Скрипка некроманта

Далия Трускиновская, 2010

На Рождество в Ригу приглашают артистов-гастролеров, которые дают концерты в доме Черноголовых. Среди артистов присутствует юный итальянский скрипач-вундеркинд Никколо Манчини – странный, болезненный мальчик, которого нещадно эксплуатирует родной отец. Во время приема пропадает очень дорогая скрипка работы мастера Гварнери, которую вундеркинду дал на время гастролей, но отнюдь не подарил, богатый меценат. Поисками инструмента занимается Иван Андреевич Крылов. Ему, как всегда, помогают воспитанница княгини Маша Сумарокова, химик Давид Иероним Гриндель и физик Георг Фридрих Паррот. Естественно, вором оказывается самый неожиданный персонаж, а удается это установить при помощи… аптекаря. Но скрипка к музыканту не возвращается – ее отправляют хозяину дипломатической почтой. Читайте долгожданное продолжение блистательного романа «Ученица Калиостро»!

Глава 3

Нежданный помощник

В «Лавровом венке» собралось немало народа, и Маликульмульк, не зная, как уберечь места за столом, снял шубу и уложил ее на скамью и стул. Да и от шубы приходилось отгонять нахалов. Молодые рижские бюргеры и айнвонеры на досуге были очень шумливы и даже дерзки. Кельнер, выслушав его, сгинул, и Маликульмульк чувствовал себя неловко: Паррот подумает, что генерал-губернаторскому секретарю нельзя доверить даже заказ тушеной капусты.

Пришел Гриндель, уселся рядом и доложил: фрау де Витте уехала в Митаву, но дома ее старшая племянница. Девушка утверждает, что в последние три-четыре года никто в Доме Черноголовых на прославленных скрипках не играл. Приезд Никколо Манчини с его инструментом вызвал волнение среди рижских меломанов — и даже людям, равнодушным к музыке, захотелось послушать, как звучит пресловутый шедевр Гварнери дель Джезу.

— Правда, я не знаю, что нам это дает, — сказал Давид Иероним. — Разве что составить список из нескольких сотен фамилий, куда войдут люди, посетившие концерты Манчини, чтобы услышать не только виртуоза, но и звучание скрипки.

— И я не знаю, для чего это герру Парроту. Где ж он пропадает?

— Не волнуйтесь, все равно кушанье еще не подано.

Паррот с мальчиками явился, когда капуста с «винерами» и миски с горячим пивным супом уже стояли на столе. Паррот хмурился, дети были безмерно счастливы.

— Что вы там видели, Ганс? — спросил Гриндель младшего.

— Итальянскую певицу! — доложил мальчик. — Она сама подошла к нам! Мы искали господина Манчини, и она сказала, что он с сыном в гостинице. Тогда мы спросили, не нашлась ли скрипка. Она сказала — нет, не нашлась, и спросила нас, на чем мы играем. Там стоят клавикорды, я сыграл песенку о розе, а она пела — по-немецки! Я два раза сбился, но она…

— Хватит, Ганс, садись и ешь, — велел ему озабоченный отец. — И ты ешь. Нельзя же питаться одними пирожками. Послушайте, Крылов, в краже скрипки явно замешаны итальянцы — итальянка чересчур страстно пыталась нам помочь. А дамы так себя ведут, когда хотят выпытать сведения.

— Которая из двух? — спросил Маликульмульк. — Одна — высокая, как гренадер, и черноволосая, другая — обычного дамского роста, а волосы у нее чуть темнее, чем у Давида Иеронима. И она белокожая, что удивительно…

— Вторая. Вилли придумал хороший вопрос: не предлагал ли кто-то за скрипку хороших денег? Я задал его. Она сказала, что не предлагали, итальянцы уже догадались расспросить об этом Джузеппе Манчини. Я хотел поговорить со служителями, которые переставляли скамейки. Это почтенные старики, которые там кормятся чуть не со шведских времен и знают все слухи. Но любезная итальянка меня к ним близко не подпустила, а все твердила какую-то ерунду. Ешьте, пока не остыло!

— У вас — итальянка, а у меня — выходец с того света, — сказал Маликульмульк. — Давид Иероним, как в Риге обращаются с сумасшедшими? Где их держат, кроме смирительного дома в Цитадели?

— В богадельнях, конечно. Вот возле Иоанновской церкви — Николаевская богадельня… Полагаете, сбежал? Во что он был одет? — с большим любопытством спросил химик.

— Одет-то он как раз был прилично. И говорил по-русски как столичный житель.

— И представился выходцем с того света?

— Да.

— Как он догадался, что с вами следует говорить по-русски? — спросил Паррот, не донеся до рта горячий лоснящийся «винер».

— Это — самое занятное. Он выслеживал меня, чтобы со мной познакомиться.

— Давно ли?

— Вы полагаете, это связано со скрипкой? Впервые я его заметил перед Рождеством, — ответил Маликульмульк. — А сегодня он соблаговолил ко мне подойти — сперва проводив меня от замка до аптеки.

— Ешьте суп, он сытный и полезный, — велел детям Паррот. — Кто не съест всю миску, тот не получит свиных ребрышек. Мог ли кто-то из итальянцев тайно вынести скрипку из замка?

— Нет, их прежде, чем отпустить, обыскали.

— Всех? И женщин?

— Нет, не всех, — подумав, сказал Маликульмульк. — Квартет, который всюду ездит с дамами-итальянками, уехал раньше, когда скрипка еще была на месте. Точнее, его пришлось выпроводить раньше, потому что музыканты напились.

Он усмехнулся и добавил по-русски: «в зюзю». А потом кое-как перевел эту самую «зюзю» на немецкий, изрядно насмешив мальчиков.

— Кто бы ни был вор, он не стал уносить скрипку только потому, что ему нравится воровать, хотя и такое случается, — Паррот задумался. — Нет, здесь мы ни до чего хорошего не договоримся, слишком шумно. Отчего люди полагают, будто для радости необходим шум, — никто не знает?

— Предлагаю поставить опыт, — тут же отвечал Давид Иероним. — Только нужен прибор, измеряющий количество счастья. Нечто вроде барометра. Он может висеть над головой у испытуемого.

Маликульмульк невольно усмехнулся — вспомнил кусочек из собственной повести «Ночи». Вот тоже печальный праздник скоро пора справлять — десять лет, как начало «Ночей» написано и напечатано в «Зрителе». Странным выдался вечер, когда он, вдохновившись галантными французскими фривольностями д’Аржана, писал, усмехаясь: «Кричи, что хочешь, господин рассудок, — отвечало сердце, — а у меня есть своя маленькая философия, которая, право, не уступит твоей. Твой барометр измеряет сухая математика; но мой барометр не менее справедлив в своих переменах… — Прекрасно, любезное сердце, прекрасно! и если твоя философия не столь глубока, то по крайней мере она заманчива и приятна… и я отныне с пользой буду наблюдать, когда опускается и поднимается твой барометр…»

Он собирался ввернуть словесный пассаж на грани непристойности: кто ж в свете не знает, что на модном наречии именуется барометром? Но мысль проскользнула мимо эротических затей, и на бумагу выскочило слово «любовь»…

Какая странная перекличка возникла у десятилетней давности строчек со словами Гринделя — и со взглядом Паррота. Можно было биться об заклад — все трое подумали разом об одном и том же.

И при этом Паррот даже не стал искать утешения во взгляде на своих черноглазых мальчиков, обреченно доедавших пивной суп. Всем троим не повезло — и все трое старались держаться достойно. Паррот хотя бы мог, как подумал Маликульмульк, жить воспоминаниями о супруге, скончавшейся шесть лет назад. Было же счастье, родились дети!.. А вот у некоторых обалдуев — ничего, решительно ничего…

Потом вышли на улицу. Маликульмульк нарочно искал взором выходца с того света по фамилии Иванов. Но тот решил, видно, что для одного дня потрясений будущему другу хватит.

— Кто украл скрипку — сейчас не так важно, важно выяснить, у кого она могла оказаться. Это механически даст нам и имя вора, — сказал Паррот. — Если в здешних краях творение Гварнери дель Джезу — невиданная диковинка, чье-то слабое меломанское сердце могло не выдержать. Вот если бы дорогие скрипки приезжали сюда каждый день, меломан рассудил бы так: не удалось купить сегодня, куплю через два месяца. А сейчас он рассудил иначе: это мой единственный в жизни шанс приобрести великолепную скрипку! И действовал соответственно.

— Есть еще предположение, что кто-то из господ ратманов решил устроить пакость князю, — напомнил Маликульмульк.

— Эти чудаки упрямы и высокомерны, но они осторожны. И сплели бы более сложную интригу. Нет, это какой-то обезумевший дилетант. Но мне его трудно понять. Ведь стоит ему достать ворованную скрипку и заиграть — слушатели придут в восторг от инструмента, полезут его разглядывать и, чего доброго, обо всем догадаются. Разве что он будет играть наедине с самим собой…

— Для истинного дилетанта это не трагедия. Только наедине с собой он сможет насладиться скрипкой в полную меру — тебе ли, любезный друг, этого не понять…

— Да, пожалуй, ты прав…

Маликульмульк вздохнул — вернется ли когда эта радость исследователя, в одиночестве своем препарирующего пороки человеческие, собственную душу, да хоть кусок мокрой соленой картошки, наподобие Гринделя с Парротом?

— А есть еще радость набить брюхо горячей, жирной и вкусной едой, — напомнил Косолапый Жанно, — чтобы все чувства твои погрузились в сладостную дрему. Тогда на грани между утратившей очертания явью и тяжелым смутным сном, полным странных событий, начнут возникать хрупкие и мимолетные образы, а все благодаря чему? Благодаря количеству отменной пищи…

Косолапому Жанно хотелось в кресло, в большое кресло, и чтобы рядом стоял столик для курительных принадлежностей. Он страдал из-за того, что в новом жилище этой роскоши не было, а попросить княгиню, чтобы велела перевезти туда кресло из башни, было как-то неловко. Приходилось совершать моцион — оно вроде полезно после обеда, но обременительно. Он даже немного отстал от приятелей.

Дай волю Косолапому — он бы вообще перестал передвигать ноги и остановился посреди улицы. Идти совершенно не хотелось — с каждым шагом приближался Рижский замок, приближалась сердитая Варвара Васильевна. Там уже наверняка действуют полицейские сыщики, задают вопросы, пугают дворню. А что дворня знает? Она знает, что делалось в гостиных и на поварне, по коридорам лакеи пробегали, не глядя по сторонам. И результат допроса может быть один — княгиня разозлится еще больше. А на чью голову это выплеснется? Вот то-то, и прав Косолапый Жанно, спасаясь в спячке…

Меж тем физик и химик, как следовало ожидать, заговорили о своих опытах и о максимальной точности при взвешивании.

— Ну конечно, твои аптекарские весы тут незаменимы, но при условии, что ты очень точно нарезал кубики из картофеля, — донеслось до Косолапого Жанно. — А пока мы можем сравнивать результаты лишь в первом приближении. Итак, взаимодействие картофеля с дистиллированной водой…

— Шагать и дремать, это же совсем просто, — мысленно пробормотал он. — И таким способом отогнать неприятные мысли о скрипке. Хотя — вот вопрос для ученого: возможно ли для человека совсем не думать? Если он, конечно, не лежит без сознания, как раненый на поле боя или кокетка в обмороке. Сейчас попытаемся произвести опыт…

Главное было — чтобы на оживленной Известковой улице не столкнуться с дамой. Мужчина, скорее всего, устоит на ногах, столкнувшись с семипудовой глыбой, а дама непременно поскользнется и сядет на грязный снег…

— В следующей серии опытов надо будет отмерять одинаковое количество воды и сравнивать — всосал ли картофель ровно столько жидкости, сколько пропало из сосуда, — говорил Гриндель. — Я предлагаю брать кубики не более половины дюйма и помещать их в пробирку, чтобы понижение уровня воды было более заметным…

Странным образом эти рассуждения способствовали той самой дреме, которой добивался Косолапый Жанно. Он шел следом за приятелями, опустив голову, но не позволял себе отставать. Доносились слова:

— Но та оболочка яйца, которая находится под скорлупой, обладает ли свойствами мембраны… она лопнет… она не может лопнуть… если дистиллированная вода, всасываясь, увеличивает объем… можем ли мы на примере яйца говорить о равновесии, если не знаем свойств оболочки… в опытах с картофелем равновесие сперва было достигнуто во втором и в третьем сосудах… а теперь поместим соленый картофель в дистиллированную воду…

Эти речи могли заморочить и более трезвую голову — хотя можно ли считать глинтвейн настоящим спиртным напитком? Ведь его и детям пробовать дают, особенно им нравится вынутое из глинтвейна разваренное яблоко с красной мякотью.

Какое удивительное родство душ, вдруг осознал Маликульмульк, — все трое занимаются вещами, которые обычным людям ни к чему. Двое исследуют всасывательные способности картофеля и морковки, третий все никак не соберется составить вместе тысячу слов, чтобы образовалось развлечение для ее сиятельства.

— Хей, Крылов! — позвал Гриндель. — Гляньте-ка — лавка старого Мирбаха открыта. Вот кто знает богатых дилетантов наперечет!

Маликульмульк опомнился.

— Где? — только и спросил он.

— Поглядите налево. Вон, видите, где мальчик тащит опрокинутые санки? А чуть подальше — дверь, над которой медная труба? Вон, вон, почти на углу… там он и сидит. Только что оттуда вышла фройлен Лехер с женихом. Вся молодежь ходит к Мирбаху за нотами. Вот он — настоящий дилетант.

— Крылов, вы сейчас в состоянии говорить о деле? — спросил проницательный Паррот. И неудивительно — он видел перед собой размякшего и бессловесного Косолапого Жанно.

— Да, — собравшись с силами, отвечал Маликульмульк.

— Тогда ступайте, — сказал Давид Иероним. — Если вашу адскую скрипку пожелал иметь какой-нибудь курляндский меломан, то будьте уверены — приехав в Ригу на Рождество, он первым делом заглянул к Мирбаху. Старик, кстати, отменно переписывает ноты — имейте в виду. Вы для начала познакомьтесь с ним, попросите оказать вам услугу. А когда придете расплачиваться — не скупитесь. И он сам охотно расскажет о своих богатых покупателях.

— Да, это хорошая мысль, — согласился Маликульмульк. — Так что же, мы сейчас расстанемся?

— Да. Мы пойдем в аптеку. А вы, коли угодно, потом загляните туда. По-моему, вам не помешала бы чашка крепкого кофея, — заметил Паррот и сразу отвернулся, высматривая своих мальчиков.

— И заберете лекарство для доктора госпожи княгини, — напомнил Давид Иероним.

Маликульмульк поклонился и свернул на Большую Сарайную. Как-то так вышло, что до сих пор он про лавку Мирбаха не знал, да и необходимости в ней не было — ноты он получал из столицы, а запас канифоли для скрипки, взятый в Москве, еще не иссяк.

Хотя многие прочие лавки по случаю праздничных дней были закрыты, старый Мирбах именно теперь надеялся на хороших покупателей — в город съехались богатые господа, во многих домах устраивают концерты, говорят о музыке, советуют друг другу новинки. Он припас ноты и маленькие инструменты для детей, открыл свою узкую тесную лавку и правильно сделал — ни минуты она не была пустой.

Когда Маликульмульк сбил снег с сапог о нарочно устроенный при каменном порожке скребок и вошел в узкую дверь, над которой покачивалась на кронштейне и двух цепочках тусклая медная труба, в лавке были двое: пожилая дама выбирала в подарок маленькую флейту, а господин, стоя к нему спиной, расплачивался. Господин повернулся — и Маликульмульк увидел знакомый нечеловеческий профиль, скошенный лоб, как на старой французской гравюре, крупный нос. Он окаменел: это действительно был Леонард фон Димшиц, или Дишлер, или Бог его ведает кто. Шулер выглядел, как всегда, прескверно — страдалец, который и трех дней не проживет, да и только. Увидев генерал-губернаторского секретаря, он тоже на миг растерялся.

— Добрый день, господин Крылов, — первым сказал картежник.

— Добрый день, — ответил Маликульмульк.

— Счастливого Рождества.

— И вам также.

Оба смотрели друг на друга очень настороженно. И оба не знали, как себя вести.

— Я в Риге проездом, — сказал наконец фон Димшиц.

— Да, разумеется, — брякнул Маликульмульк и смутился: нехорошо было напоминать человеку, пусть даже шулеру, о давешних неприятностях. И так ведь ясно, что ему пришлось куда-то уехать после ареста Мея и полумертвого фон Гомберга.

— Всегда прихожу сюда за канифолью, — словно бы оправдываясь, произнес фон Димшиц, и тут Маликульмульк вспомнил: да ведь у этого человека есть скрипка!

— Да, это правильно…

— У герра Мирбаха всегда хорошая канифоль, и мягкая, и твердая, а главное, свежая.

Герр Мирбах, присматривая одним глазом за покупательницей, явственно навострил уши. Толстый молодой господин, которому в лавке было тесновато, оказался скрипачом, и даже если он в Риге будет бывать проездом, упускать его не надо. Он слишком хорошо одет, чтобы его упускать.

— Я взял на пробу американскую канифоль, — сообщил хозяин лавки. — Могу предложить кусочек, извольте сравнить.

Он выставил несколько картонных коробочек, в которых лежали куски, блестящие на сколах, как янтарь.

— Французская, — сказал Маликульмульк, указав на нежно-золотистую канифоль.

— Бордоская, — уточнил герр Мирбах и улыбнулся.

Маликульмульк тоже улыбнулся: до чего же приятно состоять в братстве людей, умеющих отличить австрийскую смолу от смолы из Шварцвальда.

— А в Лифляндии разве не варят свою канифоль? — спросил он. — Здесь ведь растут сосны, и в немалом количестве. Я сам видел.

— Лифляндия — равнинная местность, и проще рубить сосны на корабельную древесину. Смолу добывают в горах, где лесорубам слишком трудно спускать бревна вниз, — объяснил герр Мирбах. — Вот хороший прозрачный кусочек, господин может взять. Только пусть не забудет сперва протереть смычок спиртом и хорошо высушить волос. Потом господин расскажет, как понравилось.

Мирбах стал заворачивать канифоль в бумажку, а Маликульмульк обвел взглядом лавку. Вот тут он хотел бы остаться навеки — на полках выстроились скрипки и альты, при них — смычки, рядом сверкала медными боками валторна, за ней виднелся гобой, в углу на столе были сложены футляры, справа и слева от хозяина лежали на прилавке высокие стопки нот.

— А это что за диковинка? — спросил он, указывая на довольно крупный инструмент со сдвоенными струнами.

— А это, изволите видеть, испанская гитара. Входит в моду в гостиных, очень удобна для господ — ничего сложного на ней не сыграть, одни милые пустячки.

Маликульмульк был в растерянности — он не хотел расспрашивать торговца при фон Димшице, но и упускать картежника не желал. Однако выбирать не приходилось.

— А скажите, герр Мирбах, можно ли у вас приобрести хорошую дорогую скрипку? — спросил он. — Или при вашем посредничестве купить скрипку у кого-то из здешних дилетантов.

— Господину она нужна для себя? — Мирбах явно пытался соотнести имущественное положение покупателя (одежда дорогая, а вот руки — без единого перстня) с ценами на инструменты.

— Нет, это поручение ее сиятельства княгини Голицыной.

— О! Госпожи княгини?! — Мирбах пришел в подлинный восторг. — Для нее возможно выписать скрипку из Ганновера или Бремена, я знаю, что там недавно продавалась скрипка самого Якоба Штайнера. Но даже если это работа кого-то из его учеников — уже достаточно хорошая репутация для инструмента. Скрипки Штайнера славились еще до того, как лучшими мастерами в Европе признали итальянцев. Господин прикажет написать моему приятелю в Бремен?

— Нельзя ли найти поближе? В Митаве, к примеру? — спросил Маликульмульк.

— Да, господин прав — шли слухи о хорошей скрипке, которую привезло одно французское семейство и вынуждено было с ней расстаться. Если только ее не приобрел господин барон фон дер Лауниц.

— Он известный дилетант? — кажется, чересчур бойко спросил Маликульмульк.

— Да, и притом богатый человек. Он нанимает лучших учителей для своих внуков и ищет хорошие инструменты.

Маликульмульк задумался — следовало как-то ловко выспросить насчет барона, но так, чтобы это не выглядело подозрительно. Торговец, поставляющий дорогие инструменты в богатые дома, — не разносчик горячих бубликов из Московского форштадта, он непременно должен быть хитер. Опять же, и возраст — ему под семьдесят, возраст либо разжижения мозгов, либо тонкой хитрости…

Конец ознакомительного фрагмента.