Внутри воспоминаний

Дарья Гончарова, 2020

Воспоминания – тягучая субстанция, обволакивающая будни каждого человека, заставляющая задаваться вопросами. Почему я поступил именно так? Буду ли я счастлив больше, чем тогда? Почему этого было так мало и оно прошло? Возможно, это с нами для того, чтобы собирать новое, из прошедших лоскутов вышивать новые года. Думая о прошлом, любя и проживая его, создавать новые воспоминания, не менее прекрасные, порой непростые, но тоже счастливые! Любовь и ненависть, дружба и непонимание, постоянные поиски себя и радостные минуты реализации – все это привело нас к этой точке, в которой мы находимся, к этому моменту. Чтобы по-настоящему понять каждого, нужно оказаться внутри его воспоминаний. Здесь вы узнаете меня и, возможно, начнёте узнавать себя. Ведь все мы, каждый из нас – такой же сборник рассказов.

Счастливое детство

В комнате солнечно, чисто, открыто окно, и у нас с папой есть серьёзное задание, которое мы с азартом выполняем. Нужно спеть в микрофон песню, и она запишется на плёнку магнитофона. То есть, по-хорошему, нужно обязательно сделать это с первого раза, потому что плёнка имеет свойство заканчиваться и стоит денег — так объяснял папа. Наши с ним партии из мультика «Бременские музыканты», который я очень люблю — папа Трубадур, а я Принцесса. Сначала мы слушаем, как поют из винилового проигрывателя герои мультфильма, потом играет только музыка, и каждый из нас должен исполнить партию, под запись. Папа спел свою часть, поставил на паузу музыку и спрашивает меня: «Ты готова?»

Я говорю: «Да!»

Он: «Даш, ты точно готова?»

Я: «Да, точно, пап! Готова!»

Идёт мой проигрыш, и потом тишина для моей партии. Тишина всё длится и длится, а я не могу вымолвить ни слова. Папа смотрит на меня выпученными глазами, микрофон такой огромный, и я, боясь всё испортить, продолжаю молчать. Папа нажимает паузу, молчит.

Я говорю: «Давай ещё раз попробуем, я что-то не смогла».

Он говорит: «Хорошо, давай. Готова?»

Я: «Да».

Мы снова слушаем партии артистов, как они поют, потом проигрыш, папа поёт свою партию. Внутри меня спокойствие, я не волнуюсь и слушаю, но ощущаю, как внутри меня зародилось любопытство — а что будет, какая будет реакция, если я снова не буду петь?!

Наступает моя очередь, папа спрашивает: «Ну, готова?»

Я: «Да, нажимай!»

И вот вновь папа смотрит на меня с ожиданием, его глаза с каждой секундой становятся всё более круглыми и выпуклыми, лицо краснеет, а я всё не могу и не могу сказать ни слова в микрофон. Внутри меня всё клокочет от смеха, такое лицо у него было! Сильнее желания засмеяться был стыд и стеснение, что я подвожу папу, а ещё появилось что-то новое — любопытство. Желание провоцировать и наблюдать.

Я просыпаюсь ранним, ещё тёмным, осенним утром накануне дня рождения и вижу через приоткрытую дверь, как родители готовят мне подарки, горит небольшая лампа, освещая их лица и чуть-чуть комнату. Папа перекидывает в руках пластиковую «радугу», модную в 90-е, с ладони на ладонь, «вжух-вжух» — приятно щёлкает, я очень её хотела! Мама перебирает книги и конфеты, которые готовит к подарочной упаковке. Они улыбаются, болтают о чём-то, шутят. Я умиляюсь и, в ожидании от получения утром подарков, кутаюсь сильнее в одеяло и засыпаю.

Папа взял меня с собой на работу, я давно хотела, посмотреть, как там вообще — в пожарной охране. Заходим в здание, и оно всё — сплошные тускловатые коридоры, в них стены с кабинетами. На моём пути огромная собака, которая снималась в фильме «Бетховен», я перешагиваю через неё, немного опасаясь, но она просто дремлет, поглядывая на меня сквозь приоткрытый глаз. Мы с папой попадаем в комнату, где много телефонов, иногда они звонят, и тёти принимают вызовы, отправляя огромные красные пожарные машины на вызов. Чуть позже я сижу в кабинете папы и жду, когда он поделает дела и принесёт разные сладости нам к чаю. А пока его нет, я могу рассмотреть на столе и потрогать всё-всё — даже стетоскоп и врачебного манекена, перебрать необычные папины рисунки, он рисует чёрной гелевой ручкой на желтоватой тонкой бумаге. Там, в его кабинете, в какой-то момент меня переполняет гордость: мой папа — врач! Он спасает людей, когда пожар и опасность!

Неожиданно под вечер приехала бабушка Зоя с Вячеслав Санычем, забрать меня на дачу. Я довольная ужасно, бегу в комнату собирать вещи.

Захожу, а мама плачет! Первый раз я увидела, как плачет моя мама!

Очень хотелось на дачу, с бабушкой, но так было жалко маму, что у меня сжался живот: как поступить, что делать? Она сжалась одинокой фигурой и издавала горькие-прегорькие звуки — было невозможно. Я предлагала остаться. Но мама тихо и ласково сказала: «Доченька, езжай, конечно, если хочешь. Ты же хочешь?» «Да, хочу», — сказала я.

Пока ехала в машине с бабушкой, думала: «Бедная моя мама, почему же она так плакала?»

Проругала себя всю дорогу за то, что выбрала дачу, а не маму.

Летний южный вечер. Воздух и всё вокруг окутано серо-голубой дымкой — в небо идут длинные клубы костров из дворов соседей. Вдалеке залаяла наша собака — чует родной запах, и через пару минут на углу улицы появляется папа, наконец-то! Мы с братом изо всех сил бежим к нему, во что бы мы ни играли и что бы мы ни делали! Какая это радость, что он пришёл! «Папа! Папа!» — кричим мы и, подбегая, обнимаемся.

Мы постоянно гуляли в нашем любимом парке «Динамо». Папа водил меня разными дорожками, через стадион — в одну сторону, а назад — через частный сектор, ведь так всегда интереснее. Если поднять голову вверх, пока идёшь, то видно пузо моста, его длинные ноги уходили до верхушек деревьев, а мы, гуляя по нему, висели где-то посередине, как птицы. Я срывала с верхних веток дубов желуди, стоя на этом совершенно пустом, нерабочем мосту. Никакой тени там не было, поэтому, гуляя там, мы плавились на жаре, но домой не шли. Это было наше время.

Родители обожали петь, оба. И вся их компания. Дом был всегда наполнен встречами с родственниками и друзьями, у нас всегда были гости.

Мама обожала Машу Распутину и, когда вся кутерьма закручивалась, все пели и плясали именно под песню Распутиной — мама показывала руками силача, поднимая их и напрягая бицуху. Папе это не нравилось, он строго смотрел на маму в такие моменты, а она довольно ухмылялась. За их спинами на пианино стоял огромный черно-белый портрет мамы — ей лет 20, волосы собраны в хвост, а те, что около лица, светятся, как и вся мама, её лицо, глаза, улыбка. Нет ничего красивее этого портрета.

И наше место у костра поросло травой,

И наши деревья уменьшились вдвое.

Тебе по плечу проведу я рукой,

Но это лишь в мыслях. Покой.

Покой — это то, чем стал наш сад

Скукожился и зарос,

А раньше цветами благоухал,

Но ветер все стер и унес

В чьи-то другие сады и семьи,

Где дети пищат во дворе,

А наш клен соседи спилили

Однажды, с утра, в сентябре.