Ты жди меня там

Гульсина Уржумцева, 2022

Перед вами волшебный и очень добрый рассказ о бесстрашном почтовом голубе, которого отправляют с посланием о помощи в никуда. Минуя гром и молнии, он оказывается в двух веках впереди своего времени и находит настоящего друга в лице нашей современницы. У птицы есть выбор – остаться тут и вести спокойную, размеренную жизнь, или, рискуя жизнью, попытаться вернуться назад, в прошлое, туда, где его ждут…

Любава

Любава была крепостной крестьянкой, которую использовали в качестве домашней прислуги, и жила она в доме богатой помещицы Варвары Ильиничны. Люба родилась в этом доме, когда её родители служили тут же, отец — конюхом, а мать — кухаркой. Любава росла на глазах у хозяйки дома, поэтому та была благосклонна к девушке. Да и характер Любавы был смирным, она была старательна и немногословна, весела и жизнерадостна, выполняла с отличием все поручения и делала своё дело исправно. Руки у неё были золотые, да какие-то волшебные. Когда у хозяйки заболела спина, и никто не мог помочь, даже доктор, Любава попросила разрешения попробовать на хозяйке своё снадобье. Помещица не могла ни спину разогнуть, ни сидеть, ни лежать, поэтому, разрешила. Любава быстро намешала в глиняном сосуде разные травы, добавила мёд, майское масло от любимый коровы Бурёнки, которую сама доила ежедневно, намазала густо спину помещицы, укрыла её шерстяным платком. Вставать не велела. К утру хозяйка усадьбы даже не помнила о болях. Только тогда, когда кто-то спросил у ней о спине, та вспомнила и позвала к себе Любаву.

— Чем ты спину мою натёрла, Любаш? — спросила хозяйка.

Любава, напугавшись, что что-то сделала не так, насторожилась, покраснела и говорит:

— Да ничем особенным, барыня, мёд, масло да травы разные, да и не помню я, какие. А что, болит ещё?

— Не болит! Эко чудо! Какие травы мешала, вспомни, да собери, пока осень не настала, поди, пригодятся, — сказала хозяйка, и движением кисти своих белых полных рук, велела уходить.

Довольная Любава выбегала на улицу, и чуть не сшибла племянника барыни, заходящего в дом. Он, конечно же, не упустил случая обнять её, что девушка взвизгнула. А он питал к ней чувства уже давно. Барыня, услышав и поняв в чём дело, крикнула:

— Борис! Ты ли это? Не трогай девку! — а, когда он зашёл и поклонился своей тётушке, продолжила:

— Спина болела, что мочи не было, даже сам Поликарп не мог ничего сделать, а тут пришла она, намазала чем-то, да всё прошло, вот диво дивное!

Борис мечтательно улыбнулся, а потом спросил у тёти:

— Слушай, ты мне как мать родная, и поймёшь меня как никто. Не могла бы ты передать мне эту девчонку. Как подарок, положим, на мой день рождения, а?

— Да ты очумел что ли, она ж девчонка совсем, недавно семнадцать исполнилось, а тебе все сорок!

— Тридцать пять мне, тётушка, не так я и стар!

— Дык женись, мало тебе вокруг баб? Вона, Настасья на тебя глаз положила, чем не невеста?

— Эх, не понимаешь ты ничего, тётушка. Значит, не отдашь просто так? А ежели куплю её у тебя? — и это было последней каплей, которая разбудила в барыне зверя. Как она стала кричать на своего племянника, обзывая всячески!

— Ты купишь у меня малолетку!? Так ты ещё не вернул мне те, что я тебе давала в долг! А-ну вон отсель! И слюни свои по поводу Любавы не распускай, пень ты для неё трухлявый! И наследства я тебя лишу, нежели придёшь ещё сюда с такими намерениями!

Любава, как и все другие, кто был рядом с домом, слышали этот ор, похихикивали. В этот момент из хором своей тёти вышел багровый Борис. Смачно плюнул на землю, как делают это мужчины, когда люто негодуют, схватил, стоящую рядом, Любаву за косу, притянув её к себе грубо, посмотрел в её глаза, как дракон голодный, и оттолкнул, что та чуть не упала. И пошёл, ругаясь, проклиная, видимо, свою тётю, Любаву и своё сердце, которое влюбилось не в того, в кого полагается. Сел на своего коня, и так резко стартанул с места и лихо промчался мимо девушки, что та снова чуть не упала со страху, а хозяйка, наблюдавшая за этим из окна, сматерилась, а потом перекрестилась, посмотрев на образа в углу комнаты.

Любава и в самом деле была красавицей необыкновенной. Артуть-девка! Волосы льняные, почти белые, да густые и длинные, что в косе доходили до ягодиц, глаза серые, а брови и ресницы тёмные, почти чёрные, уста белозубые, голос сладкий. Она была ростом средняя, с тонкой талией, а физически сильна да крепка, одним словом, ни в сказке сказать, ни пером описать! И угораздило же родиться ей на Руси во времена крепостного права.

Василиса

Вася, как её называли все вокруг, была отличницей. На самом деле её зовут Василиса. Красивое и сказочное имя ей дали родители. Родители так же решили, что Вася должна быть отличницей, и девочка всё время сидела за учебниками, постоянно учась чему-то. Она к своим семнадцати годам, кроме русского, владела английским и французским великолепно. Вася была лучшей в школе, и шла на золотую медаль. Участвовала во всех олимпиадах, во всех спортивных соревнованиях, побеждала везде и во всём очень легко, и вся её комната была в кубках, медалях и почётных грамотах. Грамоты мама вставляла в рамки и развешивала на стене, а, когда их стало уж очень много, складывала в большую картонную коробку. Все её поделки, начиная с детского сада, ромашки и зайчики из бумаги и пластилина, а также её первые волосы, первый зубик, браслетик из роддома, первые распашонки, носочки и так далее — тоже всё было в коробках и охранялось мамой, так же, как всё ценное находится под охраной Всемирного наследия Юнеско.

Василису родители любили до умопомрачения. Над ней буквально дрожали, встречали и провожали в школу вплоть до шестого класса, пока однажды Вася не устроила истерику:

— Да хватит уже, ма, па! Надо мной все смеются! Если ещё раз пойдёте провожать или придёте встречать, я уйду из дома! — и ушла в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Родители переглянулись между собой испуганно. Такое поведение дочери они видели впервые, но ругаться и возражать не стали.

— Повзрослела доча, — сказал папа и на всякий случай заглянул в комнату дочки, чуть приоткрыв дверь.

— Сидит, читает, — шепнул он жене.

Гулять Василиса почти не выходила. Так как совсем не имела свободного времени. На почту, за хлебом, на кружки и спортивные секции Вася бегала с удовольствием, в кино пару раз в год она ходила только с родителями. Шибко её не баловали, но у Васи была своя комната, голубой глобус на столе и телефон. В интернете она сидеть не любила, всю нужную ей информацию она черпала из книг, и была единственным учеником школы, который почти каждый день заходил в школьную библиотеку за новыми книгами.

Подруг и друзей у Василисы не было. Её недолюбливали девочки, так как она была красива и очень умна, и подходили только в том случае, если нужно было что-то списать или спросить дельный совет. Мальчишки были неравнодушны к ней, дёргали за волосы, как принято в школах, засматривались, но дружить не предлагали, стеснялись. Но взоры всех были обращены на неё, Василису Премудрую, так её прозвали в школе.

На вопрос Василисы, а не завести ли в доме сестрёнку, собаку или кошку, родители предпочитали отмалчиваться. Даже хомячка не могли себе позволить, так как всё перечисленное выше отнимало бы время. А время, по мнению родителей, должно было быть использовано только для того, чтобы совершенствоваться, учиться и работать, не покладая рук. Девочка была сильна в математике и химии, в физике и литературе, в спорте и рисовании, и во всём, что делала, за что бралась, всегда была первой и лучшей. Но ей не хватало простого человеческого общения. Ну, такого, простого, как с бабушками и дедушками, сестрой, братом и другими родственниками, общение в компании сверстников или между подружками. Всё это заменили ей герои книг, о которых Вася читала с упоением.

Любава

Любава немного умела читать. Научилась она этому тогда, когда в помещичий дом приходил учитель обучать грамоте хозяйку. Та хоть и была помещицей, но читать не умела. Будучи в возрасте за пятьдесят, решила всё-таки барыня освоить письменность и математику, хотелось самой читать манифесты, указы, газеты, да и книги, а не просить об этом Бориса или Поликарпа, доктора своего.

Учитель приходил два раза в неделю. Они занимались в большой и светлой комнате, где горел камин, там же на полу играла со своими тряпочными куклами и Любава, будучи маленькой. Играла, а сама слушала уроки, часто подбегала посмотреть о какой букве они говорят. Так и прознала обо всех буквах. А, когда учитель уходил, Любава и хозяйка еще часик вспоминали по-новой буквы и складывали их в слова. Так было веселее учиться, вдвоём.

Хозяйка любила её, Любаву. Своих детей у неё не было, был только племянник Борис. А Люба была смышлёная очень, и не понимая, что хозяйка не бабушка ей вовсе, а хозяйка всех вокруг тут обитавших людей, залезала к Варваре Ильиничне на коленки, просила рассказать сказку или спеть песню. Та была рада стараться, пела так, что кто слышал, останавливались послушать её чудесное пение.

Родители Любавы умерли рано. Отца по голове пнул бешеный жеребец, когда тот хотел приручить его, оседлать, а мать не смогла пережить этого горя. Она перестала есть, только и делала, что плакала да страдала. На дочку не смотрела, ни с кем не разговаривала, молчала, как воды в рот набрала, уставившись в одно точку на полу. Могла сидеть так цельный день. Помещица месяц на это смотрела сквозь пальцы, понимая её чувства. Потом пыталась поговорить, уговорить, о дочери напомнить, но без толку. Так она и потухла, как свеча, тихо ушла с открытыми печальными глазами.

Любава не могла понять, почему и куда делись оба её родителя. С тех пор хозяйка жалела девочку ещё больше, никому в обиду не давала, но и от работы её не освобождала. И выросла Любава в любви, хоть и была крепостной крестьянкой.

Борис ещё долго ходил к тётушке, облизываясь на девушку, как кот на сметану, но боялся гнева своей родственницы, поэтому с тётей больше о Любаве не заговаривал. Но женское, тем более взрослое женское сердце, какое было у Варвары Ильиничны, чувствовало, что что-то недоброе замышляет её племянник. Когда он приходил, тётя старалась узнать его мысли, планы, он говорил о том и о сём, но ни слова о девушке. Тревожно было у хозяйки на душе. Не хотелось отдавать ни за что Любаву этому уже закоренелому бабнику, игроку в карты, который и выпивал иногда, а, если выпивал, становившемуся буйному.

— Голубчик мой, я отдаю Любаву скоро, совсем скоро. Я так решила. Приехал недавно в уездный город молодой учитель математики и жену себе ищет, говорят. И добрые люди ему сообщили уже, что у меня тут девка достойная имеется. А чем она ему не жена? Красива, умна, читать умеет, по хозяйству всё знает. Он как увидит её, сразу купит, да и женится, от неё дети красивые родятся. Говорят, он характером кроткий, тихий и добрый, да и молодой. Как раз под стать Любаве, рублей пятьдесят за неё возьму, не меньше, — сказала дрожащим голосом Варвара Ильинична и вытерла нечаянно скатившиеся слёзы.

Борис молча выслушал, от гнева заиграл желваками.

— Так почему же ты отказалась продать её мне, раз продать хочешь не знамо кому, я ж просил тебя отдать её мне!

— А потому, что ты не стоишь её! Не дам я Любоньку в обиду. А он воспитан, не картёжник, небось, как ты! Да и деньги хорошие за неё взять можно. А коли оставлять её тут, покалечат, все в округе только на неё и зырят, знаю я это. Боязно за неё. А коли она с ним будет, всё же спокойнее мне будет за неё.

И лучше бы не говорила этих слов Варвара Ильинична, так как Борис тут же быстро и сухо попрощался с тётей и стремительно вышел из дома. Прыгнул на своего коня и умчался, что пыль стояла долго столбом.

— Что-то надумал, ох, чует моё сердце, добром не кончится, — сказала вслух Варвара Ильинична и перекрестилась, глядя на иконку.

Василиса

Родители Васи росли вместе в одном детдоме, делили кусок хлеба и конфетки на двоих с детства. Вместе окончили школу, где сидели все годы за одной партой, вместе поступили в институт, получили жильё от государства, женились, соединили свои квадратные метры в одно целое и родили чудное дитя. Они были так близки, что это было одно единое целое. Как один слаженный механизм, как точка, внутри которой ещё одна точка. Невозможно словами описать их единство душ, мыслей, помыслов, действий, дум, желаний. Другими словами, это был один человек в телах мамы и папы Василисы. Вот они и жили друг другом без друзей, без походов по гостям. Им было достаточно их двоих и дочки Василисы. И весь мир был заключён в треугольнике — мама, папа, дочка.

Однажды, сделав уроки, сидела девочка в своей комнате на подоконнике и кормила голубей, бросая им крошки хлеба в раскрытое окно. Когда всю мякоть хлеба съели птицы, корку стала грызть сама Вася. Один из голубей, очевидно, самый смелый, залетел в комнату, сел на подоконник, стал смотреть на грустную поедательницу остатков хлеба. Василиса спросила у голубя, будто он понимает:

— Чего тебе? Не наелся что ли?

— Нет, не наелся, наешься тут двумя крошками! Не могла что ли хотя бы кусочка три принести, нас-то тут много, — сказал голубь человеческим языком или прокурлыкал так, но Вася точно-преточно поняла этого голубя, аж раскрыла рот от удивления. Поморгала — не сон, а голубь продолжает:

— Не удивляйся, я такой вот голубь, говорящий. И сам не понимаю отчего. Но знаю, что тебе нужен друг, наслышан, если хочешь, им буду я? А ты меня будешь баловать, ну, хлебом вкусным кормить. Но нас тут целый рой, стая, орава, клан, табун, имей ввиду. А? Что скажешь?

Василиса не могла поверить в происходящее. Пока голубь говорил всё это, Вася перебрала в уме тысячу и одну комбинацию того, почему это может происходить: сошла с ума, заучилась, устала, долго не спала, глюки, отравилась, сон, попала в сказку, это какой-то фокус, папа придумал, наверное, чтобы рассмешить, но нет, голубь — вот он, а папа на работе…

— Что это!? Программа каких-то розыгрышей?! — восторженно крикнула она голубю, чтобы это слышали и оператор, и режиссёр, снимающие нелепые ролики. А голубь так деловито смотрел на неё: ну-ну, фантазируй.

— Хочешь — верь, не хочешь — нет. Иди, поспи, завтра я прилечу снова, не забудь хлеба побольше приготовить. И знай, я люблю батоны с маком! Точнее, мак в батоне. И, знай, мне нужна твоя помощь, — сказал голубь и вылетел в раскрытое окно.

Василиса долго стояла ошарашенная, хотела было побежать маме рассказать, но знала точно, что мама сейчас же вызовет докторов, скорую, поэтому не стала. Решила сама разобраться во всём. Подумать. Она дочитала параграф по истории, собрала учебники в портфель, быстро съела ужин, помогла маме с посудой и решила пораньше лечь в постель, чтобы поразмышлять хорошенько обо всём, что происходило. Измерила на всякий случай температуру тела, она была нормальной. Вася постояла у раскрытого окна ещё минут пять, думая, что голубь, может быть, ещё раз прилетит к ней поболтать, но уже начало темнеть, и в это время голуби просто так, без дела, не летают. Вася легла и только приготовилась обдумать происходящее, как тут же провалилась в сон.

Любава тем временем, продолжала жить и работать у Варвары Ильиничны.

Однажды хозяйка велела приготовить пирог из ягод, не жалеть сметаны да масла — гость важный придёт. Любава испекла самый лучший свой пирог. После обеда, к чаепитию, прибыл и сам гость.

У двери его встретила Любава. Пригласила войти. Он был очень хорош собой. Волнистые пепельно-русые волосы уложены назад, серые глаза засияли при виде девушки. Он был выше Любавы на голову, строен и модно одет. Он даже поцеловал её руку. Что для неё было очень странным, она застеснялась. Проводила к хозяйке гостя, а сама пошла посмотреть, не готов ли самовар. Самые красивые чашки уже стояли на столе в большой комнате, где они с хозяйкой раньше учили буквы.

Самовар был готов, и девушка, для начала спросив, можно ли подавать, принесла и поставила на стол медный, дымящийся паром, самовар. Налила в чашки ароматный чай с травами, порезала пирог, подала их в блюдцах, пожелала приятного чаепития и вышла.

Они, гость и хозяйка, около двух часов разговаривали о чём-то при закрытых дверях.

А Борис к тому времени готовил свой план. Зная о том, что тётя ни за что не изменит своего решения, решил Любаву украсть.

У помещика Бориса Ильина имелись свои крепостные крестьяне. Были среди них и трудолюбивые, а водились и не совсем примерные. Борис давно хотел избавиться от них, но вольную за просто так давать им не хотелось, а купить их никто не желал, и работали те крепостные, спустя рукава. И вот созвал хозяин таких двоих поздно вечером в один из больших амбаров для хранения зерна.

— Нужно девку у Варвары Ильиничны украсть, да так, чтобы никто не видел и не слышал, — сказал Борис.

— Украсть-то мы украдём, а за это что мы иметь будем, барин?

— Вольную вам дам, подадитесь в город.

— В город подаваться с пустыми карманами не дело. Вот коли заплатишь, хозяин.

— Хорошо, каждому по тридцать рублей.

Те согласились, а потом вполголоса принялись обсуждать план действий.

Было решено украсть девку спозаранку, когда Любава поведёт Бурёнку пастись на пастбище. Там, в кустах, и будут поджидать её люди Бориса. Но держать девушку будет он не у себя в имении, чтоб народ не прознал, а в городе, где имеется у Бориса небольшая квартира с голубятней.

А за чаепитием помещица и учитель говорили обо всём. Он рассказывал о других странах, где бывал, о том, как люди живут, и о Любаве они, конечно же, тоже говорили. Девушка ему понравилась с первого взгляда, и он был наслышан о ней много. Ещё бы она могла не понравиться! Помещица удостоверилась, что тот имел намерение жениться. Он так же мечтал учить грамоте детей, всех, богатых и бедных. Славный молодой человек!

За Любаву помещица попросила пятьдесят рублей, но учитель дал свыше, семьдесят. Но договорились, что Любава не будет знать о том, что её продали. Пусть будет так, что Варвара Ильинична отпускает её с богом с этим добрым человеком. На том и порешили. Теперь хозяйке осталось поговорить с Любавой. Учитель, поклонившись Варваре Ильиничне и Любаве, поцеловав обеим руки, уехал прочь.

Василиса, проснувшись утром, взглянула в окошко, птиц не было. “Приснится же такое!” — подумала она и засобиралась в школу.

Она подходила к школе, когда рядом с её головой пролетел голубь и сел на школьные ворота.

— Привет, Василиса! Как настроение? — прокурлыкал голубь.

Вася с испугу замерла. Подумала: “Это не сон! Неужели это происходит наяву!?”

— Послушай, если я не сошла с ума, давай, поговорим, когда я вернусь домой, — сказала Вася голубю. Тот согласился.

— Не забудь про батон с маком! — и, фыркнув крыльями, голубь испарился в воздухе.

Все уроки Василиса смотрела в окно, не могла никак сосредоточиться, даже получила первую в своей жизни четвёрку, сделав одну глупую ошибку по истории, пересказывая текст. Учительница забеспокоилась, спросила всё ли с ней в порядке.

— Я немного устала, завтра исправлю.

Купив по дороге батон с маком и придя домой, Вася первым делом раскрыла окно в своей комнате. Голубь тут как тут.

— Ну, где мой батон? Ты его купила, я знаю.

— До сих пор поверить не могу, что разговариваю с голубем… Бред какой-то! Но сегодня из-за тебя я получила четвёрку.

— Подумаешь четвёрка! Если бы ты знала, какие проблемы вообще могут быть!

Девушка замолкла, задумалась и начала кормить птиц. Действительно, разве это проблема? Ведь Василиса жила только своей учёбой. Родители любили друг друга и её, дочку, дома всегда было спокойно, в школе и на работе у родителей всё отлично. А ведь сколько всего страшного и плохого происходит вокруг.

— А что ты имеешь ввиду? У кого-то проблемы? И, давай, поговорим начистоту. Расскажи мне о себе, кто ты, откуда ты и что происходит, — сказала Вася, бросая душистый белый батон голубям и воробьям, которые прилетели со всех сторон. Спустился поесть в общую столовую и наш говорящий голубь. На его лапке Василиса заметила что-то, напоминающее бумагу. “Неужели это послание?” — подумала Вася.

Голубь, доклевав остатки булки с другими птицами, подлетел, сел на подоконник, где его ждала Василиса.

— Ты, наверное, уже заметила записку? Сними её, читай. Будем разбираться вместе.

Василиса бережно сняла с лапки птицы послание.

— Аж лапка затекла, сколько я с ней ношусь, наконец-то нашёл адресата, — сказал голубь, потягивая лапку. Вася уже привыкла к тому, что голубь говорит на человеческом языке, и её это больше не удивляло.

— Как тебя можно называть? — спросила Вася у голубя, при этом очень осторожно разворачивая листочек пожелтевшей бумаги.

— Моё имя Гром. А ты? Василиса? Вася? Как правильно?

— Откуда ты знаешь?

— Я уже пару дней тут кружусь, слышал, как твои родители звали тебя, то Василиса, то Вася.

— Как хочешь называй, Вася — сокращённо.

— Что там в письме? Читай же.

Чернилами бегло, второпях, было написано следующее:

“Нужна помощь. Меня похытили. Нахожусь у барина въ квартире, Бориса Ильина. Любава. Спасите”

— В письме просят о помощи, кого-то похитили. Барин… Любава… Откуда ты прилетел? Ты голубь современный или из прошлого? Но ты вообще какой-то особенный, ты же разговариваешь на человеческом языке! Что происходит? Объясни!

— Не могу сказать откуда я, я ж по памяти летаю. Если ты меня сейчас пошлёшь с письмом, я полечу, но не знаю куда. Интуитивно. Инстинкт подскажет.

— А как ты ориентируешься в пространстве?

— Да я и не знаю как! Лечу, куда хочу, но попадаю всё-время туда, куда мне нужно. Я приучен к этому с детства. Забрали меня маленьким из гнезда, отвезли в другое место и там оставили жить. А на новом месте жил я с другими сородичами, они все из разных мест были, кстати. Я помню тот город очень хорошо. Там спокойно и тихо. По улицам ходят люди и лошади. И здесь, у вас, то есть на моей родине, было так же. Я сюда летал по памяти, и очень часто. Но тут всё изменилось, как я погляжу. Раньше не было этого шума, гула, летающих железных огромных птиц, этих высоких домов тут тоже не было! Здесь раньше стояли дома такие, низкие, деревянные. И моё гнездо находилось на чердаке маленького дома. Я не могу найти своё гнездо. Но знаю, что оно должно быть тут. Поняла что-нибудь?

— Нет. Чем больше ты говоришь, тем больше вопросов. Странно, почему ты разговариваешь на нашем языке?

— Почему это он — ваш? Откуда ты решила, что он — ваш, я про язык? — сказал говорливый Гром.

— И в самом деле, с чего это я решила, — сказала Василиса, больше не удивляясь, кажется, ничему.

Пришла с работы мама Василисы и позвала дочку. Сказав Грому, чтобы далеко не улетал, Вася пошла к ней. Маму Василисы с недавних пор мучили головные боли и плохое самочувствие. И на этот раз она, бледная, села на кресло, попросила дочку принести воды.

Да, это была единственная проблема — головные боли матери. Из-за этого отец был не в настроении в последнее время. А Вася, постоянно сидевшая за уроками, не замечала, но часто видела маму уставшей и обессиленной. Мама на вопрос дочки говорила, что всё в порядке, обнимала, успокаивая её. Но в этот раз, мама была бледна как никогда.

— Я вызову врача, — сказала Вася и стала быстро набирать номер телефона на своём телефоне.

Странно, но мама даже не возражала. Василиса, назвав адрес дома и квартиры, принялась звонить папе. Голубь, продолжавший сидеть на подоконнике, и слыша всё это, повторял адрес, который только что произнесла Вася. Говорило ли о чём-то это название? “Садовая, Садовая…”

“Скорая” приехала быстро. И отец вовремя подоспел. Он поехал проводить жену до больницы. Врачи, уходя, сказали девочке, что мама быстро поправится. Мама поцеловала дочку:

— Я скоро вернусь. Не волнуйся за меня. Занимайся уроками, скоро экзамены.

Расстроенная Василиса осталась одна дома с Громом. Успокаивало, что маме окажут помощь, если нужно. Девушка поела вчерашний борщ, сделала уроки, а, когда вернулся отец, пошла в свою комнату. Отец сказал, что мама пробудет в больнице недельку и вернётся.

Гром, который всё это время находился в комнате, пока Вася делала свои дела, терпеливо ждал.

Наконец-то они могли спокойно обсудить всё и выяснить — откуда взялся Гром, чьё это послание, и вообще, чёрт побери, что происходит.

— Расскажи мне всё по — порядку. Вспомни детали.

— Итак, я Гром. Меня забрали отсюда, из моего гнезда, когда я был маленьким совсем. Увезли куда-то, закрыв в глухой ящик, я чуть не задохнулся! А там я попал в большую клетку к другим голубям. Это был мой новый дом. Все находившиеся там голуби были из разных мест. Подселили к нам однажды и белую голубку необычайной красоты. Многие самцы влюбились в неё, и давай ухаживать. А я, хоть и влюблён был в неё, сторонился, не думал, что обратит внимания, я ж простой, сизокрылый. Но она выбрала меня. Мы с ней стали парой. Ты знаешь, мы, голуби, полигамны, и образуем пары на всю жизнь. — рассказывал опечаленный Гром.

— У тебя, кстати, не найдётся что поклевать? Ладно, потом… Голубятня, куда меня привезли, находилась на крыше дома. Хозяин приходил к нам через свою террасу. Кормил он нас хорошо: овёс, просо, пшеница, не жалел еды.

— Что за хозяин, вспомни получше. И что вы делали там, кроме того, что ели и пили. Вы все, скорее всего, почтовые голуби?

— Именно так. Каждый из нас летал в своём направлении. На лапку привязывалась записка, мы улетали по памяти в то место, где было гнездо наше, и, я так понимаю, нас там уже поджидали. Снимали с лапки письмо, кормили, поили, давали отдохнуть ночь или день, и выпускали, когда с запиской на лапке, когда без. Вот так и жили мы… А хозяин наш — мужчина молодой, лет сорока. Приходил он к нам утром и вечером. Такой весь чистый, не из бедных он. В камзоле да кафтане, чёрных брюках да сапогах блестящих. Волосы у него чёрные, как вороньи оперенья, волнистые, уложенные красиво. Усы тоже чёрные, аккуратные. Я хорошо помню, он пить давал изо рта белой голубке, то есть, моей голубке. Это была его любимица. Но он был ласковым со всеми нами. Но однажды он её пристрелил. Кажется, он был пьян. Запах от него был.

Конец ознакомительного фрагмента.