Тень горы

Грегори Дэвид Робертс, 2015

Впервые на русском – долгожданное продолжение одного из самых поразительных романов начала XXI века. «Шантарам» – это была преломленная в художественной форме исповедь человека, который сумел выбраться из бездны и уцелеть, разошедшаяся по миру тиражом четыре миллиона экземпляров (из них полмиллиона – в России) и заслужившая восторженные сравнения с произведениями лучших писателей нового времени, от Мелвилла до Хемингуэя. Маститый Джонатан Кэрролл писал: «Человек, которого „Шантарам“ не тронет до глубины души, либо не имеет сердца, либо мертв… „Шантарам“ – „Тысяча и одна ночь“ нашего века. Это бесценный подарок для всех, кто любит читать». И вот наконец Г. Д. Робертс написал продолжение истории Лина по прозвищу Шантарам, бежавшего из австралийской тюрьмы строгого режима и ставшего в Бомбее фальшивомонетчиком и контрабандистом. Итак, прошло два года с тех пор, как Лин потерял двух самых близких ему людей: Кадербхая – главаря мафии, погибшего в афганских горах, и Карлу – загадочную, вожделенную красавицу, вышедшую замуж за бомбейского медиамагната. Теперь Лину предстоит выполнить последнее поручение, данное ему Кадербхаем, завоевать доверие живущего на горе мудреца, сберечь голову в неудержимо разгорающемся конфликте новых главарей мафии, но главное – обрести любовь и веру.

Часть 3

Глава 14

— Ты уже проснулся?

— Нет.

— Но ты ведь не спишь.

— Нет, я сплю.

— Если спишь, почему ты мне отвечаешь?

— Это просто кошмарный сон.

— Вот как?

— Да.

— И о чем твой кошмар?

— Ох, лучше не спрашивай. Он о назойливом голосе, прерывающем мой первый безмятежный сон за многие недели.

— Так вот какие у тебя кошмары? — усмехнулась Лиза за моей спиной. — Тебе бы покрутиться годик в арт-бизнесе, малыш.

— Сон становится все кошмарнее. Этот голос не затихает.

Она умолкла. Но не закрыла глаза, судя по ее дыханию, — такие детали начинаешь чувствовать даже спиной, когда достаточно долго проживешь с женщиной, которая тебе дорога. Потолочный вентилятор медленно вращался, разгоняя по комнате влажный муссонный воздух. Свет снаружи проникал в щели деревянных ставен, покрывая полосками картины на стене у кровати.

До восхода солнца было еще полчаса, но занимавшаяся заря уже сгладила тени в комнате и покрыла призрачно-серым налетом все предметы, в том числе мою руку, лежавшую на подушке. Карла однажды назвала это «эффектом пейота». И как обычно, попала в точку. Одним из свойств наркотика, получаемого из этих кактусов, является способность окрашивать вселенную в сумеречные тона — своего рода предрассветная стадия сознания. Карла всегда умела находить неожиданные и остроумные сравнения…

Мои веки сомкнулись. Я почти ушел в сон, сжимая в руке воображаемую «пуговицу» пейота; я почти ушел.

— И часто ты думаешь о Карле? — спросила Лиза.

«Черт! — подумал я, возвращаясь к яви. — Как женщинам это удается?»

— В последнее время часто. Только что я в третий раз за три дня услышал ее имя.

— А кто еще ее упоминал?

— Навин — этот начинающий детектив, и еще Ранджит.

— Что говорил Ранджит?

— Послушай, Лиза, нам незачем сейчас обсуждать Карлу и Ранджита.

— Ты к нему ревнуешь?

— Что?

— А знаешь, я ведь совсем недавно общалась с Ранджитом. Мы просидели за разговором допоздна.

— Я не был здесь в последние недели, если ты заметила. Так что для меня это новость. Как часто ты общаешься с Ранджитом?

— Он очень помог с рекламой наших выставок. С тех пор как он подключился к работе, клиенты идут сплошным потоком. Но в личном плане между нами ничего нет. Абсолютно.

— О… кей. И что дальше?

— Я первой спросила: как часто ты на самом деле думаешь о Карле?

— Нам обязательно обсуждать это сейчас? — спросил я, поворачиваясь лицом к ней.

Лиза привстала, опираясь на локоть, и склонила голову к плечу.

— Я видела ее вчера, — сказала она, с невинным видом глядя на меня небесно-голубыми глазами.

Я молчал, ожидая продолжения.

— Мы встретились в бутике на Брейди-лейн. Я часто там бываю, но никому из знакомых не рассказывала про этот магазинчик. А тут вдруг на выходе сталкиваюсь с Карлой нос к носу.

— Что она сказала?

— В смысле?

— В смысле: что она сказала тебе при встрече?

— Это довольно-таки… странно, — сказала она, наморщив лоб.

— Что тебе кажется странным?

— Ты не спросил, как она выглядит или как она себя чувствует. Тебя в первую очередь интересует, что она сказала. Это странно.

— Почему?

— Ну как же — ведь ты не видел ее почти два года. И я даже не знаю, в чем бóльшая странность: в твоей реакции или в том, что мне такая реакция вполне понятна, поскольку речь идет о Карле.

— А… значит, ты меня понимаешь?

— Разумеется.

— Тогда что же тут странного?

— Странно, как много эта деталь сообщает о тебе и о ней.

— Да о чем вообще этот наш разговор?

— О Карле. Ты хочешь знать, что она мне сказала, или нет?

— Уже нет, — сказал я. — Не хочу.

— Конечно, ты хочешь. Во-первых, позволь мне сообщить, что выглядит она отлично. Лучше не бывает. И настроение у нее соответственное. Мы завернули в кафе «Мадрас», выпили по чашечке кофе, и я хохотала до слез над ее шутками. В последнее время ее занимает религиозная тематика. Она сказала — погоди, дай вспомнить дословно, — ах да, она сказала: «Религия похожа на затянувшийся конкурс шляпников по созданию самой дурацкой шляпы». Она вечно выдает забавные сентенции. Должно быть, это чертовски тяжело.

— Тяжело быть забавной?

— Нет, тяжело всегда быть самой умной в своем окружении.

— Ты тоже умница, — сказал я, переворачиваясь на спину и закидывая руки за голову. — Среди всех моих знакомых ты — одна из умнейших.

— Я?!

— Без сомнения.

Она придвинулась ближе и поцеловала меня в грудь.

— Я предложила Карле работу в моей арт-студии, — сообщила она, выгибая ступни.

— Это не самая лучшая идея из тех, какие я слышал на этой неделе.

— Ты же только что назвал меня умницей.

— Я говорил об уме, но я не имел в виду благоразумие.

Она ткнула меня кулачком в бок.

— В самом деле, — сказал я сквозь смех. — Я не хочу… я не уверен, что хочу снова увидеть Карлу в моем обжитом пространстве. Ее прежнее место в этом пространстве теперь занято. И я хочу, чтобы так оно было и впредь.

— Ее призрак бродит и по моему дворцу тоже, — задумчиво молвила Лиза.

— Вот оно, значит, как: у меня воображаемое пространство, а у тебя воображаемый дворец?

— Разумеется. Каждый человек строит внутри себя дворец или замок. Не считая людей с заниженной самооценкой, вроде тебя.

— У меня не заниженная самооценка. Просто я реалист.

Она рассмеялась. И смех не прекращался довольно долго — достаточно долго, чтобы заставить меня задуматься: а что такого было в моих словах?

— Постарайся быть серьезным, — сказал она, наконец успокоившись. — Я встретила Карлу впервые за последние десять месяцев, и я… глядя на нее… я вдруг поняла, как сильно я ее люблю. Разве это не занятно: вдруг вспомнить, что ты кого-то очень сильно любишь?

— Я только хотел сказать…

— Знаю, — промурлыкала она и потянулась ко мне с поцелуем. — Знаю.

— Что ты знаешь?

— Я знаю, что это не навсегда, — прошептала она, касаясь своими губами моих и почти вплотную приблизив глаза, голубизной не уступающие утреннему небу.

— Каждый твой ответ, Лиза, все больше сбивает меня с толку.

— Я даже не пытаюсь верить в это «навсегда», — продолжила она, отбрасывая мысли о вечности вместе прядью белокурых волос. — И никогда не верила.

— Интересно, понравится ли мне смысл твоих рассуждений, если ты соизволишь его раскрыть?

— Я фанатично предана понятию «сейчас» и не желаю думать о понятии «всегда», вот о чем речь. Меня можно назвать «фундаменталисткой настоящего момента».

Она начала меня целовать, но при этом продолжала говорить, так что ее слова вместо ушей натурально вливались мне в рот.

— Может, все-таки расскажешь о драке, в которую ты ввязался?

— Вряд ли это можно назвать дракой. Собственно, драки как таковой не было вообще.

— А что, собственно, было? Я хочу знать.

— Было и прошло, — промычал я, не прерывая поцелуя.

Лиза оттолкнула меня и села в постели, скрестив ноги.

— Хватит уже недомолвок и уверток! — заявила она решительно.

— Хорошо, — вздохнул я и тоже сел, привалившись спиной к подушкам. — Давай это обсудим.

— Мафия, — сказала она без выражения. — Паспортная мастерская. Компания Санджая.

— Сколько можно, Лиза? Мы ведь это уже проходили.

— То было давно.

— А по мне, так будто вчера. Лиза…

— Тебе не обязательно этим заниматься. Не обязательно быть таким.

— Еще какое-то время придется.

— В этом нет нужды.

— Ну да. И я устроюсь на работу в банк — самое подходящее место для беглых преступников, находящихся в розыске.

— Мы с тобой живем не на широкую ногу. И нам вполне хватит того, что зарабатываю я. Спрос на картины и скульптуры быстро растет.

— Я занимался всем этим еще до нашего знакомства.

— Я знаю, знаю…

— И ты приняла меня таким, какой я есть. Ты…

— У меня дурное предчувствие, — сказала она тусклым голосом.

Я улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Никак не могу от него избавиться, — сказала она. — Очень дурное предчувствие.

Я взял ее за руки. Наши ступни соприкасались, и пальцы ее ног уже привычно обхватили и с удивительной силой сдавили мои пальцы. Взошло солнце, прорываясь яркими лучами в щели ставен.

— Мы ведь это уже обсуждали, — сказал я. — Правительство моей страны назначило награду за мою голову. И если меня не убьют при захвате, я окажусь в той же тюрьме, из которой сбежал. Меня прикуют цепью к той же самой стене, и уж тогда тюремщики потешатся. Я туда не вернусь, Лиза. Здесь я пока что в безопасности, а это кое-что значит. Для меня, по крайней мере, если не для тебя.

— Да я и не считаю, что ты должен отказаться от свободы. Я хочу, чтобы ты не отказывался от себя.

— Так что, по-твоему, я должен делать?

— Ты можешь писать.

— Я и так пишу. Каждый день.

— Я знаю, но мы могли бы на этом сосредоточиться, понимаешь?

— Мы? — Я не удержался от смеха.

Я не хотел ее уязвить — просто она чуть ли не впервые за два года совместной жизни упомянула мои литературные занятия.

— Забудь, — сказала она.

И вновь погрузилась в молчание, опустив глаза. Цепкие пальцы ее ног разжались. Я убрал локон с ее лица и погладил пышные, как морская пена, волосы. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

— Я еще должен кое-что для них сделать, — сказал я.

— Нет, не должен, — запротестовала она, но уже не так энергично. — Ты им ничего не должен.

— В том-то и дело, что должен. Всякий, кто имеет с ними дело, что-то им должен. На этом все и держится. И поэтому я не хочу, чтобы ты встречалась с кем-либо из них.

— Ты же свободен, Лин. Ты перелез через стену тюрьмы, но все еще не понял, что ты свободен.

Ее глаза были как озера, в которых отражается небо. Зазвонил телефон.

— Я достаточно свободен для того, чтобы не брать трубку, — сказал я. — А ты?

— Ты никогда не берешь трубку, — парировала она. — Так что не считается.

Она выбралась из постели и, не отрывая взгляда от меня, стала слушать голос на другом конце линии. Я увидел, как плечи ее тоскливо опустились, и в следующую секунду она протянула трубку мне.

Это был один из ближайших подручных Санджая, и он передал мне послание.

— Я этим займусь, — сказал я. — Да. Что? Сказал же, я этим займусь. Через двадцать минут.

Я повесил трубку, вернулся к постели и присел рядом с Лизой.

— Одного из моих людей арестовали. Он сейчас в колабской каталажке. Надо его выкупить.

— Он не из твоих людей, — сказала Лиза, отталкивая меня. — И ты не их человек.

— Извини, Лиза.

— Не важно, что ты делал и кем ты был. И даже кем ты являешься сейчас. Важно только то, кем ты стремишься стать.

Я улыбнулся:

— Не все так просто. От своего прошлого никуда не денешься.

— Неправда. Нас формирует не прошлое, а то, какими мы хотим видеть себя в будущем. Неужели ты все еще этого не понял?

— Увы, я не свободен, Лиза.

Она поцеловала меня, но в ее глазах ясное летнее небо уже затягивала пасмурная дымка.

— Я подготовлю для тебя душ, — сказала она, вскакивая с кровати и устремляясь к ванной комнате.

— Послушай, это ж невеликая проблема — вытянуть парня из участка, — сказал я, направляясь за ней.

— Знаю, — буркнула она.

— Наша дневная встреча не отменяется? Все, как договаривались?

— Конечно.

Я шагнул под холодный душ.

— И ты не хочешь сказать, по какому поводу встреча? — крикнул я. — Это по-прежнему большой секрет?

— Не секрет, а сюрприз, — сказала она, появляясь в дверях ванной.

— Тогда другое дело, — рассмеялся я. — Где и когда мне ждать этого сюрприза?

— Будь в половине шестого рядом с «Махешем», на Нариман-Пойнт. А поскольку ты вечно опаздываешь, ориентируйся на полпятого, чтобы успеть вовремя.

— Ладно.

— Так ты приедешь? Точно?

— Не волнуйся. У меня все под контролем.

— Нет, — сказала она, и улыбка стекла с ее лица, как дождевые капли с листьев. — Это не так. Ничего у тебя не под контролем.

Разумеется, она была права. Сам я это не осознавал в те минуты, когда под высокой аркой ворот вступил на территорию полицейского участка, но ее печально угасающая улыбка все еще стояла у меня перед глазами.

Я поднялся по дощатым ступенькам на веранду, с трех сторон — по бокам и сзади — окаймлявшую административный корпус. Знакомый коп перед офисом сержанта пропустил меня без вопросов, кивая и улыбаясь. Он был рад меня видеть: я всегда давал щедрые взятки.

Войдя внутрь, я шутливо откозырял сержанту Дилипу-Молнии, старшему дневной смены. Его испитое лицо раздулось от едва сдерживаемой злости — как позднее выяснилось, он дежурил (и злобствовал) уже вторую смену подряд. Так что я выбрал не самый удачный момент для визита.

Дилип-Молния был садистом. Я это знал по собственному опыту. Несколько лет назад, когда я сидел в здешней тюрьме, он часто избивал меня, удовлетворяя свой садистский голод за счет моей беспомощности. У него и сейчас явно разыгрался аппетит при виде синяков на моем лице, он даже облизнул губы в предвкушении.

Но с той поры многое изменилось если не в его, то в моем мире. Я теперь работал на Компанию Санджая, которая вливала массу налички в полицейский участок Колабы. Это были слишком большие деньги, чтобы ими рисковать, потакая своим изуверским наклонностям.

Изобразив некое подобие улыбки, он слегка вздернул голову, что означало вопрос: «Чего тебе?»

— Босс на месте? — спросил я.

Улыбка превратилась в оскал. Дилип знал, что, если я буду иметь дело непосредственно с инспектором, к его собственной потной ладони прилипнут лишь жалкие крохи от моего подношения.

— Инспектор очень занятой человек. Может, я сумею чем-то помочь?

— Что ж…

Я оглянулся на других копов в офисе, которые очень неубедительно делали вид, будто не прислушиваются к нашему разговору. Надо все же отдать им должное: такого рода притворство нехарактерно для Индии и у здешних людей мало возможностей попрактиковаться.

— Сантош! Принеси чай! — скомандовал Дилип на маратхи. — Завари свежий, йаар! А вы двое — марш проверять дальний барак!

Дальним бараком именовалось одноэтажное строение на задах полицейского участка. В нем содержали самых опасных заключенных, а также тех, кто оказывал отчаянное сопротивление при пытках. Молодые копы переглянулись, и один из них решился напомнить:

— Но, сэр, сейчас в том бараке никого нет, сэр.

— А разве я спросил вас, есть кто-то в бараке или нет? Я приказал пойти и хорошенько его проверить! Марш отсюда!

— Да, сэр! — гаркнули констебли и, схватив свои кепи, выскочили из офиса.

— Вам бы, ребята, придумать какой-нибудь условный знак, — предложил я, когда дверь за ними закрылась. — Это ж муторное дело: чуть не каждый час драть глотку, отсылая их куда подальше.

— Тоже мне остряк, — буркнул Дилип. — Давай ближе к делу или катись туда, откуда пришел. А то у меня башка раскалывается, и я не прочь расколоть чужую башку — вдруг полегчает?

Все честные копы похожи друг на друга; каждый продажный коп продажен на свой лад. Да, каждый из них берет взятки, но одни делают это как бы нехотя и смущенно, а другие хапают с откровенной жадностью; одни при этом злятся, другие сияют улыбкой; одни непринужденно шутят, другие обливаются потом так, будто только что взбежали на крутую гору; одни яростно торгуются, другие выглядят твоими добрыми друзьями.

Дилип получал взятку, как получают оскорбление, и старался отомстить тебе за то, что ты всучил ему деньги. К счастью, как большинство мерзавцев, он был очень падок на лесть.

— Я рад, что вы лично займетесь моим делом, — сказал я. — С инспектором Патилом на это ушел бы целый день. Нет у него вашего умения на лету схватить суть и решить вопрос четко и быстро — я бы даже сказал: молниеносно. Не зря же вас прозвали Молнией.

На самом деле это прозвище он получил из-за своих сверкающих ботинок, которые он пускал в ход внезапно и неспровоцированно, в припадке темной ярости, и, нанося удары какому-нибудь несчастному зэку, никогда не бил дважды в одно и то же место.

— Тут ты прав, — сказал он, с самодовольным видом откидываясь на спинку кресла. — Так в чем твоя просьба?

— У вас под арестом находится некий Фарзад Дарувалла. Я хочу заплатить за него штраф.

— Штрафы налагаются решением суда, а не полицией, — заявил Дилип с лукавой ухмылочкой на слюнявых губах.

— Разумеется, вы абсолютно правы. — Я улыбнулся в свою очередь. — Но человек с вашим опытом и проницательностью понимает, что быстрое решение этого вопроса, здесь и сейчас, сэкономит ценное время суда, как и казенные средства.

— Почему ты хочешь вызволить этого типа?

— О, на то у меня есть пять тысяч причин, — ответил я, доставая из кармана заранее приготовленную пачку рупий и начиная их демонстративно пересчитывать.

— Опытный и проницательный человек способен увидеть гораздо больше причин для этого, — проворчал Дилип.

Но момент для торга был упущен: я уже засветил деньги и он положил на них глаз.

— Молния-джи, — сказал я почтительно, прикрывая ладонью сложенные вдвое купюры и подвигая их через стол. — Мы уже почти два года вместе танцуем этот танец, и оба отлично знаем, что пять тысяч — как раз та сумма, какую мне достаточно вручить инспектору для полного… объяснения… моей заинтересованности. Буду очень признателен, если вы избавите меня от лишних хлопот, приняв объяснение лично.

Заскрипели половицы на веранде: Сантош со свежезаваренным чаем был на подходе. Дилип молниеносно выбросил вперед руку, накрыв мою ладонь, которая тут же скользнула по столу обратно, и рука Дилипа выверенным движением переправила купюры в его карман.

— Мне нужен студентик, — сказал Дилип, обращаясь к Сантошу, когда тот поставил чай на стол между нами. — Сопляк, которого мы взяли в клубе прошлой ночью. Мигом тащи его сюда.

— Слушаюсь, сэр!

Сантош пулей выскочил из комнаты, и почти сразу же в дверях возникли вернувшиеся с задания молодые копы. Дилип остановил их поднятием руки:

— А вам что здесь нужно?

— Мы… мы проверили дальний барак, сэр. Там все в порядке. И поскольку вы заказали чай, мы подумали, что…

— Проверьте еще раз! — рявкнул Дилип-Молния и повернулся ко мне.

Молодые копы посмотрели на меня с недоумением, пожали плечами и вновь покинули офис.

— Могу еще чем-то быть полезен? — саркастически поинтересовался Дилип.

— Да, есть еще кое-что. Вам известно что-нибудь о человеке с белоснежными волосами, который вот уже пару недель бродит по улицам Колабы в темно-синем деловом костюме и пристает к людям с расспросами?

Я имел в виду загадочного незнакомца, нагнавшего страху на зодиакальных Джорджей. За конкретную наводку не жаль было и раскошелиться.

— Синий костюм, белые волосы? — Он призадумался. — Допустим, я знаю такого человека, что тогда?

— Тогда у меня найдется тысяча причин, почему я тоже хотел бы о нем узнать.

Он ухмыльнулся. Я достал деньги и, все так же прикрывая ладонью, подвинул их на середину стола.

— Полагаю, тебе стоит пообщаться с мистером Уилсоном, который остановился в отеле «Махеш», — сказал он, протягивая руку навстречу моей.

Я помедлил с отдачей.

— Кто он такой? Что ему нужно?

— Он кого-то разыскивает. Это все, что мне известно.

Я убрал руку, и он завладел деньгами.

— Вы помогли ему в этих поисках?

— Он не дал мне удовлетворительного объяснения, так что я вышвырнул его вон.

— А если он… — начал я, но тут Сантош ввел в комнату Фарзада.

Молодой парс был не окровавлен, но изрядно помят. Глаза его вылезли из орбит, а грудь расширялась и сокращалась частыми судорожными рывками. Я много раз наблюдал похожее состояние у людей, ожидающих, что их вот-вот будут бить. При виде меня лицо его просияло.

— Боже, как я рад! — вскричал он, устремляясь ко мне. — А то я уже…

Я поднялся и жестом остановил этот радостный порыв, пока он не ляпнул что-нибудь такое, о чем лучше было не знать Дилипу-Молнии.

— Успокойся, — быстро сказал я. — Вырази свое почтение сержанту, и давай выбираться отсюда.

— Сержант-джи, — произнес Фарзад, почтительно соединяя ладони, — я очень-очень-очень вам благодарен за вашу доброту и великодушие.

Дилип откинулся на спинку кресла.

— Проваливай ко всем чертям! — сказал он. — И в другой раз не нарывайся!

Я потянул Фарзада за рукав и вывел его из здания, а затем через широкие ворота на улицу. На тротуаре, в нескольких шагах от входа в участок, я прикурил две сигареты и дал одну из них своему юному помощнику.

— А теперь объясни, что случилось.

— Я вчера слегка… хотя нет — честно говоря, я очень сильно напился в ночном клубе «Драм-бит». Крутейшая была тусовка! Вы бы меня видели! Я плясал и кривлялся, как безумный гамадрил! Будьте уверены.

— Меня больше интересует другое: из-за чего мне пришлось в шесть утра покинуть мягкую постель и переться в полицию, а потом еще выслушивать всякий бред про безумных гамадрилов?

— Ах да, конечно. Виноват. В общем, копы пришли закруглять веселье к часу ночи, как водится. Кто-то стал протестовать, поднялся шум. Вероятно, я поддался общему настроению и начал отпускать колкие шпильки в адрес полиции.

— Колкие шпильки?

— Вот именно. Среди друзей и знакомых я славлюсь колкостью своих шпилек.

— Взрослому человеку не пристало гордиться такими вещами, Фарзад.

— Нет, в самом деле — я славлюсь…

— О каких конкретно колкостях речь?

— Там был один очень жирный коп. Я назвал его «Три свиньи, слившиеся в экстазе». А другому копу я сказал, что он тупее мозоли на жопе мартышки. И еще я сказал…

— Все ясно. Этих примеров достаточно.

— А затем я очутился на полу. Даже не знаю — то ли сам споткнулся, то ли меня толкнули. И вот, когда я там барахтался, кто-то вдруг мощно засветил ногой мне по кумполу. Бац! — и я в отключке.

— Похоже, Дилип-Молния работал и ночью тоже. Пашет две смены подряд, сверхурочник.

— Да, он там был. Тот самый гребаный сержант. Очнулся я в полицейском фургоне, и этот Дилип упирается ногой мне в грудь. Потом они бросили меня в камеру и не позволили сделать звонок, а все из-за моих…

— Колких шпилек.

— Да. Вы можете в это поверить? Я думал, меня там продержат весь день и как минимум пару раз отдубасят почем зря. А вы откуда узнали, что я задержан?

— Компания платит всем тюремным уборщикам. Через них мы отправляем передачи нашим людям, когда не удается вызволить их сразу. Этой ночью один из уборщиков заприметил тебя и дал знать людям Санджая. А те позвонили мне.

— Я вам чертовски признателен. Впервые в жизни угодил за решетку. Еще одну ночь в тюрьме я бы не выдержал. Будьте уверены.

— Санджаю это совсем не понравится. Он и без того тратит кучу денег на взятки копам. В благодарность ты должен купить ему новую шляпу.

— Я… но, видите ли… А какой у него размер головы? — Фарзад выглядел озабоченным и растерянным. — Я встречался с ним только один раз, и, насколько помню, голова у него скорее большая, чем маленькая.

— Он вообще не носит шляпы.

— Но вы же сказали…

— Я пошутил. Но только насчет шляпы.

— Мне… очень жаль, что так вышло. Я крупно облажался. Больше такого не случится, будьте уверены. Вы не могли бы при случае извиниться за меня перед Санджаем?

Я все еще хохотал, когда неподалеку от нас затормозило такси, из которого выбрался Навин Адэр. Расплатившись через окно с таксистом, он открыл заднюю дверцу и подал руку красивой молодой женщине. Повернувшись, он только теперь заметил меня:

— Лин? Ну и ну! А ты как здесь?

— На то есть ровно шесть тысяч причин, — сказал я, разглядывая девушку. Лицо казалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел.

— Ах да, — сказал Навин. — Знакомьтесь: это Дива. Дива Девнани.

Дива Девнани, дочь одного из богатейших людей в Бомбее! Фотографии этой невысокой девушки со спортивной фигурой, облаченной в дорогие дизайнерские наряды, можно было увидеть во всех журналах, освещающих самые шикарные светские мероприятия в городе.

Так вот что сбило меня с толку: ее совсем не гламурный прикид. Джинсы, синяя майка с коротким рукавом и простенькое ожерелье из лазурита никак не вязались с тем миром, в котором ей суждено было царить по праву рождения. Передо мной стояла самая обыкновенная девушка, а не великосветская кокетка с журнальных обложек.

— Очень приятно, — сказал я.

— У вас не найдется гашиша? — выдала она вместо приветствия.

Я быстро взглянул на Навина.

— Это долгая история, — со вздохом сказал тот.

— И вовсе не долгая, — возразила она. — Мой отец — Мукеш Девнани. Полагаю, вы слышали о Мукеше Девнани?

— Как я понимаю, это тот самый человек, чья дочь выклянчивает у прохожих наркотики перед воротами полицейского участка, да?

— Жуть как смешно, — сказала она. — Попридержите свой юмор, а то я могу прямо здесь уписаться со смеху.

— Вы хотели поведать мне короткую версию своей истории, — напомнил я.

— А теперь уже не хочу, — сказала она сердито.

— Ее отец нанял адвоката, моего хорошего знакомого… — начал Навин.

— А адвокат нанял вот его, — вмешалась Дива, — чтобы он был моим телохранителем в ближайшие две недели.

— Могу вас поздравить: вы попали в очень хорошие руки.

— Спасибо, — сказал мне Навин.

— Да пошел ты! — сказала девица.

— Что ж, приятно было познакомиться, — сказал я. — До скорого, Навин.

— И все потому, что меня угораздило связаться с этим болливудским кандидатом в звезды, — продолжила Дива, игнорируя мои прощальные слова. — То есть он не настоящая кинозвезда, а всего лишь дрянной кандидатишка, зато гонору выше крыши. А когда я отказалась с ним встречаться, этот подонок начал мне угрожать. Представляете?

— Высший свет — это дремучие джунгли, — заметил я с улыбкой.

— Уж кому, как не мне, это знать, — сказала она. — Так есть у вас гашиш или нет?

— У меня есть! — подал голос Фарзад. — Будьте уверены!

Мы втроем уставились на молодого парса.

Фарзад сунул руку за пояс штанов в районе ширинки, несколько секунд там шарил и наконец выудил десятиграммовый кубик гашиша в полиэтиленовой упаковке.

— Вот, — сказал он, галантно протягивая кубик даме. — Это вам. Примите его как… как подарок, типа того.

Губы Дивы скривились, словно она разжевала незрелый лимон.

— Ты что, достал эту вещь… из трусов? — Она конвульсивно сглотнула, сдерживая рвотный рефлекс.

— Да, но… я надел чистое нижнее белье только вчера вечером. Будьте уверены!

— Что это за чучело? — спросила Дива у Навина.

— Он со мной, — сказал я.

— Извините! — забормотал Фарзад, пряча гашиш в карман. — Я вовсе не хотел вас…

— Стоп! Ты что делаешь?

— Но я так понял, что вы…

— Разверни пленку, — скомандовала она. — Не дотрагиваясь до гашиша. Держи его перед собой на развернутой пленке. Не прикасайся к нему пальцами. И не прикасайся ко мне. Даже думать об этом не смей! Поверь, я смогу прочесть твои мысли. Проникнуть в мозг тебе подобных для меня раз плюнуть. Для любой женщины это раз плюнуть. Так что даже не пытайся думать обо мне. Ну, долго я буду ждать? Давай гашиш, кретин!

Фарзад трясущимися пальцами начал раскрывать упаковку. По ходу дела он искоса взглянул на миниатюрную светскую львицу.

— Ты подумал! — свирепо сказала она.

— Нет! — запаниковал Фарзад. — Ничего я не думал!

— Ты просто омерзителен.

Наконец Фарзад протянул к ней ладонь с развернутой пленкой, на которой лежал кубик гашиша. Дива взяла его двумя пальцами, отщипнула чуть-чуть, а остальное убрала в сумочку с серебряным зевом в виде рыбьего рта. Затем вытянула из пачки сигарету, выкрошила с ее кончика немного табака, заменила его гашишем, сунула сигарету в рот и повернулась к Навину, чтобы тот дал ей прикурить. Навин колебался:

— Стоит ли делать это сейчас?

— Я не смогу разговаривать с копами, если перед тем не покурю, — заявила она. — Я даже с младшей горничной у себя дома не могу общаться, пока старшая горничная не взбодрит меня косячком.

Навин зажег сигарету. Дива затянулась, несколько секунд держала дым в легких, а затем выпустила его длинной густой струей. Навин повернулся ко мне.

— Ее отец подал жалобу на актера еще до того, как меня привлекли к этому делу, — пояснил он. — Актер задумал играть по-крупному. Я нанес ему визит. Мы потолковали. Он признал свою неправоту и обещал исчезнуть с ее горизонта. Теперь нам нужно забрать заявление из полиции, но сделать это она должна лично. Я специально привез ее сюда в такую рань, пока об этом не пронюхали репортеры, и…

— Кончай трепаться, пойдем уже! — сказала Дива и, бросив на асфальт окурок, растоптала его каблуком.

Навин начал прощаться, но я задержал его руку в своей.

— Пару слов насчет типа, который выслеживает зодиакальных Джорджей, — сказал я. — Его зовут Уилсон, он поселился в…

–…в отеле «Махеш», — закончил Навин за меня. — Я знаю. За всей этой возней забыл тебе сказать. Я проследил за ним прошлым вечером. А тебе откуда известно?

— Он приходил в участок за информацией.

— И он ее получил?

— Сержант Дилип — знаешь его?

— Да, Дилип-Молния. Мы с ним пересекались.

— Дилип сказал, что мистер Уилсон не дал ему на лапу и был вышвырнут вон.

— Ты ему веришь?

— Далеко не всегда.

— Мне проведать этого Уилсона?

— Нет, без меня к нему не суйся. Наведи справки, разузнай о нем побольше и потом свяжись со мной, о’кей?

— Тхик, — улыбнулся Навин. — Я этим займусь и…

— Какого черта! — гневно прервала его Дива. — Я за всю свою чертову жизнь никогда еще не стояла так долго на одном и том же чертовом месте! Охренеть можно! Так мы идем или нет?

Кивнув нам на прощание, Навин вернулся к обязанностям телохранителя, в сопровождении которого бедная маленькая богатая девочка^[41] направилась к воротам полицейского участка.

— Я Фарзад! — крикнул ей вслед Фарзад. — Меня зовут Фарзад!

Проводив ее взглядом, юный парс обернулся ко мне с широченной улыбкой:

— Чтоб мне провалиться на этом самом месте, йаар! Какая красавица! И такая милая, непосредственная! Я слыхал, что супермегабогачки заносчивы и чванливы, а она такая простая, такая настоящая, такая…

— Да заткнись ты, наконец!

Он возмущенно встрепенулся, но тут же скис, увидев выражение моего лица.

— Виноват, — пробормотал он сконфуженно. — Но… вы заметили цвет ее глаз? Боже ты мой! Прямо кусочки сияющего… не знаю чего, которое обмакнули в… не знаю что… полное… полное такой прелести… такой медовой сладости…

— Умоляю, Фарзад! Я еще не завтракал.

— Прошу прощения, Лин. Да, вот оно! Завтрак! Почему бы вам не позавтракать у нас дома? Поедем туда прямо сейчас, а? Вы же обещали навестить нас на этой неделе!

— Ответ отрицательный, Фарзад.

— Ну пожалуйста! Мне надо повидать родителей, принять ванну и сменить одежду перед тем, как ехать на работу. Составьте мне компанию. Сейчас как раз время завтрака, и многие из наших должны быть дома. Они будут счастливы с вами познакомиться. Особенно после того, как вы спасли мою жизнь и все такое.

— Я не спасал твою…

— Прошу вас, баба! Поверьте, они ждут не дождутся встречи с вами, это для них очень важно. А вы увидите у нас много интересного, обещаю.

— Послушай, я…

— Пожалуйста! Пожалуйста, Лин!

В этот момент у края тротуара затормозили четверо мотоциклистов. Я узнал молодых бойцов из Компании Санджая. Возглавлял их Рави, один из помощников Абдуллы.

— Привет, Лин, — сказал он, поблескивая зеркальными очками. — Мы узнали, что несколько «скорпионов» завтракают в одном из наших кафе в Форте. Сейчас угостим их по полной! Присоединишься?

Я взглянул на Фарзада:

— Не могу, я уже обещал позавтракать в гостях.

— Неужели? — удивился Фарзад.

— Ладно, Лин, — сказал Рави, отпуская сцепление. — Я привезу тебе сувенир.

— Не стоит, — сказал я, но он был уже далеко.

Форт находился всего в получасе ходьбы от места, где мы находились, как и от дома Санджая. Если «скорпионы» действительно нарывались на драку в этом районе, то война, которой так хотел избежать Санджай, была уже у него на пороге.

— Как думаете, могут они взять меня с собой на одну из таких разборок? — спросил Фарзад, наблюдая за удаляющимися мотоциклистами. — Вот будет круто: выбить дух из кого-нибудь вместе с этими парнями!

Я посмотрел на юного фальсификатора, которому едва не вышибли мозги прошлой ночью, а он уже намеревался «выбивать дух» сам не зная из кого. Это его стремление основывалось не на жестокости или бездушии, а только на юношеской браваде и красивых фантазиях о «братстве, скрепленном кровью». Уже было ясно, что гангстер из него никакой: парнишка чуть не сломался, проведя всего пару-другую часов в камере. Фарзад был просто хорошим мальчиком, попавшим в плохую компанию.

— Если когда-нибудь увяжешься за ними и я об этом узнаю, лично выбью из тебя если не дух, то дурь наверняка, — сказал я.

Он ненадолго задумался.

— Но сегодня вы с нами позавтракаете, да?

— Будь уверен, — сказал я и повел его к своему мотоциклу.

Глава 15

Бомбей — это город слов. В нем говорят все, повсюду и постоянно. Водители на ходу спрашивают друг у друга дорогу; случайные прохожие легко вступают в дискуссии; копы точат лясы с киллерами; левые увлеченно препираются с правыми. Если вы хотите, чтобы ваше письмо или посылка дошла по назначению, желательно дополнить стандартный адрес пояснением типа: «дом напротив Хира-Панны» или «по соседству с Коппер-Чимни». При этом любое слово, произнесенное в Бомбее, — даже мимолетные «пожалуйста» или «прошу вас» — может обернуться самыми неожиданными последствиями.

Во время недолгой поездки до Колабской бухты сидевший за моей спиной Фарзад неустанно молол языком. Отмечая свои любимые места, мимо которых мы проезжали, он трижды начинал рассказывать истории, с ними связанные, но ни одну из них не довел до конца.

Так мы добрались до дома семейства Дарувалла: внушительного строения в три полных этажа, не считая мансарды под остроконечной крышей с тремя фронтонами. Справа и слева к нему вплотную примыкали однотипные здания, и вместе эта троица образовывала мини-квартал, со всех сторон окруженный улицами. Мы направились к фасаду среднего дома, который был выполнен в стиле, особо любимом жителями южного Бомбея: архитектурные изыски, унаследованные от колониальных времен, были воплощены в граните и песчанике индийскими мастерами с учетом национальной специфики.

Окна были украшены витражами, декоративными каменными арками и ажурными коваными решетками с узором в виде виноградных лоз. Цветущая живая изгородь отделяла дом от залитой утренним солнцем улицы и создавала ощущение уютной обособленности.

Массивная деревянная дверь между двумя раджастханскими колоннами была покрыта сложной геометрической резьбой. Фарзад не стал звонить и воспользовался своим ключом. Дверь отворилась без малейшего скрипа, и мы вступили в высокий холл с мраморными стенами, по которым вились лианы с цветами, вырастая из ваз в полукруглых нишах. Воздух был насыщен запахом сандалового дерева. По ту сторону холла, напротив входной двери, висели длинные, от потолка до пола, портьеры из красного бархата.

— Вы готовы? — спросил Фарзад, театральным жестом протягивая руку к портьерам.

— Оружие при мне, — сказал я с улыбкой, — если ты эту готовность имеешь в виду.

Он раздвинул портьеры, за которыми открылся неосвещенный коридорчик с широкими дверями в конце. Подойдя к ним, Фарзад толкнул в стороны скользящие створки и пропустил меня вперед.

Открывшееся моему взору помещение уходило так далеко вверх, что я с трудом различал детали освещенного солнцем потолка, а в ширину явно превосходило средний из трех домов, принадлежавший семье Фарзада. В центре этого огромного зала стояли два длинных стола, рассчитанные — судя по числу приборов — десятка на три персон в общей сложности. Но в данный момент сидевших за столами мужчин, женщин и детей было гораздо меньше.

У дальних стен слева и справа, не отгороженные от основного помещения, расположились две кухни, каждая с полным набором утвари и оборудования. Двери в стенах первого этажа указывали на наличие других комнат за пределами главного зала. Перекрытия между верхними этажами были сломаны; их заменяло хаотичное подобие строительных лесов на бамбуковых подпорках с пролетами высотой в рост человека. Дощатые мостки разных уровней соединялись приставными лестницами, и на этих мостках тут и там копошились люди.

Как раз в эту минуту открылся новый просвет в муссонных тучах, и после пасмурной паузы солнце хлынуло в высокие решетчатые окна фасада, растекаясь по залу золотисто-топазовым сиянием. Ощущение было как в кафедральном соборе, но без внушаемого там благоговейного страха.

— Фарзад! — пронзительно вскрикнула одна из женщин, и все головы повернулись в нашу сторону.

— Привет, мама! — сказал Фарзад, держа руку на моем плече.

— Что?! «Привет, мама» и всего-то? — завопила та. — Я вот сейчас возьму этот «привет» и отлуплю тебя им, как дубиной! Где ты пропадал всю ночь?

Вслед за ней к нам устремились и остальные люди из-за столов.

— Я привел в гости Лина, ма, — поспешно сказал Фарзад в попытке отвлечь внимание от себя.

— Ох, Фарзад, сын мой! — Она всхлипнула и сжала сына в удушающе-крепком объятии. Затем резко его оттолкнула и с размаху влепила пощечину.

— Ой! Мама! — заныл Фарзад, хватаясь за щеку.

Его маме было за пятьдесят. Невысокая женщина хрупкого сложения, она носила короткую стрижку, хорошо сочетавшуюся с мягкими чертами лица. Простое платье в полоску дополнялось цветастым передником и бусами из тщательно подобранных по размеру и форме жемчужин.

— Что ты вытворяешь, гадкий мальчишка? — гневно спросила она. — Или ты подрядился работать на местную клинику, поставляя им пациентов с этими самыми… как их?

— Сердечными приступами, — подсказал седовласый мужчина, вероятно ее супруг.

— Вот-вот, доводишь всех нас до этих самых.

— Ма, но в этом нет моей…

— А вы, значит, и есть тот самый Лин! — сказала она, прерывая сына и обращаясь ко мне. — Дядя Кеки, да воссияет его дух в наших глазах, много о вас рассказывал. А обо мне он не упоминал? О своей племяннице Анахите, матери Фарзада, жене Аршана? Дядя говорил, что с вами мало кто может потягаться в философских спорах. Для начала хотелось бы знать, как вы трактуете дилемму свободы воли и детерминизма?

— Дала бы человеку дух перевести, мать, — упрекнул ее отец Фарзада, пожимая мне руку. — Меня зовут Аршан. Очень рад познакомиться с вами, Лин.

Затем он повернулся к Фарзаду и устремил на него суровый, но в то же время любящий взгляд:

— Что касается вас, молодой человек…

— Я могу оправдаться, па! Я…

— Оправдываться будешь после хорошей порки! — снова взвилась Анахита. — Да и чем ты сможешь оправдать наши страхи, когда мы все глаз не сомкнули в прошлую ночь? Чем ты оправдаешь терзания твоего отца, который до рассвета бродил по улицам, воображая, что ты попал под грузовик и лежишь раздавленный где-нибудь в грязной канаве?

— Ма…

— А ты знаешь, сколько канав в нашей округе? Это самое насыщенное канавами место во всем городе! И твой бедный отец облазил их все до единой в поисках твоего раздавленного трупа. И после всего этого у тебя хватает наглости объявиться здесь перед всеми нами без единой царапины на твоей бесстыжей шкуре?

— И то верно, хоть бы захромал, что ли? — сказал, приветствуя Фарзада, молодой человек, с виду его ровесник. — Или еще как-нибудь покалечился из уважения к близким.

— Мой друг Али, — представил его Фарзад, и эти двое обменялись понимающими улыбками.

Я заметил, что ростом и телосложением они были точными копиями друг друга.

— Салям алейкум, — сказал я.

— Ва алейкум салям, Лин, — ответил Али, пожимая мне руку. — Добро пожаловать на фабрику грез!

— Лин только что вытащил меня из тюрьмы, — сообщил Фарзад во всеуслышание.

— Из тюрьмы?! — вскричала его мать. — Уж лучше бы ты валялся в одной из тех грязных канав вместе с твоим несчастным отцом!

— Но сейчас-то он уже дома, — сказал Аршан, легонько подталкивая нас к одному из двух длинных столов.

— Умираю с голода, па! — заявил Фарзад.

— А ну-ка постой! — задержала его, схватив за рукав, женщина в экстравагантном шальвар-камизе, состоявшем из бледно-зеленых зауженных брюк и просторного желто-оранжевого платья до колен. — Только не с руками, на которых полно всяких тюремных микробов! Еще неизвестно, каких микробов мы нахватались от одного лишь разговора с тобой! Быстро мыть руки!

— Слышишь, что тебе говорят? — подхватила Анахита. — Мыть руки! И вы тоже, Лин. Он мог и вас заразить тюремными микробами.

— Да, мэм.

— И я должна вас заранее предупредить об одной вещи, — добавила она. — Я определенно склоняюсь к детерминизму и готова закатать рукава для решительной битвы, если вы окажетесь сторонником свободы воли.

— Да, мэм.

— Имейте в виду, я никогда не смягчаю удары в философских поединках.

— Да, мэм.

Мы с Фарзадом вымыли руки над кухонной раковиной и заняли места за столом ближе к левой стороне огромного зала. Женщина в шальвар-камизе поставила перед нами два блюда с мясом в ароматной подливке.

— Отведайте мою баранину, молодые люди, — сказала она и, улучив момент, ущипнула Фарзада за щеку. — Ах ты шкодник, дрянной мальчишка!

— Я даже не знаю, за что меня арестовали! — запротестовал Фарзад.

— А тебе и незачем это знать, — парировала женщина, сопроводив свои слова еще одним болезненным щипком. — Ты всегда был и будешь дрянным мальчишкой, что бы ты ни делал. Даже если ты делаешь добрые дела, ты все равно шкодник, разве нет?

— И еще он славится колкими шпильками, — добавил я.

— Ох уж мне эти шпильки! — подхватила Анахита.

— Ну спасибо, Лин, — пробормотал Фарзад.

— На здоровье.

— Шпильки, шпильки шкоднику! — И женщина в шальвар-камизе угостила его очередным щипком.

— Это тетушка Захира, мама Али, — сообщил мне Фарзад, потирая больное место.

— Если вы предпочитаете вегетарианскую кухню, попробуйте дал-роти, — жизнерадостно предложила женщина в голубом сари. — Только что приготовлено.

Перед нами тотчас возникли две чашки с шафрановым супом и стопка горячих лепешек-роти на салфетке.

— Налетайте, не стесняйтесь! — подбодрила она.

— Это тетушка Джая, — шепнул мне Фарзад. — У них с тетей Захирой что-то вроде кулинарного состязания, а моя мама держит нейтралитет. Нам лучше быть дипломатичными: я начну с баранины, а вы начните с супа, о’кей?

Мы придвинули еду поближе и приступили к трапезе. Вкус был восхитительный, и я наворачивал за обе щеки. Поварихи-соперницы, удовлетворенно переглянувшись, присели к столу рядом с нами. Еще несколько взрослых и детей появились из дверей на первом этаже или спустились с верхних галерей, чтобы составить нам компанию; одни так же уселись за длинный стол, другие стояли поблизости.

Фарзад жадно впился зубами в кусок баранины, и тут Анахита, подойдя сзади, отвесила ему подзатыльник столь стремительно и внезапно, что ей мог бы позавидовать сам Дилип-Молния. Все дети вокруг нас разразились хохотом.

— Ай! Ма! Теперь-то за что?

— Тебе следовало бы грызть камни! — сказала она. — Камни из тех самых канав, в которых тебя искал твой бедный отец! Камни вместо нежного вкусного мяса!

— Суп тоже вкусный, правда? — обратилась ко мне тетя Джая.

— О да! — ответил я с энтузиазмом.

— Твой бедный отец всю ночь ползал по этим треклятым канавам!

— Дорогая моя, хватит уже про канавы, — попросил отец Фарзада. — Пусть мальчик расскажет нам, что произошло.

— Вчера вечером я был в клубе «Драм-бит»… — начал Фарзад.

— О! И какая там была музыка? — встрепенулась миловидная девушка лет семнадцати, сидевшая чуть поодаль на нашей стороне стола. Задавая вопрос, она наклонилась к столешнице, чтобы сбоку видеть Фарзада.

— Это моя кузина Карина, дочь тетушки Джаи, — сказал Фарзад, не глядя в ее сторону. — Карина, это Лин.

— Привет, — сказала она со смущенной улыбкой.

— Привет, — откликнулся я.

Покончив с овощным супом, я деликатно отставил в сторону пустую чашку. Тетушка Захира тотчас придвинула на ее место баранину — да так решительно и энергично, что та свалилась бы мне на колени, не подхвати я блюдо уже на самом краю стола.

— Спасибо.

— Баранина очень полезна, — заверила меня тетушка Захира. — Она смягчит ваш гнев и все такое.

— Смягчит мой гнев? Да, мэм. Большое спасибо.

— Итак, ты пошел в ночной клуб, — медленно произнес Аршан, — хотя я много раз предостерегал тебя от этого, сын мой.

— А что ему твои предостережения? — спросила Анахита и дала Фарзаду новый подзатыльник.

— Ай! Мама! Хватит уже, йаар!

— Твои предостережения ему как десерт! Проглотил, ням-ням-ням, и нет их! А ведь я тебе говорила, что оперантное научение^[42] — это единственный эффективный метод, применимый к нашему мальчику, но ты же у нас ярый поклонник Штейнера! Так вот что я скажу теперь: этой ночью твой сын позорно «обштейнерился»!

— Не думаю, что здесь можно винить штейнеровскую школу^[43], — заметила Джая.

— Верно, — согласилась с ней Захира. — Их методология основана на здравом смысле. Мой Сулейман не далее как вчера…

— Вернемся к ночному клубу, — сказал Аршан. — Итак…

— Итак, — продолжил Фарзад, косясь на мамину руку. — Там была большая тусовка, и мы…

— Новые танцы там были? — спросила Карина. — И музыка из последнего фильма Митхуна?^[44]

— Я достану тебе запись этой музыки сегодня к вечеру, — пообещал Али, рассеянно беря лепешку Фарзада и откусывая солидный кусок. — Могу достать любую музыку, даже из фильмов, которые еще не вышли в прокат.

— Вау! — хором вскричали все присутствующие девчонки.

— Итак, ты гулял в этом ночном клубе… — упрямо вернулся к теме Аршан.

— Ты гулял этом штейнеровском ночном клубе, — уточнила Анахита, вновь занося ладонь над головой сына, — и беззаботно резвился в то самое время, когда твой бедный отец ползал по всем канавам в округе!

— Нет, — сказал Аршан, чье терпение, судя по звенящему голосу, было уже на исходе. — Я уверен, что канавы были не тогда, а несколько позднее, дорогая. Итак, что произошло в клубе? Каким образом ты очутился в тюрьме?

— Я… я и сам толком не знаю, — признался Фарзад. — Я слишком много выпил, врать не буду. А когда копы пришли закрывать клуб, началась потасовка, и я, не помню как, оказался на полу. Должно быть, я упал сам. И тут один коп врезал мне ногой по затылку — как раз в то место, куда ты бьешь меня все утро, ма, — и я потерял сознание. Очнулся уже в полицейской машине. Потом они заперли меня в камере, не допросив и не позволив сделать звонок. Но кто-то из тюремной обслуги позвонил в Компанию, а оттуда позвонили Лину. Он приехал и вытащил меня из тюряги. Он спас мою шкуру, будьте уверены.

— И это все? — спросила Анахита, презрительно кривя уголки губ. — И это все твое великое приключение?

— А я и не говорю, что это великое приключение! — возразил Фарзад, но его мама уже удалилась в сторону кухни.

— Спасибо вам, Лин, за то, что вернули нашего сына домой, — сказал Аршан, благодарно дотронувшись до моей руки, а затем обратился к Фарзаду: — Давай-ка все проясним. Полицейский ударил тебя ногой по голове, когда ты лежал на полу. Ударил так сильно, что ты потерял сознание?

— Именно так, па. Я ничего плохого не делал. И вообще, я был слишком пьян, чтобы сделать хоть что-нибудь. Просто валялся там, где упал.

— Тебе известно имя этого полицейского?

— Да, его называют Дилип-Молния. Он сержант в Колабском участке. А что?

— Мой отец будет в ярости, когда об этом узнает! — сказал Али. — Он отберет полицейский значок у этого Дилипа-Молнии! Он поднимет против него весь юридический факультет!

— А мой отец поднимет все медицинское сообщество! — подхватила Карина, гневно сверкая глазами. — Мы добьемся его изгнания из полиции!

— Так и поступим! — согласилась тетушка Джая. — Начнем действовать прямо сейчас!

— Могу я высказать свое мнение?

Все головы повернулись в мою сторону.

— Я неплохо знаю этого Дилипа-Молнию. Это на редкость злобный и мстительный тип. Он злится даже на тех, кто дает ему деньги.

Я сделал паузу, убедившись, что завладел их вниманием.

— Продолжайте, — попросил Аршан.

— У вас не получится изгнать его из полиции. Да, вы сможете на какое-то время подпортить ему жизнь, добиться его перевода в другое место, но значок вы у него не отберете. Он слишком много знает о слишком многих важных людях. Спору нет, он мерзавец и заслуживает наказания, но, если вы ему навредите, рано или поздно он вернется и тогда уже сделает все, чтобы разрушить ваше благополучие. Возможно, навсегда.

— Вы хотите сказать, что он так и останется безнаказанным? — спросил Али.

— Я вот что хочу сказать: если вы пойдете против этого копа, будьте готовы к серьезной войне. Не следует его недооценивать.

— С этим я согласен, — сказал Аршан.

— Что?! — хором вскричали Али и тетушка Джая.

— Фарзад еще легко отделался. Лин прав. Все могло кончиться гораздо хуже. Что нам сейчас нужно меньше всего, так это коп-социопат у нас на пороге.

— И оперантное научение снова псу под хвост, — сказала Анахита, вернувшаяся с кухни. — Как поступают в таких случаях штейнеровцы: бегут и прячутся?

— Больше чтоб ноги твоей не было в этом клубе, Фарзад! — отрезал Аршан, не реагируя на комментарии жены. — Ты слышишь меня? Я тебе запрещаю там появляться!

— Да, папа, — сказал Фарзад, опустив голову.

— Вот и ладно. — Аршан поднялся и протянул руки к нашим опустевшим блюдам. — Добавки не нужно?

Аршан и Анахита отнесли посуду к кухонной мойке и вскоре вернулись с десертом.

— Сладкий крем, — объявила Анахита, ставя перед нами две новые чашки. — Он добавит сахара в вашу кровь.

— И малиновый напиток, — сказал Аршан, присовокупляя к чашкам пару бутылок с прозрачной темно-красной жидкостью. — В нашей жизни редко какая проблема не предстанет в розовом цвете после стакана прохладного малинового напитка. Угощайтесь.

— Интересно, кто вам спроектировал интерьер? — поинтересовался я, обводя взглядом раскуроченное помещение. — Часом, не Харлан Эллисон?^[45]

Фарзад выразительно взглянул на своего родителя:

— Лин спас мне жизнь, па. Наши семьи не возражают. Сейчас как раз подходящий момент. Что скажешь?

— Похоже на то, — пробормотал Аршан, глядя на сумбур из шатких мостков и лесенок в духе Эшера^[46], опасно нависающих над нашими головами.

— Это значит согласие? — уточнил Фарзад.

Аршан перекинул ногу через скамью, на которой мы сидели в ряд, и всем телом повернулся ко мне.

— Что, по-вашему, мы делаем с этим домом? — спросил он.

— Навскидку я бы предположил, что вы здесь что-то ищете.

— Так оно и есть. — Аршан широко улыбнулся, продемонстрировав два ряда ровных, мелких, безупречно белых зубов. — Теперь я понимаю, почему вы так нравились дядюшке Кеки. Да, именно этим мы и занимаемся. Все это — все, что вы видите, — следствие охоты за сокровищами, поисков одного чрезвычайно ценного сундучка.

— Вроде… старинного пиратского клада?

— Вроде того. Но только не пиратского, а купеческого — меньшего по объему, но гораздо более ценного.

— Надо надеяться, он того стоит, учитывая масштаб разгрома.

— Фарзад, принеси список, — сказал его отец.

Когда Фарзад нас покинул, Аршан приступил к объяснениям:

— Мой прадед был очень успешным предпринимателем и скопил огромное состояние. Даже после того, как он, по традиции парсов, отдал бо́льшую часть своих денег на благотворительность, ни один из купцов или фабрикантов Бомбея не смог превзойти его богатством…

Вернулся Фарзад и, сев рядом со мной на длинную скамью, передал отцу сложенный лист пергамента. Аршан накрыл его ладонью и продолжил свой рассказ:

— Когда колониальная эпоха в Индии подошла к концу, британцы стали в спешке покидать Бомбей. Многие из них — и в первую очередь самые богатые — боялись, что индийцы начнут мстить им за все годы угнетения. В последние недели и дни перед провозглашением независимости их отъезд уже напоминал паническое бегство.

— И ваш прадед оказался в нужное время в нужном месте.

— Ни для кого в Бомбее не было секретом, что у него имелась куча денег помимо тех, что лежали на банковских счетах, — сказал Фарзад.

— Причем эти деньги не фигурировали ни в каких учетных документах, — добавил Аршан.

— И он использовал неучтенные средства для скупки ценностей у драпающих англичан, — догадался я.

— Именно так. Богатые англичане начали, не торгуясь, сбывать с рук свои драгоценности за наличные деньги из страха, что новые индийские власти объявят их награбленными или украденными, — нередко так оно и было на самом деле. Таким образом, на исходе колониальной эпохи мой прадед по дешевке приобрел огромное количество драгоценных камней и спрятал их…

–…где-то в стенах этого дома, — закончил я за него.

Аршан со вздохом оглядел распотрошенные внутренности особняка.

— Но разве он не оставил своим наследникам ключа к разгадке?

— Увы, — снова вздохнул Аршан и развернул пергамент. — Этот документ, найденный нами в старинной книге, подробно перечисляет все драгоценные камни и даже описывает внешний вид сундучка, в котором они хранятся, но не дает ни малейшего намека на его местонахождение. В ту пору мой прадед владел всеми тремя смежными зданиями, так что сундучок может быть спрятан в любом из них.

— И вы начали поиски.

— Мы обыскали все комнаты и всю мебель в своем доме. Мы проверили все шкафы и столы на предмет возможных потайных ящиков. Затем мы исследовали полы и стены, в которых также могли быть скрытые дверцы и тому подобное. Ничего не обнаружив, мы поняли, что остается только ломать кладку.

— Начали с внутренних стен, — подключилась к разговору Анахита, а Карина меж тем подала мне чай в тонкой фарфоровой чашке. — Но когда добрались до этой, как ее там…

— Смежной стены, — подсказал Аршан.

— Да, когда мы добрались до этой как-ее-там, стали падать вещи со стены у наших соседей, семьи Хан.

— В том числе мои любимые настенные часы с оптическим эффектом, — горестно вздохнула Захира. — На них был изображен водопад, вода в котором все время меняла оттенки, и казалось, что она действительно падает. И эта прелесть упала со стены, разбившись на миллион осколков. До сих пор не могу найти ничего подобного.

— И вот, когда в доме Ханов начали падать вещи, они пришли к нам с вопросами.

— Конкретно мой отец пошел разбираться, — уточнил Али.

— Пришел, а тут и так уже все разобрано, — попытался сострить Фарзад.

— Наши семьи всегда жили дружно, — сказал Али. — Дядя Аршан и тетя Анахита не стали скрывать от моего отца всю правду, рассказали о кладе, а потом предложили поучаствовать в охоте за сокровищами.

— Мы подумали, что старик мог спрятать сундучок внутри смежной стены, — сказал Аршан. — При его жизни во всех трех домах неоднократно что-то изменяли и обновляли. Но без согласия Ханов ломать общую стену мы, разумеется, не могли.

— В тот вечер мой Сулейман вернулся домой и собрал всю семью на совет, — продолжила тетя Захира. — Он рассказал нам о сокровищах и о предложенном участии в их поисках, для чего требовалось сломать стену между нашими домами. Ну и гвалт поднялся тогда!

— Да уж, орали все разом, как сумасшедшие, — подтвердил Али.

— Не все поддержали эту идею, — сказала Захира, — но после долгих споров мы все-таки согласились и уже на следующий день начали ломать стену со своей стороны.

— Однако клада не оказалось и там, — вставила хорошенькая Карина. — И в других местах тоже. Тогда они обратились к моему папе.

— Аршан и Анахита пригласили нас в гости, — сказала Джая, улыбаясь при этом воспоминании. — Когда мы явились, тут сидели в полном составе обе семьи, Дарувалла и Хан, а внутри дома был жуткий кавардак. И они предложили нам присоединиться к поискам: вдруг сокровища спрятаны в общей стене между нами? Мой муж Рахул согласился тут же, без раздумий. Он вообще авантюрист по натуре.

— Он даже катается на лыжах, — сообщила Карина. — Прямо по снегу.

Присутствующие изумленно покачали головами.

— И у вас нет никаких сомнений в том, что клад спрятан где-то здесь? — спросил я.

— Будьте уверены, — сказал Фарзад. — Когда мы не нашли его во второй смежной стене, остались еще перекрытия между этажами. Скоро доберемся и до стропил. Клад где-то здесь, и мы его найдем.

— У нас тут что-то вроде сумасшедшего дома, в который заключили нормальных людей, — подвела итог Карина. — С тремя большими семьями, живущими в мире и согласии.

Люди вокруг меня, члены трех семей и последователи трех разных религий, расправили плечи и улыбнулись при этих словах.

— Среди нас нет главных и подчиненных, — пояснил Аршан. — Мы все равны. И мы договорились разделить сокровища на три равные части, по одной на каждую семью.

— Если вы их найдете, — сказал я.

— Когда мы их найдем, — поправили меня сразу несколько голосов.

— И как долго длится эта ваша эпопея?

— Без малого пять лет, — ответил Фарзад. — Мы начали сразу после того, как обнаружили пергамент. Ханы присоединились к нам через год, а семья Малхотра — еще через полгода. За время поисков я успел закончить колледж и поработать в Америке.

— Но это не является нашим основным занятием, — сказала Карина Малхотра. — Мой папа врач по профессии. Отец Али, дядя Сулейман, преподает в Бомбейском университете. Дядя Аршан — архитектор, и под его руководством мы ломаем все так аккуратно, что наши дома до сих пор не рухнули. Мы все учимся или работаем в разных местах — кроме тех, кто сидит с маленькими детьми.

— Поисками обычно занимаемся по ночам и в выходные, — сказал Али. — Или когда выдается свободный день вроде нынешнего — сегодня никто не поехал по своим делам, потому что мы все волновались из-за пропавшего Фарзада. Спасибо за внеплановый выходной, братишка.

— Всегда к вашим услугам, — заулыбался Фарзад.

— У нас две кухни, — с гордостью объявила Анахита. — Одна вегетарианская, другая обычная, так что с едой на любой вкус никаких проблем.

— Это верно, — поддержала ее Джая. — Как правило, в каждой замкнутой общине или семье люди питаются довольно однообразно, а тут пожалуйста: две кухни с очень разными наборами блюд. Каждый выбирает, что ему по вкусу, и все тип-тип, как любит говорить наша молодежь.

— Тип-топ, — поправила ее Анахита, и обе женщины обменялись улыбками.

— Мы все в одной лодке, и у нас общая цель, — заявил Али. — Для ссор и споров просто нет причин.

— За исключением философских диспутов, — напомнила Анахита.

— Это все чрезвычайно интересно… — начал я и тут же был перебит Фарзадом:

— Я ведь предупреждал, что будет интересно, не так ли?

— Да… конечно. Но я не понимаю, зачем вы рассказали все это мне?

— У нас возникла проблема, — сказал Аршан серьезно, глядя мне в глаза. — И мы надеемся разрешить ее с вашей помощью.

— Так-так, уже теплее. Выкладывайте.

— Несколько недель назад к нам заявился инспектор из муниципального совета, — сообщил Али. — Он побывал внутри и увидел, что тут творится.

— Конечно, он не знает, чем мы на самом деле занимаемся, — продолжил Фарзад. — Мы сказали, что делаем капитальный ремонт с перепланировкой.

— А что было причиной его визита? — спросил я.

— Мы думаем, это из-за нашего соседа через улицу, — сказал Аршан. — Он мог видеть, как к дому подвозили партию стальных балок. Мы укрепляем ими арки, когда разбираем очередной участок стены.

— Несколько лет назад он хотел выкупить наш дом, — сказала Анахита. — Этот прохиндей как только не ухищрялся, чтобы заставить нас его продать. А когда мы твердо отказались, он был прямо вне себя — визжал, как ошпаренный кот.

— Не говори так, — упрекнула ее Захира. — Обидеть кошку — это к несчастью.

— Даже в фигуральном выражении? — уточнила Анахита.

— Я просто хочу сказать, что надо быть очень осторожным, когда дело касается кошек. Даже в фигуральных выражениях.

Окружающие согласно закивали, и так продолжалось, пока я не прервал затянувшееся молчание:

— Ладно, оставим в покое кошек. Но что вам нужно от меня?

— Разрешение на перепланировку, — сказал Аршан, выходя из задумчивости. — Муниципальный чиновник после долгих уговоров согласился за взятку утвердить нашу… деятельность. Но только в том случае, если мы предъявим официальное разрешение на перепланировку или же его заверенную копию.

— Чтобы прикрыть чиновную задницу, — пояснил Али.

— Он сам не может подделать сертификаты, и украсть их он тоже не может, — сказал Фарзад. — Но он обещает закрыть это дело, если мы изготовим добротную подделку.

— Если вы, Лин, изготовите подделку для нас, — поправил сына Аршан.

— Да, если вы изготовите хороший убедительный сертификат, он его подпишет и оставит нас в покое. И нет проблемы. Будьте уверены.

— Такие вот дела, — вздохнул Аршан, положив локти на стол. — Если вы не поможете, дальнейшие поиски придется свернуть. А если поможете, мы будем продолжать, пока не найдем клад.

— Да ты и сам можешь это устроить, — сказал я Фарзаду. — Ты уже освоился на работе и легко обойдешься без моей помощи.

— Спасибо за комплимент, — сказал он с ухмылкой, — но тут возникает парочка сложностей. Во-первых, у меня нет связей в муниципальном совете. Во-вторых, парни в мастерской не возьмутся за такую работу только по моей просьбе. Да еще и, не дай бог, донесут Санджаю. Другое дело вы.

— И почему так получается, что я всегда — другое дело?

— Вы сможете провернуть все чисто и незаметно, потому что вы босс в мастерской, — объяснил Фарзад. — С вашей помощью мы все устроим так, что никто посторонний не узнает об этой фальшивке.

— Возможно, мой вопрос покажется вам странным, — сказал я, оглядывая их напряженные лица, — но, с другой стороны, было бы странно его не задать. Вы не подумали о том, что я ведь могу отказаться, а потом передать наш разговор Санджаю?

— Закономерный вопрос, — признал Аршан. — Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что он уже не раз обсуждался в этой самой комнате. Дело в том, что нам необходима ваша помощь, и мы считаем, что вам можно доверять. Дядя Кеки был о вас очень высокого мнения. Много раз он говорил, что вы были с Кадербхаем до самого конца и что вы — человек чести.

Упоминание о чести меня покоробило, тем более что к ней взывали люди, предлагавшие утаить важную информацию от моего босса. Однако эти люди мне нравились. Уже сейчас, после короткого знакомства, они нравились мне больше, чем Санджай. И потом, Санджай был достаточно богат и без того. Он запросто мог обойтись без этого клада, если его и впрямь когда-нибудь найдут.

— Я сделаю вам сертификат до конца этой недели, — сказал я. — Санджаю скажу, что это левая работенка по просьбе моего друга, — в сущности, так оно и есть на самом деле. Но все это должно остаться строго между нами. Я не хочу, чтобы информация дошла до Санджая из других источников и потом бумерангом вернулась ко мне. С этим все ясно?

Присутствующие разразились аплодисментами и радостными криками. Затем они принялись хлопать меня по спине, обнимать, хватать за руки.

— Спасибо вам огромное! — с чувством сказал Аршан. — Нас выбила из колеи эта история с муниципальным советом. За все годы это первое серьезное препятствие, возникшее на нашем пути. А ведь мы… мы получаем такое удовольствие от охоты за драгоценным сундучком! Если совет запретит дальнейшие работы в доме, мы просто… просто потеряемся, как потерялись наши сокровища.

— И мы не просим, чтобы вы делали это даром, — добавил Фарзад. — Скажи ему, па!

— В качестве вознаграждения мы готовы выделить вам один процент от стоимости сокровищ, — сказал Аршан.

— Если вы их найдете, — улыбнулся я.

— Когда мы их найдем, — поправили меня сразу несколько голосов.

— Когда вы их найдете, — исправился я.

— А теперь, как насчет новой порции дал-роти? — спросила Джая.

— Или нежной курятины? — предложила Захира.

— Или сэндвича с яйцом и карри, — подхватила Анахита, — с бокалом малинового напитка.

— Нет-нет, спасибо, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — В меня уже больше ничего не влезет. Может быть, в другой раз.

— Непременно в другой раз, — сказала Анахита.

— Да, непременно.

— Я вас провожу, — вызвался Фарзад, и мы с ним направились по коридорчику к длинным портьерам, скрывавшим от посторонних глаз внутреннюю часть здания.

Все остальные члены трех семей последовали за нами. В холле снова были объятия и рукопожатия, после чего я в сопровождении Фарзада выбрался на улицу.

За это время успел пройти муссонный дождь, но тучи уже удалялись, и жаркое солнце начало быстро выпаривать зеркальные лужи. Удивительное дело: в первую минуту обычный уличный пейзаж показался мне чуждым и незнакомым, как будто реальность осталась позади, в причудливом макрокосме огромного зала с мостками и лесенками, а эта сверкающая, исходящая паром улица была лишь иллюзией.

— Я надеюсь, знакомство с нашим объединенным семейством не слишком вас напрягло, — пробормотал Фарзад.

— Ничуть, — сказал я.

— И вам не показалось, что мы все немного того… помешанные? Из-за этих поисков?

— Все мы что-нибудь ищем. И, насколько я понял, вы счастливы.

— Это так, — быстро согласился он.

— Счастье — это тоже своего рода помешательство, разве нет?

Вместо ответа юный парс вдруг неловко меня обнял.

— Тут еще такое дело, Лин, — сказал он чуть погодя, разжав объятия, — у меня к вам будет одна маленькая просьба.

— Как? Еще одна просьба?

— Да. Если вам как-нибудь случится узнать телефонный номер той девушки… той красавицы с глазами полными прелести… ну, то есть Дивы, которую мы встретили перед полицейским участком, я…

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Категорически нет?

— Категорически.

— Но…

— Нет, — сказал я в который раз, смягчая тон и улыбаясь при виде его озадаченной физиономии.

Он покачал головой, развернулся и вошел в двери своей многолюдной обители. А я еще какое-то время постоял на тротуаре, подставив лицо солнечным лучам и вдыхая свежий запах недавнего дождя.

Конечно, деньги — это тоже наркотик, но я не волновался за обширное семейство Фарзада. Они пока еще не заглотили крючок стяжательства. Пока еще. Да, они угробили собственные жилища, но вместо них создали общее обитаемое пространство и прекрасно в нем уживались. Они перевернули свои жизни с ног на голову, но ведь это было каждодневное приключение: увлекательное путешествие, совершаемое не выходя из дома. Они сотворили мечту и жили этой мечтой. Им было хорошо и весело вместе, и я мог им только позавидовать.

Так я и стоял лицом к солнцу, с виду совершенно спокойный, но горько рыдающий в самой глубине души. Порою то, чего ты некогда лишился, вдруг является тебе как отражение в зеркале чужой любви; и этого безвозвратно утраченного оказывается нестерпимо много.

Семья, дом — эти простые слова подобны атоллам, поднимаемым из бездны тектоническими движениями сердца. Утрата, одиночество — эти простые слова подобны потопу, накрывающему некогда плодоносные долины.

А на островке настоящего от меня ускользала Лиза и набирало силу заклятие, вырвавшись на волю при упоминании одного имени: Карла.

Как же глупо пытаться любить, когда единственный по-настоящему любимый человек, посланный тебе судьбой, затерялся где-то в городских дебрях совсем недалеко от тебя. Отчаянная глупость — любить кого-либо вообще. Любовь не признает удачных или неудачных попыток: она приходит к нам внезапно и неотвратимо. Прозвучавшее имя Карлы было как вспышка пламени, которое жгло мое сердце, постоянно напоминая о ней.

Мы оба, Карла и я, были жертвами крушения. В то время как Лиза и прочие светлые люди, которых мы любили — или пытались любить, — под всеми парусами плыли к заветному берегу своей мечты, мы с Карлой ползком выбирались на пустынную отмель с кораблей, нами же самими потопленных. Я был сломлен. Сломлен и одинок. Возможно, и Карла тоже — на свой лад.

Я взглянул на особняк под высокой крышей: раздельные входы снаружи, объединенные жизни внутри. Найдут они свой клад или нет, это было не так уж и важно, главное — они уже нашли истинное чудо, обрели радость единения, получили ответ на свои молитвы.

Солнце вновь скрылось в наплыве туч, возвращая меня в серый мир изгоя — мой привычный дом.

Глава 16

Покинув район, где находился дом Фарзада, я выехал на широкий бульвар, который тянулся в северном направлении вдоль береговой линии. Дождевые тучи над головой набухали и уплотнялись; густая тень опускалась на улицы.

Поравнявшись с уютной, закрытой от ветров бухточкой, я сбросил скорость. Здешний берег пестрел яркими — синими, красными, зелеными — рыбацкими баркасами, вытащенными из воды для очистки днищ. Хижины рыбаков лепились друг к другу; на хлипкие крыши из пластиковых щитов и рифленого железа были уложены кирпичи и куски бетона, чтобы их не снесло ветром. Мужчины чинили растянутые на шестах сети, детишки играли на песке, гоняясь друг за другом среди сетей и лодок. С рассвета до заката эта бухта являлась небольшой, но важной частью местного рыбацкого сообщества. После полуночи она превращалась в небольшую, но важную часть местного сообщества контрабандистов, которые использовали быстроходные катера для перевозки сигарет, алкоголя, валюты и наркотиков.

Всякий раз, проезжая мимо этого места, я замедлял ход, чтобы отметить знакомые лица и признаки деловой активности. Лично меня это никак не касалось: «смотрящим» за бухтой был Фарид Решатель, который отвечал за все здешние прибыли и все риски, связанные с их получением. Я же лишь выказывал профессиональное любопытство. Каждый из нас, теневиков, знал все криминальные точки в южном Бомбее и не упускал возможности лишний раз в такие места заглянуть, просто чтобы оценить обстановку. Как однажды сказал Дидье: «Мы, преступники и отщепенцы, когда-то ютились в пещерах и тайных убежищах, и мы до сих пор испытываем тягу к подобным местам».

Я отвел взгляд от берега как раз вовремя, чтобы заметить троих мотоциклистов, двигавшихся мне навстречу по ту сторону разделительной полосы. «Скорпионы». Средним в троице был Данда, а в одном из его спутников я опознал здоровяка Ханумана, основательно обработавшего меня в пакгаузе.

Я съехал на обочину, остановился, не глуша двигателя, и стал наблюдать за ними в зеркало заднего вида. Они затормозили перед светофором в сотне метров позади меня и начали о чем-то спорить, бурно жестикулируя, а потом развернулись на перекрестке и покатили в мою сторону. Я вздохнул, на секунду отведя взгляд от зеркала.

Расклад выходил паршивым, но здесь была моя территория, и я не хотел своим бегством навести «скорпионов» на какое-нибудь из предприятий Компании. И потом, чувство собственного достоинства не позволяло мне предстать в роли труса, удирающего от погони, перед своими друзьями-гангстерами в трех-четырех кварталах отсюда. Я включил скорость, отпустил сцепление и круто развернулся. Затем дал газу и понесся навстречу «скорпионам», против движения по этой полосе.

Терять мне было нечего. Трое против одного — в любом случае шансы мои были мизерными. И я пошел на лобовое столкновение, решив, что авария все же лучше, чем безнадежное сопротивление в рукопашной схватке. Мой байк, как всегда, был со мной солидарен и не пытался отклониться от курса.

Но моим противникам, похоже, было что терять, или же их мотоциклы не так сроднились со своими владельцами: в последний момент они шарахнулись в стороны. Два «скорпиона» завиляли, стараясь удержать равновесие, а третий упал и, вылетев на обочину, заскользил по грязи вдоль бетонного ограждения.

Я тормознул с заносом, проехавшись подошвой по мокрому асфальту, после чего заглушил мотор и поставил байк на подножку.

Упавший «скорпион» кое-как встал на ноги. Им оказался Данда — а я, как назло, не запасся жгучим лосьоном. Двумя ударами — сперва левой, затем правой — я послал гаденыша в нокдаун. Тут подоспели и двое других, соскочив со своих мотоциклов. Как-то даже обидно стало за их байки, этак беспардонно брошенные на асфальт.

Ныряя, увертываясь, получая и нанося удары, я отбивался от двух «скорпионов» на обочине трассы. Машины замедляли ход, люди глазели на происходящее, но никто не останавливался.

Очухавшийся после нокдауна Данда снова ринулся в бой. Проскочив между своими соратниками, он достал меня в прыжке и вцепился в края жилета. Я потерял равновесие и рухнул навзничь; Данда со звериным рыком упал сверху и вознамерился — ни много ни мало — перегрызть мне горло. Я уже чувствовал его горячее дыхание и слюнявый язык на своей шее, его лоб упирался мне в челюсть, а пальцы не отпускали жилет, как я ни старался их оторвать. Другие «скорпионы» бегали вокруг нас и наносили удары ногами, стараясь не задеть Данду. Это у них выходило неважно: пара пинков досталась и ему, хотя Данда даже не среагировал, ну а я серьезных повреждений не получил. Два моих ножа, прижатые спиной к асфальту, давили на поясницу. У меня было четкое правило: доставать ножи только в тех случаях, когда мой противник вооружен или когда мои дела уже совсем плохи.

Наконец я сумел перекатиться и подмять под себя Данду, после чего разжал его пальцы и встал на ноги. Уж лучше бы я не вставал — Хануман оказался как раз у меня за спиной. Мощная рука обхватила мою шею и начала ее сдавливать, лишая меня воздуха.

Данда напал на меня повторно и снова пустил в ход зубы. Я понял: он был «кусакой». Я знавал одного такого в тюрьме: придя в бешенство, он вонзал зубы в противника, и оторвать «кусаку» можно было только вместе с изрядной порцией плоти. Кончилось тем, что очередная покусанная жертва выбила ему все зубы, к огромному облегчению остальных зэков. И сейчас мне ужасно хотелось проделать то же самое с Дандой.

Он сунул голову под локоть Ханумана и укусил меня за руку, которой я пытался ослабить удушающий захват. В таком положении я не мог нанести ему достаточно сильный удар другой рукой. Тогда я схватил пальцами его ухо и рванул изо всех сил, почувствовав, как ушной хрящ поддается и отделяется от головы.

Зубы Данды разжались, я отпустил ухо, и он с визгом отпрыгнул назад, зажимая ладонью кровавую рану. Свободной рукой я попробовал дотянуться до ножей за спиной. Или до мошонки Ханумана — тоже весьма эффективный прием.

И тут активизировался третий «скорпион», который начал остервенело бить меня по лицу, но при этом совсем забыл об осторожности, и я, изловчившись, угодил ему ботинком в пах. Сложившись пополам, он опустился на землю.

Я задыхался, в глазах темнело, но рука все же достала выкидной нож. Я раскрыл его и нанес удар вслепую, рассчитывая попасть в ногу Ханумана. Однако лезвие прошло вскользь. Второй удар также не удался, но с третьей попытки нож воткнулся ему в бедро. Бугай вздрогнул всем телом и на миг ослабил хватку. Это позволило мне глотнуть воздуха. Я нанес еще один удар, глубже погрузив нож в мякоть. Но Хануман резко наклонился в сторону, и я уронил нож, выдергивая его из раны.

Давление его руки не ослабевало. Как меня учили, я с самого начала уперся подбородком в сгиб его локтя, чтобы уменьшить удушающий эффект. Но это не помогало, и я начал терять сознание.

В какой-то момент я смутно расслышал голос поблизости, произносящий мое имя. Попытался повернуть голову на звук, насколько позволял захват Ханумана. Голос раздался снова.

— А теперь пригни башку, чувак, — сказал он.

И я как сквозь туман увидел огромный кулак, который летел на меня с небес, заслоняя собой весь мир. Но вместо того, чтобы расквасить мое лицо, кулак врезался во что-то другое — что-то настолько близкое, что сотрясение от удара передалось и мне. А кулак ударил еще раз и еще. Рука на моей шее разжалась, колени Ханумана подкосились, и он упал лицом вперед, с глухим чугунным звуком ударившись лбом об асфальт.

Откашливаясь, жадно хватая ртом воздух и рефлекторно принимая боевую стойку, я повернулся в ту сторону, откуда прилетел кулак. Над телом поверженного Ханумана стоял Конкэннон, картинно скрестив на груди руки.

Он приветствовал меня ухмылкой и сразу вслед за тем предупреждающе кивнул. Крутнувшись на месте, я узрел Данду в ужасающем виде: окровавленные зубы, налитые кровью глаза и струя крови, хлещущая из почти оторванного уха. А у меня, как назло, нет лосьона.

Данда весь вложился в удар, рассчитывая сбить меня с ног, однако не попал. В ответ я врезал по тому месту, где на лоскуте кожи болталась его ушная раковина. Он истошно взвизгнул — и в тот же миг на нас обрушился ливень.

Прижимая к голове ошметки уха, Данда пустился наутек; дождь раскрашивал его рубаху красным. Обернувшись, я успел заметить, как Конкэннон мощным пинком придает ускорение второму отступающему «скорпиону». С воплем тот присоединился к Данде, и оба помчались в сторону ближайшей стоянки такси.

Потоки воды вывели Ханумана из состояния грогги. Со стоном он поднялся на четвереньки, а потом, шатаясь, во весь рост — и тут понял, что остался один против нас двоих. Несколько секунд он простоял в раздумьях.

Я быстро взглянул на Конкэннона. Ольстерец ухмылялся во весь рот.

— Господи, — сказал он негромко, — пожалуйста, сделай так, чтобы этому уроду не хватило мозгов дать деру.

Но Хануман одумался и, спотыкаясь на ровном месте, припустил вдогонку за дружками.

Мой нож валялся на асфальте; ливень смывал кровь с лезвия. «Скорпионы» добежали до стоянки и втиснулись в такси, которое быстро укатило прочь. Я подобрал нож, обтер его, сложил и спрятал в чехол за спиной.

— Нефигово помахались! — сказал Конкэннон, хлопнув меня по плечу. — Теперь в самый раз догнаться косячком.

Мне было совсем не до того, но отказаться я не мог — после того, что он для меня сделал.

— О’кей.

Неподалеку от нас, под огромным развесистым деревом, находилась чайная. Я дотолкал мотоцикл до сухого места под кроной и обтер его тряпкой, предложенной хозяином заведения. Покончив с этим, я направился обратно к трассе.

— Эй, куда тебя понесло?

— Я вернусь через минуту.

— Мы только собрались культурно выпить по чашке чая, чертов австралийский варвар!

— Вернусь через минуту.

Брошенные «скорпионами» байки все так же лежали под дождем на дороге, истекая бензином и маслом. Я подобрал их и поставил на подножки у бетонного ограждения, после чего вернулся к Конкэннону. Одновременно прибыл и чай.

— Повезло тебе, что я оказался поблизости, — сказал он, отхлебывая из стакана.

— Я контролировал ситуацию.

— Ни хрена ты не контролировал! — засмеялся он.

Я посмотрел на него. Конечно, он был прав, и это следовало признать.

— Ни хрена, это факт! — рассмеялся я тоже. — Ты действительно чокнутый ирландский ублюдок. И как ты здесь очутился?

— Тут рядом мое любимое местечко, где я всегда затаривался гашишем, — сказал он, тыкая большим пальцем через плечо в направлении Кафф-Парейда. — Но на днях кто-то сбросил чувака с соседнего дома прямо на крышу этой лавчонки. И на башку Пателя, ее владельца.

— Подумать только!

— Одно утешает: вместе с Пателем придавило и местечкового барда, и я на этом чуток сэкономлю — приходилось всякий раз совать ему в зубы бумажку, чтоб он хоть ненадолго заткнулся… Я забыл, о чем мы говорили?

— Ты объяснял, что сейчас делаешь в этих местах.

— А ты небось подумал, что я за тобой слежу? Да? Ты слишком много о себе воображаешь, чувак. Я здесь просто покупаю гашиш.

— Угу.

Какое-то время прошло в молчании — неуютном молчании двух мужчин, думающих о совершенно разных вещах.

— Почему ты мне помог?

Он посмотрел на меня так, словно был искренне возмущен вопросом.

— А почему один белый человек не может помочь другому белому человеку в сраном дикарском бардаке вроде этого?

— Опять тебя заносит.

— Ладно-ладно, — сказал он, примирительно кладя руку мне на колено. — Я знаю, что у тебя мягкое сердце. Я знаю, что ты сердобольный тип. И это с понтом делает тебе честь. Ты умудряешься сострадать даже разбитым мотоциклам — да сжалится Господь над твоей черепушкой. Но тебе не по вкусу моя привычка говорить обо всем прямо и откровенно. Ты не любишь, когда туземца называют дикарем, а гомика — пидором.

— Думаю, на этом мы закончим, Конкэннон.

— Дай мне высказаться. Я понимаю, что это ранит твою чувствительную душу. Я все понимаю, поверь. И как раз это мне в тебе не нравится. Скажу напрямик: я не уважаю добрячков. Да и как можно уважать мягкотелость? Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты ведь, как и я, бывал по ту сторону обычных вещей и понятий. Но и после того ты остался сердобольным добряком, хотя у тебя больше общего со мной, чем ты думаешь.

— Конкэннон…

— Погоди, я еще не закончил. Сострадание — это чертовски хитрая штука. Люди сразу чувствуют, когда оно искреннее, а когда нет. Имитировать сострадание невозможно. Уж я-то знаю. Пробовал. И все без толку. Я натурально разболелся от этих попыток. Чтобы поправиться, мне пришлось снова стать настоящим собой — то есть равнодушным сукиным сыном. Зато настоящим. Суть в том, что меня привлекает все настоящее — пусть даже дрянное, но настоящее. Пусть даже мне самому это противно. Понимаешь, о чем я?

— Ты слишком плохо меня знаешь, чтобы судить, — сказал я, встречаясь с ним взглядом.

— Как раз тут ты ошибаешься. Я уже достаточно долго торчу в Бомбее. В первый раз я мельком услышал твое имя через несколько дней после приезда, когда поцапался с кем-то в одном притоне. Затем я услышал его снова, дважды с небольшим перерывом. Поначалу я думал, что речь идет о двух разных иностранцах, пока не выяснил, что Лин и Шантарам — это один и тот же отпетый чудик.

— Стало быть, ты все-таки за мной следил.

— Не совсем так. Просто я был заинтригован. И начал наводить о тебе справки. Я стал знакомиться с людьми, которые тебя знали и имели с тобой дело. Я даже познакомился с твоей подружкой.

— Что?!

— Она не рассказывала о нашей встрече?

Он ухмыльнулся. Эта его ухмылка начинала меня раздражать все сильнее.

— Интересно, почему она тебе не рассказала? Может, положила на меня глаз?

— Ты к чему клонишь?

— Ладно, не бери в голову, — сказал он. — Мы с ней познакомились на выставке.

Мои брови удивленно поползли вверх, и это его разозлило.

— Что такого? По-твоему, хамоватый ольстерский плебей не может интересоваться искусством? Ты это хочешь сказать?

— Давай ближе к теме.

— Да нет никакой темы, чувак. Я встретил Лизу — так ведь ее зовут? — на выставке. Мы поболтали немного, и все дела.

— Что тебе от нее нужно?

— Послушай, в момент знакомства я даже не знал, что она твоя девчонка. Только потом, когда один из ее приятелей назвал твое имя, я врубился в ситуацию. Клянусь.

— Держись от нее подальше, Конкэннон.

— С какой стати? Похоже, я ей приглянулся. А она приглянулась мне — это уж точно. Мы неплохо поладили. Не сегодня завтра тебе придется ее отпустить, да ты и сам наверняка это понимаешь, не так ли?

— Хватит, — сказал я, поднимаясь.

— Еще минуту! — попросил он, дотронувшись до моей руки. — Прошу. Я не хочу с тобой драться, чувак. Я и не думал… в смысле… У меня нет цели тебя разозлить. Просто я по-другому не умею. Сам понимаю, что это погано, но по-другому не могу, хоть ты тресни. Пусть тебя это бесит, но зато ты можешь быть уверен, что я не притворяюсь. Это настоящий я — такой, какой есть. И я вовсе не хочу задевать твои чувства, даже если так оно нечаянно выходит. Я всего лишь хочу поговорить по душам.

Я пытался прочитать его взгляд. Зрачки были размером с булавочную головку: крошечные темные точки среди льдисто-голубой пустоты. Я отвернулся.

На шоссе рядом с мотоциклами «скорпионов» остановился грузовик-эвакуатор. Спрыгнувшие с него рабочие поочередно загрузили байки в кузов и, поставив их на дыбы для компактности, прислонили к другим таким же, ранее изъятым с улиц за нарушение правил парковки.

Конкэннон проследил за направлением моего взгляда.

— Не появись я вовремя, — заметил он, — сейчас в кузов закидывали бы твое мертвое тело.

И он был прав. Мне он не нравился, и я все больше уверялся в том, что он безумен. Однако его вмешательство действительно было своевременным и спасло мне жизнь.

Я снова сел за столик. Конкэннон заказал еще два стакана чая. Его толстые пальцы сноровисто свернули небольшой косяк.

— Покуришь со мной?

Я взял самокрутку и прикурил от спички, которую он поднес, ковшиком сложив ладони. После пары затяжек я передал косяк ему.

— А сейчас, поскольку ты вечно обижаешься, порываешься уйти или дать мне в морду, я прекращаю пустой треп и перехожу к делу, — сказал он, выпуская струю голубоватого дыма.

— К какому еще делу?

— Я собираю новую банду и хочу, чтобы ты ко мне присоединился.

Тут уже я не удержался от смеха.

— Что в этом смешного?

— Но… с какой целью?

— С какой целью я собираю свою банду? — переспросил он, возвращая мне косяк. — Да с самой обычной, с какой же еще? Раздобудем стволы, устроим пару заварушек, запугаем кого-нибудь до смерти, вытрясем из него кучу бабла и будем гулять на всю катушку, покуда не загнемся.

— Загнуться в загуле? Это и есть твоя золотая мечта?

В этот самый момент к нам приблизился мой знакомый по имени Джибрил, державший лошадей в расположенных неподалеку конюшнях. Я встал, чтобы его поприветствовать.

Этот мягкий стеснительный человек испытывал трудности при общении с себе подобными, но был чрезвычайно разговорчивым и дружелюбным, общаясь с лошадьми. Несколько недель назад его дочь слегла с лихорадкой, и состояние ее быстро ухудшалось. Джибрил связался со мной через знакомых в трущобах и согласился на мое предложение провести вирусно-токсикологическое обследование в частной клинике.

Я оплатил все анализы, в итоге показавшие, что у девочки лептоспироз — очень опасное заболевание, передаваемое, в частности, через мочу крыс. Благодаря тому, что болезнь выявили на ранней стадии, лечение проходило успешно.

И сейчас, сжимая мои ладони обеими руками, Джибрил радостно сообщил, что его дочь идет на поправку, и пригласил меня к себе домой на чай. Поблагодарив за приглашение, я в свою очередь предложил ему присоединиться к нам. Он с извинениями отказался, поскольку спешил на встречу с торговцем, который поставлял корм для его лошадей.

— Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? — сказал Конкэннон, когда я вновь занял место за столом. — Эти местные тебя любят. А меня нет. Да мне и не нужна их любовь. Мне не нужно их угощение — терпеть не могу эту паршивую жрачку! Я не хочу смотреть их дурацкие фильмы, не хочу разговаривать на их гребаном языке. А вот ты совсем другое дело. Ты с ними общаешься, ты их понимаешь, и они уважают тебя за это. Подумай о моем предложении. Вместе мы сможем проворачивать нехилые дела. Мы сможем подмять под себя эту часть города!

— А зачем нам это делать? — спросил я со смехом.

— Потому что мы это можем, — сказал он, доверительно наклоняясь ко мне.

«Потому что мы это можем» — вот оно, кредо любой власти с тех давних времен, когда сама идея власти над себе подобными зародилась в головах наших далеких предков.

— Но это не причина, это всего лишь предлог.

— Оглянись вокруг! Девяносто девять процентов людей делают то, что им велено. Но ты и я… мы с тобой принадлежим к оставшемуся одному проценту. Мы берем то, что хотим, тогда как все прочие берут лишь то, что им позволяют взять.

— Люди восстают против этого.

— Бывает и такое, — согласился он. — Время от времени. Но потом один процент снова лишает их всех вольностей, а до кучи еще гордости и достоинства, и они возвращаются в свое исконное рабское состояние.

— Знаешь, — сказал я со вздохом, глядя в его бледно-голубые глаза, — я не то чтобы не согласен с твоими словами, но мне противно их слышать.

— И в этом вся прелесть! — вскричал он, хлопнув себя ладонями по бедрам. Затем, выдержав паузу и убедившись по моему виду, что я заинтригован такой реакцией, продолжил: — Вот, смотри… Моя мать умерла, когда я был совсем еще мальцом. Отец крутился как мог, но не сводил концы с концами. Нас было пятеро детей, все младше десяти лет. А отец еще и болел. В конце концов он отдал нас в разные сиротские приюты. Мы были протестантами. Девчонки попали в протестантские приюты, но мне и братишке места в таких не нашлось, и мы очутились среди католиков.

Он умолк, глядя себе под ноги. Дождь вновь усилился, дробно, как барабанщики на свадьбе, молотя по навесу чайной. Конкэннон начал водить носком ботинка по сырой земле, оставляя на ней какие-то замысловатые узоры.

— Там был один священник.

Он поднял глаза. Я видел линии и точки на голубой радужке вокруг крошечных зрачков. Белки его глаз вдруг налились кровью.

— Я не буду говорить об этом, — заявил он, и вновь над столиком повисло тяжелое молчание.

Его глаза наполнились слезами. Он сжал челюсти и сглотнул в попытке преодолеть этот позыв. Но слезы потекли по щекам, и он отвернулся.

— Гад ты поганый! — рявкнул Конкэннон, вытирая глаза тылом руки.

— Я?!

— Да, черт возьми, ты! Вот что делает с людьми это твое милое благоразумие! Оно превращает их в слюнявых слабаков. Впервые за много лет я пустил слезу, и еще дольше я не говорил об этом ублюдочном святоше! Но именно поэтому… да, именно поэтому мы с тобой отлично сработаемся, понимаешь?

— Да нет, не очень.

— Я покинул приют в шестнадцать лет. К восемнадцати на моем счету было уже шесть трупов. В том числе я прикончил и того священника. Видел бы ты, как он унижался, цепляясь за свою жизнь, никчемный огрызок!

Он снова умолк, и рот его сжался в одну горестную складку. Я понадеялся, что этим все и закончится. Но нет.

— Знаешь, я его простил, прежде чем убить.

— Конкэннон, я…

— Ты дашь мне договорить?

Выглядел он просто жутко.

— Хорошо.

— Больше я никого не прощал после того случая, — продолжил он со свирепой ухмылкой, вызванной этим воспоминанием. — Вступил добровольцем в Ассоциацию обороны Ольстера. Я разбивал головы и простреливал колени католикам, отправлял посылки с кусками тел пойманных нами собак из ИРА их вдовам и делал много чего еще. Мы сотрудничали с копами и армией — разумеется, неофициально, но нам давали хренов зеленый свет. Мы были типа «эскадронов смерти», убивали и калечили по заказу, и никто не задавал нам никаких вопросов.

— Конкэннон…

— Потом все пошло наперекосяк. Я вроде как сорвался с поводка. Они сказали, что я, мол, переусердствовал с насилием. Переусердствовал! Но это же, черт возьми, война! Как можно переусердствовать с насилием на войне? И они от меня отделались. Отправили сначала в Шотландию, потом в Лондон — ненавижу этот дерьмовый город! Я уехал оттуда, бывал в разных местах и вот оказался здесь.

— Послушай, Конкэннон…

— Знаю, — прервал он меня. — Знаю, что ты думаешь и что ты хочешь сказать. И ты прав на мой счет, не могу этого отрицать. Мне нравится причинять боль людям, когда они того заслуживают. Я чокнутый сукин сын. На мое счастье, здесь полно чокнутых девиц, так что скучать не приходится. Но ты совсем другой. У тебя есть свои принципы. Схватываешь мою мысль? Мы с тобой та еще парочка: ты мастер «говорить мягко», а я люблю махать «большой дубинкой»^[47]. Ты смотришь им в глаза, проворачиваешь дела, пожимаешь руки. А я отрубаю им руки, если они не захотят подчиняться.

— Отрубать людям руки после пожатия — мощная идея, что и говорить.

— Я хорошо все продумал, — сказал он нервно. — Вот почему я пытался увести тебя от этого французского гомика.

— Ты просто не знаешь, когда нужно остановиться, верно?

— Нет, погоди, я еще не закончил. Это… возьмем для примера религию… Если очистить религию от всего наносного, вернуть ее к основам, на которых она держалась сотни и сотни лет, останется только комбинация из красивых слов и страха перед вечными адскими муками. То же самое, что ты и я. Вместе мы составим похожую комбинацию. Попы и муллы жирели на ней столетиями.

Я протяжно вздохнул и уперся ладонями в колени, готовясь встать. Он попытался меня задержать, схватив за запястье. Как клещами сдавил — хватка у него была железная.

— Не советую этого делать, — сказал я.

Он отпустил мою руку.

— Извини, я… я только хочу, чтобы ты подумал над этим, — сказал он со слабым подобием прежней ухмылки. — Вернемся к этому разговору через несколько дней. На всякий случай имей в виду: мы будем в деле не только вдвоем — понятно, если ты согласишься. Я прощупываю почву, встречаюсь с разными людьми, и многие из них заинтересовались, можешь не сомневаться. Обдумай все на досуге, большего я не прошу. Это не слишком высокая цена за спасение твоей мягко-говорящей задницы, верно? Я бы хотел видеть тебя в своей команде. Мне нужен кто-то, с кем можно поговорить. Кто-то, кому я мог бы доверять. Так что подумай над моим предложением…

И я уехал, оставив его под синим пластиковым навесом. Я не думал о его предложении, но о нем самом я вспоминал не раз, объезжая бары и рестораны, в которых мы обычно встречались с клиентами.

Я общался с нужными людьми. Я слушал гангстерскую «музыку улиц»: сплетни, ложь, клевету и взаимные обвинения. Это всегда занимательно. Но как только выдавалась свободная минута, мои мысли возвращались к Конкэннону и к тем слезам, которые он безуспешно пытался сдержать.

Какие мечты, какие надежды, какое отчаяние побуждают нас совершать те или иные поступки лишь затем, чтобы сразу покинуть нас, как только дело будет сделано? Неужели все эти побудительные мотивы — только жалкие пустышки, рожденные в ночной тьме и бесследно исчезающие в ярком свете вызванных ими последствий? Все сотворенное нами в этой жизни сохраняется внутри нас еще долгое время после того, как наши амбиции и страхи покроются пеплом и инеем на каких-нибудь забытых берегах. Теми, какие мы есть, нас в первую очередь делают наши поступки, а не наши мысли или слова.

Конкэннон мечтал ворваться в здешний криминальный мир, тогда как я стремился из него вырваться. Слишком долго я жил и действовал под страхом ареста и депортации — и этот страх превратился в подобие отражения на водной глади, глядясь в которое я отпускал грехи самому себе. Но теперь вода покрылась рябью, и отражение, к которому я до сих пор обращался, начало смазываться и исчезать.

Глава 17

Я ждал Лизу перед отелем «Махеш», с удовольствием наблюдая за жизнью Города семи островов. В течение дня несколько раз прошли короткие, но сильные дожди, но сейчас вечерний воздух под серым небом вновь был сухим и горячим, как до муссона.

Волны разбивались о парапет и, перехлестывая через него, доставали до середины широкой набережной. Детвора шумно приветствовала самые большие волны, бегая под их брызгами, от которых шарахались гуляющие парочки. Рядом замедляли ход рикши, зазывая желающих прокатиться в хлипкого вида тележках на высоких колесах. Торговцы арахисом сновали тут и там, раздувая веерами тлеющие угли в переносных жаровнях, ароматный дым от которых стелился над набережной и вводил в искушение прохожих.

В целом город, омытый ливнями, благоухал сильнее обычного. Казалось, низкое облачное небо прижимает к земле запахи от сотен закусочных и лотков со снедью, приправами, бетелем, благовониями и гирляндами жасмина, в изобилии предлагаемыми на каждом перекрестке.

Из созерцательного состояния меня вывел голос Лизы, незаметно возникшей рядом.

— Пенни штрафа за рассеянность, — сказала она.

— Пенни сейчас уже не чеканят, — ответил я и поцеловал ее.

— Ты забыл, что мы в Бомбее? — спросила она, однако же не сопротивляясь. — Здесь можно попасть под арест за поцелуи на публике.

— Может, они посадят нас в одну камеру, — предположил я.

— Это вряд ли, — засмеялась она.

— Тогда я сначала сбегу сам, а затем вытащу и тебя.

— И что дальше?

— Я привезу тебя в это самое место в такой же вечер и снова публично поцелую, как сейчас.

— Погоди-ка, — сказала она, разглядывая мое лицо. — Да ты опять нарвался на побои!

— С чего ты взяла?

— А то я не вижу? Не пытайся меня обмануть, красавчик фингалистый.

— Что?

— Боже, Лин! Снова драка? Да что с тобой творится?

— Все в порядке, Лиза. Я жив-здоров. И я сейчас здесь с тобой.

Я поцеловал ее.

— Надо спешить, — сказала она, отстраняясь, — а то начнется без нас.

— Как это без нас?

— Не «как», а «что», горе-писака. Скоро узнаешь.

Она повела меня от набережной к променаду, окаймлявшему расположенное неподалеку высотное здание авиакомпании «Эйр Индия». Офисы уже закрылись, но в вестибюле на первом этаже горели тусклые ночные лампы, позволяя разглядеть конторки и дверные проемы в глубине помещения.

Обойдя здание, мы остановились перед запертой стеклянной дверью служебного входа. Лиза знаком велела мне подождать и нервно оглянулась на небольшой отрезок улицы, видимый с этой позиции. Там было безлюдно.

— Ну и что мы тут…

— Мы тут ждем, — оборвала она меня.

— Кого ждем?

— Да вот его.

Внутри здания замелькал луч света, и к стеклянной двери приблизился охранник с фонарем. Он открыл замок одним из ключей на увесистой связке, распахнул дверь, жестом призвав нас поторопиться, после чего вновь запер вход.

— Сюда, — сказал он. — Идите за мной.

Мы прошли несколько коридоров и помещений с рядами пустых столов и добрались до грузового лифта в дальнем конце здания.

— Этот лифт не отключают на ночь, — сообщил он с довольной улыбкой. — После остановки на самом верху еще два этажа по лестнице — и вы на крыше. А теперь мой бонус, будьте добры.

Лиза передала ему пачку банкнот. Охранник откозырял нам и, нажав кнопку на панели, пригласил войти в открывшийся лифт.

— Значит, мы будем грабить «Эйр Индию», — сказал я в процессе подъема. — А всего десять минут назад ты тревожилась из-за поцелуя на публике.

— Вовсе я не тревожилась. И мы здесь не для ограбления. Это будет закрытая вечеринка, только для избранных.

Двери лифта отворились, и мы увидели зал архива, забитый картотечными шкафами и полками, на которых пылились ряды бесчисленных папок.

— О, так это вечеринка в кафкианском стиле! Интересно, что у них в меню.

— Быстрее! — сказала Лиза, устремляясь к лестнице. — Не то опоздаем.

Шагая через две ступеньки, она повела меня наверх и там остановилась перед железной дверью.

— Надеюсь, он оставил ее незапертой, как обещал, — сказала она шепотом и нажала ручку.

Еще пара шагов, и мы очутились на крыше здания — обширной площадке с низкими металлическими будочками по периметру.

А над нашими головами, поддерживаемая мощными стальными опорами, высилась десятиметровая светящаяся эмблема компании «Эйр Индия»: стилизованный кентавр с натянутым луком, пролетающий в прыжке через разомкнутое кольцо.

Гигантская фигура была закреплена на стальном поворотном стенде, который, в свою очередь, фиксировался многочисленными тросами и крепежными балками. Как и все бомбейцы, я сотни раз наблюдал вращение этого знака над зданием «Эйр Индии», но оказаться на крыше с ним рядом, высоко над океанским простором, — это было совсем другое дело.

— Вот это да!

— Мы успели вовремя, — сказала Лиза.

— А разве тут прекрасно не в любое время? Какой вид!

— Подожди, — сказала она, глядя вверх на эмблему с лучником. — Подожди.

Поблизости что-то зажужжало и заскрежетало — судя по звуку, запустился генератор. Начала раскручиваться турбина, глухое урчание которой постепенно сменилось утробным воем. Послышались ритмичные щелчки конденсатора — или нескольких конденсаторов, — а затем фигура над нами, пару раз мигнув, мощно вспыхнула, заливая все вокруг кроваво-красным светом. Еще через несколько секунд алый стреляющий кентавр начал вращаться вокруг своей оси.

Лиза возбужденно приплясывала, широко раскинув руки.

— Ну и как тебе это? — крикнула она. — Вот теперь в самом деле прекрасно!

Задрав головы, мы наблюдали за тем, как громадная эмблема разворачивается лицевой стороной к морю. К тому времени тучи вновь набухли и слились в одну темную массу. Отдаленные ветвистые молнии разрезали мрак, подобно ребрам небесных великанов, беспокойно ворочавшихся на облачном ложе.

— Тебе нравится? — спросила она, прижимаясь ко мне.

— Даже очень. Как ты до этого додумалась?

— Я побывала здесь пару недель назад вместе с Ришем — ты недавно встречался с ним в галерее. У него была идея сделать полноразмерную копию этого лучника для новой Бомбейской выставки. Для начала он захотел взглянуть на него вблизи и позвал меня за компанию. Когда мы поднялись сюда и все разглядели, он отказался от этого проекта. Но мне это так понравилось, что я обворожила охранника, и он за взятку пообещал пустить сюда нас двоих, тебя и меня.

— Так ты его обворожила или подкупила?

— И то и другое. Я ведь подкупающе обворожительная девушка.

С минуту мы молча смотрели на штормовое море далеко внизу. Зрелище пугало и завораживало, но внезапно — как уже не раз случалось этим днем — мне вспомнился Конкэннон.

— Послушай, ты не общалась в последнее время с высоким ирландским парнем по фамилии Конкэннон?

Она задумалась, приподнимая верхнюю губу, — мне всегда особенно нравилась эта ее гримаска.

— Должно быть, Фергюс? Его зовут Фергюс?

— Мне он известен только как Конкэннон, — сказал я. — Но ты его ни с кем не спутаешь. Рослый, длинноногий, кажется грузным, но на самом деле очень подвижный и неслабо боксирует. Светлые рыжеватые волосы, жесткий взгляд. Он говорил, что встречался с тобой на выставке.

— Да, это Фергюс, так он представился. Я общалась с ним только один раз. А что?

— Ничего особенного. Просто мне интересно, что он мог делать на выставке. Не похож он на ценителя искусства.

— На той выставке кто только не тусовался, — припомнила она. — Это было самое успешное из наших шоу. Одно из тех, на которых бывают и люди далекие от искусства.

— Наверно, тема была жизненная?

— Да, о людских судьбах, разрушенных из-за конфликтов между сыновьями и отцами. Выставка так и называлась: «Сыновья своих отцов». Ее бурно обсуждали в прессе. Ранджит постарался на славу. И это привлекло толпу посетителей. Да я ведь тебе рассказывала, разве не помнишь?

— Нет. Я тогда был в Гоа, а позднее ты ничего об этом не говорила.

— Неужели? Я была уверена, что рассказывала. Странно, да?

— Не так чтобы очень.

«Сыновья своих отцов». Возможно, именно эти слова, случайно замеченные на афише, и привлекли Конкэннона на мероприятие. Или же он следил за мной, а потом за Лизой и воспользовался выставкой для знакомства с ней?

По его взгляду во время нашего разговора было видно, как мучительны для него воспоминания о детстве и юности. У меня самого подобных воспоминаний хватало, а по ночам являлись кошмары из прошлого, возвращались призрачные лица тех, кого я, казалось бы, уже благополучно забыл.

Я посмотрел на точеный профиль Лизы: глубоко посаженные глаза, небольшой тонкий нос, изящный удлиненный подбородок, почти никогда не сходящая с губ полуулыбка. Ветер развевал ее светлые волосы, превращая их в подобие нимба.

На ней было свободное черное платье до колен, с высоким жестким воротником, но с открытыми плечами. Она скинула сандалии и теперь стояла босиком. Единственным ее украшением было бирюзовое ожерелье, составленное из разных по форме и размеру бусин. Лиза увидела выражение моего лица и чуть наморщила лоб.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила она и рассмеялась, когда мои глаза озадаченно расширились. — Сегодня у нас годовщина.

— Но мы ведь с тобой…

— Я говорю о том дне, когда я впервые поняла, что могу тебя полюбить, — пояснила она, наслаждаясь моим замешательством. — Ровно два года назад, через неделю после свадьбы Карлы, ты остановил свой байк рядом со мной на Козуэй, когда я пережидала дождь.

— Я надеялся, что ты уже забыла о том случае. Я тогда был под сильным кайфом.

— Что верно, то верно, — согласилась она. — Ты заметил меня в толпе под навесом у магазина и подкатил с предложением подбросить до дома. А дождь стоял стеной…

— Назревал большой потоп, и я подумал, что тебе будет непросто добраться домой.

— Да, лило как из ведра. И вдруг появляешься ты, на мотоцикле под ливнем, весь мокрый насквозь, и предлагаешь подвезти меня, стоящую в сухом и безопасном месте. Я хохотала от души.

— Ладно-ладно…

— А потом ты слез с байка и начал танцевать под дождем на глазах у всех.

— Чертовски глупо.

— Да нет же! Как раз это мне очень понравилось.

— Глупо, — повторил я, качая головой.

— Думаю, ты должен дать обет перед силами вселенной: находясь в Бомбее, танцевать под дождем хотя бы один раз за время муссона.

— Насчет сил вселенной не знаю, но перед тобой я готов дать обет. Отныне обещаю в каждый из муссонов на моем веку хотя бы раз потанцевать под дождем.

Гроза приближалась. Молнии яростно метались над морем. Еще через мгновение первый громовой раскат потряс небо.

— Сейчас польет вовсю.

— Иди сюда, — сказала Лиза, беря меня за руку.

Она подвела меня к подножию медленно вращающегося лучника, нырнула в тень и тут же появилась обратно с плетеной корзиной в руке.

— Я заплатила охраннику, чтобы он спрятал это здесь для нас, — объяснила она, открывая корзину, в которой обнаружились большое одеяло, бутылка шампанского и несколько бокалов. Она протянула мне бутылку. — Открывай, Лин.

Пока я возился с фольгой и проволочной уздечкой, она расстелила одеяло, придавив его найденными на крыше кусками арматуры, чтобы не унесло порывом ветра.

— А ты и вправду все продумала, — сказал я и выстрелил пробкой.

— Ты и половины еще не знаешь. Это уникальное место. Когда мы были здесь с Ришем, я хорошенько осмотрелась и поняла, что это одно из очень немногих мест в Бомбее — а то и вовсе единственное место, — где никто не сможет увидеть тебя из окна.

С этими словами она стянула платье через голову и отбросила его в сторону. Под платьем на ней ничего не было. Она протянула два бокала, чтобы я их наполнил. Так я и сделал, и мы чокнулись.

— За что выпьем? — спросил я.

— Почему бы тебе тоже не скинуть свою чертову одежду?

— Лиза, — сказал я серьезно, — нам надо поговорить.

— Да, — сказала она. — Но сначала выпьем. Я скажу тост.

— Давай.

— За влюбленных глупцов.

— За влюбленных глупцов.

Она осушила бокал и швырнула его через плечо. Бокал звонко разбился о бетонную опору.

— Всегда хотела это сделать, — заявила она радостно.

— Послушай, нам необходимо поговорить…

— Нет, — сказала она и принялась срывать с меня одежду.

Когда мы оба оказались голыми, она взяла новый бокал.

— Еще один тост, и после этого поговорим, — сказала она.

— Хорошо. Выпьем за дождь, — предложил я. — За дождь, очищающий нас изнутри и снаружи.

— За очищающий дождь! — согласилась она.

Мы выпили.

— Лиза…

— Нет, выпьем еще.

— Но ты же сказала…

— Я еще не готова.

— В каком смысле?

— В смысле: меня еще не развезло.

Схватив бутылку, она вновь наполнила бокалы.

— На сей раз без тостов, — сказала она, сделав большой глоток. — Пьем до дна.

Мы выпили. Еще один бокал звякнул, улетев куда-то в тень. Она опрокинула меня на одеяло, но тут же выскользнула из моих рук и стала в позу на фоне неба.

— Ты не против, если я буду разговаривать танцуя? — спросила она, раскачиваясь и встряхивая волосами на ветру.

— Постараюсь быть не против, — пообещал я и откинулся на спину, подложив руки под голову.

— Есть еще одна дата, которую стоит отметить, — сказала она с мечтательным видом.

— А ты знаешь, что в аду предусмотрены специальные пытки для людей, никогда не забывающих дни рождения и юбилеи?

— Но эта дата не из прошлого. Это начало новых нас через два года после прежней даты.

— Новых нас?

— Да, — сказала она, кружась в танце. — Вместо тех, какими мы были.

— Какими мы были?

— Именно так.

— И когда же мы перестали ими быть?

— Сегодня.

— Неужели?

— Да.

— Когда ехали в лифте или когда поднимались по лестнице?

Она смеялась и танцевала под только ей одной слышную музыку, в такт которой двигались ее голова, руки, ноги и бедра.

— Это танец дождя, — сказала она, совершая руками плавательные движения. — Сейчас нам нужен дождь.

Я посмотрел на громадный, медленно крутящийся диск с лучником в центре, стальными тросами закрепленный на крыше одного из высочайших зданий города. Дождь. Гроза. А значит, и молнии. Пламенеющий лучник казался идеальной мишенью для молний.

— А нужен ли нам дождь прямо сейчас?

— Конечно, — сказала она, падая на одеяло рядом со мной. — И он скоро пойдет.

Она схватила бутылку, набрала полный рот шампанского и перелила его в меня вместе со смачным поцелуем.

— Я хочу, чтобы у нас были открытые отношения, — сказала она, когда наши губы разомкнулись.

— Да мы и так открыты дальше некуда, — улыбнулся я.

— Я хочу встречаться не только с тобой, но и с другими людьми.

— А, так вот о какой открытости речь.

— И тебе тоже не помешает встречаться с другими. Разумеется, не регулярно. Не во вред нашим отношениям. Меня вряд ли обрадует твоя прочная связь на стороне, но развлечься время от времени — почему бы нет? Уже и кандидатка есть на примете: подруга, которая на тебя запала. Она такая милашка, что я не отказалась бы и от секса втроем.

— Что?

— Достаточно будет одного слова, — заверила она, глядя мне в глаза.

Буря была уже на подходе. Ветер все явственнее доносил до нас запахи моря. Я поднял взгляд к небу. Гордость по большей части питается гневом, а в смирении куда больше правоты. Я не имел права указывать, что ей делать, а что нет. Я даже не имел права ее спрашивать. Наша любовь была не того сорта.

— Я не имею права… — начал я.

— Я хочу быть с тобой, если ты готов меня любить, — произнесла она, положив голову мне на грудь. — Но я также хочу, чтобы мы оба встречались и с другими.

— Ты выбрала очень странную манеру сообщить мне об этом.

— Не более странную, чем само сообщение.

— И все же…

— Я не знала, как ты среагируешь. Да и сейчас еще не знаю. И я подумала, что если тебе идея не понравится, это будет последний раз, когда мы займемся любовью. А если ты одобришь, это будет первый раз между новыми нами, свободными делать то, что нам хочется. В любом варианте событие должно быть знаковое.

Мы переглянулись, уже готовые засмеяться.

— Тебе ведь нравится моя идея, да?

— Еще бы!

— Я говорю в целом об этой вечеринке на крыше.

— И я о том же.

Я пригладил ее растрепанные ветром волосы.

— Ты изумительная девушка, Лиза. Я не перестаю тобой восхищаться.

— А знаешь, — промурлыкала она, — я провела небольшое исследование.

— Насчет чего?

— Насчет того, как часто молнии ударяют в это самое место. Хочешь знать результат?

Но меня это уже не волновало. Я знал, что творилось с нами сейчас, но не хотел знать, к чему это все приведет.

И тут буря наконец добралась до «Эйр Индии». Небеса пролились дождем, и его серебряные струи наполнили наши рты. Она рывком притянула меня к себе, погрузила меня в себя, сомкнула ноги на моей пояснице и задала ритм, то ослабляя, то усиливая захват.

Ветер и дождь молотили меня по спине. Я прижался лбом к ее лбу, прикрывая от дождя ее лицо и видя ее глаза всего лишь на расстоянии ресниц. Теплая влага муссона стекала с моей головы и всплесками вздымалась с поверхности крыши. Мы соединили рты, передавая друг другу дыхание, делясь воздухом в окружении воды. Затем она перевернула меня на спину и села сверху, упираясь ладонями мне в грудь.

Новый раскат грома грянул совсем близко, и ливень еще усилился. Вода ручьями стекала с ее волос и грудей, заливая мой рот. Начала затапливать крышу, охватывая нас водоворотом посреди тайного маленького моря, высоко над улицами островного города.

Ее пальцы сжались, спина напряглась, выгибаясь дугой на кошачий манер. Затем ладони соскользнули с моей груди, она села вертикально, по-прежнему сохраняя меня внутри своего тела, подняла лицо к небу и раскинула руки.

В ушах моих раздался барабанный бой — как тяжелые шаги в гулком зале памяти, — то стучало мое сердце. Мы разъединились. В тот миг все казалось простым и ясным: и наше прошлое, и вероятное будущее.

Вспышка молнии отразилась в струящейся воде на крыше вокруг нас. И все они закружились над моей головой — и Лиза, и буря, и колесо Судьбы, и весь мир в кроваво-красном зареве, включая океан небес, этот падающий океан небес.

Примечания

41

«Бедная маленькая богатая девочка» (1917) — американский немой фильм с Мэри Пикфорд в роли девочки из богатой семьи, которую игнорируют родители, занятые своими делами и развлечениями.

42

Оперантное научение — метод обучения посредством системы поощрений и наказаний, призванных сформировать у обучаемого определенный тип поведения.

43

Штейнеровская школа (вальдорфская школа) — альтернативная педагогическая система, основанная на антропософском учении Рудольфа Штейнера.

44

Митхун — сценическое имя Гоуранги Чакраборти (р. 1950), популярного индийского актера.

45

Харлан Эллисон (р. 1934) — американский писатель-фантаст «новой волны», широко известный как фантасмагоричностью и шокирующим стилем повествования, так и своими эпатажными выходками на публике.

46

Эшер, Мауриц Корнелис (1898–1972) — голландский художник-график. В данном случае имеется в виду его литография «Относительность» (1953), на которой изображен парадоксальный интерьер здания с тремя разнонаправленными силами тяжести и несколькими лестницами, соединяющими разные плоскости реальности.

47

Намек на известную фразу Теодора Рузвельта (1858–1919), в свою очередь процитировавшего африканскую пословицу: «Говори мягко, но держи в руках большую дубинку».