Город за рекой

Герман Казак, 1947

«Город за рекой» – книга, которая наравне с произведениями колоссов немецкой литературы Кафки и Юнгера встала в один ряд с классической антиутопией «1984» Оруэлла. Загадочный и мрачный город без названия. В нем тоталитаризм доведен до абсолюта, контролю подвержены не только поступки и слова, но и мысли жителей. Однажды сюда попадает ученый-лингвист Роберт Линдхоф, которому в качестве городского архивариуса предстоит заниматься вопросами бессмертия произведений литературы. Здесь он встречает и старых знакомых, и свою прежнюю любовь и лишь тогда начинает понимать, что попал в город мертвых. И нет выхода из этой безнадежности…

III

В городском квартале, где Роберту по описанию Секретаря предстояло отыскать гостиницу, царила прямо-таки тишина выходного дня, составлявшая резкий контраст с оживленной суетой подземных коридоров и подвалов. Роберт замедлил шаги. После холода помещений Префектуры уличная теплынь поначалу действовала благотворно, но солнце поднималось все выше и скоро стало изрядно припекать. Он снял пиджак, перекинул его через плечо. И заодно глянул на свои часы: без пяти одиннадцать.

Кривые улочки и переулки, насколько можно было видеть, ответвлялись от широкой магистрали, что, извиваясь улиткой, вела к пятиугольной площади. Глаз уже привык к зрелищу голых изломанных очертаний домов, которые здесь поднимались большей частью до одного-двух этажей, а затем, будто мощным ударом смерча снесло крышу вместе с верхними этажами, обрывались острозубым зигзагом. Лишь сиротливыми башенками тянулись вверх кирпичные четырехгранники дымовых труб. В наружных стенах зачастую зияли трещины, во многих местах большие пласты штукатурки осы́пались. Внутри изъеденных ветрами помещений тут и там на стене меж грязных дверных проемов белела жирная клякса печного кафеля. Расколотые трубы, ржавые стальные балки торчали повсюду, словно кости скелета.

Во избежание обвалов чуть не на каждом шагу были установлены подпорные балки и стальные скрепы. Одни постройки изнутри полностью уничтожил пожар, в других, с каменными полами и лестничными шахтами, нутро, хоть и в пятнах от огня, уцелело. Роберт вдруг понял всю целесообразность мраморных столов и кресел Префектуры, которые поначалу вызывали у него раздражение.

По бугристой уличной мостовой время от времени громыхали двухколесные тележки. Объезжая дом за домом, мужчины забирали мусор, выставленный в подворотнях, и пересыпа́ли из худых ведер в большой бак. Перед тем как продолжить путь, один из мужчин хватался рукой за колесные спицы, чтобы привести тележку в движение. На другой тележке лежала на боку бочка с водой. С помощью примитивного насоса из нее поливали улицу. Поливальщики были в кожаных фартуках и картузах.

Вообще Роберту бросилась в глаза прозаичная чистота улиц и мертвых домов. Нигде не видно ни обугленной домашней утвари, ни куч обломков, даже там, где дом оказался разрушен до основания, была чистенькая площадка, в углу которой с педантичной аккуратностью сложили мало-мальски пригодные кирпичи и черепичины. Многое позволяло сделать вывод, что катастрофа, постигшая город, случилась довольно давно. Живет ли кто в этих развалинах? Помещения нижнего этажа допускали такую возможность. А иной раз кое-что говорило, что комнаты второго этажа если и не жилые, но все-таки тоже используются. Особенно там, где оконные проемы были заколочены гладко оструганными досками. Казалось, их прибили совсем недавно, и Роберта поневоле опять одолевали сомнения в датировке всеобщего разрушения. Может, оно произошло не разом, а как бы поэтапно? Может, оттого здесь и не занимаются основательным восстановлением, а просто кое-как латают, и всё.

Роберт медленно пошел дальше и увидел, что к фасаду одного из этих домов до высоты второго этажа прислонена лестница, на верхних ступеньках которой стояла женщина в бурой спецовке. Временами окуная щетку в ведро с водой, она энергично драила доски на заколоченных окнах. А потом машинально, будто стекла, досуха протирала их кожаным лоскутом, пока они не взблескивали желтоватой белизной. Роберт покачал головой. Не только по поводу занятия женщины, вопиюще противоречащего здравому смыслу, но и оттого, что одновременно чуял здесь некий символ, который не мог уразуметь, поскольку не имел пока ключа к судьбе города и его обитателей.

По трезвом размышлении все, что он пережил тут за считаные часы после приезда, составляло странный контраст с нормальной жизнью. Уже беседа с Верховным Комиссаром протекала отнюдь не так, как принято в подобных случаях. Будто между ними и реальностью возвышалась стена. Правда, в Префектуре атмосфера минуты настолько заворожила Роберта, что необычность ситуации прошла мимо его сознания. Равно и то обстоятельство, что Префект говорил с ним по радио, казалось вполне уместным, поскольку в известном смысле как бы шло в ногу со временем. Однако ж, вместо того чтобы, как он ожидал, конкретным или любезным словом ознакомить с новой должностью, от него с ходу потребовали ответа на принципиальные вопросы человеческого бытия, которые теперь, задним числом, представлялись ему не чем иным, как философскими софизмами. Он ведь не хлопотал о должности, а был приглашен городскими властями, так что лучше бы им подробно разъяснить ему новые задачи, снабдить его четким планом работы и указать служебные часы. Что скрывалось за старомодными званиями Архивариуса и Хрониста? Уж не предстоит ли ему роль средневекового городского летописца? Кстати, у него даже письменного договора нет. Улыбчивый Секретарь выписал ему кучу бумаг, но в остальном лишь пустословил о четвертом уровне оклада и высоком чиновничестве. Он что же, получил постоянное место — или Префектура молчаливо подразумевала испытательный срок?

Роберт с удовольствием съел бы мороженого, но тщетно озирался по сторонам в поисках ларька или кафе. Повсюду только безжизненные дома-призраки, похожие на макеты. Можно подумать, это все декорации, как в кино.

Когда в нескольких шагах впереди рухнул наземь кусок потрескавшегося фронтона, он невольно отпрянул к стене. Она не поддалась, была не из парусины, настоящая, каменная. Женщина, шедшая по другой стороне улицы, лишь мельком глянула на поднявшееся облако пыли.

На соседней улице, неподалеку от пятиугольной площади, которую ему описали, Роберт увидал вывеску гостиницы, которая, как он отметил, принадлежала к числу тех считаных построек, что были почти не тронуты разрушением. Посмотрел на часы — без пяти одиннадцать. Раздосадованный, что запамятовал вовремя их завести, Роберт с силой стукнул по двери металлическим молотком. Никто не открывал, и он нетерпеливо постучал еще раз. А немного погодя попробовал нажать на дверную ручку, которая без сопротивления поддалась. Он вошел и очутился в сумрачном вестибюле.

Высокое зеркало в узорной золотой раме, наклонясь вперед, стояло на низкой консоли; рядом на точеной деревянной жардиньерке красовался букет искусственных цветов. По другую сторону, возле круглого стола с треснувшей мраморной столешницей, группировались несколько кресел с золотыми подлокотниками и гнутыми ножками, напоминая потертой обивкой о поддельной роскоши старинной дворцовой мебели.

Раз-другой Роберт нарочито кашлянул, однако ни хозяева, ни работники так и не появились. В конце вестибюля темнел коридор с уходящей наверх каменной винтовой лестницей.

— Алло! — окликнул он, сперва вполголоса, потом громче и настойчивее.

Немного погодя этажом выше послышались шаркающие шаги и откликнулся женский голос. Наконец эта особа степенно спустилась по ступенькам, чтобы, едва завидев гостя, встретить его шквалом неразборчивых слов. Это оказалась пожилая женщина с волосами, сколотыми на макушке в пучок, и водянисто-серыми глазами, в руках она держала фонарь «летучая мышь». А когда говорила, было видно, что многих зубов недостает. Поставив фонарь у подножия лестницы, она обеими руками разгладила съехавший набок фартук.

Роберт заговорил с ней насчет жилья, однако ж быстро выяснилось, что его язык ей непонятен. Она растерянно смотрела на него и твердила одну-единственную фразу, в которой Роберт угадывал сочувственно-извиняющийся тон, но смысла не улавливал. Он пожал плечами. Как назло, чемодан, по которому в нем бы тотчас узнали приезжего, по-прежнему находился в багажной нише подземелья. Неужто в доме нет никого, с кем можно объясниться? Он с досадой огляделся по сторонам. Старуха вскинула руки и снова их уронила, так что ладони хлопнули по бедрам. Потом шагнула к Роберту, просветлев лицом, указала вытянутым пальцем на него, сплела ладони, приложила к щеке и принялась легонько покачиваться. После этого жеста, изображающего сон, она сделала ему знак подняться по лестнице. Сама же поспешила вперед, отыскала в большой связке ключ и отперла высокую двустворчатую дверь. Роберт, забавляясь, последовал за ней. А старуха уже прошагала к окну и распахнула ставни. Похожее на зал помещение было сплошь заставлено мебелью и всевозможной домашней утварью. Нашлось и несколько железных кроватей с голыми матрасами — он быстро насчитал семь штук. Шкафы и комоды громоздились со всех сторон, образуя узкие проходы, а в одном углу у стены среди всякого хлама высились штабеля тарелок, чашек и подносов.

Старуха с надеждой смотрела на Роберта, словно спрашивая: нравится? Она опять широко раскинула руки, будто приглашала его воспользоваться всей этой роскошью. Потом поспешила к остальным окнам, чтобы впустить побольше света, и знаком предложила ему полюбоваться видом.

— Ай! Ай! — ободряюще твердила она. Но опять огорчилась, поскольку не сумела вызвать у него восторженного отклика.

Перед Робертом широко раскинулась панорама, похожая на ту, что он видел с балкона Префектуры. Вдали изгибалась дугой серебристо-серая полоса, в которой он распознал реку.

Старуха меж тем показывала то на одну, то на другую кровать, будто ждала, что он выберет и сообщит ей, какую надо застелить. Роберт покачал головой. Старуха сразу помрачнела. Потом вдруг опять вскрикнула по-птичьи, просеменила к двери, загремела ключами и замахала руками: идемте, мол, со мной. Роберт вышел в коридор. Она мигом отперла еще несколько комнат, открыла ставни и, явно похваляясь, старалась обратить его внимание то на мягкое кресло, то на ковер, секретер, писанную маслом картину, торшер.

Угловая комната оказалась размером поменьше. Одно из окон выходило на речную долину, другое — на городские руины. Старухе этот вид был вроде как не по нраву. Роберт же, коль скоро вообще здесь останется, считал его просто необходимым. Если убрать лишнее барахло и принести из других комнат полезные вещи, жилье, пожалуй, вполне сносное. Можно, например, придвинуть стол к окну, чтобы за работой всегда видеть небесный простор. Все в целом не лишено романтики.

Роберт не заметил, что прислуга удалилась. И когда вышел в коридор, чтобы перенести к себе из других комнат те или иные подходящие предметы, услыхал на лестнице приглушенный разговор. В оживленную болтовню старухи регулярно вклинивался коротким вопросом скрипучий мужской голос. Звучал он властно. Потом послышались семенящие шаги старухи, ковыляющей вверх по лестнице. Роберт в ожидании стоял на пороге комнаты, пока прислуга не сделала ему знак следовать за ней. Она снова привела его в вестибюль, залитый теперь ярким искусственным светом. В одном из кресел расположился осанистый корпулентный мужчина с черными нафабренными усами, подкрученные кончики которых торчали вверх. Он встал, с достоинством поздоровался и опять сел, предложив Роберту последовать его примеру. Осторожностью движений он напоминал костюмированную куклу.

— Вы хозяин? — спросил Роберт.

— Нет, не хозяин, только управляющий, — ответил усач и уныло добавил: — На время… не так ли?

Роберт не понял, относится ли эта реплика к управляющему или к его собственному пребыванию здесь, но протянул ему удостоверение и выданный Префектурой талон на проживание.

— Отлично, — сказал гостиничный Патрон, — отлично. Секретарь — мой друг. Вы довольны комнатой? — Говорил он несколько натужно, а в скрипучем голосе словно бы таился иноземный акцент.

Радуясь, что можно объясниться на родном языке, Роберт изложил ему свои пожелания касательно убранства комнаты, ведь он намерен не просто пользоваться ею, но чувствовать себя как дома.

Патрон задумчиво наморщил лоб.

— Вы меня понимаете? — спросил Роберт.

— Более или менее. Посмотрим, что можно сделать. Гостинице принадлежит лишь часть вещей, многое здесь просто сложено на хранение. Но мы посмотрим. Поэтому…

Он умолк, сделав многозначительный жест, которым, вероятно, намекал на состояние гостиничных номеров, служивших скорее складом, но не жильем. А заодно, пожалуй, просил извинить его за неловкую речь. Затем он дал указания старой служанке, которая, испуганно прислушиваясь, ждала чуть поодаль распоряжений; та кивнула и удалилась.

— Что это за язык? — поинтересовался Роберт.

— О, всего лишь старинный диалект, — ответил Патрон, — на нем объясняются с простонародьем. Ведь персонал и поставщики то и дело меняются. Мильта, так зовут служанку, здесь совсем недавно. На время… не так ли? — опять добавил он.

Из скудных намеков, с трудом вытянутых из Патрона, Роберт узнал следующее: сейчас он единственный постоялец, что обеспечивает ему приятную возможность передвигаться без помех. Питаться лучше всего здесь же, поскольку точки общественного питания вообще-то предназначены исключительно для местных. Жена Патрона прекрасно готовит и аккурат сейчас уже стряпает обед, ведь после долгого путешествия он наверняка проголодался. За багажом можно послать уличного курьера, который наверняка все разыщет в подвалах на Фонтанной площади, ведь на чемодане есть бирка с именем.

Патрон встал, чтобы проводить Роберта в столовую. Передвигался толстяк мелкими резкими шажками, чем снова напомнил Роберту куклу-марионетку.

Среди искусственных комнатных пальм в просторном столовом зале стояли два-три десятка пустых столиков со стульями. Патрон решительно прошагал к месту у боковой стены и сказал:

— Ваш столик, господин доктор!

Затем он достал из секретера, оставив его открытым, переплетенную в кожу затрепанную книгу и положил ее перед Робертом.

— Книга регистрации и отзывов! — провозгласил он с победоносной улыбкой, от которой усы гордо взлетели вверх. Казалось, Патрон угадал тайные Робертовы сомнения насчет того, вправду ли он попал в гостиницу. — У нас оставляют записи только именитые гости, — небрежно произнес он и попросил Роберта оказать книге честь, а его отпустить до обеда, коий предстоит уже в самом скором времени.

— Который час? — крикнул Роберт ему вслед. — Мои часы остановились.

Патрон удивленно обернулся и, помедлив, ответил:

— Полдень.

— Точно? — спросил Роберт. — Мне надо поставить часы.

Патрон пожал плечами, невозмутимо прошел меж рядами столиков к двери и затворил ее за собой.

Чтобы развеять скуку, Роберт полистал книгу и обнаружил, что последний постоялец уехал еще несколько недель назад. Может, попробовать с помощью Секретаря перебраться из этих заброшенных номеров в менее старомодную гостиницу? Почему его направили именно сюда? Только потому, что управляющий якобы в друзьях с Секретарем? Без особого интереса Роберт читал незнакомые имена, которые порой оставляли обычные стихотворные строчки, что-то хвалили, что-то порицали, кстати, гости были из разных стран и писали на разных языках. Если сопоставить число записей с временны́м периодом, уходящим вспять в минувшее столетие, то навещали гостиницу всегда лишь единицы.

Старая служанка, явно радуясь, что в доме есть постоялец, несколько раз заходила в столовую, постелила на стол клетчатую серую скатерть, разложила столовый прибор и салфетку, принесла графин и стакан. Чем дольше Роберт ждал обеда, тем сиротливее чувствовал себя в безлюдном зале. Надо надеяться, здесь не всегда так одиноко. Во всяком случае, ему хотелось на днях уговориться с отцом пообедать вместе или поужинать.

Но вот наконец раздался удар гонга. Дверь открылась, так что последние отзвуки хлынули в зал. Затем с подносом в руках появилась Мильта, а за ней — женщина, по виду южанка, с подкрашенными щеками и губами, в чепчике, — наверно, жена Патрона; за нею, не выпуская из рук колотушку гонга, шагал сам Патрон. С торжественным выражением лица, держа дистанцию, шествие гуськом медленно направилось меж рядами пустых столиков к Роберту. Патрон колотушкой отбивал ритм шагов, а жена его в такт покачивала бедрами. Дешевый шелк платья шуршал. Группа полукругом стала возле столика, Роберт не без смущения наблюдал за ними. По знаку Патрона его жена взяла у Мильты с подноса супницу, поставила на стол и, бегло поклонившись Роберту, серебряным половником наполнила его тарелку.

Патрон тем временем, словно эти манипуляции ничуть его не касались, глядел в потолок столовой. Старая служанка сделала книксен, жена Патрона накрыла супницу крышкой и легонько шевельнула рукой, Патрон, чьи усы пуще прежнего блестели чернотой, бросил пристальный взгляд на столик и на гостя и с намеком поправил скатерть. Затем он пожелал Роберту приятного аппетита, коротко ударил колотушкой по столику, после чего обе женщины повернулись и шествие в обратном порядке, во главе с Патроном, но с теми же забавными ужимками, как и при появлении, протопало к выходу. Роберт провожал взглядом церемонию, пока все трое не исчезли, и только потом взял ложку и рискнул приступить к еде.

Вскоре он опустошил тарелку, сам налил добавки и с удовольствием все съел. Последние ложки он растянул, а затем снова стал ждать. Минута шла за минутой. Безмолвный зал начал его угнетать. Голод он пока не утолил, но, может быть, в этих краях принято в обед обходиться одним супом и трапеза уже окончена. Смотреть было не на что. Ничегонеделанье казалось даже тягостнее ожидания в Префектуре. Разве его не ждут задачи особого рода? Надо ознакомиться со служебными помещениями Архива в Старых Воротах, вникнуть в незнакомые материи. Коль скоро служба позволит, он должен выяснить, где находится женщина, которую он встретил по приезде. Если это была Анна, в чем он теперь сомневался все меньше, значит, у них обоих есть возможность встретиться, поехать вместе куда-нибудь в незнакомое место, чтобы вне обстоятельств и препон того часа изведать свою живую судьбу.

— Это наверняка Анна! — вполголоса сказал себе Роберт, бросил салфетку на столик и отодвинул стул, собираясь встать.

Дверь столовой отворилась, и вновь тем же манером, что и раньше, вошла давешняя троица, медленно направляясь к нему. Преувеличенная помпезность начала действовать Роберту на нервы. Но, похоже, для здешнего мира она в порядке вещей, и Роберт смирился. Снова придвинул стул к столу, покорно расстелил на коленях салфетку. Только когда процессия остановилась возле стола, он поднял взгляд.

Со скорбной, напряженно-торжественной миной Мильта держала на вытянутых руках поднос, уставленный всевозможными тарелками, открытыми горшочками и закрытыми мисочками. Жена Патрона принесла в плоской корзинке откупоренную бутылку, из которой Патрон теперь собственноручно наполнил вином графин.

— Маловато постояльцев, — от смущения вырвалось у Роберта.

— Увы, — отвечал Патрон, — такие времена!

Он озабоченно наблюдал, как сменили тарелки, раздраженно прищелкнул языком, когда одну из мисочек поставили на стол не в ее черед. Наконец все стояло на столе, женщины чуть отступили назад, Патрон же произвел над посудинами несколько заклинающих пассов, словно хотел придать блюдам особый вкус. Затем сделал знак жене, та наполнила из графина бокал гостя, а сам он аккуратно чуть передвинул несколько мисочек, для порядка.

— Стоит ли так затрудняться, — сказал Роберт, которого раздражали подчеркнутые старания о его физическом благополучии.

— Пусть про нас не говорят, — отвечал Патрон, — что мы позабыли добрые обычаи гостеприимства.

Он гулко стукнул колотушкой по столу, так что женщины вздрогнули, занял свое место во главе кортежа и с серьезным достоинством гордо удалился вместе с ними. Роберт неотрывно смотрел вслед маленькой процессии и облегченно вздохнул, только когда двери столовой закрылись. Тогда он взялся за вино, светло-розовое и слегка шипучее. Бокал он осушил одним глотком.

К еде, состоявшей из множества салатов и овощей, частью незнакомых, он отнесся без особого интереса. Все казалось ему на один вкус. Но поесть он поел.

Закончив трапезу, он был сыт, но не удовлетворен. В качестве подготовки к работе над Хроникой, веде́ние которой полагал одной из задач, поставленных Префектурой, решил коротко записать свои впечатления от города, а также точно рассказать об обеденной церемонии.