Фонарики желаний

Глория Чао (2023)

Магазинчик фонариков, исполняющих желания, переживает не лучшие времена. Родители Лии хотят закрыть семейный бизнес, но девушка против и готова на все, чтобы сохранить наследие любимой бабушки. Внучка собирается возродить традицию бабули: тайно исполнять желания, написанные на фонариках. Лия уверена — это поможет повысить продажи и спасет магазин. Но в одиночку ей не справиться. Девушка обращается к Каю, другу детства, с которым у нее довольно напряженные отношения, но только он может ей помочь! Дело осложняется еще и тем, что их семьи недолюбливают друг друга… Сможет ли Лия спасти магазинчик и старую дружбу? Или между ней и Каем возможно что-то большее?

4 5^[12]. Хайди

Кай

Я полностью погряз в муке, тесте и мыслях о Лия́. По локоть, а то и по самую шею. С другой стороны, я готовлю слоёное тесто для яичных тартов, одного из её любимых лакомств, так что думать при этом о ней не так уж необычно. А какую отговорку найти, когда я готовлю всё остальное? Ну… э-э… она сладкоежка?

Я кладу на стол пищевую плёнку, посыпаю её мукой, потом кидаю сверху тесто на воде, которое только что замесил. Ещё немного пищевой плёнки сверху, потом раскатать. Пять проходов скалкой — ни в коем случае не четыре. Лия́ никогда в этом не признается, но она суеверная. Не суперсуеверная, но, э-э, среднесуеверная точно. У неё «пунктик» только с числом 4. Так что у меня появилась привычка всячески его избегать — например, когда я набираю в сообщении четыре восклицательных знака, я либо удаляю, либо добавляю ещё один.

Не уверен, знает ли она о других омофонных суевериях… Например, в некоторых регионах Китая слово «четырнадцать» звучит так же, как «умрёт», «семьдесят четыре» — «уже умер», «девяносто четыре» — «уже давно умер», но пока что она боится только числа 4.

Я выкладываю тесто на масле с одной стороны теста на воде и убираю его замораживаться. А потом переключаюсь на готовку булочек с мясной нитью. Тесто поднималось уже целый час, самое время лепить из него булки.

У меня уже сложилась целая система. Когда я только начинал, Лия́ помогла мне составить таблицы, чтобы определить оптимальный порядок действий и минимизировать моё время пребывания в пекарне. Она распечатала эти таблицы и развесила их по стенам, но я уже выучил их наизусть. Во время учёбы, когда на кухне работают папа и временный работник, всё проходит немного иначе — но даже тогда я чаще всего готовлю рано утром, перед школой, а уж летом кухня в полном моём распоряжении.

Входная дверь открывается и закрывается — об этом сообщает колокольчик над дверным косяком. Мы старомодные. Мне нравится думать, что это придаёт пекарне определённый шарм. Столы и стулья деревянные, резные, в стиле династии Тан. Мама их выбрала потому, что стиль династии Тан сейчас стал практически синонимом «китайского стиля», и, хотя меня и не очень радует, что на Западе нашу историю почти не знают, мне нравится основная идея — вызвать у посетителей чувство, словно они попали в другую культуру и другую эпоху. Наши стулья не старинные и не дорогие, но папа обработал дерево и придал им антикварный вид. Птичьи клетки и фонарики, свисающие с потолка, добавляют обстановке живости и капельку современности.

— Подождите секундочку! — кричу я посетителю, накрывая наполовину законченные булочки с мясной нитью из свинины. Я сейчас здесь один — на дворе десять утра, до обеденного часа пик ещё далеко. Обычно в такое время мало кто заходит, так что я легко успеваю обслуживать клиентов и почти не отрываться от выпечки.

Я мою руки, стоя спиной к двери, ведущей за прилавок. И вдруг что-то дёргает меня назад. Всё происходит так быстро, что я не успеваю понять, что происходит — только чувствую, как чья-то рука обхватывает мою шею.

Ох. Знакомая рука. Боги, только не он.

В затылок втыкается кулак и начинает ерошить мои волосы.

— Ай! — кричу я, хотя и понимаю, что это не поможет.

— Скучал? — спрашивает мой старший брат Цзяо, продолжая давить на затылок костяшками пальцев. В этом он мастер — в старших классах входил в сборную школы по борьбе.

Я отпихиваю его мыльными руками.

— Эй! — возмущается он. — Ты намочил мою рубашку!

Он ищет бумажное полотенце, но, поскольку бывает здесь очень редко, понятия не имеет, что они спрятаны за пакетами с мукой. Если этого не знать, их фиг найдёшь.

Я протягиваю ему полотенце, пусть и с неохотой.

— Можно как-нибудь без этого обойтись, а? — спрашиваю я. — Мне семнадцать, а ты студент.

Цзяо пожимает плечами.

— Ну, значит, ты уже должен был стать достаточно мужественным, чтобы выдержать это.

Когда я домываю руки, Цзяо уже исчезает с кухни. Я нахожу его в лавке — он как раз отправляет в рот миндальное печенье с витрины.

— Эй, это для посетителей. Я принесу тебе немного с кухни, если хочешь.

В отличие от остальной моей родни, я всегда стараюсь сначала продать выпечку идеальной формы, а ту, которая получилась не очень, приберечь напоследок. Если что-то идёт не так — например, не получается добиться нужной консистенции теста или мука уже не такая хорошая на вкус, как надо, — я начинаю заново. Да, знаю, у нас тут бизнес, а из-за моего стиля готовки мы теряем драгоценные деньги, но я просто не могу продавать что-то не высшего качества. Лия́ уверяет, что я готовлю лучшие пирожки, слойки и булочки, но я продолжаю говорить ей, что правда вовсе не так прекрасна.

Цзяо, пропустив мои слова мимо ушей, берёт с витрины бисквитное пирожное идеальной формы.

— То есть я должен есть второй сорт? Нет уж, это для тебя, Сын Номер Два.

Я вздыхаю.

— Можешь ко мне так не обращаться? Мне хватает того, что так делает папа.

В лицо он, конечно, так меня не называет — это примерно как говорить «мой младший сын» в разговорах с другими людьми, — но, конечно же, Цзяо, Сын Номер Один, уцепился за это прозвище и тычет им мне в нос при любой возможности. «Сын Номер Два» — прямой перевод с китайского языка, в котором родители иногда называют детей лао да, лао эр, лао сан, что означает «старший», «второй ребёнок», «третий ребёнок». Мой отец решил перевести это на английский как «номер один» и «номер два», как делали его родители. И, поскольку отец очень гордится тем, что был не просто «сыном номер один», а старшим сыном старшего сына (что очень престижно), он даже не задумывается о том, каково приходится мне.

— Ладно, хорошо, и как мне по-другому сказать «номер два»? Хм… о, придумал! — Цзяо по-волчьи ухмыляется, ощерив зубы. — Можешь быть Сыном-Какашкой. Эй, Сын-Какашка!

Так, ладно. Кто бы мог предположить, что я стану скучать по прозвищу «Сын Номер Два»? Ненавижу, когда Цзяо вторгается в моё личное пространство.

— Смотрю, ты прям повзрослел после первого курса, — отвечаю я, закрывая витрину и придерживая её рукой.

— Шутки про какашки смешны в любом возрасте.

По правде говоря, Цзяо мог бы рассказать самую смешную шутку на Земле, а я всё равно бы не засмеялся — потому что её рассказал он. Да, дошло до того, что я не могу отделить то, что он говорит, от факта, что это говорит он.

Цзяо проглатывает последний кусок пирожного и тянет, опершись о прилавок:

— Можно задать тебе серьёзный вопрос?

«Нет», — думаю я.

— Почему ты проводишь тут столько времени? Я уже говорил это однажды, но повторю снова: выпечка — для девчонок.

Однажды? Он говорил это примерно миллион раз. Честно скажу, если бы я попытался ответить на вопрос Цзяо, ничего хорошего из этого бы не вышло, поэтому я просто молчу.

По иронии судьбы, именно из-за него я полюбил выпечку. Когда мама вернулась на работу и больше не могла защищать меня от Цзяо, я начал проводить всё больше времени на кухне «Лунных пряников» и учиться у папы. Это было единственным местом, безопасным от Цзяо — он не выносил и мысли о том, что его могут увидеть рядом с чем-то «настолько девчачьим». Поначалу я ненавидел печь, потому что никак не мог заставить тесто, глазурь и слойки мне повиноваться, но чем больше Цзяо надо мной подшучивал — «Эй, тебе яйца миксером перевзбило, что ли?», — тем сильнее я хотел научиться печь хорошо, в пику ему. Или, возможно, чтобы доказать, что он ошибается. Прошло уже столько лет, что я и не помню, думал ли когда-нибудь, что мне удастся его переубедить, но за это время я успел искренне полюбить выпечку.

И не менее искренне полюбить эту грань своей личности. Сначала я очень огорчался, когда надо мной насмехались, но теперь, хотя мне порой всё равно бывает больно, понял, как ко всему этому отношусь: если вас так задевает, что я парень, который любит печь, пожалуйста — можете со мной не общаться. Так будет даже лучше. Может быть, мне помогает ещё и то, что Лия́ однажды сказала, что парень, который умеет печь, — это «секси». Я это истолковал как намёк на чувства, но явно оказался не прав. Может, она думала о ком-то из участников «Самых горячих американских булочек» — кулинарного реалити-шоу, в котором участники месят, раскатывают и лепят, одетые в один фартук?

Мама тоже поощряет моё увлечение готовкой. Она, конечно, нечасто бывает дома, но всё равно считает «Лунные пряники» своим третьим ребёнком и знает, что я лучше всех за ним присматриваю. А ещё она обожает булочки с солёным яичным желтком и говорит, что у меня они получаются самыми сочными, прямо как в торте «Горячая лава» — когда надкусываешь, а из него льётся шоколад. Когда мне впервые удалось добиться такого эффекта с густым желтком, я решил, что теперь уж точно имею право называть себя пекарем.

И всё-таки мне немного неприятно, что я не разговариваю с Цзяо, которого не было целый год — хотя, признаюсь, год без него оказался куда приятнее всех предыдущих, — поэтому я говорю:

— Жаль, что ты приехал не вчера вечером. Мог бы вместе с нами пойти на фестиваль фонариков.

— Тьфу. Там куча стариков. — Цзяо аж вздрагивает. Очаровательно. — Я бы не пошёл, даже если бы был дома.

Дверь открывается — звучит спасительный звон. Цзяо никогда не любил общаться с посетителями. Всегда говорил: «Ты с ними справляешься намного лучше меня. Я занимаюсь большими идеями. Ну, представь, что я Илон Маск, а не продавец машин «Тесла».

Моя надежда, что Цзяо сбежит, увидев покупателя, — или хотя бы ненадолго избавит меня от своего присутствия, — испаряется, когда входит Лия́. Моё сердце готово выпрыгнуть из груди — и от волнения, и от ужаса.

Глаза Цзяо загораются.

— О-о-о, твоя подружка пришла, Сын-Какашка.

Мне очень хочется кинуть бесформенной булочкой ему в голову. Услышав прозвище «Сын-Какашка», Лия́ поднимает брови. От одного взгляда на неё у меня пересыхает во рту, а язык вдруг кажется огромным и неповоротливым. «Она здесь», — услужливо подсказывает мне мозг, заставляя обратить на неё внимание.

— Хайди, — вырывается у меня. Ну я и осёл. Собирался сказать «Хауди», но понял, что никогда в жизни никого так не приветствовал, да и вообще это слово звучит очень странно, если его произносит не ковбой в десятигаллонной шляпе и с огромной пряжкой на ремне, потому попытался быстро исправиться на «Хай», и два слова слились вместе.

Сейчас бы, конечно, исчезнуть куда-нибудь.

— София, — отвечает Лия́, и я вопросительно склоняю голову. А потом вспоминаю, что за чушь сам только что сморозил, и всё наконец встаёт на свои места. Вот она, настоящая Лия́, — не просит меня ничего объяснять и помогает почувствовать себя получше.

— Саймон, — говорю я.

— Хоуи^[13], — она называет имя четвёртого судьи передачи «Америка ищет таланты».

Цзяо таращится на нас так, словно у нас из ушей мясная нить полезла. К счастью, мы его так напугали, что он просто уходит, не сказав больше ни слова.

— Жаль, что он вернулся, — вздыхает Лия́.

Эти слова из её уст имеют особое значение, потому что никто не знает о моих отношениях с Цзяо и о том, что я о нём думаю, лучше её.

Я благодарно киваю, потом говорю:

— Очень рад тебя видеть.

Наступает неловкая пауза.

Раньше я всегда готовил что-нибудь особенное на случай, если она зайдёт, но она не приходила уже несколько месяцев. Когда-то это был лучший момент моего дня: я готовил ей португальский яичный тарт с чёрным смайликом сверху или матча-латте с раком-отшельником, нарисованным на пене. Хотя нет, это был второй лучший момент; самым лучшим моментом было, когда она действительно приходила.

— Извини, что ничего не приготовил к твоему приходу, — говорю я.

— Пожалуйста, не извиняйся, что ничего не приготовил, — говорит она в этот же момент и показывает на кухню. — Возьму там что-нибудь особенно уникальное. Полагаю, всё менее уникальное уже съел Цзяо?

У неё очень доброе сердце, и она обожает бесформенную еду — примерно как Чарли Браун свою неказистую ёлочку^[14]. Всегда называет эти кривые булочки «уникальными», «редкими» и «особенными».

Я приношу несколько её любимых лакомств — яичный тарт, слойку с таро, лунный пряник с семенами лотоса, — выбирая самые бесформенные. Она широко улыбается и достаёт кошелёк, но я поднимаю руку.

— За счёт заведения.

Она тут же качает головой.

— Не глупи. Семена лотоса — самая дорогая начинка. Возьми.

Мы ещё немного препираемся, а потом Лия́ заканчивает разговор шуткой:

— А если бы мы не были китайцами, мы бы тоже так торговались?

— Да уж, это у нас в крови.

Она кладёт деньги на прилавок, потом резко меняет тему, чтобы я уже не мог отказаться.

— Вообще я хотела сделать заказ. Мне, э-э, нужен Особый лунный пряник. С персональной запиской.

От её слов у меня сердце уходит в пятки. Я не могу это контролировать. Особый лунный пряник делается с нуля; покупатель сам выбирает начинку и текст запечённой в пряник записки. Это лакомство вдохновлено Восстанием лунных пряников во времена династии Юань. Легенда гласит, что в XIV веке, когда Китаем правили монголы, глава повстанцев Чжу Юаньчжан воспользовался предстоящим Праздником середины осени, во время которого китайцы традиционно едят лунные пряники. Он запёк в пряники записки, чтобы координировать восстание против монголов, и, поскольку эти пряники в основном ели китайцы, восстание увенчалось успехом. Чжу Юаньчжан стал первым императором династии Мин^[15]. Когда Цзяо был маленьким, он был просто одержим этой историей, потому что она помогала ему защищаться от насмешек других ребят над его семейным бизнесом и над тем, что он мягкий и трусливый, как Пит из «Голодных игр».

— Лунные пряники — это оружие войны! — кричал им Цзяо. — Наступательное, а не оборонительное!

Тогда другие ребята возражали:

— Ага, как же! «Лунные пряники» — это девчачье название!

После этого Цзяо уже ничего не пытался объяснить.

Историю о Восстании лунных пряников любил Цзяо, но именно я вдохновился ею, когда придумывал десерт «Особый лунный пряник». Мы можем запечь в него записку с абсолютно любым текстом, но больше всего они известны чувственными любовными письмами: признаниями во влюблённости и любви, даже предложениями женитьбы. Цзяо просто ненавидел меня за то, что я превратил его любимую военную историю в любовные записки, а вот я этим очень гордился — и до сих пор горжусь. Что может быть сильнее, чем всепоглощающая, объединяющая любовь?

Так что, когда Лия́ просит Особый лунный пряник, я сразу понимаю, что он не для меня, и единственный вопрос, который меня интересует, — а для кого тогда?

— Тебе нужен Особый лунный пряник с запиской? — переспрашиваю я, как дурак.

— Ну… да. Он для… для мистера Тана.

— О! — восклицаю я. Пожалуй, слишком громко. Но тревога так резко сменилась облегчением, что я не смог сдержаться.

Она подозрительно смотрит на меня.

— Почему ты говоришь так, будто вдруг что-то понял?

И я тут же покрываюсь холодным потом.

— Ну… вчера вечером я видел, как ты его искала.

Хотя на самом деле я до сих пор ничего не понимаю.

— Ты видел? Я же так скрывалась!

То, что она не понимает, насколько на самом деле не скрывается, почему-то кажется ещё более милым, чем её бесхитростность — которая и без того просто офигенна.

— Ты скрывалась так же круто, как в тот раз, когда попыталась пронести чипсы с креветками в кинотеатр, — говорю я.

— О, значит, я была просто супер-пупер-скрытной, — улыбается она.

Я смеюсь. Кажется, словно всё стало как раньше. Моё сердце хотело воспарить, но вместе с тем и тянуло меня вниз. Она будто слышит мои мысли — я, кстати, не удивлюсь, если это и правда так, по крайней мере, мне очень часто так кажется, — и едва уловимо кривится, словно вспомнив происшествие с бабл-чаем.

Зачем я тогда всё испортил? Зачем пригласил её на свидание?

Я сглатываю подкативший к горлу комок стыда и сразу же жалею об этом — горло сдавливает.

— Что ты хочешь написать в записке?

Я не задаю другой терзающий меня вопрос: «Ты скажешь, к чему всё это?»

— Ну, я пока не уверена. Тут всё сложно…

Она со вздохом плюхается на ближайший стул, а я выхожу из-за прилавка и сажусь рядом с ней. Я жду, но она ничего не говорит. Сидит, закусив нижнюю губу, — знак того, что она нервничает. Раньше я бы в шутку захрипел, словно меня душат, и взмолился, чтобы она поскорее всё мне рассказала, но сейчас кое-как сдерживаюсь. Жду. И немного умираю внутри. (Возможно, Чиан не единственный, кто любит драматизировать.)

Я пытаюсь придумать, как бы объяснить ей, что необязательно рассказывать мне подробности, если она этого не хочет. Говорю как можно мягче — и игнорирую свои сложные чувства:

— Можешь сказать позже. Как будешь готова, я примусь за работу.

Она поворачивается ко мне, её глаза что-то ищут на моём лице — уж не знаю, что именно. А потом она вдруг наклоняется вперёд, словно собирается рассказать мне тайну. Я тоже машинально наклоняюсь к ней.

— Мы с Найнай… — У неё на глазах выступают слёзы, она осекается. Я хочу протянуть руку и положить поверх её руки, но не делаю этого.

— Я скучаю по ней каждый день, — говорю я, продолжая за неё. — Как она показывала, что любит нас — кормила даже после того, как мы наедались…

— Господи, и как наедались! — подхватывает Лия́ и хватается за живот, словно вновь это чувствует. А потом добавляет: — А ещё она всегда настаивала, чтобы мы надевали зимние шапки, даже если на улице двадцать пять градусов, потому что «не хочет, чтобы мы простудились».

— Да у меня голова потеет от одной мысли об этом!

Я притворяюсь, что вытираю лоб. Лия́ смеётся… а потом молчит. Наверное, ждёт, что я тоже чем-нибудь поделюсь. Мне не удаётся скрыть свои эмоции, когда я говорю:

— Я… я не могу есть апельсины с тех пор, как она покинула нас.

Из уголка её глаза стекает одинокая слезинка.

— Я тоже.

Её голос тихий, почти шёпот. Она хватает меня за руку. Слава богу, она сделала это первой, потому что я не был полностью уверен, хочет ли она, чтобы я взял её за руку, но сейчас я сжимаю её пальцы в ответ. В первый момент кажется, что в этом жесте она нашла силу, но через несколько секунд она отодвигается — буквально на волосок, совсем чуть-чуть, но этого хватает, чтобы я отдёрнул руку, будто обжёг её.

Неловко. До ужаса неловко. Как мы вообще до этого дошли?.. Ах, да, она хотела заказать Особый лунный пряник для мистера Тана. И до сих пор не объяснила, как это связано с Найнай. Не хочу заставлять её, если это слишком тяжело.

Но, когда я уже собираюсь сказать, что ей необязательно ничего мне рассказывать, она глубоко вздыхает.

— Мы с Найнай исполняли желания, которые покупатели писали на наших фонариках. Тайком, незаметно. Вместе.

Конечно, я ей верю. Не знаю, по-моему, они были готовы для нашей общины буквально на всё. Идея, что они вместе приносили счастье другим, заполняет всё моё сердце. Я не хочу об этом думать, но просто не могу не думать. Только убеждаюсь в том, что Лия́ — свет моей души.

А потом меня осеняет.

— Так, постой. То есть в тот раз, когда я пожелал, чтобы Цзяо меньше меня изводил и он вдруг получил приглашение в команду борцов, которую тогда как раз создали…

— Это были мы, — с гордостью признаётся она. — Хотя, пожалуй, я в тот раз не очень хорошо всё продумала. Прости, что после этого он стал… э-э-э… ещё более умело тебя задирать. Но, по крайней мере, он меньше бывал дома. К тому же мы организовали команду борцов не только ради Цзяо. Мы выполнили сразу несколько желаний за раз.

Она улыбается, и в её глазах теплится огонёк — такой же, какой был у её бабушки.

Я прокашливаюсь, расслабляя горло.

— Ну, спасибо. Это очень помогло, как ты знаешь.

— Поэтому мы это сделали. И поэтому вообще начали.

На её лице самые разные эмоции — гордость, счастье, ностальгия, горе.

— После смерти Найнай я не исполнила ни одного желания. Но… я хочу снова их исполнять, начиная с бабушки Шуэ. Она влюблена в мистера Тана. Я, конечно, не хочу силой их сводить, — быстро объясняет она. — Но я надеялась узнать, хочет ли вообще мистер Тан ходить на свидания. А если хочет — заинтересует ли его бабушка Шуэ. А если заинтересует и он захочет познакомиться с ней поближе, то я хочу, ну…

— Поиграть в купидона? — подсказываю я.

Она улыбается.

— Именно. В общем, я хочу с помощью Особого лунного пряника узнать, заинтересован ли он, но пока ещё не знаю, как это сделать. Но, конечно, сначала я хотела убедиться, что ты меня поддержишь, то есть не то чтобы ты не стал меня поддерживать, естественно, ты бы поддержал меня…

Она заговаривается. И опять кусает нижнюю губу. Может быть, она тоже скучает по нашей дружбе. Я решаю сделать первый шаг, показать ей, что готов остаться с ней друзьями. Что предпочитаю, чтобы между нами ничего не было.

— Тебе, м-м, помощь не нужна? Или, может, партнёр? — легкомысленно спрашиваю я.

— Партнёр по исполнению желаний? — выпаливает она, а потом подносит руку ко рту, словно жалеет, что сказала это, и хочет спрятать слова обратно.

— Да, именно. Но, если не хочешь, ничего страшного. Мне просто кажется, что вместе будет веселее.

А ещё я хочу сохранить традицию, которую придумали они с бабушкой.

Её глаза блестят и наполняются слезами. Вскоре она говорит:

— Было бы здорово.

А потом широко улыбается, показывая почти все зубы. Это моя любимая её улыбка — по-настоящему счастливая.

Лия́ возвращается в мою жизнь.

Примечания

12

Глава 4 пропущена автором, так как, согласно китайским суевериям, число «4» приносит несчастья. — Прим. ред.

13

Кай и Лия назвали имена Хайди Клум, Софии Вергары, Саймона Коуэлла и Хоуи Мэндела. — Прим. пер.

14

В анимационном телефильме «Рождество Чарли Брауна» (1965) Чарли покупает на Рождество вместо большой и красивой алюминиевой ёлки маленькую и хилую, но живую. Так он пытается показать, что главное в Рождестве — не огромные траты на подарки и украшения.

15

Кай пересказывает вымышленные события времён реального Восстания красных повязок.