После меня

Дарья Гущина (2020)

Пять лет Арина бьётся над тайной странной музейной экспозиции. По её мнению, экспонаты ничем между собой не связаны, однако их почему-то объединили в выставку под названием «После меня». Казалось бы, что может объединять веер восемнадцатого века, современную фотографию, фуражку времён ВОВ, раковину речного моллюска и свежий букет из кленовых листьев? Или — кто? Когда у Арины заканчиваются версии, её тётя — владелица музея — рассказывает странную историю создания выставки.

2

Я зашла в комнату, поставила кружку на табурет и привычно повела телефоном, осматриваясь.

Каменный пол, низкий и неровный потолок, кривые стены. Узенькое окошко со стороны улицы закрыто металлическими ставнями, а со стороны дома — решёткой. Стол, металлическая кровать, застеленная старым клетчатым пледом, подушка тощим «ждуном», шаткий табурет. И до крайности странная экспозиция на столе.

Если не ошибаюсь, ей лет пять. Прежде тётушка подвал не использовала, хотя я предлагала обустроить крутые выставки — от тех же темниц до кладовых и винных погребов. Люди любят подземелья и их загадки. И очень удивилась, когда в одном из новых буклетов увидела рекламу экскурсии по подвалу с выставкой в некой арестантской.

О том, откуда взялась эта выставка, я спрашивала много раз, а ответ получала всегда стандартный: догадайся.

И я начала копаться в прошлом. Сфотографировала каждый предмет, а потом рылась в интернете, думала, искала точки пересечения, снова рылась в интернете… И каждый раз первым делом прибегала сюда и снова изучала предметы, и снова думала, и снова искала…

Но так и не поняла, как между собой связаны:

а) дамский веер восемнадцатого века,

б) курительная трубка начала двадцатого,

в) русская офицерская фуражка времён Великой Отечественной,

г) ржавая пряжка, не поддающаяся идентификации,

д) несколько затёртых монет, про которые гугл с яндексом при поддержке исторических сайтов дружно говорили — мол, едва ли не времён освоения Ермаком Сибири, но возможны варианты,

е) потемневшая серебряная ложка — вроде бы девятнадцатого века, но вероятны дополнения и изменения,

ё) чёрно-белое фото в современной рамке — скромный мужик, ничего особенного: пройдёшь мимо и не заметишь,

ж) икона Божьей Матери — карманная и современная (я фотку нескольким батюшкам для подтверждения показывала, а потом нашла точно такие же иконы в церковных лавках),

з) музыкальная пластинка с песнями Высоцкого,

и) раковина речного моллюска — вернее, одна перламутровая половинка вместо двух створок, по которой шиш поймёшь, какого она века. Но сохранилась хорошо, и в раковинке то монеты хранились, то пряжка.

Я строила теорию за теорией, но каждый раз мне что-то не нравилось. Что-то казалось неправильным и из другой оперы. И главное смущающее — одиннадцатый предмет. Чёрная сахарница, в которую поместили букет из десяти крупных жёлтых кленовых листьев — пронумерованных. Да, десять листьев с номерами, нарисованными красной краской, — и десять предметов на столе.

Догадаешься тут…

Но я старалась. В каждый приезд изучала выставку снова и снова, наизусть выучила каждый экспонат, но толку… Разве что в кошмарах снились. Приходили, рассаживались вокруг меня, пронумерованные, обмахивались каждый своим кленовым листом (особенно крышесносно и пафосно веер смотрелся) и ухмылялись молча.

— Есть версии? — весело спросил тётушкин голос.

Я аж подпрыгнула. Как она подкралась!..

— Тёть Вер!.. — возмутилась я справедливо.

— Ладно-ладно, — тётушка широко улыбнулась. — Извини старуху. Не хотела напугать.

— Хотела! — насупилась я.

— Нет, не хотела, — тёмные тётины глаза засмеялись. — Но я надеялась. Чувствуешь разницу? И прости уж, Ариш, не удержалась.

— Тогда расскажи правду про выставку, — потребовала я контрибуцию. — Честно слово, тёть, я устала думать да гадать.

— Твои версии? — повторила она, прищурившись.

Я откашлялась, собираясь с мыслями. Но прежде…

— Добрый вечер, — я чмокнула её в щеку.

— С приездом, дорогая, — улыбнулась она и указала на постель. — Присядем?

Я послушно села, а тётя Вера устроилась рядом.

«Старухой» она отнюдь не выглядела — да и не была. Короткая рыжая стрижка, задорный взгляд, танцевальная привычка держать спину и вечные джинсы или с майками, или со свитерами, в зависимости от погоды. Сейчас, в солнечное межсезонье, поверх чёрной «американки» она набросила толстый светлый свитер, стянув рукава на груди. И никаких украшений, никакой косметики. Как обычно.

Снова глянув на предметы, я смущённо начала:

— У меня вот какие версии, тёть. Во-первых, все предметы могли принадлежать одной семье и передаваться из поколения в поколение — от дворянского веера до трубки и даже раковинки, которая может быть детским сокровищем — например, того мужчины на фотографии. Но я не понимаю, причём тут подвалы, «тюремная камера» и кленовые листья.

Я запнулась, замолчала, и тётя Вера подбодрила:

— Дальше?

— Это всё — добыча ненормального. Какой-нибудь клептоман ходил по музею и тырил — то одно, то другое. Им же всё равно, что красть. Важен процесс. А Николай Петрович отследил его по монитору и тряхнул на выходе. Отсюда и обстановка — камера, арестант… Хотя, скорее всего, вы его не сдали. Пожалели.

— Дальше? — прищурилась тётушка.

— А что, ещё есть варианты? — озадачилась я.

— Есть, — подмигнула она.

Я посмотрела на выставку, подумала и рискнула:

— Находки из разрушенного дома? Я читала, что когда сносят старые бараки или усадьбы, в них находят потерянные или забытые жильцами древности. Подняли пол — а там внезапные монеты, которые были семейной ценностью, но потерялись. А раз они из одного дома… — мой взгляд зацепился за кленовые листья. — То и оказались в одной экспозиции. И листья — наверно, оттуда же. Ребёнку собрали поиграть… и счёту научить. Но при чём тут название — «После меня»? Это же указание на одного человека, а не на дом. И даже не на семью.

— Дальше? — улыбнулась тётя Вера.

— Всё! — сдалась я. — Если бы знала, разве доставала бы вопросами? Скажи хотя бы, зачем тут листья!

— А что тебе напоминает набор этих предметов? — она кивнула на стол. — Если абстрагироваться от обстановки подвала и легенды?

Я закусила губу, встала, снова — в десятитысячный раз осмотрела выставку — и вздохнула:

— Знаешь… Будто кто-то ходил по музею и бесцельно брал в руки — то одно, то другое. Без смысла. И без умысла. Просто раковина блеснула. А монеты по столу красиво рассыпаны. А фуражка, наоборот, криво лежит. И фото старинные нравятся. Хотя — это я так по твоему музею хожу, что-то поправляя, что-то трогая. Просто так, — признала уныло.

Тётушка задумчиво кивнула и неуловимо посерьёзнела. Я даже удивилась — давно не видела её такой… собранной, без привычного задора. Любимые «путешествия в прошлое» её неизменно вдохновляли — до дирижёрской жестикуляции, румянца и лихорадочного блеска в глаза. А сейчас она, наоборот, потускнела, поблёкла. Сжалась и спряталась.

— Пожалуй, да, пора тебе узнать, — тётушка встала и посмотрела на меня с некоторой… опаской. — Но предупреждаю, история странная. Мистическая. В неё трудно поверить. Но ты же хорошо меня знаешь, правда? И понимаешь, что тебе я лгать не буду?

И что-то послышалось в её тихом голосе… беспомощное, а взгляд стал беззащитным. Я насторожилась. Видимо, реально странная история…

— Конечно, верю, — подтвердила я.

— Запомни эти слова, Ариш. И повтори их, когда я закончу историю, — в тёмные глаза вернулось знакомое лукавство. — А теперь допивай свой глинтвейн и пойдём наверх. Предметы все помнишь?

— И фотки есть, — кивнула я. — Сто штук в разных ракурсах.

— Чудно, — одобрила тётя Вера.

Я быстро выпила холодный глинтвейн, и мы поднялись наверх — в полнейшем молчании. И обе собирались — тётушка с духом и мыслями, а я — просто с мыслями. Если она согласилась, значит, я что-то угадала, и дальше заставлять меня думать было бессмысленно.

Интересно, что?..

Скоро узнаю.

Наконец-то!