Горбатый Эльф

Дарья Власова, 2021

Дочь пастуха, старый колдун, мятежный герцог – у каждого из них своя история и свои мечты. Они не подозревают, что нити их судьбы находятся в руках шкодливого мальчишки-раба, и он плетет из них замысловатый узор.

Часть 1

Льдом не растопить снег, и тьма не рассеет тьму

Книга Милосердия 17:24.

Пролог

— Вы хоть видели их будущее?

— А зачем его видеть? Все они умрут, но оставят потомство, которое будет рубить наши деревья, убивать зверей и друг друга. Разве не так?

— Ты просто не любишь людей, Арсел. А они такие же разные, как и эльфы.

— Эрвин, смотреть будущее — дурная привычка. Ты делаешь неизбежным то, что случайно попалось тебе на глаза. Всегда может получиться совсем по-другому, — Районси запустила пальцы в мех снежного барса и примирительно улыбнулась.

— Не получится здесь по-другому, я проверил почти все возможности. Ну, давайте я вам покажу по-быстрому! — Эрвин скорчил умилительную рожицу. Как же трудно со взрослыми…

Районси положила голову на плечо Арсела. Она приманила десяток дроздов на соседние деревья, они так хорошо пели. Барс разомлел от почесывания и завалился на спину, грозно мурча от удовольствия. По склону горы поднималось стадо.

— Районси, он все равно не отстанет. Откуда будем смотреть?

— Да хоть отсюда! — Эрвин ткнул пальцем в снежную вершину, возвышавшуюся над всей горной цепью.

***

Однорукий пастух оставил стадо на поляне и не спеша поднимался к белому камню, на котором он привык сидеть по утрам. С этого места была видна вся долина, ее поля и виноградники, еще не разбуженные человеческой суетой. Когда на дороге появлялись первые люди, он вскакивал на коня и гнал стадо дальше.

На этот раз еще снизу он услышал негромкие голоса. На всякий случай достал меч, хотя опасности не почувствовал: то ли дети говорили, то ли женщины. Или показалось? Птицы так распелись, что он мог принять их свист и щебет за человеческую речь. Еще несколько шагов, и Джан увидел то, о чем не расскажешь: вралем назовут. У подножия камня кверху брюхом катался по траве огромный пятнистый барс. Зверь хрипло мурлыкал, выпускал страшные когти и изнемогал от блаженства. Потом перевернулся на лапы, ошалело глянул на пастуха и пропал в кустах.

— Холодно, — Районси обняла себя за плечи. Среди ледяного сверкания обитали чуждые любой жизни горные духи.

— Вот, ты видишь? — Эрвин нетерпеливо схватил за локоть старшего брата.

По всей равнине до самого побережья поднимались черные дымки пожаров. Справа, где горная цепь выходила к морю, у перевала бились две армии. Если приглядеться, можно было заметить, что по улицам городов тянутся процессии людей в черных одеяниях и жутких масках с клювами.

— У них так часто бывает.

— Нет, Арсел, смотри! Какая мерзость… Районси первая увидела это. Из сотен мест, где людей настигала смерть, вылетали крошечные струйки жизненной силы и стягивались к склону горы, на вершине которой стоял заброшенный замок. Казалось, что под замком скрывается ненасытная утроба, втягивающая в себя бесчисленные жизни. И с каждым вдохом она становилась все сильнее.

— Давай проверим другие линии будущего.

…Сражение переместилось к побережью, где в кольце несокрушимых стен стоял великолепный город. У подножия черной громады императорского замка сиял белоснежный храм, и в нем, ища выхода, билась Сила. Она раскачивала храм, город, морские волны. Вырвавшись на свободу, она прокатилась по всей равнине и ударила в склоны столетиями спавшего вулкана. Земля вздрогнула, покрылась сеткой трещин. Города заволокло пылью рушащихся зданий. И тысячи жизней кружились в водовороте над Утробой.

— Так каждый раз, сколько ни смотреть. Через семь лет мы не сможем тут жить. Сначала смерть поглотит равнину, потом расползется по ущельям. По всем землям, которые люди зовут Ракайей, и по Кадару, и дальше, за тот перевал.

— Жаль, здесь было прекрасное место. Когда это началось?

— Лет двенадцать назад. Эта гадость всегда тут была, но раньше она спала. А потом ее начали будить.

— Двенадцать лет… Слишком много, нельзя изменить такое давнее прошлое. Возникнет еще один мир, где все пойдет по-другому, а этот останется таким, как есть.

— Сейчас-то еще не поздно, семь лет впереди.

— Эрвин, ты ведь уже посмотрел, что можно сделать?

— Ну, в общем, да. Только придется перебраться к людям, иначе не получится. А шанс, кстати, есть.

–Ты же знаешь, что это запрещено.

— Я получил разрешение.

— Ты?! Ну, братец…Районси, готова подождать меня семь лет?

— Прости, Арс. Разрешение дано только мне.

Глава 1. Солдаты империи

Эти двое появились в Ашере вечером, когда хозяева уже пригнали скотину с пастбищ. Блеянье, рев и ругань постепенно затихли. Дальние горы еще сияли пестрыми осенними красками, а Ашеру накрыла густая тень. Деревушка примостилась на длинном треугольном карнизе в самом начале ущелья, где свободно разливавшаяся по долине речка Тана сворачивала в теснину. Широкое основание уступа спускалось к воде, там между крутыми берегами был перекинут висячий мост, а узкий конец поднимался высоко над обрывом. Издалека казалось, что выход в долину охраняет замок, но это были только развалины. Когда-то там действительно стояла крепость, теперь ее полуразрушенные стены служили оградой для самого последнего дома селенья, в котором жил однорукий проводник Джан с семнадцатилетней дочкой Тайрой.

Девушка помогла отцу загнать овец, привязала обеих коров и пристроила скамейку под брюхо Пестрой. Корова была не в духе — видно, слепни зажрали. Норовила дать копытом по подойнику, с размаху хлобыстнула грязным хвостом по девичьей щеке. Тайра тоже нервничала: ей хотелось побыстрее закончить возню по хозяйству, покормить отца ужином и, пока совсем не стемнело, сбегать к Марису. Посидеть с ним над речкой, дудочку его послушать.

Струйки молока зазвенели по деревянному донцу, а на дальнем конце Ашеры залаяла первая собака. Оба джановых пса еще молчали, только уши подняли. Им не разрешалось брехать попусту — мало ли кто там по деревне шатается. Подаст голос соседская Мушка, значит, точно к ним: мимо их дома прохода нет, кому в долину надо, идут под обрывом вдоль реки. Лай растекался по деревне, уже слышно было — едут на лошадях, копыта по щебенке цокают. Вот и Мушка затявкала. Джан все не показывался, а те уже подъехали к самой ограде.

Собаки усердно бесновались. Могучий волкодав Хмурый рычал из-под ворот, чтобы вороги оценили его клыки, а черно-белый, как сорока, Шмель прыгал свечой, пугая незваных гостей поверху. Хотя по сравнению с медвежьей башкой Хмурого, его ушастая длинноносая морда не впечатляла. Тайра аккуратно прикрыла пустой подойник чистой холстинкой, не спеша подошла к воротам, для виду цыкнула на собак и прильнула к дырке от сучка. Отец специально ее не заделывал, чтобы можно было рассмотреть гостей: надо их в дом звать или не стоит. Этих, пожалуй, не стоило.

Они уже спешились, как будто их кто приглашал, и с интересом разглядывали девичий глаз в дырке. Один — здоровый, кряжистый, в кирасе (как только налезла), но без шлема. Его вполне заменял мощный шишковатый череп, весь в шрамах, почти совсем лысый. Зато борода богатая — рыжая, веником. Если есть на свете гномы-великаны, то он был как раз из них. Второй, высокий, так низко надвинул капюшон, что виднелся только длинный подбородок, заросший седой щетиной, да кривая ухмылка.

— Здесь живет проводник Джан? — спросил тот, что в кирасе, у глаза за воротами.

— Папа! — звонко крикнула Тайра и удалилась в хлев, не оглядываясь. Она всей душой надеялась, что отец откажет таким заказчикам. Иначе сидеть ей три, а то и четыре дня взаперти: с этого лета отец запретил ей бросать дом под присмотром собак. Скотина будет стоять в хлеву, поедая запасенное на зиму сено, а она даже на минуточку с Марисом не увидится. Хоть у них и свадьба через месяц, но принимать парня наедине — позору не оберешься.

На пороге появился Джан в чистой белой рубахе, поправляя перевязь левой рукой. Тайра поняла, почему он застрял в доме — переодевался, меч прилаживал — и вздохнула. Ей казалось несправедливым, что отец, отличный наездник, ловкий, как горный барс, из-за своего увечья в простых домашних делах бывает беспомощней древнего старика. Джан вполголоса переговорил с приезжими и завел их коней в хлев. Он всегда держал свободное стойло для чужих лошадей.

— Папа, их тоже ужином кормить? Я ж не знала, только на нас с тобой приготовила.

Джан только усмехнулся на дочкины хитрости и потрепал ее по темно-золотой макушке.

— Ничего, поделимся. Сыра, фруктов на стол побольше подашь.

Он прекрасно знал, что дочь ненавидит его работу, но это был их хлеб.

Когда Тайра потеряла мать, а отец — правую руку, он почти забросил хозяйство. Продал половину стада, поле заросло травой, остался только маленький виноградник да десяток плодовых деревьев за домом. По правде говоря, он запил; если бы не жалостливая соседка Зелла, приглядывавшая и за дочкой, и за папашей, а заодно и за скотиной, то неизвестно, выжили бы они или нет. Тайре тогда было пять лет, к семи она уже умела кое-как готовить и доить коров.

Через год Джан пришел в себя и начал водить людей через перевал. На равнине велась нескончаемая война, из Ракайи потоком шли беженцы в Кадар, но и там была страшная нищета, почти голод. Считалось, что за горами, в богатой стране Салем, сытно и спокойно. Почти каждый день в Ашеру, мимо которой лежал один из путей через горы, приходили семьи — то пешие, с тюками через плечо, то на повозках, некоторые даже со скотом. Джан собирал партию и вел их до самой Марсы, селения по ту сторону хребта. Это давало небольшой, но постоянный доход. А иногда, чаще ночами, появлялись совсем другие люди — без детей, хорошо вооруженные. После них отец покупал Тайре новое платье, себе — сапоги или куртку, а остаток монет откладывал на зиму. Бывало, что и знать приезжала поохотиться на горных козлов или барсов, эти платили золотом, но после пары случаев, когда Джан чуть не погиб, загоняя зверя, он стал отказываться от таких забав. Все-таки с одной рукой по скалам не больно-то полазаешь.

— Доча, на стол собери, крикнул отец немного погодя.

В доме было совсем темно, хотя горница у них светлая, в два окна. Отец закрыл ставни, комнату озаряли только огонь в очаге да светец на столе, где гости разложили потрепанный лист пергамента. Бородач тут же его свернул и упрятал под одежду. Карта — определила Тайра наметанным глазом. Девушка подцепила ухватом горшок с кашей, томившийся у огня, и водрузила на стол. Нарезала хлеба побольше, сыра поменьше, расставила три миски.

— Поужинай с нами. И вина подай, хорошего, — приказал Джан.

Гости недовольно переглянулись, но промолчали. Старик вообще ни разу рта не раскрыл, Тайра так и не узнала, какой у него был голос. Да и старик ли он — вроде волосы седые, на лице морщины, а так больше на воина похож. Она присела на краешек лавки и неохотно ковыряла ложкой в каше, чувствуя, что ее разглядывают. А как не поглядеть? Девка — красавица, косы золотые ниже пояса, непокрытые, под передником — платье городское, личико уверенное, дерзкое. Откуда такая в глухом горном углу взялась? Сначала молча ели, не хотели при посторонней о делах говорить, потом отец стал расспрашивать про новости.

На равнине было неспокойно и тревожно. Ракайя потерпела очередное поражение в горах, зато собирала большое войско под Рокингемом, намереваясь двинуться за перевал и навести порядок в непокорном Феруате. Графство Раттен попыталось отложиться от империи и уйти под защиту Дарнии, но армия графа Виндома за месяц усмирила попытку бунта, около сотни мятежников были казнены.

— Когда ж этот император угомонится? — буркнул отец.

— Да не раньше, чем его со всем выводком на воротах дворца развесят.

Отец прикусил губу.

— Выводок-то причем? Ладно, покажите ей карту.

— Девке-то? Зачем это? — лысого даже перекосило.

— Затем, что если со мной беда случится, она меня найдет и поможет. Или похоронит. Ну и вас заодно.

— Ты вроде обещал, что никому ничего не скажешь? И что теперь?

— Она и не про такое знает, но молчит. Я не хожу в горы, не сказав дочери, куда иду. Не хотите, ищите другого проводника.

Гости посовещались глазами, потом бородач неохотно расстелил на столе свиток. Объяснял Джан, а те двое напряженно слушали.

На карте были нарисованы ближайшие горы, очень подробно и точно, внизу — еще два чертежа.

— Сначала — по нашей долине до брода возле Верблюд-горы. Перейдешь Тану, гору обогнешь по правому краю, там нет дороги, но лес редкий, проехать можно. Потом поднимешься на плато, с него видна старая крепость, ты ее должна помнить…

Тайра следила за пальцем отца, ползущим по карте, но слышала больше не его голос, а дыхание за спиной: сердитое пыхтение лысого и сдавленное — старика.

— А теперь смотри внимательно, — Джан переставил палец на один из нижних чертежей. На нем местность была нарисована крупно, с четырьмя метками, обведенными красными чернилами.

— Вот это плато, вдоль скал там непролазная чащоба с колючками. На дальнем конце большой камень, расколотый надвое, за ним, оказывается, начинается тропинка к высокой горе с зубцами поверху. Я там ни разу не был — не знал, что есть проход через дебри. Она выведет на поляну, на краю — видишь, тут нарисовано дерево, написано:"граб" — отсюда надо наискосок до ручья. Его перейдешь, увидишь дорогу, она спускается откуда-то сверху и ведет налево. Ехать вот до этой лестницы. Все. Там я остаюсь их ждать, а они идут по своим делам.

Тайра отлично заметила стрелку на плане — вверх по лестнице. И последнюю метку, возле нее два слова — "грот"и"люк". И второй чертеж, на нем — не то кривые коридоры и комнаты, не то пещера, там тоже было много меток. А еще она поняла две вещи — во-первых, эти люди в горах сроду не были, иначе, имея карту, да после такого подробного объяснения, просто отказались бы от проводника. А во-вторых — им совершенно не нужно, чтобы кто-то знал об этой поездке. Если они отправились за чем-то ценным, спрятанным в пещере, то на обратном пути постараются избавиться от Джана. Похоже, отец это и сам понимал. Зачем он согласился? Как он собирается выпутываться?

— Собери нам припасы, дня на два.

— Тише, — оборвал его бородач.

В деревне истошно лаяли собаки, уже был слышен тяжелый топот копыт, как будто гнали табун.

— Похоже, целый отряд едет, — сказал Джан. — Не за вами?

Гости выхватили мечи и плечом к плечу рванулись к выходу.

— Подождите, — он приоткрыл дверь и выглянул наружу. Топот стих, лошади фыркали прямо за воротами. Во дворе было хоть глаз выколи, но над оградой на фоне ночного неба чернели шлемы и покачивался лес копий.

Джан поднял арбалет, стоявший у притолоки, и мотнул головой вправо.

— Уходите. За домом есть второй выход, прямо в долину.

Слишком поздно. Над стеной показались сразу три силуэта, в комнату влетела стрела. Джан захлопнул дверь, опустил тяжелый железный засов и открыл выпиленное над ним потайное окошко — как раз на такой высоте, чтобы было удобно стрелять. Пристроил арбалет, нажал ногой на рычаг и вставил болт. За стеной кто-то завопил.

— А вы бейте оттуда, — но старик и так уже распахнул ставни на окне рядом со входом. Встал сбоку, выставил лук наружу и не глядя выпустил три стрелы подряд. Снова хриплый крик во дворе. В дверь застучали ответные стрелы. Одна прямо над арбалетом влетела в окошко и воткнулась в столешницу.

— Отобьемся, их там не больше десятка.

— Уже восемь, — еще крик, — а теперь семь.

— Свет загасите, — отец обернулся. Лысый со своим тяжеленным мечом беспомощно топтался сзади, рядом стояла Тайра, вооруженная длинным кухонным ножом.

— Отведи ее наверх и запри. А ты изнутри закройся.

Железная лапища ухватила Тайру за запястье.

Бородач осторожно разжал ей пальцы, забрал нож и потащил ее по лестнице. Заталкивая упирающуюся девчонку в комнату, он сунул ей в руку мешочек с трубкой пергамента внутри.

— Сбереги это, дочка.

Звякнул крюк, Тайра впотьмах потащила сундук с нарядами подпирать дверь. Еле сдвинула — баловал ее отец обновами. Села на крышку, прислушалась. Заскрипели ворота. Яростный лай, вопли, короткий взвизг. Собаки затихли.

— Шмель! — прошептала Тайра, — Хмурый…

Тяжелые удары в дубовую входную дверь, ругань. Что-то дважды упало на крышу. Треск ломающихся ставень, чей-то надсадный крик под окном, снова крик, лязг мечей — уже внизу, в горнице. Откуда-то потянуло паленым. Тайра перегнулась через подоконник и выглянула наверх. По листве старой груши плясали отсветы пламени, а с кровли, затеняя звезды, ползли клубы дыма. Потрескивала дранка. Солдаты подожгли крышу.

На худой конец, можно спуститься по дереву; она уже слезала по нему недавно, правда, это было днем. Хорошо, что отец грушу не спилил.

Тайра встречалась с Марисом с весны, а поймал их отец в конце лета, в саду, они как раз поцеловались на прощанье. Джан залепил дочке оплеуху и запретил с ним даже здороваться. Какой из бездельника Мариса муж? Только на дудочке играть горазд. Как песни петь, так он первый, а как работать, так и нет его. К тому же Джан считал Баркетов самым дрянным родом в Ашере, пусть и самым богатым. Родители — жмоты, два старших сына — пьяницы, дочку выдали в соседнее село за старика, целое стадо выкупа взяли.

Джан давно присмотрел для Тайры толкового Хедрика, спокойного и работящего парня. Даже с семьей его переговорил, но не спешил со свадьбой: ждал, чтобы молодые сами столковались: не хотел солнышко свое неволить. Родители Хедрика, люди смирные, тоже не поторапливали. Парень ходил пасмурный, только косился на Тайру, как цепной пес на кошачью миску, а та при его имени бровки поднимала:"Хедрик? Который на быка похож?"

Вот и дождался, старый дурень, беды для любимой дочки. Она даже слушать отца не пожелала. Сверкала злыми зелеными глазищами:"Тебя позорю? Так иди к Баркетам сговариваться о свадьбе". Пришлось для острастки запереть ее в светелке. Два дня просидела, на третий вылезла из окошка по дереву — и бегом к своему Марису. Джан привел ее за косу домой и сказал:"Еще раз вылезешь — грушу спилю». Посидел на пороге, выругался и отправился к Баркетам. Вернулся хмурый, Тайру выпустил и говорит:"Сваты завтра пожалуют, свадьба будет в конце осени. Без выкупа, Марис к нам в дом пойдет. Похоже, эти Баркеты сами не чают, как от своего остолопа избавиться. Может, одумаешься, дочка?"Отмахнулся от полезшей целоваться Тайры и принес себе из кладовки большой кувшин с вином.

От дыма уже першило в горле, треск огня становился громче. Бой затих, и Тайра ждала, что сейчас отец с гостями перетащит трупы солдат во двор и вызволит ее. По лестнице и впрямь кто-то поднимался, стукнул отброшенный крюк, в дверь бухнули.

— Глянь, кто-то здесь изнутри заперся.

Это точно был не отец.

Тайра сняла башмаки и выбросила их на землю. Одна из старых веток давно доросла до стены дома и загнулась обратно, не спутать бы, где она идет к стволу, а где кончается тонкими ломкими побегами. Девушка спустила ноги из окна, вцепилась в сучья над головой и нащупала босой ступней опору. Первый шаг самый трудный, главное — не потерять равновесие и выпрямиться. Кажется, она угадала, ветка становилась толще, но и листва гуще. Продираясь сквозь чащу ветвей и листьев и стараясь не слишком исцарапать лицо, она пошатнулась, взмахнула руками — и уперлась ладонью в ствол. Дальше было совсем просто, по ветвям, как по лесенке, донизу — и прыжок на толстый слой гниющей падалицы. Труднее оказалось найти башмаки.

За углом дома никого не было. Тусклый свет пожара пульсировал на вытоптанной земле двора и длинной беленой стене хлева. Под окном горницы темнела непонятная, чем-то пугающая груда. Прижимаясь к стене и больно споткнувшись по дороге о железный щит, девушка подобралась поближе. Это был воин со стрелой в глазу, совсем мертвый. Второй мертвец свешивался из пустого проема окна. Очень осторожно, почему-то ожидая, что покойник оживет и вцепится ей в волосы, Тайра заглянула через его спину в горницу. В очаге ярко пылала разбитая в щепы лавка, на полу лежали тела, пахло гарью и кровью. Солдат не было видно, только наверху топтались и били в дверь чем-то тяжелым. В комнате кто-то застонал.

— Папа?

Тайра перелезла через подоконник, стараясь не прикасаться к висящему на нем трупу.

Джан ничком лежал у самого окна, прибитый к полу обломком копья. На боку была еще одна рана, оттуда по белой рубахе расползалось темное пятно. Он так и не выпустил меч — видно, сражался с кем-то в комнате, когда его достали копьем через окно. А потом добили.

Тайра попробовала вытащить обломок из спины отца, он не поддавался, она стала яростно расшатывать его. Если бы Джан был еще жив, это бы его точно доконало, но он умер несколько минут назад.

— Девочка, помоги мне.

Привалившись спиной к стене, на полу раскинулся солдат. Отблески огня падали на бледное до синевы совсем молодое лицо. Ладонью он зажимал рану на плече, между пальцев сочилась кровь.

— Найди что-нибудь рану завязать.

Тайра безропотно, как во сне, оставила в покое отца и пошла на зов. Сорвала с веревки занавеску, отгораживавшую лежанку Джана, комком сунула парню под руку.

— Прижми.

Наверху раздался треск раскуроченной двери, злобный голос:"Через окно ушел, гад", — и грохот сапог вниз по лестнице.

— Потерпи, сейчас тебе помогут.

Она кошкой вылетела в окно и метнулась через двор в распахнутые ворота хлева. Вроде бы ее не заметили, только тот парень — неужели он ее выдаст?

Отсюда было видно, что крыша дома полыхает сразу в двух местах. Над крыльцом, где у Джана был сеновал, дранка провалилась, из дыры рвался яркий белый огонь и фонтанами рассыпались искры. А хлев-то соломой крыт.

У скота началась паника. Животные метались в загонах и надсадно ревели, ржали, блеяли.

Надо позвать на помощь… Надо спасти скотину… Тайра не чувствовала ни страха, ни горя, только эти две мысли мотались в пустой голове из стороны в сторону, как било в колоколе:"позвать на помощь — спасти скотину".

Чужие кони стояли оседланными, но они храпели и вставали на дыбы, с ними было не справиться. Отцовский Ворон крушил задними копытами бревенчатую загородку. А Маяк, увидев хозяйку, тоскливо заржал и потянулся к ней мордой. Тайра сняла сбрую с крюка, на ощупь взнуздала его. Конь стоял смирно, только переминался и мотал головой. Остальных не отвязать, они были настолько напуганы, что могли убить. Вроде бы днем она повесила серп возле дверей… Нашла, примерилась, попробовала перерезать концом лезвия повод у вздыбившегося коня. Со второй попытки получилось. Пошла к следующему стойлу — и тут в хлеву стало светлей.

Тайра перестала дышать. Воин в железной каске стоял на пороге и водил факелом по сторонам. Пламя слепило ему глаза, он не заметил стоящей рядом девушки и отвернулся. Сделал пару шагов к загону с овцами, посветил там. Овцы шарахнулись, сбились в кучу в дальнем углу."Сейчас он обернется и увидит меня. Может, серпом его? Ничего не выйдет, на нем броня. А если по руке с факелом?"Тайра подкралась и замахнулась изо всех сил. И в этот миг солдат повернулся. Что-то упало и покатилось по полу. Тело зашаталось, взмахнуло рукой и свалилось под ноги Тайры, обдав ее подол черной струей из обрубка шеи.

Факел все еще горел, зажатый в кулаке мертвого воина, от него занялось раскиданное по полу сено. На глаза попался подойник, она выплеснула молоко на разгорающееся пламя, все зашипело и погасло. Вонь стала нестерпимой, Тайра судорожно сглатывала, удерживая подступающую рвоту. На это не было времени.

— Марти, ну чего там в этом хлеву?

Значит, его звали Марти.

Сначала она выпустила овец. Они истошно блеяли и боялись выходить из загона. Тайра неумело щелкнула отцовским бичом, тогда они гуртом ринулись во двор и бестолково заметались в дыму. Потом из хлева вывалились коровы, задрав хвосты, галопом поскакали через сад, овцы рванулись за ними. И напоследок четыре коня, расшвыривая овец, промчались сквозь обезумевшее стадо. Свистнула запоздалая стрела.

В конце сада за проломом в крепостной стене начиналась широкая тропа, она спускалась по склону горы в долину и соединялась с основной дорогой внизу. Когда-то ее прорубил в зарослях ежевики отец Джана, чтобы не гонять скотину в обход. Тайра проскакала впереди ревущей и блеющей лавины до развилки и придержала Маяка. Три коня промчались мимо нее куда-то в сторону перевала. Овцы, теряя разбег, рассеялись среди виноградников на холмах. Это было правильно, незачем ей являться в деревню со всей животиной. Завтра она соберет стадо и заплатит соседям за потраву.

По берегу Таны, сверкавшей алыми отблесками пожара, Тайра доехала до переправы и повернула назад в деревню. В Ашере было тихо, только поскуливали да взвизгивали от пинков запертые в домах собаки. Ближе к середине селения Тайра услышала сбоку от дороги негромкие голоса. Там, в густой тени деревьев, стояли чуть ли не все мужчины Ашеры.

Тайра осадила коня и выпалила на одном дыхании:

— Солдаты убили отца, дом горит, помогите тушить, пожалуйста!

— Значит, убили Джана. Ты это точно видела?

— Да, у него копье в спине, я даже вытащить не смогла.

— А со скотиной что?

— В поле выгнала. Ну пойдемте же!

— Куда идти-то? С солдатами биться, что ли? Если Джан мертвый, ему уже не поможешь.

— Да их всего двое осталось, и один раненый, а вас тут два десятка! Неужели отец так и сгорит?! — Тайра сорвалась на крик.

— Потише ори. Из-за мертвого тела жизнью людей рисковать негоже. Этих убьем — завтра с равнины другие приедут, всех наших перебьют. Уймись, девка.

Тайра видела, что люди по одному растворяются в темноте, осталось только трое-четверо.

— А ну подсади-ка, — маленькая ручка легла на гриву Маяка.

Это была Зелла, соседка. Тайра отодвинулась и подхватила низенькую, словно ребенок, женщину.

— Поехали, поглядим, что там делается.

Тайра прильнула к теплой родной спине. Много-много лет соседка была для нее второй матерью, а зеллина дочка Нита — единственной подругой. Когда муж Зеллы, кузнец Рон, попал под обвал вместе с сыном, Тайра иногда даже мечтала, чтобы отец женился на доброй вдове. Да не сложилось. В последний год, после того, как Ниту выдали замуж на равнину, они виделись реже.

Они уже подъезжали к горящему дому, отсюда были видны оба столба огня — над крышей и над хлевом — подпирающие черную тучу дыма с красноватым брюхом. И тут в распахнутых воротах на фоне пламени замелькали тени, послышался неторопливый стук многих копыт. Тайра осадила Маяка и задом загнала его в простенок между двумя дворами.

В тусклом дрожащем свете мимо них тянулась вереница того, что осталось от отряда. Первый всадник вел в поводу лошадь с двумя телами, привязанными поперек седла. На следующем коне кулем мотался раненый, за ним — пять порожних лошадей. Еще один верховой — и опять лошадь с убитыми. Маяк все порывался встать на дыбы, Тайра еле сдерживала его, а Зелла шептала ему в ухо что-то ласковое.

Дождавшись, когда конский топот совсем затихнет, они подъехали к воротам. Дальше ни верхом, ни пешком ходу не было. Двор заполнял раскаленный едкий воздух, из окон и дверей валил дым. Крыша исчезла, догорали обугленные стропила, факелом пылала старая груша. Внутри каменного короба ревел багровый огонь. Джана уже невозможно было вытащить, это поняла даже Тайра.

Зелла перехватила повод из рук девушки, иначе до смерти перепуганный Маяк помчался бы в ночь, не разбирая пути, и решительно завернула коня к себе на двор.

— Завтра огонь спадет, достанем его. Ему уже все равно, доченька, он уже с мамой твоей встретился. Как он скучал по ней, а теперь они вместе. Ну, выпей вот, надо тебе выпить…

Зубы Тайры стучали по краю кружки, вино никак не проглатывалось.

— Ты допивай потихоньку, я схожу Маяка в хлев поставлю.

Тайра сразу же забыла про кружку и тупо уставилась на что-то блестящее. В горнице было совсем темно, только светильник, в который благочестивая Зелла никогда не забывала подливать масла, горел под начищенным медным шаром, свисающим на цепочке с балки. Такие шары были во всех домах верующих в Единого, сверху на них изображалось солнце, снизу — месяц, посредине — волнистая линия, символизирующая землю, остальные знаки могли быть разными. И у Джана, и у Зеллы вокруг месяца был выгравирован хоровод звезд, но вверху на зеллином шаре плыли кудрявые облачка, а у Джана летели птицы: орел, цапля, ворон, лебедь и сова, Тайра любила их разглядывать. Шар у них был серебряный и висел возле самого окна. Он, наверное, расплавится. А ведь его так легко достать — только руку протянуть. Тайра ошалело заметалась и выскочила на улицу. Хорошо, Мушка залаяла — иначе Зелла бы и не заметила помутившейся разумом девушки.

В ворота они вбежали одновременно. Ветер, наверное, переменился: во дворе можно было дышать, хотя пожар полыхал еще сильнее. Может, даже и шар удалось бы спасти — но тут в доме раздался грохот рушащихся перекрытий, и пламя выметнулось из окон и дверного проема.

— Зелла, посмотри — Хмурый.

На боку у пса чернела глубокая рана, шея была почти перерублена. В оскаленных зубах зажата покореженная железная пластина и какая-то кровавая тряпка.

Тайра осторожно гладила густую клочковатую шерсть. Верный пес погиб, защищая дом, а ему и слова доброго не доставалось. Кормили, да по холке изредка трепали.

— А Шмель-то где?

Тайра нашла его в углу двора, между стеной горящего хлева и оградой.

— Не ходи туда, задохнешься!

— Я его к воротам подтащу.

Тайра обняла пса и попробовала поднять. Передняя лапа резко дернулась.

— Зелла, он, кажется, живой.

— Не может быть!

Забыв про дым, Зелла опустилась на колени и стала ощупывать собаку.

— Сердце-то бьется! Понесли.

Шмель был и ниже Хмурого, и легче в кости, но тоже не маленький. Зелла скинула шаль и расстелила на земле, пса перекатили на ткань, подхватили ее за четыре угла. Шмель задергался и засучил ногами.

— Давай-ка положим…

Пес приподнялся на передние лапы, упал, снова встал и, шатаясь, побрел рядом с Тайрой.

Зелла влила последние капли отвара в пасть и уверенно заявила:

— Выздоровеет. Его только по башке огрели, да дымом надышался. Молодой еще, ничего с ним не станется.

И вот тогда Тайра уткнулась лицом в пыльную собачью шубку и тихонечко завыла.

Зелла гладила девушку по вздрагивающей спине и молча радовалась. Плачет — значит очнется. Сможет жить.

Глава 2. Проводы Джана

Они так и проснулись в обнимку. Шмель, которому выпало невиданное счастье — спать в доме, да на овчине, да рядом с хозяйкой — блаженно потягивался и выглядел почти здоровым, если не считать налитых кровью глаз. Зелла ушла, над очагом грелся медный котел с водой, рядом — лохань, на лавке разложена чистая одежда. Это был обычный горский наряд: вязаные штаны с узорчатыми полосами, черная шерстяная юбка с разрезами по бокам, расшитая красным, черным и голубым рубашка и меховая безрукавка. Все это осталось от Ниты, у Тайры тоже была похожая одежда, в ней удобно ездить верхом. А дома Джан приучил дочку носить городское платье. Она опустила глаза — и вскрикнула. Подол чуть не до пояса пропитался уже задубевшей кровью, белый фартучек весь заляпан бурыми брызгами. Срывая с себя омерзительные тряпки, она нащупала в кармане фартука какой-то сверток — это был мешочек с картой. Одежда со следами смерти человека по имени Марти полетела в огонь, мешочек чуть было не последовал за ней — но тут Тайра вспомнила, что бородач попросил сберечь карту. Получалось, что это его последняя воля, которую нельзя нарушать. Хотя и особого смысла хранить вещь, потерявшую владельца, не было.

В этой самой лохани они с Нитой мылись вдвоем, когда были маленькими. Тайра отмокала в горячей воде, сколупывала с ног присохшие корки грязи, ей было хорошо и уютно, как в детстве. Отец ушел в горы и вернется через пару дней. Расцелует Тайру, а потом поедет в город покупать ей платье на свадьбу. Самое лучшее, как и обещал, красивее, чем у королевны… Вот только в доме очень сильно пахло гарью. Какой смысл рассказывать себе сказки, если сама в них не веришь? Нет у нее отца, и не вернется он. Надо в долину съездить, скотину собрать.

Маяк так и рвался из хлева, еле дал себя поседлать, а у ворот радостно заржал. С улицы донеслось ответное ржание. В сером, пропитанном дымом утреннем тумане мимо зеллиного двора гнали стадо Джана. И обе коровы тут, и овцы все, может, двух-трех не доставало. Чужой жеребец был только один, на нем — страхолюдный мужик со сморщенным от уродливого шрама лицом. На взмыленном Вороне — другой, помоложе, без шрамов, зато весь в оспину.

Это были работники Баркетов. Как их зовут, Тайра не знала, да и знать не хотела — у наемников Гутриса рожи всегда такие, как будто он их набирает среди беглых каторжников.

Она обогнала их и поставила коня поперек дороги.

— Куда мое стадо гоните?

— Какое еще твое? Было джаново, а теперь Гутрис велел его на нашем дворе поставить.

— Это моя скотина, а не Гутриса.

— Не, посмотри, какая краля выискалась! Ее стадо, понимаешь? Ну, раз ее — так давай к ней и загоним, прямо в хлев, отличное жаркое на углях получится!

Отсмеявшись, старший из работников буркнул:

— Ты иди с Гутрисом договаривайся, нам-то что — мы люди подневольные. Только с коня слезь, хозяин сказал — всю джанову скотину пригнать.

Разъяренная Тайра пришпорила Маяка и полетела к Баркетам.

Господин Гутрис как раз распахивал створки ворот пошире. Был он маленький, пузатенький, но при виде Тайры приосанился.

— Сочувствую твоей беде, очень жаль, да, очень.

— Спасибо. Дядя Гутрис, ваши работники угнали мое стадо и говорят, что это вы им велели.

— Конечно, я. Только не угнать, а собрать, чтобы оно без присмотра не погибло. Ты знаешь, что у тебя одна овца уже в Тану свалилась? А сколько они людям винограда попортили?

— Но почему к вам?

— У меня хлев большой. Не хочешь — обратно в горы твою скотину выгоню, если тебе ее не жалко. Только за потраву людям плати, а так — твое дело.

Тайра растерянно смотрела, как мимо нее гонят стадо. Работники пощелкивали кнутами, поторапливали животных.

— Да не переживай ты, отстроишься — заберешь. Я их не обижу.

Гутрис взял Маяка за повод:

— Слезай, я его в конюшню поставлю, овса ему задам.

Тайра вырвала уздечку и ускакала, ни слова не говоря. Может, и прав Гутрис, у Зеллы в хлеву лишнего места нет. Да и все равно после свадьбы ей придется к Баркетам в дом идти, куда теперь деваться. Но она твердо знала, что ее обокрали.

Только к полудню пепелище остыло настолько, что можно было начать разбирать завалы. Подвезли на телегах бочки с водой, заливали и растаскивали еще дымящие бревна и доски. Под ними нашлись обугленные трупы пятерых человек. Сначала и не поняли, кто из них — Джан, потом догадались — одно только тело без брони и без руки. Его вытащили самого первого и положили на носилки, которые мастерили парни перед домом. Кому-то вздумалось заглянуть в то, что осталось от хлева. Он выгорел полностью, даже стены развалились — слабые были, глинобитные. У самого входа валялся почерневший скелет, все кости переломаны и почему-то без головы. Раздавленный череп в смятой каске обнаружился шагах в пяти поглубже. Непонятно было, кто его так — но в суматохе не стали разбираться, просто крикнули, чтоб сколотили еще одни носилки.

На этот раз Зелла не выпустила Тайру за ворота, заставила помогать поминки готовить. В Ашере было не принято хоронить так быстро, полагалось, чтобы умерший провел последнюю ночь в своем доме. Но дома-то не было, а главное, все боялись, что ракайские солдаты — мужчины по высокому гребню на шлеме у их главного сразу определили, что это были ракайцы — вернутся с подкреплением.

— Смотрите-ка, а джанов меч целый совсем, — парень лихо срубил черной от копоти железякой верхушку куста, — я его себе заберу, никто не против?

— Он вроде как его дочке должен достаться.

— Да зачем девке меч?

— А ты у нее и спроси, отдаст, ну и забирай.

Но Тайра так и вцепилась в меч, вырвала его у огорченного парня и побежала чистить. Больше от отца у нее ничего не осталось.

Процессия тронулась. Шла вся Ашера, даже дети, только несколько женщин остались собирать на стол. Впереди молодые мужчины несли носилки с обугленными костями, покрытые разноцветными покрывалами — столько черных в деревне не нашлось. За ними Тайра, на которую кто-то накинул темный платок, вела разрыдавшуюся напоследок Зеллу. Потом старейшины, остальные мужчины, сзади женщины с детьми. Сначала нестройно, потом слаженней и громче люди запели:

— О Единый, Всемогущий, прими детей своих. О Единый, врата открой в Небо Светлое…

Через селение, через мост, вокруг горы Ман, вверх по заросшей тропе. Это было самое красивое место в окрестностях — небольшая седловина с рощей грецких орехов. Называлась она Долина Теней. Трава там росла пышная и свежая, скот туда никогда не гоняли. Среди раскидистых мощных деревьев стояли сложенные из булыжника пирамиды склепов, высокие, как башни. И еще там жило множество бабочек и птиц.

Перед усыпальницей Карисов процессия остановилась, носилки положили на землю. Почтительно, под руки, вывели вперед старого Лепанида. В Ашере никогда не было священника, люди больше молились местным духам, чем Единому. В торжественных случаях пастух Лепанид, знавший наизусть несколько гимнов и псалмов, обретал статут жреца и творил обряды. Это было наследственное служение, умрет он — таинства будет совершать его сын. Дрожащим голосом старый пастух нараспев произнес все положенные слова. Отвалили камень. Солнце впервые за много лет упало на останки Карисов, покоившиеся на широких постаментах по периметру склепа. У самого входа лежали родители Джана, покрывала на них еще не истлели, даже лица можно было узнать под расползающейся тканью. Дальше ютились ветхие ссохшиеся мумии, а в самой глубине — скелеты. Свободного места не было. Двое мужчин сгребли чьи-то неведомые кости в сторонку, втащили носилки с Джаном, бережно установили на возвышении. Остальных положили прямо на пол, и разбойников, и солдат.

— Если кому надо — пусть сами разбираются, кто тут ихний, — сказал один из мужчин в виде напутственного слова.

Задвинули камнем вход. Вот и все.

На обратном пути шли, как придется, не соблюдая чина. Тайра углядела в толпе семейство Баркетов со старшими сыновьями и невестками, Мариса с ними не было. При виде девушки Гутрис с важным видом заговорил с родней, а Виринея подотстала. Была она в черной кружевной накидке до самых пят, лицо скорбное.

— А Мариса отец в город отослал по делам, — ответила она на невысказанный вопрос в глазах Тайры. Какие у шалопая Мариса могут быть дела в городе, Виринея не уточнила.

— Сколько раз я говорила Джану, чтобы не водился с разбойниками, дочку бы пожалел… Ну и осталась ты одна-одинешенька… И где же ты ночевала, бедная, неужели прямо на улице?

— Меня тетя Зелла к себе взяла.

— И что же ты, будешь теперь вдову объедать? Перебирайся лучше к нам, у нас как раз вчера работница ушла.

— Матушка, разве можно до свадьбы в дом к жениху идти?

— Ну какая теперь свадьба? Ты девушка взрослая, разумная, сама все понимаешь. Подумай, что люди скажут. Будут глаза колоть: Баркеты совсем жадные стали, сына на бездомной сироте женили, чтобы выкуп не давать. Зачем нам это? Ну а так — живи. Буду тебе деньги платить за работу. Марис отцу плешь проел, как он без тебя с тоски помрет, а я что? Я вам мешать не буду.

Тайра отшатнулась:

— Как вы можете мне такое говорить?

— А что я такого сказала? Вы с Марисом все лето по кустам миловались, может, ты уже и непраздная…

Тайра отскочила, как ошпаренная, чувствуя, что еще одно слово — и она наотмашь хлестанет прямо по сладкой улыбочке госпожи Виринеи. А та шла довольная. Ну не хочет дура нищая — и не надо, Гутрис в городе найдет Марису приличную девушку. Там нет дикарского обычая платить за невесту выкуп, наоборот, девку еще и с приданым отдают.

На поминки Тайра не вышла, лежала на зеллиной постели, глядя пустыми глазами в потолок. Люди расстелили ковры прямо перед домом, натащили снеди и вина немерено, ели, пили, Джана нахваливали. И скот-то у него не болел, и дочку после смерти жены один поднимал, ходила она разодетая, как куколка, и охотился он с одной рукой лучше многих. Даже вспомнили, что в молодости стражником был, вот и погиб как воин, в бою. Зелла, забегая в дом по разным надобностям, видела, что Тайра лежит, будто неживая, да сделать ничего не могла: людей же не бросишь голодными. Только когда совсем стемнело и женщины стали свертывать ковры да разбирать по домам недопитое-недоеденное, Зелла присела на краешке постели и тихонько погладила Тайру по плечу.

— Вставай, поешь, вина выпей, я тебе ужин собрала.

— Спасибо, тетушка, не хочется что-то.

— Поешь, тебе силы нужны.

— Зачем?

— Завтра к дяде Джакобу поедешь, прямо с утра.

— На что я ему сдалась?

— Джакоб для дочки брата своего в лепешку расшибется. Думаешь, почему у Джана деньги всегда водились? Джакоб помогал. Сам-то не навещал, да Джан к нему ездил. А тебе здесь нельзя оставаться. Люди, как выпили, судачить стали: почему солдат безголовый такой помятый был? Вспомнили, что ты скотину выпустила, значит, прямо по нему стадо гнала. А кто тогда голову ему отрубил? Ты и отрубила. Вернутся солдаты, кто-нибудь обязательно им проболтается про безголового. Так что завтра до свету тебе уехать надо.

— Зелла, а почему нас с отцом люди так не любили?

— Как тебе сказать, дочка, — она подложила Тайре второй кусок пирога. Первый был раскрошен попусту, глоток вина сделала — и то хорошо.

— Наверное, из-за матери твоей, странно все с ней было. Надо ли старье это ворошить, не знаю, ну уж раз спросила… Джан с Джакобом ведь лучшими женихами у нас считались, все девки ревели, когда их нелегкая понесла в солдаты наниматься.

— И ты?

— И я, — Зелла опустила глаза и помолчала чуть-чуть, — по Джакобу. Ну, что говорить… Рон мой хорошим мужем был. Восемь лет о братьях ни слуху, ни духу, отец их помер, мать болела, совсем плохая стала, мы с Роном помогать ей ходили. И тут вдруг Джан появляется с Литой. Кто такая — никто не знает, но сразу видно, что городская, из богатых. По хозяйству ничего не умела, я ее готовить учила. Скоро стали болтать, что она и не жена ему вовсе, а так, краденая.

— Насильно? Не верю я!

— Почему насильно? Она за ним как овечка на веревочке бегала, Джан со стадом уйдет, а она в доме запрется и сидит, тоскует. Потом уж ткать-вышивать стала, и тоже не по-нашему: петелькой или крестиком, а гладью, как знатная. Или читать вздумает, ей Джан книги из города привозил. Ну, кто у нас когда читал? Вот и сомневались люди — как такую девушку за простого солдата отдали, да еще в деревню, в горы? Она ж красивая была — глаз не отвести, коса толще моей руки, до колена, даже лучше, чем твоя, глаза голубые-голубые, кожа белая… Может, и болтать бабы начали от зависти. Только одна вещь и правда непонятная была: о своей семье она никогда не говорила, спросишь — молчит, или скажет — в дальних краях они. А потом, когда уж ты родилась, она петь затеяла, сядет с тобой на пороге и разливается. Голосок серебряный, песни красивые, как лютнисты на ярмарке поют — баллады. Кстати, по-нашему пела, по кадарски, так что в дальние края не очень-то и верилось. Выйдет, запоет — сначала дети во двор сбегутся, потом и мужики подойдут, стоят за воротами, уши развеся. Тут уж бабы совсем ее возненавидели.

А умерла она как-то странно. В Тане утонуть не мудрено, речка бешеная, но ведь далеко-то не должно унести, тело на перекате в камнях застрянет. Джан тогда прибежал к нам, весь белый, тебя мне на руки сунул, говорит — Литу рекой унесло, еду искать — сел на коня и ускакал. Вернулся через три месяца, без руки. Будто бы руку валуном передавило, когда он Литу из воды вытаскивал, ну а потом он в городе лежал, выздоравливал. Может, и так, только долго что-то болел. Маму твою он в предгорьях нашел, там и похоронил, я сама видела — холм большой из камней насыпан и круг деревянный на палке. Вроде так жену любил, как никто не умеет, а на могилу никогда не ездил. Может, не хотелось ему думать о ней, как о мертвой? Теперь-то они в Светлых Небесах друг на дружку радуются… А тогда он чуть умом не тронулся, напьется и сидит на пороге, качается. В то время его все жалели, хотя некоторые даже горю его умудрялись завидовать — что по ним так убиваться никто не будет. Мы с Роном думали тебя насовсем забрать, ты и так у нас, считай, жила, вы же с Ниткой моей как сестрички. И тут откуда ни возьмись — Джакоб, со своей женой иноземной. Пятнадцать лет ведь не появлялся, я и не узнала его поначалу, видный такой стал, купцом заделался. Ну, Джан и ожил понемножку.

А потом, когда он беженцев стал через перевал водить, вся Ашера на него взъелась. Ладно бы беженцев одних — он и дезертиров водил, и мятежников. Видишь, одно дело — детишкам про разбойничьи подвиги рассказывать, другое — ждать, когда ракайцы наедут и за одного Джана всю деревню вырежут.

Почти все это Тайра и сама помнила — и мамины песни, и как она нахваливала первый вышитый дочкой кривой и лохматый цветочек, и страшного, воняющего перегаром отца, от которого Тайра пряталась у соседки, и дядю Джакоба, показавшегося ей очень важным господином. И как потом все наладилось, и отец учил ее ездить на лошади и стричь овец, а когда ей исполнилось десять лет, подарил гнедого жеребенка с белыми гривой и хвостом и сказал, что он будет отовсюду виден — как маяк. Даже могилу мамину помнила — один раз упросила все-таки отца свозить ее в предгорья. Не знала она только одного: как их жизнь виделась со стороны извечно настороженными глазами односельчан.

Зелла усердно набивала подседельные сумки всем, что, по ее мнению, может пригодиться в дороге.

— Ну зачем мне столько? До города два дня ехать, в крайнем случае, по дороге куплю.

— Да вот денег дать тебе много не получится, поиздержалась я…

— Так у меня самой есть! У отца в саду два горшка с монетами зарыты, пойдем выкопаем.

Зелла подвязала под фартуком большой кошель.

— Не нести же по деревне горшки с деньгами, людей в соблазн вводить…

Уже начинало светать.

Отцовский тайник был в дальнем конце сада, не пострадавшем от огня. Не то, чтобы он был глубокий, но Тайра помнила место приблизительно, так что они наковыряли немалую кучу земли, прежде чем заступ зазвенел о глиняный бок. Горшок оказался куда легче, чем можно было судить по размеру, заполнен монетами только на треть. Правда, попадались и золотые.

— Может, сразу и вторую захоронку выкопаем? Она за оградой, возле скалы.

Зелла ссыпала добычу в кошель и оправила фартук.

— Эту бы до дому донести, а там видно будет.

Наверное, она уже услышала или почувствовала что-то неладное. Из-за дома показались две вполне четкие в редеющем сумраке тени. Сначала вроде крались, а когда поняли, что их заметили, перешли на ту ленивую походку вразвалочку, которая подчеркивает сугубую готовность на всякое худое дело. При виде теней Зелла зачем-то грохнула заступом по пустому горшку и сгребла половину осколков в раскоп.

— Утро доброе, ребятушки, видно, вас Светлые Небеса нам в помощь послали.

"Ребятушки" — те самые баркетовы работнички — так и впились глазами в яму.

— И что вы тут накопали? Говорят, у Джана в саду золотишко было припрятано, не поделитесь?

— Да берите, не жалко, — Зелла весело махнула рукой в сторону битых черепков, — вон его сколько, я уж думала: горшок склею, кашу варить буду. Подмигнула младшему и вручила ему заступ.

— Вот досюда яму копай, и глубокую, в твой рост.

— Чего это я копать буду? На кой ляд яма-то?

— Да могила для Хмурого, пса ихнего. Что ж он гнить во дворе будет. Вы уж подсобите, ребятки, а я вам хорошего вина вынесу.

Наемники переглянулись.

— Ладно, подсобим. Только падаль вашу сами таскайте. И вина за такую работу не по кружечке, а целый кувшин причитается, ну и пожрать тоже вынеси.

Зелла поплыла как лебедушка, плотно прижимая фартук к бедрам, а Тайра нарочно погромче шаркала по сухим листьям — вдруг все-таки звякнет.

Яма получилась не в рост, а по пояс — ниже было скальное основание. Работники, подобревшие после вина и целой корзинки мясной снеди — остатков со вчерашнего стола — сами предложили глянуть на пса. Его как оттащили прошлым утром к ограде, так и забыли. По морде ползали блестящие зеленые мухи, и запах уже пошел. Парни состроили брезгливые гримасы, но углядели насаженную на клык железяку и пришли в полный восторг.

— Ты глянь, это ж наплечник! От молодец!

— Красиво как ракайца-то порвал! Эх, если б его мечом не рубанули — сжевал бы со всеми доспехами…

Работники отхохотались, утерли слезы и торжественно заключили:

— Да, такого кобеля по-людски хоронить надо. Девкам рассказать — вот ржать-то будут! Ну, понесли.

Они даже насыпали холм над могилой Хмурого, после смерти сослужившего свою последнюю службу — отведя от хозяйки беду.

Старые ножны Рона не вполне подходили, у Джана меч был поуже и теперь немножко болтался, но и так сойдет. Зелла привязала меч к седлу и критически оглядела Тайру.

— Плащ получше запахни, продует. Ну а теперь возьми на прощанье подарочек, это мама твоя вышивала, — она достала из-за пазухи маленькую, только поставец какой-нибудь накрыть, скатерочку. Увернулась от объятий чуть не свалившейся с коня Тайры, очертила их святым кругом:

— Езжайте, родные, солнце-то уже вышло. Да хранит вас Единый, — шлепнула Маяка по крупу и спряталась за воротами. Плакать при расставании — дурная примета.

Небо и правда было ярким, хотя в ущелье солнце покажется не скоро. Ашера отсыпалась после вчерашнего, даже сытые собаки молчали — да и чего на своих лаять? Тайра расстелила скатерку на колене. В центре был вышит замок с красными крышами, а по кругу — птицы. Все пять — орел, цапля, ворон, лебедь и сова.

Если бы не Шмель, они столкнулись бы в лоб. Но у реки пес остановился, как вкопанный и глухо заворчал."Неужто опять баркетовы работнички?" — Тайра на всякий случай припрятала вышивку и осторожно подвела Маяка к просвету между прибрежными кустами. Через Тану переправлялось чуть не целое войско ракайцев. Одни вели лошадей по висячему мосту, другие гуртом штурмовали обмелевшую к осени речку. Тайра осторожно повернула коня и сначала шагом, а потом во весь опор поскакала назад через Ашеру. Пес отставал, ей пришлось остановиться и затащить его в седло. Маяку это совсем не понравилось, и он перешел на рысь — хоть тресни, в галоп не поднимался. Если кто-то уже проснулся и выдаст ее солдатам, то наверняка их догонят… Мимо своего выжженного дома, вниз по склону, через поля и пастбища. До тех пор, пока не стало ясно — нет никакой погони.

Дорога огибала невысокий холм с белым камнем на вершине, отсюда открывался вид до самой горы Кайи, за которой пряталась Ашера. В золотом утреннем свете долина казалась прекрасной и совершенно безлюдной. Справа по широкому ложу из щебня петляла серебряная Тана, сейчас ее можно было перейти вброд почти в любом месте, хотя громадные валуны и корни деревьев, разбросанные по берегам, напоминали про свирепый нрав реки во время половодья. Слева по горному склону поднимались багровые кудрявые виноградники. Белая утоптанная дорога была совершенно пустой, ни облачка пыли не замутняло стеклянную прозрачность утра. А ведь давно уже пора выгонять скот. Значит, в деревне что-то случилось. У Тайры похолодело в животе. Вдруг солдаты решили отомстить жителям за гибель отряда? И сейчас в Ашере плач и крики? Но если она вернется, то вряд ли чем-то поможет, скорее — навредит и уж точно погибнет.

В самом конце долины широкой полосой заклубилась пыль. Кто-то все-таки выгнал стадо, скоро придется ехать дальше, чтобы не попасться людям на глаза. Только куда ей ехать? Когда солдаты покинут деревню — сегодня, завтра? Беда была в том, что на равнину можно попасть только по берегу Таны, то есть — через Ашеру. И тут девушку осенило. Ведь в горах много ущелий, по ним тоже бегут реки, и все они текут на равнину. А у нее есть карта.

Она спрыгнула на землю, ослабила подпругу, чтобы Маяк немножко попасся и развернула свиток. Да, от Верблюд-горы есть путь в соседнюю долину, и там обозначена река, пунктирная линия вдоль нее — наверняка дорога. Отец не показывал ее Тайре, ему надо было свернуть чуть раньше — наверх, на плато. Тайра придавила начало свитка камешками и размотала его до конца. Вот тот план, где лестница, а вот с подземельем. Его она еще не рассматривала. Это точно была пещера, а не подвалы замка — слишком извилистые проходы. Тут метка:"ручей", тут — "фигуры". Дальше — "оружие","камни","магия". Вряд ли кто-то будет на карте пещеры специально обозначать простые камни, скорей всего речь идет о драгоценных. А что значит"магия"?

Эту карту бородач доверил ей за несколько минут до смерти, она была чем-то очень важным для него. В пещере, скорей всего, тайник. Почему бы не съездить и не посмотреть самой? Она обернется за два-три дня, к тому времени солдаты наверняка уйдут из Ашеры.

Глава 3. Колдун и его раб

Готфрид Ильмарский неподвижно сидел у камина в резном кресле черного дерева и думы его были невеселы. Сухопарая фигура герцога полностью терялась в складках широченного собольего плаща с золотыми застежками, впрочем, весьма потертого. Волны меха лежали перед самым огнем, и случайный уголек вполне мог наделать беды, если бы плащ не был обработан сильным огнеупорным заклятием. С годами профиль Готфрида становился все более орлиным: серые волосы отступали с высокого покатого лба, нос хищно устремлялся к подбородку. Впрочем, благородным старцем его еще нельзя было назвать, скорее — пожилым аристократом. Иногда одинокий герцог даже подумывал, не завести ли ему молоденькую служаночку для утехи, потом представлял, как в покоях мельтешит суматошная любопытная квочка, и только сплевывал с отвращением. И так годы уходят, а Цель так же прекрасна и недоступна, как в молодости. Когда-то в мире собратьев по цеху он считался Великим, теперь, наверное, уже Величайший — а толку-то…

На полке с ретортами и прочими рабочими принадлежностями что-то еле слышно шелестнуло. Готфрид со стоном поднялся на ноги. Так и есть — с узловатой веточки граба сорвалась хвоинка. Значит, кто-то нарушил вторую печать. Первый маячок сработал часа два назад: с желтого пористого камня, лежавшего слева от ветки, просыпалась горстка песчинок. Ну, первая печать — ладно, там иногда ходят охотники, но вторая? В другой день Готфрид и сам бы прошелся подышать свежим воздухом, да заодно разобрался с нарушителем, но сегодня, к несчастью, его скрутил радикулит.

Злая немочь привязалась к нему лет двадцать назад, ни снадобьям, ни магии не поддавалась, так что пришлось идти на поклон к заклятому врагу Вермису, высылать ему почтительное приглашение. Тот, как всегда, сидел без гроша — растратил все состояние на манускрипты, а потому согласился приехать к Готфриду за пару не слишком ценных рубинов. И зря он унижался перед нищебродом. Вермис провел ночь у алтаря, бормоча заклинания, навонял дымом на весь замок и заявил, что радикулит ниспослан в наказание за грех и исчезнет без следа, как только герцог этот грех вспомнит. Ну, понятно, он выгнал шарлатана безо всяких рубинов, пусть спасибо скажет, что живого, то есть там, в Светлых Небесах скажет: сгубил себя бедолага своими манускриптами. Позже Готфрид провел целую зиму, вспоминая те деяния, которые Высшие Силы в своей святой наивности могли бы счесть грехом. Радикулит так и не прошел.

Значит, сегодня придется посылать раба. Готфрид терпеть не мог давать ему ответственные задания. Раб неверный и лукавый, всегда норовит обвести старика вокруг пальца. А как радовался герцог, заполучив этого почти всемогущего мальчишку-эльфа, для которого время — чистая условность. Наложил нерушимое заклятие полного повиновения и абсолютной правдивости, не знал еще, что прохиндей вообще врать не умеет. Лучше бы врал, мерзавец…

Послал он его как-то расправиться с Моргетом, убийцей и вором, дважды пытавшимся ограбить Готфрида. Говорит щенку:"Принеси немедленно его голову", — тот: — "будет сделано, Ваша Светлость". Вернулся через минуту, улыбается во весь рот, держит голову за волосы, с шеи кровь капает. И точно — Моргет, такую харю ни с чем не спутаешь, только волосы белые и весь в морщинах. Спрашивает Готфрид: — "и где ж ты ее взял?", а эльф этот — "из корзины у палача спер, их там штук пять было, думаю, палач не расстроится".

— И когда же это было? Или будет?

— Ну, лет через сорок, кажется.

Готфрид даже дар речи потерял от такой наглости. Швырнул голову в угол, взял свиненка за ухо и повелел:"Ты сделаешь так, чтобы этого негодяя и убийцы Моргета не стало сегодня, 15-го декабря 6879 года от сотворения мира по ракайскому летоисчислению". На этот раз мальчишка вернулся через два часа, цену себе набивал, паршивец, как будто Готфрид не знал, что эльф хоть на три года в другое время уйдет, а вернуться может в то же мгновение, из которого отправился. Голова полежала, да исчезла, вместе с кровью, что ковер было испортила. Значит, того будущего, где Моргет получит по заслугам только в глубокой старости, уже нет. Наконец, является красавец, еще более довольный.

— Негодяя и убийцы больше нет, ваша светлость.

— Ну и как ты это сделал?

— Разлил масло на лестнице у маркизы Кафалии, вдовы. Моргет собирался сегодня вечером изнасиловать, задушить и ограбить госпожу маркизу, но, к несчастью, сломал ногу, теперь он лежит у нее в опочивальне и громко стонет. Маркиза ухаживает за ним, старательно, но неумело. Ей придется заниматься этим праведным делом очень долго, так как нога срастаться будет плохо, и бедняга на всю жизнь останется хромым. Что не помешает госпоже маркизе влюбиться в Моргета и добровольно разделить с ним и ее ложе и ее богатства. Через год они сыграют свадьбу, и госпожа маркиза родит ему трех дочек, внешностью напоминающих отца, а умом и добродетелью — мать. Моргет полюбит их всей душой и остаток своей жизни посвятит тому, чтобы благополучно выдать их замуж. Так что негодяя и убийцы Моргета больше нет, сир. И никогда уже не будет.

Вот за"сира"герцог и не оторвал ему голову вместо моргетовской.

Поначалу выходки самовольного мальчишки даже забавляли Готфрида, но постепенно он начал осознавать, что власть над временем — это власть над судьбой, жизнью и смертью. Его, Готфрида, смертью. Кто поймет, что у эльфов на уме? Что они считают добром? Колдун начал бояться своего раба, бояться и ненавидеть. А этой весной получил несомненное подтверждение своих опасений.

Книгочей Вермис раздобыл уникальную рукопись, список утраченного свитка с трудами древнего царя Арета, великого мага. Ходил, раздувшись от гордости, а в начале зимы сгорел, вместе с замком, библиотекой и этой самой рукописью. Готфрид сильно подозревал, что в книге содержится одно важное заклинание, которое приблизит его к Цели. Выждал полгода на всякий случай и послал за рукописью эльфа, чтобы тот спас ее от пожара. Тот вернулся мгновенно, взволнованный, вместе с ветхой стопкой пергамента.

— Вот книга, ваша светлость. Но вы не распорядились, что сделать с ней и прочим вашим имуществом после вашей кончины, у вас же нет наследников. Может, завещаете все Вермису?

— Что ты несешь?! Вермис мертв, а я не собираюсь на тот свет!

— Вы уже умерли, ваша светлость. Три дня назад. Мне пришлось на полчаса заморозить время, чтобы получить ваши распоряжения. Дело в том, что пожар начался, когда Вермис читал опасное заклинание. Он немного ошибся в произношении, и книга вспыхнула, а за ней — все вокруг. Я стащил ее за мгновение до пожара, пока Вермис не произнес последнего слова. Он, естественно, остался жив, впал в ярость при виде исчезновения рукописи, догадался, что это — заслуга вашей светлости и объявил вам войну. Вы храбро бились, местность между вашими замками выглядит теперь, как после извержения вулкана. Но, к сожалению, он много работал в последние годы и изучил пару заклинаний, неизвестных вашей светлости. Так что вы умерли от скоротечной проказы и лежите в фамильном склепе. Какова будет ваша последняя воля?

— Верни книгу на место, идиот!!!

Герцог поморщился, вздохнул и звякнул колокольчиком. Дверь скрипнула, в щель просунулась встрепанная голова эльфа.

— Звали, ваша светлость?

— Спишь, бездельник? Посмотри-ка на печати.

Эльф со всей возможной скромностью приблизился к Готфриду. Шапкой рыжих кудрей и вздернутым носом он напоминал львенка, только очень хилого и заморенного. По неестественно вывернутым узким плечам и неправильной посадке головы даже спереди было заметно, что он немного горбат.

— Ваша светлость, я обнаружил нарушителя границы и тайно следовал за ним, а тут вы как раз и позвонили.

— И кто же он?

— Деревенская девчонка на лошади и с собакой, они заблудились.

— За последние пятьдесят лет это первый случай, чтобы кто-то нечаянно заблудился на Запретном Пути. Все прочие шли по карте и с самыми скверными намерениями. Разумеется, это уникальное событие произошло в твоем присутствии, — герцог почувствовал, что его захлестывает раздражение и махнул рукой, — проследи, чтобы она убралась отсюда как можно скорее. Если ступит на лестницу — убьешь без промедления.

— Обязательно, ваша светлость.

Эта наглая скукоженная мартышка издевается над ним. Вообразил, что ему, бессмертному эльфу, ничего не угрожает. Готфрид проживет лет двести и умрет, а мартышка будет кривляться и плясать на его могиле. Ну, в этом мире и в этом теле не так уж он и бессмертен.

Из собольего рукава выскользнуло тонкое лезвие и быстрее молнии… вонзилось в дубовую дверь. Эльф сокрушенно покачал головой:

— Зря вы это, герцог. Я же вас предупреждал — бесполезно.

В сумерках Тайра потеряла дорогу. Она поднималась по склону, покрытому древним буковым лесом, здесь часто попадались мертвые дуплистые стволы с комковатыми наростами. Последние красные лучи, пробившиеся в густую вечернюю мглу, высвечивали уродливые фигуры лесных духов. Бугры и морщины коры складывались в лица. Огромный полукруглый рот с губами, как у сома, над ним две круглых шишки — вытаращенные глаза, ветви-щупальца. Носатая кикимора с разинутым в крике дуплом и воздетыми руками — обломками сучьев… Шмель скалился на них, вполголоса взрыкивал. И ни звука, только цокот копыт по плоским, сросшимся в сплошную извилистую поверхность корням, да частое дыхание животных. Ручеек, который недавно журчал где-то внизу, замолк. Наверное, он все-таки был недалеко, между стволов расползались пряди тумана. Потом все исчезло во тьме.

Тайра не хотела ночевать в этом месте, где жили непонятные и вряд ли дружественные силы. Тем более, до предпоследней метки, обозначенной на карте как лестница, уже недалеко. Но выбора не было, даже конь почти потерял зрение, шарахался, оступался. И вдруг, перевалив невысокий холмик, с треском и хрустом провалился почти по брюхо во что-то сыпучее, шуршащее. Пес прыгнул за ними и пропал, только оглушительный шорох да вихри листьев отмечали его скачки где-то там, под поверхностью. Это оказалась неглубокая ложбинка, старая листва годами скапливалась в ней, как в чаше и почему-то не прела, даже не спрессовалась, лежала сухим ворохом. Листья еще хранили тепло, хотелось зарыться в них и уснуть. Она вывела Маяка на край ложбинки и привязала на коротком поводу — трава здесь все равно не росла, хоть ноги не переломает. Поделилась лепешкой со Шмелем, потыкала вокруг найденной на ощупь веткой. Змей вроде не было. Плотно завернулась в плащ, натянула на лоб капюшон и рухнула на пружинистую лесную перину.

Все стихло — и тут же обнаружились обитатели полянки. Она служила спальней и кладовкой для нескольких десятков мышей, и тихое, а чуть позже — беззастенчиво громкое шуршание, попискивание и грызение окружило Тайру со всех сторон. Усталый Шмель, прикорнувший было у ног хозяйки, оживился и кинулся на охоту. Кое-как успокоив пса, Тайра обняла его и заснула с мыслью, что Маяк не сумеет защитить припасы, и к утру в сумках останется одна труха.

Потом прилетели совы. Они кружили над листьями, выхватывая тоненько визжащую добычу, иногда задевали крылом голову Тайры. Она вскрикивала, просыпалась, снова проваливалась в сон. Туман исчез, сквозь ветви сверкали огромные звезды. Сны путались с явью, ей казалось, что ее несут по небу две огромные белые птицы, она летит под ними, и взмахи их крыльев удерживают ее в воздухе, так что она не упадет, пока птицы летят. Внизу проплывают клочки полей, деревушки, разноцветные кудрявые шкурки лесов, а слева — синяя бескрайняя равнина. Это — море. Они снижаются, впереди, на самом берегу — Черный Город. Черные башни, черные крыши, черный замок на горе. Только мостовые и стены домов — серые. Птицы опустились на площади, вокруг стояли люди в черной одежде, кричали, размахивали руками, но Тайра не слышала их. Из толпы вышел ее отец. Он единственный был одет в цветное, как обычно ходил — в белой рубахе с сине-красным узором у ворота и рыжей куртке. Тайра спросила:"Почему ты один, где мама?"Отец махнул рукой куда-то вверх:"Так вот же она!"По серому небу летели две птицы…

Окончательно проснувшись, она решила, что сон не был вещим — его соткали совы, чувство невесомости на мягкой подстилке и темнота. Ложбинку заполнял холодный туман, такой густой, что было трудно дышать, но, когда Тайра взобралась на пригорок проведать Маяка, оказалось, что он доходит только до пояса, а небо уже серое и стволы деревьев отчетливо видны.

Тайра довольно быстро нашла тропинку. Когда-то это была настоящая дорога, ее расчищали, по обочинам до сих пор лежали убранные с пути камни. Теперь по ней расползлись корни, кое-где прямо на середине торчали кустики можжевельника, но, раз ступив на нее, сбиться уже было невозможно. Оголодавший конь торопился выбраться к свету и траве, шел хорошей рысью. Молочный туман рассеялся в сизую дымку. Казалось, за ночь пришла поздняя осень. Рыжие кроны буков, бурые прошлогодние листья и голубоватые корни под ногами — ни одного зеленого пятнышка, кроме мха на корягах. С тонких ветвей на тропинку свешивались ржавые космы листвы, когда конь задевал их грудью, они постукивали, как деревянные.

Лестницу она проехала мимо, ей пришлось вернуться назад, когда дорога резко пошла вниз и закончилась непроходимой осыпью — этого на карте не было. Ее и лестницей трудно было назвать — просто удобный подъем, на крутых местах где выгнутый петлей корень, где плоский камень образовывали ступеньки. На одном из таких камней сидел ребенок. Шмель почему-то не залаял, только уши навострил. С виду — лет одиннадцать. Несмотря на холод, на нем была одна белая рубашонка без рукавов. Рыжая кудлатая голова, тщедушные плечи.

— Сюда нельзя, — он встал, и Тайра поняла, что он горбат, хотя и держится прямо.

— Почему?

— Если поднимешься, я должен буду тебя убить. А я не люблю убивать.

Тайра вытащила меч из притороченных к седлу ножен и с издевкой покрутила его в руке, хотя ей было жутковато.

— У меня конь и оружие, у тебя нет ничего.

— Ты не сможешь мне повредить. Я эльф.

— Эльф? Ты? — она направила коня на него, но Маяк резко попятился, то ли на кручу лезть не хотел, то ли испугался непонятно чего. Разозлившись, она саданула пяткой по боку. Конь наклонил шею и выдал такого козла, что Тайра чуть не перелетела через его голову.

— Тсс, — мальчик взял коня за уздечку и погладил его по щеке. Маяк безропотно пошел за ним, только дрожал и косил глаза. Вверх по склону, сквозь заросли дубняка, снова вниз, по узким тропкам между огромных, как дома, камней, вдоль пропасти, на дне которой журчал ручей. Висячий мост, хорошая проезжая дорога ведет от него направо, в горы.

Тайра очнулась и натянула повод.

— Куда это ты?

— В пещеру. Ты же хотела увидеть сокровище?

— Только что ты собирался убить меня за это.

— Если ты поднимешься по лестнице к главному входу. Так приказал хозяин. Но есть и другой путь, хозяин о нем не знает.

— Отличный у тебя хозяин. А ты отличный слуга. Как-то ты не очень похож на эльфа.

— Я не слуга, я раб. У меня нет долга чести перед хозяином. А ты, можно подумать, видела много эльфов.

— Видела один раз.

— Кого?

— Ну, имени она мне не сказала, — злорадно начала Тайра, — но она была высокая, красивая как принцесса, с белыми волосами ниже колен, с длинными бирюзовыми глазами, в переливающемся зелено-золотом платье…

— И с изумрудным трилистником на шее?

— Ты что, ее знаешь?

— Это Районси, невеста моего брата, — мрачно сказал эльф, — Ну а зачем она к тебе приходила? Давно?

— Лет пять назад, — Тайра кивнула на Шмеля, благовоспитанно трусившего у правого стремени, — пса моего спасла. Он тогда щеночком был, погнался за птицей и свалился в реку. Его понесло, когда я его отловила, он уже не дышал. И вот тогда она появилась ниоткуда, взяла его на руки, из пасти полилась вода, и он ожил. Отдала его мне и исчезла. Я сразу поняла, что она эльфица.

— Береги его. Когда-нибудь он спасет тебе жизнь, иначе бы Районси не приходила.

Тайра с сомнением посмотрела на радостно осклабившегося Шмеля. За пять лет он спас ее от несметного множества мышей, а еще от соседской кошки, которую ежедневно загонял на дерево.

Она уже давно потеряла направление, дорога осталась далеко внизу, вроде бы они поднимались вверх, обходя вершину по кругу. Туман опять сгустился, неба не было видно. Или, может быть, они вошли в облако. Тропинка все время пересекала хребты неглубоких ущелий. Вверх-вниз, вверх-вниз. В какой-то момент Тайре показалось, что под копытами скрипит снег — значит, они поднялись совсем высоко, но в следующей долинке росла совсем зеленая трава, даже цветы еще цвели. Мальчик вприпрыжку бежал и по щебню, и по снегу босыми ногами.

— А почему твоя Районси не исцелила тебя? Ну, спину?

— Горб? Так ведь за все надо платить. Вот у тебя в косах бусы, ты же их купила?

— Отец купил.

— Вот видишь! Даже не ты, а отец. А ты носишь. Поняла?

Тайра совершенно ничего не поняла, но спросила правильно:

— Горб — это плата? Кому?

— Колдуну. Моему хозяину.

— Прекрасный у тебя хозяин. Держит тебя в рабах, и ты же еще должен платить ему страданиями? Я слышала, что колдуны злые, но чтобы настолько!

— Да нет, колдун как колдун. Обыкновенный. Край охраняет, ни разбойники, ни солдаты сюда не суются. Даже исцеляет иногда, только редко — вечно сидит у себя один, как сыч. Трусливый немножко. И жадный.

— Он старый?

— Третий год говорит, что ему сто одиннадцать. Врет. На самом деле — сто сорок семь.

Подробнее о характере колдуна Тайра узнать не успела — они, наконец, пришли. Облака остались внизу, впереди сиял на солнце светлый скалистый обрыв. Сверху его венчали острые пики, частые, как зубья на расческе, а склон у подножья был завален осыпью. Обвал случился совсем на днях, под грудами обломков зеленела примятая трава, между камнями — вырванные с корнем, погнутые и изломанные деревца с желтой еще не осыпавшейся листвой.

— Дальше верхом не получится.

Тайра расседлала Маяка и привязала к кустам подальше от осыпи. Потом тщательно обтерла коня пучком травы, гнедая шкура заблестела.

Порывшись в сумках, она извлекла лепешки, сыр и бурдюк с разбавленным вином, который насильно всучила Зелла, приговаривая:"где ты по дороге молочка возьмешь, здоровье-то надо поддерживать". Шмель прыгал вокруг припасов на задних лапах, умильно прижимая передние к груди, за что и получил почти треть круга сыра, потом и лепешкой не побрезговал. Тайра осторожно спросила своего спутника:

— Поешь со мной? — по дороге, глядя на его босые ноги, бегущие по острому щебню, она немножко засомневалась в его плотской реальности.

— Ага, спасибо, — он засунул в рот хороший кус хлеба с сыром и с удовольствием принялся жевать. По поводу вина задумался, но сделал пару неуверенных глотков. Хотя, может, все это было иллюзией. Стоило, наверное, прикоснуться к нему.

— У тебя есть светильник?

Зелла позаботилась даже об этом, медная утица нашлась на дне одной из сумок, и бутылочка с маслом в той же тряпице.

— Полезли. Шмеля здесь привяжи, там есть пара мест таких…

Тайра не могла вспомнить, называла ли она пса по имени при мальчишке — вроде бы нет. Кинула сумку под куст.

— Шмель, стеречь.

Глава 4. Путеводная звезда

Над осыпью в горном склоне была видна свежая расселина, как будто великан сковырнул заступом часть скалы. В самом низу выбоины чернела небольшая дыра вроде волчьей норы, эльф забрал у Тайры светильник и исчез в ней.

Несколько шагов пришлось проделать на четвереньках, елозя ладонями и коленями по острым камням, потом нора расширилась и перешла в узкий и высокий коридор. Сероватый свет из отверстия, поначалу облегчавший путь, пропал за поворотом. Тайра не видела больше ничего, только золотистый ореол вокруг головы и плеч эльфа, за которым она еле-еле ковыляла, спотыкаясь на каждом шагу. Наконец мальчишка сжалился и опустил светильник пониже. Пол был завален большими угловатыми камнями, такие же торчали из потолка. Интересно, как часто они падают? Глаза понемногу привыкали к темноте, но с каждым шагом становилось все холоднее, на свету было видно, как облачко пара вылетает изо рта. Проход расширялся, сужался, ветвился и постепенно опускался вглубь горы. Поверхности сглаживались, углы скруглялись, как будто тоннель был выточен руслом реки. Влажно блестели своды, на стенах пузырились грозди натеков. Тайре казалось, что они путешествуют по внутренностям какого-то огромного животного. Иногда эльф молча поднимал светильник повыше или подносил к стене и из темноты проступал жутковатый образ: белая великанья борода из волнистых каменных сосулек, круглая арка с острыми клыками, похожая на оскаленную пасть. В одной из камер на потолке висела семейка летучих мышей, уютно запакованных в кожаные плащики крыльев. Одна их них совсем по-человечески откинула с головы край плаща, повертела мордочкой и скользнула во тьму. Эльф посветил ей вслед. Свод пещеры провисал там тяжелым полукругом, на нем рядами росли коротенькие сосульки, к некоторым пристроились спящие мыши. Это было похоже на вымя чудовищной коровы."Сосцы Матушки-Земли", — беззвучно прошептала Тайра и холодок пробежал у нее по спине. Но эльф услышал и так же тихо шепнул ей в ухо:

— Теперь ни звука, что бы ни случилось. Следи за мной. Когда я спущусь — не двигайся, пока не подам знак.

Он нырнул в низкий проход, круто поднимавшийся вверх. Тайра стукнулась головой о свод, какое-то время передвигалась, согнувшись в три погибели, потом пришлось опуститься на четвереньки.

Эльф сел на пол, свесил ноги в какой-то провал и исчез, только его рыжая макушка сияла на границе черной дыры. Девушка осторожно подползла к нему и заглянула вниз. Эльф стоял на освещенном карнизе, а вокруг был мрак, сплошной, беспросветный, как будто они оказались на краю мира, и дальше была только пустота. Тайра отшатнулась. Один шаг — и она сорвется и будет падать в бесконечную ночь, пока не остановится сердце. Эльф кивнул ей и подал руку. Совершенно нормальная, холодная и шершавая мальчишеская ладошка — с удивлением отметила Тайра. Выбравшись на узкую площадку, она прижалась спиной к каменной стене и осмотрелась. Их окружала непроглядная тьма, но под ногами, кажется, поблескивали блики, такие слабые, что их можно было принять за обман зрения. Эльф присел над бездной и вытянул руку со светильником, внизу отразился крошечный огонек. Тайра скорее догадалась, чем увидела, что они стоят в огромном зале, а далеко под ногами — черное зеркало подземного озера. Карниз уступами уходил вниз, это был неровный край отвесной плиты, чуть выступавшей из стены пещеры. Цепляясь за камни и друг за друга, они начали спуск.

От воды тянуло могильным холодом. Чем ниже, тем сильнее пробирал озноб. Под темной маслянисто поблескивавшей гладью проступали голубоватые пятна. Они висели на разной глубине, некоторые были размером с кулак, другие — в рост человека. Одно пятнышко светилось почти на поверхности. Вглядевшись, Тайра поняла, что это тельце летучей мыши — ушастый комочек с распростертым крылом. Тогда большие пятна могут быть… Но страха не возникло, она слишком устала. Каждое движение вытягивало остатки сил, измученное сознание растворялось в синей блаженной мгле. Вода посветлела, задымилась клочьями тумана… так холодно, так болят ноги, так хочется спать. Куда они идут, зачем? Войти в озеро — и никогда больше не будет ни холода, ни боли. Вечно парить в голубом сиянии… Эльф вцепился в руку Тайры, стоявшей у самой кромки воды с нежной бессмысленной улыбкой.

— Идем! — злобно прошипел он и потащил прочь от волшебно прекрасного, манящего свечения. Струйка тумана обвилась вокруг ног Тайры, она перестала их чувствовать и осела на пол. Эльф зажал в зубах ручку светильника, обхватил девушку поперек талии и поволок в широкую галерею, по дну которой к озеру бежал прозрачный ручеек. Положив Тайру на прибрежный гравий, он энергично плескал ей в лицо обжигающие ледяные пригоршни воды, пока она не зафыркала и не очнулась.

— Быстро отсюда, Хогга идет за тобой!

Над озером разрастался мертвенно-синюшный купол света, по ручью побежали змейки пара. Эльф втащил Тайру в какую-то дыру и резво зашлепал вперед на четвереньках. Здесь было легко двигаться — пол сухой и гладкий, как будто его подметали. Тайра согрелась и очень старалась не отставать, она почти ничего не помнила о наваждении, но ей хотелось оказаться как можно дальше от подземного озера. Ход вилял то влево, то вправо, постепенно сужаясь. После очередного поворота Тайре пришлось опуститься на локти и вытянуть ноги, отталкиваясь ступнями. Огонек мелькал где-то далеко впереди, камень сдавливал девушку со всех сторон. А если дальше будет еще уже? Эльф-то ползет, но ведь он меньше и тоньше. И эльфы умеют появляться и исчезать, что, если он исчезнет, а Тайра останется замурованной в толще горы? Она не сможет развернуться, и одежда помешает ей двигаться ногами вперед. Ворот впился ей в горло и начал душить. Наверное, капюшон зацепился за выступ на потолке. Она подтянула локоть под себя и просунула кисть руки за шею. Не достала. Сердце стучало во всем теле, особенно в ушах. Наконец она догадалась отползти на полшага назад и высвободилась из удавки.

Тайра оказалась права — лаз еще немного сузился. Цепляясь вытянутыми руками за неровности камня, она рывками проталкивала тело вперед. Вскоре ей стало слышаться тихое царапанье сзади. Может быть, это эхо ее движений? Но откуда взялся этот отвратительный запах? Она замерла. Вжжик! — как будто металлом по камню. Огонек исчез. В полной темноте она не представляла форму щели и снова стукнулась затылком. Плечи застряли, еще чуть-чуть — и она вывихнет руки. Скрежет приблизился. Зловоние становилось чудовищным, было трудно дышать. Как это сказал эльф, кто там идет за Тайрой? Ей никогда не было так страшно, даже во время пожара. Впереди вспыхнул свет, в щель заглянула мордашка эльфа.

— Я застряла!

— Повернись на бок, пройдешь. Руку давай.

Тайра дергалась, царапая спину и плечи, но щель была слишком узкой для нее.

— Вжжик! — совсем рядом.

— Выдохни!

Что-то толкнулось в ее подошвы и стало давить. Тайра заорала и пробкой вылетела из лаза.

— Там кто-то есть! Он схватил меня за ногу!

Из дыры в стене лезло что-то жуткое — клубок бурых щупальцев, посредине злобно сверкали два красных уголька.

Тайра шмыгнула за спину эльфа и присела.

— Привет, Гиф!

Существо выползло, оно оказалось не слишком большим — Тайре по пояс, но широким. Щупалец у него не было: пыльные, свалявшиеся в спутанные жгуты волосы и борода спускались до колен карлика. В кулачище размером с его же голову он сжимал каменную палицу, из-под ржавой кольчуги, висящей до самых пят, выглядывали огромные протертые до дыр сапоги. Пахло от него рыбой и еще чем-то нестерпимым, отчего на глаза наворачивались слезы.

— Позвольте вас представить друг другу, — эльф галантно повел рукой, — Тайра, прекрасная и отважная дева — гном Гиф, главный хранитель сокровищ.

Отважная дева выглянула из-за плеча эльфа и неуверенно поклонилась.

— Очприят, — буркнул гном, не глядя на Тайру. — Обратно иди другим путем. Хогга проснулась, — его голос звучал, как скрежет камней.

— Я заметил. Давно?

— Той зимой. И жрет, жрет… Зачем ты привел девицу?

— Ей надо. Она наша и в беде.

Гном вытащил откуда-то из-под бороды огрызок луковицы и задумчиво откусил.

— Гиф, ну не надо — девушки не любят запах лука.

Тайра поняла, что было главным источником зловония, и немного успокоилась. Гном с сожалением спрятал луковицу.

— Пусть девица возьмет один предмет.

— Ага. Пойдешь с нами?

— Что я там не видел? Жадность человеческую?

— Дождись нас — у меня нет другой дороги, только через Хоггу.

— Выведу, у меня-то дорог полно.

Когда они отошли на достаточное расстояние, Тайра спросила запинающимся шепотом:

— Здесь еще много… таких?

— Гномов? Нет, теперь Гиф один. Раньше их много было, но лет сорок назад на равнине началась большая война, Хогга набрала силу и гномы ушли. Гиф говорит, что несколько десятков осталось в дальних тоннелях, но они одичали, едят летучих мышей и он с ними больше не знается.

Тайра с содроганием представила себе гномов, которые могут показаться Гифу одичавшими, но промолчала. Кто знает, какой бы стала она сама после сорока лет одиночества в пещере рядом с этой…

— Кто такая Хогга? Существо, живущее в озере?

— Пока еще не существо, пока просто — смерть. Когда она наестся чужими жизнями и обретет личность, ее имя станет известно очень многим.

За дверью начинался прямой коридор, явно вырубленный человеческими руками. Эльф вытащил из железной петли факел и поджег его от светильника. Вдоль стены стояли почерневшие от времени сундуки, Тайра насчитала восемь штук.

— А что в них?

— Драгоценности.

— Можно посмотреть?

— Ты помнишь, что тебе разрешили взять из пещеры только один предмет? Надеюсь, это не будет дурацкий блестящий камушек.

Эльф откинул крышку сундука, проржавевший насквозь замок упал на пол. Вровень со стенками искрилось, мерцало, переливалось разноцветное море. Рубины, алмазы, изумруды, сапфиры.

— А потрогать их можно?

Эльф пожал плечами и отошел в сторону.

Тайра зачерпнула горсть камней и медленно ссыпала их с ладони. В свете факела радугой вспыхнула сверкающая струйка. Тогда она запустила обе руки в холодную колючую россыпь, встала на цыпочки и пролила в сундук ослепительный звенящий водопад. Потом еще и еще.

— Спасибо. Так красиво…

Эльф улыбнулся во весь рот.

— Ага.

Коридор вел в просторный зал, доверху набитый оружием. Ряды стеллажей были завалены доспехами, мечами, щитами, кинжалами, луками, арбалетами. Всего этого хватило бы, чтобы снарядить огромную армию. Посредине зала стояли какие-то непонятные механизмы. Тайра наугад ткнула в один из них.

— Для чего эта штука?

— Камни метать.

Некоторые предметы были приятны на глаз. Например, меч с выгравированным на золотой рукояти барсом. Только зачем он ей, если она и с отцовским мечом не умеет управляться? Она никого больше не собиралась убивать.

Следующее помещение было совсем небольшим. Снова сундуки — четыре штуки, а на полках лежали вещи невероятной красоты. Тайра потянулась было к жемчужному оплечью, одновременно прикидывая, пойдет ли ей венец с золотисто-зелеными камнями, но эльф остановил ее:

— Здесь ни к чему не прикасайся.

— Но почему?

— Это про́клятые сокровища. Хозяин любит их собирать. Правильно делает, кстати: на земле от них одно горе.

Дверь она бы ни за что не заметила, хотя та даже не была заперта. Эльф толкнул одну из полок, она провернулась внутрь, открыв проход. Факел осветил грот неправильной формы, на стенах мерцали щетки белых кристаллов. Посреди пустого зала стоял каменный стол или, скорее, слегка обтесанная плита. На ней были разложены десятки, а может быть, сотни совершенно не подходящих друг к другу предметов. Оружие, украшения, посуда, книги. Самым нелепым показался лежащий в центре стола здоровый булыжник.

— Выбери себе то, что больше всего понравится.

Тайра взяла факел и медленно пошла вокруг стола. Большая часть вещей выглядела как ненужный хлам. Ржавый фонарь, запечатанные воском глиняные кувшинчики, простая кожаная уздечка. И вдруг — золотое колье с крупными сапфирами такого дивного темно-сиреневого цвета… Тайра покрутила его в руке, посмотрела сквозь камни на огонь. На просвет они были как небо на позднем закате. И положила на место — в груди защемило от непонятной тоски. Может быть, все эти вещи — магические? И их внешний вид вообще не имеет значения? Но как узнать, в чем их смысл, какая из них ей нужна? Теперь Тайра внимательно вглядывалась в каждый предмет, не пропуская ни один — ни тяжелую золотую цепь, ни медную ступку. Она пыталась встретиться с ними взглядом: если она не знает, что ей нужно, пусть предназначенное само выберет хозяйку. Хрустальный флакон с прозрачной жидкостью как будто улыбнулся ей. Тайра погладила его грани, но пошла дальше. Прямо с середины стола в глаза метнулась алая вспышка — там притаился перстень с огромным рубином — мрачная, почти зловещая драгоценность. Как угадать свое? А вдруг тот дурацкий булыжник и есть главное магическое сокровище?

Она обошла плиту, так ничего и не выбрав, начала второй круг. Вот ржавый фонарь, рядом голубой шарик с золотой звездой внутри… а в прошлый раз она была белой. Тайра подняла его за припаянную серебряную цепочку и покрутила перед огнем. Просто круглый прозрачный камешек величиной с грецкий орех.

Звездочка рассыпалась золотыми искорками, снова зажглась — уже зеленоватая, сам шарик тоже менял оттенки от небесно-голубого до бархатно-синего, потом на несколько мгновений он стал фиолетовым, а звезда розовой — и снова он голубой, а посредине крошечное солнышко. Тайра повесила его на шею и почувствовала прохладное тепло. Прохлада — от гладкой поверхности, тепло от звездочки внутри.

— Я правильно выбрала?

— Каждый берет то, что ему нужно. Королева, наверное, предпочла бы сапфировое колье и стала великой властительницей. Целитель — флакон с живой водой. Ну а ты — ребенок, и выбрала Радость.

Тайра вспыхнула.

— А поменять можно? На колье или флакон?

— Можно, но ты не справишься с ними. Иначе ты их бы и взяла. Колье дает силу тем, кто знает, что делать с властью. От слабого оно уйдет вместе с жизнью — к тому, кто его достоин.

— А флакон?

— Живая вода лечит то, что есть. Представляю, как будет благодарен тебе воин, у которого немедленно заживут переломанные ноги, и он всю жизнь будет ходить вот так: — эльф так потешно раскорячился, что обиженная на"ребенка"Тайра не выдержала и захихикала.

— И самое главное — исцелять можно, пока душа не ушла слишком далеко. Был тут один добрый человек, оживил полный склеп родственников. Потом всем графством их ловили, а сколько овец они загрызли…

Тайра вздохнула и вытащила из-за ворота шарик. Он был совсем тусклый, внутри слабенько мерцала белая искра. Она шепнула ему: — "Не обижайся, я тебя не брошу", — искра засветилась чуть ярче.

— Он что-нибудь делает… ну, кроме того, что меняет цвет?

— Вообще-то это путеводная звезда. От беды не всегда может спасти, но выведет куда надо, если будешь слушать ее. Она называется Звезда Радости.

Тайра украдкой погладила шарик и задала вопрос, который мучил ее больше всего:

— А булыжник зачем?

— С потолка пещеры упал. Своего хозяина дожидается — идиота, который попробует заграбастать все сокровища сразу.

Гиф сидел, насупившись, у входа в хранилище и со скуки догрызал свою луковицу.

— Что она взяла?

Обиженная его подчеркнутым пренебрежением, Тайра вытащила из ворота шарик. Он вспыхнул синим, звезда рассыпала искры по всему коридору.

Гиф впервые посмотрел Тайре в глаза.

— Путеводную звезду выбрала? Не будь дурой, слушайся ее.

— Гиф, отведи нас под третий зубец Белого Гребня.

— Там нет выхода.

— Будет. Через год случится обвал.

— Так ты из будущего года пришел? И чего — мне тебя теперь целый год не ждать?

— Там видно будет. Почему не ждать? Мы же в одном времени сейчас, ты — и там, откуда мы пришли. Это только проход позже появится, так тебе туда и не надо. Главное, проведи нас от Хогги подальше.

— Ладно, факелы берите. Я ей фигуры покажу.

Они выдернули из колец, вбитых в стену, три факела, подожгли от светильника. Лесенка в пять ступеней, коридорчик, за ним — тьма. Гиф обогнал их на несколько шагов и вытянул руку вперед. Из глубины зала на них смотрел огромный череп в круглом плоском шлеме.

— Кто это?!

— Ты подойди, не бойся.

В огромных, изъеденных временем глазницах, выросли маленькие сталактиты; когда свет скользил по ним, казалось, что череп следит за Тайрой. Кривой провал на месте носа, даже зубы сохранились, только срослись от времени. Нижней челюсти не было. Тайра встала на цыпочки, провела пальцем по шлему. Влажный, холодный. Каменный.

— Кто это был?

— Никто. Это камень.

В это невозможно было поверить. Но ведь людей с головой в рост человека не бывает? А Гиф уже шел дальше, водя факелом по сторонам. Зал был полон людей… существ… духов? Из стены выступал сидящий гном. Нос грушей, нечесаная бородища висит между расставленных колен. Дальше несколько человек склонились над плоской, расколотой пополам плитой, напоминающей книгу. Они стояли полукругом, некоторые на коленях, некоторые — в полный рост.

— Мы зовем их Мудрецами.

— Кто сделал эти статуи?

— Вода. Время. Под ноги смотри.

Тайра чуть не соскользнула вниз. Факел озарил мутно-зеленое озерцо в углублении пола. Совершенно непрозрачное — может быть, там и по колено, но проверять не хотелось. На самом краю, приникнув мордой к воде, изогнулся дракон. На спине — острый гребень, одну лапу в озеро опустил. Разве что не дышал.

Эльф и гном были абсолютно спокойны, Тайра понимала, что видит только камни, но во что они превратятся, когда погаснет свет? Перед фигурой, напоминавшей девушку с отброшенными на спину волнистыми волосами, Гиф остановился. Она стояла на коленях, лицо с закрытыми глазами поднято к своду пещеры, слегка намеченные руки прижаты запястьями к груди. Частая капель падала с потолка прямо в ее раскрытые ладони. Гиф поднял с пола камешек и вложил ей в руку, струйка побежала в другом направлении. Так вот как это делается!

— Ее еще мой отец начал. Похожа на нее, да? — Гиф кивнул на Тайру.

— Как будто с нее ваял.

Тайра вгляделась в статую. Со стороны ее видят вот такой? В порывистом движении то ли мольбы, то ли клятвы?

— Гиф, здесь можно провести всю жизнь — но нам пора.

Гном молча заспешил из зала. Шли они быстро, но все-таки иногда останавливались, чтобы посмотреть на творения самой горы. Это не были произведения гномов, их, похоже, создали иные подземные духи.

— Тут вроде как садик.

Гиф осветил факелом боковой круглый зал. В центре стояла белая искрящаяся колонна сказочного дерева. Она упиралась в невидимый свод, с которого свисали длинные ветви сталактитов, изогнутые невидимым ветром. Тайре захотелось подойти поближе, но пол был покрыт зарослями острой каменной травы.

— А это у нас фонарь.

На первый взгляд — ничего особенного, квадратная глыба ростом с Тайру. Но сбоку в ней была овальная ниша, заполненная сверкающими кристаллами. Пламя факела отразилось в них, рассыпалось на алые, желтые, белые огоньки.

— Дальше уж вы сами, — буркнул гном, — я сквозь время не ходок. Через стену — еще куда ни шло, да и то уж почти разучился.

Тайра вдруг почувствовала, как же ему не хочется оставаться одному среди всех этих чудес и сокровищ. Даже показать их некому.

— Пока, Гиф. До встречи.

— Спасибо за всю эту красоту!

Разумеется, он не ответил. Взял и исчез — кажется, все-таки прошел сквозь стену.

Шмель проводил глазами хозяйку и принялся рыть себе под кустом лежбище. Зря она полезла с этим эльфом в опасную дыру, оттуда пахло холодом и смертью. Эльфам вообще не стоит доверять — то их видно, то нет, люди их почти никогда не замечают. Он-то часто встречал их в ущелье, рычал, Джану показывал — а хозяин смотрит мимо и ругается, что напрасно шум поднял. Сколько раз они ему охоту портили… Найдет он зайца, или дикого петуха с хвостом, которого люди фазаном зовут — а тут эльф… Особенно Районси вредничала, поставит прозрачную стенку перед дичью — и все, не догнать. Бегаешь вдоль нее, лаешь, а прохода-то и нет. Сама не ест и другим не дает. Этот эльфийский детеныш хоть и пахнет человеком, а все равно прямо в голову залазит и команды там дает. Зря хозяйка с ним пошла, зря…

Ура, они уже обратно возвращаются! Шмель вскочил и залаял, чтоб им веселее через нору лезлось. Когда они появились, он носу своему не поверил: как так может быть — только исчезли, и тут же вернулись, но уже замученные, грязные, пропахшие каким-то вонючим пещерным человечком, да еще голодные, как будто целый день под землей проползали.

— Дождался нас, умница?

Ну, не больно-то долго ждать пришлось, даже ямку вырыть себе не успел…

Шмель внимательно обнюхивал измазанную в глине юбку Тайры. Фыркал, скалился, ворчал. Потом повернул морду к лазу, пристально вгляделся, по-волчьи вскинул морду и завыл, тревожно и зло.

— Он предупреждает меня о чем-то.

— Да, — тихо сказал эльф, — Хогга взяла твой след. Пока ты со мной, она ничего тебе не сделает, а потом постарайся побыстрее уехать от гор.

Спускаясь с вершины, Тайра все время вертела головой по сторонам — хотела уловить момент, когда они будут проходить из будущего в настоящее. Рванул ветер, смешанный с водяной пылью. Обернувшись назад, она увидела, что над скалистым гребнем висят грозовые тучи и хлещет ливень, огромный пласт породы беззвучно сползает вниз. Тяжкий удар колеблет землю, спотыкаются кони. Но на следующем повороте над вершиной снова голубело бледное осеннее небо. Теперь она была более внимательна, замечала, что по пути меняются не только времена года, но и освещение, и погода — но все как-то бегло, неопределенно. Как будто во сне.

Возле висячего моста эльф остановился. Здесь было раннее туманное утро — наверное, того же самого дня. Словно и не было путешествия в пещеру.

— Слезай, можешь в речке одежду почистить, а я пока костер разведу.

Тайра спустилась вниз сквозь укутанные мхом заросли самшита. Ручей был таким прозрачным, что только по дрожащему блеску отражений и поймешь, где между камнями вода течет. Мелкий, курице по колено, но обжигающе холодный. Даже Шмель чуть-чуть полакал и улегся подальше от мокрого песка. Пока Тайра отмывала ботинки и кое-как приводила в порядок плащ, руки покраснели и опухли. Так что костерок пришелся кстати.

— Тайра, дай-ка твою карту посмотреть.

— Она в сумке, на седле, — ей не хотелось отходить от огня.

Эльф развернул свиток и кивнул:

— Копия. Я так и думал, — и с этими словами он сунул карту в огонь.

— Отдай сейчас же!

Но пламя мгновенно охватило пергамент, и не успела Тайра нагнуться за ним — в огне уже корчился черный догорающий лоскуток кожи.

— Мне ее человек перед смертью подарил, просил сберечь. Как ты мог?!

— Она была нужна, чтобы попасть в пещеру — ты и попала. Десятки людей без раздумий убьют тебя за эту штуку, причем совершенно бесполезную. Через главный вход в пещеру больше нет пути, его светлость колдун там столько заклятий навертел — войско остановить можно. А того прохода, где мы лазили, пока еще нет. Обвал-то через год будет, точнее — через одиннадцать месяцев. Я тебя сам проведу, когда понадобится.

— А как я тебя найду?

— Дай-ка свой талисман…

— Чтоб ты и его тоже сжег?

— Он не горит, и он твой навсегда.

Эльф дунул на костер, и он с шипением погас, как будто на него вылили ведро воды. Потом полез к себе за ворот и вытащил точно такой же шарик, как у Тайры. Она даже ойкнула.

— Ну да, я тоже Звезду Радости в пещере когда-то выбрал. А что такого?

— Еще меня за это ребенком обозвал.

— Так я и не говорю, что взрослый. Вот, смотри, — он соединил вместе два талисмана, и они вспыхнули ярким синим светом, — теперь они связаны, ты сможешь позвать меня на помощь, если что. Просто потрешь свой шарик, и назовешь меня по имени. Но заряда хватит только на три раза, так что зря не трать.

— Ты же не сказал мне, как тебя зовут.

— Эрвин. Только не говори никому — если мой колдун узнает, слишком много власти надо мной получит. Тебе пора, садись на коня, я чуть-чуть провожу.

Он взял Маяка под уздцы и перевел через мост. На том берегу осталась заброшенная дорога, лестница, где они встретились. Вчера? Или только что? Солнце поднялось выше, остатки тающего тумана клубились в косых лучах. Вскрикивали просыпающиеся птицы.

— Запомни, это ущелье ведет в княжество Наррат. Тебе пока туда не надо, ты же к дяде собираешься. В Гарсин можно попасть через Ашеру: от старой крепости есть дорога к вашей долине, а лучше спустись вдоль речки, в предгорьях свернешь налево и окажешься в Кадаре. Так ближе и удобнее.

— Через Ашеру поеду. А ты откуда знаешь, куда я собираюсь?

— Ну… Честно говоря, пока мы ехали — прошлое твое чуть-чуть посмотрел.

— Без разрешения? Это свинство!

— Так я же для дела, раз ты в пещере была, ты с ней теперь связана. А там — Ключи. Не сумею тебе объяснить, чтоб ты поняла, но твоя судьба — это очень важно, мне иногда придется тебе помогать.

— Ты, значит, и будущее мое подглядывал? Тогда уж и мне расскажи.

— Так нет его, точного будущего. Ну, скажу я тебе, к примеру, что ты на корабле поплывешь, а ты из вредности никогда и близко к морю подходить не станешь. И будущее изменится. Это про дерево можно точно сказать, когда оно упадет, потому что от него самого это почти не зависит. Да и то — одно солнцу и дождю радуется, и этим жизнь себе продлевает, а другое не простит, что ему ветку красивую сломали, и зачахнет прежде времени. А уж люди-то…

— Ну хоть приблизительно.

— Про тебя — невозможно. У тебя больше путей, чем на дереве листьев, и все разные, — Эрвин к чему-то прислушался, — все, хозяин меня зовет, я бежать к нему должен.

И исчез. Маяк покосился туда, где только что был эльф, и с облегчением перешел на рысь.

— Врун, — грустно сказала Тайра в пустоту. Понятно же — от расспросов сбежал. А она теперь опять одна.

Глава 5. Вышивка гладью

Город Гарсин сразил Тайру шумом, величиной и запутанностью устройства. Как можно среди всех этих кривых улочек найти нужный ей дом? Звездочка в шарике безмятежно искрилась серебром. Если это ответ, то как его понять? Прохожие отворачивались, бормотали что-то неразборчивое — горская девица на забрызганном грязью коне не вызывала у них доверия. Кажется, женщины здесь вообще не ездили верхом. Но купца, наверное, должны знать на рынке. Какой-то оборванец вызвался показать ей дорогу за серебряную монетку, и тут же принялся восхвалять некий исключительно подходящий для молодой госпожи дом под названием «Три Кружки», куда он может отвести госпожу за дополнительную плату. Тайра безучастно ответила, что ей не нужен дом «Три Кружки», ей нужен дом купца Джакоба Кариса.

–Так что же вы сразу не сказали, миледи? Я знаю купца Джакоба, еще одна монетка — и я отведу вас прямо к нему домой!

Потер монетку грязными пальцами, облизал, снова потер — и царственным жестом указал на высокое крылечко углового дома, возле которого они и беседовали. Три раза торжественно постучал медным молоточком по двери и шмыгнул в проулок.

На пороге показался молодой дородный парень.

— Хозяев нету, и подавать не велено, — процедил он сквозь зубы, наметанным глазом верного слуги распознав в грязной измученной девице беженку, от которой хозяевам только беспокойство будет.

— Я — Тайра Карис, дочь Джана, брата господина Джакоба Кариса. Если не доложишь — дядя тебя вышвырнет из дома!

— Ну, увидим сейчас, кого тут вышвырнут, — пробурчал Ганс, но все-таки пошел докладывать: вовремя вспомнил, что у господ есть какие-то бедные родственники в горах.

— Силы Небесные, Тайра! Что-то случилось? — Джакоб обнял племянницу и торопливо увел ее в дом, бросив через плечо: — «Коня распряги и покорми собаку».

Но Шмель уже просочился в гостиную и спрятался под столом.

— Отца убили, — и эти слова прорвали плотину. Взахлеб, на полу-крике, она вываливала на окаменевшего Джакоба подробности той ночи.

И только дойдя до похорон и отъезда из Ашеры, она осеклась. Про пещеру и эльфа она рассказывать не будет. И про солдата в хлеву не надо было.

— Я не знаю, что мне теперь делать. Наверное, мне лучше уехать куда-нибудь.

Джакоб молчал, тяжело облокотившись о стол. Он всегда выглядел моложе Джана, несмотря на полноватость и залысины — на его гладком розовом лице почти не было морщин. А сейчас казался стариком.

— Джакоб, девочке нужно вымыться и переодеться, — за спиной Тайры стояла тетя Чанта с младенцем на руках. Еще двое детей цеплялись за цветастый подол, а чуть позади с изумлением глазела на Тайру старшая дочка, хорошенькая, как принцесса с картинки. Когда они появились и что успели услышать?

— Спасибо, госпожа Чанта, но мне надо ехать дальше.

— Куда ты собралась в таком виде? Тебе надо привести себя в порядок, идем со мной.

Чанте никто не умел перечить. Она была родом из кочевого племени, величественная, с прекрасным непроницаемым лицом статуи. Как можно спорить со статуей? Ее появление вернуло жизнь и силы Джакобу, он встал перед Тайрой и внушительно произнес слова, которые обязан был — но очень боялся — сказать:

— Тайра, ты останешься жить у нас. Теперь это твой дом.

***

Весенние яркие лучи падали сквозь цветные стекла в светелку, заваленную пестрым хламом. Стол, кресла и камин были погребены под корзинами с нитками, разноцветными рулонами тканей, старательно срисованными образцами узоров. На все это великолепие падали пурпурные и изумрудные ромбы света, превращая мастерскую в подобие волшебного замка. Ближе к окну стояли длинные пяльцы с растянутым на них широким отрезом темно-синего шелка, на котором с каждым днем все пышнее расцветала гирлянда из цветов и крылатых младенцев. Тайра и Миррит вкладывали душу в каждый стежок: это был их первый серьезный заказ — покрывало предназначалось для алтаря в Карентском соборе

— Ой, эта роза у тебя получилась вообще как живая… А у меня листья как-то теряются на синем, может, золотом их обвести? — Миррит приложила к краю листика блестящую ниточку.

Оригинал стоял перед пяльцами на низеньком столике — роскошная роза в белом фаянсовом кувшине. Это была первая и пока единственная роза из оранжереи, сначала она служила моделью для бутонов, потом для полураспустившихся цветов, а теперь ее изобразили в полной красе.

Тайра задумчиво потрогала листочек и заменила нитку на бледно-бирюзовую.

— Так лучше. Золотыми пусть будут кайма и крылышки у твоих херувимов.

— Правда, так красивее, как будто отблеск неба на листьях. Как это у тебя так выходит?

— Мама любила цветы вышивать, когда она умерла, я все ее работы по многу раз копировала. Зато у тебя младенцы чудесные.

По углам покрывала уже порхала пара пухлых крылатых созданий с невозможно обаятельными улыбками.

— А ты тоже попробуй, у тебя еще лучше получится.

— Вряд ли. Я же никогда таких не видела. В Ашере совсем другие дети — смуглые, худые. И серьезные.

— Оой… Бедные. А я вот о таком мечтаю, — Миррит погладила крошечную ручку своего творения.

— У тебя их много будет, точно таких же. Что-то устала я, душно здесь… — Тайра подошла к окну. Все тоже самое — кирпичная стена да чья-то серая черепичная крыша, хоть бы голуби на нее прилетели, что ли…

— Как там дорожка, просохла?

— По ней плавать можно.

С высоты второго этажа садик казался игрушечным. Каменная скамья между двумя вечнозелеными кустиками, фонтанчик без воды да голые клумбы с остатками прошлогодних растений. Высокие стены не пускали туда весну. Пара фруктовых деревьев выглядела совсем безжизненно, только на солнечной стороне из земли лезли какие-то мясистые желтые ростки. Зато, если встать на подоконник, то справа, между островерхими крышами и башенками труб можно увидеть далекие горы. Тайра не знала их имен, они были совсем чужими, но над ними возвышалась белая скошенная пирамида Ар-Гарана. Отец рассказывал, что на его вершине живет великий дух Отташ, хозяин всей горной страны. Впрочем, Джан не верил в духов, он верил в Единого.

— Миррит, давай окно откроем?

— А холодно не будет?

— Смотри, солнце какое! — Тайра распахнула высокие створки. Шмель тут же вскочил рядом и принялся облаивать воображаемую кошку. За зиму он избавился от репейников и колтунов и сверкал яркой черно-белой шубкой. Привык жить в тепле и спать на ковре, но отчаянно скучал.

Мартовский резкий ветерок ворвался в комнату, парусом поднимал шторы, трепал пламя в камине, а Тайра все стояла в проеме окна, над садиком, над стеной, запрокинув к светлому голубому небу закрытые глаза.

Зачем смотреть на горы — там у нее никого не осталось. Только Зелла, велевшая ей уехать и не возвращаться, да Марис, которого, наверное, уже женили. И могилы родителей.

Тайра так и не навестила их могилы, хотя именно ради этого решила возвращаться через Ашеру. Она подгадала время, чтобы пробраться мимо деревни глубокой ночью — на случай, если солдаты не ушли. Шагом ехала по берегу Таны, туго замотав тряпочкой пасть Шмелю. Слева, над обрывом, был ее дом. Неделю назад они с отцом в нем жили. Земля и кусты до сих пор воняли гарью, так сильно, будто пожар был вчера. Тайра закашлялась, попыталась зажать себе рот краем плаща, стала задыхаться. В памяти замелькали яркие картинки: горящая крыша, тело отца, бегущие овцы, дым, Хмурый, огонь, снова дым. Надсадный кашель рвал горло, и ничего с ним сделать было нельзя. А в Ашере забрехали собаки. Это было бы не страшно — ни один хозяин среди ночи дальше ворот не выйдет, да вот солдаты… И точно, наверху зазвучали голоса. Тайра послала Маяка в галоп — прятаться уже поздно, надо удирать. На мосту ей послышалось ржание со стороны деревни, и она гнала бедного коня, пока Ашера и святая гора, на которой покоился Джан, не остались далеко позади.

Потом был мутный рассвет, обещавший ненастье. К середине дня поднялся ветер. Облака то проносились над самой головой, то сползали в ущелье, заволакивая путь серыми промозглыми клочьями. Временами даже ушей Маяка не было видно. Внизу ревела разбухшая Тана — видно, где-то в горах лил дождь. Под вечер Тайра добралась до селения, в котором думала переночевать. Там часто останавливались беженцы на пути в Салем, и хозяева пускали постояльцев без расспросов. Постояла, посмотрела на гостеприимно светящиеся окошки — и тронула коня. В каждом дворе ей чудились солдаты.

Вскоре пошел снег. Тайра понимала, что метель надо переждать в каком-нибудь укрытии, но не было сил его искать. Маяк шел шагом, осторожно ставя копыта на почти невидимую дорогу, а Тайра опустила капюшон на лицо и попросту уснула, уткнувшись в голову Шмеля. Он же и разбудил ее, когда она начала падать с лошади — гавкнул и вцепился в плащ.

В разрывах облаков то показывалась, то исчезала луна, высвечивая яркую белую дорогу и припорошенные снегом склоны. Метель кончилась, хотя ветер еще кружил вихри поземки. Сколько же она спала? Похоже, они уже в предгорьях. Место показалось знакомым. Дорога шла по самому берегу широко разливавшейся здесь Таны. На той стороне над невысоким обрывом чернел холм из камней. Если приглядеться — можно увидеть темный круг над его вершиной, отсюда он казался крохотным, как обручальное колечко. Мамина могила. Летом они с отцом добирались к ней через брод, даже ноги не замочили — перебежали по плоским камням. Сейчас их скрывал бурлящий поток воды.

Тайра слезла на землю, попыталась разглядеть опору понадежнее. Перепрыгнула на ближайший валун. Верхушка следующего еле виднелась в кипящей пене. Впереди река с грохотом несла крупные булыжники. Утонуть на том же месте, где нашли мать? Ну, что ж… Но ей не дали сделать ни шагу. Шмель уже давно заходился лаем, а тут собрался с духом и прыгнул к Тайре. Поскользнулся на мокром, чуть не сорвался в воду. Маяк испуганно заржал, тоже сунулся к реке.

Не могла она их погубить. Значит, не суждено ей попрощаться с родителями. Хотя, может быть, мама и отсюда услышит? Она вернулась на берег и, глядя на смутный силуэт круга, крикнула:

— Мама, я здесь! Я очень скучаю без тебя! Скажи отцу, что я еду к дяде Джакобу — и еще скажи ему, что я его очень люблю!

Ее голос терялся в реве реки. Она замолчала. Глядела на недоступный холмик, что-то шептала и думала, что сходит с ума. А потом почувствовала руку отца на своем плече. И еще кто-то — но это была не мама — погладил ее по волосам. Она знала, что никого не увидит, если обернется, и неподвижно стояла, стараясь продлить последнюю встречу.

— Закрой окно, простудишься же!

Тайра заперла створки на крючок, и спрыгнула на пол. Ее трясло, она отвыкла от свежего воздуха. Миррит почти силой усадила подружку перед камином, закутала в шаль и прижалась к ее плечу.

— Не понимаю, зачем тебя держат взаперти! Ну, убил твой отец пару солдат, так они же сами на вас напали! И он все равно умер, ты-то им на что сдалась?

— Я ведь тоже убила солдата. Отрезала ему голову, серпом.

— Охх, — Миррит в ужасе зажала рот рукой.

— Я не хотела. Мне надо было выпустить животных, иначе они сгорели бы в хлеву. А он пошел искать меня. Было темно, может, солдаты и не поняли, кто это сделал.

Миррит робко покосилась на подружку, боясь увидеть в ней убийцу с окровавленным серпом в руках — но встретила только привычный спокойный взгляд. А что бы она сама сделала на месте Тайры? Наверное, умерла бы от страха. Или тоже стала бы защищаться?

— Ты почти полгода взаперти, ужас.

Ужасом это было в самом начале. Тайра просилась ухаживать за животными и готовить, но ей не разрешили, для этого в доме были другие люди. Позволялось разве что дать Маяку и хозяйским коням по яблоку, да по носу погладить. Дядя Джакоб целыми днями сидел в лавке или уезжал куда-то, Чанта занималась хозяйством и детьми, вышколенные слуги держали дистанцию. Оставалось выгуливать Шмеля в саду и читать. В садике — тридцать шагов в длину — шел то дождь, то снег. Через две недели Тайра впервые в жизни заболела.

И вот тогда Чанта придумала, чтобы Миррит учила кузину ракайскому языку. В доме все, к счастью, говорили на кадарском, Тайра по крайней мере понимала, о чем идет речь, хотя и пугала детей своим чудовищным горским диалектом. В Гарсине же образованные горожане все больше переходили на ракайский, кадарский теперь считался уделом простонародья. Ненавидели ракайцев, но…

Зачем Тайре изучать этот язык, если ее за порог не выпускали, она не знала. Миррит казалась ей высокомерной, уроки — чудовищно скучными. Но однажды Миррит предложила скрасить ненавистный ракайский рукоделием, и они обнаружили, что обе равно зачарованы волшебным миром радужных красок и фантастических образов. Потом, когда девочки выяснили, что Тайра считала Миррит надменной городской барышней, презирающей чумазую деревенщину, а Миррит видела в Тайре отважную всадницу, не замечающую домашнюю глупышку, они очень смеялись.

— Через месяц отец вернется из Ликейи, и ты наконец-то получишь свободу. Жалко, что он решил найти тебе жениха в Омейне, это так далеко от нас. Хотя он говорил, что это красивый приморский город, туда приходят корабли из всех стран. Послушай, а давай я попрошу папу, чтобы он и мне подыскал мужа в Омейне? Тогда нам не придется расставаться.

— Миррит… Я не поеду в Ликейю. Я не хочу выходить замуж за чужеземного купца, которого ни разу в жизни не видела.

— Но так ведь всегда бывает! Мы же не можем бегать по улицам и искать себе женихов. Я уверена, что отец найдет для тебя самого лучшего, и ты его будешь очень любить.

— Это будет выбор Джакоба, а не мой. Я не могу любить по чужому приказу.

— Но что же ты будешь делать? Сама ведь говорила, что твой Марис, скорей всего, тебя забыл.

— Не знаю… Уеду куда-нибудь, чтобы не подвергать твоих родителей опасности. Не могут же они меня вечно прятать, а замуж за дядиного купца я не пойду.

Дверь распахнулась. На пороге с каменным лицом стояла Чанта.

— Тайра, я хочу поговорить с тобой.

Тайра вскочила, заливаясь краской стыда и гнева. Неужто гордая кочевница Чанта подслушивала под дверью, как жалкая служанка?

Чанта почему-то повела ее не к себе, а в кабинет Джакоба и закрыла дверь на задвижку. Тайра сидела с очень прямой спиной и опущенными глазами, ожидая, когда можно будет произнести рвущиеся с языка слова: — «Госпожа Чанта, вы мне не мать, а Джакоб — не отец. Вы не можете распоряжаться мной, как собственностью. Я верну вам все, что вы потратили на меня за эту зиму».

А Чанта с жалостью рассматривала бледное напряженное лицо Тайры. Вот достанется кому-то эта горная кошка в жены — наплачется молодец. Зато, если сумеет приручить — что ж, вернее подруги на всем свете не найдет. И заговорила спокойно, даже весело, как о пустяках.

— Я должна рассказать тебе одну историю, раз уж ты решила жить по-своему. Джакоб твоих родителей со мной никогда не обсуждал. Думает, я не понимаю ничего, глухая да слепая. Боюсь, недоволен мною будет, сказочницей назовет. Но я считаю — ты имеешь право знать… Может быть, ты и правда заслуживаешь лучшей судьбы, чем он тебе предназначил.

Ты ведь слышала, что Джакоб меня из Дарнии привез? Моя семья там уже давно жила, отец когда-то в Дарнию коней на продажу гонял, а потом при них и остался — помощником королевского конюшего. Так что я выросла при дворце. Известное дело, слуги в господских делах разбираются получше хозяев, никакая новость незамеченной не проскользнет. А уж все, что Джакоба касается, я наизусть знала.

Он появился у нас восемнадцать лет назад, сопровождал знатную иностранку. Ее поселили в летней усадьбе старой королевы, там давно никто не жил. От столицы близко, но место уединенное, лес кругом. Девушку почти никто и не видел, кроме принца Альбина — он что ни день туда наведывался. А вот Джакоб к нам во дворец часто забегал по ее поручениям… — смуглые щеки Чанты зарделись, а в глазах вспыхнуло такое, что Тайра вдруг увидела перед собой не величественную госпожу Карис, а влюбленную девчонку с неукротимым нравом.

— В том году, когда Джакоб приехал, при кадарском дворе беда случилась — пропали без вести обе принцессы, про это каждая курица у нас знала. Почему девочки сбежали, тоже не было секретом: император Янгис к Лаэрте посватался, ему не отказывают, если хотят мира… А принцесса Лаэрта с детства была обручена с нашим Альбином. В общем, многие догадывались, что в лесном замке Лаэрта живет, даже о тайном браке поговаривали. Ну, это только сплетни…

Янгис тем временем над Кадаром лютовал, совсем страну разорил воинскими повинностями — мстил, что Лаэрта ему не досталась. А вот что дальше случилось — никто не знает. То ли до Янгиса слухи дошли, что его невеста в Дарнии скрывается, то ли у молодых неладно стало… Шесть лет взаперти сидеть, людей не видеть — только жених да дюжина слуг — так и умом тронуться можно. Но в один прекрасный день Лаэрта вернулась в Кадар, а вскоре отправилась в Ракайю и вышла за Янгиса. Уж своей волей, не своей, но теперь она — Ее Величество Императрица Ракайская.

Джакоб следом за своей госпожой на родину собрался, он хоть и остался без работы, но от кадарского двора ему было назначено содержание. Миррит тогда три года было, а Лумни еще не родился, легко было с места стронуться. Вот на содержание это, да на скопленное жалованье мы и набрали дарнийских тканей и другого товара, чтобы дело начать, Отец мой нам ничего не дал, он хотел, чтобы мы в Дарнии обосновались, а мы против воли его пошли.

Пока мы ехали из Дарнии в Кадар, Джакоб детство свое вспоминал, родителей умерших, брата младшего, Джана. Говорил, что весточку от него получил — брат тоже женился, и тоже дочка у него. Джакоб думал подзаработать, да забрать его из Ашеры, вместе поселиться. Только отчего-то не в Кадаре и не в Дарнии, а в Ликейе — объяснял, что страна приморская, торговая… Я-то позже догадалась, что к чему.

Ну а вышло совсем по-другому. Приехали мы в Карент, в гостинице остановились, а через два дня приходит мой Джакоб мрачнее тучи и купчую на дом показывает — но не в столице, а в Гарсине. У нас даже вещи не распакованы были, в тот же день и отправились. А в первую же ночь в новом доме Джана к нам привезли. Жена у него в реке утонула и руку он как-то потерял. Долго лежал, рана у него никак не заживала, хоть и лекарь хороший зашивал. Еле выходили — совсем не хотел парень жить.

А теперь о другой принцессе… это, конечно, мои догадки, только даже если они неправильные, дай слово, что будешь молчать о них.

— Да, конечно. Ты хочешь сказать, что моя мама была этой второй кадарской принцессой? — улыбка Тайры выглядела очень скептически, но голос неожиданно охрип.

— Откуда мне знать? Суди сама. Оба брата, Джан и Джакоб, служили стражниками в Каренте, при королевском дворе. Вряд ли в побеге принцесс участвовал один Джакоб. И куда он дел вторую девушку? А Джан в то же лето привез в Ашеру красавицу-жену неизвестно откуда, но уж очень непростую. Вторая принцесса, Литания, объявилась в Гарсине одновременно с Лаэртой, якобы они обе шесть лет жили в каком-то горном монастыре. Как раз тогда у Джана жена утонула, да тела ее никто не видал.

— Мою маму звали Лита… Как объявилась? Она что, жива?!

— Литания? Жива, конечно. Она же наша королева. Принц Альбин приехал в Кадар проститься с Лаэртой, познакомился с Литанией и через три месяца сыграли свадьбу.

— Как это? Ему было все равно, что одна сестра, что другая? И маме — тоже? Что мой отец, что этот ваш Альбин?

— Ну, Альбина понять легко — я сама Лаэрту не видела, но говорят, что сестры очень похожи. А Литания… Ее, мне кажется, заставили. У кадарского престола не было наследников, не заключи она брак с принцем — наше королевство стало бы вотчиной Янгиса.

— А ты видела королеву Литанию? Как она выглядит?

— Глаза голубые и волосы посветлее, а так — ты очень на нее похожа. Даже слишком. Думаю, поэтому Джакоб и не выпускает тебя из дома. Кому твой ракайский солдат сдался? Тоже, великая потеря…

— Не верю. Не могла мама за двенадцать лет ни разу не дать о себе знать. Она же…

— У королевы Кадара не может быть незаконной дочери от пастуха, ты это понимаешь?

— Я незаконная? А Альбина этого не смутило, что у его жены муж живой и дочка-пастушка? Это он отрубил руку моему отцу?

— Чтобы принц дрался на мечах с пастухом — ты себе это представляешь? Скорей всего, он ничего не знает ни о тебе, ни о Джане, Он еще в Дарнии был, когда Литания вернулась во дворец.

— И мама ничего ему не сказала? Что она замужем? Я не хочу так думать о ней.

— Ну что же, так, может быть, и лучше. Наверное, я и правда сказочница, слишком привыкла жить среди дворцовых секретов. Забудь. А за купца из Ликейи тебя никто насильно выдавать не станет. Не хочешь замуж — живи с нами. Все еще о том мальчике из Ашеры думаешь?

— Не знаю… Но если ты права — то мне не хочется подводить дядю Джакоба. Узнают, что у него живет незаконная дочка королевы, выйдет государственный скандал какой-нибудь…

— Да вряд ли эта история имеет такое уж значение, столько лет прошло, и что тут докажешь? Мало ли кто на кого похож. Просто Джакоб — человек осторожный и ответственный. Послушай, а ты помнишь свою маму? Могла бы ее узнать? Она не слишком изменилась за эти годы.

— У тебя есть ее портрет?

— Нет, конечно. Но ты можешь увидеть ее своими глазами. Через две недели будет день святого Велетия, в этот день в Гарсине в соборе Единого Милосердного совершается богослужение, потом будет праздничная процессия. Королевская семья всегда участвует и в том, и в другом торжестве. Люди съедутся со всего Кадара, так что в толпе тебя никто не заметит. Можешь к нашим соседям присоединиться, они тоже едут в Карент. Посмотришь на Литанию, вдруг и правда вспомнишь? А неровен час — и у нее сердце дрогнет, признает родную кровь.

Вот в это Тайра совсем не могла поверить. Двенадцать лет дочку не вспоминала — и вдруг вспомнит? До самого отъезда она почти не спала, раздираемая надеждой, обидой и совсем забытой детской тоской.

Глава 6. Семейные хроники

Они выехали до рассвета, но все равно опаздывали. Чем ближе к столице, тем медленнее становилось движение на дороге. На каждом перекрестке конные и пешие паломники, крестьянские повозки и скот вливались в общий поток, и пеший путник двигался быстрее еле ползущих упряжек. Увидев затор перед городскими воротами, Тайра соскочила с повозки и крикнула:

— Я буду ждать вас в храме!

Заблудиться было невозможно: все шли в одну сторону. Повозки пропускали в ворота по одной — стражники бегло осматривали каждую и собирали пошлину, а ручеек конных и пеших беспрепятственно тек мимо, и вскоре Тайра оказалась внутри городских стен. Сразу за воротами вдоль обочины тянулись ряды крикливых лоточников, проголодавшиеся путники кидались на ароматную снедь, как воро́ны на добычу. С длинного воза торговали деревянными чурками с продетыми сквозь отверстия веревками, вокруг толкалась оживленная толпа. Тайре стало любопытно — зачем люди их покупают. Оказалось, их привязывали к подошвам ботинок, получалось что-то вроде сабо, в которых на скотном дворе работают. Тайра без раздумий выложила серебряную монетку за пару — ей страшно надоело пробираться между кучами навоза с высоко приподнятой юбкой. С непривычки чуть не упала, но все равно радовалась приобретению: теперь можно было смотреть вокруг, а не только под ноги.

Хотя ничего примечательного видно не было — точно такие же двухэтажные домики, как у них в Гарсине, и человеческая шумная река, влекущая растерянную Тайру неизвестно куда. Каждый старался хоть на шаг, да обогнать соседа, временами какой-нибудь дюжий молодец рассекал плавно текущий поток, небрежно распихивая людей и не обращая внимания на несущиеся вслед проклятия. Среди пеших ехали и всадники, кто шагом, а кто и рысью, от них тоже приходилось вовремя уворачиваться. Тайра решила взяться за чье-нибудь стремя, чтобы не попасть под копыта. Уже примерилась к гнедой лошадке, едущей совсем близко, но ее опередили — за стремя ухватилась старческая рука. Всадник обернулся и хлестнул непрошеного попутчика кнутом по лицу. Тайру передернуло, как будто удар достался ей самой.

Ее вынесло в торговые ряды, здесь толчея была еще сильнее, похоже, никто не торопился на богослужение — ярмарка и была целью течения, в которое попала Тайра.

— Как пройти к собору Единого Милосердного? — спросила она у мясника, не слишком занятого покупателями.

— Да вот же он, на площади, — он кивнул через плечо, — телятинки-то возьми, красавица — свежая, нежная, во рту тает, прямо как ты сама.

За его спиной висели освежеванные туши, но Тайра поняла, куда идти, и пролезла в щель между прилавками. Между навесами открылось огромное пространство, заполненное людьми, а над ним царил построенный на возвышении храм. Ничего прекраснее Тайра не видела, даже в книгах.

Карентский собор считался одним из самых древних храмов Единого, его начали возводить через сто лет после смерти пророка, а закончили три века назад. Центральную круглую часть с тремя апсидами по трем сторонам света венчала огромная полусфера серебристого купола, высокий портал входа обрамляли два каменных дерева, соединенные пышными кронами. Храм был облицован цветным мрамором и окаймлен тремя широкими рядами белоснежных рельефов, на которых сплетались в бесконечный, нигде не повторяющийся узор люди, животные и растения. Время пригасило серой патиной первоначальную яркость красок, теперь храм выглядел строже и сдержанней, но это только усиливало ощущение его величия.

На площади было намного свободнее, чем на ярмарке, никто никуда не спешил, и Тайра стала осторожно пробираться к вратам собора. Возле лестницы толпа стала гуще. На широких каменных ступенях стояли, сидели, лежали десятки, а, может, и сотни нищих. Их изувеченные тела, гнойные раны, белые слепые глаза, исходящий от них смрад были ужасны, но самое отвратительное — все они пытались пробиться повыше, вцеплялись друг другу в волосы и одежду, сталкивая более слабых с лестницы. Десяток стражников раскидывал их древками алебард, освобождая проход к вратам, но они лезли и лезли наверх, то грязно ругаясь, то призывая помощь Единого Милосердного и святого Велетия.

Как странно, подумала Тайра. Пожилой пророк приплыл на корабле откуда-то с востока, никто точно не знал, откуда именно. Путешествовал на ослике в сопровождении трех десятков учеников и учил совсем простым вещам — что весь наш мир и все другие миры, видимые и невидимые, созданы Единым Богом, и Он бережет и любит свое творение. И людям, если они хотят быть счастливыми, нужно поступать точно так же. Ведь каждый встречный — твой брат, а если он зол и безумен, то за него должно быть горько, как за больного ребенка. Говорят, от всех, кто принял его учение, исходил свет радости, и передавался другим.

А потом его нашли задушенным, это сделали языческие жрецы. Велетий никогда не отрицал существования богов и духов: в те времена, когда многие слышали голоса бессмертных и знали их по именам, это было бы глупо. Но он говорил: придя во дворец к королю, не падают в ноги кухаркам и трубочистам. Многие жрецы предпочли служить Королю. Остальные, глядя на редеющие ряды паствы, чувствовали себя обокраденными нищим проходимцем с Востока. Смерть пророка ничего не изменила — его учение распространялось со скоростью наступающей весны.

И вот во славу Единого Милосердного возведен великий храм. И на его ступенях нищие грызутся за подаяние, а стражники избивают дерущихся.

В собор невозможно было попасть, да если и пробиться — все равно ничего, кроме чужих спин, не увидишь. Может быть, с шествием повезет, если времени не терять. Тайра огляделась, пытаясь понять, куда может пойти многолюдная процессия — и увидела идущую от площади прямую и широкую улицу. В ее конце сиял залитый солнцем замок с красной черепичной кровлей. Тайра вытащила из-за пазухи вышивку, чтобы сравнить поточнее, хотя и так уже поняла — замок тот самый. Четырехгранная высокая крыша, круглые башни по бокам, даже флюгера те же — в виде оперенных стрел. Чтобы по памяти так точно вышить все подробности, надо было часто его видеть. Значит, мама действительно…

Едва вступив на мостовую, Тайра поняла, что не ошиблась. Дома были украшены флагами, с подоконников свисали разноцветные полотнища и цветочные гирлянды, на балконах и в открытых окнах теснились состоятельные горожане — оживленные, улыбающиеся в предвкушении зрелища.

По обочинам толпился люд попроще, можно было встать среди них. Но какой-нибудь дылда в последний миг обязательно загородит процессию, и Тайра побежала вверх по улице. Все крылечки были заняты, только в самом конце нашлась высокая ступенька у входа в запертую лавку, которую присмотрели двое босоногих мальчишек. Тайра втиснулась третьей. Мальчишки начали было возмущаться, но две медные монетки сделали их любезными и предупредительными. Они встали по бокам Тайры и рыцарски оберегали ее от других претендентов на удобное место. Впрочем, от кошелька вскоре остался аккуратно обрезанный шнурок.

Народ прибывал, вдоль стен выстраивались плотные ряды. Одетая в темное, неприглядная беднота на мостовой и нарядные, улыбающиеся горожане в окнах казались существами разных пород, но нетерпение было общим — все головы поворачивались влево, откуда ожидалось шествие.

В шуме галдящей толпы стал слышен далекий ритмичный стук, он нарастал с каждой минутой. Люди вставали на цыпочки, чтобы увидеть начало процессии. Проскакали всадники, расчищая дорогу от зевак, на тайрину ступеньку втиснулась еще пара человек. Сквозь приближающийся грохот барабанов уже различались звуки духовых инструментов и пение сильных мужских голосов. Пробежали дети с корзинами цветов, забросали грязную мостовую пестрым благоухающим ковром. Первыми на цветочный ковер вступили музыканты: барабанщики, горнисты, флейтисты, они слаженно играли какую-то совсем простую мелодию, но их было слишком много, и оглушительная музыка сливалась в неразборчивый рев. Только когда они сменились колонной певцов, Тайра поняла, что оркестр исполнял славословие Единому.

Ее стали толкать со всех сторон — соседи по ступеньке размашисто осеняли себя кругом. Следом за певчими двенадцать могучих мужей несли носилки с позолоченной статуей святого Велетия. Она была сделана чрезвычайно искусно: блистающее неподшитое рубище пророка украшали изящно разбросанные заплатки, подол окаймляла неровная бахрома из тонкой золотой проволоки, на сверкающей веревке, которой был препоясан Велетий, различалось каждое волокно. Глаза святого молитвенно подняты к небу, на устах — улыбка, в руках — преломленная лепешка.

Тайра когда-то читала Книгу Милосердия — сборник речений св. Велетия. Может, и не слишком внимательно, но все-таки помнила, что пророк принимал от дарителей только хлеб, да и тем делился с нищими. К монетам он не прикасался — жестом показывал, кому из бедняков отдать приношение. Ненавистное золото настигло его после смерти.

За статуей следовали верховные жрецы в белоснежных шелковых одеяниях. Они не пели, шли с опущенными глазами, наверное, молились. За ними — жрецы низших рангов, в парчовых одеждах различных, в зависимости от статуса, цветов. И снова певчие и музыканты. Толпа, по мере приближения статуи, затихала, многие подпевали:"О Единый, Всемогущий, ниспошли нам благодать, озари нас светом истины"… Тайра молчала, у нее была своя просьба.

— Слава королю! — нестройный крик приближался, заглушал музыку. Но ничего не было видно, мимо Тайры проезжали рыцари в тяжелых латах, у каждого в руке копье с ярким знаменем.

— Слава королю! — орали уже совсем рядом с Тайрой. Из окон на спины коней полетели цветы.

Он медленно ехал на высоком белом жеребце посередине дороги, два рыцаря по бокам держались чуть позади, так что каждый мог вдоволь насмотреться на своего повелителя. Король Альбин был похож на всех королей, которых Тайра видела в книгах. Алый плащ с черным сверкающим мехом спускался с крупа коня, золотой обруч сиял над каштановыми с проседью длинными волосами, выражение лица было гордым и одновременно милостивым. «Хорош», — неприязненно подумала Тайра, — «неужели мама оставила нас с отцом ради этой красивой картинки?»

Безумные вопли ненадолго стихли, мимо снова проезжали рыцари со знаменами, а со стороны площади уже понеслось:

— Слава королеве!

Тайра вытянулась в струнку. Королеву Литанию несли на паланкине под легким шелковым балдахином, на ее коленях сидел маленький мальчик и махал толпе обеими руками. Она рассеянно улыбалась и слегка кивала направо и налево. Когда носилки приблизились, Литания отвернулась и стала беседовать с рыцарем, ехавшим по другую сторону. Но Тайра успела увидеть — под драгоценным венцом с жемчужными подвесками было мамино лицо. Старше, чем она помнила, и кожа нежная и светлая, без загара, но так и должно было быть. Тайра выхватила из-за пазухи вышивку с замком и птицами, обеими руками подняла ее над головой и завопила изо всех сил:

— Слава королеве Литании!

Королева обернулась на дикий крик, скользнула взглядом по девушке с вышитой тряпочкой и снова заговорила с рыцарем. Носилки проплыли мимо.

«Она меня даже не заметила», — Тайра смотрела на принцев, проезжающих на маленьких лошадках с лентами в гривах и расшитых золотом попонах, на разодетую знать, которую тоже приветствовали криками. Как ей только в голову взбрело, что из этой затеи что-то получится? Даже если Литания и правда ее мать, прошло слишком много лет. Она помнит Тайру пятилетней малышкой. Если вообще помнит.

Чья-то рука схватила Тайру за локоть. Рядом с ней стоял рыцарь в латах и синем плаще. Может быть, тот, кто ехал рядом с паланкином? Все они казались одинаковыми.

— Пойдем со мной. Приказ королевы.

Он потащил Тайру сквозь толпу, кто-то радостно закричал:

— Воровку поймали!

— Как же, будет благородный простую воровку ловить. Ведьму поймали, короля сглазить хотела, — а Тайра обмирала от волнения. Значит, мама узнала ее. Рыцарь тащил ее за собой не то, чтобы грубо, скорее, как неодушевленный предмет. Ну да, королева не стала бы ничего ему объяснять, он мог подозревать все, что угодно. Выдернув Тайру из толпы, которая уже орала: «Бей ведьму!», он закинул ее на коня и поскакал к замку кружным путем, обгоняя процессию.

На подъемном мосту толкались зеваки, стражники пытались оттеснить их. За воротами замка тоже стояла толпа, но понаряднее. Рыцарь бросил поводья подбежавшему слуге и повел Тайру мимо парадного входа на задний двор. В распахнутых настежь дверях взад и вперед, как пчелы у летка, сновала челядь. Могла и сама в замок попасть, никто бы и не заметил… хотя, наверное, дальше кухни не пустили бы. Через пять минут она уже запуталась в коридорах, поворотах, лесенках. Еще несколько ступенек вверх, рыцарь подтолкнул ее вперед — и дверь за спиной закрылась.

Она осталась одна в маленькой комнате без окон, на столике горел подсвечник с тремя свечами. Стол, обитая блестящей узорчатой тканью кушетка, кресло — и больше ничего. Тайра подергала дверную ручку, отодвинула бархатную портьеру в поисках другого выхода — но завеса скрывала лишь небольшую нишу в стене. Все это напоминало тюрьму. Сколько ей ждать? Сквозь глухую тишину, от которой звенело в ушах, иногда просачивались еле слышные обрывки музыки, далекий смех. Должно быть, где-то идет праздничный пир. Королева, наверное, заинтересовалась знакомой вышивкой, велела привести странную девицу и сразу же забыла о ее существовании. Тайра даже мысленно перестала называть ее матерью: пиры, процессии, роскошные наряды никак не вязались с памятью о веселой маминой улыбке, смешных песенках и испачканных в муке руках. Когда свечи сгорели на треть, Тайра решила дождаться, когда огарки станут в два пальца высотой и попробовать выломать дверь.

Щелкнул замок, на пороге стояла королева Литания. Сейчас на ней было другое платье, из серебристой материи с алыми вставками. Лицо разрумянилось после пиршества, в глазах сверкают отражения свечей. Тайра вскочила. Что надо сделать, поклониться? Подойти и обнять?

— Тебя зовут Тайра?

— Да, а вы…

Королева подошла к Тайре, положила ладони ей на плечи.

— Нет, моя милая, нет. Я не твоя мама. Покажи мне вышивку.

Она поднесла ее к свету, долго водила пальцем по стежкам.

–Тебя послал отец?

— Моего отца убили.

Литания осторожно обняла Тайру, коснулась губами ее лба.

— Бедная девочка, что же мне делать с тобой?

Но Тайра ведь узнала ее. Не только черты лица — и руки, и голос у нее тоже мамин. Значит, королева не может признать ее даже наедине. Напрасно она приехала.

— Подожди еще немного, я приду за тобой.

Выскользнула из комнаты, щелкнул замок.

Эти двадцать минут Тайра проплакала. Она хотела только одного — сбежать из замка, а дальше наплевать, хоть в реке утопиться, хоть замуж за ликейского купца.

— Пойдем. Королева Стефания хочет поговорить с тобой.

Это еще что за королева? Их тут пруд пруди? Но спросить было невозможно. Литания почти бежала по коридорам и лестницам, намеренно не оборачиваясь к Тайре, избегая разговора, даже взгляда. Винтовая лестница закончилась в маленькой пустой комнате, Литания тщательно заперла дверь за собой, еще несколько ступенек, и они оказались на вершине башни. За столиком с фруктами сидела пожилая знатная дама и кушала виноград.

— Тайра, это моя мать Стефания, вдовствующая королева. Поклонись ей, — шепнула Литания.

Тайра, как умела, выполнила просьбу. Стефания кивнула им и ласково предложила присесть и угощаться. С благосклонной улыбкой она рассматривала Тайру, и отчего-то от ее взгляда мурашки ползли по плечам.

— Литания, ты уверена, что мы можем поговорить здесь без свидетелей?

— Я заперла дверь, и в башне никого нет.

— Хорошо. Расскажи мне о себе, девочка. И о своей семье.

Тайра сбивчиво рассказывала о родителях, о детстве, о пожаре, и не знала, как объяснить свою выходку с вышивкой. Она чувствовала, что это очень важно, и что ни в коем случае нельзя упоминать Чанту, лучше вообще никого не упоминать. Стефания была очень похожа на ее маму: те же черты, те же голубые глаза, и лицо совсем еще свежее, только пышно взбитые волосы побелели, и губы усохли в ниточку. Но сейчас эта приятная женщина с тихим голосом искала выход из ситуации, угрожающей ее близким, а Тайра была для нее чужой.

— Наверное, твой дядя подсказал тебе, что ты имеешь отношение к нашей семье?

— Нет, конечно. Он, наверное, не хотел, чтобы я о чем-то догадалась, запрещал мне выходить из дома и собирался отправить меня в Ликейю.

— А кто же тогда навел тебя на эти мысли?

— Я с детства знала, что мама из знатного рода. Она много читала, говорила не так, как у нас в деревне, и вышивала, и пела совсем по-другому. И люди намекали… Но я думала, что она умерла. А сегодня, когда я стояла и смотрела на процессию, я вдруг увидела ее живую, и совсем голову потеряла. Мне захотелось, чтобы она узнала меня, и я схватила вышивку — это единственное, что у меня осталось от мамы, я ее всегда ношу с собой — и стала махать и кричать. Теперь я понимаю, что ошиблась, но вы, ваше величество, — Тайра поклонилась королеве Литании, — действительно очень похожи на мою мать.

Стефания в упор посмотрела на свою дочь.

— Мне кажется, это сходство может объясняться каким-то дальним родством. Тебе ведь тоже эта девочка показалась отчасти знакомой, и поэтому ты пригласила ее в замок?

Литания опустила глаза.

— Я полагаю, мы никогда не узнаем, кем была твоя умершая мать… Можно взглянуть на вышивку?

Тайра достала из-за пазухи свернутую тряпицу, ей очень не хотелось показывать ее этой даме, похожей на ястреба, зависшего в небе перед падением на добычу.

Стефания аккуратно развернула вышивку, ее и без того тонкие губы сжались.

–Ты знаешь, что здесь изображено?

— Похоже на ваш замок. А вокруг него летят орел, цапля, ворон, лебедь и сова.

— Это девиз нарратского рода, — переводя пальцем с одной птицы на другую, Стефания медленно произнесла, — Отваги — с Красотой союз не вечен, — их разлучает Смерть, — Любовь — и Мудрость вечны.

— Литания, я не думаю, что можно надеяться на забвение…

Сердце Тайры сжалось. Никто не знает, что она в замке. Ей не выйти отсюда живой.

–Тайра любит свою маму и не захочет повредить ей, — мягко ответила Литания.

Стефания, склонив голову на бок, изучала Тайру. Девочка невероятно похожа на мать, хоть и выросла не во дворце, а в хлеву. Ей страшно, но держится с достоинством. Наша, нарратская кровь.

— Если бы ты узнала, что твоя мать до сих пор жива, но твои разговоры и расспросы могут привести ее к гибели, ты смогла бы больше не обмолвиться о ней ни одним словом? Ни с кем и никогда?

— Чтобы из-за меня ее убили? Я не стану ничего говорить даже под пыткой.

— Под пыткой люди редко держат свои обещания, но при разумном поведении до этого вряд ли дойдет, — улыбнулась Стефания и устремила прищуренный взгляд куда-то вдаль, за черту горизонта, где было место пыткам, и предательству.

— Ну, что же… я расскажу тебе, — старая королева покойно сложила руки на коленях и заговорила чуть нараспев, словно исполняла старинную балладу, — двух дочерей мне Господь Единый подарил, Лаэрту и Литанию. Старшей, наследнице, при рождении золотой шарик на шею повесили, младшей, что на полчаса позже на свет явилась — изумрудный. Так их по шарикам люди и различали, хотя мне всегда казалось, что похожи они как лед с огнем, не более. Старшая как котенок была, веселая и ласковая. Больше всего ей нравилось танцевать, играть с детьми в саду, песни только про любовь пела. Ну а младшая — серьезная, она готова была часами слушать баллады о подвигах, волшебстве и дальних странах. Знала их больше иного трубадура. И еще рукоделие всякое любила, найдет свечку — тут же коня или дракона вылепит, в пять лет попросилась учиться вышивке. Зато упрямыми обе были одинаково, избаловала я их, знала, что других детей у меня не будет. В двенадцать лет девочек обручили. По нашим законам, если в семье нет мальчика, то престол наследует муж старшей дочери. Поэтому мы решили отдать Лаэрту за Альбина, второго сына дарнийского короля. А младшую — за молодого графа из Раттена, они давно хотели с нами породниться, чтобы обрести защиту от Ракайи. Но видно, не было на то соизволения Небес, через три года разбило его корабль штормом. Литания горевала о бедняге, как о родном, хоть и видела его только раз, во время обручения.

Год траура кончался, пора было для Литании нового жениха присматривать, как вдруг случилась беда. Скончался Лодвиг, император Ракайи. Новым императором провозгласили его младшего сына, Янгиса, старшие братья к тому времени давно уже были мертвы. И чуть ли не на коронации он объявил, что его отец погиб от руки нарратского князя, поскольку пользовал его лекарь из Наррата. Какое диво, что человек восьмидесяти лет отроду, полгода, не встававший с постели и жены своей не узнававший, вдруг взял и умер! Лекаря казнили, потом поймали двух нарратских купцов, объявили шпионами, повесили — и Янгис стал собирать войско. Все вассалы императорского дома должны были отомстить за умершего владыку. Согласились они на этот поход с радостью — давненько не воевали. Супругу моему, королю Бравиету, тоже доставили послание, где много раз напоминалось о его воинском долге. Дед его, герцог Таурис, спас на поле брани императора Гилата, за что и получил кадарские земли. Королем Таурис себя уже после смерти Гилата провозгласил, и все равно в случае брани Кадар был обязан защищать Ракайю. Но муж мой ответил Янгису отказом. Я ведь из княжеского дома Наррата — не пристало зятю на тестя войной идти. Думаю, Янгис был заранее уверен в отказе, но главного он добился — Кадар не выступил на стороне Наррата. Конечно, мы помогали им и оружием, и провизией, но войско посылать не стали. Как не молила я Бравиета, он одно твердил: не справятся воробьи с коршуном, что один, что два. Под императорское знамя двадцать тысяч воинов собралось, надо будет — еще столько же поднимут, а у нас на два государства и семи тысяч солдат не набрать.

Тайра не могла понять, зачем ей рассказывают историю давней войны, случившейся еще до ее рождения. Она хотела услышать только одно — что стало со второй дочерью. Литания отрешенно внимала наизусть затверженному семейному преданию, скользя по Тайре печальным взором, как по портрету давно потерянной любимой сестры. Не может она быть ее матерью!

— Когда Наррат пал, мы ждали, что теперь пришел наш черед. Но Янгис вместо объявления войны вызвал Бравиета в столицу для подтверждения оммажа. Обещал ему пожаловать четверть нарратских земель и приказал явиться со всей семьей. Для надежности сотню рыцарей выслал в сопровождение. Как мне хотелось ехать к убийце моих родных — а они все погибли при взятии замка, я последняя из нарратских князей — думаю, тебе легко представить. Дочери наши совсем взбунтовались. Лаэрту со связанными руками пришлось в повозку сажать, а Литанию с собой не взяли — у нее началась горячка.

На празднество собрались все, кто участвовал в уничтожении Наррата. И с ними наша семья. Это было нестерпимым позором. Но самое худшее случилось на третий день: Янгис прилюдно попросил руки Лаэрты. Бравиет, бледный, как смерть, поблагодарил и сказал, что она, к несчастью, обручена с дарнийским принцем. А Янгис ответил, что помолвка — не свадьба, ее всегда можно расторгнуть. И если у короля Дарнии хватит наглости начать из-за этого войну, то он, Янгис, заступится за верного вассала. К счастью, Янгис дал нам два месяца на расторжение помолвки и подготовку к свадьбе, иначе, боюсь, Лаэрта наложила бы на себя руки. На обратном пути мы решили, что если Янгис продолжит настаивать на браке, то мы выдадим за него Литанию. Он не заметит подмены, а она, по крайней мере, свободна.

Если бы я знала, чем это обернется — заперла бы строптивую девчонку в башне до самой свадьбы. Но мои голубки отплакались, на другой день ходили уже веселые, а на третий день исчезли. Бравиет отрядил за ними погоню, но никаких следов не нашли. Только узнали, что с ними исчезли два гвардейца — братья Джан и Джакоб Карисы. Бравиет сам же и приставил их охранять дочерей на конных прогулках — однажды Литания наскочила на охоте на раненого медведя, и братья зарубили зверя. Вот они-то и помогли девочкам бежать.

Янгис пятьсот воинов прислал искать Лаэрту, несколько месяцев по всему Кадару рыскали. Наконец он решил, что мы сами переправили дочек в другую страну и тогда наступили черные годы. Он обращался с Бравиетом, как с поверженным врагом. Требовал солдат, коней, провиант. Воевал-то он почти без перерыва. Люди не возвращались — кадарцев Янгис всегда ставил впереди войска. Деревни пустели, страна разорялась.

А Бравиет после того пира у Янгиса занемог. Не сразу, яд был из тех, что действуют постепенно. Нарратские лекари недаром считаются лучшими, они не дали ему умереть, и он прожил еще несколько лет. Даже с постели иногда вставал поначалу, но исполнять обязанности короля ему было уже не под силу. Мне пришлось самой управлять государством. И все это время я продолжала искать дочерей.

Первой нашлась Лаэрта. Она, конечно, бежала в Дарнию. Принц Альбин спрятал ее в маленьком замке неподалеку от столицы, а когда старый король умер и на престол взошел его старший брат, обвенчался с ней. К счастью, им удалось сохранить тайну, иначе Кадару, а может быть, и Дарнии пришел бы конец. С Лаэртой мы даже переписывались, но о судьбе Литании она ничего не знала. Они потеряли друг друга в первую же ночь, когда им почудилась погоня. В какой-то момент Лаэрта поняла, что позади них нет второго коня, но побоялась вернуться.

Только через пять лет Единый услышал мои молитвы. Моя служанка отправилась в скрипторий за списком новых стихов Тристия, и переписчик похвастался, что книга пользуется спросом — не только знать ее покупает, но даже один пастух для своей жены заказал. Жена пастуха, читающая Тристия? Вскоре я уже знала, что моя дочь все эти годы жила в горной деревушке, доила коров и даже родила ребенка.

— Значит, вы моя бабушка?

— Да, Тайра. Не смотри так на королеву Литанию, она не твоя мать. При рождении ей было дано имя Лаэрта.

— Но как это может быть?

— Дослушай, и все поймешь. К сожалению, конец этой истории печальный. Я не стала беспокоить Литанию, участь пастушки нравилась ей больше, чем императорский трон — и ее можно было понять. Джан, по крайней мере, любил ее и баловал, как мог. Но через год мой муж умер, и страна осталась без законного государя. Янгис объявил королевство выморочным владением и собрался посадить на кадарский трон кого-то из своих приспешников. Что мне было делать? Вернуть Лаэрту в Кадар и объявить Альбина королем? Это означало неизбежную войну с Ракайей. Расторгнуть их брак и отдать ее Янгису? Это было не в моей власти. Я должна была спасти страну, даже ценой счастья одной из моих дочерей. Я вернула их обеих и объявила, что эти годы они провели в дарнийском монастыре. Отослала Литанию под именем Лаэрты к Янгису. Потом ко двору прибыл Альбин, заново обвенчался со своей женой Лаэртой, только теперь ее называли Литанией. Он был коронован до того, как Янгис заявил свои права на трон Кадара.

— И что стало с моей мамой?

— Она императрица Ракайи, у нее трое детей.

— Неужели император за все эти шесть лет не смог найти себе другую невесту?

— Мог, конечно, — вдовствующая королева улыбнулась, видя, что разговор уходит от неприятной темы, — но он искал девушку из королевского дома, не состоящую с ним в родстве. Ему хотелось упрочить свои права на императорский трон. Видишь ли, император Лодвиг женился на его матери, леди Тамиане, будучи пожилым человеком, и не желал замечать ее недостойное поведение. Кого только не называет людская молва отцом Янгиса — от герцогов до конюших — но только не Лодвига. Поначалу на это закрывали глаза, ведь он не считался наследником — были два старших брата. Но они оба неожиданно умерли. Янгису позволили стать императором, чтобы Ракайя не потонула в крови — кроме него на трон было четверо могущественных претендентов с примерно равными правами. И он прекрасно знает о шаткости своего положения. В независимых от Ракайи королевских домах Янгис получал либо отказ, либо совершенно оскорбительные предложения: хромоножка, сорокалетняя старая дева, трижды разведенная. Мои дочери хотя бы не хромоножки.

— Как мой отец потерял руку?

Стефания вздохнула, она давно уже ждала подобного вопроса.

— Когда я поняла, что Кадар стоит на пороге войны, я послала стражников за Литанией. Приказала привезти ее и ничем не повредить ни тебе, ни твоему отцу. Они следили за вашим домом, выбрали время, когда она стирала на реке, и рядом никого не было. Все прошло благополучно, но в последний момент на берегу появился Джан и увидел, что Литанию увозят. Я не знаю, как ему удалось догнать стражу — у них были хорошие кони, но он настиг их в предгорье и вступил с ними в бой. Стражники следовали моему приказу и пытались обойтись без кровопролития. К сожалению, твой отец оказался прекрасным воином, он изувечил двух моих людей. Они были вынуждены обезоружить его — и получилось вот так… Их привезли вместе, Литанию и Джана. Мы вылечили его. И когда твоя мама, наконец, согласилась ехать в Ракайю ради спасения Кадара, Джан обещал молчать. Твой отец был прекрасным, благородным человеком. Через Джакоба мы помогали ему вырастить тебя в достойных условиях.

«И не надо меня так ненавидеть», — хотелось прибавить королеве, но она только улыбнулась, глядя в прищуренные потемневшие глаза Тайры.

— Кто убил моего отца?

— Я не знаю. Если удастся их найти, они будут повешены. Ракайские солдаты не должны без ведома нашего короля нападать на мирных жителей Кадара. И еще — твой отец посмертно получит дворянский титул и небольшое поместье. Тогда я смогу выдать тебя замуж за благородного рыцаря из Дарнии. В Кадаре тебе нельзя оставаться — ты слишком похожа на мать. Если возникнут подозрения, что Янгис взял себе жену с ребенком при живом муже, его дети не будут считаться наследниками престола. Он казнит ее за обман. Тайра, ты понимаешь, что я доверила тебе судьбу своей дочери и от твоего молчания зависит ее жизнь?

— Я понимаю, ваше величество. И никому не скажу ничего, что может повредить вашей дочери. Вы позволите мне вернуться домой?

— Тебя отвезут к Джакобу. Он тоже не должен знать о нашей встрече. И прости меня, если сможешь.

Глава 6. Белая Чайка

Каждый путешественник, въезжающий через главные ворота в Гилатиан, непременно должен был испытать восторг и смятение. Широкая, как поле, вымощенная гранитом улица разрезала город надвое. Ряды каменных зданий — чем дальше, тем они были величественней — упирались в главную площадь, на которой золотом сияла гигантская статуя императора Гилата на вздыбившемся коне. Даже в пасмурную погоду сверкающий силуэт всадника на фоне белоснежных стен собора Единого Всемогущего был виден прямо с подъемного моста. Чуть выше собора над круглым холмом к небу вздымались башни императорского дворца. Их мрачный темно-серый цвет и огромная высота подчеркивали непорочную белизну и великолепие многоэтажного храма. А также ничтожество ползущей у подножия этих твердынь муравьиной цепочки путников.

Если свернуть с улицы Побед в любую сторону, дома становились пониже, зато лавки и трактиры попадались гораздо чаще. Там обитали купцы и богатые ремесленники. Еще дальше от центра жили простые горожане. На этих узких улочках благоразумному путешественнику пора было прекратить изучение столицы — особенно, если его занесло в кварталы, прилегающие к городским стенам. Ничего интересного там не было.

Впрочем, Яник и Фелух нашли кое-что занятное: прямо посреди дороги валялся богато одетый сопляк, из господ, должно быть. Как дите малое спал — калачиком, ладонь под щечкой. А винищем разило — больше, чем от них самих. Наверняка полный кошель за пазухой, а нет — так сапоги с курткой тоже хороших денег стоят. Они уже принялись исследовать добычу, но тут парень перевернулся на спину, чтоб шмонать его было удобнее. Кошеля никакого не нашлось. Яник присмотрелся к лицу щенка и бороду зачесал:

— А не племяш это герцога Брейда?

— Ну а если и племяш — нам-то что?

— Так герцог-то в трактире нашем сидит, он за племяша своего золотом заплатит, особенно, когда скажем, что от воров его отбили.

— Последний ум пропил? Герцог в «Кривом Коте»? Ну да, и император Янгис вместе с ним — пиво хлещут, да свиными ушами закусывают.

— Не бреши попусту, если не знаешь. Я видел, как Брейд к трактиру шел, и коня его в хозяйскую конюшню при мне ставили. Он не в первый раз здесь сидит, видно, дела какие секретные решает.

— Что-то больно много ты знаешь, чего я не знаю, — прищурилсц Фелух.

В «Кривом коте» оборванцев не хотели пускать к герцогу, чуть за дверь не вышвырнули, но на шум из малой залы, которая для господ, выглянул оруженосец. Важный такой, сам как будто граф. Узнав, в чем дело, ушел куда-то ненадолго, а потом велел показать племянника.

Тот уже немножко проснулся и бессмысленно таращился в небо. Оруженосец поморщился и велел спасителям тащить парня в трактир. Племяш нисколько не сопротивлялся, даже слегка подгребал путающимися ногами.

Дверь на второй этаж была сбоку трактира, там даже осведомленный Яник ни разу не бывал. Да и вообще таких хором никогда не видел. Мебель резная, красным бархатом обита, шторы на окнах из материи, какую жрецы носят — вся в золотых узорах. А на стене картина огромная — полуголая девка, так хороша — глаз не оторвать, сразу понятно, что из самого дорогого борделя. Яник так засмотрелся на девку, что и герцога не сразу заметил. А тот сидел с каким-то еще господином за низеньким столиком, уставленным непонятными яствами. По правде сказать, еды маловато было, Яник с Фелухом втрое больше бы себе заказали, но зато как она пахла! И птица чувствовалась незнакомая, и рыба — не рыба, что-то райское, а уж что в хрустальном графине алым огнем переливалось — за то и душу продать можно было.

Брейд полюбовался на племянника и бросил оруженосцу:

— Приведи его в порядок.

Солдат перестал изображать из себя знатного рыцаря, вынул парня из объятий его благодетелей и без лишних церемоний поволок вниз по лестнице.

— Ваше сиятельство, на родича вашего худые люди напали, мы вот его спасли, не извольте гневаться, — забормотал Фелух, склоняясь чуть не до полу. Герцог внимательно глянул на мародеров, достал золотую монету и швырнул через всю комнату, словно попрошайкам. Фелух поймал ее на лету.

— Спасибо за помощь. Можете идти.

С поклонами и благодарениями бродяги выпятились из комнаты, а уже на лестнице стали грызться.

— Одна одежка его дороже стоила.

— А жизнь сколько стоит? Нас бы за него вздернули.

— Так они бы меня и поймали! Ободрали бы парня по-быстрому и ищи нас.

— А как стали бы барахло скидывать — сразу бы и попались, стража всех скупщиков знает. Ладно, пошли в кабак, возьмем пива, деньгу разменяем, — примирительно сказал Яник.

— Еще чего! Зря я его тащил, что ли?

— Ты что, Фелух! Оба же тащили.

— Отвяжись по-доброму, — из кулака Фелуха выглянул нож.

— Ну и крыса же ты, Хогга тебя сожри, — растерянно пробормотал Яник.

Фелух ухмыльнулся и дунул за угол.

Не драться же с другом из-за одной монеты, пусть и золотой. Тем более, у него и своя есть. Внимательно посмотрев по сторонам, Яник стянул с ноги заскорузлый башмак и вытряхнул серебряную денежку. Посмотрел на нее с жалостью и решительно распахнул дверь «Кривого Кота». Раз так — он будет кутить в одиночку. Чуть было не заказал по привычке кувшин с пивом, горшок каши и соленые свиные уши, но вспомнил непонятные яства на столе у герцога и душа его воспарила. Он потребовал три кружки хорошего вина, жареного петуха, ну и горшок каши, конечно.

Первые две кружки пошли без особой радости. Все-таки тяжело было на сердце от незаслуженной обиды. Захотел сделать добро, пожалел паренька — и на тебе… А как начал третью — на ум пришло хорошее. Выпивал он как-то в «Коте» со святым человеком, бывшим монахом, и тот ему стих духовный сказал. Как там… «Добро рожается в мире подобно ребенку. Мамка сначала орет, после от счастья ликует». У монаха еще складнее получалось, но смысл этот самый. Вот так-то… Много на земле страдания!

Видий уже прочитал две главы из «Истории и Сказаний великого царства Салем» и раздраженно полировал ногти. Сколько можно возиться с пьяным щенком! Брейд вернулся мрачным и злым. Молча наполнил кубок, пить не стал, просто крутил в руке.

— Судя по твоему лицу, здоровье Ланса оставляет желать лучшего?

— После бочки с холодной водой на здоровье он не жалуется. Мальчишка опять вляпался в неприятности.

— Серьезные?

— Пока не ясно.

Брейд помолчал, потом медленно заговорил, разглядывая игру света в хрустале:

— Они направлялись в горы, на стоянке их окружили и напали.

— Кто напал?

— Неизвестно. Горцы, или разбойники. Скорей всего, разбойники. Дело было в графстве Виндом, Арс Виндом вечно спасает империю на всех концах света, к себе не заглядывает, там у него полный хаос. Так вот, была безлунная ночь, лагерь в тени деревьев, никто ничего не видел, возможно, некоторые бойцы отряда впотьмах схватились друг с другом. Потом отряд отступил в лес, поскольку противник превосходил их числом. Утром они вернулись на поле сражения и обнаружили три трупа. Среди них — капитан Фаркенгайт.

— Старую сволочь наконец-то грохнули? Неплохая новость.

— Новость так себе. Из его спины торчал кинжал Ланса.

— Кинжал, не меч?

— Да. Он мог потерять его в бою, и какой-то разбойник воспользовался им. Мог метнуть в темноте, приняв капитана за врага. Теперь ничего не установишь.

— Остальные два — разбойники?

— Нет. Оруженосец Фаркенгайта и еще один из отряда. Разбойники унесли своих.

— Да, история. Три тела и никаких следов?

— Примерно так. И есть еще два человека из отряда — идиот Ланс почему-то называет их предателями — которые утверждают, что на лагерь вообще никто не нападал. Думаю, эти двое напились и проспали сражение в палатке.

— Совсем интересно. Впрочем, кто будет жалеть о злобном подонке Фаркенгайте?

— Во-первых, его вдова. На что она будет покупать тряпки? У них практически ничего нет, замок-развалюха в какой-то дыре и клочок земли с десятком крестьян. Ты не забыл, что леди Тирольда — любимая фрейлина Вивиан, фаворитки императора?

— Досадная подробность. А кто во-вторых?

— В прошлом месяце его величество император высоко оценил воинские заслуги капитана Фаркенгайта перед державой и приказал наградить его орденом Красного Дракона третьей степени.

— Брейд, а ты уверен, что обязан вызволять Ланса из всех передряг, в которые он попадает?

— Он единственный сын моей единственной сестры. После ранения ее муж катается по замку в кресле с колесиками, больше детей у них не будет. Прости, Видий, сейчас тебе лучше уехать. Попробую вытащить Ланса из петли.

— Я могу тебе помочь?

— Пока нет. Просто забудь, что здесь был Ланс.

На закате два всадника выехали из столицы. Обыкновенные рыцари в неплохих, но не слишком дорогих латах, без знаков отличия, забрала опущены. По дорогам Ракайи скитались сотни подобных охотников за легкой прибылью и быстрой смертью, разве что кони их были слишком хороши для простых наемников. И уже в середине следующего дня дорога вывела их на побережье. Впереди, на скалистом мысу, показались нарядные башенки Белой Чайки — резиденции ее величества императрицы.

Впрочем, Белая Чайка располагалась на краю материка в прошлом году, а сейчас она стояла на острове. Леди Лаэрта пожелала отремонтировать старый замок. Из Салема выписали лучшего архитектора, он покрыл крыши розовой черепицей, построил в саду прекрасный фонтан с танцующими сиренами, а заодно укрепил стены и расчистил ров. Теперь между крепостью и сушей плескалось море.

Мост был поднят, хотя вроде белый день на дворе и неприятеля поблизости не заметно.

— Кто там? — крикнули с башни.

— Открывай, — герцог Брейд откинул забрало.

Видимо, в Белой Чайке он был частым гостем — цепи сразу же заскрипели, и не успели они въехать на мост, как распахнулись кованые ворота. Даже в замке Янгиса не соблюдают таких мер безопасности, подумал Ланс. Чего они все боятся?

Во дворе двое солдат приняли их лошадей. Еще десяток воинов слонялся по двору, а вот то двухэтажное здание — наверняка казарма. Ланс представлял себе замок императрицы несколько иначе — сады, фонтаны. Впрочем, предвкушаемые красоты обнаружились сразу за казармой. Парк оказался больше, чем можно было предположить, глядя на крепость с берега, а причудливость планировки и обилие растительности превращали его в райские сады. Кусты алых роз пылали кострами на фоне темной хвои кипарисов, мраморные скамьи прятались от солнца под шатрами из дикого винограда, запах цветов смешивался с запахом моря… Лансу захотелось остаться здесь подольше.

Брейд дал племяннику время насладиться прелестью парка, он и сам любил проводить жаркие часы дня в его тени, где-нибудь у фонтана, с новой книгой и бутылкой охлажденного вина. Но вскоре он окликнул Ланса, ополоснул лицо и руки в струйке тепловатой воды, лившейся из драконьей пасти, и, судя по всему, собрался отправиться прямо во дворец. Ланс последовал его примеру с некоторым смущением. Он предпочел бы более основательно привести себя в порядок перед встречей с императрицей. Когда он состоял в свите графа Виндома, ему приходилось часто бывать при императорском дворе, но тогда он был абсолютно уверен — никто из великих мира сего не подозревает о его существовании. Кому интересен сын прозябающего в глуши графа, инвалида давно забытой войны? Сейчас же Лансу предстояло быть лично представленным императрице — вот такому, пыльному и потному. Брейд не внял его терзаниям, и, бросив через плечо:

— Хватит прихорашиваться, у меня мало времени, — повел его к парадному входу. С первого взгляда дворец казался изящной игрушкой. Легкая лестница с резными перилами вела высоко вверх, к порталу, обрамленному каменными гирляндами. Полукруглые балкончики, беломраморная облицовка стен, розовая черепица. Но гостеприимно распахнутые двери были обиты толстым слоем железа, стены — полутораметровой толщины, а узкие окна с цветными стеклами располагались только на втором и третьем этажах и были глубоко утоплены в стены. Да и балкончики являлись, по сути, амбразурами. Ланс впервые видел такую нарядную крепость.

Звуки лютни слышались даже в саду, и они совсем не напоминали мелодии, исполняемые в присутствии знатных особ. Не баллада, не канцона, не пастораль — такие разудалые переборы больше подходили скомороху, чем придворному менестрелю Тобиасу. Его голос Ланс узнал сразу, а вскоре и слова сумел разобрать:

Солдат в бою, как павиан, сверкает голым задом,

зато у леди Вивиан парчовые наряды.

Когда на ярмарке вокруг уличного певца, голосившего подобные вирши, собиралась толпа, а мимо проезжал отряд стражников, доставалось всем — и слушателям, которых разгоняли древками копий, и самому певцу — его публично секли розгами.

Не надо врать и воровать, нам говорят жрецы,

да только верит им не знать, а нищие глупцы.

Слуга распахнул двери и представил прибывших, музыка стихла.

— О! Герцог Атерли! О, Брейд! Как чудесно, что вы приехали! — судя по радостным возгласам, дядю здесь любили. Императрица Лаэрта отсутствовала, из всей компании, вольготно расположившейся на мягких креслах в просторном светлом зале, Ланс узнал только самого Тобиаса. Он видел его лишь однажды — в последнее время Тобиас был не в чести при дворе Янгиса, место главного менестреля занял юный сладкоголосый Фабир, писавший очень слабые стихи, зато никогда не позволявший себе язвительных насмешек.

Но Тобиаса вполне достаточно было встретить один раз, чтобы запомнить навсегда. Блестящий купол высокого лба, словно облака вершину горы, окружал ореол воздушных белоснежных кудряшек. Вместо бороды и усов его пожеванное временем лицо украшали три клочка белого пуха — один на подбородке, два — по уголкам вечно улыбающегося рта. А самыми удивительными были глаза: выпуклые, небесно-голубые, детски наивные — но как только Тобиас щурился, а делал он это постоянно, они становились хитрющими, как у лисы.

— Позвольте вам представить виконта Ланса Нордена, моего племянника. Простите, что мы прервали вас, Тобиас. Продолжайте, пожалуйста.

Менестрель прищурился:

— Вот незадача, слова забыл. Придется сходить за текстом.

— Я с вами, Тобиас, у меня к вам есть один вопрос по поводу поэзии, — Брейд удалился, бросив Ланса на произвол судьбы.

— Тобиас, я хотел бы заказать вам две песни: одну — о любви, вторую — о подвиге. Но они должны быть готовы к завтрашнему утру. Сможете?

— Попытаюсь, — менестрель вечно сидел без денег и радовался хорошим заказам, — а что за подвиг?

— Сначала давайте обсудим ту, что о любви. Нужно, чтобы она не была откровенным признанием или, тем более — выражением неких чаяний. Просто дань искреннему восхищению. И она должна быть составлена так, чтобы каждый мог угадать в образе Прекрасной Дамы леди Вивиан.

— Единый Всемогущий! Вас что, угораздило влюбиться в Вивиан?

— Ну, не то, чтобы… Мне необходима ее поддержка в важном для меня деле.

— Настолько важном, что вы готовы пойти на неприкрытую лесть? Играете с огнем, Брейд. А почему бы вам самому не написать оду для такой чудесной дамы? Вы же пишете стихи, и очень неплохие, должен заметить.

— Я не поэт, к сожалению. Ни разу не получалось ни одной удачной строчки, когда ставил себе задачу что-нибудь сочинить. Иногда приходит что-то само, неизвестно откуда, тогда я записываю.

— Приходит неизвестно откуда… Вот вы-то и есть поэт. А я давно уже — ремесленник, рифмую все, что угодно, на любой вкус. Ладно, я вспомнил — есть у меня одно старое стихотворение, я никогда его не исполнял, показалось слишком слащавым. Для Вивиан как раз подойдет. А подвиг чей вы хотели воспеть?

Брейд замялся. Сейчас Тобиас, пожалуй, плюнет ему в лицо.

— Три дня назад барон Фаркенгайт погиб в бою с разбойниками.

— Милосердные небеса, какая приятная новость! Подвигу этих славных разбойников я с удовольствием посвящу балладу.

— Обязательно посвятите, Тобиас, и я с удовольствием ее послушаю. Но сейчас мне нужна баллада о героической гибели Фаркенгайта.

— Нет, такой баллады не будет, — васильковые глаза Тобиаса стали холодными, как зимнее море, — я прекрасно понимаю вас, герцог: ваши позиции при дворе стали шаткими, и вы ищете способ укрепить их — но не впутывайте меня в это дело. Закажите Фабиру, это как раз по его части.

Этот плевок Брейд, безусловно, заслужил. С Тобиасом нельзя было играть втемную.

— Тобиас, одному очень близкому мне человеку угрожает казнь. Я пытаюсь его спасти.

— Каким это образом баллада может спасти от казни?

— Послушайте. Разбойники напали на отряд Фаркенгайта ночью. Их было много, допустим — сорок. Фаркенгайт бился с вожаком. Один из разбойников вытащил кинжал из груди убитого товарища и вонзил в спину Фаркенгайта. Тот выкрикнул что-то патетическое о славе Ракайи, зарубил предводителя и умер, как герой. Это все, что мне нужно. Прошу вас, Тобиас.

Поэт задумался.

— Если не ошибаюсь, ваш племянник служил под началом Фаркенгайта?

— Да. Но об этом не надо упоминать в балладе.

— И о том, кому принадлежал кинжал — тоже. Ну, надеюсь, к вечеру успею закончить. Хороший у вас парень вырос, ему стоит помочь.

— Спасибо, Тобиас, — Брейд протянул поэту кошелек. Тобиас предпочел бы отказаться, даже головой замотал — но все-таки взял. Что поделаешь, нужда.

За дверью дожидался один из людей Брейда.

— Шпиона поймали, ваше сиятельство, — сообщил он вполголоса, как только Тобиас скрылся из глаз.

— Что он делал?

— Рылся в бумагах в кабинете ее величества. Простой слуга. Говорит, пыль вытирал.

— Где он?

— В пыточную отвели.

— Отлично.

О существовании в замке этой маленькой комнаты знали очень немногие. Ее величеству безусловно не понравилось бы наличие такого заведения в ее доме. Располагалась она, как и положено, в подвале. Пахла сыростью и ухоженным железом. Железа было много — разнообразные механизмы с винтами и шипами, блестящие, недавно смазанные, содержались в образцовом порядке, как оружие в хорошем арсенале. Перед дыбой к устрашающего вида шипастому креслу был прикован мускулистый детина в ливрее бело-голубых цветов дома Наррата. Широкие обручи обхватывали его ноги, руки, талию и даже шею, тем не менее, его охраняли двое солдат. Слуга старался держаться уверенно, но независимое выражение его лица несколько портила бледность и капли пота на лбу. Брейд присел напротив на краешек дыбы.

— Ну и что ты собирался украсть в кабинете ее величества?

— Я там убирался, ваша светлость.

— Ты работаешь горничной?

— Я не обязан вам отвечать.

— А кому обязан?

— Дворецкому, он меня нанимал. И госпоже императрице.

— Госпожа императрица, к сожалению, не занимается проблемами прислуги. А с господином Цеприсом надо будет побеседовать отдельно — он проявил преступную неосторожность при найме. Вот перед кем тебе точно придется отчитаться — это перед капитаном Дреббом. Он начальник охраны, воровал ты как раз в его дежурство… Я буду задавать вопросы ему, а он — передавать их тебе. Капитану Дреббу все очень охотно отвечают, — ребята, приготовьте вора к разговору с Дреббом! — а я уступаю тебе свое место.

Брейд привстал с дыбы.

— Я ничего не крал!

— Уже лучше… Имя?

— Сайлас Чаррин.

— Давно работаешь?

— Неделю.

— Кто рекомендовал тебя Цепрису?

— Я не имею права этого говорить.

— Не беда, у Цеприса спрошу. Все-таки придется позвать Дребба — думаю, он сможет лучше разъяснить тебе твои права.

— Герцог Атерли, нам надо поговорить без свидетелей.

— Ну что же. Все свободны, один пусть останется в коридоре — когда надо будет, сбегает за капитаном Дреббом. Итак?

— Герцог, я действительно не вправе отвечать на некоторые ваши вопросы. Это государственная тайна. Вы должны понять: мы с вами делаем одно дело: охраняем безопасность империи.

— Кто ваш начальник?

— Я не имею права…

— Зато я имею — отправить тебя на виселицу. Думаешь, кого-то огорчит смерть пойманного шпиона?

— Хорошо. Мой господин — граф Виндом.

— Ты ему отсылал донесения?

— Ну, не лично ему… Капитану Моррелу. Герцог, ваши вопросы неуместны. Вы понимаете, что вы вынуждаете меня изменять присяге?

— Я понимаю, что передо мной сидит пойманный на краже слуга, который нагло врет, чтобы избежать петли, и кривляется, изображая из себя знатного господина. Я могу спросить Виндома напрямую — посылал ли он шпионов следить за ее величеством императрицей. Как ты считаешь, что он ответит мне?

— Не шпионить, а обезопасить ее от возможных опрометчивых шагов…Вы напрасно смеетесь. Что я должен сделать, чтобы вы поверили мне? Если я заплачу за свое освобождение тысячу ринов, это убедит вас?

— В чем? Что ты хочешь жить? Поверю и даром. Хочешь, но вряд ли заслуживаешь этого, — Брейд прогулялся по комнате, выбрал среди инструментов маленькие щипчики и осторожно откусил ими заусеницу на указательном пальце. Потом наклонился к пленнику и заглянул в его расширившиеся зрачки:

— Могу предложить другой способ искупить вину. Видишь ли, некоторые мерзавцы, враги короны, стараются посеять рознь между императором и его супругой. Я заинтересован в их примирении. Поэтому вся твоя переписка с капитаном Моррелом будет проходить через моих людей. Будешь получать уже готовые отчеты и аккуратно их переписывать. Посидишь пару месяцев в камере, потом тебя уволят за разбитую вазу, и отправишься служить графу Виндому на другом поприще. Ну как, согласен — или все-таки позвать Дребба?

Вечером того же дня рыцарь Чаррин, плотно отужинав, сидел за бутылкой вина в прилично обставленной комнате с видом на море — правда, пейзаж омрачали толстые прутья решетки — и переписывал донесение, почти такое же, какое мог бы составить и сам. Из него он узнал, что герцог Брейд покинул замок, а также, что ее величеству доставили портрет императора кисти знаменитого живописца, и она повесила его у себя в кабинете.

Ланс сидел на приставленном к стене кресле и чувствовал себя невидимкой. Редкие взгляды, случайно обращенные в его сторону, проходили насквозь, не задерживаясь на его персоне. С уходом менестреля компания разбилась на две группы — мужчины обсуждали строительство пограничной крепости, а дамы — предстоящую поездку на водопады, рецепт косметического снадобья, огромный и отвратительно подобострастный портрет императора, привезенный в замок накануне, и предосудительное поведение какой-то баронессы. Все это сопровождалось взрывами смеха.

Ланс не видел в себе ни малейшей способности проникнуть в суть женских бесед, поэтому прислушивался к более простому и понятному разговору о фортификации. Ему хотелось бы принять в нем участие: мимо этой крепости он проезжал совсем недавно и никакого обводного рва, о котором заходила речь, там не заметил, поскольку крепость стояла в излучине реки, а еще с одной стороны к ней примыкало непролазное болото. Но невидимке сложно привлечь к себе внимание.

Буквально на мгновение в зале появилась императрица Лаэрта с тремя детьми, никто не взял на себя труд представить ей Ланса и он, постаравшись не покраснеть, назвал свое имя и сообщил, что приехал со своим дядей. Кудрявая малышка принцесса Агния тут же попала в объятия умиленно воркующих дам, а принц Раймонд, самоуверенный юнец лет десяти, направился к Лансу.

— Ты оруженосец Брейда?

— Нет, ваше высочество, я не оруженосец, я рыцарь.

— Уже рыцарь? А кто тебя посвятил?

— Граф Виндом, — нехотя признался Ланс.

— Ааа… А я пойду в оруженосцы к Атерли, буду бить феруатцев.

— Атерли не воюет с Феруатом.

— Откуда тебе знать, ты же не у него служишь? Все рыцари бьют феруатцев.

— Брейд воюет с горцами.

— С горцами… Ну, не знаю. А граф Виндом с кем воюет?

— Со всеми. И с Феруатом тоже.

— И ты? — мальчишка почти проникся уважением к Лансу.

— Нет, я там еще не был. Война же только началась.

— Ну да, потому и Брейд еще не успел там посражаться. Передай от меня привет графу Виндому, может быть, я все-таки к нему в оруженосцы пойду.

— Передам, ваше высочество, — Ланс готов был провалиться сквозь землю: диалог с воинственным принцем привлек долгожданное внимание общества, к сожалению, в основном оно выражалось в язвительных ухмылках. Участие он увидел только в странных прозрачных глазах болезненно худенькой и невзрачной принцессы Ситы. Но какая-то добросердечная леди уже спешила к Лансу на помощь с блюдом крошечных розовых пирожных.

— Угощайтесь, дорогой Ланс, я так рада вас снова увидеть! Когда-то я была дружна с вашей матушкой, помню вас совсем крохой, вы тогда скакали на деревянной лошадке и громко свистели… Как поживают ваши родители?

Ланс не видел их года два, но вряд ли ошибся, ответив:

— Благодарю вас, миледи, у них все по-прежнему.

На спинку кресла благожелательной дамы облокотилась обворожительная девушка и кокетливо улыбнулась Лансу. От нее невозможно было оторвать взгляда, у нее все сверкало — глаза, зубы, драгоценности. Дама, кажется, не заметила ее появления, и продолжила:

— А как же так получилось, что вы служите у графа Виндома? Вы ведь племянник герцога Атерли…

— О, мама, этот рыцарь не служит у графа Виндома, он служит у барона Фаркенгайта — воскликнула прелестная дева так нежно и звонко, что на ее голосок обернулись все присутствующие.

— Какая жалость, я слышала об этом бароне не очень приятные вещи.

— Барон Фаркенгайт погиб четыре дня назад, — ответил Ланс, надеясь переменить невыносимую тему.

— Это, наверное, страшный удар для вас, — девушка скроила трагическую гримаску, — он был таким славным воином! Но, надеюсь, вы расскажете нам о его подвигах, чтобы мы тоже смогли разделить вашу скорбь?

— Простите, миледи, я еще не в силах говорить об этом, — Ланс улыбнулся зловредной красотке и удалился из зала почти бегом, с горячей надеждой больше никогда не встречать никого из придворных императрицы, а особенно этого скорпиона в девичьем обличье.

Разрешив проблему со шпионом, Брейд вспомнил о Лансе и почувствовал себя предателем. Кажется, он даже не успел его ни с кем познакомить. Пора выручать парня…

Но его благие намерения натолкнулись на непреодолимое препятствие. В комнате, ведущей в Белый Зал, он обнаружил Ее Величество императрицу ракайскую и принцессу Кадара Лаэрту. Она стояла в проеме распахнутой двери на балкон и, казалось, спала. Во всяком случае, ее глаза были закрыты.

Он давно не видел ее такой, обычно императрица в изгнании одевалась с подчеркнутой строгостью и предпочитала одежду темных тонов. А сегодня ее искусно переплетенные локоны украшала усыпанная бирюзой диадема, жемчуга мерцали в открытом вырезе лазоревого платья. Тончайшая вуаль окутывала ее прозрачной дымкой, искрящейся в потоке солнечного света. На сегодня намечено какое-то празднество? Лаэрта так глубоко ушла в свои грезы, что не заметила появления Брейда, и он позволил себе пару минут полюбоваться неожиданно возникшим видением, не обращая внимания на удивленные взгляды гвардейцев у дверей зала.

Сейчас, в золоте полуденных лучей, она казалась почти такой же юной, как и двенадцать лет назад, когда он впервые увидел ее во время свадьбы. Брейду тогда было двадцать четыре, он уже успел разойтись с женой и был склонен предполагать в каждой женщине тайную порочность. На императорском бракосочетании он присутствовал вынужденно, его ничуть не вдохновляло торжество по случаю обретения Янгисом подходящей для производства наследника супруги. Жених лучился самодовольством, как будто добыл на охоте оленя с двухметровыми рогами. Лаэрта и впрямь походила на добычу — невесты нередко выглядят испуганными и несчастными, когда их выдают замуж против воли, но эта казалась просто мертвой. Брейд вспомнил сплетни, что девушка была обручена с дарнийским принцем Альбином и шесть лет где-то скрывалась, и посочувствовал Янгису. Каково это — жить с супругой, которая ненавидит тебя всем сердцем — он знал по собственному опыту.

Но брак оказался на удивление удачным. Лаэрта, державшаяся крайне замкнуто и отчужденно в присутствии императора, оттаивала в окружении людей со сходными вкусами. Менестрель Тобиас и сам Брейд стали одними из первых ее друзей, а вскоре во дворце обосновались все лучшие поэты и музыканты Ракайи. Вернулась утраченная за годы кровопролитных войн мода на утонченную музыку, поэзию и изящные танцы. Дамы были в восторге и поддерживали все начинания ее величества. Им чудилось, что с ее появлением безрадостная зима, длившаяся со дня восшествия Янгиса на престол, отступила перед яркими лучами весны.

Императорский дворец заполнялся прекрасными картинами и статуями, оживилась торговля, посольства соседних держав зачастили в Гилатиан. Янгиса тешило, что его двор приобретает блеск и великолепие, и он покровительствовал всеобщему увлечению искусствами. Когда императрица со второй попытки все-таки подарила наследника ракайскому престолу, ее позиции стали казаться неуязвимыми. Впавшие в немилость или нуждающиеся в протекции надеялись на ее заступничество более, чем на милосердие Единого. Иногда ей действительно удавалось защитить невиновного от расправы. Казни случались реже, на время прекратились военные походы.

Разумеется, ледяная покорность супруги быстро наскучила Янгису, и он начал совершенно открыто заводить фавориток, что нимало не беспокоило Лаэрту. И напрасно — после того, как граф Виндом привез во дворец свою младшую сестру, леди Вивиан, мирная эпоха подошла к концу. Янгис приблизил к себе прелестное создание, осыпал драгоценностями, отвел личные покои неподалеку от своей спальни. Поговаривали даже, что он влюбился — хотя, зная характер императора, в это невозможно было поверить.

Значение Виндома при дворе возрастало с каждым днем, его напыщенные речи о великих завоеваниях и бранной славе охотно подхватила знать, поиздержавшаяся на модную роскошь. В воздухе витало нетерпеливое ожидание войны, и теперь императрица ничего не могла с этим поделать. Влияние Лаэрты на супруга окончательно ослабело, когда третий рожденный ею ребенок оказался девочкой.

А тут еще случилось покушение на императорскую особу. После торжественного богослужения его величество, окруженный придворными и двумя рядами личных гвардейцев, спускался по широким ступеням лестницы храма Единого Всемогущего, когда откуда-то из толпы прилетел арбалетный болт. Янгис откинул мантию и с недоумением смотрел на короткую стрелу, пробившую поручи из закаленной стали. В тот же миг злодей и двое мужчин, стоявших рядом с ним, были искромсаны на куски переодетой охраной, во множестве скрывавшейся среди народа. У одного из убитых тоже обнаружили спрятанный под плащом арбалет. На этом бы все и кончилось, но неведомо откуда возникла всеобщая уверенность, что нити измены ведут в Наррат. Лаэрта была нарраткой, и окружали ее люди, чья преданность Янгису вызывала сомнения.

Ссылку в Белую Чайку Лаэрта восприняла как подарок. Она уедет из ненавистного Гилатиана, у нее будет свой замок у моря! Брейд попытался предотвратить этот шаг в пропасть, пустил в ход даже те связи, которыми не воспользовался бы для собственного спасения. В итоге Янгис всерьез засомневался в правильности своего решения и предложил супруге остаться в столице. Но жертва добровольно и радостно бежала в ловушку, ее было не остановить. Ей, видите ли, необходимо поправить здоровье после родов…

Все, что удалось сделать Брейду — это добиться поручения сопроводить Лаэрту в изгнание и привести крепость в порядок. За три года он превратил Белую Чайку в несокрушимую твердыню, и нужда в его регулярном присутствии отпала. Теперь он старался появляться здесь как можно реже, понимая, что эфемерный рай — все цветы и стихи, звон арфы и вольные речи — расцвел на плахе, и топор уже занесен. Было больно думать о неминуемой гибели этого призрачного счастья.

Один из гвардейцев негромко кашлянул, чтобы прервать странно затянувшееся, не вполне пристойное созерцание. Лаэрта очнулась, заметила Брейда и, кажется, на мгновение испугалась. Приветливая улыбка тут же стерла следы страха с ее лица.

— Рада видеть вас, герцог!

— Простите, миледи, что прервал ваши размышления.

— О, я ни о чем особенно важном не размышляла, просто ждала вас. Мне нужно посоветоваться с вами.

Брейд покосился на гвардейцев. Оба были не из числа его людей, солдаты Дребба. И слушали они в четыре уха, хотя и таращились прямо перед собой оловянными глазами.

— Давайте выйдем на балкон, тут душно, — предложила императрица, поймав взгляд Брейда.

Небо было чистым, а море темно-синим, сверкающим и неспокойным. Можно разговаривать без опаски — волны с шумом разбивались о подножие крепости, и ветер относил голоса в сторону.

— Сегодня чудесный день, — сказала Лаэрта и прикрыла балконную дверь.

— У меня просьба к вам, герцог… Побеседуйте с моим сыном, вы единственный, кому он доверяет. С ним происходит что-то очень неправильное, — Лаэрта говорила быстро, тихо и сбивчиво, чтобы разобрать ее слова, Брейду пришлось встать к ней почти вплотную и дышать сладким цветочным ароматом, которым были пропитаны ее волосы.

— После праздника святого Велетия мы, как обычно, собирались сразу же вернуться в Белую Чайку, но Янгис неожиданно решил задержать нас в Гилатиане. Я сослалась на плохое самочувствие Ситы — она действительно очень устает, когда вокруг много незнакомых людей. Тогда он приказал оставить в столице Раймонда. Я боялась, что это будет навсегда. К счастью, начался этот поход на Феруат, Янгису стало не до сына, и его вернули мне. Ужасно, что о войне я говорю «к счастью», но вы же поняли, что я имела в виду… Я так радовалась, когда его привезли — только Райми как будто подменили. За две недели в императорском дворце он набрался глупой заносчивости, бредит войной, победами, великой Ракайей от моря и до моря. Я пыталась напомнить ему, что рыцарь — защитник слабых, а не безжалостный завоеватель, но он не слышит меня. Говорит, что женщинам этого не понять, они не разбираются в славе и подвигах, — императрица улыбалась, шутливо хмурилась, изображая патетические интонации принца, но Брейд догадывался, что она чувствует, повторяя заимствованные при дворе речи сына.

Ветер трепал прозрачную вуаль, то и дело забрасывал ее концы к нему на плечо; это создавало обманчивое ощущение близости и доверия, совместного полета над морем. И вместе с тем подступала тоскливая злость на упрямую слепоту этой женщины, вечно витающей в облаках, не желающей видеть, что сейчас ей стоило бы беспокоиться не о политических взглядах десятилетнего мальчишки, а о собственной жизни.

— Я поговорю с мальчиком, может быть, он меня услышит. Но потом он снова окажется рядом с императором и забудет мои слова. Вы не сможете сохранить его душу чистой в Ракайе. Рано или поздно, вам придется подчиниться и перебраться в Гилатиан. Не хочу вас пугать, но там вы не будете в безопасности. Янгис все больше склоняется к браку с Вивиан, а вы — единственная помеха на ее пути. Вы долго откладывали, теперь пора решаться на бегство в Салем.

— На что вы толкаете меня, герцог? — в ее голосе не прозвучало ни малейшего возмущения, впрочем, этот разговор был далеко не первым, — похищение детей императора — это государственное преступление.

— Да, в Ракайе. А вы будете в Салеме и забудете Ракайю, как дурной сон.

Лаэрта долго молчала, следя за кружащимися над водой чайками.

— Не знаю, имею ли я право лишать их будущего. Янгис, безусловно, женится еще раз и признает нового ребенка наследником. А мои дети будут никем.

Брейду начало казаться, что он пытается спасти попавшую в силки птицу, а она рвется из рук и не дает распутать сеть. Ну что ж, это занятие требует терпения.

— Вы — принцесса Кадара, ваши дети в любом случае принадлежат кадарскому двору. Что ждет их здесь? Янгис воспитает из вашего сына свое точное подобие, дочерей выдаст за своих приспешников, а от вас постарается избавиться как можно скорее.

— Но ведь он может потребовать, чтобы нас выдали ему.

— У кого? У короля Салема? Нападение на Феруат восстановило Георга против Ракайи. Вряд ли он вмешается в войну, но выполнять требования Янгиса уж точно не будет. Там вы сможете получить развод и обрести свободу. Кстати, развод будет законным и в Ракайе — достаточно трех свидетелей, которые подтвердят, что вы уже четыре года живете порознь с вашим супругом. Двое из вашей свиты и я — мое слово имеет в Салеме достаточный вес.

— О чем вы говорите? Узнав, что вы способствовали моему бегству, Янгис лишит вас титула и владений.

— Если он рискнет, ему придется воевать на два фронта. У меня достаточно войск, на мою сторону встанет Наррат и Раттен — земли, растоптанные Янгисом. Половина империи ненавидит Янгиса и ждет повода, чтобы объединиться и свергнуть его с престола. А вас любят и будут защищать — ради того, чтобы вы стали повелительницей Ракайи.

Брейд уже понял, что выбрал крайне неудачный аргумент. Лаэрта смотрела на него в упор, и ее брови поднимались все выше.

— Вы действительно считаете, что мой развод стоит нескольких тысяч жизней?

— Они будут сражаться не за ваш развод, а за свою свободу. За то, чтобы прекратились бесконечные войны, за восстановление свергнутых Янгисом династий. Вы будете их знаменем.

— Нет. Я не хочу быть знаменем новой войны.

Он совершил непростительную ошибку. Зная характер Лаэрты, ему следовало начать разговор с душераздирающего описания народных бедствий. Ему было что рассказать о грозном потоке воинов, уходящих на битву с Феруатом, и жалких ручейках возвращающихся домой калек, о вымирающих деревнях, о начинающемся голоде в Наррате. И только потом предложить ей план спасения империи. Но вести с Лаэртой продуманную игру у него никогда не получалось. Теперь этот вариант придется отложить.

— Я понимаю вас. Но ни вам, ни мне совершенно не обязательно возвращаться в Ракайю. Салем — прекрасная страна, там давно нет войн, процветают науки и искусства

— Я знаю. Мне бы хотелось увидеть его, но как я могу принять такую жертву? Здесь вы — герцог, владетель обширных земель, а там будете бедным изгнанником.

— Ну, не совсем уж бедным. В Салеме я приобрел прекрасное поместье, мои основные средства давно хранятся у салемских банкиров. Что действительно важного я могу потерять? Титул — всего лишь несколько ничего не значащих букв. Мои владения тоже не такая уж большая ценность. Десяток деревень, небольшой городок и замок. Несколько близких друзей… Думаю, они без сожаления покинут Ракайю.

Лаэрта задумалась.

— А что будет с нами? Моя семья была бы рада нашему приезду, но я не смогу привезти детей в Кадар. Конечно, за эти годы страна окрепла, и Дарния нас поддержит, но Янгис безумен, он способен начать безнадежную войну только ради мести.

Прозрачное крыло хлестнуло Брейда по лицу, он отвел в сторону невесомую ткань и не стал выпускать ее из руки, чтобы игра ветра не мешала разговору. Это почему-то придало ему уверенности.

— В будущем вы воссоединитесь с семьей. А пока вы сможете жить с детьми в моем поместье. У них будет все необходимое — лучшие учителя, подходящее общество, возможность путешествовать.

— Но… Зачем это вам? Вы потеряете слишком многое, что бы вы не говорили.

— Мне хочется видеть вас счастливой. И… — ну же, перестань трусить, идиот, — и, возможно, перестав быть императрицей Ракайи, вы согласитесь стать женой простого салемского сеньора?

Он коснулся губами ее пальцев, чтобы не смотреть ей в лицо, а когда все-таки поднял глаза, увидел, что Лаэрта кусает губы и смущенно отводит взгляд. Он ждал ответа, уже понимая, что это будет отказ.

— Я бесконечно признательна вам за вашу преданность. И… за то, что вы сейчас сказали, тоже, — ее голос был таким тихим, что трудно было разобрать слова, — но у меня есть муж, и пока он жив — это невозможно. Это было бы нечестно по отношению к вам, я не могу принадлежать сразу двоим.

Брейд онемел. Иногда изощренность издевок судьбы превосходила его воображение. Его первая жена была распутна, как портовая девка, теперь она мертва, и вот, наконец, он встретил поистине верную женщину. До такой степени, что она считает своим долгом хранить верность ненавистному мужу даже после развода.

— Как вам будет угодно. Я предоставлю вам поместье, вы сможете жить у меня, как гостья — а я поеду путешествовать. Всегда хотел посмотреть мир, теперь, когда меня не будут удерживать обязанности, я смогу осуществить давнюю мечту.

Лаэрта не отвечала. После своего отказа она не имела права принять помощь, которая может стоить Брейду так дорого. А на другой чаше весов — трое детей, чьи судьбы будут изувечены Янгисом.

Чтобы избавить Лаэрту от невыносимого выбора, Брейд принял решение за нее.

— Мне нужен месяц на подготовку. До Праздника Провозвестия вас вряд ли вызовут в Гилатиан, в крайнем случае — отказывайтесь под любым предлогом и немедленно посылайте ко мне гонца. Постарайтесь не покидать крепость, здесь вы под надежной охраной. Сейчас мне придется уехать на несколько дней, вы не будете возражать, если я оставлю своего племянника в замке?

— Да, конечно, — рассеянно ответила Лаэрта, — но не торопите меня с ответом, мне нужно подумать.

Брейд поклонился, и, наконец, вошел в зал, где предполагал найти Ланса. Его там не было, и, как ему сообщили, уже довольно давно. Он отправился на поиски, поминутно забывая, зачем он бродит по замку. В глазах темнело от бешенства. Что ж, раз Лаэрте недостаточно развода и препятствием является жизнь Янгиса — это исправимо. Брейд никогда не принимал всерьез планы восстания, которые так часто обсуждал с друзьями. Он ненавидел и войну, и политику. Теперь придется пересмотреть свои взгляды.

Ланса он обнаружил в конюшне, где тот препирался с конюхом за право забрать свою лошадь.

— Вот ежели бы я своими глазами видел, как ваша милость коня заводила, тогда другое дело. Кто коня в стойло ставил — ваша милость не знает, стоит этот конь среди лошадей герцога Атерли, так что без приказа его светлости я никому его забирать не позволю.

— Ланс, куда собрался, — Брейд облокотился о седло оспариваемой лошади с таким видом, что тот сразу понял — сбежать ему не дадут.

— Еще не решил.

— Я просил дождаться меня.

— — Я не мог больше. Они там все считают меня за мерзавца, одного из головорезов Фаркенгайта. Я что, должен был выйти на середину комнаты и сказать — лорды и леди, вы заблуждаетесь, я дома с детишками не жег, людей живьем в землю не закапывал и даже никого не повесил? Я полгода служил у этого негодяя, теперь это клеймо останется на мне навсегда, — Ланс старался говорить спокойно, только звенящие нотки в голосе предупреждали о еле сдерживаемом взрыве.

— Два месяца служил, Ланс. Дней десять в прошлом октябре, потом полгода лечил плечо, я уж решил, что ты третью руку себе отращиваешь, и сейчас чуть больше месяца. После чего Фаркенгайт отправился в Светлые Небеса — впрочем, вряд ли именно туда. Ты считаешь, что люди будут помнить об этом неприятном моменте твоей биографии до скончания веков? К концу лета все забудут и Фаркенгайта, и тебя самого. Почему бы тебе не пожить какое-то время у отца?

— Он меня со свету сживет. Он использовал все свои связи, чтобы я попал в свиту Виндома и был в бешенстве, когда меня оттуда выкинули. А если я вообще откажусь служить… Отец только воинов считает людьми.

— Да, знаю, поэтому и я у него не в чести.

— Брейд, прошу вас, возьмите меня к себе на службу, хоть простым солдатом. Я же ничего не умею, кроме как махать мечом, а за Янгиса воевать я не буду. Меня даже в матросы вряд ли возьмут, только в разбойники дорога и осталась.

— Интересно, почему молодым людям, оказавшимся на распутье, чаще всего приходит в голову мысль о разбойниках, а не об образовании? В Салеме, к примеру, есть университет и несколько неплохих школ.

— Для учебы нужны средства. Отец вдвое урезал мне содержание, когда меня перевели в отряд к Фаркенгайту, а уж теперь, кроме проклятий, я от него ничего не дождусь.

— Ну, с этим-то и я могу тебе помочь, было бы желание. А теперь отправляйся назад в замок и дожидайся моего возвращения. В моей комнате есть книги и вино, можешь наслаждаться жизнью и не показываться на глаза тем, кто о тебе плохо думает. Я распоряжусь, чтобы еду приносили прямо в комнату. Вернусь дня через три, тогда и решим, куда тебе податься — в Салем или в разбойники.

Глава 8. Столица империи

Брейд появился в императорском дворце перед обедом. В ожидании трапезы цвет ракайской аристократии — впрочем, этим вечером не слишком многочисленный — прогуливался по окруженной колоннами террасе и по мраморной лестнице, спускающейся в парк. Ослепительная, как и всегда, леди Вивиан стояла на вершине лестницы, миновать ее было невозможно. Брейд умел делать невозможное — но на этот раз он добровольно и с видом живейшей радости направился в ловушку. Сегодня на Вивиан было темно-розовое платье, снизу доверху обшитое воланами тончайшего тремьенского кружева. Над этим нежным облаком сияли пышно взбитые бронзовые локоны в золотой сетке.

— Вы похожи на вечернее солнце, садящееся в облака, — восхищенно улыбнулся Брейд.

— О, вы первый угадали мой замысел, до этого мне говорили о розах и лебедях. Правда, я думала скорее о рассвете!

— Солнце на закате сияет более яркими красками.

Она была прелестна, почти так же, как и пять лет назад, когда ее брат привез юную Вивиан в столицу. Только те, кто хорошо запомнили внезапный восход новой звезды, замечали чуть более жесткие складки возле ярких губ, легкий намек на будущий второй подбородок, сузившиеся от кокетливого прищуривания глазки. Брейд с непонятной печалью наблюдал, как сквозь нежный девичий облик все чаще проступает вульгарная физиономия расчетливой трактирщицы. Он всем сердцем ненавидел Вивиан, но жалел о разрушении этой поразительно совершенной формы. Неловкий намек на то, что слава фаворитки клонится к закату, на секунду вызвал трактирщицу на поверхность, но она тут же спряталась под грустной улыбкой.

— Вы, наверное, правы. Действительно, закат лучше подходит к этим тревожным и печальным дням. Больше не будет ни паргольских пряностей, ни тремьенских кружев. Я истратила на это платье свой последний запас. Если война продлится, конец всем поставкам из Салема. Брейд, почему этот герцог не сложит оружие? Ведь у него нет никаких шансов на победу.

— Миледи, а как вы думаете, что ждет герцога Феруатского после того, как он сдастся?

— Казнь, безусловно. Но если он так любит свой народ, как он говорит, зачем он посылает людей на бессмысленную смерть? Он не может не понимать, что его поражение неизбежно.

— На его месте я бы с радостью отдал жизнь, чтобы не обрекать прекрасных дам Ракайи на лишения и скорбь. Ну а на своем — могу вам обещать, что еще до осени караван привезет из Салема и кружева, и благовония, и все прочие необходимые товары. Путь через Феруат — далеко не единственный.

— Через горы купцы отказываются ездить уже много лет.

— Я сам соберу караван и отправлю своих людей на его охрану. Уверяю вас, ему не будут грозить набеги.

Зазвучали лютни, пестрые фигурки придворных потянулись из сада в столовую. Брейд предложил Вивиан руку, но, отведя ее к столу, занял место напротив. Болтал с дряхлым герцогом Сеннетом, смешил его, изредка поглядывая на Вивиан с абсолютно непроницаемым выражением лица.

Вивиан не могла понять, что означает эта новая игра Брейда. Он был одним из немногих, кто никогда не пытался добиться ее благосклонности. Что-то изменилось, но что? Про него говорили, что он равнодушен к женщинам, иногда — с грязной улыбкой. Ерунда, конечно, Вивиан всегда чувствовала такие вещи. Она запрещала себе верить в свою победу. Брейд сидел недалеко от Янгиса, и сравнивать их было неприятно. Пожилой император с дряблыми подрумяненными щеками и ледяным взглядом — и смуглый, слишком свободный, слишком независимый Брейд с вечно поднятой бровью… Он здесь чужой и когда-нибудь его убьют. О, нет! Она с удивлением почувствовала, что ее сердце сжалось. Без него станет совсем скучно. Было бы занятно выйти за него замуж — а вдруг Янгис позволит? Он ведь давно советовал ей вступить с кем-нибудь в брак. Вивиан сама капризничала и клялась, что ее сердце отдано Янгису навечно: она верила, что рано или поздно станет императрицей. Лаэрта давно уже пустое место, и Янгис, конечно, избавится от нее.

Но если выйти за Брейда, то непонятно, зачем она потратила столько сил, подводя Янгиса к мысли, что с Лаэртой пора кончать. Пусть себе живет своей жалкой жизнью изгнанницы… Стать герцогиней, а не императрицей? А настолько ли это хуже? Брейд ненамного беднее, безусловно — более щедр, моложе, красивее… Всю жизнь она слушала песни о любви, читала стихи и баллады, снисходительно принимала признания — но ни разу не испытала это чувство, такое прекрасное и захватывающее, по уверению поэтов. Ей вдруг подумалось, что с Брейдом…

Жаркое уже съедено, слуги уносят блюда с обглоданными хребтами дичи, на столе появляются воздушные, как тремьенское кружево, сладости. К ним полагается красное вино и самая дивная музыка, нежная, волнующая душу и тело. На помост поднимается менестрель. Конечно, это Фабир, сегодня он вышел в сопровождении флейтисток и обещает исполнить два новых произведения, написанных бессонной ночью…

Вивиан знала о Фабире слишком многое — в свое время она не смогла устоять перед чарами миловидного юноши, похожего на деву, с голосом сладким, как мед. Презирала его мелкую тщеславную душу — и все равно наслаждалась немыслимым совершенством божественного таланта.

Спор Розы и Лилии… Уже через несколько строф Вивиан потупилась: слишком много взглядов обратилось на нее. Чистая и холодная лилия Лаэрта, прекрасная страстная роза Вивиан. Нет, имен не было произнесено, речь шла только о цветах, о символах. Янгис, польщенный всеобщим восторженным вниманием к своей фаворитке, снисходительно улыбался. Приятно сознавать, что обладаешь столь восхитительным творением природы. Возможно, самой прекрасной женщиной этого мира… А Брейд с легкой усмешкой кинул кошелек Фабиру. Это его стихи? Ну не Фабира же, конечно, его. И ни разу даже не посмотрел в сторону Вивиан!

Прежде чем исполнить вторую балладу, Фабир подошел ко всеми забытой леди Тирольде и склонился перед ней до земли. «Последний подвиг рыцаря Фаркенгайта». О, ведь она слышала утром о том, что мерзавца кто-то прирезал… Бедная Тирольда… Надо подарить ей пару браслетов, может быть, даже это дурацкое колье с кораллами — все равно Вивиан его не носит.

Голос Фабира перестал литься золотым вином, в нем звенела сталь, и рога призывали к битве. Фаркенгайт был отважным воином, он мог бросить вызов троим противникам, в одиночку справиться со стаей волков… И ни разу его вооруженные до зубов люди не отступали перед кучкой крестьян с дубинками, — подумала циничная Вивиан. Сорок разбойников, напавших на его отряд, были обречены на жалкую смерть. Он уничтожил пятерых мерзавцев и бился с главарем — но в этот миг трусливый негодяй, притворявшийся убитым, выдернул кинжал из груди своего приятеля и метнул в Фаркенгайта. И с кинжалом в спине, истекая кровью, Фаркенгайт крикнул: «Избавим Ракайю от грязных хищников» — и вонзил меч в сердце предводителя. Разбойники, потеряв вожака, трусливо скрылись в ночи, а Фаркенгайт умер, прошептав: «Моя Ракайя»… Вивиан подбежала к рыдающей леди Тирольде и выкрикнула — звонко, так, чтобы слышали все:

Конец ознакомительного фрагмента.