На грани двух миров

Дана Стар, 2020

Дар видеть призраков – это моё проклятье и моя болезнь. Чтобы от него избавиться я превратился в отшельника, мечтающего о вечном одиночестве, пока моё одиночество не нарушила странная девушка, которая появилась буквально из ниоткуда. В ссадинах, царапинах и ранах… я обнаружил незнакомку в собственном чулане. Без прошлого, настоящего, будущего и даже без имени! Кто она? Девушка с волосами цвета осени… И почему её так одержимо ко мне тянет?

Глава 2

Но девчонка и не думала сваливать. Так и знал! Стоило только пустить козла в город, и конец. Тот на милость всё до самой последней травинки выжрет. Сегодня полбуханки дашь, завтра уже целую потребует, а после завтра притащит роту беспризорников, которые задерут меня до дыр.

На следующий день я уже просто вызвал наши местные «правоохранительные органы». Ничего не стал объяснять голодранке, пусть с ней разбираются те, кто должен это делать по праву.

С рассветом меня снова разбудил раскатистые лай Грома. Я, естественно, сразу же догадался почему «ветра нет, но волны как прокаженные к берегу несутся». На улицу в валенках выскочил, злой как сам чёрт, потому что опять не выспался. Мельком в щель между досками сарая глянул, а там она сидит. И у меня дежавю в башке вспыхнуло. Да так вспыхнуло, что я чуть было заикой до конца своих дней не остался.

День начался один в один, как и предыдущий.

Да что ж ей всё неймётся. Ясно ведь дал понять, чтобы десятой дорогой мою избенку обходила!

С психу кулаками по дряхлым деревяшкам треснул, но тут же заставил себя остыть. Не, ну в самом деле! Не бить же мне девчонку, воспитывая, как дворнягу, чтобы выработать условный рефлекс на мои угрозы? А девчушка-то бесстрашная, кажется, не испугалась свихнувшегося рыбака и снова приплелась за добавкой в виде словесных тумаков.

В общем, бить девок — не моя фишка. Я хоть с виду и свихнувшийся на голову невменяемый псих-отверженец, но на самом деле, моё сердце ещё не полностью превратилось в острые рифы. Хай там закон по всем правилам разбирается, за землю я плачу, а избёнка моя приватизирована.

Местный «шериф», Степан Степаныч, явился только через час после звонка, и тут же мне всыпал люлей. Так сказать, за ложный вызов. Когда его старенькая «Нива», поскрипывая колодками, тащилась по размытым ухабам дороги, я снова заглянул в сарай, чтобы предупредить воровку, чтобы готовилась на выход «с вещами», а ещё, чтобы готовилась отвечать за свои поступки.

Раз предупредил, два предупредил… третьего уже не будет!

Взгляд в хлев — беспризорница сидит на том же самом месте, где и вчера сидела, поджав под себя тощие ноги, и с печалью в больших зелёных глазах обнимается с буханкой белого, с такой жадностью, словно это была не буханка, а кусок килограммового золота.

В чулане было тихо. Девчонка молчала. Молчала и дрожала, поглядывая на меня из-под густых опущенных ресниц. Всё, что я слышал — это завывание ветра, проникающего в щели между досками, противный скрежет зубов, по причине холода, и урчание голодного живота на весь сарай. А всё, что видел — взявшееся из ниоткуда чудище, перепачканное грязью, с которым теперь понятия не имел, что мне делать.

— Утро доброе, Владюша. Ну, и что у тебя тут такое срочное стряслось? Русалку что ль поймал? — хрипло расхохотался, старый алкоголик.

А мне вот было не до шуток. Я ночью плохо спал. Мне снова мерещились кошмары. А ещё будто кто-то вопил у самого утра. Жалобно так вопил, с надрывом. Будто помощи просил. Женщина вопила. Пришлось заглушить свои психи парой рюмок палёной сивухи. Спирт, конечно, это не моё, я за здоровый образ жизни, лишь изредка… и вот это «изредка» как раз настало вчера. Другого выхода, как справиться с припадком, у меня не было.

— Забирай её, Степаныч, шустрей давай! — кивком указал в настежь распахнутую дверь сарая. — Воровка! Уже второй раз ко мне в хлев забирается, нахлебница бесстыжая. Кто такая знать не знаю и не собираюсь. У меня тут не благотворительный фонд помощи малоимущим и обездоленным. Сам понимаешь. Поэтому делай свою работу и больше занимайся наведением порядка в своём ущербном городишке, а не брюхо пивом с утра до вечера набивай.

Улыбка вмиг испарилась с миловидного лица старичка, которое украшали усы с забавными завитушками, а на лысой голове покоилась почетная бескозырка. Обиделся, папаша, но я честно не хотел язвить. Просто уже в край всё достало! Достала моя грёбанная, однотипная жизнь без надежды на лучшие изменения.

Степаныч недовольно цыкнул и, важно поправив козырёк головного убора — его гордости, деловито зашаркал к сараю. Нырнул внутрь, и полминуты от него не было ни слуху, ни духу. А когда я его, недоуменного и непонимающего, вновь увидел на улице — взбесился ещё больше.

Что за ерунда? С утра пораньше и уже выпил?

Вот дед. Во даёт!

— Так кого забирать-то? — почесал седой затылок. — Где твоя эта… «особо опасная уголовница»? — зевнул, разгильдяй водочный.

Да он издевается?

Я его со злости за рукав дернул, да силу не рассчитал, а дедок, после вечерних посиделок у костра с корешами, совсем в рохлю превратился, чуть было носом в лужу не клюнул.

— Её блин забирай! Рыжую эту, нахлебницу.

— Ты парень что, того уже? Совсем в край тронулся? Или просто решил над стариком поиздеваться? — покрутил пальцем у виска, вырываясь из крепкой хватки. — Нет там никого. Шутник, блин.

От злости я практически превратился в бешеного быка. Видать, старый ещё не до конца отрезвел. И это он меня ещё алкашом называет! А сам? Сам-то до чего докатился?

Пулей в сарай заскочил, девчонку за шкирку схватил и вытолкал на воздух, не обращая внимания даже на то, что она несколько раз споткнулась, пока я её за собой следом тащил. Единственное на что я обратил внимание, так это на то, что рука у неё была очень холодная. Ледяная. Как у живой арктической статуи.

Вчера я не особо успел рассмотреть незнакомку, но сейчас заметил, что у девчонки, вроде бы, рыжие волосы и большие зелёные глаза, а ещё очень нежная, хоть и холодная, кожа. Вообще, с таким-то слоем глины трудно разобраться человек это, или животное. Но волосы, скорей всего, рыжие.

Незнакомка молчала, прикусив губу. Молчала и тряслась, как одержимая кем-то, или чем-то, или может считала, что я её на заклание тащу. Наружу вытолкал, прямо перед самым носом Степаныча встряхнул хорошенько, чтобы тот поскорей прозрел и разглядел девку получше, аль угар глаза застилает.

— Ну! Вот же она! — с силой за шкирку телепаю, а оборванка мычит, шипит и в ответ начинает сопротивляться, пытаясь дотянуться до моей руки, чтобы впиться по самую кость своими обломанными ногтями с грязью.

Старик кривится без доли юмора:

— Ну ты даёшь, малый! А я тебе говорил, что одиночество — похлеще водки, до добра не доведёт.

— Не понял? — повышаю голос. — То есть ты правда не видишь девчонку?

Устало пожимает плечами:

— Разве что в своём больном воображении… Так, Влад, иди-ка ты отоспись, а потом поговорим, ладно? Нельзя вот так вот молодому и красивому парню свою жизнь гробить. Причём, без причины, — хлопает по плечу, а у самого в убитых жизнью глазах во всю печаль пританцовывает. — Больше не шути так со мной, если дело несрочное. Я по твоей милости больше часа по разбитым ухабам мчался.

Он выждал паузу, с недоумением глянул на мою подвешенную руку в воздухе, которая так умело подёргивалась на весу, будто я действительно кого-то за шиворот таскал, а затем, отвесив честь у виска, шарахнулся от меня как от чумы:

— Всё, парень. Будь здоров! Увидимся.

Через секунду «шерифа» словно штормовым бризом сдуло.

Я вдруг вспомнил, что не один остался. Мириться с не одиночеством, капец как непривычно. Тогда до меня ещё не сразу дошёл смысл происходящего. А когда дошёл… мне просто захотелось привязать к шее петлю с камнем и с головой окунуться в открытое море.

— Пусти меня! Пустиии, дурак! Мне больно! — тонкий, но такой чистый, словно горный ручей, раздался голос отчаянно сопротивляющейся девчонки.

Я тут же ругнулся и отшвырнул обузу в сторону. Так, что она, не устояв на ногах, неуклюже впечаталась попой в грязь.

— Господиии! — за голову схватился, принялся ходить туда-сюда, изредка бросая на незнакомку полные ненависти взгляды. — Ну кто же ты? Ктооо?!

— Я ведь сказала, — протяжный всхлип. — Что не знаю!

— Ты просто врёшь! Блиииин! — булыжник с психу схватил и в сторону берега запустил. Отдышался. Голова кругом, мысли в разлом, и я не знаю, что делать с этой дрянью. Не хочу верить. Не хочу осознавать… Что моё проклятие вернулось.

— Ты вообще ничего не помнишь? — спрашиваю, но уже мягче.

По бледным, испачканным глиной щекам оборванки, катятся крупные слёзы.

— Нет, — качает головой, трёт глаза дрожащими кулачками. — А этот пожилой мужчина-полицейский? Почему ты не сдал меня ему? Я ничего не понимаю. Я запуталась. Я замёрзла! И у меня ужасно болит голова, — прячет глаза в ладонях, беззвучно рыдает.

Лицом к Рыжей поворачиваюсь и, теряя контроль, бью её своим чёрствым словом в самое сердце:

— Потому что ты умерла.

— Ч-что? — выглядывает через щель между ладонями.

В огромных зелёных омутах, помимо горьких слёз, клубится дикий страх, с примесью непонимания.

— Ты, «кем-бы-ты-не-была», умерла. Смирись с этим и уходи. Иди на свет, или куда вы там все должны валить! Но ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

— Что за бред? Ты не в себе! Ты чокнутый! Я всё ещё дышу, всё ещё вижу. Говорю! И я вижу море, вижу песок, я его кожей чувствую! И тебя я тоже вижу. И ты меня, чёрт подери, видишь!

Проклятье! Проклятье! Проклятьеееее!

Пулей подлетаю к девчонке, за локоть хватаю, со всей силы до синяков щипаю, чтобы доказать, что прав. Но я блин, напротив, ожидал обратной реакции. Сначала девушка, как бы защищаясь, немощно скорчилась, а затем вдруг взвизгнула от боли. А мои руки… они не растворились в её теле, не прошли насквозь, как должны были.

Тогда какого хрена я её вижу, а другие — нет?

— Я ведь не сумасшедший! Не сумасшедший! Не сумасшедшиииий! — прочь от себя нечисть отталкиваю и кричу до крови в горле, волосы рву на затылке, расхаживая туда-сюда по мокрому песку, пока не осознаю окончательно, что я бодрствую, а не морально подыхаю в очередном ночном кошмаре. Девчонка отскакивает от меня будто резиновый мячик, падает на песок, бьётся головой и… больше не поднимается.

Замираю. Закрываю глаза. Делаю выдох, осознавая, что не сплю, что ЭТО снова начало преследовать меня по пятам.

Она ведь призрак. И это не шутка.

А я… Я тот, кто их видит.