Пробуждение Тейде

Гумер Каримов

В фантастическом романе «Пробуждение Тейде» автор показывает темы повествования: от бытовых до созерцательных, фантастических, библейских, философских и космических. Так созвучно с писателем читатель проживает эмоции участников облёта, проснувшегося и извергающегося вулкана Тейде, любовные сцены на Канарском пляже и, конечно же, яркий эмоциональный разговор героя романа со звёздным небом. В романе по существу два главных героя-мужчины и две главные героини–женщины. До поры, одна пара обитает в раю, другая – на Земле. Те, что в раю, пребывают в вечности, но однажды их призовет Всевышний для важной миссии на Земле. Там они встретят вторую пару обыкновенных смертных землян. Собственно для их спасения они и будут отправлены на нашу планету, но всем четверым придется спасать уже не себя, а всю нашу планету.

Сага

Книга первая

Глава первая

1

У Чугунных ворот

ПАУЧОК ТОЛЕРАШКА И ЗАВОДНОЙ КЛЮЧ ГОРОДА

Однажды я помог ему починить велик. Он сидел у подъезда, разобрав свой велосипед чуть ли не до винтика. А собрать, видно, было слабо. Мы провозились полдня, но довели его железную лошадку до ума: ход мягкий, руль послушный, всё подогнали под рост. Юрка сделал испытательный круг по двору и остался очень доволен. От радости он всё давил и давил звонок. Но вместо звонкой весёлой трели получался какой-то глухой металлический треск. Я попробовал было отрегулировать звонок, но Юрка послушал мелодичный звон и упрямо закрутил крышку, а когда услышал знакомый треск, удовлетворительно кивнул: самое то.

Я когда сижу дома и пишу, безошибочно узнаю по этому звяканью появление Юрки во дворе. И пришло в голову дать ему какое-нибудь прозвище.

Как-то он напросился в гости, и я подарил ему детский журнал «Крик-Крак». Юрка прочел его от корки до корки и сказал, что больше всего понравился Паучок Толерашка со своими короткими историями.

— Он так похож на тебя, — проговорил мальчишка, не слезая с велосипеда. — Можно я буду тебя так называть?

— Можно, — согласился я. — А твой звонок напоминает мне заводной ключ. Когда ты звонишь, мне кажется, что ты что-то заводишь. Ну, например, наш город.

— Как это?

— Как заводят часы. Можно, Юра, я тебе тоже дам прозвище, не возражаешь?

— Ладно, паучок Толерашка, не возражаю.

— Я буду называть тебя Заводной Ключ Города.

— Заводной Ключ Города?

— Да. По утрам своим звонком ты будешь заводить наш город. Чтобы он всегда жил.

— Понарошку?

— Да, символически.

— Тогда я согласен.

— Хорошо. Ещё увидимся, Заводной Ключ Города!

— Пока, Паучок Толерашка!

PARADISE-01-96

ВОЗНЕСЕНИЕ

Жизнь когда-нибудь кончается, это правда. Ну а Смерть? Никогда не кончается? Все пятьсот шестьдесят лет, что он обитал здесь, ни на минуту не забывал, что когда-то жил на Земле. Там — пять веков — немыслимо много: живые руководствуются понятиями своих богов и муз, но даже для Музы истории Клио такой срок довольно внушительный. А здесь всё по-иному: что такое каких-то жалких полтысячелетия для Вечности? Ничто! Пшик!

И всё-таки взволновался, когда в его «богом забытую келью», не имеющую, однако, ничего общего с представлениями землян о жилище монаха, вошёл посланник в алом плаще, служитель Зура (Большого). Поклонившись Диндару — (Благочестивому), служитель передал ему хот — короткое послание, призвавшее его на аудиенцию по желанию Биека (Высокого). Сам факт очного приглашения по хот, с визитом служителя от Зура — говорил о чрезвычайности повода. Обычно все сообщения Диндар получал тривиальным телепатическим путём, поэтому содержание предстоящего разговора было ему неведомо. Впрочем, у Биека по-иному быть не могло…

Диндар «летел» на аудиенцию в связи с официальным поводом в белых одеждах. Никакого земного воображения и фантазии не достанет, чтобы описать то, что на Земле называют раем, эдемом… Кстати, там бытует иное прозвище — Вознесение, а Эдемом называют лишь верхний предел Небытия, таким образом, Ад — его нижний предел.

Страсти, наивно рисуемые на Земле о нём, сильно преувеличены: подобно тому, как даже на солнце учёные обнаружили тёмные пятна, так и среди покинувших Землю не бывает безгрешных людей, поэтому пугающие «Откровения» от Иоанна и «Семь кругов дантова Ада» — всего лишь «подготовительные курсы», чтобы подняться выше. За все пятьсот шестьдесят лет своего пребывания там Диндар ни разу не слышал слова Бог, его здесь все называли по-домашнему Ия — хозяин, а сына его Христа звали Исой или Высоким — Биек. Петра звали просто Ключником или Зуром — Большим. К нему в Приёмную и направлялся сейчас Диндар. Своё земное имя Благочестивый он сохранил благодаря не упорным молитвам и педантичному соблюдению всех постов, хотя всё это соблюдалось им примерно, а скорее благодаря уединенному образу жизни — отшельничеству, страсти к чтению и творчеству — ижату, и, может быть, своему необыкновенно высокому уровню интеллекта.

WWW.Z. CA-96

2

Тенерифе. Тен Белл

Если хотите полюбоваться прекрасными видами Тенерифе, можете поступить так же, как мы: подняться на башню Тен Белл в Коста дель Силенцио. Если вам доводилось подниматься по винтовым лестницам в средневековых башнях, то это нечто совсем другое. Башня Тен Белл — вертикально вытянутый прямоугольный параллелепипед современной архитектуры высотой более 50 метров. Градостроительная доминанта города, её центр. Действительно торгово-развлекательный центр, но весь он находится под землёй и только башня с главными городскими часами возвышается над городом «Бухта Безмолвия». Так можно перевести название города.

Это чудный городок на юге острова. Он не так шумен и многолюден как соседний Лос Христианос, с его фешенебельными отелями и роскошными пляжами Плайя де лас Америкас. Но если вы возьмете на прокат автомобиль на весь период вашего двухнедельного отпуска, то перед обитателями Лос Христианос будете, пожалуй, иметь неоценимое преимущество. Ведь каждый вечер, убегая от этой суеты и гвалта в свой тихий и уютный отель «Марина», насладитесь интимным миром, где вы одни, совсем одни в нашем огромном мире. Конечно, это преимущество только в том случае, если вы любите друг друга. Если же едва терпите, вам вообще не стоит проводить отпуск на Канарах, ибо данные острова есть ни что иное, как архипелаг любви. Впрочем, как знать, может быть раздражённые друг другом, именно здесь вы вновь обретёте чувство, некогда вас соединявшее.

А поднявшись на башню «Десятого колокола», сможете полюбоваться не только прекрасными видами, но ещё украдкой следить, как развиваются её волосы на ветру, как наблюдая окрест, ваша очарованная странница, забыв стереть свою улыбку с губ, будет тиха и задумчива на высоте птичьего полёта, и как, глядя на конус вулкана Тейде, будет внимательно слушать ваш рассказ о том, что всего лишь в 1778 году со своей высоты в 3718 метров он извергался в последний раз, а затем заснул спокойно, глубоко и надолго.

— Но сон обманчив, — добавите вы серьёзно, — ведь он может проснуться в любое мгновение и тогда все эти прекрасные города и селения, отели и пляжи будут сметены или погребены его раскалённой лавой.

Увидите, как забеспокоится, заволнуется ваше родное существо.

Там на высоте снимите её на фото или на видео, и когда покинете остров, будете время от времени доставать фотоальбом или включать запись. И окружённые суетой, раздражённые повседневностью и хаосом, творящимся в вашей несчастной стране, называемой Россией, вспомните те чудные мгновения вашего отпуска на острове любви, и вам снова станет хорошо.

— Ах шарабан мой, американка! — напевал Юфим спускаясь по лестнице башни.

— Чему ты радуешься, Юфим? — Надя спускалась вслед за ним, сама излучая радость и счастье.

— Разве я радуюсь? — Сания остановился, повернулся к жене, — на душе у меня по-прежнему тревожно, но хорошо уже то, что удалось сменить обстановку…

Накануне поездки он испытывал то же депрессивное состояние, что и его друзья, много позже жаловавшиеся ему по электронной почте.

Шарабан жизни! Ты куда? Мне пятьдесят! Я не знаю, куда я еду.

Не знаю!

ДАВАЙ НАЗОВЁМ ЕЁ КРИК-КРАК

Вскоре у нас появилась подружка. Её привел ко мне Заводной Ключ Города.

— Она моя соседка, — сказал он. — Дело в том, что она беженка из Армении.

— Как тебя зовут?

— Анаит, — отвечает, а глаза как две перезрелые вишни, и такие огромные.

— Правда, трудное имя, Паучок Толерашка? — спросил Юрка. — Давай мы её тоже как-нибудь назовём.

— А она не против?

— Конечно нет.

— Заводной Ключ Города, я хочу от неё это услышать. Скажи, Анаит, ты согласна иметь прозвище?

— Согласна.

— Хорошо. Но как мы тебя назовём?

— Я придумал, Паучок Толерашка, — сказал Заводной Ключ Города.

— Как же?

— Давай назовём её Крик-Крак.

— По-моему, это хорошее имя — Крик-Крак. Как тебе? — спросил я девочку.

Она молча пожала плечами и утвердительно кивнула головой. Так у нас появилась Крик-Крак.

WWW.Z.RU_2009.com

3

Побег «во Остров любви»

Раздвинув крыльями-плечами седые эти облака, наш cамолетик — крест венчальный, — серебряный издалека, уносит нас с земли печальной под звук моторного смычка. И в этой песне несуразной, таинственной, однообразной растает за бортом тоска, в последний раз блеснет река своим прощаньем несчастливым, и дуги Финского залива вконец закроют облака.

— Что это она там шепчет? — думал он, глядя ей в затылок. Надя всем существом приникла к иллюминатору лайнера, не просто глазами. Казалось, она хочет вырваться из этого кресла, туда за борт самолёта, чтобы лететь самой, одной, как птица. Сквозь мерный шум двигателей Боинга он прислушался к её голосу. Оказалось, она шепчет стихи. Его стихи.

Доверившись небесным тропам, летим с тобой над всей Европой в объятья счастья и тепла. Судьба нам подфартила малость: остались позади — усталость, интриги, дрязги, гроздья зла, и жизнь иная — неземная, — по нашим меркам, нас ждала.

Он написал эти строчки перед самым отпуском, скорее воображая предстоящий отдых, чем реально предвидя его. Остров в океане, к которому они сейчас летели мог быть чем угодно, но разочаровать их не мог.

Лишь несколько часов полета, испанский экипаж пилотов повел наш лайнер на сниженье… О, это чудное сближенье с лазурной синью Океана, держащего в своих ладонях, грозящий небесам вулканом, жемчужный остров треугольный!

Пока он слушал стихи, вспомнил почему-то Василия Кирилловича Тредиаковского, несчастного пиита времён Анны Иоанновны и бироновщины. Но доставалось-то ему не от них, а от крутого русского бунтаря Волынского, не раз бившего поэта палкою. А ведь сам-то Артемий Волынский, в бытность его генерал-губернатором Астрахани, отстоял от посягательств православного духовенства бурсу, основанную католиками-капуцинами, где учился Васька Тредиаковский. А вытащил его из астраханской тьму-таракани на свет божий, сам Петр: в 1722 году, направляясь в свой персидский поход, в Астрахань приехал государь. Этот визит внес коренной перелом в дальнейшую судьбу бурсака. Сохранился даже анекдот, что царь, увидев Тредиаковского среди его сверстников, указал на него пальцем и предрек: «Это будет вечный труженик».

4

В самолёте

У него был слегка скрипучий голос. Повернув голову, он чуть удивился его внезапному появлению в салоне самолета, но несмотря на свой камзол осьмнадцатого века, охлаждённый стакан пепси в его руке заметно его успокоил.

— В свите Петра приехали бывший молдавский господарь Дмитрий Кантемир, отец поэта Антиоха Кантемира. — Тредиаковский сделал большой глоток из стакана. — Энциклопедически образованный человек, прекрасный знаток Востока и его секретарь, переводчик и поэт Иван Ильинский. Через тридцать лет я скажу о нем: «праводушный, честный и добронравный муж, да и друг другам нелицемерный». Не хочу хвастаться, но, заметив мои незаурядные способности и прилежание к словесным наукам, мне молодому бурсаку, Иван Ильинский посоветовал ехать в Москву для дальнейшего обучения.

Он понял, что спит и Тредиаковский ему снится.

— Вот и славно, — подумал он, устраиваясь поудобнее в кресле. — Побеседуем с пионером русской поэзии. — «Езда во остров Любви» — так назвали вы свою первую романтическую книжку, Василий Кириллович, вернувшись из заграничного путешествия и учёбы, но почему Тальман и его аллегорический роман, столь невысокого пошиба?

— Да, заграничное путешествие! Это было восхитительно! — Василий Кириллович прикрыл глаза, улыбаясь, — Последним пунктом значился, ну, конечно же, Париж, времён Людовика. В Сорбонне я слушал лекции по богословию, в Парижском университете — по истории и философии. С жадностью читал выдающихся французских авторов — Корнеля, Малерба, Расина, Буало, Мольера, Фенелона, Декарта и Роллена… А на ваш вопрос отвечу просто: я был молод, ветренен, как все молодые люди во все времена.

Да, он читал об этом у Лотмана. Недавний бурсак с благоговением воспринимает парижскую жизнь — такую легкомысленную, разгульную, стремящуюся к наслаждениям. Поэты, обслуживавшие такой образ жизни, явно второстепенные и незначительные, производят на молодого россиянина огромное впечатление. Большая литература, упомянутая выше, почти не затрагивает его художественного воображения, хотя он добросовестно их прочитывает. Но с увлечением переводит мадригалы, любовные песни, куплеты и, в частности, аллегорический роман Тальмана «Езда во остров Любви», с восторгом встреченный молодежью в России. Это весьма показательно для той эпохи постпетровского времени, когда «новоманирный» быт русской публики был готов к восприятию подобной любовно-галантной литературы. Еще при жизни Петра издавались и переиздавались книги сформировавшие кодекс поведения русской знати: «Юности честное зерцало», «Приклады, како пишутся комплименты разные», «Symbola et emblemata», где было более 840 иллюстраций на мифологические сюжеты с кратким описанием содержания.

Обо всём этом он подумал во сне, сравнивая их полет на Тенерифе с переводом Тредиаковского «Езды во остров любви». Герой романа Тирсис, пылающий любовью к прекрасной Аминте, проходит полный курс воспитания чувств и «галантных» наук. Добиваясь взаимности от своей возлюбленной, он испытывает то надежду, то тревогу, то отчаяние, то ревность. Сначала Аминте встречает его ухаживания холодно, потом уступает и даже доставляет ему «последнюю милость», но, будучи ветреной, в конце концов изменяет ему с другим. Путешествуя по вымышленному острову Любви, Тирис посещает различные его уголки: пещеру Жестокости, Пустыню Воспомяновения, город Надежды, Местечко Беспокойности, Замок Прямой Роскоши, Ворота Отказа и т. п. Вывод, к которому приходит автор — в духе тогдашней философии «наслаждения»: если хочешь счастья и любви, люби сразу многих женщин и никогда не привязывайся только к одной.

— Эй, просыпайся, — услышал он сквозь сон Надин голос, — сейчас есть будем.

Он открыл глаза. Жена раскладывала передо ним столик, встроенный в спинку переднего кресла. Стюардессы разносили пластиковые коробки с едой. Он снова закрыл глаза, желая досмотреть свой сон, но Тредиаковский исчез. Пришлось возвращаться из середины тридцатых годов восемнадцатого столетия, оставляя поэта наедине с его духовной трагедией — тяжелой драмой одинокого человека, выдающегося ученого, филолога, европейски образованного мыслителя и философа, не понятого русским обществом и не понявшего русское общество:

Начну на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальны…

Эти написанные в Гааге строчки, продолжали жить в нем и по возвращении на родину, на которую он продолжал «зреть чрез страны дальны».

— Господи, я кажется задремал, раз мне могло всё это привидеться про Тредиаковского. — встрепенулся он. — Но что-то есть общее в ситуации: «Зря на Россию чрез страны дальны», я ведь тоже сбегаю из страны не в самый лучший период её истории.

Тары-бары, растабары! Не залить «Смирновской» грусть! Мы с женою — на Канары поменяли нашу Русь. И поникла, осрамилась кляча старая — страна.

Чем горда? — скажи на милость? Кроме форсу — ни хрена! А косишь — под сверхдержаву… Тпру, родная, не спеши! Ты там близко не лежала, брось, планету не смеши. Ты на карте у планеты как большой кусок дерьма…

И до сей поры для света не страна ты, а тюрьма, Всех твоих великолепий яркий лубочный фасад по-потемкински налеплен, чтоб прикрыть твой голый зад. Говоришь: народ мне жалко? Да не жалко ни шиша! Хоть его и били палкой: (в чем и держится душа?!), только, видно, не добили, не пошла наука впрок. А иначе — на погибель как народ страну обрек?! Потому как что Россия — Богом данная Земля. Только мы ее — насильем довели до ручки, бля!

Тары-бары, растабары! Совесть! Я еще вернусь! А пока я на Канары — променяю нашу Русь…

— А эти стихи ты когда написал? — спросила Наденька.

— Только что, — ответил он.

Шарабан жизни! Ты куда? Мне пятьдесят! Я не знаю куда еду.

Не знаю!

А ЧТО ТАКОЕ РОМАН?

— А что вы делаете? — Крик-Крак подошла к компьютеру, за которым я сидел.

— Я пишу роман.

— Роман? А что такое роман?

— Как тебе объяснить, Крик-Крак? Видишь, за окном растёт огромная старая ива?

— Вижу.

— Роман очень похож на это дерево, Крик-Крак. Есть толстый ствол. А потом ива ветвится, как отдельные сюжетные линии в романе. Смотри, ветви держат крону. Под огромной кроной живут герои, а большие и малые ветви — многочисленные истории, в которые они попадают. Так примерно.

— А почему «У Чугунных ворот»?

— Потому что мне они очень нравятся. Еще их называют Николаевскими. Ты не знаешь. Император Николай Первый подарил их своей матери Марии Фёдоровне на день рождения и посвятил свой дар брату Александру в честь его громких побед над Наполеоном?

— Теперь буду знать.

— А мы тоже можем стать героями твоего романа, а, Паучок Толерашка? — спросил Заводной Ключ Города.

— Может быть.

WWW.PARADISE_01_96

5

Вознесенье

За всё время пребывания на Вознесении Диндар лишь второй раз посещал Зура. Но встретил его Большой весьма радушно, почти сердечно.

Всё Вознесение готовилось ко второму тысячелетию Христианства, поэтому в Приёмной Зура шло обновление интерьеров.

— Не пойти ли нам во внутренний дворик, дорогой Диндар, это очень уютный садик, где действует закон земного тяготения, благодаря стараниям Большелобого, как мы называем здесь Ньютона. Там мы могли бы погулять по тропинкам, как на Земле и спокойно поговорить?

— Как угодно, Ваше Святейшество!

— Ах, оставьте это, дорогой Диндар, поговорим без титулов.

Они пролетели по прозрачному коридору и в конце его оказались на открытой веранде внутреннего дворика. Состояние невесомости неожиданно кончилось, и Диндар почувствовал давно забытую тяжесть своего тела, ощутил почву под ногами.

— Это с непривычки, — сказал Зур, — сейчас все неприятные ощущения прекратятся, и вы почувствуете себя так, словно вы на Земле.

— Как чудно! Через 560 лет почувствовать свою плоть.

— Привыкайте, Благочестивый, скоро вам предстоит вернуться на Землю.

–???

— Так хочет Биек…

Они медленно шли по дорожке небольшого, но тщательно ухоженного сада, напоминавшего Диндару зелёные уголки его родного острова. Всё: от финиковых пальм до пташек, собранных в саду и весело щебечущих, — живо напомнили ему его деревушку Маска, родину племени гуанчей.

Конец ознакомительного фрагмента.