Сожженные солнцем равнины. «Мы с тобой одной крови»

Дарий Харбер

Эта история рассказывает о том, что любовь бывает совершенно разной и порой очень сложно уловить её суть. Хлоя Рикман – маленькая девочка, которой предстоит на своем пути взросления отыскать и постараться не потерять её.

Глава 4

Среда, середина недели, этот день был также непримечателен, как и на прошлой. Я сидела за партой и листала свой ежедневник, раскрашивая наброски с рисунками. Никогда не нравилось что-то писать о себе, поэтому я использовала рисование, как способ самовыражения. Как тут в класс вбегает орава ребят, все они обсуждают между собой что-то важное, пока что я не могу понять то, о чём они говорят. Я закрашиваю последнюю часть рисунка, маленькие штришки. Ко мне подбегает Фостер и начинает громко кричать в ухо:

— Ты не поверишь! Не поверишь!

— Бен, я поверю во всё, что ты скажешь, только не ори, пожалуйста, — закрывая своё ухо ладонью, говорю ему я.

Он вытирает лоб рукавом от рубахи и продолжает уже более тихим голосом:

— Помнишь, Мисс Молли? Молли Брайтон?

Я открываю ухо и говорю:

— Ты имеешь в виду нашего учителя музыки?

— Да! Она самая! Только что узнал, что она уволилась. Мисс Китенберг так и сказала!

— Сказала, что? — нахмурилась я.

— Сказала, что у нас теперь будет новый учитель. Его зовут Мистер Ремон. Самюэль Ремон. Ещё Мисс Китенберг сказала, что он замечательный учитель и пианист.

— Больше она ничто не говорила?

— Нет. Но!, — тут Бен поднял свой указательный палец вверх и сделал важное лицо, — Но! Тревис из 6А смог немного рассказать о нём. Оказалось, что он вёл у них в прошлом году музыку. И он сказал, что мы должны быть осторожны потому, что этот человек сумасшедший, Хлоя! Сумасшедший!, — Бен заколотил себя в грудь.

Я схватила кулак Бена, что бился об грудь, и приставила обратно к его поясу.

— Не может быть такого… Он не может быть сумасшедшим хотя бы потому, что он — учитель. Успокойся, Бен, я уверена, что Тревис хотел напугать тебя.

— Так сказал не только Тревис. Ты не представляешь, что он творит, — Бен отвлёкся и его глаза уставились в мой ежедневник, — О, эта девочка похожа на Джудит Маккенси…

Я быстро захлопнула ежедневник и грозно посмотрела на Бена:

— Что же он творит, Бен?

— Что? Да тут просто так и не расскажешь, что мне сказали!

— А ты попробуй. У нас сейчас как раз музыка. Надо быть готовым к неожиданностям.

Бен Фостер наклонился ко мне и прошептал:

— Он детей не учит, а с ними развлекается… И он очень странно себя ведёт… А глаза у него, если всмотреться, то бешеные… Как у зверя!

Пока мы разговаривали с Беном, в класс вошёл высокого роста человек. В его руках были папки с нотами. Он уложил их на крышку фортепиано. Снял с себя пальто, подошёл к выключателю и приглушил свет в помещении. Резко весь гам разговоров стих, все вытаращили свои глаза вперёд, на этого человека. Затем быстренько каждый уселся на своё место за парту и окончательно смолк. Я посмотрела в лицо этого человека, и мне показалось, что он улыбнулся. Кончик уголка у его рта напрягся и скривился вверх. Он оглядел нас пристальным взглядом, прошёлся взад и вперёд по классу и уселся за рояль. Молчание. Его терцы у пальцев прикоснулись к клавишам. Рояль издал долгий звук «ля». Затем его пальцы стали всё чаще касаться клавиш, заиграла мелодия. Я смотрела на него и постепенно стала замечать, что круг моего обозрения сужается: всё, что находилось вокруг, стало резко тлеть. Это состояние напомнило мне тот случай, когда я упала в обморок год назад. Также это было похоже на начало фильма в кинотеатре, когда свет медленно гаснет и остаётся только отображение на экране. Самюэль Ремон играл произведение Людвига Ван Бетховена «К Элизе». И всё, что я могла видеть, всё, что я могла понять в тот момент, так это то, что он играл в темноте. Незримый никому прожектор был направлен прямо на него. Это сольное выступление. Он будто бы распахнул свою душу передо мной, а я глупое создание не могу понять, что происходит, и просто замерла от восхищения. Время от времени он отводил взгляд от клавиш и смотрел в окно, его пальцы продолжали играть. В его взгляде было что-то загадочное и неподвластное. Он ни разу не взглянул на нас во время игры. Его тело было расслаблено, оно время от времени то выгибалось, то в такт музыке наклонялось, плечи слегка подёргивались, когда шла быстрая партия. Я не могла отвезти взгляда от него. В тот момент я ощущала полную эмульсию в своём головном мозге и в теле. Во мне оказались две части, два вещества, несопоставимых между собой. А он всё играл и играл.

«Боже, прекрати играть!» — взвыло моё существо. Тело стало чуть-чуть колотить в такт музыке. Я будто бы знала, чувствовала то, что чувствует этот человек. Но всё ещё не могла вникнуть в суть. Как «Чёрный Квадрат» Малевича… Когда ты смотришь на него впервые то, не видишь ничто, кроме чёрного квадрата, но взглянув однажды во второй раз и в третий, то увидишь то, что сконструирует твоё сознание. Ты увидишь себя.

И вот наконец-то завершающая часть. Конец. Фостер хватает меня за руку:

— Что-то ты совсем притихла, всё нормально? — шепчет он мне в ухо.

Я не могу понять, что происходит. Меня и тошнит и колотит. У меня жар.

— Бен!, — поворачиваюсь я к нему, — Бен, меня тошнит.

Фостер подскакивает из-за парты:

— Мистер Ремон! Мистер Ремон, Хлое плохо, её тошнит. Можно я отведу её в медпункт?

Какой позор! Я выхватываю свою руку из лап Фостера и тоже резко приподнимаюсь из-за парты.

— Мистер Ремон, — говорю я, — Извините, всё в порядке. Мне не нужен никакой медпункт. Фостер шутит.

— Что? Ты же только что сказала… — удивляется Фостер.

— Бен, всё хорошо, успокойся, — усаживаю я его обратно на стул за парту.

— Но…, — Фостер что-то бубнит себе под нос.

Мистер Ремон встал из-за рояля, подошёл к доске и начал писать мелом.

— Как вы уже поняли, наверное, ребятишки, — сказал он, продолжая вырисовывать буквы, — Моё имя Самюэль Ремон, для вас я Мистер Ремон.

Он закончил выводить своё имя на доске и положил мел на стол. Затем облокотился о рабочий стол, что стоял неподалёку от рояля и задумчиво взглянул на нас.

— Я буду учить вас музыке.

Его взгляд упал на меня.

— Хлоя, как твоё полное имя?

Я процедила про себя: «О, нет» и ответила:

— Хлоя Рикман.

— Хлоя Рикман, тебе действительно плохо? Если это так, то ты можешь идти.

— Нет, Мистер Ремон, как я сказала ранее, всё в порядке.

— Хорошо, — он прикусил нижнюю губу и продолжил, — Так, что такое музыка, ребята? Кто-нибудь знает: чьё произведение только что звучало?

В классе образовалась тишина.

Он снова посмотрел в окно. Я проследила за его взглядом. И только сейчас заметила, что на улице шёл снег. Первый снег в ноябре.

— Кажется, я знаю, что он играл сейчас… Мама недавно смотрела телеканал Культура…, — тихонько сказал Фостер.

Я оторвалась от окна и ответила Бену:

— Так скажи.

Фостер стал тянуть руку.

— Наверно, я знаю, Мистер Ремон.

— Для начала назови своё имя, — тут Мистер Ремон достал из клатча очки и напялил их на нос. В очках он казался ещё старше. Почему-то меня они рассмешили. Но я не могла смеяться: ком в горле нарастал с каждой минутой.

— Бен Фостер, сэр. Я думаю…

И тут меня вырвало. В тот момент, когда Фостер начал произносить следующее слово в его несложном предложении, меня скрутило, рвота подошла к гортани, и из меня фонтаном выплеснуло и суп, который готовила мама с утра и недопитый компот в столовой, и куски от булочки с сыром…

— Бах, — произнёс Фостер и уставился на меня напуганными глазами.

На меня смотрел весь класс, в том числе Мистер Ремон. Я встала, перед глазами всё мутило, руки были непонятно в чём, костюм, сидевший на мне, тоже. Вся жизнь вдруг превратилась в посмешище. И я сказала:

— Можно я выйду, Мистер Ремон?

Тот недоумевающим взглядом осмотрел меня и быстро сказал:

— Иди. И позови уборщицу в класс, пожалуйста.

Фостер выбежал за мной. Он помог мне дойти до медпункта.

В медпункте сидела Миссис Претсон, я запомнила её ещё с начала года, когда она ставила прививки. Она осмотрела меня и вынесла вердикт:

— Ты отравилась.

— Я не могла отравиться, — ответила я.

— В таком возрасте дети часто переедают, и это также является отравлением.

— Но я не переедала.

— Ну, дело Ваше, Мисс. Только вот эту таблетку выпей, сейчас же, — она протянула мне таблетку и стакан воды, — И иди домой, я выписала тебе справку для больничного на несколько дней. Маме обязательно скажи об этом.

— Хорошо, Миссис Претсон, спасибо.

Когда я вышла из кабинета медпункта, живот по-прежнему немного крутило, но не так сильно. Жар пропал. Лоб стал холодный, как дверка от холодильника изнутри. Ко мне подошёл Фостер, он ждал всё это время за дверями в коридоре.

— Ну, как ты?

— Теперь, я на больничном.

— Надолго?

— На несколько дней.

— Так, что она сказала: почему тебя вырвало?

— Сказала, что я отравилась… Но я-то знаю, что я не отравилась, Бен.

— И что с тобой, тогда?, — рассмеялся Фостер.

— Мне нельзя больше заниматься музыкой.

Бена прорвало, и он начал смеяться, как умалишённый.

— Причём тут музыка?, — продолжал он говорить и взахлёб смеяться.

— При всём. Это из-за музыки, я знаю. Больше я не буду ходить на уроки музыки.

— Музыку слушают ушами, а не животом, — сказал Бен.

— Знаю. Странно, правда?

— Да уж… Ничто не скажешь.