Зеркало

Глеб Пудов

Книга состоит из 80 новелл, написанных в 2013 – 2020 годах. Они имитируют литературные произведения итальянского Возрождения. Большинство сюжетов, представленных в книге, встречаются в Италии уже в XIV – XVI столетиях. Все они приближены автором к современной действительности. Одна из целей такой адаптации – показать не только то, что в мире ничего не меняется на протяжении веков, но и то, что древние произведения, несмотря на нынешние коллизии, остаются актуальны.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

— Соболезновать удрученным — человеческое свойство. Но так бывает не всегда… Моя родина — Италия. Неизвестный мастер вырезал меня из дерева несколько веков назад. По краям он прикрепил несколько путти⁴ вполне благопристойного вида, а между ними поместил завитки стеблей неизвестного мне растения. В целом получилось неплохо.

В этой большой квартире с высокими потолками я нахожусь уже пятнадцать лет. Прежний мой владелец был антикваром. Когда он умер, его многочисленные наследники в суете и волнениях забыли про меня. Так что товарищи мои уехали, а я осталось на прежнем месте.

Но что это я все о себе да о себе? Ведь вовсе не я — главный персонаж этой книги. По замыслу автора, моя задача — служить красивым обрамлением. А главным героем будет чудаковатый господин, мой нынешний хозяин. Так что, выполняя поставленную мне задачу, я немного расскажу о событиях, которые случились сегодня утром. Итак…

Он опять лежал около меня и громко храпел. Повсюду валялись пустые бутылки. Запах сигарет пропитал одежду, стены, ковер. Даже оконные рамы, казалось, потемнели не от пыли, а от клубов дыма. На стопках книг, расставленных вдоль стен, стояли грязные тарелки и стаканы.

Неинтересное было утро. Обычное. Вернее, такие утра начали повторяться все чаще и чаще только в последнее время. Раньше он бодро вставал около восьми утра, завтракал, напевая, и куда-то убегал до шести вечера. Иногда даже ставил на меня вазы с цветами. Он служил в каком-то театре специалистом по костюмам. Но потом что-то произошло, и жизнь его стала такой, как сейчас: он выходил из дому все реже и реже, а приходил ночью грустный-грустный, часто — нетрезвый.

…Кажется, зашевелился. Попробовал встать, пошарил рукой в поисках сигарет. Наткнулся на пустую бутылку и что-то медленно прошептал. Через несколько минут он сидел, сгорбившись, на одной из книжных стопок и смотрел в меня. Лицо его сильно обрюзгло за последние дни, побледнело. А потом он ушел.

Вернулся около семи вечера, в руках нес какие-то большие пакеты и продуктовую сумку. Вид был не прибито-подавленный, а как будто даже решительный. Он, вероятно, что-то придумал. Что ж… посмотрим. Зачем он на все замки запирает дверь? Зачем уносит телевизор и компьютер? Зачем принес из кладовки старые темные шторы, главным преимуществом которых была полная светонепроницаемость, и завесил ими окна? Проходя мимо меня, он глянул на свое лицо и удовлетворенно ухмыльнулся. Из книжных стопок соорудил стол и стул, и затем громко зашуршал пакетами. Что же там? Вино. Это неинтересно, потому что как обычно. Снедь. Тоже неинтересно, хотя и не как обычно. Какие-то странные разноцветные костюмы, четыре шляпы и три пары сапог. К чему бы это? Тихо что-то насвистывая, он примерил один из костюмов. В меня глянул какой-то средневековый итальянец. Мягкие туфли были с неудовольствием заменены на потертые финские. Видимо, удобство он нынче ценил превыше всего. Неожиданно он сказал вслух:

— Если Вы дорожите нашим расположением, то не принесете ни одной плохой вести. Мессир, я назначаю Вас председателем.

— Зачем он принес из кухни старый пакет с лавровыми листьями? Он лежал среди тарелок со времен первой жены. Ах, вот в чем дело! Но для чего он надел себе на голову хрупкий венок? Нервно хихикнул.

— Милые дамы! Уж если мы решили скоротать здесь время до тех пор, пока прояснится ситуация в нашей несчастной Флоренции, то позвольте предложить тему для обсуждения — человеческое одиночество. Первым я предлагаю начать Вам, мессир.

— Продолжу наблюдать. Кивнул себе, глядя в меня, и начал снова копаться в принесенных пакетах. Старый черный плащ и шляпа с пером заменили прежний костюм. Осталась только длинная белая рубашка. Он открыл бутылку, налил себе бокал вина, немного отпил. Кажется, эти комментарии будут нелишни для читателя: он сможет таким образом представить обстановку, в которой происходит действие, и костюм главного героя.

— Одиночество называют болезнью нашего века. И все мы можем подтвердить, что это вполне справедливо. Разные люди на свой лад пытаются излечиться от этого прискорбного заболевания. Одни посещают клубы знакомств, другие сидят у компьютеров, третьи находят утешение в алкоголе. Способы, повторюсь, разные. Люди художественные пытаются по-своему решить эту проблему. Но судьба порой бывает к ним весьма неблагосклонна. Об этом и будут следующие новеллы.

— Таково предисловие. Далее, вероятно, пойдут новеллы, а я попытаюсь как-то комментировать происходящее. Мне нравится, что он придумал хоть какой-то выход из положения — смотреть на него в удрученном состоянии было совсем уж грустно.

НОВЕЛЛА I. НАСМЕШКА АФРОДИТЫ

Молодой человек положил в дупло дерева кольцо, желая найти себе подругу. В назначенное время он пришел на свидание, полагая, что идет на встречу к прекрасной незнакомке.

«Когда-то давно старая бабка-повитуха, которая имела репутацию колдуньи, сказала: «Нет, ты счастливым не будешь. Не в свое время родился».

И вот теперь, через два с половиной десятка лет, он все более и более убеждался в ее правоте. Многое изменилось в жизни: он давно переехал в город N, прочитал много толстых книг, получил множество разноцветных дипломов. И даже начал с тоской осознавать, что приобрел привычки жителя мегаполиса. Одно оставалось неизменным — правота старой колдуньи. Он уже не раз вспоминал ее слова, приводил множество аргументов в доказательство их полной несостоятельности (самый веский — наличие за окном «века прогресса и технической революции»). Но, увы, — он опаздывал на автобусы, садился на свежеокрашенные скамейки, вставал в лужи, терял деньги, рвал брюки…

Главная проблема была в том, что невезение выражалось не только в этих «мелочах жизни» — ему не везло в общении с людьми. При всей доброте и даже беззащитности он казался окружающим высокомерным занудой (какой-нибудь умный психолог обязательно бы сказал, что это лишь защитная реакция). Катастрофическое одиночество выглядывало из всех углов его бесшумной квартиры. Никакой Лис не приходил и не говорил: «Пожалуйста, приручи меня…». Жизнь в большом городе N давно убедила, что таких Лисов не существует, а если они и существуют, то в границах зоопарка или психбольницы. Итак, одиночество, беспросветное одиночество веяло на него своим холодным дыханием. Он разговаривал сам с собой, посылал себе телеграммы и письма, и часто сердился, что забыл поздравить себя с очередным праздником.

И вот, проснувшись однажды весенним утром, он решил: «Баста! Если это и жизнь, то не моя. Дальше так продолжаться не может!» Вскочил с кровати, выбежал на балкон и глубоко вдохнул свежего воздуха. Чашка капучино придала его мысли легкоатлетическую скорость и тяжелоатлетическую основательность. На службу он не пойдет — слишком знаменательное утро. Отчизна проживет без его услуг. Сравнения и поиск логических связей вполне стандартно возвратили его к объявлениям о знакомствах, «отдыхе для взрослых» и походе в места отдыха молодых и агрессивных. Удивляясь шаблонности своего мышления, он продолжил поиск. И вот (после третьей чашки кофе) — эврика! Идея была сумасшедшая, но могла сработать. Он, кстати, был неуверенным сторонником теории о двух половинках. Если его половинка мыслит и поступает подобным образом, то это означало, что шанс был. И, вопреки всем большим городам N, довольно неплохой.

Он бросился в ювелирный магазин, купил красивое женское кольцо и почти бегом отправился в любимый парк. Там, в тени старых кленов, была заветная скамейка, на пару с которой он когда-то знакомился с творениями немецких философов. Рядом с этой скамьей пряталась от людей потемневшая от непогоды статуя. Неизвестный скульптор выразил свое представление о греческой богине любви (оно находилось где-то между юной гетерой и учительницей математики). Статуя помещалась на высоком пьедестале. Именно на него, у прекрасных ног богини, он положил кольцо. Та, что суждена именно ему, придет в этот парк погрустить вместе с немецкими философами, увидит кольцо и обо всем догадается. Что будет дальше, он и загадывать не смел, однако надеялся на что-то светлое и непостижимое. Через неделю он придет сюда. Небо должно улыбнуться, он в это верил.

Долгому месяцу стала подобна неделя. Он еле дождался субботы горячих лучей.

Чашка кофе и — в парк. Уже издали он увидел кольцо. Оно предательски блестело на солнце. Погрустнев, он подошел ближе, глядя суровой богине в глаза. Неужели слова старой колдуньи — навсегда? Он опустил взгляд. И — плеснуло солнце в глаза! Кольцо — чужое! Оно было мужским! Он схватил его, оглядел, неожиданно для себя обежал вокруг статуи. Потом, когда выскочил из парка, танцевал в лужах, целовал неизвестных людей, поздравил незнакомого абонента с приходом весны и вообще Бог знает что еще делал. Очнулся уже дома, вечером. Надо было решать, что делать дальше. «Какая она? Стройная или не очень? Блондинка или брюнетка?» В том, что она умная и чуткая, он не сомневался — она ответила на его языке.

Стоя ночью у открытого окна, он придумал, что предпринять: назначить ей свидание, положив записку на то же самое место. Gedacht — gemacht⁵. Ответ пришел почти незамедлительно: согласие!

Дрожа от волнения, он начал готовиться. В течение недели перемерил все имеющиеся в квартире галстуки и туфли (некоторые, кажется, были чужие), привел в бешенство продавщиц из соседнего универмага, даже посетил некий суперфирменный магазин, и, в конце концов, остановился на отцовском костюме. Такого волнения не было ни в школе, ни в техникуме, ни в университете.

И эта неделя долгому месяцу стала подобна. Он еле дождался субботы горячих лучей.

Проснулся на два часа раньше будильника, постоял на балконе. Жизнь привычно суетилась где-то внизу. Аппетита не было. Он вышел из дома на час раньше условленного времени. Погулял по старым улочкам, посидел на качелях в детском парке, подсчитал количество облаков, — и ровно в назначенный час был на месте. Колени его дрожали, цветы в руках — тоже.

Вселенная замерла в предвкушении.

Тишина давила на уши, как чугунная гиря. Шаги!.. Чьи-то шаги! Он повернул голову и увидел молодого человека, идущего по аллее парка. Незнакомец удивленно глядел на его букет, и, казалось, недоумевал по поводу присутствия мужчины в этом месте в столь ранний час. Молодой человек нес такие же цветы и так же заметно волновался».

***

— Такова моя история, милые дамы и кавалеры. Надеюсь, наше дружное общество благосклонно примет ее.

— Он взглянул в меня, облизнулся и надел венок. Все равно это лучше, чем быть пьяным целыми днями.

— Я как председатель благодарю Вас за интересное и весьма поучительное повествование. Недоразумения иногда делают нашу жизнь невыносимой. Теперь я предлагаю продолжить…

— Вскочил со стопки книг и бросился из комнаты. Минут через пятнадцать вернулся, и его было совсем не узнать: на голове — старый кудрявый парик, под носом — старательно нарисованные усики. Бокал был стремительно допит, надета другая рубашка, со шляпы снято перо. Занимательный он человек все-таки…

НОВЕЛЛА II. КРЫЛЬЯ

Мечтательный юноша устал от окружающей действительности. Он смастерил крылья, желая с подругой улететь в страну, о которой грезил. Но жизнь изменила его планы.

«В одном городе жили юноша и девушка. Она — красивая стройная блондинка, он — скромный молодой человек. Их совместная жизнь длилась с переменным успехом уже несколько лет, и все, казалось, было в ней безоблачно. Некрасивых слов почти не было. Но дело в том, что они почти и не виделись. Она витала в неоновых лучах рекламного бизнеса, он — в своих поэтических эмпиреях. Когда они встречались вечером, то разговор их неизбежно упирался в противоречие между курсом рубля и особенностями русского гекзаметра. Однако, как они оба полагали, их тянуло друг к другу, было некое физико-химическое влечение. Временами они просто сидели рядом и смотрели друг другу в глаза. Чай давно остывал, будильник трещал на всю квартиру, на Украине свергали президента, где-то опять рвались американские бомбы, — мир проходил по касательной. Но так было не всегда. Чаще она украдкой зевала, когда он читал ей новые стихи, а он краснел от ревности, когда ее привозили властные мужчины.

Однажды ему приснился сон.

Как будто у него выросли огромные крылья, как у какого-нибудь древнего бога. Потом он очутился на краю высокой горы и посмотрел вниз, на проползающие пушистые облака. Мир был у его ног. Дышалось легко и свободно. Не испытывая ни малейшего страха, он оттолкнулся от камней и полетел. Под ним расстилалась бескрайняя равнина с разбросанными кое-где разноцветными домиками и цветущими садами. В них копошились маленькие черные точки. «Люди как тараканы…» — подумалось ему. Так летел он некоторое время и смотрел на мир. Затем прямо перед собой увидел нечто голубое и шепчущее. Подлетев ближе, понял, что это — море, а за ним (он знал, чувствовал это!) была его земля. Та земля, о которой он мечтал с детства и которой посвятил тысячи поэтических строк. Он вдохнул полной грудью, счастливо улыбнулся и… тут его сон был прерван самым бесцеремонным образом. Какая-то злая моська тявкнула под балконом.

Так это был лишь сон… Короткий и светлый миг заблуждения. Он ощутил себя таким несчастным, каким никогда не чувствовал до сих пор. Вся его жизнь с красивыми поступками, глупыми и мудрыми решениями, тревожными мыслями казалась ничтожной. Он ощущал себя на краю темной бездны, через которую надо было перелететь, чтоб не оказаться на ее дне. Стоп! Перелететь? Но как? Надо сделать крылья! А из чего? Неважно, было бы желание. И он решил бороться. Бороться с этой действительностью: плевками на асфальте, всевластием денег, зависимостью от компьютера, пивным алкоголизмом соотечественников. Да, он сделает крылья и улетит в свою страну. С ней. Сон показался ему гораздо реальнее действительности. Ведь не может же ВСЯ жизнь быть такой, какой она представала перед его глазами!..

И он втайне от всего мира принялся за осуществление плана.

Делал крылья днем, когда подруги не было дома, и ночью, когда она спала — ронял отвертку от усталости и засыпал на своем детище; скрывал свои покалеченные пальцы; оглядывался на любой шорох из ее комнаты. Так продолжалось почти три месяца. И вот, наконец, крылья были готовы. Мечта приблизилась, как никогда. Он улетит в свою страну, к родным по духу людям! И все это было прекрасно, но вдруг появилась проблема: делать ли вторые крылья для нее? Захочет ли она лететь с ним? Сможет ли она без фондовых бирж и рекламных роликов? Он долго думал над этим, и, в конце концов, сумел убедить себя, что она не сможет жить без его аквамариновых глаз.

На следующую ночь было назначено испытание крыльев.

Целый день он сгорал от нетерпения, ежеминутно смотрел на часы, ждал ее возвращения, придумывал слова, какие ей скажет. Но сначала — испытать. Вечер прошел незаметно — в пустых словах и ненужных обещаниях. Наконец, она ушла спать на пару с дежурным поцелуем.

Он сходил за крыльями (они были спрятаны на антресолях), проверил их и вышел на балкон. Квартира находилась на пятом этаже, балкон выходил на тихую улочку. Вряд ли бы его кто-то увидел здесь и в этот час. Он надел крылья и подошел к перилам. Оглянулся на нее, спящую. Вперед или назад? Разум бесцеремонно гнал обратно. Но дальше ждать было нечего, жить такой жизнью не имело смысла и, расправив крылья, он решительно шагнул за перила. Прошлая жизнь осталась позади. Порыв ветра подхватил его тело и легко понес над тротуарами. Он летел! Это было счастье, полное и беспредельное счастье, на которое только способен человек.

И в этот миг он понял, почему разбился Икар. Самоубийство. Человек, вкусивший подобную полноту бытия, настолько вышедший за рамки привычного существования, просто не может жить по-прежнему. Повторить эти ощущения невозможно, поэтому Икар и полетел навстречу солнцу, к его раскаленным лучам. Самое справедливое и красивое самоубийство в истории человечества.

У него была цель. За городом находился большой лес, в котором росли прекрасные цветы. Он насобирает их для нее. Тогда она точно согласится лететь. Становилось прохладнее.

На обратном пути, вне себя от восторга при взгляде на букет, он решил пролететь между домами. Пусть люди полюбуются на его восхитительные крылья. Втайне он надеялся, что еще кто-нибудь полетит в его страну. К тому же он был так счастлив, что не мог не поделиться этим чувством с другими. Он не жадный, он всех людей сделает счастливыми. Приведет их на свою землю и скажет: «Обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле!» Так он думал, пролетая между балконами и заглядывая в яркие окна. Никто его не замечал. Он облетел почти полгорода. Зацепился в пути за рекламную растяжку, потерял два цветка на телеграфных проводах и, в конце концов, зацепил фонарь крылом.

Сопя от всех этих неудач, он устало опустился на свой балкон. Тихонько отворил дверь и заглянул в комнату. Все было спокойно. Он пересек полутемную гостиную и подошел к дивану. Она спала. Лицо ее было бледно и спокойно. Он сходил на кухню за свечкой, зажег ее, желая полюбоваться на красоту спящей. Когда наклонился над ней, горячий воск капнул на грудь девушки, отчего она немедленно проснулась и изумленно посмотрела на него. Потом перевела взгляд на букет. Он был свеж, запах лесных цветов заполнил комнату до краев. Ромашки склонились прямо к ее лицу, колокольчики касались восхитительных волос.

— Какое чудо… — сказала она, зевнув. — И где ж ты его взял? В «Глории»? Но там нет таких цветов… Во «Флоре»? Она уже закрыта. — Девушка болтала без умолку, а он печально смотрел ей в глаза. — И что это болтается у тебя за спиной? Крылья? Сам сделал? Я всегда знала, что ты выкинешь что-нибудь этакое. Цветы чуть-чуть подрежь и поставь в воду. Эту ромашку выбрось…

Он молчал. Потом вздохнул, поднялся с колен и вышел на балкон. Солнце розовым диском висело над крышами домов. Стояла такая невообразимая тишина, какая только и может быть перед рассветом. Он оттолкнулся от перил и полетел. В это время она выскочила на балкон и замерла в немом удивлении. Его темный силуэт был прекрасен на фоне восходящего солнца».

— Обычный поступок беззащитного идеалиста — улететь от проблем. Но история милая, даже трогательная.

НОВЕЛЛА III. ОТШЕЛЬНИК

Юноше надоела суетная жизнь в большом городе, и он решил остаток дней провести в тихом и безлюдном месте. Он уехал в далекую провинцию, на берег холодного северного моря.

«Большие города чем-то похожи друг на друга: галдящей толпой, ярким светом, нервным скрипом тормозов. Положение обычно спасают только исторические центры, мирно доживающие свой век в окружении бетонных детищ современных архитекторов. Старые дома испуганно прячутся в тени вековых деревьев, узкие песчаные дорожки неспешно вьются вдоль парков и заканчиваются у дверей какого-нибудь общественного учреждения. Для натур лирических такие исторические центры представляют надежное укрытие от невыносимой действительности. Другим людям подобная местность кажется болотом с прячущимися в нем древними призраками, о которых когда-то твердила учительница истории.

Наш герой (назовем его Филиппом) относился к первому разряду людей, который бы уже не прочь перейти и во второй. Но в том ему препятствовал недостаток соответствующих природных наклонностей. Итак, он был человеком лирическим. Граждане, мало подозревающие о существовании таких людей, норовили воспользоваться его «лиричностью»: хамили в метро, обсчитывали в магазинах, панибратствовали напропалую. А что же Филипп? Молчал и головой качал.

И вот однажды гусару это надоело!

Но — нет: он не стал гавкать в ответ, подличать и обманывать. Он решил уехать. И уехать далеко-далеко, найти какую-нибудь забытую деревеньку и жить в ней этаким вольным хлебопашцем, наслаждаясь чистотой нравов односельчан. А может, и в гордом одиночестве издали глядеть на суету цивилизации.

Эта мысль согревала его утонченную душу и не менее утонченные нервы. Он заметно осмелел: позволил себе не пропустить даму в дверях, что-то мяукнул в ответ нахальной старушонке, демонстративно пересчитал сдачу в одном магазине. Впрочем, мир не заметил его выпадов.

Время шло. Лето приближалось, как танк: гремело залпами майских салютов, гудело моторами прогулочных катеров, отчаянно пахло бензином туристических автобусов. Филипп с нетерпением ждал июльских дождей, способных смыть грязь с его исстрадавшейся души и дать силы бороться с мировым злом. Дожди благополучно миновали, но ничего, кроме насморка, они не принесли. Это несколько охладило пыл Филиппа, но не отговорило от спасения души в недрах отечественной провинции.

Он деятельно готовился к исходу. Купил карту России и начал изучение родных просторов. Они оказались огромными: можно было померзнуть у берегов Северного Ледовитого океана или погреться на камнях Черного моря. Вариантов было очень много, и в каждом были свои преимущества и недостатки. Филипп растерялся. Поэтому он однажды закрыл глаза и ткнул в карту наугад. Палец уперся в побережье Белого моря. Это обстоятельство несколько озадачило будущего путешественника. Навыков выживания в экстремальных условиях у него не было, и наш герой имел все основания опасаться, что подвиг спасения себя как личности может не состояться ввиду безвременной кончины указанной личности. Филипп задумался. Ему всегда нравилось состояние задумчивости. Особенно если оно сопровождалось чашкой ароматного кофе и уютным креслом. Ехать или не ехать? Этот гамлетовский вопрос был вскоре решен положительно — самолюбие нашего Колумба уподобило его основателям древних северных монастырей.

Исход из цивилизации был назначен на август (комаров меньше, да и финансовый отчет никто не отменял). Слез прощания и грустных речей Филипп не ожидал, так как мир не замечал его никогда и уж тем более не заметит его отсутствия. Главным его другом в поездке было только одно существо, и оно было чемоданом. Желтым, обшарпанным и очень одиноким чемоданом.

Как он ни надеялся, но путешествие в поезде, имеющем довольно странные для XXI века особенности, не обладало никаким ореолом святости. Богородица, явившись из-за облаков, не указывала ему путь, архангел Михаил не оберегал от козней злонравных чертей. Последние появились в поезде в виде компании молодых людей, в чьей речи напрочь отсутствовали причастные и деепричастные обороты. Поняв это, Филипп решил ретироваться в тамбур. Там он грустил в дуэте со стаканом холодного чая.

Через два дня он вышел на неопределенной станции где-то в глуби ветреных просторов Русского Севера. Тишина стояла вокруг него и держала руку на плече. Верхушки огромных сосен угрюмо прятались в облаках. Филипп глубоко вдохнул и направился прямо в лесную чащу. Ему казалось, что где-то близко должно быть море.

Море показалось через два дня. Голодный и злой Филипп почти равнодушно увидел его за медными стволами сосен. Оно было холодным и чертовски серым. Попытку искупаться возмущенный разум отверг без комментариев. И Филипп приступил к созданию временного жилища.

Оно не желало создаваться в течение нескольких часов: столбы палатки необъяснимым образом падали, топор с топорища улетал в неизвестном направлении, какие-то животные неодобрительно смотрели из-за кустов. В конце концов, жилище приняло вид нескольких еловых ветвей, прислоненных к стволу большого дерева.

По прошествии некоторого времени выяснилось, что пища, о которой Филипп думал в течение двух последних часов, ничем не могла ему помочь, поскольку пришла в совершенную негодность. А ведь там, в проклятой цивилизации, был магазинчик за углом, где при наличии денег можно было бы добыть что-то съестное. Что же оставалось делать Филиппу? Охотиться он не умел. Да и крупных животных он видел только в зоопарке. Даже убийство таракана стоило ему больших моральных затрат и часто происходило непредумышленным образом. Он начал размачивать макароны в воде и печь хлеб на костре. Но последний вскоре умер — почти все спички отсырели.

Ночью Филипп спал плохо. Ему все казалось, что какие-то любопытные звери заглядывают в его жилище. Однажды он очень явственно услышал, что кто-то ходит вокруг шалаша, треща сухими ветвями.

Так прошла неделя.

…На месте стоянки Филиппа — лишь черные угли да разваливающийся шалаш. Вокруг тишина, возможная только в этих местах. Волны с громким шуршанием накатываются на холодные камни. Но где же Филипп? Он стоит на знакомой станции и с надеждой смотрит в сизую даль, откуда должна появиться грохочущая всеми своими железными колесами цивилизация».

– Еще один идеалист и еще один побег. И все же откуда у меня трещина на правом боку? Никто меня не ронял, по крайней мере, я не помню. Почему он смотрит в меня и усмехается? Надо отдать ему должное — идея с рассказами и переодеваниями великолепная.

— Досточтимые дамы и господа, добавим немного мистики в наше мероприятие. Эту историю мне рассказала старая музейная смотрительница, с которой я познакомился недавно. Она уже много лет на пенсии и любит за чашкой чая рассказывать случаи, которые происходили во время ее работы в музее. Я слово в слово передам ее рассказ.

НОВЕЛЛА IV. УЧЕНЫЙ

Старая музейная смотрительница рассказала грустную историю о пожилом ученом, который приходил в церковь.

«В ту пору я работала в древней церкви. Находилась она на краю города, на старинном кладбище. Нелегко было добираться до нее, но не легче было сидеть в церкви почти весь день в полном одиночестве. Не жаловали мой музейный объект ни туристы, ни местные. Вот я и сидела в ней, как в пещере: холодно, страшно, разные звуки слышишь. Для сугреву и для смелости нальешь себе чай и тянешь его часа полтора, потом книжечку какую почитаешь, потом походишь на святых да ангелов полюбуешься — так время и тянешь. Но ты знаешь, чем дольше я там работала, тем больше нравилось, и я уже сама начала проситься в эту церковь. Какая-то благодать там была… Приду, бывает, утром, злая на весь мир, а вечером ухожу добрая-добрая, весь мир домом кажется, со всеми обниматься хочется. Так я и отработала в той церкви почти двенадцать лет. И произошёл со мной удивительный случай.

Начал в церковь захаживать один пожилой мужчина. Почти каждый день. Поначалу он долго-долго ходил, глядел на росписи, но потом уже просто сидел на скамье возле стены и молчал. Месяц ходит, два, три. Придет, поздоровается, свое удостоверение покажет, посидит, попрощается и уходит. И так, как уже сказала, почти каждый день. Разобрало меня однажды любопытство. Набралась я смелости, подошла к нему и пригласила отведать чайку. Тот немного помялся, но потом согласился. Налила я ему своего любимого чая с лесными травами, гляжу, расплылся мой собеседник от удовольствия.

Долго же мы с ним в тот день беседовали. Оказалось, что он — бывший ученый, и довольно известный, я потом нашла его книги в магазине. Теперь живет один, жена умерла, а сын, тоже ученый, с женой и внуком живет за границей. Преподает в каком-то университете, об отце и думать забыл. Несколько лет назад они поссорились, ученый уже не мог вспомнить, из-за чего, а сын, видимо, помнил. Так и жил старик в полном одиночестве, но без особого желания.

— Зажился я на этом свете, — говорил он.

Книги передал библиотеке, мебель — детскому дому, почти всю одежду отнес в новую церковь, которая находилась неподалеку от его дома (авось кому пригодится). Так потихоньку существовал на нищенскую пенсию, умудрялся при этом подкармливать окрестных кошек и собак. Очень добрый он был.

Потом, в другие дни, ученый еще много рассказывал о своей жизни. Я думала, это у меня жизнь была тяжелая, но, по сравнению с его жизнью, моя — просто рай. Он несколько лет сидел на Соловках, его травили коллеги-ученые, да и труды начали печатать только в последние лет десять-пятнадцать. До этого чья-то могущественная воля запрещала это. Я спросила, за что его так. Он сказал, что виной всему дворянское происхождение и то, что он недостаточно часто цитировал классиков марксизма-ленинизма. А про коллег вздохнул:

— Да Бог им судья, каждый выживал, как умел.

Про церковь нашу он говорил, что ему здесь легко дышится, как будто душой отдыхаешь. В детстве его сюда приводила няня. Один раз он мне долго рассказывал историю этой церкви, про ее росписи. Было очень интересно, но я запомнила только то, что в работе участвовали сербские мастера. И как в голове человека может столько умещаться?

Наше знакомство длилось несколько месяцев. Но потом однажды он не пришел. День не пришел, два, три, четыре. Я заволновалась. В то время я уже знала, где он живет, — привозила один раз малину из своего сада, чай ему уж больно понравился. И вот стою перед дверью, стучу. Открылась соседняя дверь, и мне сказали, что ученый умер.

И знаете, что самое странное? Когда реставраторы начали работы в нашей церкви, они нашли до сих пор не известное изображение мученика. Лицом он — вот помяни мое слово — очень похож на умершего ученого».

— Всегда грустно слушать истории про одиноких людей. Не идет ему этот глупый кудрявый парик, потому и слишком часто он его поправляет. Мог бы уж и переодеться. Но что же дальше?

НОВЕЛЛА V. КОЛДУН

В одном из северных городов жил странный старик, которого окружающие боялись и считали колдуном. Он был одиноким человеком, редко выходил на улицу.

— Мне пришла на память удивительная история, которая произошла много лет назад, когда я был еще ребенком. В ту пору мы жили в далеком северном городке и не подозревали о том, что станем свидетелями необычайного происшествия.

«В нашем доме на первом этаже жил одинокий старик. Он редко выходил на улицу, пожалуй, пару раз в месяц, не чаще. В это время двор затихал: дети разбегались по домам, кошки прятались под машины, взрослые предпочитали обойти соседа стороной. Что-то жуткое было в старике. Пронзительный взгляд из-под нависших бровей внушал страх и отвращение, черная клюка в руке казалась копьем. На старике всегда была какая-то дырявая накидка из собачьей шерсти, которая болталась, как полковое знамя на древке.

Кто-то однажды назвал старика колдуном, так с тех пор это прозвище и приклеилось к нему. Чего только не рассказывали об этом человеке!.. Одни говорили, что он был полицаем и работал на фашистов, другие клялись, что видели с улицы в его комнате большой чугунный котел, в котором он что-то варил, третьи божились, что к нему постоянно прилетает черный ворон, которого старик кормит мясом, четвертые уверяли, что видели языческие татуировки на его руке.

Фантазия человеческая неистощима.

Кстати, никто не помнил, когда старик появился в нашем дворе, ведь большинство людей въехали в дом гораздо позже него. Другие соседи, те, которые живут в доме с момента его постройки, ничего определенного сказать не могли, кроме того, что живет Колдун тихо, никого не трогает, хотя никому не помогает и ни с кем не общается. Некоторые особо бдительные граждане ходили к участковому и просили навести справки о таинственном старике, но милиционер только усмехнулся и сказал, что у него и так забот хватает.

Шло время. Зима сменяла осень, лето — весну. Дети ходили в школу, государства захватывали государства, бездарные писатели получали премии, уровень Мирового океана понижался.

Старика часто видели сидящим в кресле около окна. Но смотрел он не на людей, а в стену перед собой. На нем была все та же дырявая накидка из собачьей шерсти. От одежды шёл настолько густой запах, что когда Колдун проходил по улице, у соседей слезились глаза.

Иногда в руках старика видели газеты. Но кто-то из особо глазастых заметил однажды, что газеты были многолетней давности, они буквально рассыпались в руках. Старик просто смотрел на черно-белые картинки, на изображения несгибаемых доярок и бесстрашных танкистов — и нехорошая улыбка часто застывала на его лице.

Однажды, кажется, поздней осенью, люди заметили, что давно не видно на улице старика, его высокой сгорбленной фигуры с огромной клюкой. К тому же он никогда не зажигал свет в своей комнате, поэтому из-за темного времени года не было видно, сидит старик в кресле, или нет. Все насторожились. Собаки бегали по двору и внимательно прислушивались, а люди постоянно оглядывались по сторонам. Каждый ждал чего-то страшного и необычного. Один поклонник криминальных сериалов уверял, что старика убили беглые заключенные, чтоб обокрасть, труп расчленили на пять частей и закопали в разных местах. Другие говорили, что он, может быть, уехал к родственникам. Но говорившим никто не верил: откуда у Колдуна родственники?

В конце концов, терпение людей лопнуло, все любопытные собрались и пошли к участковому, чтоб уговорить его сходить к старику. Молодой лейтенант долго отнекивался, но увидев, что общественность взволнована, поддался уговорам. Толпой пошли к квартире старика. Встреченные по дороге, узнав, в чем дело, присоединялись к шествию. В итоге к квартире Колдуна пришло несколько десятков человек.

К дверям подошли самые смелые и любопытные. Оказалось, что дверь в квартиру открыть очень легко, поскольку она совершенно сгнила. Старик запирал ее только на щеколду, видимо, чтоб сквозняк не бродил по квартире. Запах пыли, перемешанный с запахом старости, встретил вошедших. Сумрак, паутина на лампе, полусгнивший ковер, остатки хлеба на столе…

И мертвая тишина.

Казалось, что в квартире никого нет. Но это было не так. Когда глаза привыкли к полумраку, люди увидели, что из угла на них смотрит большая рыжая собака. Она сидела в глубоком кресле. Ее красные глаза недобро поблескивали, а взгляд пронзал насквозь, внушая страх и отвращение».

— Одиночество бывает разным. Человек может жить, как тот известный ученый, а может — как этот жуткий старик. Впрочем, и в его биографии могут найтись извиняющие обстоятельства.

НОВЕЛЛА VI. СОБАКИ

У пожилой женщины было несколько собак. Она вела одинокий образ жизни, работала в институте и часто гуляла во дворе со своими подопечными. Не всем окружающим они нравились.

«В нашем ободранном дворе жила одинокая престарелая женщина. Кажется, она была научным сотрудником в каком-то забытом НИИ. Во всяком случае, она уходила из дома ровно в восемь утра и возвращалась ровно в шесть вечера. Почти сразу шла гулять со своими собаками. Их было три: Атос, Портос и Арамис. Вероятно, когда-то был и Д’Артаньян, но о его судьбе, скорее всего, печальной, обывателям ничего не было известно. Собаки наполняли наш двор лаем до самых крыш. Начинали вопить сигнализации автомобилей, им вторили молодые мамочки, испуганные птицы перелетали с места на место. Но женщина гордо шествовала от столба к столбу и зычным голосом (мало совместимым с ее хрупким телосложением) командовала обезумевшей от свободы ордой.

Владелица собак выглядела, по крайней мере, необычно. На ней были большая меховая шапка, старый заштопанный пуховик розового цвета, черное трико с отвисшими коленками. Довершали имидж человека, не относящегося серьезно к материальным благам, огромные и, конечно, дырявые калоши. Впрочем, возможно, что причиной такого внешнего облика был один прискорбный факт: ее скудное жалованье полностью уходило на любимых собачек, в которых она поистине душа не чаяла. Некоторые рассказывали, что однажды воры, забравшись в ее квартиру и опечалившись, оставили хрустальную вазу с запиской: «Так жить нельзя». Редкие люди, что заходили в ее квартиру, утверждали, что в ней почти ничего нет. Только немного старой мебели да книги.

Весь двор не любил собак, особенно вышеупомянутые мамочки. Каких только эпитетов ни удостаивались несчастные животные! Как им только ни пытались отомстить за ежедневные безумства! Слава Богу, до отравления никто не додумался. К самой же старушке относились спокойно, тем более что она, кажется, была добрейшей души человек: зимой кормила кошек и голубей, пару раз выхаживала заледеневших бомжей, а осенью подставляла палочки под отяжелевшие ветви яблонь. Народ считал ее юродивой и старался не портить жизнь.

Однажды она умерла.

Как писал один местный поэт, «старуха почти в Новый год заглянула Танатосу в рот». Эта смерть была очень неожиданна, и, к удивлению всех, очень печальна. Как-то пусто стало во дворе. Приходили какие-то ученые люди, долго говорили о заслугах старушки перед наукой, потом попрощались и ушли. Как водится, сразу нашлись и родственники. Приезжал некий мужчина интеллигентной наружности, переписал квартиру на себя, выгнал из нее собак и тоже уехал.

Собаки растерялись. Из холимых и лелеемых они в одночасье превратились в обездоленных и одиноких. Удел их был печален. Одна попала под машину через неделю, а другую позже видели мертвой в соседнем сквере. Вероятно, она пыталась добывать себе пищу. Но, увы, неприспособленная к бездомному образу жизни, она прожила недолго. А что же третья? Ей повезло. Какой-то одинокий мужчина взял ее себе. Он жил недалеко от квартиры старушки, однажды подкормил голодающую собаку, да так привык потом кормить, что в итоге оставил у себя. Теперь он два раза в день выходит гулять со своей новой подопечной. Собака громко лает, бегает между кустами, гоняется за кошками.

Но теперь недовольны только кошки.

Все вдруг поняли, что добрая женщина каким-то непостижимым образом стала частью их жизни. Люди вспомнили, как она помогала им, угощала конфетами детей, незаметно поливала цветы в подъезде. Выяснилось, многое держалось именно на ней. Старушка исправляла чужие ошибки, всегда готова была выслушать и дать хороший совет. Она была стержнем, не позволяющим людям скатиться в бездны животного состояния, незаметной, но очень надежной опорой. Как ни странно, она была «совестью» многих людей, воплощая собой то, чем они никогда не могли быть; делая то, на что они бы никогда не решились.

И теперь многие, встретив бодрую собаку, приветливо ей улыбаются и машут руками».

— Так бывает в жизни. Тех, кто незаменим, люди почти не замечают. Вот взять, к примеру, меня. Он так часто смотрится в меня, а вряд ли помнит, что мне много лет, что я нуждаюсь в уходе.

НОВЕЛЛА VII. ВОЛШЕБНЫЙ ТЮЛЬПАН

Профессор-ботаник решил подбодрить упавших духом соотечественников и посадил во дворе прекрасный редкий тюльпан. Вскоре профессор умер. С тех пор благодарные люди каждый год высаживают цветы на том месте, где рос тюльпан старого ученого.

— Девяностые годы были жутким временем в истории России, эпохой полнейшего безвластия. На улицах происходили сражения между бандитскими группировками, предприятия закрывались одно за другим, многие люди голодали. Все это напоминало джунгли: благоденствовали сильнейшие и хитрейшие. Очень сложно в ту пору было сохранить человеческий облик, лишь немногим это удавалось. Такова преамбула, скоро вернусь.

— Куда это он? Вдруг вышел из комнаты на некоторое время. Возвращается. Сел передо мной поудобнее.

«Жил когда-то в нашем доме одинокий старый профессор. Жена его давно умерла, а сын, тоже ученый, работал за границей и появлялся в жизни отца только в виде редких телефонных звонков из-за океана. Профессор был ботаником и довольно известным, по его книгам до сих пор учатся студенты, а в одном далеком городе в честь его даже названа улица. Но времена блестящей научной деятельности были позади. Сноски на его работы теперь появлялись разве что в качестве поклона, не более. Профессор приходил в то учреждение, где проработал почти полвека, в качестве научного консультанта. Два раза в неделю он, входя, торжественно провозглашал тихим голосом: «Я вас приветствую!» и усаживался за свой скрипучий стол рисовать по памяти редкие растения.

Нельзя сказать, что он работал лишь украшением научного учреждения. К нему часто обращались за советом. Втайне гордясь этим, старый профессор с энтузиазмом обрушивал на собеседников потоки своей осведомленности. Память его до сих пор была молода и всесильна. Пораженные коллеги очень нехотя отходили от этой живой энциклопедии. Такие дни были праздником для профессора.

Он жил в памятнике архитектуры эпохи классицизма, в квартире с очень высокими потолками. В одной из комнат был большой камин, перед которым стояли кресло и чайный столик. Здесь профессор отдыхал по вечерам. Другую комнату почти полностью занимал огромный письменный стол, достойный стать украшением любого музейного собрания. В нем было множество полочек и различных уютных углублений, в прошлой жизни служивших тайниками. Стол был украшен бронзовыми фигурными накладками и, кажется, раньше на нем были видны даже остатки росписи. Теперь он был завален книгами и рукописями. Вдоль стен стояли высокие полки, плотно забитые книгами и журналами на нескольких европейских языках.

В ту пору профессор был занят приятным делом: он отбирал статьи для публикации своего собрания сочинений. Читая одни работы, он удовлетворенно хмыкал, иногда улыбался. Читая другие, что-то перечеркивал и с гневом выбрасывал в мусорную корзину.

Но стол и книги были не главным украшением этой комнаты. Как я уже говорил, профессор был светилом ботаники, и поэтому в его комнате были десятки растений из разных уголков земного шара. Они вились по потолку, стояли в углах, выглядывали из-за книг. Царем всех зеленых и красивых был большой тюльпан, привезенный профессором еще в молодости откуда-то из Малой Азии. Он был любимцем старого ботаника. Сережа — так ученый называл своего питомца — был весьма прихотлив. Его надо было поливать строго в определенные дни и часы, при этом вода должна была быть особой, настоявшейся и обогащенной питательными веществами. Профессор обожал Сережу, иногда он даже среди ночи вставал, чтобы проверить, все ли у него в порядке. А в то время, когда тюльпан цвел, ботаник был вне себя от счастья: напевал песни своей молодости, танцевал вальсы и, говорят, даже декламировал Пушкина. Богатые и нахальные предлагали ученому астрономические суммы за Сережу, но ботаник строго отвечал, что друзей не продает, и с презрением отворачивался. Если учесть, что академический рацион в ту пору состоял только из картошки в разных видах, то такие ответы делают ему большую честь.

Не только тюльпан носил имя — у некоторых цветов из квартиры профессора тоже были имена. Дело в том, что старый ученый был беспросветно одинок и очень страдал, хотя и не любил признаваться в этом.

Но страдал он не только от одиночества.

Профессор был человеком старой закалки, и зрелище чудовищного унижения страны болью отдавалось в его интеллигентском сердце. Картины всеобщего падения нравов действовали угнетающе. Он специально поставил Сережу на подоконник: не столько для обеспечения капризного цветка солнечным светом, сколько для того, чтоб не видеть происходящего на улице.

Все течет, все меняется.

Однажды профессор понял, что осталось ему недолго. Старые болезни оживились, во сне все чаще приходила умершая жена и звала за собой. Уже большим усилием воли престарелый ученый соблюдал прежний распорядок жизни. Он очень боялся, что не успеет завершить свой труд жизни, над которым работал уже несколько лет. Поэтому пришлось договориться, чтоб приходить на службу один раз в неделю. Поскольку начальник был его бывшим студентом, это не стоило большого труда. И вот однажды, в один из прекрасных дней, рукопись была сдана в издательство. Гора спала с плеч. Жизнь выходила на финишную прямую. Казалось, что даже уличные одуванчики были солнечнее в тот день.

Вечером он сидел перед камином, на столе остывало какао. Большая и плодотворная жизнь была позади. Можно было бы, конечно, еще дергаться, напоминать о себе повтором уже написанного, набиваться в советчики, играть в мэтра.

Но оставим это другим. Мы сделаем вот что.

На следующее утро профессор выкопал своих питомцев и пересадил их в грядку около подъезда. Это стало потрясающим зрелищем. Диковинные цветы на фоне загаженного двора смотрелись как кусочек рая в одичалом городе. Толпы людей стояли перед цветами и молча смотрели на хрупкие стебли и листья.

Особо выделялся, конечно, Сережа. Он и здесь был царем.

Потом кто-то из соседей взял ведро и отмыл стены подъезда от мерзких надписей; двое других починили качели, а третий принес разноцветные шины; мальчишки отремонтировали футбольные ворота и клятвенно заверили, что больше не будут ругаться. Множество людей захотело сделать что-то хорошее, все как будто устали от всего пакостного, что окружало их, каждому страстно хотелось чего-то доброго, светлого, вечного.

А через месяц профессор умер.

Люди до сего дня продолжают высаживать цветы на том месте, где когда-то росли диковинные растения старого ученого».

***

— На прощание я решил предложить вам, дамы и господа, небольшую и почти шутливую балладу про одиночество. Итак,

Разъехались все на свидание с прошлым:

кто к маме, кто к даме, кто к тете, а я не

поехал. Обиженный собственным коштом,

сижу, размышляю, что судьбам нарочно

возьму и умру в дорогом ресторане

когда-нибудь. Лезвие злого апаша⁶

пройдет меня мимо, и грозы, и скалы

в дали безопасной исполнят entréchat,

и жизнь промелькнет не уныло, не страшно,

чтоб все же закончиться в тени зеркальной

под звуки оркестра и танцев и песни.

Но это потом, чуть попозже, когда-то…

Теперь же скучаю я в комнате тесной,

гляжу на гулянье подвыпившей Пресни,

и вяло считаю бордовые даты

в настенной картинке. Когда еще будет

возможность носиться по краешку света?

Возможность глядеть, как соленые груди

пролива в своем черно-синем сосуде

сверкают на солнце, лучами согреты?

Когда еще будет за скобками года

желание думать о чем-то ненужном,

совсем бесполезном? Когда еще кодом

судьбы станет номер купе у прохода

в далекие дали удачи досужей?

Разъехались все на свидание с прошлым:

кто к маме, кто к даме, кто к тете, а я не

поехал. С собой получается проще

свиданье в квартире пустой, где не просят

спектакля с героями вместо свиданий.

Вот, собственно, и все. Несколько следующих новелл, высокочтимые дамы и господа, мы посвятим проблеме выбора. Человек каждую минуту принужден выбирать, и часто его решение зависит от многих обстоятельств и условий. Только сильные люди могут противостоять внешним препятствиям, но, с другой стороны, только глупые не стараются учитывать их. Последствия неправильных решений могут всю жизнь мучить человека.

— Поздно уже, а он вовсе не собирается ложиться. Пусть. Я очень радо его новой затее. Жаль только, что к нему самому никто не приходит.

Примечания

4

Путти — изображения маленьких мальчиков (иногда крылатых), распространенный декоративный мотив в искусстве.

5

Gedacht — gemacht: «задумано — сделано» (с нем.).

6

Апаши — парижские бандиты и воры конца XIX — начала XX века.