ты напугана. Да еще и это странное чувство, растущее внутри. Ты взволнованна так, как никогда в жизни. Тебе всегда говорили, чего тебе следует хотеть. Чего следует желать. Твое чувство очень сильно отличается от чужих. Ты убираешь дом, меняешь сено для скота. Кормишь коров и куриц. Живых существ. Одну съела лиса ночью. Ее внутренности теперь валяются в грязи. Тонкие нити кишок, причудливо переплетенные друг с другом, похожи на каллиграфию, думаешь ты. Ты кладешь свою маленькую руку на кровавое месиво. Тебе кажется, будто ты ощущаешь в них биение жизни. В тебе теперь есть что-то. Какая-то сила.

Твой отец ставит замки на шкафы в кухне. Железные ключи висят у него на поясе. Теперь тебе нужно спрашивать разрешения почти на все. Чтобы готовить. Чтобы поесть. Ты женщина, а женщинам необходима дрессировка.

Твоя мать была лишь тенью живого человека. Ты помнишь лишь маленькую темную фигурку, съежившуюся в комнате. Иногда она жаловалась, но только не тогда, когда ее сетования мог услышать муж. Она обнимала тебя и кормила вкусностями. Словно ты птенец, который отчаянным писком выпрашивает угощения. Она гладила тебя по мягким детским волосам. И ты знала, что важна для нее.

Ты помнишь разные вещи. Как она иногда сердито цокала языком. Как зашивала прорехи на твоей одежде. Иногда отец бил ее по лицу. Чтобы все видели, что у него есть сила и право. Теперь это происходит с тобой. Так заведено. Ты не возражаешь. А вот более изощренные издевательства ты ненавидишь. Ты чувствуешь себя соучастницей. Страх затыкает тебе рот, твои руки становятся мокрыми от холодного пота, твой язык опухает и еле шевелится. Ты как будто слепнешь, дергаешься, как крот, которого вытащили из норы и бросили на ярком свету. Ты не можешь найти покоя в своей душе. Зияющую пустоту надо заполнить во что бы то ни стало. Прокормить.

Твоя фигура… Сглаженная восьмерка. Ты ходишь по рынкам, мечтая, чтобы тебя потрогали. Чтобы сказали доброе слово. Ты отчаянно желаешь увидеть нежный взгляд. А еще съесть хоть немного еды. Нежность, вот что режет тебя изнутри. Раны расходятся и истекают кровью, совсем как на той курице. Они съедят тебя. Они придут за тобой туда, где ты обычно сидишь на насесте, и потребуют еще. И ты возненавидишь себя. Возненавидишь…

Во второй раз это черепаха. Широкая, круглая и плоская. Ты думаешь, что, наверное, Земля тоже похожа на плоский диск, скорлупу, скрывающую горячую и мягкую сердцевину. Ты прижимаешь руку к панцирю и решаешься зайти в ночной лес. Ты пробираешься все глубже и глубже в чащу, и тропинка наконец приводит тебя на поляну. На ней стоит небольшая каменная хижина. Примитивное жилище. Ты смотришь на нее, и она западает тебе в душу. Черепаха позволяет тебе побродить вокруг, а потом отводит назад. Она еще вернется. Твое сердце знает это наверняка.

На следующую ночь, лежа в кровати, ты чувствуешь сильный толчок, прямо под животом. Видишь, как отслаивается кусочек кожи. Ты тянешь за него с тем же упорством, с каким пытаешься застелить простыню без малейшей складки. Твоя кожа отслаивается так же легко, как со стола снимается скатерть. Ты стоишь посреди комнаты. Ты намного меньше, чем сейчас. А все вокруг такое большое. Твои глаза по бокам головы. Ты смотришь на буфет и окно одновременно. А вот камин ты не видишь, если не повернешься. Твои ноги зудят — так хочется сорваться на бег. Ты направляешься к двери. Ты бежишь. Ты бежишь

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Три сестры» — ирландская сказка, оригинальное название «Fair, Brown and Trembling». Ранее на русский язык не переводилась. Похожие сказки: «Золушка», «Золотой башмачок».

2

Светопись (устар. фотография) — изображение, полученное посредством оптического аппарата на основе действия света на светочувствительные вещества.

3

Campanula rapunculus (пер. с лат. Колокольчик рапунцель) — двулетнее травянистое растение с беловатыми, некрупными цветками.

4

Morivivi (пер. с исп. Мимоза стыдливая) — многолетнее травянистое растение, вид растений из рода Мимоза.