Марьюшка

Георгий Полевой, 2023

Новое прочтение сказки о Марье Моревне, Иване Царевиче и Кощее Бессмертном

— Шикама! Папа, матли, какая шикама!

Четырёхлетняя Марьюшка бежала по взгорку, протягивая Морю шишку. «Шикама», и правда, была необычная — раздвоенная.

— Да-а, малыш, ну и шишка! — протянул Море.

— Она, навейно, выясья на такой зе — вот такой зе — сосне!

Море согласился, и восхищенный ребёнок унёсся искать «вот такую же» сосну.

— Хорошо, — негромко протянул Море. Мракомудр согласно покивал.

Море любил эти леса русской средней полосы — утопающие в снегах зимой, пропитанные ароматами хвои, мёда и трав летом, как сейчас. Больше всего любил он рассветы ранней летней поры, когда ночная прохлада начинает отступать, ароматный воздух напоён розовато-золотистым солнечным светом, а тишину нарушает лишь пение соловья.

Он отдыхал здесь душой после трудов праведных в родных морях, таща нелёгкую лямку морского владыки.

— Сейчас ситуация меняется. Есть кой-какие возможности, перспективы интересные, — неторопливо делился он с Мракомудром своими соображениями. — Перун, Велес, Мокошь сферы влияния поделили, разобрались, кто за что отвечает, кто за что жертвы получает. Там достаточно спокойно, конфликты позади. А вот люди, расплодившись, теперь ещё и умирать начали. А наши-то к такому готовы не были, когда их создавали. Ну, умер — и умер, кто о последствиях-то задумывался? А что души их где-то блуждать будут толпами — никто же не сообразил. Утилизация душ — не возникало же изначально такой темы. Хотя, пока разбирались, и такой вариант у них уже в разговорах промелькнул.

Мракомудр из рода Кощей был на пару веков младше Моря. Ему душевно было с немногословным толковым неторопливым морским владыкой, который немного дистанцировался от своих более амбициозных верховных собратьев.

— А теперь Сварог Повеление издал «О нетленности души» — и всё, конец фантазиям. Нормативка требует что-то с этими душами делать, управлять ими, содержать их где-то, сортировать по степени грешности, обеспечивать минимальные комфортные условия посмертного существования для каждой категории… А они ведь горазды грешить-то, ой, горазды! Тоже ведь — никто не представлял. Все думали — создали их, представления о правде и кривде внушили — и всё само дальше заработает. Не — не слушают — грешат напропалую.

Важно гудя, пролетел рядом шмель — сделал круг над головами друзей и удалился степенно по своим делам.

— Ну, и, короче, сейчас создаёт Сварог новую структуру — рабочее название «Тартар», где души будут содержаться. А вот тот, кто этим Тартаром будет управлять, наделен будет, судя по всему, — по крайней мере, поначалу, пока никто ничего о последствиях не понял, — широчайшими полномочиями. Мы не знаем, что с этими душами делать, — делай, что хочешь. Управлять Тартаром этим будет, по всей видимости, Даждемир. Он, конечно, владыка опытный и мудрый. Если согласится, дело наладит. Только ведь стар он уже, ничего ему уже не надо. У него свой чертог в Свароговых кущах, ему давно на покой хочется. Ему бы явно толковый энергичный боец, вроде тебя, ко двору пришёлся. Есть там, конечно, Смаграл, да ещё пара деятелей, но от них ведь, если честно, визгу больше, чем шерсти. Задумайся. И то, что ратному делу тебя сам Перун обучал, — это Даждемир понимает и ценит.

— Да… интересно, — задумчиво глядя на Море, ответил Мракомудр из Кощей…

…Интересно… Кто это сказал тогда? Солнце… Усыпанный хвоей взгорок… Это был я…

Боль… Мрак… Сознание висит где-то в пустоте… В пустоте, пронизанной болью… Руки-ноги не ощущаются… Шевельнуть ничем не могу… Чем же это меня так? И кто?

Смаграл? Нет, нет уже Смаграла. Велилюб? Нет, он бы не смог…

Боль… боль… боль…

Сквозь мрак всплывают туманные пятна воспоминаний, принося забвение…

— Здравствуй, Мракомудр! А меня Марья зовут!

— Очень приятно, Марья! Зачем пожаловала?

— Учиться у тебя хочу! Хочу быть, как ты, воином и владыкой!

— Однако… Так ведь не женское это дело.

— А что здесь такого, чего женщина не сможет? Мечи сейчас облегчённые есть — вот такой, например! Да и доспехи из новых сортов стали научились делать. А управлять женщины не хуже способны! Читать-писать-считать я обучена, меня Светознат учил — спроси у него! И ратному делу учиться начала уже! Это раньше не женское дело было, а сейчас всё не так!

— Это всё верно. А вот кровь врагу пускать — не женское дело. И гибель товарищей переживать — тоже не женское. И упреки в лицо получать — за то, что из боя ты вернулся, а товарищ твой — нет.

— Ничего, я сильная — я это смогу! Всё это — опыт, и он нужен! И я — безжалостная, когда надо! Горе тому, кто мне поперек дороги перейдёт!

— Ну-ну… Да, меч неплох. В кузне Вещедума выкован? Вижу-вижу. Дельный меч… и недешёвый. А покажи-ка мне, чему ты в ратном деле выучиться успела?

… Так, стойка поставлена… Сильная девочка. Удар рубящий неплох, а вот колющий — пока не очень. Кистью работает маловато. Активная — между ближним и дальним переключается неплохо. Контратаковать успевает… почти успевает… И соображает — чувствуется, реакция неплохая… Огонь девчонка! Ух, ты… рубящий снизу… Молодец, молодец… Подустала… Сейчас мы тебя подловим… Оп!

Тяжело дыша, стоим лицом к лицу. Мой клинок — у её горла, моя рука фиксирует её запястье. Симпатичная…

— Хорошо, давай попробуем. Посмотрим, что из тебя выйдет. Пока неплохо. Откуда ты такая взялась-то, Марья?

Смеётся:

— Из моря-окияна! Папа мой там главный.

— Чего-чего?

— Марья Моревна я.

— Ты — Моря дочь? Ты — Марья?… Да я ж тебя вот такой… помню… сколько раз на коленях у меня сидела!

— Мне папа рассказывал! Говорит — иди к Мракомудру из Кощей в обучение — он владыка что надо — всему научит.

— Ну что ж, я рад. Работаем…

…Работаем…

Постепенно возвращается зрение… Правда, оно мало что даёт… Чернота, пересекающаяся тёмно-серыми тенями. Темнота — от мрачно-чёрного до серо-чёрного. Ужасно болит голова. Попытки шевеления приводят к какому-то позвякиванию. Вот оно, значит, как… цепи… Цепями скован и подвешен. По рукам и ногам. Совершенно обессилен… Как же так? Нас, Кощей так просто не скрутишь. Мы, Кощи, из любых цепей вырвемся… Нет, не вырвемся… Не сегодня… Что ж такое-то? Как так? Кто посмел? Я ж любого на две сажени вглубь вижу — ты ещё не вошёл, а я уже знаю, в какую яму тебя, мерзавца, вколотить… Кто ж так со мной справился-то?.. И с памятью беда… Что было? Как я сюда попал?

Моя команда чернокнижников размещалась в чертоге, получившем название Кощеево, что стоял у самой границы Тартара. По средам собирались мы на совещание — каждый докладывал о текущих результатах и проблемах, согласовывали планы на неделю.

— Докладывай, Земледей!

— Гостомер с Абдеем начали разрабатывать новое огненосное заклинание.

— Это то, о котором мы две недели назад говорили? С третьим слоем?

— Именно. С третьим слоем. Пока дальность та же самая, а мощность даже ниже получается, чем с двумя слоями. Экспериментируем в области фонов.

— Понятно. Работайте дальше. С Дивеем разговаривали?

— Разговаривали. А что толку? Они только разводить своих драконов умеют, а заговаривать толком не получается. Нет второго Манрадага!

— Да, Манрадаги раз в тысячелетие родятся.

Манрадаг был искусник редкостный — работал и с живой материей, и с неживой, и с душами, и с телами, заговоры жити и нежити знал и виртуозно новые создавал, колдовским своим чутьём понимая, как структуризация слов и фраз в энергию магии преобразуется. Ушёл старик в небытие, когда верный друг его и покровитель Даждемир, отстроив Тартар, удалился на покой. Ушёл, создав технологию витализации душ, технологию магнификации душ, изобретя пару сотен заклинаний и написав полдюжины трактатов, которые из нынешней молодёжи ни один полностью освоить пока не смог.

— Озориллий, Свигул, у вас как дела?

— Скорость «Вздоха Сварога» удалось повысить на полтора процента. Работаем над стужей. Ты ставил задачи повысить точность и увеличить радиус. В результате сейчас получили две версии. «Ледовую пику» будем использовать для поражения десантных и разведывательно-диверсионных групп. «Студеный плен» — это на дружину. Пока и то, и другое далеко от совершенства — и «пика» толста, и «плен» маловат. По воде и пеклу — пока не занимались.

— И то неплохо. Вакасий, у тебя что?

— Чуму и оспу насылать научились.

— Ты мне четвёртый раз это говоришь! Вы полгода назад это научились. Научились — и научились. Пригодится. Может быть. А лучше бы не пригождалось.

— Ну-у… мы-ы… улучшали…

— Чего там улучшать? Проект «Миротворец» у тебя идёт?

— Идёт.

— И как он идёт?

— Делаем.

— Ты можешь толком сказать, чего добились?

— Изучили Манрадагов «О структуризации, реструктуризации и деструктуризации».

— И?

— И работаем дальше.

— Слушай, я тебе дал Филомета, Елисея, Среброслава, Велпса — самых толковых ребят. Вы чем там занимаетесь? Почему успехов не вижу? «Миротворец» на месте стоит, «Баю-бай» на месте стоит, «Друже» на месте стоит. Где результаты?

— В процессе.

— Я тебя, Вакасий, серьёзно предупреждаю — не гневи. И пустыми этими своими оборотами — «идёт», да «работаем», да «в процессе» — ты от меня не отделаешься! — Я тебе не Смилгун! В области поражения живой силы у нас всё неплохо, даже очень. Но не это надо, не это! Нам нужно развитие гуманных технологий — оставить врага живым, но обезоруженным, успокоенным, добродушным, и вообще переманить в итоге на свою сторону — вот что нужно! Не так ли, Марья?

— Звучит чудно. Ты, Мракомудр, вроде, главный тартарский воин, а теперь вон что — дружить с врагами будем. Не верю я в это. А верю я в копьё и меч!

— Не навоевалась ты, Марья, ещё… Ладно… Что слышно, Замлафлий?

— Велилюб снова увеличил оброк на десятину. Две новых дружины формирует — воеводы Сойкун и Догоняй. Его северные силы трижды за последний месяц устраивали провокации на добранских границах.

— Плохо. Ох, плохо. Несдобровать Сивояру. Этому хитрому мерзавцу Велилюбу Перун даровал свой «Золотоносный Серп». И Серпом этим он всё Сивоярово царство выкосит, если только мы не поможем. А помочь мы должны. Сивояр — правитель дельный — землепашец у него с голоду не дохнет, и дружина жиром не заплывает, а приказной люд своё место знает и оратаев не топчет. Отдать Добрань Велилюбу — всех их обречь на рабство и погибель. Потому и прошу вас, ребятушки, поднажмите. Велилюб жертвы и Перуну, и Велесу возносит — и поддержку отовсюду получает. Зато народ свой совсем задавил, и готов за добранцев взяться.

— Велилюбовы люди, кто купцами, кто скоморохами, кто юродивыми прикинувшись, шастают по землям Сивояра и наушничают: дескать, осень промозглая была — Сивояр виноват, жертву Даждьбогу зажал. И ещё много всего. Про то, как у Велилюба хорошо живётся — и оратаям, и скотникам, и ратникам. Служивым рассказывают, что мал оброк Сивояр пахарям установил. Пахарям — что мздоимству служивых и приказных потворствует.

— Понятно. Информационная война — как же без этого? Надо с этим что-то делать, пора этого подонка останавливать. Отнял у Сивояра Белое междуречье — и мало ему. Он уж, небось, и всё остальное Сивоярово царство поделил — какой кусок кому из его дочерей в приданое уйдёт…

— Дозволь вопрос, владыка? — вскидывает быстрый взгляд смугловатый симпатяга Озориллий. — Сивояра защищать — это Смаграла повеление? Великому Тартару это зачем?

— Да, нет, — говорю. — Не Смаграла. И Тартару от этого ни холодно, ни жарко. По крайней мере, сейчас. В будущем дружба Сивоярова, может, и пригодится нам… Да, дело даже не в этом… Дело в том, что Сивояр — праведный правитель, а праведность должна же вознаграждаться как-то? Дело в том, что таким, как мы, надо вместе держаться, покуда рядом разных… загребущих велилюбов хватает. Дело в том… — сказал и задумался: как донести до них, быстроглазых, кумекающих, во всём простой смысл ищущих, да и надо ли доносить, примут ли, не посчитают ли слабостью и глупостью…

Вот тут она и выдала:

— Дело в том, что хочется, чтобы после тебя всё было хоть чуточку лучше, чем до тебя. Только «лучше» у всех разные.

Великий Свароже! Что это? Это она, Марья? Вот эта девятнадцатилетняя шустрая забияка? Да, как такое быть могло, чтоб она произнесла мою мысль моими словами и ровно в таком ритме, чтобы в сердце моё её слова легли, как мастерски сделанный ключ в причудливый замок?

— Да, — говорю, как будто враз осипшим голосом. — Именно так. — А у самого в нечеловеческой душе моей всё колотится. Много лет я жил службой и магией, я был всегда в работе, вокруг меня всегда было немало тех, кто вместе со мной делал общее дело — кто-то лучше, кто-то хуже, кто-то вообще на пропасть. Я никогда не пытался найти родную душу и не страдал от её отсутствия, и вдруг… вот это! Я не предполагал, что волшебное чувство счастья может настолько пронзить тебя насквозь — только потому, что ты обнаруживаешь рядом кого-то, мыслящего и чувствующего так же, как ты.

Сижу перед ними, и глаз от неё отвести не могу. А сам думаю: «Да, нет. Ты что? Брось эти мысли. Ничего не было. Просто совпало так».

Озориллий напирает:

— То есть мы зарабатываем авторитет у добран, вскармливаем себе мощного союзника в лице Сивояра, а когда у нас станет достаточно мощностей, сможем потягаться с Перуном и Велесом за покровительство над людьми, чтобы и нам тоже жертвы приносили, чем ещё более нарастим свои мощности.

Ну, вот он всё и объяснил.

— Да, как вариант… Так, ну что? За работу!

Разошлись. Опалив меня взглядом своих бездонных тёмно-карих глаз, горделивой лёгкой походкой ушла Марья.

…Марья…

Потом был мучительный месяц, когда я пытался понять, что со мной происходит. Я всегда умел быть решительным, но и продумывать свои решения, сдерживать порывы и ждать, ждать окончательного вызревания решений я тоже всегда умел. Я анализировал и проверял. Я понял, что это было не минутное помрачение, что, к счастью или нет, но жизнь мою появление Марьи разделило на две неравные части. В какой-то момент я понял, что жизнь «до Марьи» стала для меня каким-то далёким, смутно вспоминаемым прошлым, хотя было это всего несколько недель назад. Я осознал, что Марья очень нужна мне, что присутствие её удесятеряет мои силы и разум, что она дарует мне цель — если до сих пор я трудился, руководствуясь своими представлениями и убеждениями о правде и кривде, о том, как из того, что есть, сделать то, что должно быть, то теперь я вижу того, ради кого я тружусь — ради неё. Я хочу, чтоб этот мир лежал у её ног, и я буду добиваться этого.

Находясь рядом с нею, я поражался, как я мог до сих пор не замечать очевидного: сколь мы с ней созвучны и синхронны — в мыслях, словах, темпераменте, ценностях; сколь внезапно зрелыми оказываются её суждения; сколь сильна и независима её воля; сколь горделив её стан; сколь изящны её руки; сколь ярок её взгляд; сколь велика в ней жажда свершений. Я дам ей то, чего она хочет, — умение и власть творить и достигать, строить и повелевать, открывать и познавать.

Военная наука давалась ей не лучше, чем другим, но мало кто проявлял столько трудолюбия и энергии в овладении ею, как Марья. Засидевшись за построениями пешего строя, остались мы с ней вдвоем. И вдруг разговор сам собой перетек на житейские вопросы. Мы проговорили часа два, и, странно, я даже не помню, о чем. Помню чувство непрекращающегося счастья от её близости, чувство восхищения её раскрывающейся передо мною душой. Она говорила о том, что скучает по папеньке, о том, кем ей хотелось быть в детстве, и как она в конце концов твёрдо решила стать воительницей. Она говорила обо мне — о том, что я молчун, по десять раз взвешивающий каждое слово и, судя по сдержанной жестикуляции, трудно заводящий сердечные привязанности.

После того, как мы расстались в тот вечер, в моей душе творилось что-то невероятное — такое, подобного чему не ощущал я долгие века свое предыдущей жизни — ощущение разлитого тепла и света, восхищение и окрыление! Впервые в жизни я ощутил, что не могу выражать свои чувства иначе, чем в стихах:

И день, и ночь все мысли — о тебе.

Ни малой капли грязи в мыслях нет.

Единственная ты в моей судьбе,

Кто подарил мне свой волшебный свет!

Богиня светоносная моя!

Позволь мне пребывать у ног твоих!

В соседстве лишь блаженство находя,

Дыханием не сметь коснуться их!

О мой непревзойдённый идеал!

Как мог я жить, пока тебя не знал?!

Я жил, в потёмках ощупью бродя,

Родного маяка не находя.

Ах, ягодка прелестная моя!

Мне взгляда от тебя не оторвать!

Восторги все в молчании тая,

Готов я всем словам твоим внимать!

Ты счастье моё, радость и мечта!

Как я могу не петь тебе стихов,

Коль чувство, будто знал тебя всегда,

Не признаёт границ и берегов?!

… Не признаёт границ и берегов…

О Марья, Марья…

Как же хочется пить! Последние силы утекают из членов моих. Это яд — определённо. Кто-то знал, чем нас, Кощей, можно подпоить, и сделал это. Жизнь теплится только в моём могучем разуме, который, ворочаясь в сполохах воспоминаний, пытается понять, что же это могло быть.

— Ну, что же, всё у тебя путем, — серьёзно глядя на меня своими оловянными глазами, проговорил Смаграл. — Берёшься буквально за всё и дело делаешь, и результаты есть. Я не особо уже в них чего понимаю, но раз говоришь, что есть, — значит, есть. Только вот не пойму, чего ты этого ущербного Сивояра так полюбил. Пусть людишки крошат друг друга, как хотят. Больше накрошат — больше нам сырья попадёт. За Велилюбом — и Перун, и Велес — вся эта отъевшаяся братия, тебе с ними не тягаться.

— Перуна я почитаю и против него никогда не пойду. Но и Перуну противовес нужен. Отсутствие противовеса — путь в болото. А уж то, что Перун сквозь пальцы на Велилюбову алчность смотрит, — это совсем никуда не годится. Велилюба укоротить надо, чтоб знал, что на его силу другая сила найдётся. И она у нас есть. Перун велик, а мы быстры. У нас боевая магия, которой нет у Перуна.

— Не тем ты занят. Ладно, хочешь повоевать — ввяжись в драку у Красных Скал.

— Воевать я как раз не особо хочу. Исход битвы решается до её начала — всегда лучше своевременно оружие продемонстрировать и обойтись без кровопролития. Красные Скалы? Житозар собрался укусить Сивояра? Велилюбова дружба голову вскружила?

— Не знаю, чего уж там кому вскружило. Отправь туда Смилгуна — он дело знает, пусть повоюет, имя себе сделает, да и трофеями прибарахлится.

— Но, Великий! Смилгун — приказчик. Умеет бумажки переписывать, да души считать.

— Вот пусть побольше душ с собой и возьмет. Посчитает — всё по науке — сколько ему на такую операцию надо — и возьмёт.

— Да он же и в ратном деле не силён, и наших разработок не знает. И вникать в них не пытается.

— Расти парню пора! «Не знает — не знает»! — возвысил голос Смаграл. — Ты себя вспомни в его годы!

— Помню — и что? Я в его годы уже с Манрадагом технологию магнификации разработал, трактат «О метаморфозах энергии» с ним же написал, многомерный учет душ для Даждемира наладил. Не намного Смилгун меня и младше.

— Ну, видимо, ты… молодец! — разведя руки, раздражённо заключил Смаграл. — Короче, отправь туда Смилгуна, дай ему этого дружка его, как его? Вакасия. Пусть проявят себя. Да научи их как следует, что там делать надо! А то проще простого вспоминать, какой ты там герой был, когда тобой руководили такие исполины, как Даждемир с Манрадагом! А вот ты попробуй сам так отруководи, чтоб поднялась смена рядом с тобой!

… Смена… смена…

Смилгун… Смилгун — смена? Не-ет, Смилгун — собаке пятая нога, а не смена. Истинная смена моя — это Марья. Это та, в кого я вкладываю и буду вкладывать всю свою душу годы подряд.

Марья…

Когда любовь к Марье стала стержнем и смыслом моей жизни, я сразу понял, что скрывать это глупо и бессмысленно, да и недостойно.

Я признался ей в своих чувствах, заявил, что мечтаю провести рядом с ней вечность, трудясь и воюя ради неё. Всем, что я делаю, — сказал я ей, — я буду доказывать ей свои лучшие качества — и терпеливо ждать, когда она оценит их по достоинству и сочтёт возможным ответить мне взаимностью. Для неё это, конечно, было, как гром среди ясного неба. Ей было хорошо со мной — она училась у меня, она понимала, что я помогаю ей идти к её цели, со мной было комфортно и надёжно. Но такого поворота она не ожидала. Она ж была воспитана на сказках о прекрасных принцах, из героев которых я, прямо скажем, походил только на злодеев. Инстинктивно ей хотелось бежать от меня, чтобы распутать этот узел. Но как бежать от всего, что стало самым главным в твоей жизни? Ей пришлось балансировать на этом лезвии — то проводя вечера со мной над военной наукой, то в самых резких выражениях заявляя мне о своей неприязни.

Конечно, шушукались, хихикали. Я не обращал внимания — я знал, поймут и зауважают. Так и получилось. Конечно, никто из тех, кто хоть сколько-нибудь знал меня — Мракомудра из Кощей, и предположить не мог, что я, солдат, работяга и мозгократ, способен на какую-то там романтику, что я, прах побери, стихи ей пишу, как какой-то сопливый школяр! Я бы и сам этого представить не мог до начала всей этой истории. А теперь:

Не наглядеться на тебя мне никогда.

Конец ознакомительного фрагмента.