Не путать с Доминиканской Республикой. Повести и рассказы

Дарья Гущина-Валикова

Повести и рассказы, которые писались на протяжении длительного времени – от перестроечных лет до наших дней – специально даны в этом сборнике в строго хронологическом порядке, чтобы наглядно представить картину происходящих в стране изменений, отражающихся на образе жизни и судьбах людей.

© Дарья Гущина-Валикова, 2019

ISBN 978-5-4496-6522-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Содержание

Не путать с Доминиканской Республикой. Рассказ

Свой Адриан. Маленькая повесть

Девушка без адреса. Рассказ

Своя недвига за границей. Рассказ

Про историю и логику случайности. Повесть

Весь этот дом. Рассказ

Милана, 14. Рассказ

Жить недолго, без оглядки. Рассказ

Не путать с Доминиканской Республикой

Рассказ

…эта таинственная любовь ко всему,

существующему без нас и помимо…

Хорхе Луис Борхес «При покупке энциклопедии»

Вера была девушкой без особых амбиций — да и откуда им взяться при такой жизни? Чего у неё имелось, так некоторая любознательность и сопутствующее воображение, которые не смогли до конца вытравить ни школа, ни институт. Впрочем, всё это никогда напоказ не выставлялось — чувство реальности высовываться не велело. Не так поймут и вообще. А зачем, спрашивается, лишний раз осложнять себе жизнь? И без того одна суета и недоразумения.

Так что размышлениям о далёком кокосовом острове она предавалась в одиночестве. Когда оно стало возможным. А до того всё у них было, как у людей: две смежные комнаты на четверых, пятый этаж в сером доме, вокруг такие же дома, грязно-белые, грязно-розовые, за ними — ещё… Называлось это городом Мытищи, хотя, что за город? — район на окраине, каких полно в московском мегаполисе. В любой тесноте — автобуса, электрички ли, квартиры — она всегда испытывала стойкое подсознательное отвращение, но это было такой же данностью, как лужи осенью, как очереди в магазине — ничего другого и не предполагалось.

Однако, когда вдруг серьёзно заболела и вскоре умерла мать, а отец тут же перебрался к своей, как это именуется, бабе, а следом и сестрица выпорхнула замуж — жизнь, таким образом, резко изменилась, и Вера неожиданно оказалась одна-одинёшенька в отдельной двухкомнатной квартире. Где и стала постепенно приходить в себя после круговорота всех, за один год свалившихся, больниц и аптек, рынков и магазинов, похорон и свадеб…

Стоит также отметить, как именно в то самое время, параллельно вышеперечисленным событиям, ещё и «жених сыскался ей — королевич Елисей» — так прокомментировали сие друзья-подружки, посчитавшие, кстати: для неё он чересчур хорош, ведь уже, будучи студентом, чего-то там пописывал и проталкивал, а Верка что? — Верка ничего девчонка, но не более того; лучшее, что у неё есть, это жилплощадь, да и с той отец выписываться не собирается. Однако ж Вера, к их недоумению, переходящему в возмущение, как-то незаметно, но решительно этого своего Елисея отставила. Что объяснялось, между прочим, легко: естественное желание людей образовать небольшое содружество под названием «семья» может возникнуть либо в подражание своим замечательным детству и отрочеству, либо, наоборот, в стремлении создать им смелую альтернативу. Первый вариант в Верином случае, разумеется, отпадал, а для второго у неё не было ни темперамента, ни уверенности в своих скромных силах. Третий вариант — иди пока зовут — тоже никак не устраивал: глаза-то у неё были, а перед ними родная сестра…

Да и вообще, она уже успела слишком хорошо оценить возможность попадать ежедневно со своими истерзанными за день нервами в родное замкнутое пространство, где теперь никто не занимает телефона, не устраивает скандала по поводу пропавшей кисточки для бритья, не требует переключить телевизор с чего-нибудь стоящего на футбол или нестерпимую мелодраму, не, не, не… Когда можно растянуться на тахте и заниматься маниловщиной, сколько влезет, не рискуя навлечь на себя ничьё раздражение.

Словом, вот так она обычно вечерами и полёживала, отрешаясь от унылой своей жизни разными длинными романами вековой давности, современными журнальными распрями и просто чем попало. Однажды ей попало такое: «С годами наш полуизолированный домик постепенно скрылся, защищённый густыми зарослями высокого бамбука, бугенвиллей, которые росли со скоростью сорняков, большой мимозы и кустарника с юга Чили, жимолости, плюща и серебристых берёзок. (Вера не удержалась от вздоха, вспомнив однообразно-чахлую мытищинскую растительность). Под карнизом гнездились ласточки, и летними вечерами небо наполнялось их стремительным мельканием; колибри то повисали в воздухе, то мгновенно скрывались прочь, подобно маленьким цветным пятнам, а птица келтеуе хлопала крыльями и пронзительно кричала, возвещая приближение дождя, когда вершины гор затягивало тучами».

Н-да, что тут скажешь. Особенно если учесть, что всё это — не про идиллию на альпийских лужках, а про столичную жизнь в городе на несколько миллионов. Домик в мимозах, понимаешь. И серебристых берёзах. Сама она была бы не прочь поселиться в домике с берёзами — пусть даже самыми обычными, подмосковными. О, у неё б там никто не посмел, как тут, внизу, в общем дворе, приколотить к живому дереву гвоздями верёвку для белья или объявление о продаже мотоцикла! И еженощный рёв этих самых мотоциклов не будил бы её постоянно, а смягчался бы до стадии отдалённого гула густым и безмолвным садом. У неё бы там… Но фантазии эти, конечно же, почвы под собой не имели. Ничего, хоть отчасти напоминавшего такое безмятежно-счастливое жилище, в городе просто не было. Уцелевшие деревянные дома на окраинах вместе со своими жалкими огородами несли на себе печать обречённости; холодные белые башни по девять этажей высились вокруг, молча и неумолимо напоминая, что и настоящее, и будущее — за ними…

Вера отбросила возмутительную книжку и встала задёрнуть занавески. За окном выдыхался тяжёлый, безрадостный день, с тем, чтобы повториться завтра с точностью почти детальной — с отменой электричек, очередью в универсаме… Да ещё вдобавок на работе профсоюзное собрание, явка строго обязательна… Она вдруг отчётливо поняла, что во избежание этого грядущего дня согласилась бы сейчас очутиться где угодно, на любом конце света. Да пусть даже в Латинской Америке, о которой, кстати, повествовал тот самый текст. Хотя раньше она никогда не жаловала этот континент: небоскрёбы и фавеллы, осенние патриархи и застреленные профсоюзники в канавах, да ещё жара убийственная — и на чём тут душе успокоиться?

И вот именно по этой самой причине решила: судьба, и с этой самой минуты прямо-таки обречённо занялась поисками местечка потише и поприличнее, призвав на помощь как некоторые свои собственные познания, так разного рода справочники и передачи типа «Клуба путешественников». И что же? Оказалось, даже есть из чего выбирать.

Так, например, была своя прелесть в государстве Гайана со странноватым наименованием «кооперативная республика» и не менее странным обстоятельством, по которому большинство населения составляли там не коренные индейцы, а пришлые индийцы — натуральные, со своими индуистскими храмами и индианками в сари, — этакий кусочек Индии почти что в дебрях Амазонки. Но Веру несколько настораживало упорное стремление местных властей построить социализм (пускай даже цивилизованно-кооперативный!) в этих самых дебрях, так что Гайану пришлось пока отставить.

С другой стороны, немалый интерес представляла страна с каким-то африканским, на её неискушённый слух, названием: Коста-Рика, населённая, однако же, в основном бывшими испанцами. Самым замечательным в ней было даже не уникальное отсутствие армии как таковой, а тот факт, что там как-то незаметно, тихой сапой, добились, судя по всему, вполне неплохого уровня жизни, — безо всяких индустриальных взрывов на сингапурский и прочий тигриный манер, — а всё на том же собственном кофе, да бананах, ну ещё, кажется, абаке, из которой плетут канаты и верёвки…

Тем не менее, само почти невероятное существование этой безмятежной Коста-Рики на узеньком перешейке меж двух Америк, сотрясаемом то войнами гражданскими, то войнами футбольными, то войнами природными в виде землетрясений и ураганов — было чересчур уязвимым. Нет, ей необходимо было найти что-нибудь поскромнее и подальше от пламенных взоров как молодчиков из фашистских эскадронов смерти, так и бородатых марксистов-партизан. А почему бы, подумалось, не какой-нибудь маленький кокосовый островок, — ну, не личный, разумеется, о таком даже мечтать не приходилось?.. И она обратила своё внимание на Карибы.

Блуждание по ним оказалось делом увлекательным и заняло не один вечер. Ах, эти острова с голубыми горами и озёрами кипящей воды, с населением, предки которого зачастую относятся к четырём разным расам и оттого, как сказано в одном справочнике, оно является «хорошо сложенным, красивым и очень экспансивным»!.. Уж эти острова, что ежедневно доводят до ума пресные трапезы чуть ли не целых континентов, сдабривая их изначально унылую еду сахаром и солью, перцем и гвоздикой, имбирём и ванилью, спасая от авитаминозов солнечными цитрусами, изнемогающими от собственной спелости бананами и манго, ананасами и, само собой, кокосами; что наполняют мириады чашек в мире кофе, какао и шоколадом со всеми оттенками одуряющих ароматов; что взбадривают крепчайшими сигарами и адским ромом!.. О, эти острова, что нежат разных счастливчиков на хорошо продуваемых бризами пляжах белоснежного и розоватого, жёлтого и даже чёрного тончайшего кораллового песка, что демонстрируют им затонувшие корабли, а также предлагают деревянные маски местных зловещих богов, шляпы и корзины особого плетения, ожерелья из причудливых морских раковин!.. А таинственные летучие мыши, зависающие по вечерам над фламбойанами, что покрыты огненными цветами, а летучие рыбы, а королева лесов — золотисто-зелёная птица «мот-мот» — Боже, ну неужели всё это где-то существует на самом деле — и прямо теперь, сейчас?!..

Однако, изнемогшая от всей этой несказанности душа уже требовала остановиться, опуститься на твёрдую поверхность и оглядеться окрест. Но куда же, где же именно?

И вот, как-то дождливым поздним вечером она который раз разглядывала под лампой тесное Карибское море, скользя взглядом по продолговатой ящирице-Кубе, этому прибежищу последних романтиков, по весёлой Ямайке-Джамайке, которую ещё в семнадцатом веке покарал Господь, наслав чудовищное землетрясение на нечестивый пиратский город Порт-Ройял, что ныне, как ни в чём ни бывало, значился, давным-давно вновь отстроенный, вторым по величине; затем по удручающей Гаити с Доминиканской Республикой, где, кажется, похоронен Колумб с чадами и домочадцами; по американизированному Пуэрто-Рико, по Виргинским островам с их городками старо-датской архитектуры, утопающими в пальмах и лаврах, и по островам Антильским, где в тех же пальмах утопали уже староголландские домики, церкви и крепости… Она даже отыскала крохотный остров Невис, где, как рассказывают, любители подводного плаванья до сих пор слышат звон раскачиваемых волнами колоколов города Джеймстауна, погрузившегося три века тому назад в пучину морскую — тоже, видать, за какие-то грехи… Но куда же всё-таки податься, на чём, наконец, успокоиться?

Барбадос с его «барбудос» — бородатыми эпифитами, обвивающими деревья до самой земли, полным отсутствием хищников и змей и сплошной грамотностью населения был чересчур, неправдоподобно прекрасен; Тринидад и Тобаго, где местные жители уверяют, будто именно у них куковал Робинзон Крузо, являли собой уже более земное государство, и это было замечательно, однако наличие такого невероятного полезного ископаемого, как природный асфальт, а также обилие нефтяных вышек и химических заводов, должно быть, загромождали диковинный пейзаж, — и избаловавшаяся Вера после некоторых колебаний отринула и их тоже…

И вот тут-то, между бабочкой Гваделупы и Мартиникой, французской колонией с её памятником местной уроженке Жозефине, несчастной супруге Наполеона, она наткнулась-таки на один маленький островок — незаметный, затерянный, недавно без особого шума получивший независимость.

Назывался он Доминикой, что порождало мелкие недоразумения даже среди подкованных — как-то позднее Вера не без злорадства отметила, что его перепутали с Доминиканской Республикой аж в передаче «Сегодня в мире». Островок, кажется, вполне устраивало полуанонимное пребывание в тени своей куда более мощной тёзки; в специальных изданиях ему редко отводилось больше двадцати-тридцати строчек. Но, кто знает — быть может, настоящая-то жизнь и бывает в самой глухой провинции, в том числе и на таких вот островках? Чем дальше, тем больше Вера проникалась таким подозрением.

…Судя по всему, это и впрямь было славное местечко. Несмотря на то, что маленькое государство считалось англоязычным (бывшая Владычица морей лишь недавно, сочтя островок совершеннолетним, разжала пальцы на шкирке и отпустила его в самостоятельное барахтанье), местные чернокожие и мулаты предпочитали говорить на языке патуа — то есть французском с добавлением английских и испанских словечек. А французский колорит — это ведь ни с чем несравнимый колорит! Даже местная столица, кстати, именовалось французским словом Розо, что означало тростник, — чьи заросли, должно быть, её обрамляли.

Этот самый городок Розо был, по всей видимости, столь мал, что даже отсутствовал в Большом энциклопедическом словаре между «розничными ценами» и «Розовым Виктором Сергеевичем, современным советским драматургом». Однако Вера сообразила, что он должен быть по преимуществу одноэтажным, а потому, будь в нём всего двадцать или даже десять тысяч тысяч жителей (сведения на сей счёт были разноречивы), — территория его наверняка никак не меньше Мытищ. Вот только вместо вокзала там — гавань и порт, вместо «Химволокна» — какой-нибудь помпезный дворец бывшего губернатора, а вместо подъёмных кранов высятся силуэты католических соборов… И склоны зелёных гор под ярчайшей синью, и взбирающиеся по этим склонам домишки, чьи замшелые черепичные крыши едва видны из-за зарослей бамбука, лиан и орхидей (вот бы, кстати, узнать, — каковы они из себя, эти заросли орхидей?)…

Конечно же, улицы в центре тесные, невыносимо знойные и одуряюще пёстрые. Лавки индийцев. Лавки китайцев. Лавки арабов. Местные разноцветные мальчишки, пристающие с чепуховыми сувенирами к только что прибывшим на белых яхтах и пароходах транзитным американским туристам, чьи голоса так пронзительны, что хорошо различимы среди уличного гама, а короткие шорты обнажают омерзительно бледные ноги…

Изредка мелькающее в толпе лицо индейца, потомка знаменитых воинственных карибов, — впрочем, с уже явной негритянской прикровью… Тяжело пробивающий дорогу автомобиль с местным белым плантатрором или сахарозаводчиком, — высокомерным, а может быть, и вполне добродушным, что держит путь из центра городка в свою окрестность, где у него вилла с зелёным газоном и голубым бассейном… Ну и так далее.

…Обычно, окунаясь после рабочего дня в метро и претерпевая всё, что положено претерпевать в час пик, Вера пыталась представить: а в Розо, выходи она в это самое время из местного Госархива, или Городского музея, или, чего у них там ещё может быть? — фирмы, ведающей экспортом какао, — так вот, выходи она, скромная служащая в блузке с коротким рукавом (как всё же удачно, что проблемы верхней одежды сами собой отпадают!), что ждало бы её, неужто переполненный автобус? Нет, решительно возражала себе она, перебираясь из метро в такую же набитую пригородную электричку, — там скромную служащую госучреждения наверняка ждёт на стоянке свой мотороллер, или, на худой конец, велосипед, а уж служащую частной фирмы — бери выше: мотоцикл!

Не стоит однако думать, что Вера была склонна к идеализации чего бы то ни было. О, она прекрасно отдавала себе отчёт например, в том, что такой жалкий городок в маленькой развивающейся стране, как этот самый Розо, скорей всего имеет весьма разбитые дороги, которые после тропического дождичка превращаются в реки (вот и тащи свой велосипед на себе, подвернув брюки до колен, любительница экзотики!), и система водоснабжения там, должно быть, дышит на ладан, так что, скажем, за право полёживать по вечерам в гамаке, натянутом меж манговых деревьев, и любоваться на грозди созвездий в низком бархатном небе, придётся расплачиваться, например, частой необходимостью мотаться с ведром на колонку. Но — хочешь — не хочешь, тут же следовало признать: и в Мытищах дороги, по крайней мере весной и осенью, являют собой пусть не реки, но болота; летом их патологически обожают перекапывать — прыгай на здоровье, зимой… ладно, что про зиму — речь о Доминике; а что касается воды, то, вот если у них в доме идёт горячая — радоваться рано, сперва надо выяснить: не ржавая ли? И при этом, заметьте, — ни тебе гамака, ни манговых деревьев…

Тогда, справедливости ради, Вера строго себе напоминала, что, между прочим, всякие там цыплята в лимонном соку с ломтиками банана и плодами хлебного дерева, равно как запечённые лангусты, рис с чёрными грибами или оладьи с фруктовым мороженым входят в этом регионе в меню элиты да иностранных туристов, а простой трудовой люд (исключая, как утверждалось, социалистическую Кубу и Гренаду времён прогрессивных преобразований) довольствуется в основном только фасолью и кукурузой, бананами и кофе, ну ещё каким-то ямсом, какой-то юкой… А потом думала: а, небось, всё здоровей, нежели картошка с нитратами и суп из пакетика, не говоря уже за те сомнительные пельмени, что удалось выстоять позавчера. И ведь, поди, ещё лимоны-апельсины горами лежат и за фрукты не считаются, — продолжала она растравлять себя промозглой авитаминозной весной, когда из аптек, словно нарочно, пропала аскорбинка, — предчувствуя, как вот-вот сильная простуда захватит её ослабленный долгой зимою организм, а там и моментально заноют зубы, что, в свою очередь, неумолимо приблизит ужасающую сцену в стоматологическом кабинете районной поликлиники…

Изредка о тихом непритязательном островке удавалось выудить новые сведения. Согласно одному из них, премьер-министром в государстве была женщина; этот факт дал сильный толчок Вериному воображению. Должно быть, мулатка средних лет, выбившаяся из низов честным трудом; учась в молодости в Штатах или в метрополии, она, конечно, мечтала поскорей вернуться на свою бедную, стонущую под гнётом проклятых колонизаторов родину, чтобы служить ей верой и правдой в качестве врача или там адвоката, и не могла даже вообразить, до каких высот карьеры вознесёт её судьба. Эти интеллигентные мулатки бывают очень симпатичными. Впрочем, и не интеллигентные тоже: скажем, какая-нибудь рыботорговка с тюрбаном на голове и ослепительной улыбкой — что, нехороша разве? (А уж рыба-то, рыба небось… А все эти омары и кальмары… Нет, тут воображения просто не хватало вообще!).

А может, вовсе не мулатка, а местная Мэгги из белой общины, хваткая дама в летах, вознамерившаяся превратить остров в образец буржуазной демократии и безудержного частного предпринимательства… А вот чего бы (настигла как-то Веру мысль) делала она, Вера Иванова, попади ей в руки государство, где, по разным данным, живёт от восьмидесяти до девяноста тысяч человек, то есть всего-то навсего половина Мытищ?

По территории, однако, — почти Москва. Тропические леса, вулканы и водопады. Там, где их нет — плантации. Но много ли наживёшь, вывозя бананы и прочие цитрусы, ну, кофе-какао, ваниль да кокосы, ну, соки и ром, ну сигары да мыло?.. Правда, ещё там есть пемза и известняк. И древесина. И туристы. И всё равно не разгуляешься — по логике-то вещей. Однако, один из последних справочников, обвинив премьер-министра в проведении консервативного проамериканского курса, далее сквозь зубы вынужден был признать, что темпы экономического развития на острове «удалось несколько повысить», безработицу сократить и инфляцию замедлить. А раз уж такое признание состоялось, то видать и впрямь у них там утвердилось стабильное благополучие, а может быть, по местным меркам, — даже и благоденствие!..

А вот в Мытищах, со всем его машино — да приборостроением, художественным литьём и прочей серьёзной индустрией ни благоденствия, ни даже благополучия не прибавлялось. Нет, — годы, конечно, шли, и времена менялись, и усилиями разъярённой общественности вроде даже удалось отбатариться от огромной ТЭЦ, которую для полного счастья намеревались городу воздвигнуть, и вот уже взметнулись над демонстрациями транспаранты: «Каждому члену Политбюро — отдельную двухкомнатную квартиру в Мытищах!»… Словом, всё это, конечно, имело место, и Вера ставила подписи под петициями, и добросовестно вчитывалась в предвыборные платформы кандидатов, но в душе своей прекрасно понимала, что ничто в её жизни уже всерьёз не изменится. Никуда не исчезнет её врождённая робость перед каждой на свете продавщицей и каждым на свете водопроводчиком, и никогда ей не пройтись в росе по своему саду, пробудившись от гомона птиц, а пробуждаться ей суждено всегда от грохота ящиков, выгружаемых в мрачный магазин в доме напротив, и не увидать, ох не увидать неба в алмазах, а лицезреть каждый божий день в мутные окна электрички лишь свалки по краям дорог (о, Вера твёрдо знала — перевернись страна и мир хоть десять раз подряд, уж они-то останутся на своих местах и всех, всех переживут!)…

Так и пройдут земные годы, а под занавес ей наверняка будет устроен филиал преисподней — районная больница, и похоронят её, должно быть, рядом с несчастной матерью на местном городском кладбище, где крадут цветы и где существует нескончаемая очередь на установку могильных плит (да и найдётся ли ещё кому в ней стоять?). И, уж конечно, ни разу в жизни не доведётся ей взять билет на самолёт и отправиться на заветный остров — да хотя б, чёрт побери, для того, чтобы убедиться: свалок и там предостаточно!! (Да, свалок и там предостаточно, подсказывал внутренний голос, но ведь, если подумать, свалки в тропиках, небось, столь ярки и живописны, что они должны становиться одной из составляющих щедрого пейзажа и ничуть не угнетать своей неприглядностью, как здесь, на Севере… Рассказывала же что-то подобное её тётка о Югославии?).

Зато эта самая Доминика принадлежала тут только ей, Вере. Ну кто ещё из соотечественников смог бы сказать о ней что-либо вразумительное? Ну, десяток — другой хмырей из какого-нибудь этнографического института при Академии наук, ну там, какой-нибудь международник, специалист по Карибам; ну, может (страна большая, чудиков много) пара школьников, свихнувшихся на географии… Но разве кто-нибудь из них способен с закрытыми глазами нарисовать точный контур острова? Разве кому-нибудь хоть однажды могла присниться никогда не видимая дорога из Розо в Портсмут? Разве кого-нибудь могла так манить и тайно согревать этот дальний и никчёмный, по мировым масштабам, кусочек земли, как одинокую девушку из Мытищ Московской области?..

И вот однажды она сидела на работе, смотрела в окно и пила чай с Марьей Петровной да Нинкой, как вдруг неожиданно влетела Светка из соседнего отдела, и все разом воскликнули:

— О, уже вернулась?!

Светка была девчонкой взбалмошной, но все её ценили за непосредственность: что на уме, то и на языке. Светка вернулась из Америки, куда вышла замуж её старшая сестра. Эту её первую туда поездку все заранее переживали чуть ли не год: сочувствовали Светкиным мытарствам с бумагами, гадали, выпустят ли её в конце концов, а также заверяли, что готовы выделить ей самые серьёзные суммы из кассы взаимопомощи.

Последнее, впрочем, было бы излишним: родственнички оплатили ей буквально всё. Потому что невероятно, но факт: этот Питер, мямля в очках, дурак дураком, пять слов по-русски — оказался натуральным миллионером! Точнее, сыном миллионера. Его папаша у себя в Техасе не то владелец, не то — хрен его знает! — совладелец какой-то там нефтехимической компании. И чего-то там ещё. Сынок же к позапрошлому году закончил, наконец, школу бизнеса, и вошёл в папашино дело, и уже теперь он богатенький вполне самостоятельно, не считая будущего наследства. А ведь в Москве всё прикидывался, заверял посредством Галкиного перевода рыдающих предков, что он — простой студент, прирабатывает на бензоколонке, но всего непременно добьётся сам, и дочь их ни в чём нуждаться не будет. И вот, впрямь, — трёх лет не прошло, как добился, и пригласил свою бедную родственницу, свояченицу Светку к ним в Хьюстон на месяц, да ещё с поездкой в уик-энд на Гавайи, — и за всё, как было сказано, уплачено вперёд!

— Ну, как?! — восклицали женщины, и Светка, хватая придвинутую чашку и, обжигая пальцы, стонала:

— И не спрашивайте!..

— А Гавайи понравились? — сразу спросила Вера.

Она специально давала ей книжку об этом экзотическом пятидесятом штате Америки, но подозревала, что Светка так и не удосужилась прочитать, разве что картинки поглядела. Но Бог с ней, с книжкой, если…

Но оказалось, что Гавайи они почему-то отменили. А, вот почему, она вспомнила: решили лучше прокатиться в Санта-Фе, там шёл какой-то дурацкий матч по бейсболу, а они все на нём помешались, и Галка тоже. Она, Светка, там чуть не взвыла от тоски, но зато потом они хорошо по ночным заведениям пошатались, и ещё после к Питеровым друзьям на ранчо ездили, и она там свалилась с лошади, но ничего, обошлось, не убилась.

— А ещё где были?

Да слетали разок (у этих буржуев уже собственный спортивный самолёт, представляете?) на один островок, как его — на «домино» вроде бы похоже — там у их предков прям целое поместье…

— Доминиканская Республика? — испуганно спросила Вера. Давненько её сердце не колотилось так, как в эту минуту.

— Ну да, — ответила Светка. — Жара сволочная! Да и в Хьюстоне, между прочим…

— Постой, — почти умоляюще продолжила Вера, — там ведь все говорят по-испански, да? А столица — Санто-Доминго, так?!

— Да нет, вроде, — озадачилась на миг Светка. — По-моему, там по-английски. Или — по-французски?

— Да не Доминика же это?!!!

— Я и говорю, Доминика.

— Розо — есть там такой город?

— Понятия не имею, — отрезала Светка, недовольная, что к ней пристают с такими пустяками.

Она же говорит — всего три дня и пробыли. У этого делового там какой-то бизнес, что ли. Он время зря не теряет. Ну, и они тоже с Галкой время зря не теряли — перепились там с ещё тремя ребятами местным ромом, можно сказать, по чёрному, — пусть никто не говорит, что американцы пить не умеют!

— Здорово! А купались? — спросила Нинка.

Да сходили один раз на океан — ночью, при луне, датые, Питер, трезвенник, всё их из воды гонял — боялся, потонут. А днём, при жаре, неохота было. Днём они из бассейна не вылезали — большой такой при доме бассейн, туда переносной телефон кидают, и ребята прямо из воды с Лондоном трепались, представляете?

— Так вы в доме и торчали? И ни одного аборигена даже не видели? — безразличным тоном осведомилась Вера.

Да ездили мимо какие-то негры на мотороллерах. Там вообще глушь, один только рядом городишко с аэропортом… Какой? Мари… Марен…

— Мариго, — твёрдо поправила Вера. Сердце у неё уже не колотилось, а

медленно, медленно куда-то опускалось…

— Точно, Мариго! А ты откуда знаешь? — удивилась Светка.

— Да она у нас всё знает, — вмешалась, наконец, Марья Петровна. — Ты лучше расскажи, куртку-то купила? А эта сумка — тоже из Америки?

Вечером ей позвонил королевич. Он за эти годы успел поработать в какой-то газетке и уйти из неё, жениться и развестись, тиснуть пару статеек в один журнал и быть изруганным за них в другом, — и вот с чего-то теперь повадился позванивать ей время от времени, просто так, новости рассказать, на жизнь пожаловаться и об успехах сообщить. На сей раз начал с того, что в Москве открывается Народный университет, где обещают чуть ли не оксфордское преподавание, и что сам он уже решил изучать богословие и политологию, и ей советует тоже записаться.

— Мне почему-то кажется, что у тебя есть мозги, — сказал он. — Давай, получишь настоящий диплом — по филологии, скажем, — чего зря-то болтаться?

— Это очень мило с твоей стороны, что кажется, — сказала она. — Только на что он мне?

— На что? Так и собираешься, значит, всю жизнь в своём архиве просидеть? За сто тридцать?! А дипломы эти, между прочим, будут котироваться. Они даже хотят устроить международную комиссию — сдаёшь ей экзамены и едешь работать, где нравится.

— Хоть в Новую Зеландию?

— Хоть в Новую Зеландию. Если возьмут. А ты что, туда хочешь?

— Да нет, — сказала Вера, — я хочу на Доминику.

Королевич Елисей был юношей грамотным.

— Постой, — сказал он, — но это же — Трухильо, унитазы из чистого золота?

— Не путай, — сказала Вера, — с Доминиканской Республикой. Южнее бери.

— Да? И чего там такое? Чем же славится тот край?

— Ну, например, лаймами, — ответила Вера. — Это такой вид цитрусовых. Из них давят сок…

— Знаю, — сказал грамотный юноша, — капиталисты с алкоголем

употребляют. Но всё равно, сдаётся мне — это не Рио-де-Жанейро!

— Это не Рио-де-Жанейро, — согласилась Вера. — Ездят какие-то негры на мотороллерах, подумаешь. Ну ладно, ты меня извини, у меня тут это… чайник выкипает.

Она положила трубку и включила телевизор. Голубенький мальчик заметался по экрану, выкрикивая в микрофон какие-то ничтожные слова столь горестно и пронзительно, что Вера его даже инстинктивно пожалела. И то сказать: жалеть постоянно только себя — занятие невыносимое. Вон ведь сколько кругом несчастных — и всяк по-своему. Она убавила звук и побрела на кухню — может, и впрямь закипел?

1 9 9 0 г.