Воин Севера. Сборник остросюжетных рассказов

Григорий Родственников

Свирепые викинги, алчные конкистадоры, кровожадные пираты и бесстрашные покорители Дикого Запада. Вот далеко не полный перечень персонажей, которых читатель встретит на страницах этого сборника. Любите головокружительные, фантастически невероятные и смертельно опасные приключения? Тогда это книга для вас.

© Григорий Родственников, 2017

ISBN 978-5-4490-0475-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Однажды на Эспаньоле

Из дневника Хуана де Каренси

Меня зовут дон Хуан Франциско Фернандес де Каренси. И хотя я родился в Мадриде, но большую часть своей жизни прожил в Бургундии и Фландрии. Все мужчины в нашем благородном роду были военными. Именно поэтому я с детства переезжал с отцом из одного гарнизона в другой. Матушка рано покинула нас, а отец постоянно был занят по службе. Практически моим воспитанием занимался мой верный слуга Гансалес. Сам отставной служака и непревзойденный мастер клинка. Он то и научил меня многим премудростям фехтования. Впервые я взял в руки шпагу в четыре года и с тех пор уже не расстаюсь с ней. В пятнадцать Гансалес сообщил мне, что я стал первым клинком Брюсселя и ему уже нечему учить меня. Я и сам осознавал это, но продолжал шлифовать мастерство, беря уроки у заезжих бретеров и прочих сомнительных личностей, добывающих свой хлеб виртуозным владением рапирой.

В один из дней, когда я самозабвенно фехтовал в зале мэтра Туше с итальянским капитаном, знающим множество запрещенных приемов боя, пришел мой слуга и сказал, что меня срочно зовет батюшка. Я выслушал от итальянца достаточно комплиментов относительно моего искусства, откланялся и поспешил домой.

— Мой сын, мы срочно отправляемся в Испанию! — огорошил меня родитель. — Его величество Филипп IV срочно требует меня ко двору.

Моя Родина поразила меня грязными улицами и обилием нищих. Я с детства считал, что Испания — богатейшая страна всего христианского мира, ведь все сокровища Нового Света свозятся именно сюда. Тем большим было мое разочарование. А через месяц отец объявил мне, что его направляют в Западные Индии, и меня он с собой не берет, ибо я еще слишком юн, а в тех местах идет кровопролитная война, и он не вправе рисковать своим единственным сыном.

Мой родитель уехал, оставив меня на попечение тетушки.

Три года, что я прожил в Мадриде, были худшими в моей жизни. Несмотря на то, что я принадлежал к древнейшему бургундскому роду, а по материнской линии стоял в родстве с герцогом Медина-Сидония, мое финансовое положение оставляло желать лучшего. Я стеснялся своих стоптанных башмаков и, мягко говоря, не слишком нового плаща. А еще меня страшно раздражали местные кабальерос. Эти идальго просто пыжились от гордости, щеголяли в дорогих платьях и носили трости стоимостью в мой особняк. При виде меня они задирали нос и презрительно кривили губы. А я просто бесился от унижения. Я стал раздражительным и злым. Один лишь надменный взгляд в мою сторону заставлял меня обнажать шпагу. За эти три года я провел тридцать четыре дуэли, из них восемь со смертельным исходом. И только заступничество друга отца, полковника Пенильи де ла Куэто, имеющего большое влияние при дворе, спасло меня от тюремного заключения. Моя бедность приводила меня в уныние. От отца приходили неутешительные письма о нахальстве английских, французских и голландских пиратов, которые плодились в Новом Свете подобно саранче. Они грабили караваны с золотом, нападали на испанские города и творили такие бесчинства, что у меня кровь стыла в жилах. Из-за морских разбойников наша казна терпела колоссальные убытки. Я ненавидел этих грязных скотов, ненавидел так, что при слове пират, не мог сдержать бранных слов. А потом меня постиг страшный удар. Рассказали, что мой отец погиб. Он сопровождал груз жемчуга из Панамы, когда на них напали головорезы Рока Бразильца. В тот день я впервые напился, напился до беспамятства.

На следующий день я умирал. Голова так болела, что я не мог подняться с постели. В таком унизительном для благородного дона положении, меня застал полковник Пенилья де ла Куэто. Он еще более расстроил меня, когда сообщил, что я учинил в таверне жестокую потасовку, избил хозяина заведения, а потом вызвал на дуэль Эстебана Мендосу Франциско де Кастро — одного из влиятельнейших вельмож Кастилии. Я ранил этого благородного дона и заколол двух его слуг, а еще троим нанес увечья. Перечисляя мои злодеяния, полковник сказал, что мне опасно оставаться в Мадриде, ибо Мендоса не успокоится, пока не убьет меня. В заключение, друг моего отца передал мне кошель с деньгами и попросил, как можно быстрее покинуть столицу. У меня не было сил даже поблагодарить этого достойного человека.

В мстительности Мендосы я смог убедиться, когда дважды на меня напали наемные убийцы. Они, видно, считали меня неопытным молокососом, за что и поплатились. Мой верный слуга Гансалес убедил меня последовать совету Пенильи де ла Куэто.

Вопреки просьбам Гансалеса отправиться во Фландрию, я твердо решил плыть в Новый Свет и по возможности отомстить убийцам отца.

Не стану утомлять читателя подробностями нашего тяжелого путешествия. Несколько раз мы видели вдалеке чужие паруса, но вопреки всем опасениям капитана судна, мы благополучно бросили якорь в порту Санто-Доминго.

Едва я сошел на берег, как снова угодил в неприятности. Какой-то местный идальго, разодетый, как петух и, по-видимому, имеющий самые смутные представления о последней европейской моде, грубо толкнул меня и предложил убраться с дороги.

— Сеньор, — обратился я к нему, — Вы разговариваете с дворянином, и я прошу вас вести себя повежливее. Кабальеро презрительно оглядел меня с ног до головы и нагло расхохотался. — Благородный дон, где вы взяли эту мятую шляпу? Не иначе, украли у пугала? А в ваших замечательных башмаках, наверное, щеголял еще ваш дедушка…

Кровь бросилась мне в лицо. Я выхватил шпагу.

— Вот это другое дело! — фыркнул задира. — Давно бы так! Зачем тянуть время, рассуждая о благородстве?!

В его руке блеснула рапира. Было ясно, что этот негодяй специально спровоцировал меня на поединок. Вот только, гонора в нем было значительно больше, чем умения фехтовать. Вокруг нас мгновенно образовалась толпа любопытствующих граждан. — Как ваше имя?! — крикнул я ему.

— Зачем вам? — рассмеялся он. — Меня здесь знает каждая собака, а вам необязательно, ибо вы уже мертвец!

Он сделал быстрый выпад, намереваясь покончить со мной одним ударом. Такой выпад в школе мэтра Туше отбил бы и ученик — первогодок. Я принял его на эфес, отклоняя его рапиру вниз. После чего, мой толедский клинок, скользнув по вражеской стали, вонзился в грудь забияки. Он умер мгновенно. Лишь глаза изумленно расширились.

Я стоял с окровавленной шпагой над убитым мной человеком, а ко мне, расталкивая толпу зевак, спешили стражники. Офицер в желтом мундире, гневно хмуря кустистые брови, ткнул в мою сторону пальцем в красной перчатке. — Что здесь произошло?

Я пожал плечами: — Этот господин оскорбил меня.

— Если за каждое оскорбление убивать людей, скоро, на этом Богом забытом острове, не останется ни одного идальго. Молодой человек, соблаговолите назвать свое имя, отдайте вашу шпагу и следуйте за мной. Этого и следовало ожидать. Я снял перевязь, протянул офицеру и назвал свое имя. Роскошные брови стража порядка взлетели вверх. — Не родственник ли благородному дону Франциско Фернандесу де Каренси?

— Все верно. Это мой отец. На лице офицера в мгновение ока промелькнули сразу несколько чувств: изумление, смущение, радость. Он с жаром пожал мне руку. — Дон Хуан, я счастлив, приветствовать вас на Эспаньоле! Я высоко ценю и уважаю вашего батюшку! Более того, я являюсь его другом! Меня зовут дон Карлос Диего де Васкес! Знали бы вы, сколько всего за эти годы, мы пережили с вашим отцом! Эх! Но об этом после! Вы верно, устали с дороги? Сейчас как раз время сиесты, но сначала трапеза в честь дорогого гостя! Эй! — крикнул он стражникам. — Позаботьтесь о теле дона Альвареса! И коня благородному дону! — подмигнул мне. — Где ваши вещи, дон Хуан?

— Стыдно признаться, дон Карлос, но все мои вещи со мной. Тощий кошель на поясе и верный слуга — вот все мое богатство.

Дон Карлос понимающе кивнул. — Богатство дело наживное. А сейчас, благородный идальго, в путь! Нас ждут чудесные напитки и отменное жаркое!

* * *

Никогда в жизни я не ел такого изумительного мяса. Сочное, ароматное, с нежной хрустящей корочкой. Дон Карлос рассмеялся: — Да, дон Хуан, нигде в Европе вы не встретите подобного деликатеса. Это мясо называется «букан». Мы покупаем его у буканьеров.

— Кто это, буканьеры?

Дон Карлос скривился: — В сущности, негодяи. Грязные еретики. Живут в лесу, как дикие звери. Носят шкуры, не платят его католическому величеству налоги, в огромном количестве истребляют наших коров и свиней. Но мясо они готовят превосходно. Здесь им нет равных. Они научились так вялить телятину, что она может храниться несколько месяцев, про солонину я уж не говорю.

— Дон Карлос, я уловил в ваших словах грусть…

— А чему радоваться, мой друг? Грядут большие перемены. Получен приказ из Мадрида. Король требует изгнать всех буканьеров с Эспаньолы, а если они окажут сопротивление, уничтожить. А они окажут, можете не сомневаться. Эти канальи воевать умеют и оружие у них не чета нашему. Они покупают современные мушкеты у пиратов, а наши солдаты вооружены старыми аркебузами. Верьте мне, дон Хуан, нас ждет море крови…

Мы замолчали. Каждый думал о своем.

— Скажите, — обратился я к дону Карлосу, — А тело моего отца не нашли?

Капитан де Васкес вытаращил глаза: — Господь с вами, юноша! Ваш отец жив!

— Как?! — я вскочил на ноги. — Мне сказали, что он погиб в схватке с пиратами?!

— Глупости! Он был ранен! Потерял много крови, но его спасли! Сейчас он губернатор Альтамиры!

Я смеялся, как ребенок. Никогда я не был так счастлив! Благородный дон Карлос хохотал вместе со мной. Потом он звонко хлопнул себя по лбу: — Ах, я старый дурак! Вы же не пробовали местный напиток! Мы называем его «роноэле»! Готовится из тростника! Одна чарка способна свалить с копыт коня! Эй, Лоренцо! — крикнул он, прислуживающему нам солдату, — Бочонок «роноэле»!

В тот день я очень много выпил. Радость от осознания, что мой отец жив, затопила мой разум. Напиток, несмотря на то, что капитан де Васкес разводил его кокосовым молоком, оказался неимоверно крепким. Я потерял контроль над собой, хохотал, как безумный, наблюдая, как мой друг бросает в чашу с «роноэле» щепотку пороха и поджигает его лучиной. — Если порох вспыхнет, — поучал меня дон Карлос, — Значит, напиток не разбавлен. А то эти торгаши, бывает, разбавляют!

А потом я уснул. Уснул, некрасиво ткнувшись лицом в стол. Я проспал до следующего утра. Странно, но я встал совершенно отдохнувшим и даже не чувствовал похмелья. Поистине, местный напиток был волшебным. Я объявил дону Карлосу, что хочу, как можно быстрее увидеть отца. Капитан де Васкес дал мне в сопровождение двадцать солдат и проводника. — Будьте осторожны, — напутствовал он меня. — В наших краях в последнее время небезопасно. Война уже началась. Мы разгромили несколько голландских и английских буканов, повесили десяток негодяев. Но и они не остались в долгу. Разорили плантацию Андреаса Монтеро, а самого Монтеро завялили на деревянных решетках, как кабана. Вот такие они жестокие звери. И еще, дон Хуан, я вижу на вашем прекрасном лице некрасивые волдыри, это вы познакомились с местными кровососущими насекомыми. Здесь их называют «москитос». У моря их не так много, а дальше, в глубь острова, их неисчислимые тучи. Сожрут и не поморщатся. Я приготовил для вас склянку с соком одного местного растения. «Москитос» его боятся. Натрите лицо и шею, потом благодарить будете… И передайте вашему батюшке письмо от меня. Там я изложил кое-какие соображения по поводу будущей военной компании. До свидания, дон Хуан. Навещайте меня почаще.

* * *

Мой отец так был рад мне, что чуть не задушил в объятиях.

— Как ты возмужал! Настоящий благородный кабальеро! Как жаль, что твоя матушка не дожила до этого дня, не может полюбоваться на твой прекрасный облик. Но до чего же ты худой! Ничего, здесь ты попробуешь такие деликатесы, какие не снились арагосским вельможам! Что-что, а с провиантом на Эспаньоле дела обстоят превосходно!

Потом отец показал мне местную крепость, строительством которой он по праву гордился. Гарнизон был небольшой. Всего двести человек, но отец уверял, что его каменное детище способно выдержать длительную осаду. Он очень сокрушался, что надменные вельможи не послушали его, не дождались кораблей с подкреплением и самостоятельно начали войну с буканьерами. Результат — большие потери.

Мы сидели в тенистой беседке, пили уже знакомый мне «роноэле», а отец грустно размышлял: — Начинать сейчас войну было делом огромной глупости. У нас не хватает пороха, нет современного оружия, а наши новобранцы воюют не лучше голопузых мачо.

— Мачо?

— Это местные крестьяне. Отбросы, появившиеся на свет от кровосмешения с индейцами и неграми. И хоть они говорят по испански, но к нашей великой нации не имеют никакого отношения. Они глупы, трусливы и воняют, как свиньи. А мои солдаты не лучше их. Благородные доны разворошили осиное гнездо, забывая, что буканьеры тесно связаны с английскими и французскими поселениями, которые, ясное дело, не останутся в стороне, когда начнется резня. А ведь нужно было подождать всего пару месяцев, пока к нам не придет подкрепление.

— Ничего, отец! — пылко воскликнул я, — Благородство всегда одержит верх над дремучей дикостью! Не потому ли мы всегда побеждали трусливых франков, что у них нет и капли того благородства, что есть у нас!

Мой родитель печально вздохнул. — Ты ошибаешься, Хуан. И среди французов есть благородные люди. С одним из них я встречался. И лишь благодаря ему — я жив… Послушай, я расскажу тебе короткую историю. Три месяца назад я сопровождал груз жемчуга из Панамы, когда на нас напали корабли Рока Бразильца. Я ненавижу этого дьявола, но не могу не признать, что он весьма талантливый флотоводец. И хотя я не моряк, но понял, что наши капитаны оказались не на высоте. После короткого сражения один наш корабль затонул, другой был взят на абордаж. Говорят, он сейчас гордость флота Бразильца. И на нем вместо гордого кастильского стяга развивается красная тряпка этого пирата. Я защищал каравеллу с грузом. В моем подчинении было сто двадцать солдат. Мы не смогли оказать пиратам должного сопротивления. Лишь половина из моих людей знала с какого конца заряжается аркебуза. Остальные — бывшие крестьяне, прибывшие в Вест-Индию за сказочными барышами. Нас попросту смяли. Я успел заколоть трех мерзавцев и еще нескольких ранить, а потом абордажная сабля вспорола мне бок. Очнулся я в трюме, связанный по рукам и ногам. Со мной было шестеро солдат, все кто уцелел. Мой разорванный бок продолжал кровоточить. И хотя рана была пустяшная, я понял, что скоро умру от потери крови. Я то терял сознание, то вновь приходил в себя. Дверь в трюм неожиданно открылась, и я увидел высокого француза в черной шляпе с красным плюмажем. За ним маячили еще трое моряков. Эти, в отличие от своего вожака, одеты были безвкусно и вычурно. В их загорелых лапищах сверкали абордажные сабли. Я понял, что нас пришли убивать, ибо много раз слышал, что дьявол Рок не пощадил еще ни одного испанца. И хорошо, если просто убьют, а то подвергнут изощренным пыткам, до которых этот голландский мерзавец был большой затейник. Вожак пиратов видно все понял по моему лицу. Он улыбнулся уголками губ. — Успокойтесь, месье, я не убиваю безоружных пленников.

Затем он вытащил кинжал, перерезал стягивающие меня и моих людей путы. Мельком взглянул на мою рану и сказал: — Вы истекаете кровью, месье. Скажите вашим людям, чтобы перевязали. И еще, ваше судно тонет. Так что поторопитесь. До берега не слишком далеко, и, может быть, Господь убережет ваши жизни. Больше я ничего не могу для вас сделать. Прощайте. — Постойте, благородный сеньор! — крикнул я ему в спину. — Назовите ваше имя!

Он обернулся. В глазах промелькнуло удивление.

— На что вам? Я не настолько сентиментален, как вы подумали. Если бы вы встретились со мной в бою, то были бы уже мертвы. Просто убивать пленных противоречит моей природе, даже если это испанцы. А зовут меня Анри де Бланше.

Вот такая история, Хуан. Оказалось, что пираты прорубили днище нашей каравелле и она уверенно погружалась на дно. Но Господь был милостив к нам. Вопреки всему, наше судно не затонуло, а лишь перевернулось набок. И в этом тоже было Божье провидение, ибо из-за своей раны, я бы не смог доплыть до берега. А так, нас уже к вечеру подобрал галеон под арагонским флагом. После этой истории, я впал в немилость к королю и, вместо обещанного губернаторства на Санто-Доминго, был послан в эту дыру, Альтамиру. Но мне грешно обижаться, ведь я остался жив…

* * *

За две недели я успел освоиться на острове, и мне казалось, что я живу здесь уже не один год. Я научился отличать сорта бананов, наслаждался вкусом невиданных плодов, таких как гуава, анона, моринда, а от божественного вкуса такой ягоды, как sea grape, я просто млел. Я познакомился с местными идальго, которые встречали меня с восхищением, ибо, оказалось, что они наслышаны о моих мадридских приключениях и считали меня чуть ли не героем. Один кабальеро рассмешил меня, упомянув, что я был участником восьмидесяти дуэлей и отправил к праотцам больше семидесяти человек. Пришлось разочаровать его. А вот шпагой я действительно владел лучше всех на Эспаньоле. До этого первым клинком считался мой отец. Многие доны специально приезжали в Альтамиру, чтобы взять у меня уроки фехтования. Мой слуга Гансалес также имел большой почет среди простых солдат и старательно обучал новобранцев обращению с холодным оружием. А война тем временем разгоралась все сильнее. Мы нападали на поселения буканьеров, подавляли постоянно вспыхивающие восстания негров-рабов и ждали прибытия кораблей из Перу и Кубы. В то время как в Европе кардинал Мазарини всеми силами старался заключить мир с нашим монархом, здесь, на Эспаньоле, и не помышляли о дружбе. Французские поселенцы также ждали подкрепления из метрополии и все мы остро ощущали надвигающуюся большую драку. Мой отец развил кипучую деятельность: рассылал письма во все местные гарнизоны, собирал ополчение, пытался поставить под ружье даже миролюбивых мачо и сумел добиться согласия всех губернаторов назначить общий сбор войск в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плате, намереваясь собрать огромную армию и окончательно очистить наш остров от англичан, французов и голландцев. Я служил у него адъютантом, доставляя его послания в отдаленные испанские поселения.

Однажды я приехал в гарнизон Сантьяго-де-лос-Кабальерос, где губернатором был родной брат моего друга капитана дон Карлоса Диего де Васкеса.

Мануэль де Васкес был точной копией своего брата: те же замечательные кустистые брови, белозубая обаятельная улыбка и тот же непоседливый нрав. Он немедленно окружил меня заботой, накормил сытным обедом, постоянно сетуя, что из-за свары с буканьерами, последние перестали продавать им «букан», а готовить такое жаркое больше никто не умеет. Мы выпили за здоровье его величества Филиппа IV, обсудили последние новости, после чего дон Мигель заговорщически поинтересовался, а не желает ли уважаемый дон Хуан поглядеть на лучшего французского фехтовальщика?

Оказалось, что в местной тюрьме уже три месяца томится французский пират из команды самого Рока Бразильца.

— Я бы давно повесил этого негодяя, — сказал губернатор, — Но этот разбойник так виртуозно владеет шпагой, что мне порой приятно утереть нос нашим благородным донам, которые считают себя непревзойденными мастерами клинка. Вы, дон Хуан, лучший наш фехтовальщик, поэтому вы просто обязаны взглянуть на него.

— Это было бы весьма любопытно. — согласился я.

— Это просто виртуоз! — восхищался своим пленником дон Мигель. — Месяц назад с ним решил сразиться дон Герреро. Я предупреждал благородного дона, что французу нельзя давать в руки боевого оружия. Но наш соотечественник надулся, как индюк и потребовал, чтобы пленнику дали острую рапиру. В результате пират заколол Герреро, ранил двух моих солдат и убежал бы, если бы ему не прострелили ногу из аркебузы.

— Неужели он так хорош? — меня уже разбирало любопытство.

— Сейчас вы сами в этом убедитесь!

Пленник был высок и очень худ. Из одежды на нем были простые парусиновые штаны и некогда белая просторная рубаха. Сейчас рубаха была неимоверно грязна и дырява.

Он вышел из каземата, заметно прихрамывая и щурясь от яркого солнца. Остановился, разглядывая меня равнодушно и устало.

— Дайте ему оружие! — сказал я. — Хочу оценить его мастерство.

Французу подали ржавую рапиру с затупленным концом.

Я с негодованием повернулся к губернатору, — Дон Мигель, вы решили оскорбить меня? Может, вы дадите ему деревянную палку?

— Что вы, дон Хуан! Как вы могли такое подумать?! Я же рассказывал об участи несчастного Герреро! Если с вами что-нибудь случится, ваш батюшка сживет меня со света! — И, тем не менее, я требую, чтобы пирату дали настоящее оружие!

Было видно, что дон Мигель сильно опечалился, но не стал возражать, он кивнул одному из солдат и пленнику падали острую рапиру. Несколько стражников взяли француза на мушку. Он стоял, довольно разглядывая обретенный клинок, затем несколько раз взмахнул им, посмотрел на меня и улыбнулся.

Я вытащил шпагу и встал в стойку.

— Ну, господин пират, покажите свое искусство. — сказал я ему по французски.

— А не пожалеете? — ответил он тихим голосом.

— На все Божья воля.

— Извольте.

Никогда ранее я не встречался с таким мастером. Француз не делал ни одного лишнего движения. Рапира в его руке казалась ее продолжением. Сначала мы медленно кружили, нащупывая друг у друга слабые места. Затем пират провел несколько обманных атак, я не поддался. Француз одобрительно хмыкнул. Я видел, что фехтование со мной доставляет ему удовольствие. Он то убыстрял темп, то переходил в глухую оборону. То неожиданно проводил замысловатый финт, то намеренно открывал мне свою грудь, якобы для выпада. Он постоянно улыбался. Мне же было не до смеха. Я понял, что его искусство во многом превосходит мое. А я ведь учился у лучших мастеров Европы. Мне стало обидно. Я вспомнил несколько запрещенных приемов, которые перенял у заезжих бретеров. Обманный выпад, уход в сторону, укол снизу. Моя шпага проткнула грязную рубаху противника и коснулась его бока. Выступила кровь. В его голубых глазах мелькнуло осуждение. Но в следующую секунду, он обрушил на меня град ударов. Сверкающий клинок жалил меня справа и слева, мелькал у самого лица, сбил с меня шляпу, распорол кружевной воротник и, наконец, острой болью взорвал левое плечо. Я почувствовал, что мой рукав тяжелеет от крови. Но этот пропущенный удар придал мне ярости. Наши клинки мелькали в воздухе, как крылья стрекоз. Я снова ранил француза в бок, он не остался в долгу и, из моего правого бедра в сапог полилась струйка крови.

Мы оба устали. Пот застилал глаза. Я чувствовал, что слабею, но и у француза на рубахе расплывалось темное пятно. Он заметно шатался. К тому же, он не был таким подвижным, как я, ведь он был хромой. Наступил момент, когда я понял: скоро я убью его.

— Я хочу знать ваше имя, господин пират!

— Я не пират, — хрипло откликнулся он, — А флибустьер! Хотя вы и подобные вам, не видят особой разницы. Мое имя вам ничего не скажет. Но, если вы хотите знать, извольте. Шевалье Анри де Бланше!

Я остолбенел. И мое замешательство едва не стоило мне жизни. С трудом я парировал нацеленный мне в грудь удар, отскочил в сторону и закричал: — Стойте, сеньор! Я не желаю с вами драться!

Шевалье опустил руку и рапира выскользнула из его пальцев, он пошатнулся, но устоял на ногах. Один из солдат поднял оружие и грубо схватил пленника за ворот: — Пошли, каналья, обратно на привязь!

— Отставить! — рявкнул я. — Дон Мигель, прикажите перевязать пленного! И дайте ему чистую одежду! Такой враг достоин уважения!

Я проследил, чтобы мой приказ был выполнен, после чего позволил дону Мигелю увлечь меня в прохладную беседку, где губернатор самолично смазал мои раны какой-то вонючей мазью и наложил повязки.

Ночью я не спал. Подумать только, я чуть не убил человека, который спас жизнь моему отцу. Я не буду таким неблагодарным. Я приготовил узелок с едой, доверху наполнил пороховницу «роноэле» и чтобы он не вытек по дороге, тщательно залил сургучом. Затем я взял факел и отправился к темнице.

Стражник глядел на меня испуганно. Когда я сказал, что желаю говорить с пленным, он побледнел и пролепетал, что-то на счет приказа губернатора. Я сунул ему в руку реал, отобрал ключи и спустился в каземат. Анри де Бланше сидел у стены на серой соломе и улыбался.

— Я знал, молодой человек, что наша встреча не последняя. Признаюсь, вы поразили меня своим фехтовальным искусством. Давно я не встречал противников равных вам. А я встречался с настоящими мастерами. — он хохотнул и тяжелая цепь на его ноге уныло звякнула.

— Я принес вам поесть. — сказал я и развязал узелок со снедью.

— Да вы благородный человек! — воскликнул он. — Даже не верится, что вы испанец! Три месяца я получал в день только кружку воды и пару маисовых лепешек. Ваши соотечественники не слишком щедры. От такой кормежки можно протянуть ноги. Удивительно, что я еще способен держать шпагу.

— Конечно, вы голодный и обессиленный. Я поступил бесчестно, сражаясь с вами…

— Пустое. Вы отменный поединщик. Хотя в вашем арсенале, я усмотрел несколько приемчиков не делающих чести благородному господину. Впрочем, о чем я? Мы же не в Старом свете!

Анри де Бланше с жадностью накинулся на еду, глотая куски мяса не жуя, глаза его возбужденно сверкали. Когда я дал ему «Роноэле», шевалье пришел в неописуемый восторг. — Да это отменный ром! Как мне благодарить вас, месье? Как ваше имя? Я буду молиться за вас!

Очень быстро француз опьянел. Он блаженно жмурился и рассказывал мне о своей жизни. Я поразился, насколько наши судьбы похожи. Он тоже происходил из древнего, но обедневшего дворянского рода. Так же, как и я, превыше всего на свете ставил фехтовальное искусство. И так же точно много дрался на дуэлях. Как и я, он бежал в Вест-Индию, спасаясь от разгневанных родственников убитого им высокопоставленного вельможи. Скитания привели его на Тортугу — столицу берегового братства. Там его фехтовальное искусство оценил Рок Бразилец и предложил наняться к нему на корабль.

— Если бы вы знали, юноша, какой это зверь! — восклицал де Бланше. — Лютый зверь! Изверг и исчадие ада! Он носит дорогие платья и накрахмаленные воротнички, кичится своим благородным происхождением, но он никогда не был дворянином! Все знают, что он негоциант, торгаш, как и все его родственники, но никто никогда не скажет этого ему в лицо! За те месяцы, что я плавал с ним, я насмотрелся таких ужасов, что у меня поседели виски! Его излюбленное развлечение — вскрыть грудную клетку жертвы и вытащить еще бьющееся сердце. Несчастный видит свое сердце в лапище злодея, а Рок смотрит ему в глаза и смеется. Он вспарывает животы пленным испанцам, вытаскивает кишки и прибивает к мачте, а потом начинает гонять пленников, те бегут, наматывая внутренности на мачту, а адмирал валится на пол от хохота. Такого жестокого садиста еще не было на этом свете. Я давно бы покинул его, но мне пришлось подписать контракт. И в этой тюрьме я оказался по злой воле Гэррита Гэрритзоона, который требует именовать себя Роком Бразильцем! Три месяца назад мы захватили каравеллу с жемчугом. Адмирал приказал прорубить днище топорами и затопить судно. И тут ему доложили, что на каравелле остались пленные испанцы. А надо вам сказать, юноша, что Бразилец никогда не оставляет в живых ваших соотечественников. Он выбрал меня в качестве палача. Я и еще трое моряков сели в шлюпку и направились к тонущей каравелле. Уже тогда я решил для себя, что не запятнаю свои руки кровью безоружных людей. Я освободил пленников и пожелал им удачи. Потом мы вернулись. Я решил, что солгу адмиралу и скажу, что убил испанцев. Но негодяи, что плыли со мной рассказали ему правду. До сих пор у меня в ушах свистящий змеиный шепот Бразильца: «Значит, ты любишь испанцев, мой дорогой Анри? Так отправляйся к своим дружкам!». Он ударил меня кулаком в лицо. Я перелетел через борт и упал в море. Лучше бы я погиб…

Мне ничего не оставалось, как плыть к каравелле. Корабль не утонул. Из воды торчал круглый борт, а на нем сидели семеро спасенных мною людей. Один из них был очень плох, все время был без сознания. Я разорвал свою рубаху и перевязал его раны. До вечера мы дрейфовали на этом плавучем острове. А потом, нас подобрал испанский галеон и я в полной мере ощутил на себе «кастильскую благодарность». Те моряки, которых я спас, озверело избивали меня и плевали в лицо. Меня заковали в кандалы и отправили в тюрьму. И вот уже три месяца я дерусь, как гладиатор, на потеху испанской знати. Однажды я чуть не сбежал, но меня подстрелили. Слава Богу, пуля не задела кость, но я на всю жизнь охромел. Лучше бы меня убили. Вы уедете, а я так и останусь веселить ваших земляков. Если бы вы знали, дон Хуан, как я устал. Должен же найтись среди вас настоящий мастер, который прикончит шевалье де Бланше!

Он отвернулся от меня, стиснув зубы. Мы надолго замолчали.

Потом я сказал: — Человек, которого вы спасли на каравелле и которому перевязали раны — мой отец. Не все испанцы не благодарны. Я очень признателен вам, мэтр де Бланше. — затем я вытащил ключи и отомкнул цепь на его ноге.

Когда мы вышли из каземата наружу, стражник едва не лишился чувств от страха. — Благородный дон, — заныл он. — Меня повесят.

Я отдал ему все свои деньги.

— Не бойся. Я научу тебя, что сказать. Затем я обратился к французу: — Вы свободны, шевалье. Ступайте на восток, и если вас помилует Господь, вы доберетесь до голландской колонии. И я буду молить об этом Создателя. Де Бланше ничего не сказал, он с жаром пожал мне руку и растворился в черноте тропической ночи.

Утром я сказал дону Мигелю, что пленник сбежал. Я рассказал, что меня разбирало любопытство узнать, где француз так научился драться, самовольно отобрал у стражника ключи и спустился в каземат. Тут узник напал на меня, оглушил кулачищем, отомкнул цепь, выбежал наружу, где так же отключил стражника, после чего его и след простыл. Дон Мигель качал головой, хмурился и, похоже, не поверил мне. Но мне было все равно, я был горд, что помог человеку, спасшему моего отца.

* * *

Война с буканьерами продолжалась. Благодаря подкреплению, прибывшему из Перу и Кубы, мы весьма успешно очищали наш остров от несанкционированных поселенцев. К великой радости моего отца на Эспаньолу, наконец, доставили новейшие мушкеты и мой родитель со всем усердием принялся обучать солдат стрельбе из нового оружия. Я же во главе летучего отряда «лонсерос» совершал дерзкие налеты на французские и голландские буканы и добился того, что одно мое имя вызывало страх у этих разбойников. Многие из них предпочли добровольно оставить остров и переселиться на Тортугу. В бесконечных стычках прошло три или четыре месяца.

В отличие от многих моих земляков, предпочитающих обставлять нападения на буканьеров с шумом и помпезностью, под барабанный бой, в окружении своры псов, словно на охоте, я использовал только ночные вылазки. Мои атаки были внезапны и ошеломительные для неприятеля. Ничего удивительного, что в моем отряде почти не было потерь. Тогда как другие офицеры теряли до половины личного состава, ибо таких метких стрелков, как буканьеры не было ни в Новом, ни в Старом свете.

Я хорошо помню тот злосчастный день, что едва не стоил мне жизни.

Разведчики доложили, что обнаружили новый французский букан. Все шло как обычно. Мы подкрались к ним на расстояние мушкетного выстрела. У трех костров сидело около пятнадцати разбойников. Я распределил цели и скомандовал огонь. Потом мы с победными криками бросились к вражескому лагерю. Еще тогда мне показалось странным, что от наших выстрелов упало лишь несколько тел, а остальные спокойно продолжали сидеть на месте. Слишком поздно я осознал, что это ловушка. Я увидел соломенные чучела, облаченные в одежду. А сзади уже загрохотали выстрелы. Я не зря говорил о меткости буканьеров. В считанные мгновения почти все мои солдаты были убиты. А те, кто остался жив, растерянно жались ко мне. Из леса с ревом выскочили разбойники. Я обнажил шпагу и приготовился дорого продать свою жизнь.

— Офицера живым брать! — раздался окрик их предводителя.

«Тем хуже для вас» — решил я и первым же выпадом прикончил одного негодяя. На меня накинулось сразу четверо. Вот только стреляли они значительно лучше, чем фехтовали. Размахивали шпагами, как дубинками. Я убил еще одного из них и серьезно ранил другого. Мои солдаты погибли, а я вертелся, как волчок, отражая сыпавшиеся на меня со всех сторон удары. Я опасался только одного, чтобы мерзавцы не успели зайти мне за спину. Я уже не боялся смерти, войдя в боевой раж. Помнится, я даже хохотал над неумелыми попытками лесовиков нанизать меня на свои короткие и широкие, как мечи шпажки. Мой толедский клинок нашел еще одну жертву, а я опьянел от пролитой мной крови. Враги пятились от меня, а я нападал. Пот застилал глаза, от многочисленных порезов из моего тела уходила сила и жизнь, но я твердо знал, что не успокоюсь, пока не убью их всех. В этот момент я услышал чей-то знакомый голос: — Расступитесь, канальи! Этот малыш не для вас!

Трепещущее пламя костра высветило высокую худую фигуру. Матово блеснул эфес шпаги. А в следующую секунду на меня обрушился град стремительных ударов. Теперь отступать пришлось мне. Я начал догадываться, с кем имею дело. А когда в отблеске пламени я увидел знакомые голубые глаза, то не смог сдержать вопль удивления: — Шевалье де Бланше!

Француз опустил шпагу. — Разрази меня гром! Дон Хуан?

Я не успел ответить. Какой-то разбойник оглушил меня рукояткой пистолета. Свет померк в моих глазах.

Не знаю, сколько я был без сознания. Думаю, не долго. Надо мной разлилось бескрайнее черное небо. Искры костра уносились ввысь, пытаясь дотянуться до ослепительных в своем величии звезд. Рядом со мной спорили двое. Один из них хрипло рычал: — А я говорю, вздернуть эту испанскую свинью!

— Я уже сказал, Роже, этот человек спас мне жизнь. Он уйдет отсюда живым. — это был голос де Бланше.

— Вот как?! Значит ты обменял свою голову на головы наших ребят?! Этот кастильский павлин заколол Франсуа и Пьера! И еще шестерых ранил! И ты хочешь, чтобы он ушел и продолжал убивать наших братьев?! Не ты ли говорил: кровь за кровь?!

— Я все сказал, Роже! Погрузите оружие и отправляйтесь. Оставьте мне одного мула. Я догоню вас позже. Разбойник ушел, продолжая ругаться. А шевалье подал мне руку и помог подняться с земли.

— Мне искренне жаль, дон Хуан, что так получилось. Не я начал эту войну. Я рад, что теперь мы квиты. В следующий раз, когда мы встретимся, я буду вынужден убить вас… Так что, хорошо бы нам не встречаться.

Я кивнул. Голова моя сильно кружилась. Анри де Бланше помог мне сесть на мула. Я ехал прочь и чувствовал, что француз смотрит мне в след.

Потом мы снова встретились. Примерно через месяц. Я перестал участвовать в вылазках против буканьеров. Стыдно признаться, но я боялся вновь повстречать шевалье. Мне было невыносимо думать, что придется стрелять в него или скрестить шпаги. В Альтамиру привозили трупы буканьеров и я всегда с замиранием глядел на них, боясь узнать среди мертвецов Анри.

С лесными бродягами разделались и без меня. Оставшиеся буканы влились в голландское поселение, которое исправно платило нам налоги. А мы с удовольствием покупали у них отменное жаркое.

Однажды я совершал конную прогулку, когда мой слуга Гансалес предостерегающе вскрикнул: — Смотрите, господин!

Я взглянул в указанном направлении и увидел, как на другом конце опушки леса, из кустов высунулся ствол мушкета. А вслед за ним появился и его хозяин. Я сразу же узнал голубые с серым отливом глаза. Он тоже узнал меня, рука его дернулась. Грянул выстрел. С меня сорвало шляпу.

Несколько минут мы пристально смотрели друг на друга. Потом Анри помахал мне рукой и скрылся среди деревьев. Похоже, он так и не смирился с нашим владычеством на острове. Прошло несколько лет. Я стал забывать благородного француза. И не мудрено, у меня появились другие заботы в виде племянницы моего друга дона Карлоса Диего де Васкеса. Я увидел это прелестное дитя на приеме у губернатора Эспаньолы. Увидел и заболел неизлечимой, как мне казалось, болезнью по имени любовь. Я уже был не тот наивный юноша, что ступил когда-то на берег самой богатой испанской колонии. На моих висках появилась седина, на лбу обозначились глубокие морщины, а сколько на моем теле было шрамов, я и сам доподлинно не знал. А тут я вдруг понял, что по-прежнему молод. Мне хотелось петь, блистать остроумием и во что бы то ни стало завоевать сердце прекрасной донны. Поначалу она дичилась меня, капризно хмурилась и всячески пыталась показать мне свое неудовольствие по поводу моих ухаживаний. Но я не сдавался. Я даже пел серенады под ее окнами, чем несказанно веселил дона Карлоса. Старый рубака был не прочь породниться со мной, но племянницу неволить не смел. Два месяца с лишним я добивался ее расположения и уже почти преуспел в этом. Недотрога согласилась на свидание. Но тут мне на плечи обрушилась страшная беда.

Мой отец, как специалист по фортификационным сооружениям был приглашен в Картахену. Его судно не пройдя и десяти миль от Эспаньолы, подверглось нападению флотилии Рока Бразильца. Когда мы приплыли к месту трагедии, все было кончено. Корабль, отца покачивался на якоре. Палуба усеяна окровавленными телами наших моряков и солдат. Мой мертвый отец стоял привязанный к мачте. К его груди кинжалом было прибито мерзкое послание. Я не мог читать, буквы расплывались перед глазами. Лишь последняя строчка зацепила взгляд: «Поклон от Рока Бразильца — хозяина флибустьерского моря».

Помню, я плакал. Плакал не стесняясь никого. Моя возлюбленная, донья Азусена, сама пришла ко мне в дом, чтобы утешить. Но я в пьяном бреду выгнал ее, ибо в моем сердце пылал огонь мести. Несчастная девушка выбежала от меня вся в слезах. Я наступил на белую лилию, грязным сапогом ненависти. Я желал одного: отомстить. Лично задушить проклятого пирата, вырвать его сердце и растоптать. Я нанялся в береговую охрану. Я, страдающий от морской болезни, стал моряком. Каждый божий день мы патрулировали побережье Эспаньолы. Но проклятый Бразилец все время ускользал от нас. Шли годы, но моя ярость не ослабевала. Мы потопили множество пиратских кораблей, но Рока среди них не было. Однажды мне сообщили, что на западной оконечности острова сел на мель корабль из флотилии неуловимого голландца. Тогда впервые на моем лице появилась злорадная усмешка. Увы, пленный француз сообщил нам, что Рок больше не адмирал. Негодяй повздорил со своими офицерами, напился пьяным и учинил в таверне кровавую резню. Зарубил несколько своих ближайших сподвижников, а когда остальные в ужасе бросились вон из таверны, Рок погнался за ними с обнажённой саблей. Поскольку он был сильно пьян, то догнать никого не смог и принялся вымещать злобу на прохожих. Изрубил десяток несчастных, а то и больше. Такие злодеяния не прощаются и на Тортуге. Заступничество губернатора спасло негодяя от виселицы, но офицеры отвернулись от него и увели свои корабли. По словам пленного, Рок отправился на Ямайку.

* * *

Здесь я приступаю к заключительной части своих записей.

Эспаньола становилась все богаче. Колония процветала. И в этом была и моя заслуга. Одинокие пиратские корабли боялись приближаться к острову. «Испанское море для испанцев» говорил наш губернатор и я был с ним полностью согласен. А потом в Санто-Доминго прибыл дон Габриэль, посланник самого нашего монарха.

— Чего вы возитесь с проклятыми еретиками? — громогласно заявил он. — Топите случайные пиратские суденышки! Не лучше ли одним ударом покончить сразу со всеми ублюдками?! Я предлагаю вам, благородные доны, прибрать к рукам это прибежище порока и разбоя! Как насчет захвата Тортуги?!

Это легендарное событие произошло в 1654 году. Наша флотилия под командованием дона Габриэля отправилась покорять пиратский остров.

Мне тогда исполнилось двадцать семь лет. Свой день рождения я встретил под стенами Бас-Тера — столицы пиратской империи.

Не стану писать о тяготах нашего похода. Мы потеряли в этой битве две трети нашей армии. Но проклятый скальный форт сдался. Наши солдаты были так измотаны кровопролитными сражениями, что буквально валились с ног от усталости. Наш доблестный генерал говорил, что если бы осада продлилась хотя бы еще один день, он увел бы войска с Тортуги. Упрямый французский губернатор Фонтене вытребовал почетную сдачу. Никто и не подумал возражать.

Гарнизон Бас-Тера вышел из крепости с развевающимися знаменами и с мушкетами на плечах. Мы поразились, насколько мало осталось защитников форта. Два десятка, не больше. Они маршировали мимо нас, чумазые от копоти, как черти, но с гордым взглядом победителей. Среди этих оборванных и раненых героев я увидел Анри де Бланше. Он заметил меня в шеренге офицеров и слегка наклонил голову в приветствии. На его губах мелькнула улыбка. Мы отсалютовали отважным французам и даже предоставили им судно, чтобы они навсегда могли покинуть Тортугу. На бастионе Бас-Тера взвился гордый испанский стяг.

А на обратном пути случилось то, что я так долго ждал. Ждал и скрипел зубами от злости. Мы встретили корабль Рока Бразильца. Он спешил на Тортугу, не подозревая что остров, так похожий на огромную черепаху больше не принадлежит французской короне.

К нашему удивлению, пират и не подумал спасаться бегством. Как потом выяснилось, он и не мог этого сделать, ибо днище его корабля сильно поросло ракушками. Бразильцу ничего не оставалось, как принять неравный бой. Дрался он отчаянно. Я даже думаю, что если бы пират успел совершить кренгование, он причинил бы нам еще более значительный ущерб. Лишенная маневренности двадцати пушечная флибустьерская бригантина чуть не отправила на одно один из наших кораблей и еще у двух напрочь снесла весь такелаж. Но чудес не бывает. Мы взяли мерзавца на абордаж. Еще до того, как наши корабли с глухим стуком столкнулись бортами, я, совершив немыслимый прыжок, очутился на вражеской палубе, вооруженный сразу двумя шпагами. Мне было плевать, что мои солдаты замешкались, и я сейчас противостою почти тремстам головорезам. Ненависть к убийце моего отца заставила меня забыть об осторожности. Я превратился в беспощадную машину для убийства. Я колол, рубил, уворачивался от нацеленных на меня ударов и снова колол и рубил. Когда мои солдаты посыпались на пиратский корабль, у моих ног уже громоздилась изрядная куча мертвых тел. Пираты видимо не ожидали от меня такой бешеной ярости, но вскоре пришли в себя и бой вспыхнул с новой силой. В этот момент я боялся одного: Бразильца убьет кто-нибудь другой.

— Бразилец мой! — заорал я что есть мочи. Но из-за грохота выстрелов и лязга стали, меня навряд ли кто-нибудь услышал.

В такой кровавой сече мне еще не приходилось участвовать. Мои сапоги скользили на человеческих внутренностях, пот застилал глаза, камзол был изорван в клочья, а мой клинок, мой толедский клинок, спасавший меня от вражеских шпаг, рапир, абордажных сабель и даже алебард, сломался…

Но слава небесам! Я увидел Бразильца! Прикончив пару негодяев, отделяющих меня от вожака пиратов, я вступил с ним в схватку. Увернулся от окровавленной абордажной сабли и вонзил обломок клинка ему в плечо. Бразилец взвыл и выронил саблю, а я нанес ему удар в лицо рукояткой шпаги.

Он извивался у моих ног, рычал и хрипел. В припадке бешеной злобы, пытался прокусить мои сапоги. А я осатанел от ярости. Я избивал негодяя ногами с мрачным удовлетворением замечая, как ослабевает его сопротивление. Несомненно, я забил бы его на смерть, если бы мне не помешали. На мне повисли наши офицеры. Кто-то увещевал меня:

— Успокойтесь, дон Хуан! Пираты сдались!

Я обвел мутным взглядом палубу. Оставшиеся в живых флибустьеры смотрели на меня с ужасом, а у моих ног, в луже крови, валялся легендарный Рок Бразилец.

Словно в тумане до меня доносились голоса:

— Негодяй получил сполна. Этого голландского ублюдка хочет видеть сам король.

Я с трудом нагнулся, подобрал свой сломанный клинок и побрел прочь.

Позже Бразильца действительно отправили к нашему монарху, который очень желал взглянуть на самого знаменитого пирата Тортуги и Ямайки. Вот только доподлинно известно, что до Испании пират не добрался. Ходили разные слухи. Кто-то говорил, что Бразилец удрал, другие уверяли, что он предпочел покончить жизнь самоубийством, прыгнув в море, но мне, кажется, более правдоподобной версия сержанта береговой охраны, что гордый испанский капитан, перевозивший пирата, не выдержал постоянных насмешек Бразильца и попросту приказал вздернуть его на рее, вопреки приказу короля. Как бы там ни было, больше о проклятом пирате я не слышал. Его имя исчезло с просторов карибского бассейна.

Забегая вперед скажу: Пройдет каких-то десять — пятнадцать лет и из мрачных углов преисподней, вылезут такие монстры, что перед их кровавыми деяниями, померкнут все преступления Рока Бразильца. Но меня к этому времени уже не будет на Эспаньоле.

* * *

После пленения Рока Бразильца я чувствовал какую-то опустошенность. Я устал от постоянных сражений и убийств. Мне вдруг нестерпимо захотелось покоя. Во сне мне снилась Фландрия. Я задыхался от пряных запахов тропиков и проклинал удушливую жару и москитов. Кроме того, новый губернатор острова, дон Бернардино де Менесеса Бракамонте-и-Сапату, граф Пеньяльба, не слишком благоволил мне. После разговоров с ним, я страшно злился, а порой, мне хотелось убить его. Этот напыщенный вельможа приказал удалить испанский гарнизон с Тортуги, разрушить все фортификации и затопить в двух проливах острова несколько старых судов, наполненных камнями. Этот осел полагал, что таким образом он сможет запереть вход в гавань Тортуги. Я спорил с ним до хрипоты, но лишь добился того, что меня перестали пускать на военные советы. И я, возможно, свихнулся бы от черной меланхолии, но меня спасла донья Азусена. Эта милая девушка согласилась выйти за меня замуж. Через год она подарила мне сына. Тогда я твердо решил покинуть Эспаньолу. Напрасно дон Карлос уверял меня, что во Фландрии я не обрету желаемого покоя, ибо алчные французский и испанский монархи, никак не могут поделить между собой эту чудесную страну. На улицах постоянно вспыхивают дуэли между французами и испанцами, льется кровь и звучат выстрелы. Но я был непреклонен. Единственное, что останавливало меня, это моя бедность. За столько лет пребывания в самой богатой кастильской колонии, я не слишком разбогател. А отправляться во Фландрию с худым кошельком мне казалось неразумным.

Мне помог случай.

Однажды мой друг дон Карлос Диего де Васкес предложил мне поохотиться на черных пантер.

— Спасибо, дон Карлос, — ответил я. — Но я не охочусь на беглых негров.

— Что вы, дон Хуан! Я говорю о настоящей черной кошке! Её выследили мои слуги!

— Полноте! Со времен Кристобаля Колона, на острове не осталось ни одной черной пантеры. Их всех истребили вместе с индейцами.

— И, тем не менее, мои слуги видели её! Так что берите свой лучший мушкет и в путь! Уверен, донья Азусена будет счастлива получить шкуру этого прекрасного зверя!

Мой друг оказался прав. Настоящая черная пантера. Грациозная кошка возлежала на стволе поваленного дерева и самозабвенно вылизывала широкую, как лопата лапищу, покрытую густой лоснящейся смоляной шерстью.

Мы подкрадывались к ней с нескольких сторон. И хотя, я никогда не был заядлым охотником, меня охватил азарт. Мне хотелось непременно самому пристрелить этого редкого хищника.

Пантера почуяла нас. Черная тень скользнула с дерева, прижалась к земле. Из высокой травы выглядывал лишь кусочек ее головы. Я поднял мушкет, но расстояние было еще слишком велико. Я сделал шаг и вдруг с шумом и треском провалился в яму.

Яма оказалась глубокой. При падении я сломал руку и потерял сознание от боли.

Очнулся я от криков моего слуги Гансалеса:

— Господин, вы живы?!

— Жив. — прошипел я и с трудом сел. Огляделся. Вокруг меня громоздились какие-то глиняные сосуды. Восемь штук. Шесть из них были заполнены каким-то едким порошком, вдохнув который я чихал и кашлял до рвоты. Зато в двух оставшихся было золото! Много золота в виде грубо выплавленных украшений. Без всякого сомнения, это был тайник еще со времен индейцев. Так я стал богачом.

Ничто больше не препятствовало мне покинуть Эспаньолу. Через два месяца, когда моя рука зажила, я устроил прощальный ужин друзьям и отплыл в Европу. Я стоял на борту корабля и смотрел, как остров, на котором я прожил больше тринадцати лет, исчезает в туманной дымке. Остров, который я защищал для испанской короны, не жалея собственной жизни, остров, на котором я встретил свою любовь. Остров, на котором родился мой сын. Остров, на котором, возможно, я был счастлив, несмотря на то, что он стал могилой моего отца.

В дороге меня догнало известие, что к Эспаньоле приближается огромный английский флот с намерением покончить с господством испанцев в Западных Индиях. Я потребовал от капитана немедленного возвращения. Но моя жена, презрев свое благородное происхождение, на коленях молила меня отказаться от этого безумного поступка. Донья Азусена, рыдая кричала мне, что я не вправе приносить в жертву своей воинской гордыне ее жизнь и жизнь нашего малыша. С тяжелым сердцем я смирился. Наш корабль покидал Новый Свет, где вновь разгорался пожар войны. Я застал рассвет Эспаньолы и очень рад, что не увидел ее закат…

* * *

Прошло много лет. Я стал важным и степенным. На Эспаньоле я пролил столько своей и чужой крови, что это окончательно отвратило меня от желания вновь ее проливать. Даже на улицу я выходил без шпаги. Я утратил интерес к фехтованию, но мной овладела новая страсть: писательство. С почти юношеским задором я вновь переживал давние приключения и писал, писал. Я издал книгу о своих карибских похождениях и она стала очень популярной не только в Брюсселе, но и в Испании. Даже его величество, король настоятельно приглашал меня покинуть неспокойную Фландрию и поселится в Мадриде, обещая назначить мне солидную пенсию в награду за мои воинские заслуги. Но я твердо решил, что буду жить и умирать во Фландрии. Над моим письменным столом висит сломанный толедский клинок, мой верный друг и соратник, который никогда не предавал меня в годы лихих сражений. Иногда я разговариваю с ним, и мне кажется, что он отвечает мне.

Мне не о чем жалеть, моя жизнь была насыщенной и бурной, у меня прекрасная жена и пятеро детей. Красавица дочка и четверо мальчишек. А самый младший, Педро, вылитый я в молодости. Он единственный, кто питает неуёмную страсть к фехтованию. Как и я, он в четыре года взял в руки шпагу. Сейчас ему восемь и наблюдая за его успехами, я не удивлюсь, если его станут величать первым клинком Брюсселя.

Однажды, когда я по обыкновению, предавался воспоминаниям, ко мне подошла моя уважаемая супруга и строгим голосом сказала:

— Ах, дон Хуан, вы, несомненно, по прежнему в мыслях на дорогой вашему сердцу Эспаньоле. Гоняетесь за буканьерами и охотитесь на черных пантер. Но прошу вас, ненадолго спустится на нашу грешную землю и обратить внимание на вашего младшего сына. Мне кажется, что с Педро происходит неладное.

Сына я застал в слезах. На мой вопрошающий взгляд, он ответил ревом и, грозя кому-то кулачком закричал:

— Я убью эту старую французскую крысу!

— Дон Педро! Извольте утереть слезы, неподобающие вашему благородному происхождению и объяснить мне, что произошло!

А произошло следующее. Некто, Роже Мантильяк, основатель новой фехтовальной школы, прилюдно выдрал за уши моего отпрыска за использование в поединках недозволенных приемов. Мне стало смешно. История повторяется. Этот Мантильяк, по слухам, был непревзойденным мастером клинка, сочетающий в своих уроках все лучшие достижения европейских школ. Именно поэтому я и отдал ему Педро в ученики. Но драть за уши благородного дона, это, пожалуй, перебор. Придется навестить этого господина.

На следующее утро я отправился в фехтовальную школу.

Звон клинков, витающее в воздухе возбуждение, радостные детские крики, непередаваемый дух борьбы. И в центре этого буйства восторга высокий худой старик.

Он что-то выговаривал одному из учеников, стоя ко мне спиной.

— Месье де Мантильяк? — строгим голосом обратился я к нему и вдруг оцепенел. Потому что старик обернулся. На меня смотрели насмешливые голубые глаза. Глаза Анри де Бланше!

Я не смог сдержать вопль радости.

— Анри! Это вы?!

Худой старик поклонился.

— Здравствуйте, дон Хуан.

А в следующий миг мы бросились друг другу в объятия. Мы, давние соперники и враги, смеялись, как дети, беззлобно пихались и не могли успокоиться. Когда первый восторг прошел, я воскликнул:

— Анри, но почему Мантильяк?

— Эх, дон Хуан, мое имя слишком известно в карибском бассейне. А Фландрия пока еще испанская. Мне очень не хотелось быть вздернутым за мое флибустьерское прошлое.

— Если бы я знал, дорогой Анри, что мэтр Мантильяк это вы!

— А я напротив, хорошо знал, чьего сына оттрепал за уши. Я здесь уже два года. Сколько раз мне хотелось навестить вас, но я не знал, как вы отреагируете на мое появление, ведь, положа руку на сердце, я причинил испанской короне не малый вред.

— Как вам не стыдно, Бланше! Неужели вы так плохо думали обо мне?

— Люди меняются, дорогой дон Хуан. Но теперь я вижу, что вы все тот же благородный мальчишка, для которого чувство благодарности превыше кастильских амбиций.

Так, в возрасте пятидесяти семи лет я обрел своего самого верного друга. Никакие монаршие баталии не могли помешать нашей дружбе. Нас тянуло друг другу, как магнитом. Мы встречались каждый день и предавались воспоминаниям. Я читал Анри свои записи, он внимательно слушал и иногда вносил существенные поправки. Однажды он огорошил меня известием, что Рок Бразилец действительно сбежал тогда с испанского корабля.

— Как?! — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что этот негодяй жив?!

— Нет. Уже нет. В 1681 году ваши соотечественники захватили его в заливе Кампече. Насколько мне известно, инквизиция изрядно поработала над ним, чтобы выбить у него признания о закопанных сокровищах. Рок любил зарывать клады на разных островах. Похоже, большинство из них достались испанской короне. Ваши земляки неимоверно жадны.

— Как буд-то французы щедры!

После этих словесных баталий мы всегда смеялись.

Любимая фраза шевалье была: «Дон Хуан, вы единственный испанец, которого я люблю, как брата!»

До сих пор я слышу его озорной молодой голос.

Дай Бог каждому человеку такого друга. Такого, каким был Анри де Бланше.

* * *

18 век. Ничего не изменилось. Все та же политическая нестабильность. Испанские Нидерланды превратились в арену соперничества французских Бурбонов и австрийских Габсбургов. Людовик XIV не оставляет попыток подмять под себя Фландрию. Французы захватили Турне, Дуэ, Лилль, Кассель. Под моими окнами грохочут их пушки. А я сижу за письменным столом и вспоминаю слова Анри: «Верьте мне, дон Хуан, никогда эта страна не будет принадлежать ни испанской, ни французской короне. Это голландская земля. И пусть же они владеют ею по праву!»

Восемь лет минуло со дня кончины моего друга. Его буканьерский мушкет висит у меня над головой, рядом со сломанным толедским клинком.

На улице слышна пальба. Шальная пуля впивается в стену рядом с моей головой. Я улыбаюсь. Я слишком стар, чтобы чего-то бояться. Все что у меня осталось это мои воспоминания. Я закрываю глаза. Реальность расплывается. Я полной грудью вдыхаю пряный аромат тропиков. Над моей головой колышутся пальмы. Я стою на опушке. А с другой ее стороны из леса выходит шевалье Анри де Бланше. Молодой и веселый. Он приветливо машет мне рукой.

— Здравствуй, Анри!

Сентябрь 2012 года