Кривая дорога

Даха Тараторина, 2018

Некоторые героини – не главные. У них нет супер-способностей, магии, пробивного обаяния и неописуемой красоты. Зато есть шило в том месте, куда его сложно засунуть, тяга к приключениям и лучший друг, глаза которого светятся ну ни капельки не по-волчьи… Фроська всегда умела нажить неприятностей. А став волчицей, троекратно эту свою способность увеличила. Вроде и старалась делать доброе дело: мужа уберечь от посягательств наглой вертихвостки, с соплеменниками-оборотнями сдружиться, а всё наперекосяк получалось. Да и легко ли с кем-то поладить, когда в собственной душе ладу нет, а волчица рвётся на волю?

Верста 2. Привал

Ветер ткнулся холодным носом в шею. Месяц выглянул из-за тучек на часть⁴ и тут же снова укутался темнотой — засмущался. Мы крались вдоль плетня, опасаясь потревожить ленивых, но чутких псов. Серый приложил палец к губам и потянул воротца на себя.

Дверца протяжно скрипнула. Куцехвостые псы-погодки выскочили из-под крыльца навстречу незваным гостям, но, поймав мой недовольный взгляд, поджали обрубочки и спрятались назад, не проронив ни звука.

Воришки из нас получились бы знатные!

— А ты точно избой не ошибся?

Серый легкомысленно хмыкнул — он не был уверен, что старая Весея не пошутила и не указала страждущему ночлега на первый попавшийся двор.

— Тогда несушку какую в сарае схватим и дёру.

— Ага, явились — не запылились!

Старушка выскочила на крыльцо, видать, стерегла гостей у двери заранее, предпочтя хлебосольство сну. Весея оказалась кругленькой, румяненькой и такой живенькой, словно готовилась покатиться колобком сражать окрестных лис прямо сейчас или, в крайнем случае, после плотного завтрака.

— Ждёшь их тут, ждёшь с самого вечера, маешься, калитки⁵ в печи держишь, чтобы не поостыли, а они шляются!

— Извините, — ошалело протянули мы с мужем.

— Куда мне ваши извините?! Марш к столу, пока совсем холодное есть не пришлось!

— Да мы же только с праздника, — заикнулась я.

— И что мне ваш праздник? Нет, ты мне скажи, что мне ваш праздник? Я видела как вы на тех проводах ели? Нет, не видела. А тут вы сядете вечерять как положено, как мне надо. И неча на меня зыркать! На мужа свого вон зыркай, а на меня не надь! Я энтих ваших глазьев страшных повидала на своём веку!

— Что ты ей пообещал? — с суеверным ужасом вопросила я мужа.

— Да по хозяйству помочь… — испуганно протянул оборотень, — кто ж её знал, что она такая заботливая.

— Ага, заботливая. Небось завтра выяснится, что ей по хозяйству срочно нужен новый сарай. Или урожай собрать за день. Весь. Как расплачиваться будем?

— Ну так… Утро вечера мудренее? — Серый и сам уже начал опасаться бойкой старушки.

А старушка знай весёлым ёжиком каталась вокруг и заталкивала в избу:

— Чего это вы перешёптываетесь? Я вам перешепчусь! Шептунов на мороз! Вона тощие какие оба — кожа да кости, — цап меня за локоть, — откуда ж вы такие явились, глаза б мои не глядели!

И изба под стать хозяйке: маленькая, чистенькая, прибранная к празднику. А запах! Сияющая свежей побелкой печь отдавала тепло, выгоняя стылый ночной воздух из дому, дышала свежим хлебом и горячей глиной.

Весея вихрем носилась по маленькой комнатке, сметала невидимую пылинку со стола, переставляла крынку с молоком с места на место и всё, заботливая, не могла присесть сама.

— Да вы кушайте, детки, кушайте! Дайте вас попотчевать вдоволь!

Серый знай наворачивал угощение. От радушного приёма он тоже ошалел, но упускать возможность из-за такой ерунды не собирался. Он — не я. Не ждал от всякого подвоха, ножа в спину. Ещё верил людям. Почему-то.

Уложили нас на широкой скамье близ горячего печного бока. Весея бойко запрыгнула на полати, завесившись занавесочкой и постоянно посмеивалась, приговаривая, что за молодыми следить не намерена, но, вообще-то, будь она помоложе, она бы тут времени не теряла. Как бы именно она не теряла времени на короткой, жёсткой, хоть и заботливо прикрытой одеяльцем, скамье, старушка скромно умолчала.

— Кажется, я её боюсь, — с ужасом осознала я.

— Кажется, я тоже, — согласился злобный кровожадный оборотень.

К утру я со скамейки всё-таки упала. Чтобы не так обидно, одеяло утащила с собой. В итоге Серый так плотно прижался к остывающей печи, что рядом с ним могло бы поместиться ещё две Фроськи. Я же устроилась ровненько под лежбищем, завернувшись, как в кокон, и высунув наружу правую ногу, об которую и споткнулась Весея, вставшая лишь немногим позже вторых петухов⁶.

— А чего это мы спим? — радостно поинтересовалась старушка у моей помятой физиономии. — Уж и петухи пропели, день белый на дворе, а они всё почивать изволят! Ну-ка, лодыри, подъём, подъём!

Серый тут же подорвался с места, забыв даже проснуться. Пепельные волосы сбились на сторону, как трава в ведьминых кругах, а тёплые со сна щёки горели смущением — неужто правда проспал? Ехидная старушка потирала ручки, довольная шуткой.

— Проснулись, детоньки? Ну, коль проснулись, чего ж разлёживаться?

Я было приготовилась к заданиям. Тоже верно: поели, поспали, пора и честь знать. А прежде отплатить добром за добро, с хозяйством помочь, дров наколоть перед близящимися холодами, воды натаскать — колодец вон как далеко, аж через четыре дома, старушка одна набегается.

А Весея между тем продолжала:

— Чего ж разлёживаться, правда, когда можно вкусненького отведать. У меня и творожок с вечера припасен…

Нет, по хозяйству мы всё-таки помогли. Негоже пользоваться гостеприимством, а благодетельницу не уважить. Хоть бабулька и убеждала, что ерунда это всё, что ей деточек покормить да обогреть в радость, дел набралось. Да и куда старушке править прохудившийся плетень, обрубать запаршивевшие яблоневые ветви и носиться по чердаку за летучими мышами?

Серому, знамо дело, досталось что потяжелее. А мне забава детская — мелких вредителей из-под крыши метлой погнать. Они, к тому ж, в край распоясались: шебуршат, пищат, ночью норовят в волосы вцепиться, днём в тёмные сени слетаются — проходу не дают, под ноги лезут. Давеча Весея полный чугунок овсяного киселя из-за них обернула. Да уберегла Макошь, что не на себя. А я поганцев метлой, чтоб неповадно! Плюнуть и растереть.

Я ощупью нашла в сенях лесенку, поднялась до лаза и откинула крохотную (и как пухлощёкая Весея пролезала?) дверцу.

Апчхи!

Видать, старушка никогда сюда и не поднималась. Противу всего дома, на чердаке царил беспорядок: подвешенные когда-то на балках для сушки веники осыпались на ворох тряпья, невесть чем заполненные мешки подпирали друг друга, укутавшись слоем пыли, поломанная утварь, что пользовать уже нельзя, а выкинуть пока жалко, черепки битой посуды, суховатка⁷ с торчащими ветками, колыбелька, видавшая, наверное, ещё бабку нынешней хозяйки — что только не упокоилось здесь!

Я бесстыдно задрала юбку и перекинула ногу через последнюю ступеньку; самым лицом влезла в огромную паутину и брезгливо отплёвывалась, всё чувствуя на щеках липкую гадость и пытаясь понять, не заползает ли за шиворот хитрый паук. И нос к носу столкнулась с огромной летучей мышью.

Нет, когда я говорю, что мышь была огромной, я имею в виду, что она оказалась громадной! Нет, не как летучая крыса. Не как кот или даже откормленный годовалый щенок.

Летучая мышь была размером с телёнка!

К тому же развернула крылья, оскалилась и совсем уж неприличным образом продемонстрировала мне… кхм… свой зад. Не мышиный совершенно зад, между прочим.

Я кубарем скатилась по лестнице и выскочила на свет. Посмотрела вокруг. Мелкая морось неустанно щекотала ноздри; маленький аккуратный домик пыхал трубой: видать Весея снова затеяла угощение; обновлённый плетень прятал любопытную соседку, четвёртый раз пытающуюся заглянуть во двор или хотя бы проковырять новую дырку для подглядывания.

Заглянула в сени. Огромная летучая мышь вниз головой свисала из лаза в потолке и ехидно ухмылялась.

Я вооружилась метлой. Хорошенько подумала, взвесила её в руке и заменила топором. Снова вернулась в сени.

Мышь показала мне неприличный жест и юркнула обратно на чердак. Что ж, кажется, теперь моя очередь наступать.

Голова мне ещё дорога, поэтому первым в чердачное окошко я сунула топор, помахала им туда-сюда и, не заметив препятствий, поднялась сама. Никого. Не любит нечисть железа. И звезданутых⁸ баб, вооружённых топорами, по-моему, тоже недолюбливает.

Хитрая тварь спикировала сверху. Я её даже не задела, лишь взмахнула оружием и отпугнула. Но та всё равно обиженно завизжала, рухнула и, неуклюже шлёпая, уменьшаясь в размерах на ходу и оставляя в пыли беспятые следы, сховалась в груде хлама. Рукой шуровать побоялась — оттяпает ведь и спасибо не скажет. Я тюкнула разок-другой по выглядывающей из кучи треснутой ступке без песта.

— По лбу себе постучи! — раздалось в ответ.

— Вылазь, — нерешительно потребовала я.

–……….! — обругали меня из кучи.

Эх, надо было соли прихватить! Хотя чего уж там? Чтоб от этих гадёнышей избавиться, по-хорошему, дом надо сжечь, а солью уже пепелище посыпать. Да и то — как знать: анчутки⁹ могут и к соседям перебежать.

Я уселась рядом, переводя дух и раздумывая, выслеживаю ли врага или в очередной раз подставляю свою буйную головушку под неприятности. Из укрытия горестно вопросили:

— Ну и долго ты там будешь сидеть?

— Пока не надоест, — огрызнулась я.

Донёсшееся шебуршание возвестило, что нечистик устраивается поудобнее, вьёт гнездо и что ему надоест намного, намного позже. Он вообще тут живёт и, судя по всему, уже давненько. Странно, что шкодит только на чердаке да в сенях, а не донимает старую Весею целыми днями. Не извёл же до сих пор. Ну шумит по ночам, скребётся. Большое дело! Может, пусть ему?

Сказывают, анчутки — не домовые; с ними не договоришься, блюдечком молока не задобришь. А кто пытался разве?

— Пирога хочешь?

В груде хлама недоверчиво засопели.

— С грибами, — добавила я и смачно причмокнула.

Из-под тележного колеса высунулась сморщенная розовая мордочка, меньше всего походящая на давешнюю мышь. Беспятый¹⁰ скривился, но всё равно заинтересованно уточнил:

— С лисичками?

Я кивнула:

— С лисичками.

— Неси свою гадость, — дозволил бесёнок.

Делать нечего: обещала — иди. Даже если слово дала зловредному духу. Я, хоть и ждала какой пакости и топор из рук не выпускала, полезла вниз за угощением.

Весея, знамо дело, занималась тестом. Часть пирогов уже источала сладостные ароматы со стола, часть румянилась в печи. Старушка долепливала последние и, судя по мечтательному виду, уже представляла как два приблудных недокормыша уплетают их за обе щёки.

— Бабушка Весея, пирожком не угостишь?

Хозяюшка всплеснула руками, словно у неё глупость малый ребёнок спросил:

— Что ж стоишь, милая? Притомилась? Ну конечно! До энтого чердака пока долезешь… Там же лесенка ух какая! Крутая, шаткая. Что ж это я не подумала, загнала дитятку? Отдохни, хорошая, отдохни!

— Да нет, что вы, — «да, я хочу отсидеться здесь, в тепле и уюте, а не играть в догонялки с нечистью!», — хороший у вас чердак. Только проголодалась, пока за этой тва… мышью гонялась.

— Вот так и знала, так и ведала! Завелись, поганцы? То-то всё чутно, носится кто-то вихрем, на стенки натыкается.

Носится. Натыкается… Странно, что не душит ночами, как проказник-домовой, да кипяток не опрокидывает по науке вредного банника. Анчутки и здорового мужика со свету сжить могут, что уж об одинокой доброй старушке говорить. Богиня Весею бережёт али нечистик игру растянуть хочет? Может, и правда миром разойдёмся?

— Детонька, ты б поосторожней с ними! Не ровен час, упадёшь, расшибёшься. Пусть им. Живут и живут. То ж мыши, а не страховидло какое.

— А ежели страховидло?

Весея захохотала:

— Ох, выдумщица! Наслушалась, небось, бабкиных сказок, — старушка потрепала меня по голове мучной рукой, оставив белёсые следы на волосах.

Правду молвит, наслушалась. В детстве наслушалась, а позже ещё и насмотрелась всяких чудес. Да никто ж не верил. Только Серый, сначала самый близкий друг на белом свете, а потом и верный муж, ни словом, ни взглядом не упрекнул, не обозвал лгуньей. Шёл со мной рука об руку, крепкое плечо подставлял, когда оступалась. Видел то, что видела я. Но не знал, не желал понять главного: мы с ним вдвоём только и остались. Ни в Яви, ни в Нави¹¹ для нас места нет. Боги? Да чтил ли кто тех богов? Так, поминают всуе, по привычке больше. Леших да домовых не разглядели бы, даже станцуй они ручеёк под самым носом. Один только страх заставлял людей верить. Где он — там и о защите пращуров просят, из старых легенд выуживают, дают восстать из памяти родным ликам. Может, только страх и остался. Только им они… мы выжить сможем, чтобы не забыли, не похоронили их… нас люди в памяти раньше срока.

— Доченька, что взгрустнула?

— Да так, ничего. Старую сказку вспомнила. Невесёлую. Страшную.

— Не печалься, детонька, сказки они на то и сказки: тьфу и забыл.

Тьфу и забыл. И меня так же забудут.

— Пойду я. Там… мыши. Летучие. На чердаке.

И почему же горло так сжимает и даже грязного нечистика жалко?

На чердаке ничего не изменилось. Анчутка недоверчиво сопел, пыхтел, ворчал, но всё-таки высунул розовую сморщенную лапку и втащил пирог в укрытие. Я не мешала. Присела рядом и задумчиво жевала второй:

— Гадишь?

— Помаленьку.

— Шкодишь?

— Бывает.

— Старушке жить не даёшь?

— Ну так…

— Как?

Бесёнок замялся.

— Отвечай, когда спрашиваю. Донимаешь старушку? Перед глазами маячишь?

— Маячу, — покаялся бесёнок.

— В ушах звенишь?

— Звеню…

— В ногах путаешься?

— Путаюсь…

— По окнам стучишь?

— Стучу…

Вообще-то, не так уж и страшно.

— А мирно жить сможешь?

Анчутка не поленился выглянуть из своего укрытия, чтобы посмотреть на меня, как на полную дуру. Убедился, что не шучу, и заключил:

— И не подумаю!

Ну, на нет и суда нет. Я цепко схватила его прямо за мокрый приплюснутый нос. Беспятый так и не понял, откуда в простой деревенской бабе столько силы и ловкости. Испуганный, уменьшившийся до пяди¹², он упирался и возмущался, пробовал кусаться, но, кажется, становился тем слабее, чем меньше я его боялась. А не боялась я уже совсем.

Анчутка верещал и рвался. Я победно ухмылялась, чувствуя, как изменяются в челюсти зубы, как требуют крови врага.

Пленник извернулся чудом. Как выскочил из ладони, сама не уразумела. Тут же расправил крылышки и метнулся под самую крышу, попутно скинув мне на голову веник чего-то кривого и вонючего, похожего на полынь.

— Куда тебе, неуклюжая!

Ах, это я неуклюжая?!

Подпрыгнула, цапнула пальцами пустоту, запустила в поганца пустым ведёрком, мало не проломив крышу.

— Не достанешь, не достанешь!

Бесь летал из угла в угол, роняя с балок сухие пучки, засыпая мусором глаза.

А я злилась.

Раз удар: анчутка подобрался со спины.

Два удар: треснул по темечку.

Три: дёрнул за долгую косу, зацепил её концом за гвоздик.

Я взвыла.

Дыши!

— Ты же не хочешь никому навредить? — Серый с такой надеждой заглядывал в глаза, что пришлось подтвердить: не хочу. — Значит, надо себя держать в руках до поры. Обращаться будем в лесу. Вместе. А на людях — дыши.

Наука не давалась. Серого учили быть оборотнем с рождения, мне же и дня на подготовку не дали. Люди… злили. И манили. Нутром знала: волчица хочет охотиться. Ей мало тех жизней, что она забрала, когда впервые стала мной. Когда я стала ею.

Я боялась.

Дыши.

Она сильнее.

Дыши.

Она не слушается.

Дыши!

Она снова и снова побеждала.

Анчутка цеплял, кусал, больно щипал, оставлял синяки и глубокие порезы. Мелькали полуруки-полулапы. Мои? Клацали зубы. Волчьи?

Бесь, почуяв победу, снова начал расти. И росли раны, оставляемые им.

Я не хочу обращаться.

Месяц. Месяц нам пришлось провести в лесах, в зверином обличии, чтобы ослабить волчицу, чтобы я хоть на день стала человеком.

И я до сих пор не уверена, стала ли им.

Научусь ли снова?

Я стараюсь.

Я дышу.

А волчица рычит.

И снова берёт верх.

— Не признааааал!

Беспятый камнем рухнул вниз. Замер, дрожа, боясь поднять сморщенную розовую мордочку.

— Не признал… Маренушкой… Смертушкой… — лепетал он еле слышно.

— Смотри на меня, — приказал чужой холодный голос. Мой?

Бесёнок поднял влажные глазки и чётко произнёс:

— Маренушкой примечена. Смертушкой отмечена. Приказывай — всё исполню.

«Сгинь» вертелось на языке. «Сгинь, пропади, не трогай старушку, не возвращайся в дом».

А потом чужим холодным голосом я произнесла:

— Запомни, кто главный.

Примечания

4

Мы помним, что часть — это сорок секунд. Помните ли ли вы, — другой вопрос.

5

Калитки — это такие открытые пирожки. Традиционное блюдо для северных районов. Вкусное!

6

Вторые петухи поют до зари, около трёх часов ночи.

7

Суховатка — борона, сделанная из ствола дерева.

8

Да, вы правильно поняли. Здесь должно быть другое слово, которое цензура всё равно бы не пропустила.

9

Анчутки — маленькие зловредные духи. Способны принимать любую форму и обожают пакостить людям.

10

У анчуток нету пяток. Общеизвестныый факт, вы разве не в курсе?

11

Если вы читаете уже вторую книгу серии, но до сих пор не знаете, что Явь, Навь и Правь — это миры живых людей, нечисти с мёртвыми и богов соответственно, то вам и сейчас эта информация не поможет.

12

Пядь — это расстояние между большим и указательным пальцем. Совершенно безобидный такой бесёнок.