Первое слово Съела корова

Гила Лоран

Гила Лоран – поэт, прозаик. Автор книг стихов «Ж» (М.: АРГО) РИСК, 2000; в рамках коллективного проекта с участием Н.Винника, М. Анкудинова, М.Горелика) и «Voila: Антология жанра» (М.: АРГО) РИСК; Тверь: Kolonna, 2004). Публикации в журналах и альманахах: «Вавилон», «Воздух», «Двоеточие», «РЕЦ», «Риск», «Солнечное сплетение», «Text only». Живет в Москве.

I. Des dames du temps jadis

Скажи, в каких краях они, чья красота — как наважденье?..

Таис, Алкида — утешенье

Мужей, блиставших в оны дни?..

Где Элоиза, объясни,

Та, за кого приял мученья

Пьер Абеляр из Сен-Дени?..

Где Жанна, дева из Лоррэни,

Чей славный путь был завершен

Костром в Руане? Где их тени?..

Но где снега былых времен?

Вийон

А в переулке забор дощатый,

Дом в три окна и серый газон…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

Машенька, ты здесь жила и пела,

Мне, жениху, ковер ткала,

Где же теперь твой голос и тело,

Может ли быть

Гумилев

«За тремя морями за тремя веками…»

За тремя морями за тремя веками

я искал струящуюся шелками

деву, не тронутую дураками,

чей сильнее, чем смерть, фавор.

Мне родные стали что грязь, что блохи,

врачи говорили, дела мои плохи,

я дни напролет чертил ее профиль,

я крался в ночи, как вор.

За тремя канавами за тремя плевками

я нашел себе куклу с отточенными руками,

с полетом бедра над чудовищными каблуками,

с надменной стрелкой ресниц пластмассовых ввысь.

Я двери держал, острил, посылал букеты,

стирался в пыль, слизывал след с паркета,

добившись — ногами пинал, выгонял на бульвар раздетой.

Но волей хандрящего дьявола мы ужились.

Купили кольца и объединили имя,

строили планы солнечными выходными,

затоварились ходиками стенными

и чайником со свистком.

Крестом держал пальцы — боялся ее потерять я;

но однажды утром, дотошно собрав все платья,

она спокойно ушла в чужие объятья,

оставив меня в пустой ванной со свешенным языком.

Дама, сердце

Minnesang

помню

много лет назад

на даче, на бугре,

говорили мне мои киевские тетушки

одна жгучая, уже крашеная, правда, брюнетка

с острым носом гражданки шапокляк

пафосная, вдова поэта

другая — голубоглазая блондинка

в свое время угнали в германию, но благополучно не опознали

а я тогда — в такой модненькой газетной рубашечке,

доставшейся от братца.

Говорили: знаешь, где у тебя сердце —

с какой стороны?

ну конечно, не знаешь —

здоровый ребенок.

Теперь знаю. Только оно все время где-то

совсем не там.

Вырядилась, точно народная артистка

или директор овощной базы,

и пошла разоряться

как только сама от себя не устанет

крашенная в медно-рыжий

в черном, с драгим камением,

сливки с прекрасной эпохи

шарфик шелковый — прямо из парижа

проплыла, с надменным недоумением,

сквозь вялый гул предбальной суматохи,

наклонилась — и щекой по щеке

и мятный шепот в ухо

и требовательный, душу тянущий,

на темной лестнице. и в такси налегке

и душистые простыни. и ведь не спьяну же

но наутро — ни сном ни духом.

ха! она ж холодна, как лед

на нее только издали любоваться и можно

вот она — захудалая моя весна

ветеранов свозят в столицу

драконовым гребнем по пустырю жжет траву детвора

красят бордюры решетки бронзовые имена

чистят песочком каменные лица

тянет жареною картошкою по дворам.

Притулился меж нечеловеческими громадами

новой кирпичной рассады

белый ванильный салатовый

поселок пятидесятых

пряничные балкончики фонтана кафельная колыбель

мальчик на трехколесном. дребезжит.

поджарый кобель

наискосок задумчиво пробежит

через трамвайный круг

тетенька сидит на трубе

полирует ногти. И вдруг

цок-цок по улочке

лисичка с сумочкой

и сердце мое, сердце-шмерце,

кивает само себе, что малая дурочка,

и стекает каналами тайных подкожных венеций

и капает чем-то горячим на тротуар,

контурируя пурпуром бензинный муар.

да, женщина ухоженная

хорошо умеет себя раскрашивать

такой, должно быть, мужчины

оборачиваются вслед

осунувшись сердцем на четыре карата

едва не сгинув к тетке в саратов

истончив все известные волоконца донельзя

нацедив чашицу голубых кровей

только и умея теперь, что ходить по лесу

собирать с асфальта мерзнущих червей

стылой весною осенью сирою

на черно-желтых счетах в сельпо

сижу калькулирую:

мне будет ли по

ночному трезвону

спазму ее, выгибу-вдоху-стону

за каждые две слезинки

за морщинки у рта

за взлелеянную в чудесной корзинке

да пущенную за ненадобностью на ворсинки —

Ни черта.

ой, бросьте вы, на что вам такой цирк

один самодур, другая истеричка

вполне стоят друг друга

злая зазноба моя —

нет, не такая, дороже на три рубля

точеные колени — сглатываю — в складках скользящей ткани

высокая грудь за черными кружевами

лучезарные заклепки на немыслимых каблуках —

опять ушла — вся в духах и звонках —

мимо меня, неумелого кюхли,

покупать себе двадцать пятые туфли

видите ли

этакая стерва

ноет-ноет

ноет-ноет

а ведь всех переживет

сердце мое — нервическая балерина,

рискующая споткнуться о зернышко ячменя.

и пусть, как всегда, обдурены мы,

для счастия хватит долечки мандарина, —

ее недлинными, свеженаманикюренными —

очищенного — для меня.

ну да, есть у нее слабость —

фактурные мущинки

а так, в сущности, веселая же тетка

в замшевой ласке, томной улыбке

льняного выреза, охристой челке

Конец ознакомительного фрагмента.