Я хочу, чтобы меня казнили

Герхард Блок, 2020

Тюремный психолог – должность, которая нужна в заведении с пожизненным сроком заключения примерно так же, как днем в пустыне обогреватель. Однако по регламенту быть должна, поэтому искавшего работу Антона взяли на должность моментально. С тех дней прошли годы и в тюрьме "Белая ночь" появились не самые простые заключенные, способные разрушить привычный порядок вещей как в пенитенциарной системе, так и в жизнях всех причастных. Содержит нецензурную брань.

Часть 1. Белая Ночь

Глава 1. Я — тюремный психолог

— Я хочу, чтобы меня казнили.

Это были первые слова, которые я услышал от Анатолия. Не сказать, что они удивили — в практике доводилось слышать разные требования, пожелания, просьбы, мольбы. Просто запомнил. Как выяснилось, не зря.

Меня зовут Антон и я тюремный психолог. Должность не самая популярная и востребованная, но на хлеб с колбасой хватает, да и после получения диплома психолога пути два: в экстрасенсы или в продажи. Обманывать людей, давая им по косвенным признакам желаемое, не хотелось, а если точнее и честнее, то не получилось. Закупив карты Таро, темные шторы и разнообразные четки, я обустроил свою ипотечную однокомнатную квартиру под логово чародея и дал объявление. Текст не ахти какой:"Потомственный белый ведьмак Вацлав отвадит порчу, расскажет будущее, вернет прошлое". Первыми тремя откликнувшимися были школьники, смеявшиеся над словом"ведьмак". Заменил на"маг", стали звонить одинокие женщины за сорок, которым хотелось простого — чтобы им подтвердили, будто муж ушел не просто так, а его приворожили. Карьеры мага хватило ровно на одну клиентку. Все просто — ушел муж, остался ребенок десяти лет, сетовала на соседку-ведьму, а не на трупный запах от небритых подмышек."Я читала, что если мыться чаще раза в неделю, аура истончается, а в волосах вся сила, их нельзя остригать". Карты показали воду, дорогу и брадобрея, клиентка показала кулак и ушла, даже не взяв приворотный гель для душа. Пришлось вновь искать варианты заработка, чтобы не работать в среднестатистическом офисе. Впрочем, пришлось пройти и через это.

Продажи не давали удовлетворения моральных потребностей и тоже зачастую оказывались сродни шарлатанству, поэтому там тоже ничего не получилось. В первой компании выяснилось, что нужно обзванивать базы клиентов, которые клиентами никогда не были и никогда не собирались ими становиться. Стандартные фразы уже опытных продажников не работали, подход с точки зрения специфики обучения отправился лесом, потому что на один звонок стало уходить по сорок минут, а план продаж и работ в себя такое не включал.

И вот, спустя пару лет скитаний по подработкам и"перспективным компаниям", решил попробовать невозможный для России путь — работать по специальности. Побившись с резюме в компании, понял, что им нужны не психологи, как в радужных американских сериалах, а тим-билдеры, коучи, траблшутеры, профайлеры, аккаунт-менеджеры и прочие далекие от психологии персонажи со звучными заимствованными названиями. Всем нужна иллюзия подтверждения правильности выбранного пути."Мы будем платить тебе за результат сплоченности коллектива". Ребят, вы набрали по знакомству или по объявлениям команду, которая просто не может работать в качестве слаженного и единого механизма."Почему?"Потому что ваш лучший продажник — экстраверт с заниженной социальной ответственностью и напрочь убитыми моральными принципами. А девочка, которая составляет документы, — интроверт, которого угнетает само присутствие лучшего продажника на одном с ней этаже. Но она специалист высшего класса, а ему замену искать можно хоть сейчас. А на такие решения у вас кишка тонка. Их стравливание и притирание займет месяца четыре и не факт, что даст нужные плоды."Вам просто не хватает квалификации". А вам мозгов для стратегического планирования. И это вы еще не раскусили за два года, что лучший продажник работает и с вашими подрядчиками, и с конкурентами, и с вашей женой.

На ежегодной встрече одноклассников каждый хвалится успехами, конечно же приукрашивая любое достижение. Саша Скворцов окончил технический университет и работает в крупной нефтяной компании, правда вышел из того же автобуса, что и я, потому что, естественно Porsche водитель повез на автомойку. Это потом, уже после бутылочки коньяка, по секрету расскажет, что работает менеджером в одном из офисов и дорогие тачки видит только на стоянке руководства. Ну а Карина Меркулова хвастается своим делом, рассказывает всем, кто готов слушать, что жизнь удалась, если можешь купить пылесос ее фирмы."Кстати, он еще и окна моет". До монстров продаж одной организации с сомнительной репутацией ей еще далеко, но некоторые стандартные слова выдают работу именно в этой сетевой компании. Есть и Леша Давыдов, с удовольствием рассказывающий в свободные уши о том, что поднялся на перепродаже китайской косметики. Вот только в ходу корейская, а на “Ролексе” Леши число 4 написано римскими цифрами, как IIII, хотя утверждает, что купил настоящие за два месяца работы.

На той встрече пятнадцать лет назад не врали о себе только два человека. Один из них работал в Федеральной Службе Исполнения Наказаний, второй был я. Орешкин Коля всегда был эталоном спокойствия — флегматик, исполнительный парень, ни капли склонности к риску и необдуманным поступкам. Как и зачем он попал на такую работу, мне интересно не было, однако заинтересовало, что их тюрьма ищет штатного психолога."Не тюрьма, а исправительная колония", — поправлял Коля, но описание контингента не внушало доверия к тому, что там возможно кого-то исправить. Это была недавно построенная восьмая тюрьма в России для пожизненно заключенных: серийные убийцы, насильники, педофилы.

Когда мы вышли покурить, начал расспрашивать Колю про все, что считал важным. Оклад, премии, график, требования, обязанности, обед, совмещения с подработками. Это казалось самым необходимым на тот момент и я не мог знать, что ошибаюсь. Было без разницы, с кем работать — хоть с самим Чарльзом Мэнсоном. В тот вечер мы обменялись номерами и договорились обязательно созвониться.

На следующий день, подлечив легкое похмелье, я позвонил Коле и услышал, что аппарат абонента выключен. Набрал еще раз — та же история. Махнув рукой на хитреца, что дал нерабочий номер телефона, я продолжил поиск работы и вариантов заработка. На моменте отчаяния, когда вакансии закончились и пошел поиск подработки кассиром в супермаркете, телефон зазвонил.

— Антох, привет, это Коля, — связь была ужасная и слегка приглушенная. Каждые пять секунд звучал едва слышный писк: — Орешкин.

— Привет, Коль, а я тебе звонил.

— Бесполезно, мы телефоны сдаем. Обед, попросил тебя набрать. Завтра подъехать сможешь?

Изрядно удивившись внезапному приглашению, естественно я согласился, записал адрес и не сдержался — открыл бутылку виски, налил"на два пальца"и довольно выпил. Черная жизненная полоса начала осветляться.

***

К концу первого года работы пошла профессиональная деформация. Когда ежедневно слышишь едва вменяемые рассказы о расчленениях, изнасилованиях, обидах детства и прочих мерзостях, перестаешь удивляться и сопереживать пациентам. Пациентами их называл только я один во всей тюрьме — для остальных это были"звери", хотя это достаточно унизительно. Унизительно в первую очередь для животных, потому что они не убивают для развлечения или от несправедливости жизни.

С руководством исправительной колонии отношения были предельно четко расставлены и сформированы еще на собеседовании. Геннадий Илларионович, начальник тюрьмы, исподлобья устало смотрел на меня и явно видел студентика с завышенными ожиданиями. За исключением"студентика"он был прав. Я накрутил для себя, что буду помогать оступившимся людям исправляться, давать шанс вернуться в социум.

— Антон Денисович, вы понимаете, где находитесь?

— В исправительной колонии.

— Значит, нет. Долго петь не буду, перейдем к делу. Это тюрьма для всего сброда, который исправлять невозможно. Поэтому слово"исправительной"тут лишнее. Это тюрьма для особо опасных заключенных, срок пожизненный у всех. Ясно, что это?

— Да, я читал, что это двадцать пять лет заключения так называется.

— Антон Денисович, — судя по тону и тембру голоса, Геннадий Илларионович раздражался все больше: — Наша тюрьма открыта совсем недавно, это не"Белый Лебедь"и не"Черный Дельфин". Не знаю, где вы вычитали эту муру про двадцать пять лет, но здесь особые условия. Здесь заключение идет до биологической смерти осужденного плюс четырнадцать дней. Здесь их начало наказания и конец. Нет условно-досрочного освобождения, нет смягчения условий пребывания за хорошее проведение, нет пересмотра дел. С этим ясно?

Сказать, что я опешил, было бы мягким описанием. Я хотел спросить в ответ про Конституцию, про федеральные законы, про мораль, но ответил то, что хотел услышать работодатель при приеме на работу ненужного сотрудника:

— Да, Геннадий Илларионович.

— Сомневаюсь, но ладно. Мне здесь психолог нужен, как третья нога вместо члена, потому что этот скот свое заслужил. Но распоряжение верхов не обсуждается, а очередь из мозгоправов я с утра не увидел. Давай прямо. Работа нужна?

— Нужна.

— На сколько?

К такому вопросу я не был готов. Настолько опостылели временные подработки, что хотелось уже осесть на одном месте, как отец в свое время на заводе.

— До пенсии.

— Шутник, — впервые улыбнулся начальник: — Нормально. Тут без юмора свихнешься, а пенсия у нас быстрее, чем у гражданских — тебя тоже касается. Когда приступить готов?

— Завтра, — неуверенность в голосе не ускользнула от Геннадия Илларионовича и он ухмыльнулся:

— В понедельник с документами приходи к десяти утра.

Только спустя месяц я понял, что могу приезжать тогда, когда захочу, но в тот понедельник прибыл за час до назначенного времени. Тюрьма"Белая Ночь"находилась в отдалении от свежепостроенных районов севера Санкт-Петербурга, поэтому от метро пришлось ехать на автобусе. Если бы в то время спросили мое мнение, однозначно ответил, что расположение неудачное. Как по мне, так самое прекрасное для подобных целей место было выбрано для исправительной колонии"Полярная Сова". Шутка ли — находится за полярным кругом и у заключенных даже мысли нет о побеге из-за убийственного климата. А что здесь? Автобусная остановка даже в полукилометре от ворот тюрьмы.

На входе я начал понимать, что судить было рано. На первом контрольно-пропускном пункте меня полностью раздели и провели через рамку металлодетектора, а все вещи положили в серый ящик и пустили по ленте на следующий пункт. По крайней мере я так подумал, не сразу поняв, зачем дали в руки запечатанный непрозрачный пакет. Пройдя в следующее помещение, вздрогнул от неожиданности, потому что за спиной закрылась дверь. Под высоким, около четырех метров потолком, висели динамики, из которых достаточно чисто прозвучал спокойный властный голос:

— Вскрывайте пакет, одевайтесь.

— Прошу прощения, а где мои вещи?

— Вскрывайте пакет, одевайтесь.

Что-то подсказало, что других слов в этой комнате я больше не услышу, поэтому вскрыл по перфорации пакет, достал из него белые штаны, белую толстовку и белые ботинки без шнурков. Когда все оказалось надето, дверь без ручки издала писк и отошла от стены. Впереди был длинный белый коридор и зачем-то пожав плечами, я пошел вперед. Это было самое странное собеседование, о котором доводилось слышать, однако странность как раз и подстегивала идти дальше. Ну ладно, не столько интерес или интрига, сколько то, что назад дороги пока что не было.

В конце коридора был поворот, за которым сидел охранник, отделенный от посетителей бронестеклом:

— Молодой человек, к кому?

— Я на собеседование к начальнику исправительной колонии.

— К Геннадию Илларионовичу? Проходите, вам в здание прямо, — охранник нажал кнопку и за моей спиной закрылась дверь, которую я даже не заметил вначале, а через пару секунд открылась другая, что вела во внутренний двор.

— Я извиняюсь, но где мои вещи? Я…мои документы…

— Вы все получите при выходе. Проходите.

Вздохнув, я вышел на улицу и легкой трусцой побежал к ближайшему зданию — не хотелось заболеть на февральском холоде. На сторожевых вышках дежурили снайперы и минимум двое держали всю дорогу меня на прицеле. Не знаю, кому как, а мне было неприятно осознавать, что две винтовки нацелены именно на меня. Добежав до здания, я попытался сразу открыть дверь, однако она оказалась закрытой."Может, не та дверь?" — но других не было. Обернулся, увидел, что дверь контрольно-пропускного пункта тоже уже закрыта.

— Первый раз здесь? — голос заставил подпрыгнуть. Видимых динамиков и микрофона не обнаружил, но все равно ответил:

— Да. Э. На собеседование.

— Заходи.

Дверь открылась и я перестал задаваться вопросами безопасности окончательно — в грудь смотрели два укороченных автомата.

— Цель визита?

— Я на собеседование, я…я…говорил несколько раз…э…вам, наверное…

— На всех пунктах досмотра отсутствует внутренняя связь, — из-за спины правого автоматчика вышел Геннадий Илларионович: — Доброе утро, Антон Денисович. Вы рано.

Автоматчики опустили оружие и отошли в сторону, а начальник тюрьмы взял меня под руку и повел на экскурсию. За час он провел по трем блокам, объяснив смысл разделения. Каждый уходил вниз, под землю, исключая попытки пробега, то есть на первом и единственном этаже на поверхности находилась администрация, а сама тюрьма уходила вниз на сорок метров. В первом блоке содержание заключенных было со стандартным особо строгим режимом — все камеры были одиночными, на час в сутки разрешалось выйти на прогулку во внутренний двор, жесткое расписание еды и сна. Во втором содержание ужесточалось — сокращенное время сна, отсутствие прогулок, вся еда с нейролептиками, принудительная проверка деятельности. В третьем блоке находился карцер. По крайней мере Геннадий Илларионович так назвал камеры, где было сложно не то что лечь, но и сесть. Он не стал распространяться об условиях пребывания в третьем блоке, однако уточнил, что мне в нем делать будет нечего.

За каждым заключенным наблюдали по четыре камеры под пятиметровыми потолками, запись шла в отдел слежения, где работали посменно двенадцать операторов. Суицид исключался и наблюдением, и отсутствием вещей, которые годились для самоубийства, и постоянными проверками, досмотрами. Пол в камерах был оборудован системой подачи тока для подавления. Но самое интересное было со стенами — все они были односторонне прозрачными с регулировкой зеркальности — при общении с заключенным одна из пуленепробиваемых стен-стекол становилась для находящегося внутри прозрачной, а остальные оставались равномерно подсвеченно белыми.

Так я получил должность тюремного психолога и принялся за работу. На тот момент в тюрьме находилось сорок четыре заключенных и первая неделя полностью ушла на изучение дел новых пациентов. Сейчас"Белая Ночь"практически заполнена и содержит двести семьдесят три заключенных преступника на пожизненное заключение. Двести семьдесят три заключенных, каждый из которых совершил такое, о чем не говорят по телевизору, чтобы не травмировать зрителей. Взять к примеру Вячеслава Грачева из города Иваново. Будучи старшим сыном в многодетной семье, как только исполнилось восемнадцать лет, решил устроить себе подарок. Свой праздник он встречал, бросая топор в уползавших по квартире от него братьев и сестер, каждому из которых он разрезал ахиллесовы сухожилия на ногах. Попасть получалось не всегда, но он никуда и не торопился — все соседи тушили заранее подожженные машины во дворе. Когда три брата и четыре сестры погибли, Вячеслав поставил разогреваться воду в чайнике и позвонил в службу газа — показалось, что от плиты пахнет.

Поначалу я не понимал только одной вещи. Тот же Грачев должен был, по идее, находиться на принудительном лечении в психиатрической больнице, однако его отправили в исправительную колонию. Ответ нашелся буквально на последней странице личного дела убийцы — вначале его как раз и отправили в лечебницу, однако там он умудрился укусить санитара за шею, а потом забил того ногами. Решением нового суда перевели в"Белую Ночь", где Вячеслав и пропал для общественности навсегда. Конечно, его история имела широкий резонанс в газетах и на телевидении, однако без подпитки информацией быстро сошла на нет. Только криминалисты-преподаватели время от времени отправляли запросы Геннадию Илларионовичу, чтобы получить сводку по состоянию Грачева для своих лекций студентам. Для всех остальных Грачев Вячеслав Михайлович бесследно пропал за стенами"Белой Ночи".

У каждого из двухсот семидесяти трех заключенных была своя история, но, кроме пожизненного заключения, была одна общая черта — ни один из них не раскаивался в содеянном и не собирался реабилитироваться. Поэтому я довольно быстро понял Геннадия Илларионовича и перестал пытаться докопаться до истинных намерений и мотивов пациентов. Спустя пару лет я даже переставал иногда слушать, что говорит тот или иной заключенный. Обновление"клиентуры"было не частым явлением, поэтому приходилось возвращаться к старым пациентам чаще, чем хотелось. Однако"случайно"забытые сеансы начальство не замечало.

Интересные и харизматичные персонажи с замашками на медийность быстро теряли свой гонор и молодецкую прыть, когда понимали, что их истории больше не взбудоражат общественность, их не покажут по федеральным каналам, о них не напишут в газетах. И начиналась чистая классика. Заключенный отказывался принимать текущее положение дел и верил, что его имя останется в истории. Все же, подавляющее большинство жителей"Белой Ночи"прекрасно понимали, что делали и на что шли, но не брали в расчет, что пять минут славы могут оказаться реально, а не фигурально пятью минутами. И на сцену выходила агрессия. Десятки попыток бить стекла, угрозы расправы, крики и яростные выпады — гнев брал верх над здравым рассудком, если можно так назвать сознание маньяков.

Казалось, что может предложить заключенный охране или психологу, находясь в одиночной камере? Да что угодно — фантазия пускалась в пляс. Педофил из Саратова, Алексей Михайлюк, предлагал за встречу с журналистами упомянуть меня, как первоклассного специалиста. Московский хирург-убийца Юрий Бойков уговаривал надзирателя дать съездить в город, а взамен переписал бы двухкомнатную квартиру на него. Торговались все, да смысла в этом было мало сомнительная слава не прельщала, а все имущество арестантов изымалось в пользу государства. Да и каждый помнил о пособничестве, что лучше всего ограждало даже от мыслей о том, чтобы слушать предложения заключенных, а не пропускать их слова мимо ушей. Каждая сторона это понимала и неизбежно приходила хандра. Депрессивное подавленное состояние могло длиться неделями, а то и месяцами, после чего наступало самое страшное. Принятие неизбежности настоящего и будущего. Человек ломался и получал либо смирение с положением дел, либо озлобленность на всё и всех.

Я посещал этих сломленных людей, выводил их на эмоции, составлял прогнозы потенциальных проблем и еженедельно сдавал отчет Геннадию Илларионовичу. Думаю, что отчеты не читались в принципе, но меня это не сильно заботило — какой смысл волноваться за результат работы, если он не влиял на возвращение всех этих людей в социум?

Глава 2. Фадеев

Оливер и Анатолий попали в тюрьму с разницей в один год. Оливер Калинин был осужден по нескольким статьям, которые в совокупности не давали пожизненного заключения, однако суд решил избавить граждан от душевнобольного. Он имел классическое диссоциативное расстройство личности и иногда вместо молодого парня приходилось общаться с девушкой по имени Алиса. Раздвоение проходило не спонтанно, а когда девушке нужно было что-то сказать, что бывало достаточно часто. Оливера взяли за двойное убийство и в зале суда"включилась"Алиса. Что случилось дальше, газеты не писали, потому что дело стало проходить за закрытыми дверями. С точки зрения интереса Оливер идеальный экземпляр — не буйный, охотно контактирует, изъясняется доступным языком, все понимает. Вот с Алисой уже начинаются проблемы, поскольку она замкнута в мужском теле, которое заставляет ее комплексовать и зачастую срываться на эмоции. Вопреки древним заблуждением раздвоение личности не лечится, поэтому приходится общаться с обеими ипостасями Оливера.

С Анатолием все сложности начались с первых же секунд нашего знакомства.

— Я хочу, чтобы меня казнили, — заявил Анатолий, как только я оказался в его поле зрения. Не удивившись, я задал самый логичный на тот момент вопрос:

— Как именно? — Анатолий едва заметно улыбнулся, но не растерялся:

— Какие у меня есть варианты?

— Боюсь, что никаких, — пришлось ответить, чуть разведя руками.

— В данном контексте слово"боюсь"неуместно, так ведь? — ехидно ухмыльнулся заключенный.

— Наверное, — согласился я, впервые задумавшись о подобном: — Меня зовут Антон Денисович и я тюремный психолог.

— А какой смысл?

— Простите? — вопрос выбил из колеи, хотя ждал его уже не первый год.

— Прощаю, — мягко улыбнулся Анатолий: — Зачем нужен психолог пожизненно заключенным?

— Профилактика общего морального фона среди…

— Двести семьдесят два, — закрыв глаза, четко произнес Анатолий и улыбнулся еще шире.

— Что? — как он умудрился перехватить инициативу в очередной раз, вначале не понял. Однако ответ расставил все по местам.

— Антон Денисович, вы это произнесли до меня минимум двести семьдесят два раза. Хорошо заученный сухой текст. Видимо, давно уже потеряли интерес к работе, раз творческий подход утерян.

Анатолий открыл глаза, осмотрел меня с ног до головы, пожал плечами и развел руки в стороны. Он не производил впечатление угрозы, но я изучал его дело перед сеансом. На его счету было пятьдесят два подтвержденных и тридцать шесть недоказанных убийств за двадцатилетний период — суммарно по одному раз в три месяца в среднем. Бывший полицейский, бывший военный, бывший муж, бывший отец, бывшая заочная звезда газет. В руки правосудия Анатолий Викторович сдался сам, не делая из этого шоу, не пытаясь что-то приукрасить или наоборот скрыть. Несмотря на это, журналисты быстро прознали про серийного убийцу и запустили полномасштабную кампанию по увековечиванию его имени. Интервью Анатолий не давал ни одному изданию, однако выдуманные диалоги появлялись то тут, то там.

— Анатолий Викторович, вы меня раскусили. Я произношу официальную версию каждый раз, когда мне задают стандартный вопрос. Вы не нашли ничего интересного для диалога, а я не стал стараться.

— Видимо, мы квиты, — улыбнулся Анатолий и вновь пожал плечами: — Мы вам надоели?

— Вы уверены, что хотите говорить обо мне? — к сожалению, сдержаться не получилось, и фраза прозвучала слишком резко, на что и отреагировал заключенный.

— Психологи всегда отвечают вопросами?

— Нет, но почему не попробовать? — мне изначально не нравилась эта игра, но заключенный шел на контакт, а это было редкостью для первой встречи.

— Ваши вопросы будут стандартными? — улыбка не уходила с лица Анатолия. Невольно и я слегка растянул уголки губ.

— Нет, я готовился непосредственно к беседе с вами, Анатолий Викторович. Начнем сейчас или же пройдемся по стандартному опроснику?

— Надеюсь, речь не про опросник Кеттела.

Услышать от заключенного про стандартный психологический опросник по шестнадцати показателям было достаточно неожиданно, но с толку не сбивало. Биография Анатолия подсказывала, что главным его наказанием сейчас являлось отлучение от книг и интернета.

— Не так мелко я вас оценил, Анатолий Викторович.

— Лесть или издевка? — вот и получилось заинтересовать мужчину. В тот момент и я понял, что это будет некое подобие игры, где роли обозначены не так четко, как хочется изначально.

— Констатация факта. Вы не убили свою семью, как сделали двести два заключенных"Белой Ночи". Вы не одержимы голосами, как двадцать семь заключенных нашей тюрьмы. Вы не ищете встреч с журналистами, как сто тридцать восемь жителей камер. Вы — хладнокровный убийца, не потерявший рассудок и собственное я. Так какой смысл применять стандартные методики? Узнать, насколько вы экспрессивны и откровенны сами с собой? Вы никогда отсюда не выйдите, никогда не вернетесь к дочери, никогда не обнимите жену, никогда не пожмете мне руку. Все, что я узнаю, останется в стенах этой тюрьмы.

Анатолий чуть наклонил голову вбок и осмотрел меня с ног до головы второй раз, но уже с интересом, будто первый раз увидел. На его лице расплывалась довольная улыбка. Скопировав его положение головы, я записал в свой ежедневник слово"улыбка"и спросил:

— Вы улыбались своим жертвам?

— Не всем, Антон Денисович, — Анатолий выпрямился: — Мне перестать улыбаться?

— Зачем?

— Улыбка может выражать радость или иронию, приветствие или насмешку, — Анатолий уже ухмылялся, при каждом вдохе между словами переступая с ноги на ногу: — Простейший мозговой процесс, нервный импульс, который напрягает зону ответственности эмоций в мозгу. Тонус мышц слабеет на время и появляется это довольное искривление лица. Мимика в этом плане практически идентичная у всех народов нашей планеты. И вы сразу увидели, что за моей улыбкой нет искренности — лишь вежливость.

— Улыбайтесь.

— Это разрешение? — он откровенно издевался. Он хотел перетянуть одеяло на себя, хотел быть на моем месте.

— Это ответ на ваш вопрос, Анатолий Викторович. Кому из жертв вы улыбались?

Анатолий присел на край койки и прислонился плечом к стеклу, продолжая держать голову наклоненной. Он не смотрел мне в глаза, хотя неподготовленному человеку могло показаться именно так. Старый прием, известный любому дипломату — если уставиться человеку в переносицу, создается иллюзия, что собеседник смотрит одновременно в оба твоих глаза.

— Мало кому. У меня не было случайных убийств.

— Вы так много сказали про улыбку, а про жертвы говорить уже скучно?

— Антон Денисович, вы же умный мужчина, да и подготовились к разговору. Думаю, уже классифицировали разделение жертв. Как мне кажется, в первую очередь вы начали с половой принадлежности. Я прав?

— Это логично, — подтвердил я, однако заключенному нужен был прямой ответ, необходимо было, чтобы я уступил.

— Я прав? — настаивал на ответе Анатолий, но лишних движений не совершал, все так же сидел на краю. Могло даже показаться, что он засыпает с открытыми глазами.

— Да. Затем возраст. Следом территориальная принадлежность. Дальше степень родства между собой и вами. И общего нашлось подозрительно мало. Но вопрос-то не об этом.

— Перед убийством они не видели улыбку. Это было бы кощунством и издевательством, а я делал все быстро, чтобы они ощущали как можно меньше боли. Что-то еще?

В голосе Анатолия появились нотки скуки и недовольства. Ему чертовски хотелось говорить о чем-нибудь, что интересовало его самого, но тут начался расспрос в очередной раз про причину заключения. Терять такого собеседника не хотелось, поэтому я примирительно кивнул головой:

— Почему вы начали разговор с казни? — в глазах Анатолия вновь появился интерес и он спрыгнул с койки.

— Просто представьте, Антон Денисович, как проще стало бы родственникам смертельно больных. Ведь не обязательно смотреть на финальные мучения любимого человека. Конечно, кому-то доставляет это удовольствие, но мы же знаем, что это отклонение.

— Как и убийство девяноста человек?

— Восьмидесяти восьми, Антон Денисович. Конечно, это тоже своего рода сбой психики, но давайте не будем смешивать садизм в латентном проявлении с целенаправленностью. У моей знакомой была полиорганная недостаточность. Пустив на самотек, бедняга довела свою печень до цирроза и уже на этом этапе стала обузой для семьи. Еще живые примеры скажут вам то же самое: смерть — выход.

— Вы помогли знакомой?

— К сожалению у меня нет медицинского образования, я не имел права и власти даже облегчить ее боль медикаментозно, — развел руками Фадеев.

— Анатолий, вы поняли, что я имел в виду.

— Возможно, — кивнул заключенный: — Но и вы поняли ответ.

В день знакомства с Фадеевым я планировал также зайти и к Оливеру или Алисе, но предпочел разобрать диктофонную запись беседы нового заключенного. Анатолий Викторович обещал быть неординарным пациентом, поэтому нужно было ловить момент, пока не начиналась психоломка.

Психоломка в тюрьме — стандартное и закономерное явление. У человека отбирают все, к чему он привык, поместили под наблюдение в помещение, где царят строгие порядки. “Белая Ночь” в этом плане была жестока по отношению к личности — только одиночные камеры, минимум контактов с людьми и максимум скованности. Насколько это было законно, вопросы отпадали моментально после ознакомления с причинами заключения. Фадеев убивал несистемно, как будто выбирал жертв случайно. Однако так могло показаться лишь на первый взгляд, когда на карте отмечалась география преступлений. Показалось бы и на второй взгляд, более пристальный, однако впоследствии подсказку к загадке систематичности Анатолия дал другой заключенный — Юрий.

Фамилию Юрия установить так и не удалось, равно как и выяснить, настоящее ли это имя. Среди изъятых двенадцати комплектов документов совпадений по данным не было, как и не было установлено, где и когда заканчивалась история его жизни, а начиналась игра личностей. Одно было известно точно — диссоциативного расстройства у Юрия не было, все действия были осознанными и подверженными логике. Геннадий Илларионович назвал его впоследствии “профессиональным коллекционером глухарей” и “золотым слитком следователей” — Юрий признавался в самых сложных и запутанных преступлениях, которые неизменно заканчивались тупиком для расследования. Просто, как и Фадеев, он однажды пришел в отделение полиции и предложил его задержать. Правда, сделал это с долей самолюбования и нарциссизма.

Шесть лет назад в отделение полиции, что отличалось идеальной репутацией в городе, зашел мужчина. Он выложил на стойку дежурного кнопочный телефон, кошелек с небольшой суммой наличных, почти закончившуюся упаковку жвачки, практически полную пачку сигарет, после чего отошел на два шага назад и встал на колени.

— Добрый день, меня зовут Максим Громов, я нахожусь в федеральном розыске за двойное убийство. Прошу задержать и передать правосудию.

Сказать, что дежурный был удивлен — не сказать ничего. Без резких движений он закрыл дверь, на что мужчина отреагировал улыбкой.

— Я не собираюсь бежать. Только, если можно, не сильно заламывайте руку правую — у меня год назад была сломана ключица. До сих пор ноет.

Впоследствии “Максим Громов” рассказал следствию, где найти документы, что зовут его на самом деле Юрий, а фамилии нет и не было. На себя он взял более трех десятков нераскрытых дел, подробности о которых смог рассказать такие, что сомнений ни у кого не возникало — он не свидетель, а прямой участник. От адвоката Юрий отказался, а на суде сам требовал высшую меру наказания. Не удивительно, что суд удовлетворил такие настойчивые просьбы, удивительное началось дальше. По степени наказания за содеянное было принято решение направить Юрия в “Полярную Сову”, однако начальник этой исправительной колонии особого режима открыто заявил, что не готов к содержанию заключенного. С чем было связано подобное заявление, комментариев в итоге не поступило. Удивительно было и то, что на 450 заключенных не поступало жалоб на содержание, однако с Юрием возникла заминка. С переводом в “Белую Ночь” проблем не возникло, чему заключенный обрадовался, не скрывая удовлетворение. Чему он радовался, выяснить сразу не получилось ни у суда, ни у конвоиров, ни у Геннадия Илларионовича, который пошел встречать “профессионального коллекционера глухарей” лично.

Глава 3. Калинин и Серебрякова

Диссоциативное расстройство личности может проходить незаметно для окружающих, потому что странности поведения могут списываться на стресс, нервы или шалости. Самые известные случаи раздвоения личности описаны интересно для тех, кто не углублялся в изучение психологии дальше статей в журналах для женщин. Билли Миллиган — легенда психиатрии. Он вмещал в себе двадцать четыре личности и использовал в общении те, которые были выгодны в тех или иных случаях. Его долго пытались поймать на лжи, но до самой смерти в 2014 году не получилось, поэтому он остался рекордсменом и по сей день. Ко встрече с Калининым я готовился почти всю ночь, повторяя изученное в институте и прочитанное годами позже. Наверное, поэтому не сдержался и после приветствия зевнул:

— Добрый день, Оливер.

— Добрый день, — парень был на иррациональном позитиве: — Устали?

— Простите, — машинально ответил и подавил новый приступ: — Не выспался, но это к делу не относится. Меня зовут Антон Денисович и я тюремный психолог.

— Звучит, как начало титров из сериала, — Оливер улыбался и, казалось, не замечал, что находится в камере. Слишком много улыбчивых заключенных в последнее время стало попадаться.

— Оливер, вам в чувстве юморе не откажешь, — в иной ситуации я бы и посмеялся, но не сейчас точно: — Однако я хотел поговорить о том, почему вы здесь.

— Давайте, — беззаботно и даже как-то юношески бодро ответил мужчина.

— Вы убили престарелую пару, сами сдались и настояли на закрытом слушании дела. Почему вы сдались?

— Дело в том, что я не убивал эту пару, — развел руками Калинин.

— Вот как? — конечно, я уже догадался, к чему клонит Оливер.

— Да, их убила я, — мужчина сощурился и чуть выпрямил спину.

— Алиса, я так понимаю? — пытаясь не выдать волнение, нарочито безразлично отозвался я. Так быстро вывести вторую личность на диалог даже и не рассчитывал.

— Да, правильно, — личность Алисы была напряжена: — Добрый день.

— Здравствуйте, — конечно, я понимал, что расстройство личности влияет на настроение носителя личностей, однако столкнуться с этим вживую всегда интересно, поэтому решил подыграть и говорить с девушкой: — Так это вы убили престаре…

— Хватит их так называть, — резко перебила личность Серебряковой: — Не самые старые они были. Василий Куницын и Анна Серебрякова. Мои отчим и мать.

— В отчёте они фигурируют в качестве незнакомых Оливеру людей, — сверился со своими записями. Слишком уж убедительно говорил заключенный, что даже на секунду поверил в сказанное.

— Все правильно, — подтвердила Алиса: — Он их и знать не мог. Когда я была жива, я с Олли знакома не была.

— Значит, вы мертвы? — уточнил я, принимая правила игры. Смотреть на парня, который говорит от лица девушки было сложно, но ударить в грязь лицом не хотелось отчаянно.

— А вы новости не читаете? — скривил губы Оливер.

В материалах дела не было ни слова о возможных пересечениях личности Алисы с живыми или мертвыми людьми. Мой первый промах — нужно было перепроверить работу судебного психиатра, который не стал особо заморачиваться.

— Боюсь, что не знаю, о чем вы, — пришлось сознаться, однако это не помогло.

— Не боитесь вы.

В голове сделал пометку, что от слова-паразита нужно срочно избавляться, раз не первый раз попадаюсь уже.

— И здесь ваша правда, — примирительно склонил голову.

— Антон Денисович, можно просто по имени?

— Не стоит оно того, — я на самом деле не люблю переходить на личности с заключенными. Они всегда пытаются потом этим манипулировать, изображать близость, просить поблажки.

— Антон, правд много, а истина одна, — проигнорировав мой комментарий, продолжила говорить Алиса голосом Оливера: — Я была дочерью Анны Михайловны Серебряковой и Геннадия Васильевича Серебрякова, основателей Международного Объединённого Банка. Новость о том, как я разбилась в аварии не могла пройти мимо вас. Кстати, можно на ты?

— Думаю, что ответ мой ни на что не повлияет, — осталось только развести руками.

— Здесь вы заблуждаетесь, Антон, — Оливер чуть приблизился к стеклу: — Отчество — переоцененное и используемое только в нескольких языках обозначение родового имени.

— Алиса, я прекрасно знаю, что это. Ещё это способ более точно идентифицировать собеседника.

— И вы считаете, что к нам много Антонов приходит каждый день? — не скрывая сарказм, уточнила Алиса: — Отчество выражает почтение и здесь я предложила вариант обращения на ты, чтобы приравнять нас в беседе.

— Давайте, все же, на вы, — манера общения Алисы напрягала и это прозвучало в моих словах, за что и зацепилась личность девушки.

— Конечно. О какой равности может идти речь, когда мы за стеклом, а вы нас изучаете, — Оливер нахмурился и скрестил руки на груди. Обычно это закрытый жест, но что можно считать обычным у человека с раздвоением личности?

— Так как вы разбились, Алиса? — после небольшой паузы я решил вернуться к своему промаху. У Алисы были другие планы:

— Она больше не хочет с вами говорить, Антон Денисович, — я не заметил, что Оливер опять слегка сгорбился: — Извините.

Переход от личности девушки к парню и наоборот не менял тембр голоса и это раздражало сильнее, чем своенравность Алисы. В своих записях отметил, что нужно научиться постоянно следить за мелочами в движениях Оливера.

— Что ж, хоть успели познакомиться, — дежурно улыбнулся и перешел на беседу с парнем: — Оливер, вы понимаете, где находитесь?

— Да, конечно, — опять слишком бодро ответил Калинин и разъединил руки: — Я в тюрьме повышенного режима содержания. Пожизненного, точнее."Белая Ночь", Санкт-Петербург, достаточно свежая, новая тюрьма.

— И понимаете, почему находитесь здесь? — не нравилась мне ее своенравность и его бодрость. В отличие от некоторых душевнобольных из других камер, эта парочка в одном теле умудрялась вывести меня на эмоции, а это уже непростительная ошибка для психолога.

— Да, Алиса в моем теле убила своих родителей, а теперь мы в укрытии, — чуть шире и чертовски по-доброму улыбнулся Оливер.

— Что? — мне показалось, что ослышался: — Укрытие?

— Вам совсем неинтересно было читать наше дело? — Оливер приподнял брови, искренне удивляясь моей реакции.

— Оливер, я вынужден извиниться, но я не понимаю вас.

— О, надо же, — издевательские нотки прозвучали в голосе мужчины: — Мы смогли заставить извиниться нашего наблюдателя.

— Алиса? — не мог жизнерадостный Оливер так резко отреагировать. Что ж, я угадал.

— Извините, не смог проконтролировать эту вспышку, Антон Денисович, — лицо Оливера изменилось за несколько секунд с эгоистично победного до искренне извиняющегося. В записях появилась ещё одно уточнение о том, что Алиса способна доминировать в выборе личности.

— Все в порядке. Что вы имели в виду под словом"укрытие"?

— Здесь меня не смогут достать, — после этого лицо Оливера стало меняться с каждой фразой: — Нас. Меня. Нас. Извините, Антон Денисович, Алиса никак не смотрится с фактом, что пострадать может только мое тело.

— Кто не сможет вас достать? — Оливер заинтриговал меня возможность наблюдать шизофрению у и без того не самого обычного заключенного. Сходу даже не смог вспомнить, встречалась ли такая смесь отклонений хоть у кого-то ранее. Возможность написать статью, в которой бы описывалось принципиально новое явление в психиатрии, теперь давало шанс на всемирную известность. Неплохая конфетка для обычного тюремного психолога.

— Те, для кого нет стен, Антон Денисович, — ответил Оливер, пожимая плечами.

— Вы понимаете, что…

— Что он противоречит сам себе? — надменность в голосе резко контрастировала с только исчезнувшей с лица блаженностью: — Да нет, все правильно говорит. И скоро вы это поймете, Антон. Спросите про моего отчима у Фадеева.

Оливер сел на пол, прислонился к стене и отвернулся. Больше ни на один вопрос обе личности в тот день мне не отвечали. Зато много говорил Юрий, встреча с которым получилась в тот день абсолютно случайной.

Камеры заключенных затемняли с боковых стекол, делая их прозрачными только во время общения с сотрудниками тюрьмы. Лично мне это всегда было удобно с профессиональной точки зрения — когда человек терял вокруг себя стены, он раскрывался намного лучше. Кто-то обретал иллюзию свободы и пытался на меня напасть, кого-то сковывало из-за непривычно открывшегося пространства. При любом исходе диалоги становились полезнее и конструктивнее.

После опроса Оливера я шел мимо рядов одиночных камер, уже отработанной привычкой не обращая на заключенных никакого внимания. Им тоже до меня дела не было, потому что с подавляющим большинством из них сложилось тотальное взаимопонимание по принципу “мы играем в обоюдную пользу”. Боковое зрение обратило внимание на интенсивные движения за стеклом очередной камеры и я невольно остановился. Юрий привлекал внимание, размахивая руками. Торопиться уже было некуда, потому что разговор с Оливером был рассчитан на дольшее время, поэтому я подошел к камере Юрия, махнул рукой в камеру наблюдения и стал ждать. Через несколько секунд включились динамики и микрофон в аквариуме, боковые стенки стали прозрачными.

— Добрый день, Юрий, — без энтузиазма поздоровался, ожидая какую-то просьбу или требование от заключенного. И здесь я тоже ошибся, что стало походить на тенденцию.

— Антон Денисович, доброго дня. Вы идете от Калинина Оливера.

— Боюсь, что не могу разглашать…

— Не бойтесь, — перебил Юрий и я снова мысленно выругался за слово, от которого в этой тюрьме теперь меня отучают трое заключенных: — Вы ничего не разглашаете, просто я в курсе. Это был не вопрос, да. Не важно. Вы идете от Оливера. Она вам сказала про родителей? Вижу, что да. Изучите новости от двенадцатого июня шестилетней давности. Запишите.

Заключенный говорил, будто рассуждал сам с собой, а в конце стал выжидающе смотреть на меня и на мой рабочий планшет.

— Что записать?

— Двенадцатое июня. Шесть лет назад. Новости. Пишите, а то забудете.

— Зачем мне это записывать? — конечно, я не торопился выполнять безобидное требование заключенного.

— У вас не было достаточно времени, чтобы изучить Калинина и Серебрякову. Я даю подсказку. Можно было бы прямым текстом сказать, но так будет скучно лично вам. А как говорят стены, вам уже скучно работать стало. Потеряли интерес к работе. Творческий подход утерян.

Практически дословная цитата Фадеева выбила из колеи и я рассеянно записал в планшете то, что предлагал Юрий. Но и здесь он не успокоился.

— Вы записали только фамилию Оливера. А нужно искать новости про Алису.

— Откуда?..

— Просто увидел движения пальцев, ничего сверхъестественного. Но когда наткнетесь на что-то не подходящее к слову “норма”, можете маякнуть мне и продолжим беседу. Или у самой Алисы спросить. Извините, что отвлек. Хорошего вечера.

— Юрий, вы можете ответить на один вопрос? — попытаться стоило.

— Я могу ответить на много вопросов, но далеко не факт, что получится именно на тот, который вы зададите, Антон Денисович.

— Откуда вам известно, от кого я шел? На время сопровождения в камеру все остальные аквариумы затемняются со всех сторон.

— За моей спиной не стекло, а стена, — ехидно ухмыльнулся Юрий: — А у стен всегда есть уши.

В тот день я много и громко мысленно ругался, потому что эти трое заключенных, а если считать Алису, то четверо, знатно загрузили загадками, на которые ответов на горизонте не было.

Детализацию разговора с Калининым делать долго не пришлось, однако на моменте с “укрытием” невольно задержался. В мировой практике есть много историй, когда человек добровольно сдается властям, чтобы попасть в тюрьму от кредиторов или угроз жизни. Оливер же вел себя так, будто знал, что попал сюда для эвакуации, для спасения от чего-то, что страшнее пожизненного заключения. Со своей точки зрения, я не мог представить, что может быть хуже положения заключенных в “Белой Ночи” — ни единого шанса выбраться, ни единого варианта изменить свое положение. Удивительно, что многие местные сидельцы смирились и в своих аквариумах умудряются обживаться, создавать свой личный распорядок дня, подстраиваться под условия, называть камеры квартирами, комнатами, номерами.

Калинин не был похож на человека, который провел большую часть жизни в замкнутом пространстве, однако чувствовал себя раскованно и комфортно. Причин для этого у заключенного быть не должно, ведь он четко отвечал на вопрос о понимании своего положения. Возможно, имеет место быть шизофрения или же иное расстройство, не позволяющее отделять реальность от фантазии. Но могло ли быть так, что одна личность подвержена психическому расстройству, а вторая нет, ведь Алиса была явно недовольна текущим положением дел.

Отчет о том, что некоторые заключенные в курсе о соседстве с конкретными личностями, уже был отправлен Геннадию Илларионовичу, в ответ пришло письмо по внутренней почте всего с тремя словами: “Завтра без опозданий”. Вызов на ковер к начальнику тюрьмы — история не новая, но завтра будут распинать явно не меня. Хоть какое-то разнообразие в серых буднях работы. Уже закрывая рабочий ноутбук, я вспомнил про слова Юрия про родителей Серебряковой.

— Ну и что же было шесть лет назад, парень? — привычка проговаривать мысли вслух появилась уже давно, когда пришло грустное понимание, что о профессиональной деятельности здесь поговорить не с кем.

Поиск выдал подборку новостей за двенадцатое июня. Как искать нужную информацию в день государственного праздника — вопрос спорный, однако тот день выдавал только одну значимую и нужную в деле новость. Трагически погиб Геннадий Васильевич Серебряков, один из основателей Международного Объединенного Банка, амбициозный создатель первой криптовалюты, которая вопреки ожиданиям отличается и по сей день стабильностью, а самое главное, способностью конкурировать с традиционной валютой. Рубикоин не имел ураганного роста, как первые криптовалюты, не терял свои позиции, как временные и ситуативные, а упорно продолжал вытеснять классические деньги. Развитие рубикоина оставалось коммерческой тайной МОБ, который всего за несколько лет смог подмять под себя большинство крупных банков мира. Геннадия Васильевича называли революционером, пассионарием, гением, а он все лавры побед отдавал жене, Анне. И вот, шесть лет назад его не стало. По официальной версии — сердечная недостаточность на фоне переутомления. По слухам — отравление, причем намеренное.

— И что ты хотел этим сказать, Юрий? — перекинув ссылку на поисковой запрос в электронный ежедневник, я закрыл ноутбук и с чистой совестью ушел с работы.

Глава 4. Кофе и письмо

— Но как тогда Калинин мог узнать про Фадеева, а Юрий про Калинина? — Геннадий Илларионович хмурился все сильнее. Руководители смен видеонаблюдения молчали, растерянно переглядываясь.

Начальник тюрьмы уже не первый час пересматривал записи контактов с Оливером Калининым и пытался вычислить нарушителя правил содержания заключенных. Я прокручивал в голове все беседы с пациентами и сам себя уверял, что не мог выдать личных данных — даже при сравнениях я оперировал лишь цифрами, но никак не личностями. Руководители смен, видимо, меня сейчас мысленно материли за доклад, из-за которого сразу же после обеда начался разбор полетов.

— Геннадий Илларионович, все инструкции соблюдены, ну не могло быть ошибки, — уже третий раз повторил одно и то же Арсений Петрович, руководитель вечерней смены видеонаблюдения.

— Ну тогда расскажи мне, Сеня, как этот псих узнал про другого? — язвительно уточнил начальник тюрьмы, прекрасно помня о том, что руководитель вечерней смены не любит сокращение имени.

— Да мне-то откуда знать? — опять разводил руками Арсений Петрович

— Тогда будь любезен, закрой свой измельчитель борща и не лезь, — рявкнул начальник.

Виновные, если и были в кабинете, упорно молчали. Ситуация накалялась тем, что и начальник тюрьмы не мог по записям понять, где произошла передача информации.

Вариант того, что про содержание Фадеева можно было узнать до появления в тюрьме исключался — по всем бумагам и официальным заявлениям Анатолий находился в"Полярной Сове". Откуда простому охраннику в бизнес-центре, кем и работал Оливер, знать информацию повышенной секретности? Как бы то ни было, запросы начальнику"Полярной Совы"и в федеральную службу исполнения наказаний были отправлены, осталось ждать.

— Ну не телепат же этот мудак! — после долгого молчания Геннадий Илларионович ударил кулаком по столу, не уточняя, кого конкретно имеет в виду: — Ладно, ваши предложения?

— Можем перевести Калинина в карцер хоть сейчас, — сразу же отозвался Арсений Петрович, как будто ждал этого шанса все время.

— Ретивый ты, Сеня, — с недоброй улыбкой медленно произнес начальник тюрьмы: — Вот только двух вещей не понимаю. Угадаешь?

— Не могу знать, Геннадий Илларионович, — смутился руководитель смены видеонаблюдения.

— Антон Денисович, а ты что скажешь? — Геннадий Илларионович перевел взгляд на меня и чуть наклонил голову: — Знаешь эти две вещи?

— Догадываюсь, — конечно же я знал. Все же, за все годы работы изучал не только заключённых, но и коллег, благо времени хватало и на тех, и на других.

— Говори, — с ледяным холодом в тоне протянул начальник.

— Первая вещь — вопрос, вторая — перспектива.

— Так, — начальник тюрьмы хищно улыбался и это не сулило ничего хорошего. Один только вопрос. Кому?

— Вопрос. Почему руководитель смены решает о смене меры наказания заключенному?

Арсений Петрович с нескрываемой злостью исподлобья посмотрел мне в глаза. Не хотелось наживать врагов, но ярость начальника тюрьмы была готова выплеснуться и это стало бы более жестким испытанием для каждого в кабинете, даже для тех, кто молчал все это время.

— Так, — холод в голосе Геннадия Илларионовича сменился заинтересованностью.

— Перспектива, — титанических усилий требовало не улыбаться: — Если без мата, то предложение нам самим отправиться в карцер.

— Опасный ты человек, мозгоправ, — тяжело выдохнул начальник тюрьмы: — Может, ты как раз и есть наш искомый телепат? Ну что, кто хочет в карцер, а? Никто? Разошлись. А ты, Антон, останься.

Арсений Петрович не был глупым мужчиной, но был подвержен эмоциям и имел склонность быстрее действовать, чем думать. Однако на момент выхода из кабинета он все понял и уже добро подмигнул мне и одними губами сказал:"Спасибо". Мысленно я выдохнул — сложный разговор отменился сам собой.

— Что делать будем, Антон? — едва закрылась дверь, Геннадий Илларионович устало откинулся на спинку кресла. Пожав плечами, я осторожно спросил:

— Мне ответить?

— Я вот тебя помню ещё с собеседования, — пошел издалека начальник: — Ты же знаешь, что тогда ты мне не понравился от слова совсем и я тебя взял, можно сказать, за красивые глаза.

— Глаза как глаза. Вам должность заткнуть надо было.

— Все верно, — не стал отпираться Геннадий Илларионович: — Кто ж знал, что ты толковым окажешься? Так какого хрена ты сейчас устраиваешь концерт дебила? Расслабился?

— Нет.

— Тогда предлагай, — отрезал начальник тюрьму и легонько хлопнул ладонью по столу.

— Я бы поговорил с Фадеевым, потому что с Юрием смысла нет — сами понимаете, какой это персонаж. Если есть факт межкамерной связи, тогда это уже работа не моя.

— В железнодорожном тебе надо было учиться, — смахнул невидимую пылинку со стола Геннадий Илларионович.

— Почему?

— Стрелки хорошо переводишь. Свободен, приступай.

За пятнадцать лет работы это был чуть ли не самый долгий диалог между мной и начальником тюрьмы. Именно поэтому я удивился, узнав, что Геннадий Илларионович теперь со мной на ты, не считает меня бесполезным придатком и принимает решения не всегда самолично. Посмотрев на часы, решил доделать мелкие дела и поехать домой — все равно беседа с Фадеевым не самой короткой будет.

***

Факт того, что дома закончился кофе, застал врасплох и вынудил снова одеваться — на улице шел монотонный мелкий дождь. Вопреки мифам в Санкт-Петербурге дождь шел не весь год, а количество солнечных дней даже иногда превышает московские показатели.

Много лет назад я отказался от привычки ходить всюду в наушниках, но сейчас решил послушать музыку и из вакуумных наушников полился женский вокал одной лёгкой рок-группы. Со временем мозг стирает из памяти многие вещи и в первую очередь это относится к голосу. Академик Павлов говорил, что лучшим свойством человеческой памяти является именно способность забывать. Голос не подкрепляется визуальной составляющей, поэтому уходит первым. Даже на личном опыте замечал, что не помню голос первой девушки, впрочем и с лицом уже давно тоже все сложно — прошло почти двадцать лет с расставания, но почему-то именно сейчас вспомнилась Аня. И ведь, если сейчас вернуться в прошлое, со всем опытом, который получил за эти годы, дурацкое расставание можно было предотвратить.

Поругались из-за простого и банального молчания. Нет, мы, естественно говорили, общались, но когда съехались на третьем курсе вместе, начала появляться проблема. Она училась в каком-то гуманитарном институте, даже и не вспомню каком, а познакомились мы ещё в старших классах школы. Детали уже сложно припомнить, да и вряд ли они нужны в контексте ассоциативного ряда, который привел от вокала девушки в наушниках через мысль о памяти к Ане. Молодые, зелёные, только по двадцать лет, а уже решили поиграть во взрослых. Как же мы познакомились? Нет, не вспомню, хотя вертится на языке — видимо, будет незавершенный гештальт ближе к ночи. Сняли мы тогда однокомнатную квартиру недалеко от ее института. Уже постфактум понимаю, что аренда была дикая даже для взрослых, но влюбленным студентам было плевать. И откуда тогда брали деньги, силы и время? Загадка.

До того, как съехались, не хватало часов в сутках, чтобы наговориться. Звонки, сообщения, видеозвонки, видеосообщения, социальные сети, мессенджеры — все шло в дело, все разрывалось от жажды общения. Вот только в квартире вся магия прекратилась. Мы говорили обо всем и ни о чем, лишь бы не было молчания, тишины. Казалось, что замолчи мы не на время сна, а просто так, — все чувства пропадут, исчезнут.

И мы пресытились друг другом. Темы закончились, уже возникали неловкие паузы, которые мы заполняли единственным известным способом — уходили делать свои дела. Она внезапно вспоминала, что надо прочитать статью, я резко находил неотложные дела в ноутбуке. Такая тишина и погубила отношения. А ведь было все легко и просто — понять и признать, что жизнь не ограничивается сложившейся парой, что не обязательно жить за двоих.

Кассир мини-маркета раздраженно щелкнула пальцами перед моим лицом и я поспешно вытащил наушники.

— Пакет нужен? — уже спокойно и даже с пониманием и улыбкой спросила симпатичная девушка.

— Нет, Мария, спасибо, не надо, — ответил я и протянул карточку для оплаты. Еще одно отличное свойство человеческого восприятия — делать привычные вещи автоматически, неосознанно. Даже и не заметил, как взял банку кофе и пришел на кассу.

— Так приятно, — девушка даже покраснела, а я не сразу понял, о чем она. Терминал пропищал и я ввел пин-код.

— Простите, вы о чем?

— Вы по имени ко мне обратились. Не часто такое бывает.

— А зачем тогда вас заставляют бейджики носить? — практически даже искренне удивился я: — Менеджеры вас не по номерам же называют?

— Бывает, что и по номерам, — засмеялась Мария и я для себя твердо решил, что кофе буду брать теперь всегда в этом магазине.

Обратную дорогу до квартиры невольно в голову лезли мысли о любви с первого взгляда. Неужели сейчас что-то произошло между мной и кассиршей или я просто хочу в это верить? Она милая, симпатичная, кольца обручального на пальце не увидел. Но мы же даже не общались толком. Да вообще можно сказать, что не общались. Откуда такие мысли? Слишком долго был один и мозг хочет обмануться, хочет влюбиться и вспомнить странные чувства неконтролируемого падения?

Нет, любви с первого взгляда не бывает. Это может быть влюбленность, когда сложились воедино удовольствие от увиденного, радость от услышанного, запахи, цвета, движения. Но никак не любовь. Да откуда мне и знать-то, что такое любовь, если все отношения заканчивались, а искомое чувство по заверениям живет вечно? Честный ответ не всегда приятный, но себе его дал уже давно. Не нужна любовь — нужен комфорт и удобство. Хочется, чтобы дома ждала любимая женщина, которая приготовила к приезду с работы ужин, а днем сообщение, что кофе закончился и надо в магазин забежать. Вот такой комфорт в голове выстраивается, когда идешь под надоевшим до скрипа в зубах дождем. А не любовь с первого взгляда…

Хотя Маша симпатичная — этого не отнять. Но будет ли мне с ней интересно, если из всех возможных работ она устроилась в магазин кассиром? Чего не хватило, амбиций или интеллекта? А чего не хватило мне, чтобы стать кем-то больше, чем просто тюремным психологом? И зачем я вообще думаю за других людей, с чего я решил, что можно понять что-то по минутной встрече у кассы магазина? От злости на самого себя не сразу попал ключом в замочную скважину, а когда вернулся из своих мыслей в реальность и вошел в квартиру, с холодком по спине понял, что стою мокрым ботинком на конверте.

— Кто здесь? — голос не дрогнул, хотя ноги уже тряслись. Ответом была тишина.

Не разуваясь, я быстро обошел квартиру, никого не нашел, быстро закрыл дверь и поднял конверт. Пустой, без марок, без подписей. Первой мыслью было позвонить шефу, только второй — в полицию. Чуть успокоившись и здраво рассудив, что мог просто машинально взять из почтового ящика письмо и уронить до похода за кофе, переоделся и пришел на кухню.

— Надо просто больше спать, парень, — усмехнулся сам себе и налил воду в чайник.

Шумно выдохнув, коротко выругался и рывком вскрыл конверт. Внутри не оказалось ни взрывчатки, ни спор сибирской язвы, ни пугающего чертика — только лист бумаги. “Неправильно, Антон Денисович. Первая страница поиска, шестая ссылка, вторая новость, пятый абзац”. Больше ни слова, но ожидаемый эффект был достигнут — захотелось проверить всю квартиру на наличие камер наблюдения. Заодно и рабочий кабинет.

Профессиональный интерес поборол панику и я открыл домашний ноутбук. Вбив в строку поиска ровно тот же запрос, что и на работе, пошел по инструкции из письма. На периферии мозга зудел вопрос об отправителе письма. Как это произошло? Юрий не мог этого сделать. Откуда отправитель знал, что я делал на рабочем компьютере? Как он проник в квартиру? Оставил следы или бесполезно вызывать полицию? Мог ли это быть я сам в бессознательном состоянии? Сошел с ума мир вокруг или только я? Стоит менять замок или эти умельцы вскрывают любой?

Как бы то ни было, по ссылке отыскалась новость, которую я пропустил из-за броского заголовка — обычно тексты под такими не внушали доверия к содержанию. Отсчитал конкретно указанный абзац — совсем небольшой:

“Похороны Геннадия Серебрякова назначены на 16 июня. Наш корреспондент попытался взять комментарии у его дочери, Алисы Геннадьевны Серебряковой, однако девушка ограничилась коротким ответом: “Вот у отравителей папы и спрашивайте”. Напомним, что версия с отравлением бывшего владельца Международного Объединенного Банка не рассматривается следствием из-за отсутствия оснований”

— Ну и что? — вырвалось у меня вслух. Ответом послужил щелчок закипевшего чайника.

Если тайный почтальон хотел направить по верному пути, то нужно было говорить прямым текстом, потому что найти хоть что-то полезное в этой статье не получилось. Намек на Алису? Мотив убийств? Это не мое дело, меня касаться это не должно — от этого отучили годы работы в тюрьме. Если следствие установило, что факта отравления не было, значит, не просто так человека за двойное убийство посадили пожизненно. Ошибки быть не может, особенно в таком резонансном случае, ведь речь о человеке, который был в полушаге от того, чтобы перевернуть мир. С его исчезновением Международный Объединенный Банк не потерял свои позиции, но и экспансивное развитие прекратил.

Юрий говорил, что дата поможет мне изучить Калинина и его отклонение. Письмо дало наводку на слова Алисы, которая на самом деле когда-то жила. Впрочем, может, и живет — я не перепроверял информацию. Запрос в поиск. Да, погибла. Так, погибла в октябре. Так. Ровно за неделю до того, как Оливер убил мать и отчима Алисы. Вот здесь уже вырисовывается интересная картина.

Конечно, играть в детектива или следователя, интересно, но без опыта достаточно сложно. Никакой связи между Алисой и Оливером найти не получилось ни через десять минут, ни спустя два часа, пару сотен открытых ссылок и две выпитые чашки кофе. Поначалу очевидная мысль о том, что Калинин был любовником Серебряковой и на этой почве убил мать и отчима погибшей девушки, не нашла подтверждения, но в планшете я набросал пару вопросов к заключенному. Возможно, стоит поделиться своими мыслями с Геннадием Илларионовичем, но стоит это делать только при наличии железных улик. Или хотя бы четких и обоснованных подозрений.

— А ты хорош, — впервые с возвращения из магазина закурил, открыл окно и в довесок включил вытяжку. Кто бы ни был тот человек, который оставил письмо, он постарался на славу в плане пробуждения интереса к делу Калинина. Всего одна фраза в газетной статьей, а сколько домыслов, которые точно ускользнули от следствия.

Мысль о том, что кто-то ради этого письма взломал квартиру, но ничего не украл и не притаился в шкафу, окончательно пропала. Проще поверить в то, что сам не выспался и на чистейших рефлексах после сложного рабочего дня захватил конверт из почтового ящика.

“Или смахнул со стола на работе”, — услужливо подсказал мозг, моментально убрав сон до последней капли. Если эту версию принимать в качестве рабочей, то существует несколько вариантов реализации: либо кто-то из сотрудников “Белой Ночи” вступил в сговор с Юрием, либо заключенный мог обманывать систему и выбираться из камеры. Оба варианта были фантастическими, но почему тогда я не сплю, а снова стою у окна и курю?

Глава 5. Усталость

Анатолий развел руки в стороны:

— Антон Денисович, а как же регламент посещений? Я думал, мы где-то через полгода только встретимся.

— Если хотите, могу через полгода вернуться, — попробовать надавить стоило. Однако не получилось.

— Давайте, — Фадеев улыбнулся левой частью рта и наконец опустил руки. Он выжидающе смотрел на меня, шестым чувством зная, что никуда я не смогу уйти, даже если захочу. А я не хотел и не собирался.

— Анатолий Викторович, как ваше настроение? — топорный способ сменить тему, но кофе не смог взбодрить после бессонной ночи.

— Да ладно, Антон Денисович, — разочарованно протянул Фадеев: — Вы бы ещё спросили, как я оцениваю работу охраны. Или это тактика отвлечения? Расслабить, выудить информацию, уйти довольным, что перехитрил дурачка. Если так, то вы точно подтверждаете мое мнение, что устали уже здесь.

Память услужливо выдала экзамен на четвертом курсе, когда преподаватель поставил перед собой цель завалить любого, кто пропустил хоть одно занятие. Я был в том списке, но и предмет знал отлично, поэтому сдал, хоть это и заняло в пять раз больше времени, чем у остальных. Фадеев знал предмет и понимал, что у меня есть определенные задачи, поэтому начал издеваться, не скрывая этого.

— Нет, я просто хочу знать, желаете ли вы казнь.

— Конечно, — ни секунды не задумываясь ответил Анатолий: — Можете устроить?

— Вы знаете о моратории на смертную казнь, — раздраженно ответил и зачем-то добавил: — Это невозможно.

— А вы знаете, что в развитых странах для инициирования смертной казни нужно только доказать, что ты психически вменяемый?

— А вы хотите сказать, что Россия не является развитой страной? — ошибка за ошибкой в тактическом плане были незаметны, но в стратегическом я уже проиграл.

— А вы хотите мне добавить срока за экстремизм? — Анатолий все так же улыбался только левой частью рта. Постепенно сильная позиция сменялась слабой и нужно было идти в контратаку. Было чертовски больно признавать, что бой в моей профессиональной сфере проигран.

— Геннадий Васильевич Серебряков. Вам знаком этот человек?

На мгновение Анатолий приоткрыл рот от удивления. Теперь Фадеев широко улыбался.

— Она здесь? — заключенного будто подменили. Он даже не скрывал своего возбуждения: — Не отвечайте. Спасибо. Она в моем секторе? Значит, эта тюрьма без разделения по половому признаку? Сильный ход, хоть и провокационный. Вы же знаете, что при огласке мировые СМИ сожрут всю вашу пенитенциарную систему?

— Рад знать, что вас можно развеселить так просто, — без энтузиазма отозвался я.

— Развеселить? — искренне удивился Фадеев и подошел к стеклу вплотную: — Вы хотя бы понимаете, что теперь я сделаю все, чтобы получить желаемое?

— Что вы желаете? — и снова ошибка. Анатолий злорадно ухмыльнулся и ткнул котенка в лоток:

— Повторю, если вы забыли, Антон Денисович. Я хочу, чтобы меня казнили. Меня осудили по двадцати одному эпизоду и этого хватило на пожизненное заключение. Остальные не рассматривались в должной мере, но я готов дать любую информацию, раскрывающую детали убийств. Места захоронений, способы убийств, время, даты, последние диалоги — что угодно. В обмен, естественно.

— На что? — очередная ошибка. Да сколько можно-то? Лучше бы отгул взял и отоспался.

— На смертную казнь, — снова развел руками Фадеев.

— Мораторий…

— Вы снимете мораторий из-за меня и для меня, — наконец заключенный перестал улыбаться: — Иначе я продолжу.

— Что продолжите, Анатолий Викторович?

— Убивать.

Улыбка невольно растянула мой рот. Где-то я уже слышал подобное самоуверенное утверждение, кажется, на лекции по типологии психопатии. Однако в условиях"Белой Ночи"практическое применение угрозы было исключено на все сто процентов из ста возможных.

— Вы находитесь под наблюдением двадцать четыре на семь, физическая проверка, на случай подмены камер слежения, осуществляется каждые шесть часов. Единственный, кого вы можете убить — вы сами. Но на этот случай аквариум оснащен датчиками, считывающими потенциально опасные для жизни заключённого данные.

— Гироскоп и датчик приближения на случай потери сознания, индикатор влаги на случай появления крови, — продолжил за меня Анатолий: — Да, я понимаю. Но не понимаете вы. Если здесь есть Алиса, то в опасности не я и не она.

— Тогда кто?

— Все. Все остальные, включая вас.

Заметки о психически стабильном состоянии Анатолия можно было выбрасывать. Между Серебряковой и Фадеевым явно что-то было, однако они жили в разных городах, разница в возрасте была практически двукратная, а сказанные слова заставляли пересмотреть мнение о том, что Анатолий вменяем. Я сделал пометку поднять архивы подобных расстройств психики, поскольку не мог сразу вспомнить хотя бы название. В этом Фадеев был прав — я начал терять хватку и забывать те вещи, которые дали работу и зарплату.

— Анатолий Викторович, что вы имеете в виду?

— Ну вы же записали, что нужно изучить примеры по типу моего в психиатрии, ведь так? Изучите. Особенно внимательно на буквы"м"и"э". Я только уточню один момент. Если к нашей следующей встрече вы не пригласите сюда кого-то, кто может повлиять на решение о моей казни, погибнет один заключённый.

***

— Геннадий Илларионович, я не понимаю, — несмотря на то, что начальник тюрьмы точно не мог помочь, я решил поговорить именно с ним.

Я не испытывал каких-то теплых чувств к своему руководителю, даже нельзя сказать, что уважал его больше, чем своих преподавателей в университете. Однако этот мужчина знал свое дело и знал, куда ему не стоит лезть. О субординации я тоже знал, но сталкиваться слишком часто нам не приходилось все эти годы, хоть мы и были друг у друга на виду. Даже странно, что он смог за все время нашей совместной работы сложить обо мне впечатление — поначалу я думал, что его интерес закончится сразу же, как только я закрою потребность тюрьмы в штатном психологе.

— Ну не просто же так он тебе сказал про эти буквы, да? — Геннадий Илларионович имел отличную память. Что не получалось запомнить, он записывал, однако здесь не стал обращаться к своему блокноту — видимо, история с заключенными затронула его личные интересы. Впрочем, не удивительно — после стольких лет бесперебойной работы “Белой Ночи” появились первые колебания.

— Да. Вначале я подумал о маниакально-депрессивном психозе, даже начал думать, что речь о циркулярном типе…

— Антон, — тихо, но настойчиво перебил начальник.

— Да?

— Ты когда-нибудь слышал об указе президента за номером 1433 от 16 ноября 2010 года?

— Не думаю, — определенно нужно поспать, а то смысл вопроса неуловимо ускользал: — Нет, не слышал.

— Зря, зря. Так вот и я не слышал этих ваших мозгоправных штучек. Давай без энтузиазма, но доступным языком.

Надо было сразу догадаться, но я так привык общаться на более простые темы, что упустил вариант недопонимания друг друга. Для себя я сделал пометку в голове, что с милой кассиршей Марией надо быть попроще в беседах.

— Извините, виноват. Начну тогда с самого начала.

— Давай пропустим Фрейда, ладно? — скривился начальник тюрьмы, явно ожидая долгую и нудную лекцию.

— Не настолько с начала. В общем, маниакально-депрессивный психоз…

–…проявляется у маньяков с депрессией? — Геннадий Илларионович чуть заметно улыбался. Плохой признак — значит, он защищается от чего-то, но не от меня. От непонимания терминологии? Вряд ли. От ситуации с Калининым и Фадеевым? Вероятно.

— Нет. Это расстройство психики, конечно, но не только у маньяков.

— Да не переживай, я не такой тупой. Ну и?

— В общем, это практически неконтролируемое возбуждение, если не вдаваться в детали. Может идти как с агрессией, так и с идеями величия. Тут я и подумал, что Фадеев наш клиент. Ну понимаете сами — его поступки, действия, вся высокомерность и попытки предугадать действия собеседника. Но этого мне было мало и я полез классификацию смотреть подробнее. Тут уже интереснее — есть циркулярный тип этого психоза, аффективный психоз. В нем есть так называемые светлые промежутки, когда человек между депрессией и возбуждением становится практически нормальным.

— Это как раздвоение личности? — нахмурился начальник.

— Биполярное расстройство больше подходит для Калинина, ведь он считает, что в нем личность Серебряковой. А вот Фадеев — тип тот еще. Его подсказка со второй буквой не так и далеко увела по классификации. Энцефалопатия Вернике.

Не знаю зачем, но я замолчал. Инстинктивное ожидание похвалы? И я ее “дождался”:

— Возьми с полки пирожок. А пока берешь, расскажи, что это за хрень. Это когда клещ кусает?

— Хм. Тоже не совсем. Это синдром, в котором может идти спутанность сознания. Плюс у синдрома есть множество расстройств, связанных с памятью и эмоциональной составляющей.

— Так. И где тут участие клещей? — Геннадий Илларионович покрутил пальцем в воздухе, рисуя то ли знак вопроса, то ли знак бесконечности.

— Давайте лучше другое тогда название, потому что клещей в этой истории не будет. Болезнь Вернике. Вы уже поняли, куда я клоню?

— Боюсь, что нет, Антон Денисович.

— Фадеев дал намек на то, что может быть у Калинина! — если бы я стоял, а не сидел, обязательно встал бы в позу победителя. Маленький элемент самолюбия.

Начальник тюрьмы приподнял бровь, прочистил горло и откинулся на спинку кресла.

— В смысле?

— Спутанность сознания, расстройство личности, проблемы с памятью, пляшущее настроение — он чуть ли не прямым текстом говорит нам про Калинина.

— А теперь послушай меня, после чего возьми-ка выходной, да езжай домой. Мы уже проверили — Калинин не знаком с Фадеевым, Фадеев не может знать Калинина. Утечки информации внутри “Белой Ночи” не было — это мы тоже уже выяснили по своим каналам. Не обижайся, тебя тоже проверяли. Намекать на Калинина Фадеев тебе никак не мог, а ты просто заработался. Вспомни сам — он тебя поддел за то, что ты о нем сделал запись. Ну и решил подыграть твоей фантазии.

— Я не фантазирую, — мысленная поза победителя опустила руки: — Ночь не спал — перебирал информацию…

–…и за эту ночь тебе выходной. Езжай отдыхать, а то уволю.

— Геннадий Илларионович, утром Фадеев мне дал информацию, которая может вскрыть уязвимость безопасности всей тюрьмы, — попытка выбросить последний козырь показала, что мы играем не в карты, а в шахматы. И мне поставили мат.

— Антон, если через полчаса ты еще будешь на территории тюрьмы, уйдешь с вещами. Ты хорошо поработал, молодец. А теперь встал и вышел.

Спорить смысла не было и я покинул кабинет начальника. Не давала успокоиться только одна мысль. Почему меня насильно отправляют отдыхать?

***

Что делать в квартире, когда сваливается внеочередной отгул, я не знал никогда. Смотреть кино? Напиться? Выспаться? Не тот случай — загадки трех заключенных не давали успокоиться. И я продолжал читать новости, связанные с Фадеевым и Серебряковой. Не удивительно, что про человека-призрака Юрия и про обычного охранника Калинина информации не было практически никакой, но от этого не становилось легче или тяжелее. Со всеми участниками импровизированного расследования было одинаково тяжело.

Заголовки были один краше другого. “Серийный убийца издевается над следствием”, — писали про Фадеева в первые дни его печальной славы. “Дочь умершего банкира ищет отравителей отца”, — разбирали на громкие заголовки историю Серебряковой. “Он убивал по инструкции”, — рассуждали про Анатолия блогеры. “Алиса Серебрякова продала матери свою долю акций банка”, — искали сенсацию газеты. “Второй Попков, первый Фадеев”, — проводили параллели желтые издания.

Все было как в сказке — чем дальше, тем страшнее. Первичные теории не находили подтверждений и я отметал их, продолжая искать, искать и еще раз искать. Запасы кофе стремительно заканчивались, но отрываться от ноутбука даже на поздний ужин совершенно не хотелось. Какая связь между Фадеевым, Юрием и Калининым? Насколько серьезно утверждение Анатолия о том, что Калинин представляет опасность? Почему он сказал не про Оливера, а про Алису? За окном стемнело, а вопросов уже было больше, чем намеков на ответы.

В дверь позвонили. Удивленно приподняв брови, я посмотрел на часы — почти одиннадцать вечера. В недоумении открыл дверь и инстинктивно выпрямился перед двумя полицейскими, мужчиной и женщиной.

— Добрый день, старший лейтенант Морозов. Понятым будете? У соседей ваших квартиру ограбили.

— Добрый вечер, — поправил полицейского: — Да, конечно, конечно.

Оказалось, что двумя этажами выше, пока молодая семейная пара отрабатывала ипотеку, квартиру обнесли практически полностью, оставив только тяжелую мебель. Вся техника, драгоценности, припрятанный конверт со следующим платежом по кредиту — все вынесли грабители, не забыв за собой аккуратно закрыть дверь. Из разговоров полицейских я понял, что работали достаточно топорно, оставив следы материала для слепков копий ключей.

Пока проводили опись украденного, ко мне подошла девушка-полицейский. Как по мне, так таким красоткам место на подиуме, а не в форме, которая ей, кстати, была все равно к лицу.

— У вас в районе пока первое ограбление, но почерк знакомый. Не замечали подозрительных людей?

— Замечал. Каждый день с ними работаю. Я тюремный психолог.

— В “Крестах”? — девушка, чье имя я не спросил, а сейчас было как-то даже стыдно, спросила без интереса, будто просто поддерживая ненужный обоим диалог.

— “Белая Ночь”, — тоже без энтузиазма ответил.

— Весело там, наверное, — ухмыльнулась сотрудница полиции, с которой отчаянно хотелось сделать селфи: — А по вопросу. Не замечали, что у подъезда кто-нибудь отирается? Или следы вот такого вещества в замочной скважине? Быть может, царапины на двери или замке?

Конечно, я не сторонник питерского сленга, но услышать от полицейского “подъезд” вместо “парадного” было удивительно. Впрочем, удивление пропало к последнему вопросу — после получения письма я не осматривал дверь.

— Нет, ничего такого не замечал, — соврал я, мысленно поставив заметку обязательно проверить.

— Ну и чудненько, — заметно повеселела девушка: — А то сейчас времена такие. Нельзя быть уверенным ни в ком и ни в чем. Вот скажете вы соседям, что работаете с девяти до шести, еще и далеко от дома, а они на работе случайно кому-то скажут. А потом вот. Вскроют, ограбят, стены только оставят. Морозов, там долго еще?

— Заканчиваем, — ответил Морозов: — У тебя там как?

— На пять, — ответила девушка и мне показалось, что подмигнула напарнику. Тот почему-то улыбнулся и кивнул.

Полицейские закончили опись пропавшего имущества, поблагодарили меня и еще одного соседа, которого я не знал, сказали пострадавшим, что найдут быстро, и ушли. Только зайдя в квартиру я подумал, что нигде не расписывался в том, что был понятым.

Осмотр двери ни к чему не привел — дверь, если и открывали, то точно ключом. Правда и следов той штуки для слепка не получилось найти даже после того, как иголкой поскреб внутри замка. К вопросам о троице заключенных добавились еще две загадки: о почтальоне и о двух полицейских, которые вряд ли забыли, скорее сознательно не давали бумаги на подпись понятым. А если это были как раз грабители, которые разыграли спектакль? Мысль не давала покоя, я нашел номер дежурной части и позвонил.

— Дежурный Соловьев, слушаю, — сонным голосом ответили на том конце провода.

— Добрый день, меня зовут Антон, я проживаю по адресу…

— А к делу можно? У нас номер высветился, Антон Денисович. Или про систему упрощенного обращения не слышали?

— Не слышал, извините, — это было что-то новенькое. Значит, не в бездонную пропасть уходят налоги: — У моих соседей ограбили квартиру, сейчас приезжали…

— Старший лейтенант Морозов и сержант Котова. В чем вопрос?

— Извините, я просто хотел узнать, а понятым нужно расписываться в каких-то бумагах? Просто я…

— Расписываются потерпевшие, от вас нужно только присутствие, — пробурчал будто мимо трубки дежурный.

— О, простите, не знал. Извините за беспокойство. Доброй ночи.

— Всего доброго.

Видимо, нужно быть чуть менее мнительным. Или поспать. Да, пожалуй, последний вариант точно полезнее — такой ритм уже давно не для меня, где-то уже со студенчества. С такими мыслями я и лег в кровать. Хотелось бы сказать, что уснул, только коснувшись подушки, но нет, постепенно проваливался в сон. Последняя мысль перед погружением почему-то прозвучала голосом девушки, в котором почему-то получилось узнать Алису Серебрякову: “Не лезьте, Антон. Это не ваша война”.

Глава 6. Инцидент

Всю ночь снился какой-то несвязный бред. Попроси кто-то описать, что видел, пока спал, сразу бы отказался, потому что мыслеобразы были настолько сильно переплетены, что самому пора с таким идти к психологу. Конечно, все сны и кошмары — это лишь реакция мозга на полученную информацию, но ночной фильм перешел все границы. Видимо, было что-то напряженное, потому что проснулся на смятой простыне, одеяло и подушка лежали на полу, а липкая кожа пророчила неотложный поход в душ.

На кухне отыскал таблетку обезболивающего, чтобы голова пришла в порядок, поставил чайник. Ноутбук так всю ночь и простоял открытым, а недопитый кофе в чашке покрылся тонкой пленкой, которая дала импульс прочитать состав на банке. Что ж, больше эту марку брать не буду. Подключил зарядку к ноутбуку и пошел в душ, по пути взглянув в окно — опять зарядил мелкий дождь.

Только выключил воду и потянулся за полотенцем, как услышал звонок телефона. Наверное, опять предложение пройти конечно же бесплатную диспансеризацию или естественно безвозмездные услуги юриста — не знаю, как в других городах, но здесь подобные автоинформаторы способны довести до белого каления. “Ну а кому надо, тот еще позвонит. Или сам перезвоню”, — в свой вынужденный отгул торопиться никуда не планировал. Вытираясь насухо, подумал, что пора бы и в парикмахерскую сходить. Или уже раскошелиться, да зайти в разрекламированные барбершопы, может, там что-то принципиально новое, а то совсем от жизни отстал. Тут же пришла еще и мысль о том, что молодость уже куда-то благополучно ушла, постепенно уступив место незаметному непониманию новых течений в моде. Телефон сенсорный, а гиганты индустрии в прошлом году начали выпускать псевдоголографические, изображение с которых было видно только с одного ракурса. Не далеко и время, когда идеи из старых фантастических фильмов станут обыденными, а я все так же буду тыкать пальцем по экрану и удивляться мелочам.

Телефон, между тем, зазвонил снова. Прелесть холостой жизни в том, что без проблем можно выйти из ванной голым, растирая полотенцем волосы, что, собственно, я и сделал. Внезапно сердце пропустило удар. Хоть отгул и был предоставлен лично начальником, но почему-то как раз он и звонил.

— Добрый день, Геннадий Илларионович.

— Ты вчера пил? — без приветствия пошел в атаку начальник тюрьмы.

— Нет, только кофе, — почему-то испугался, как школьник перед строгим отцом.

— Собирайся и приезжай. У нас ЧП.

— Что случилось? — отбросив полотенце на стул, я уже пошел в комнату за одеждой.

— Калинин пропал.

Лучше бы ударили чем-нибудь по голове, чем такими фразами заменять кофеин.

— Как пропал? — сдавленным голосом спросил я и стал интенсивнее одеваться.

— Вот за этим ты здесь и нужен, — сквозь зубы прошипел Геннадий Илларионович: — А если тебе надо еще что-то по телефону сказать, то потом в соседних аквариумах сидеть будем. Давай. Ждем.

Тут-то и дошло, почему “пропал”, а не “сбежал”. Все же, “Белая Ночь” уникальна — идеальная репутация, единственные в своем роде условия содержания заключенных, тотальная секретность. Пара неосторожных фраз могла печально прославить любого из сотрудников, включая меня.

Здраво рассудив, что скорость сейчас в приоритете, не стал даже рассматривать вариант автобуса, заказал такси. В очередной раз появилась мысль запоздало выучиться на права и купить машину, но вспомнил всплывающие вечно новости о подорожании бензина и снова забросил идею. Таксист приехал на удивление быстро, чем однозначно заслужил положительный отзыв.

— До остановки или до тюрьмы? — уточнил пожилой мужчина с желтыми от сигарет усами. Удивительно, но в машине было свежо и приятно пахло.

— А разве до тюрьмы можно? Пускают?

— Ну во внутренний двор не завезу, а к воротам могу, — засмеялся своей шутке водитель.

Вел быстро и аккуратно, постоянно приглаживая усы. Всегда любил таких водителей — музыку не включал, сам молчал, как паровоз не дымил, хоть мне и разрешил покурить. Однозначно максимальная оценка. Обычно я заказываю услугу “молчаливый водитель”, но на этот раз торопился, пропустил меню дополнительных услуг, но карма оказалась благосклонна ко мне.

Впрочем, везение закончилось сразу же по приезду к “Белой Ночи”. За двести метров до тюремных ворот такси остановил и развернул назад пост дорожно-патрульной службы. Поблагодарив водителя, я вышел из такси и тут же услышал звук передергивающегося затвора.

— Гражданин, садитесь в машину и езжайте в объезд, — грубым голосом потребовал сотрудник ДПС, пока его коллега поигрывал стволом автомата.

— Я тюремный психолог, меня вызвали на работу.

— Стойте на месте, — явно недовольный задачей оберегать тюрьму от подъезжающих машин, мужчина что-то негромко сказал в рацию, сквозь помехи получил короткий ответ и кивнул напарнику: — Проходи. Дальше пешком. Задолбали вы со своими учениями, заработать не даете.

— А разве вы сейчас не зарабатываете? — естественно, я понял, о чем говорит мужчина, но промолчать было слишком тяжело.

— Оклад, что ли? Ты это. Иди давай. Умник хренов.

“Вторая причина не учиться на права и брать машину”, — не без удовольствия подумал я, дошел до ворот и зашел на первый пост охраны. Дверь за спиной закрылась на замок, началась стандартная процедура прохода на территорию “Белой Ночи”. В такую погоду, когда дождь не планировал заканчиваться, я за годы работы наловчился пакет с одеждой не выбрасывать сразу, а использовать в качестве зонта, пока не доберусь до административного отсека.

— Ты не торопился, да? — Геннадий Илларионович сам пришел встречать: — Живее.

Понимаю, что инцидент произошел впервые за время существования тюрьмы, не имею даже малейшего представления, как побег был реализуем, однако подобное настроение начальника не внушало доверия. Равно как и не внушало доверия, что два охранника пошли за моей спиной со снятыми с предохранителей автоматами.

— Геннадий Илларионович, я не понимаю…

— Помолчи пока, а? — не оборачиваясь требовательно попросил начальник. По голосу слышалось, что он бы добавил еще пару не самых лестных слов, однако сдержался.

Шли быстро, прямиком в кабинет Геннадия Илларионовича и, судя по закрытым дверям, на ушах стояла вся тюрьма. Дверь начальник тюрьмы открыл быстро, пропустил первым меня.

— Это он? — спросил неизвестный мне мужчина.

— Он, — ответил Геннадий Илларионович, закрыл за собой дверь и сел в кресло: — Антон Денисович, познакомься. Майор ФСБ Ковалев Владимир Валерьевич. В твоих интересах говорить все, как есть. Понял?

— Понял, — не особо понимая на самом деле, что происходит, ответил я: — Добрый день.

— Добрый, — майор говорил тихим мягким голосом: — Присаживайтесь. Как спалось?

— Думаю, это к делу не относится, — любезничать в планы не входило, поэтому пустой и бесполезный вопрос оставил без ответа: — Что стряслось? Куда пропал Калинин?

— А вот это, дорогой Антон Денисович, мы сейчас и будем выяснять. Так как спалось? Или не получилось выспаться из-за помощи заключенному?

Конечно, я слышал часто про издевательскую манеру общения ребят из федеральной службы безопасности, но повстречать такого на своем пути — совсем другое дело.

— Хотите в чем-то обвинить — действуйте. А пока я даже не в курсе, о чем речь.

— Антон, скажи спасибо, что я договорился на разговор, — как-то не очень добро вклинился в разговор начальник тюрьмы: — И радуйся, что на такси доехал, а не в автозаке. Давай, рассказывай, на кой ляд тебя Юрий подставляет?

— Ну если мне кто-то объяснит уже наконец, что происходит, смогу отвечать на вопросы.

И Геннадий Илларионович рассказал. В районе девяти часов утра произошел сбой, из-за которого на две минуты отключились камеры видеонаблюдения во всей “Белой Ночи”. По тревоге подняли всех, кто был на месте, однако никаких происшествий зафиксировано не было. В первую очередь дежурная смена наблюдения стала выяснять причину сбоя, параллельно просматривая состояние заключенных. Через четыре минуты дежурный Василий Бородин обнаружил, что камера Оливера Калинина пуста. На этот раз все входы и выходы были автоматически запечатаны, камеры заключенных переведены в режим слепоты, когда все четыре стенки затемняются. В сложившейся ситуации было принято решение все аквариумы закрыть белой непрозрачной подсветкой. Спросили бы об этом меня, точно бы раскритиковал, ведь по Юнгу белая комната с равномерной подсветкой — олицетворение смерти. Темный цвет был бы гуманнее, но кого это волнует в тюрьме для пожизненно заключенных?

Через сорок три минуты был завершен полный обход территории тюрьмы. Ни единого следа пропавшего заключенного. Техники проверили целостность камеры и подтвердили, что из нее выбраться без посторонней помощи невозможно. По специфике дела Калинина пришлось оповестить об исчезновении заключенного не МВД, а напрямую ФСБ.

Спустя полтора часа после инцидента дежурный Виктор Галягин увидел, что заключенный Юрий машет рукой в камеру наблюдения, привлекая внимание. С охранником мужчина говорить отказался, потребовав личную встречу с начальником тюрьмы.

— А президента тебе не надо? — ответил охранник и уже собирался уходить, но Юрий привел железный аргумент.

— Нет, нет, спасибо, с президентом как-нибудь потом. А вот побег Калинина может начальника твоего заинтересовать.

Откуда заключенный узнал об исчезновении Оливера, охранник решил не задумываться, но сразу же доложил Геннадию Илларионовичу. Естественно, начальник тюрьмы отложил все и прошел к камере Юрия.

— Доброе утро, Геннадий Илларионович. Сразу к делу?

— Говори.

— Оливер сбежал как раз тогда, когда камеры у вас отключились, — осведомленность заключенного обо всем, что ему было нужно, раздражала Геннадия Илларионовича с первых же дней прибытия Юрия в “Белую Ночь”.

— Ты же понимаешь, что я однажды узнаю, как ты достаешь информацию?

— Конечно, — без тени улыбки или сарказма ответил Юрий: — Не исключено, что сам расскажу в один прекрасный день. Так вот. Оливер сбежал где-то в девять утра. Извините, часы отобрали, не могу точно сказать. Думаю, вы уже в курсе, что камеры наши надежны, как экономический план страны на пятилетку, так что без посторонней помощи выбраться он не мог. Так?

— Ну, — подтверждать было неприятно, но Юрий говорил правду.

— Следовательно, кто-то помог. Да вот только кто?

— Ты в загадки меня позвал играть, — терял терпение начальник тюрьмы.

— Вот любите вы театральные паузы рушить. Может, я всегда хотел в кино играть? Ладно. Скажем так, импульс к побегу дал Оливеру ваш прекрасный психолог.

— В смысле?

— В прямом. Калинин так мирно и сидел бы в аквариуме, не обращая внимание на свое положение, ведь в нем еще и подружка-собеседник. Но нет, Антон Денисович помог Олли нашему. Извините, вашему.

Через пять минут после разговора с Юрием начальник тюрьмы и начал звонить мне. Как выяснилось, не возьми я трубку со второго раза, группа захвата от ФСБ оперативно доставила бы в “Белую Ночь”. Скорее всего, сразу на второй блок тюрьмы.

— И я так понимаю, меня уже проверили, — не впечатлившись рассказом, спросил я. Естественно, ответ был уже в самом вопросе.

— Конечно, — майор кивнул: — И это смутило больше всего.

— Интересно, чем.

— То ли мало копали, то ли хорошо алиби себе делал, но ты чист, как младенец.

— И вариант того, что я непричастен, вы не рассматриваете в принципе? — Ковалев раздражал, но это была его работа, так что обвинять не собирался.

Геннадий Илларионович и майор переглянулись — Ковалев кивнул. Начальник тюрьмы тяжело вздохнул.

— Антон, то, что ты сейчас услышишь, оставишь глубоко в своей голове. Сорвется с языка, суд будет закрытый и быстрый, а сидеть будешь сразу в третьем блоке. Понял?

— Может, мне и не стоит тогда это слышать? — попытаться стоило. Впрочем, когда начинают беседу с угрозы, которую завуалировали перспективами, отказываться уже поздно.

— Юрий — единственный в своем роде заключенный. Подобных ему нет ни в одной исправительной колонии страны.

— Они все уникальны, Геннадий Илларионович.

— Хотел бы я с тобой согласиться, но нет. 9 из 10 здесь — обычные преступники. Сброд на любой вкус. Юрий — профессионал своего дела. Не уверен, что мы его способны удержать в тюрьме, но у нас он хотя бы под контролем.

— Пока он этого хочет, — добавил майор ФСБ. В его голосе звучала какая-то детская обида.

— Возможно, — задумчиво протянул начальник тюрьмы: — Как бы то ни было, он здесь и такой он один.

— Почему? — если мужчины хотели нагнать таинственности, то у них получилось, но мне это благополучно надоело: — В чем его уникальность?

— Вряд ли ты когда-то слышал про организацию “Поисковики”. Однако это широкая сеть многофункциональных специалистов. Заказные убийства, поиск людей и информации, внедрение в структуры — все это их профиль.

— И не только, — добавил Ковалев. Я думал, он продолжит, что-то добавит, но майор замолчал.

— Так. И? — все равно я не понимал, в чем уникальность Юрия. Как будто это не работа МВД и ФСБ раскрывать подобные структуры. Будто я должен быть удивлен.

— И у нас до сих пор нет информации, почему Юрий сдался. Но активизировался он только после твоего разговора с Фадеевым и Калининым. Калинин пропал, Фадеев только и делает, что ходит по камере и спит. Владимир Валерьевич, я правильно понимаю, что уже все?

— Да, отчет пришел, — майор кивнул: — Чист. Антон, без обид, твою квартиру и домашний ноутбук тоже проверили. Да, обвинений нет. Тогда какого хрена Юра тебя подставляет, парень?

Удивляться или негодовать по поводу вряд ли законного обыска не стал. Да и куда деваться, если это все было сделано по принципу “Антон, а можно мы уже сделали?” Зачем мне надо было знать про “Поисковиков”? Спокойно ведь можно было обойтись без этого. Значит, это проверка реакции на новость.

— Думаю, здесь проблема иного рода — проблема восприятия. Если Геннадий Илларионович повторил диалог с Юрием максимально четко, значит, речь шла не о помощи заключенному, а именно об импульсе, о зачатке мыслей о побеге. Осталось только понять, как я мог это сделать, какими словами или действиями. Все разговоры с заключенными записываются как на видео, так и на аудио. Давайте разбираться. Заодно прошу уточнить, что если ко мне есть недоверие и я скомпрометирован, отстраните и поместите под наблюдение, потому что пойти за соучастие не горю желанием.

Ковалев подмигнул Геннадию Илларионовичу.

— Да, Гена, прав ты был. Башковитый студент.

— Пятнадцать лет уже не студент, — не весело отозвался начальник тюрьмы: — Ну и что? В аквариум Антона и сошьете дело?

— А можно? — оживился майор.

— Нельзя. Сам сказал — чист психолог.

— Тоже верно. Антон, карты мы тут раскладывали. Нагадали они тебе дорогу к Юрию и обстоятельную беседу. Вытащи из него все, что сможешь. А что не сможешь, уже попробуем потом мы. Своими, так сказать, методами.

— Когда приступать? — в голове образовался вакуум. Я даже не представлял, с чего начать общение с самым скрытным заключенным тюрьмы.

— Ну вот как выйдешь из кабинета, прямой наводкой и иди. Охрану надо?

— Нет. Это будет лишним.

— Хорошо, — майор скосил глаза на Геннадия Илларионовича: — Если будет надо, дай знак. Ток по полу пустим, заговорит охотнее.

— Думаю, это тоже будет лишним.

— Тогда вперед. Сегодня будет долгий день.

Из кабинета я выходил на ватных ногах. Если бы вокруг не было камер, я бы присел где-нибудь у стены и просто глубоко дышал минут пять. Все же, изображать спокойствие при майоре ФСБ и начальнике, когда хочется от паники обмочить штаны, — не самое простое занятие. Как бы то ни было, нужно взять себя в руки и сделать все возможное, чтобы получить ответ ровно на один вопрос: какого черта происходит?

Глава 7. Импульс

— Надеюсь, вас не сделали подозреваемым, — вместо приветствия сказал Юрий, приветливо помахав рукой.

— Добрый день, Юрий. Пока что нет, как говорится, вашими молитвами.

— Неверующий, — развел руками мужчина.

— Бывает, — вступать в религиозную полемику не входило в планы: — Так что за импульс? Судя по всему, вы больше знаете, чем я.

— Антон Денисович, не принижайте свои интеллектуальные способности, пожалуйста. Вам это не идет. И девушки не оценят, даже на кассах в магазинах.

Почему из всех возможных примеров Юрий выбрал именно этот, для меня стало загадкой, которая заставила нервно сглотнуть слюну.

— Юрий, вы сказали начальнику тюрьмы, что я помог Оливеру бежать. Думаю, не стоит спрашивать, откуда вы вообще в курсе об инциденте.

— Начальник, инцидент. Я вот своего начальника всегда шефом называл. Как-то теплее звучит, приятнее, по-дружески. А побег из самой современной и защищенной тюрьмы страны — это не инцидент, а вполне себе катастрофа.

Заключенный откровенно издевался, не продвигая разговор ни на шаг. Пора бы уже и привыкнуть, но сегодня надпочечники выделили в кровь слишком много адреналина.

— Юрий, я понимаю, что вы никуда не торопитесь, да и плевать по большому счету на меня, но зачем-то, все же, вы сказали Геннадию Илларионовичу о том, что есть моя вина в случившемся.

— Нет, — Юрий нахмурился: — Я не обвинял вас. Я говорил, что вы помогли Оливеру принять решение. Так и не поняли, как?

— Не понял, — честно ответил я.

— Вы заставили Алису задуматься о том, что для ее существования есть угроза извне даже здесь.

— Алиса — плод воображения Оливера, Юрий. Давайте не будем рассуждать о том, чего не понимаем до конца.

— Давайте, — быстро согласился заключенный: — Не рассуждайте. А я, все же, повторю, что Алиса задумалась. И вам было бы очень неплохо эту мысль развивать, чтобы понять, как и куда мог деться Оливер. К примеру, есть ли слепые зоны у камер наблюдения в тюрьме? Или существуют ли другие выходы из наших блоков помимо известных вам? Хорошие вопросы. Нужные. Я бы даже сказал, важные.

— Вам известны ответы.

— Конечно, Антон Денисович. Стены иногда рассказывают очень полезные вещи, без которых жизнь была бы скучна и пресна.

— Где Оливер? — шумно выдохнув, спросил, не особо рассчитывая на ответ. Его и не последовало.

— А где Алиса? — передразнил Юрий.

— Алиса в голове Калинина.

— Так вы будете долго доходить до сути. И в итоге будете огорчены простой истиной — все элементарно. Намного проще, чем вы думаете.

В голове вертелись десятки вопросов, на которые не получил бы ни одного ответа. Не важно, откуда Юрий знал информацию, суть в том, что он ее имел, а мы — нет. Он не ощущал себя скованным, даже не выглядел, как другие заключенные, у которых есть хоть капля понимания своего положения. На языке вертелось сравнение, которое никак не могло сформироваться в мысль.

— Юрий, зачем вы это делаете?

— Что именно? — это было маленькой победой. Он явно ожидал продолжение разговора про Алису, но никак не посторонний вопрос, в котором не было конкретики. К чести Юрия, он быстро подавил изумление.

— Зачем вы в тюрьме?

— О, Антон Денисович, вы умеете удивлять. Правда. Без иронии и сарказма. Вы начали задавать правильные вопросы, на которые не будет ответов. Но если продолжите мыслить в этом направлении, жить станет намного проще.

— Думаете, Юрий? Кстати, почему Юрий? Это же не ваше имя.

— Любимый певец детства, Антон Денисович, — развел руками заключенный. Кажется, этот вопрос он тоже посчитал правильным.

Вопросов больше не оставалось, пришлось попрощаться и уйти. Пока шел до кабинета Геннадия Илларионовича, думал о подсказках Юрия. Я не эксперт в системах безопасности, но заключенный видел то, что очевидно, значит, и у меня получится. Камеры есть как в коридорах, так и в аквариумах, тогда о каких слепых зонах говорил Юрий? Я остановился и осмотрелся. В целях моей безопасности все заключенные сейчас находились в непрозрачных аквариумах, но я знал наверняка, что обзор камеры внутри не оставляет слепых зон. Тогда о чем речь, если коридоры просматриваются, как говорится, навылет?

Уже на выходе из блока меня осенило — между камерами заключенных не просматривается пространство. Какой смысл, если туда никто и никогда не заходит, кроме уборщиков? Чуть не подпрыгнул от своей гениальности, но резко осадил себя мыслью о том, что мысль пришла только с подсказки заключенного. Вот на второй вопрос Юрия был абсолютно четкий ответ: других выходов из подземных блоков тюрьмы не существует.

— Мы все слышали, — сказал Геннадий Илларионович, когда я вернулся в кабинет: — Жаль, что ничего не получилось выудить. Как думаешь, пару поглаживаний печени его разговорят?

— Как это ничего не получилось? — момент торжества я оттягивал и наслаждался этим: — Все получилось. Я знаю, где Оливер.

— В смысле? — Ковалев нахмурился. Да, с театральными паузами надо завязывать, а то у ребят из ФСБ большие проблемы с юмором.

— Калинин до сих пор находится в “Белой Ночи”.

— Мы все обыскали. Дважды.

— Сколько охранников заходили за камеры заключенных? — сдержать улыбку стоило титанических трудов.

— За? — переспросил Геннадий Илларионович и моментально все понял. Он тут же поднял телефонную трубку, нажал кнопку “2” и гаркнул: — Семенов, поднимай всех. Осмотр. Да, третий, а скажу пятидесятый — пойдешь и пятидесятый. Только на этот раз обходить каждый аквариум вокруг, понял? В смысле, “обходили”? Сейчас по камерам посмотрю, если увижу, что врешь, по статье пойдешь за халатность. Вот и я о чем. Быстро.

Положив трубку, Геннадий Илларионович поскреб подбородок.

— Думаешь, все так просто? Семенов говорит, что осматривали все и я не вижу причин ему не верить. Все равно бред какой-то. Ну сбежал ты — так сделай все возможное, чтобы на поверхность выбраться и свалить. Не подкоп же этот мудак роет?

— Когда я шел по первому блоку, даже мысли не появилось заглянуть за аквариумы. Они всегда задней стенкой непрозрачно подсвечены. Вопрос профессиональной…

Замолчал. До меня стало доходить, что происходит не только со мной, но и со всеми в “Белой Ночи”.

— Деградации? — продолжил Геннадий Илларионович. Видимо, его тоже осенило.

— Именно.

Ожидание проверки тянулось слишком мучительно. Я не знал, что сказать еще, Геннадий Илларионович нервно всматривался в телефонную трубку, как будто от этого зависел результат поиска. Ковалев сидел с каменным лицом и словно не дышал. Через пять минут зазвонил телефон.

— Ну. Сукин сын. На второй блок его. В смысле? Как это? Ты мне голову не морочь, я же сейчас камеры включу! Семенов, ты у меня дошутишься! Включаю.

Геннадий Илларионович раздраженно переключил картинку на мониторе. Кажется, больше всех удивился именно начальник тюрьмы, потому что на экране охрана вела Калинина в согнутом положении и руками за спиной по третьему, самому нижнему блоку.

— Невозможно.

— Геннадий, может, Калинина прямо сюда? — Ковалев тоже не мог поверить своим глазам, но держался стойко, никак не демонстрируя растерянность.

Я ни разу не был на третьем блоке, поэтому увидеть камеры, которые абсолютно никак не должны быть одобрены ни одним регулирующим органом, стало культурным шоком. Простейшим сравнением было назвать эти аквариумы вертикальными гробами. Не знаю, согласился бы я работать здесь, покажи этот блок Геннадий Илларионович тогда, на первом собеседовании. Камеры медленных пыток — лучше бы третий блок назвали именно так.

— Семенов, Калинина в камеру двадцать шесть на втором блоке. Мы выдвигаемся.

Геннадий Илларионович положил трубку и выключил монитор.

— Еще я не тащил этого мудака к себе в кабинет. Сбежать из камеры, чтобы спуститься в карцер? Он совсем поехавший. Или думал, что там выход? В ад ему там выход, чуток поглубже, мать его.

— Я вам еще буду нужен, Геннадий Илларионович? — уже зная ответ, спросил я. Впрочем, ответом послужил красноречивый взгляд, в котором читалось сожаление о том, что глазами нельзя убить.

Второй блок отличался от первого только наличием спецтехники для ограничения режима пребывания заключенных. Слишком долго спит? Подъем по сирене. Присел на кровать вне обозначенного срока? Внеплановый обыск. Попытка нарушения суточного графика? Пожалуй, даже знать не хочу.

Вокруг двадцать шестой камеры столпились охранники, оставляя в зоне обзора заключенного только двух человек. Остальные окружили аквариум с односторонне затененными стенами. Майор Ковалев остановился в десяти метрах от камеры.

— Смотрите, — майор обратил на что-то внимание, но объяснять не торопился. Геннадий Илларионович раздраженно махнул рукой и пошел дальше, а я решил попытаться посмотреть глазами Ковалева.

Что-то и правда было не так. Оливер все так же улыбался, так же был приветлив со всеми, однако нечто неуловимо напрягало периферию мозга. Так бывает, когда начинаешь осознанно пытаться увидеть свой нос, если годами не обращал на него внимания. Вроде бы и получается, но сразу не удастся сфокусироваться.

Геннадий Илларионович стал подсказкой, когда подошел к аквариуму. В поле зрения Оливера он не мог быть, потому что заходил с затененной стороны, однако Калинин повернул голову на начальника тюрьмы и улыбнулся чуть шире.

— Он видит через стекло? — именно этого вопроса и ждал майор. Ждал, чтобы скрипнуть зубами и чуть слышно выругаться.

— Значит, не показалось. Идем.

Оливер не производил впечатление застигнутого врасплох. Равно как и не казалось, что он реально собирался бежать из тюрьмы.

— Добрый день, Оливер, — майор жестом показал охранникам разойтись: — По свободе заскучали?

— Добрый день, Владимир Валерьевич, — кивнул Оливер и прищурился. Вряд ли Ковалев знал эту особенность, но я понял, что инициативу на себя взяла Алиса.

— Так, значит, — ответил Ковалев и нахмурился: — Мы знакомы?

— Пока нет. И не хотелось бы знакомиться, если честно.

— Почему?

— Вряд ли в моем положении знакомство с майором ФСБ светит чем-то хорошим. А плохого и без вас хватает.

Из-за непрозрачной части аквариума вышел Геннадий Илларионович.

— Как ты оказался на третьем блоке?

— Я не помню, — Оливер перестал щуриться.

— О как, — кашлянул начальник тюрьмы: — Понятно. Хорошо. Молодец. Умница, сука. Калинин, я тебя до смерти задрочу, но ты все расскажешь. Понял?

— Понял, — не убирая блаженной улыбки ответил Оливер.

— Закрыть его нахрен. Проверка каждые пятнадцать минут. Попытка дернуться — пускайте ток. Антон, за мной.

Геннадий Илларионович быстрым шагом пошел к лифту, Ковалев не отставал, а мне пришлось перейти на легкий бег. Уже у дверей лифта я услышал окончание фразы майора:

–…другого слова я для тебя и твоей шараги не подберу.

— Ты давай мне тут не рассказывай, как работать, а я не скажу, чем тебе заниматься. Если хочешь — сам садись, да проверяй.

— А как ты еще объяснишь? — яростно шипел сквозь зубы майор ФСБ: — У него глаза, как у собаки? В другом спектре видят?

Конец ознакомительного фрагмента.