Преступления Алисы

Гильермо Мартинес, 2019

«Шерлок Холмс» из мира науки, профессор Селдом, и его приятель, молодой математик из Аргентины, вновь оказываются втянуты в сложное расследование. На сей раз им предстоит раскрыть серию преступлений, причудливо связанных с жизнью и произведениями Льюиса Кэрролла – автора бессмертной дилогии о приключениях Алисы в Стране чудес и в Зазеркалье. Совершено жестокое покушение на девушку, обнаружившую в оксфордских архивах некую рукопись, способную стать сенсацией века для всех, кто изучает биографию или творчество Кэрролла. Отравлен издатель, собиравшийся опубликовать этот документ. И каждое из деяний таинственного убийцы напоминает очередную цитату из книг об Алисе…

Глава 7

Когда мы выходили из зала, Джозефине удалось ухватить Селдома за руку.

— Махмуд там, внизу: можете передать ему от меня, чтобы он вас отвез, а потом вернулся за мной. Я помашу ему рукой из окна. Так вы доедете быстрее.

Селдом согласился и, когда мы очутились на улице, подошел к шоферу, что-то негромко сказал ему и кивнул на окно, откуда Джозефина махала рукой. Мы сели в «Бентли», машина тронулась с места, но водитель ехал так осторожно, с таким уважением ко всем дорожным знакам и пешеходным переходам, что я с тоской вспоминал свой велосипед и задавался вопросом, не добрались бы мы быстрее пешком.

Когда мы наконец вышли у дверей больницы и миновали лабиринт коридоров, Кристин уже увезли в операционную. У нее было несколько переломов, сломанное ребро проткнуло легкое, но самым опасным был ушиб мозга, сгусток крови, который не до конца рассосался. Поэтому ее оперировали вторично: решили произвести трепанацию черепа, а там будь что будет. Все это рассказала нам ее мать в зале ожидания. Это была женщина небольшого роста, с честным, простодушным лицом, опаленным солнцем, как у всякой сельской жительницы. Дочь унаследовала от нее только пронзительную голубизну глаз, и я спросил себя, не делала ли Кристин все возможное, чтобы не походить на мать. Говоря с нами, она комкала платочек в руке. Женщина приехала из Гилдфорда сразу после звонка из больницы. Поведала, что пришлось оставить на соседку дом в пригороде, огород и котов и сесть в первый же поезд. По приезде ее уже ждал офицер полиции. Они пока не сумели отследить машину, которая сбила Кристин. Передавая нам все это, женщина заливалась слезами. Ее дочь без всякой жалости оставили умирать: Кристин едва не истекла кровью. Это случилось прошлой ночью, примерно в одиннадцать часов, когда она возвращалась из кино. Кристин вышла из автобуса у ротонды Кидлингтона, а сбили ее по дороге домой, в закоулке, где почти и не бывало никакого движения. Полиция ищет свидетелей, но это нелегко, ведь в такой час уже никто не ходит по улицам. Вероятно, сказали ей, это был какой-нибудь пьяный первокурсник: иногда они на полной скорости выезжают за пределы Оксфорда и устраивают ночные гонки.

Селдом спросил, кто обнаружил Кристин. Местный житель вывел на прогулку пса, тот и нашел девушку, поскольку ударом ее выбросило за обочину, в густую траву. Потом женщина рассказала, что несколько часов назад Кристин очнулась после анестезии: она не узнавала мать, смотрела на нее, не видя, однако выкрикивала имя Селдома. Тогда мать порылась в сумочке, которую Кристин носила с собой в ту ночь: номера телефона найти не удалось, но в ежедневнике имелась запись о заседании Братства, и мать решила позвонить в Крайст-Черч.

Мы оставались с ней, пока не закончилась операция и не увидели издалека, как Кристин увозят на каталке в один из стеклянных отсеков отделения интенсивной терапии. Можно было различить лишь босые ступни, пластиковые капельницы с физраствором и толстую белую повязку на голове. Одна из врачей подошла, и мать поднялась, вся дрожа, опираясь о мою руку. Врачи сделали все, что должны были сделать, скупо поведала докторша, и какой-то динамики нужно ожидать в ближайшие сутки. Решающими станут ночные часы, пока пациентка не выйдет из комы. Мать перекрестилась и сказала, что проведет в зале ожидания остаток ночи. Она снова поблагодарила нас за то, что мы приехали, но Селдом все не решался уходить. Он спросил, не спущусь ли я с ним покурить в один из внутренних двориков, и медленно побрел по ступенькам к покрытому гладкими плитами квадрату между стен, состоявших из сплошных окон. Уже начинало темнеть, а Селдом с выводящей из терпения медлительностью набивал и сворачивал свою сигарету. Когда он склонил лицо к сложенным ладоням, где теплился огонек зажигалки, я увидел характерную складку на лбу и напряженный, сосредоточенный взгляд, будто профессор пытался поймать какую-то ускользающую мысль.

— Вы думаете то же, что и я? — спросил он, резко оборачиваясь, но тут же осекся, словно споря с собой. — Нет, это абсурдно, даже невозможно вообразить… Ведь нет никакого смысла убивать кого-то из-за фразы в дневнике, больше ста лет пролежавшем в каком-то пыльном углу, не правда ли? И вы же сами видели: они эксцентричны, каждый по-своему, однако безобидны. И все же…

Тогда я решил сообщить ему, как прошлым вечером встретил Кристин на выходе из кинотеатра и как меня поразил ее печальный вид. Пересказал по памяти нашу короткую беседу. Селдом слушал, стряхивая пепел с сигареты, затем кивнул и неохотно, чуть не принуждая себя, мысленно собрал воедино немногие данные, какими мы располагали, и начал рассуждать вслух:

— Вероятнее всего, это действительно дорожно-транспортное происшествие. Но кое-что не выходит у меня из головы, и лучше я сейчас вам все расскажу, хотя предполагается, что пока об этом за пределами Братства никто не должен знать. Я полагал, что Ричард Ренлах обмолвится об этом во время нашей беседы в Мертоне, однако он предпочел не касаться данной темы. Он вам поведал, что мы собираемся разделить тетради Кэрролла, чтобы каждый занимался отдельным периодом, но не сказал, что, как только мы решили подготовить комментированное издание дневников, многие издательства заинтересовались проектом. Первоначальная идея, или инерция привычки, состояла в том, чтобы поручить осуществление проекта Леонарду Хинчу, нашему давнему издателю. Его работа над нашими книгами всегда была безупречной, и имеется соглашение, по которому издатель предоставляет часть авторских прав Братству, на текущие расходы. Ну так вот, когда просочилась новость о том, что мы готовим такое издание, одна из крупнейших издательских фирм Соединенных Штатов сделала нам предложение, от которого трудно отказаться. Достаточно упомянуть, что за работу, какую мы готовы были выполнить в свое свободное время, нам теперь предлагают небольшое состояние, а еще, что самое главное, процент от будущих продаж, нечто вроде пожизненной ренты.

— Никогда не думал, что у этих дневников найдется столько потенциальных читателей, — заметил я.

— Не найдется. Я и сам был поражен. Но во всех странах множатся университеты, каждый располагает библиотекой, которой выделяются средства для покупки книг. А эту, заверил заклинатель змей, явившийся нас искушать, станут запрашивать все библиотекари мира, чтобы с гордостью водрузить ее на полку и оставить там собирать пыль. В итоге состоялось специальное заседание, без присутствия Хинча, и на нем обе альтернативы были поставлены на голосование. Дискуссия велась на повышенных тонах, было высказано немало нелицеприятного. Я даже вспомнил фразу, по-моему, из Сомерсета Моэма, которую часто повторяла моя мать: «Деньги ничего не значат, когда они есть, и значат абсолютно все, когда их нет». Я впервые увидел людей, кого знал долгие годы, с неожиданной стороны, и это противоречило всему, что мы вечно провозглашали относительно бескорыстия Братства. На фоне общего стремления потопить Хинча прозвучали даже комментарии личного характера, просочились сведения, мне не известные.

Селдом на мгновение прервался, затянулся сигаретой и выпустил облако дыма: видно было, как трудно ему перейти границу.

— Комментарии… какого рода? — спросил я.

— Я в принципе не повторяю сплетен. Каким образом сплетни набирают силу? Одно из трех условий, постулирующих классическую теорию, это то, что она правдоподобна. Но я уверен, что люди предпочитают считать истинной ту сплетню, которая кажется самой грязной и невероятной. И есть еще одно нигде не означенное условие, благоприятствующее ее распространению: безнаказанность. Достаточно пожать плечами и заявить, что ты повторяешь только то, что слышал. Просто повторяешь. Но ведь только это и нужно делать: повторять, пока все не услышат. Я много писал о привлекательности сплетни и о том, как она колеблется между истинным и выдуманным, в «Эстетике умозаключений». Поэтому я стараюсь думать, во всяком случае изначально, что сплетня может и не соответствовать истине. Но в конце концов вам я могу это сказать. Речь шла о его отношениях, судя по всему, небезупречных, с сотрудницами издательства, и о его ухаживаниях, чересчур настойчивых, за стипендиатками. Прямого обвинения никто не выдвинул, намеки витали довольно смутные, однако все соглашались, все «что-то такое слышали». Стоило слухам распространиться, как голоса разделились. Вдруг появился хороший предлог голосовать против Хинча, не из явной и откровенной корысти, а исходя из более высоких критериев. — Селдом саркастически усмехнулся. — Вроде той чопорной дамы, уверявшей, что тоже ходит в туалет, но из иных соображений.

— И к чему привело голосование?

— Ни к чему. Постановили вернуться к данному вопросу на следующем текущем заседании. Подозреваю, что Хинч каким-то образом узнал, что его могут исключить из проекта. Единственного за многие годы, на котором он сумел бы заработать хорошие деньги. Наверное, по этой причине он и пришел на заседание сегодня вечером, хотя его и не приглашали: хотел вычислить, сколько у него голосов и кто выступает против. Я даже не знаю, зачем вам это рассказываю, вероятно, потому, что впервые со дня основания Братства на поверхность всплыло то, о чем никто не подозревал. Но все равно я не верю, чтобы кто-нибудь из наших так зверски расправился с Кристин. Я даже не вижу никакой связи… Однако не решаюсь уйти и оставить ее одну, с матерью.

Я сказал ему, что время от времени встречаю по дороге к Лейтону инспектора Питерсена и думаю, что тот не затаил на нас никакой обиды.

— Но что бы я ему сказал? — усмехнулся Селдом. — Мне самому это представляется чрезмерным, какой-то ложной тревогой. И кроме того, вы знаете, почему я боюсь обращаться в полицию.

Я вспомнил, как однажды он признался мне, почему выбрал математику, мир, в котором можно начисто стереть с доски все гипотезы без каких-либо последствий, кроме испачканных мелом пальцев. К этой науке Селдом повернулся решительно, с самой ранней юности, отделяя себя, насколько это возможно, от реального мира, где всякое действие и даже предположение начинает жить собственной жизнью и плести целую сеть самых непредвиденных и трагических последствий. Странное суеверие, каким он сам это почитал, зародилось еще в отроческие годы из-за ряда несчастливых совпадений и безжалостно подтверждалось раз за разом, становясь закономерностью для одного отдельно взятого лица, стоило ему выйти за мирные пределы черного прямоугольника, чтобы на трехмерной доске реальной жизни сделать ход, который нельзя отыграть назад. И это снова случилось, самым жестоким образом, год назад, во время событий, свидетелем которых я был.

— Вы имеете в виду… — начал я.

— Да, — перебил он, словно прочитав мои мысли. — Боюсь, если мы обратимся в полицию, произойдет преступление.