Подобие совести. Вина, долг и этические заблуждения

Георгий Чернавин (2024)

Монография посвящена феномену «подобия совести»: совести ложной и/или заблуждающейся. На материале художественной литературы (Достоевский, Толстой, Шкловский, Сорокин), а также историко-философском материале (с опорой на средневековые типологии совести, а также на разработки этой темы у Гуссерля, Хайдеггера, Сартра, Колнаи) предлагается феноменологическое описание искаженных форм этического опыта. Исследование сопровождается дискуссией с современными российскими философами. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Главное же, как ни раскидывай, а все-таки выходит, что всегда я первый во всем виноват выхожу и, что всего обиднее, без вины виноват и, так сказать, по законам природы.

(Достоевский [1864] 1973, 103)

* * *

© Г. И. Чернавин, 2023

© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2023

Предуведомление

Ѱ-совесть, Ѱ-вина и Ѱ-долг

Теория, которая сбивает человека с толку настолько, что он больше не понимает голос совести — это печальная теория.

(Husserl [1914] 1988, 24)^[1]

Один из первых рецензентов книги о мнениях троллей (Чернавин 2021) выдвинул справедливый упрек в том, что в тексте почти ни разу не упоминается совесть, а «единственный грех», против которого направлена предписанная в нем философская аскеза это д_дв_во_оя_ящ_щи_ие_ес_ся_я мысли; но «ведь сущностная двусмысленность, присущая самому понятию совести, которая обращается ко мне моим и в то же время не вполне моим голосом, оказывается структурно неотличима от у_уд_дв_во_ое_ен_ни_ия_я мыслей» (Ямпольская 2021, 291). По стечению обстоятельств примерно в это же время меня совершенно захватила проблематика «нечистой совести» и «вины», и неожиданно для себя я обнаружил себя посреди книги о паразитарных формах совести. При этом со словами «упрек», «грех» и «предписание» произошла странная вещь — своеобразная реализация метафоры, при которой они стали для меня проблемой в своем прямом, буквальном смысле, в обход переносного. Возражение касалось того, что единственный «грех», стоящий в центре книги о троллях, — это неподлинность (мнений, убеждений, недобросовестной веры). Вместо того, чтобы искать и другие «грехи» помимо неподлинности, я (подтверждая справедливость упрека) скорее тяготел к тому, чтобы искать неподлинные формы «вины». Меня увлекли не столько сами совесть, вина и долг, сколько их выхолощенные подобия: конъюнктурная совесть^Ѱ, невротическая вина^Ѱ и выморочный долг^Ѱ.

Читатели книги о троллях по-разному оценили эксперименты на уровне способов написания, в диапазоне от «системы условных знаков, с помощью которых производятся процедуры над мнениями, наподобие логических оперантов, но только еще более изощренных, на зависть любым философам-логикам прошлого» (Марков 2021, 254) до того, что «сам способ выделения особых терминов (курсив, астериск) совсем не невинен; как если бы возможно было избежать многозначности слов, фиксируя какой-то их специальный смысл, для которого сгодятся и явно малоудачные слова» (Маяцкий 2021, 252). В этой книге я решил ограничиться одним оператором — индексом^Ѱ[2] В тексте я буду обозначать этический опыт, проходящий под знаком подобия совести (псевдо-совести, Ѱ-совести), курсивом и индексом^Ѱ. При таком написании «я виноват» (внутренний голос, вероятно, моя совесть, говорит мне, что я виноват) и я виноват^Ѱ (подобие совести говорит мне, что я виноват) значат разные вещи.

Меня прежде всего интересует негарантированность различия «совести» и совести^Ѱ, а именно то, что «совесть» в любой момент может обернуться совестью^Ѱ. Носитель того или другого, отдающий себе отчет в том, что он носитель того или другого, может не столько окончательно укорениться на территории «совести», сколько научиться жить под угрозой совести^Ѱ. Различие, которое я провожу — это не различие между подлинным и неподлинным, а скорее различие между «предположительно подлинным» и явной подделкой^Ѱ. Заключенное в кавычки всегда может обернуться подобием.

Можно задать такой способ выражения, что эта проблема, в принципе, не возникнет, например, говорить о: а) совести, «основанной на проживании», и б) «навязанной» совести, или об: а) «основанном на опыте», и б) «почерпнутом извне». Трудность здесь в следующем: навязанное как раз и претендует на то, что оно основано на «проживании»; почерпнутое извне успешно внедряется в форме «личного опыта». При этом сам способ говорить помещает нас в привилегированное положение проживающего, испытывающего на опыте: у нас есть эксклюзивные данные, ведь никто не наблюдал за нами «изнутри» скрупулезнее, чем мы сами. Но, как сказал классик: «Я не эксперт по собственной боли и не наблюдаю ее с чертовски (angelically) выгодной позиции; я — просто человек, испытывающий боль и говорящий, что это так» (Райл [1958] 2006, 88). Положение единственного в своем роде эксперта по самому себе чревато злоупотреблением. Здесь недостаточно привычки к самоанализу и принципа доверия себе, так как ничто не мешает им выстроиться в форме самоподтверждающего, самоподдерживающего самообмана. При этом такой способ выражения («основанное на проживании» против «навязанного») избавляет от необходимости ставить вопрос о совести^Ѱ, вине^Ѱ и долге^Ѱ, да, по сути, и лишает такой возможности, поскольку интересующие меня феномены становятся невидны.

Классическая феноменология действовала на территории теории познания и приостанавливала полагание «действительности». В этой книге я работаю сходным образом, приостанавливая полагание этической «подлинности». При этом моя цель не скептический релятивизм или моральный нигилизм; я хочу удержать совесть от догматического застывания в самоуверенной «подлинности». Мой тезис касается не отсутствия надежного ориентира, а несомненного этического опыта ненадежных ориентиров, касается доксы, обитающей в нашей совести. Задача — не дискредитировать совесть, а продемонстрировать идущий к ней в нагрузку кредит доверия.

Рауту — Реутов, 2020–2023

Примечания

1

Фраза целиком: «Теория, которая сбивает человека с толку настолько, что он больше не понимает голос совести (и теряет интерес к тому, чтобы проводить в жизнь высшие ценности и тем самым исполнять свое предназначение) — это печальная теория. (Eine Theorie, die den Menschen so verwirrt, daß er die Stimme des Gewissens nicht mehr versteht und das Interesse daran verliert, all die hohen Werte zu verwirklichen, die zu verwirklichen er berufen ist, ist eine traurige Theorie)».

2

Вопреки этому изначальному намерению я все же ввожу несколько подвидов индекса совесть^Ѱ: совесть^recta, совесть^erronea, совесть^dubia, совесть^opiniosa, совесть^scrupulosa, совесть^overlain и совесть?. См. главы «От двух до пятнадцати» и «Одна совесть, одна вина, один долг».