Григорий Орлов

Грегор Самаров, 1885

Роман немецкого писателя-историка Грегора Самарова рассказывает о жизни Григория Орлова, всесильного фаворита императрицы Екатерины II. Будучи по службе приближенным прусского короля, Самаров имел возможность близко ознакомиться со многими материалами европейских архивов, создав цикл исторических произведений, которые пользовались большим успехом у читающей публики в XIX – начале XX века. На страницах его романа о блистательном «адъютанте императрицы» действует целая вереница интереснейших фигур славного века Екатерины – от горделивого и дерзновенного генерала Потемкина до неудержимого и лихого казачьего атамана Пугачева.

IV

Вскоре после того, как Петр Севастьянович Фирулькин укатил в свой отделанный с княжеской пышностью особняк на Большой Морской, пустынные улицы Петербурга начали вновь оживляться. Зажиточный слой среднего сословия и не состоявшее на придворной службе дворянство вернулось с военного парада обратно, тогда как простой народ оставался еще там, чтобы воспользоваться бесплатными развлечениями, устроенными императрицей.

А сама Екатерина Алексеевна? Она сначала поехала медленно, но потом пустила свою лошадь в галоп, и блестящая пестрая императорская кавалькада помчалась так быстро обратно в столицу, что неповоротливая карета ландграфини Гессенской не могла следовать за нею и наконец осталась позади с назначенными при ней шталмейстерами и кавалерами, к великой досаде их, а также обеих августейших девиц, которые осыпали горькими упреками свою сестру Вильгельмину, скакавшую сейчас возле великого князя следом за императрицей.

Ни один из экипажей не успел въехать в город, как Екатерина уже остановила своего взмыленного иноходца пред главным подъездом Зимнего дворца.

С быстротою молнии спрыгнул Потемкин и, отстранив дежурного шталмейстера, стал держать стремя императрицы, протянув ей также руку, чтобы помочь сойти.

— Ваше императорское величество, — сказал он, — позвольте вашему генерал-адъютанту, который был обречен так долго жить вдали от своей повелительницы, оказать вам сегодня и эту услугу.

Екатерина Алексеевна глянула прямо в пламенные глаза Потемкина.

— Вдали вы оказывали мне еще более важные услуги, Григорий Александрович, — сказала она, благосклонно улыбаясь. — Однако я радуюсь этой мелкой услуге, оказываемой вами теперь. Ваша рука как там, так и здесь служит мне верной и твердой опорой.

Государыня наклонилась, ее нога вдруг выскользнула из стремени, она покачнулась в седле с легким криком испуга, который привел в беспокойство лошадь. Но Потемкин уже сильной рукою охватил Екатерину, она прильнула к его плечу, а он, крепко прижав ее к себе, несколько мгновений не выпускал из объятий, после чего осторожно поставил наземь. Государыня казалась смущенной, она почувствовала горячее дыхание Потемкина на своей щеке. Она потупилась, краснея, и сказала:

— Благодарю вас, Григорий Александрович, вы снова доказали мне, как твердо могу я положиться на вас. Вы должны оставаться вблизи меня. Приготовить генералу квартиру во дворце! — приказала она, обращаясь к дежурным камергерам, которые все сошли с лошадей и окружили ее, тогда как Орлов все еще сидел в седле, с надменным равнодушием отдавая своим приближенным приказания и как будто нисколько не думая об императрице.

— Когда вы устроитесь, — продолжала Екатерина, снова повернувшись к Потемкину, — то я ожидаю вас к себе. Вы должны рассказать мне о подвигах моих солдат, в которых вы сами принимали такое славное участие.

Она раскланялась кругом и в сопровождении принцессы Вильгельмины, которую снял с седла великий князь, вошла в подъезд дворца, чтобы подняться в свои покои; только кавалеры и дамы, состоявшие на непосредственной службе, и великий князь последовали за нею; в это же время музыканты караула заиграли, и все головы обнажились.

Один Григорий Орлов будто ничего не замечал, он по-прежнему спокойно разговаривал с окружавшими его офицерами, а потом подал знак своему брату Алексею и поскакал в свой Мраморный дворец, расположенный в некотором отдалении от Зимнего дворца, ближе к Летнему саду. Этот дворец, подаренный Орлову императрицей, был еще не вполне готов; совершенно отстроить успели только средний корпус, тогда как флигеля еще только возводились.

Когда Орлов удалился, вся толпа придворных, которая до сих пор в неловком смущении держалась позади, стала тесниться к Потемкину и осыпать поздравлениями и комплиментами так явно отмеченного генерала, в котором тотчас же признали новое восходящее светило.

Эти почести он принимал с любезной учтивостью, но сдержанно и быстро последовал за обер-камергером графом Строгановым.

Потемкин вступил со своим провожатым в ряд смежных комнат совершенно обособленного помещения. То был один из апартаментов, всегда стоявших наготове для приема иностранных августейших особ. Парадные комнаты, столовая, спальня, уборная и ванная отличались здесь ослепительной роскошью и тонким, благородным вкусом, которые всегда умела сочетать императрица.

По осмотре квартиры Потемкин заявил графу, что отложит пока всякие перемены в ее устройстве, а теперь нуждается только в некотором отдыхе.

Когда граф Строганов удалился наконец, сказав, что тотчас составит штат служащих для вновь назначенного генерал-адъютанта ее императорского величества, Потемкин по-хозяйски прошелся один по великолепным комнатам, куда попал так внезапно и где все представляло такой разительный контраст с суровой походной жизнью в лагере, которую он вел до сих пор.

За пышными приемными комнатами, блиставшими позолотой и мрамором, утопавшими в мягких коврах, обставленными мягкой мебелью, обитой драгоценными тканями, следовала скромная библиотека; в ней стены были выложены темным деревом и уставлены книжными шкафами, где красовалось под стеклом богатое собрание книг в переплетах с шифром императрицы. Посредине этой комнаты, освещенной единственным окном, стоял стол, покрытый зеленым бархатом, с полным письменным прибором; рядом с ним помещался на черной мраморной колонне большой подвижной глобус художественной работы.

Пораженный спокойной, прекрасной гармонией этого уголка, Потемкин остановился на минуту и присел на один из низких удобных диванов, расставленных в уютных нишах между книгохранилищами.

— Ах, — промолвил он, глубоко переводя дух, распустив круглый воротник своего мундира и сбросив с себя шляпу и шпагу, — вера в мою счастливую звезду не обманула-таки меня; долгие годы лишений и так часто разбивавшихся надежд миновали: Екатерина не забыла меня, я достиг своей цели!

Он простер руку и осмотрелся так гордо и повелительно кругом, точно весь свет лежал у его ног; но потом его рука медленно опустилась опять, сияющий взор омрачился, голова поникла на грудь.

— Достиг цели! — глухо произнес он. — Полно, так ли? Разве цель моей жизни заключается в том, чтобы переменить походную палатку на эти комнаты с их царской пышностью, которая, в сущности, не значит ничего? До нее возвысила меня ее прихоть, и та же самая прихоть может снова изгнать меня отсюда. Неужели честолюбие Потемкина должно привести его к тому, чтоб он сделался игрушкою в руках женщины? Да, я люблю Екатерину; ведь она — удивительная женщина, каких не случалось мне еще встречать на белом свете; она полна огня, полна жизни и ума, воли и силы. Эта любовь пожирала меня долгие годы… Да, я люблю женщину, но я люблю в ней также императрицу, а кто любит императрицу, тот должен или унизиться до рабства, или подчинить себе мир. Женщина принадлежит мне: это я почувствовал в пожатии руки Екатерины, прочел в ее взоре… но долго ли будет принадлежать мне она и как холодно, как высоко стоит в ней императрица над любящею женщиною? Нет, нет, — воскликнул он, быстро вскакивая, — не в том моя цель; мое честолюбие не способно удовлетвориться тем, что я сделаюсь преемником Григория Орлова! Не по мне быть только забавою влюбленной коронованной женщины, игрушкой, которую в один прекрасный день, может быть, она разобьет или оттолкнет. Нет, любовь женщины может умереть, пресытившись наслаждением, но господство над императрицей должно укреплять собственной силой, оно должно возрастать от собственного величия; сердце стареет, кровь остывает, но ум остается вечно юным, а в уме господство. Что совершил Орлов? Он помог Екатерине взойти на трон, это правда; но он был лишь неодушевленным подножием, которое послужило опорой для ее собственного врожденного властолюбия; его неуклюжей руке не удержать господства, расшатанного им же самим, его же грубым злоупотреблением. Удержать!.. Ты говоришь об удержании, Григорий Александрович, тогда как нужно сначала достичь господства. При виде тебя закипает горячая кровь женщины, но холодной и чуждой стоит императрица: ты не имеешь прав на ее благодарность, которую заслужил Григорий Орлов!

Некоторое время Потемкин стоял в мрачном раздумье.

— Благодарность, — заговорил он потом, — великое дело, но благодарность принадлежит здесь прошедшему и все дальше и дальше отодвигается назад, как бледнеет воспоминание минувших дней; будущее же можно подчинить себе только посредством будущего.

Задумчиво пройдясь взад и вперед по комнате, генерал остановился пред глобусом и, погруженный в размышления, оперся рукою на этот художественно выполненный эмалевый шар. Равнодушно скользил его взор по изображению Земли; но вдруг он стал все пристальнее и пристальнее всматриваться в обращенную к нему карту Европы.

— Да, — воскликнул он, — вот оно! Предо мною брезжит свет, он разгорается все ярче… Да, будущее можно подчинить себе только будущим; не на благодарность, не на воспоминание лишь о прошлом может опираться господство; не посредством одной благодарности можно завладеть императрицей и удержать ее; лишь великая, мощная идея заключает в себе ту волшебную силу, которая необходима, чтобы сделаться господином и самой императрицы. Высокая, благородная, лучезарная цель, чересчур отдаленная для быстротечного человеческого существования, но неодолимо влекущая к себе, вечно оставаясь, однако, недостижимой, — цель, от которой, несмотря на это, не позволяют отказаться страстное желание и домогающаяся гордость, — вот что нужно здесь!.. И эта цель найдена! — заключил он, ликуя от радости. — Я открою императрице путь, конец которого теряется в ослепительном блеске, и с этого пути она никогда не свернет назад, никогда не остановится на нем и не найдет для себя иного, достаточно смелого и великого спутника, кроме меня.

Потемкин высоко поднял голову; дивным блеском сверкали его глаза, и он стоял с таким победоносным, повелительным видом, так гордо выпрямился, точно в самом деле чувствовал земной шар под своей ладонью и был в состоянии направлять его путь.

Тут до его слуха донесся шелест шелковой портьеры на дверях, которые вели в богато отделанную спальню.

Обернувшись в испуге, он увидел пред собою пажа императрицы. С низким, почтительным поклоном подал тот ему золотой ларчик, роскошно украшенный драгоценными камнями.

— Ее императорское величество приказала мне вручить это вашему превосходительству и вместе с тем передать, что государыня императрица ожидает вас через полчаса в Эрмитаже.

— Я буду сейчас к услугам ее императорского величества, — ответил Потемкин, в полном замешательстве посматривая то на золотой ларчик, то на пажа. — Но как же ты попал сюда? Неужели через спальню?

— Точно так, ваше превосходительство, — подтвердил паж. — Чтобы скорее передать вам приказание ее императорского величества, я избрал кратчайший путь. Это помещение сообщается с императорскими покоями особым ходом, куда ведет вот та потайная дверь.

Он откинул портьеру и указал на отворенную дверь в стене роскошно обставленной спальни, за которой виднелся длинный коридор, освещенный сверху. Потемкин с торжествующей улыбкой смотрел на стоявшую настежь потайную дверь.

— Другой путь ведет далеко кругом, по парадным коридорам и большим аванзалам, а так как ее императорское величество приказала мне поторопиться, то я прошел здесь.

— А эта квартира?.. — нерешительно спросил Потемкин.

— Принадлежала раньше ее сиятельству княгине Дашковой, — ответил паж, — прежде чем она перебралась во дворец своего супруга, который долго строился; с тех пор эти комнаты стояли пустыми.

— Спасибо тебе, — сказал Потемкин. — Ступай обратно, я сейчас последую за тобой.

Паж исчез, и дверь от потайного входа захлопнулась так плотно, что пропал всякий ее след в оклеенной обоями стене. Потемкин ощупывал то место, но нельзя было ничего различить, разве узкую щель в обоях, не было ни ручки, ни кнопки, посредством которых было бы можно снова отворить запертый выход.

— Ах, — промолвил генерал, — теперь я понимаю: любящая женщина будет иметь возможность найти дорогу, но подданному доступ к его повелительнице должен быть закрыт; только от ее воли, от ее прихоти должно зависеть счастье, когда же эта прихоть минует, дверь не должна больше отворяться.

Он отпер ларчик, принесенный ему пажом; в нем лежал бумажник синего бархата, с вензелем императрицы из драгоценного жемчуга. Потемкин развернул его; в бумажнике оказалась подписанная императрицей ассигновка на государственное казначейство в сто тысяч рублей.

Черты генерала омрачились.

— Эти деньги, — сказал он, — которые она кидает мне, как дарят ребенку игрушку, эта дверь, которая отворяется лишь по ее произволу, служат мне доказательством, насколько я был прав и насколько глубока пропасть, отделяющая сердце женщины от гордого ума императрицы. Допустим, сердце женщины я держу сегодня в своей руке; твердо стоит моя нога на одной стороне пропасти, за которой таится неприступное величие повелительницы. Но мудрость, сила и воля должны соорудить мне мост, который приведет меня и туда, где мне уже нечего бояться никакого соперника.

Он позвонил в колокольчик, стоявший на богато убранном туалетном столе.

Граф Строганов сдержал слово: полный штат прислуги был уже составлен им для нового генерал-адъютанта. Почти одновременно со звоном явился камердинер и приступил к поспешному одеванию своего нового господина с таким уменьем и ловкостью, точно он служил у него много лет. Не прошло и получаса, как Потемкин вышел через свои приемные комнаты, у дверей которых были расставлены многочисленные лакеи, в большой коридор и отправился к императрице.

Конец ознакомительного фрагмента.