Духосад. Повесть о духоделическом эликсире стабилизации старения и пересадке Духа

Георгий Петрович Юрьев

В НИИ «Дельфин» на острове Тех флотские учёные создали технологию «Духосад» по пересадке Духа человека в дельфинов для диверсионных побед ВМФ. Попутно – по пересадке Духа доноров в тела значимых персон для остановки и стабилизации их старения. Оригинальная идея изготовления и пересадки родственного Духа технически реализовала древнейшую мечту людей о нестареющих вождях для мудрого управления народом. Президент – главный заказчик «эликсира миролюбия», его первый реципиент и… Каддафи «аплодирует».

Любителям и хулителям Духовного кривопутия России, с пониманием и без назиданий, посвящается

© Георгий Петрович Юрьев, 2021

ISBN 978-5-0055-4156-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I. Судьба-Доля

Судьбу-Долю выбирает человек

Родник виртуального материализма

Летнее уральское утро, солнце стремится к зениту, тёплый южный ветерок шевелит голубые прозрачные шторы в открытом окне мансарды. Перед окном стол из берёзы со столешницей под светлый орех. На ней старый ноутбук и листы белой бумаги формата А4. В левом углу листа зелёные буквы складываются в слова: «Торопиться надо медленно, но текст следует замешивать густо», — так как бы сама собой написалась эта фраза. Мысль остановилась, и замерший шарик ручки поставил зелёную точку.

Важные вещи Влас писал зелёными чернилами, давно, со студенческой поры. Для форса он начал заправлять ими дорогой подарок от родителей на свой день рождения — китайскую ручку с золотым пером. Вначале, чтобы повыпендриваться в группе и на курсе, а потом привык. Понравилось. Наброски будущего текста он всегда делал на черновой бумаге, затем печатал на пишущей машинке в двух экземплярах, под копирку. Сразу начисто, из соображений экономии чистовой и копировальной бумаги.

Но первый компьютер сразу же разрушил стереотип сочинения текстов тем, что позволил править написанное до бесконечности. С одной стороны, это удобно, но с другой — работа затягивалась мелочными правками. Постепенно вернулся к отработанному методу: тезисы писал на бумаге, правил их, а затем переходил к клавиатуре. Ныне корявая судьба распорядилась Власом так, что на чужом столе старая клавиатура чужого ноутбука, годного лишь для набирания текстов, ожидала творческой игры его пальцев. Но и за эту возможность следует благодарить судьбу, об этом и повесть.

Сегодня утром Влас спустился к роднику, разделся догола и с ощущением внезапного удовольствия трижды облился ледяной водой, по полному ведру. Подумал, что так смылась тревога и усталость последних дней. Да, родниковая вода вытеснила из тела усталость от их с Лизой тревожного путешествия на разных машинах, под чужими документами и по незнакомым ранее дорогам. Бодрость, это великолепно! Он наполнил ведро, легко поднялся с ним по косогору и отдал воду хозяйке, для электрического самовара.

Сейчас Власий философствовал, переполненный громадой свалившихся на него событий. Сиреневая флешка с архивом Гнома, — просмотр которой он отложил до каких-то непонятных времён, — так и не вплыла в порт USB, чтобы раскрыть своё таинственное содержание. Флешку красного цвета Гном подарил ему при их расставании в Пеноморске, велел беречь и никому в руки не давать. Третья флешка синего цвета, с которой всё и началось, притягивала и пугала его своими непонятными качествами. Изначально её содержание было внутри флешки цвета слоновой кости. Но после того, как её роль стала скандальной, из-за чего и перед тем как судьба Власа в буквальном смысле повисла на кончике пилки для ногтей, он перекопировал её в синюю флэшку, а вражью заразу сжёг в костре. Влас явно оттягивал удовольствие от встречи с незнаемым и желанным, повертел синюю флешку в руках, но вернул её в ящик стола. Достал свою рабочую флешку зелёного цвета, вставил в ноутбук и, глядя в окно, откинулся на спинку стула. Снова задумался о роднике.

Перед ним на голубом фоне неба волновались зелёные кроны высоких берёз. Под ними — слегка трепетали раскидистые сосны и кудрявые рябины. За ними — широкая пойма мелкой реки с быстрой водой, а за ней — тайга. Над зелёным долом высоко в небе парил коршун, сорока наблюдала за ним с крыши сарая. Тропинка от калитки дома косо присоединялась к тёмно-жёлтой глинистой дороге, а та круто спускалась по косогору к обустроенному роднику: каменная подставка для ведра и лавочка из отёсанных колышков. Прозрачная, холодная и вкусная вода напористо и непрерывно вытекала между сплетёнными корнями двух высоких берёз на краю обрыва прямо в деревянный жёлоб на распорках.

Утром Влас сидел на лавочке, смотрел на струю воды и брызги от её падения на камни. Он слышал журчание текущей и шум падающей воды вперемешку с комариным писком и думал примерно так, как рассуждал бы древний философ на этом самом месте. Откуда вода? Земля её рожает? Реку наполняет вода из тёмной тучи, вдобавок она становится мутной от жёлтой грязи дна и берегов, это понятно. А почему вода из глинисто-жёлтой земли вытекает чистая, без примесей? Это непонятно. Чистый родник из грязной земли, это что, чистый «дух» воды? Физика непонятного чуда? Влас рассмеялся сам над собой: зафилософствовался! Однако же, корявый дух множества жизней виртуален, но его духовные влияния явно материальны! Это же факт! Опять же, уникальная жизнь конечна, но она непрерывна множеством жизней при том, что каждый человек имеет личную шкалу сравнений всего со всеми. Различия соответствуют принципу индивидуальности, но… тогда как можно всё это разное воедино свести?

Ответ завис… вдруг боковое зрение переключило внимание Власа на пузырьки. Они всплывали из закваски на дне трёхлитровой банки и лопались на поверхности среди ржаных корок. В стеклянной банке шёл живой процесс, бродил хлебный деревенский квас, поставленный хозяйкой специально для гостей. Квас созревал, а для ускорения процесса Влас иногда перемешивал содержимое деревянной мутовкой. Банка стояла на виду, на полке справа от подоконника, как его продолжении.

Наплыв ассоциаций увлёк Власа и привёл к неожиданным сцепкам дрожжей и духа. Когда-то давно в студенчестве, Влас вместе с друзьями баловался изготовлением домашней браги и вина, и твёрдо помнил основы изготовления хмельных напитков. Главное в них — сахар и дрожжи, грибы без грибницы, микроскопические шарики. Они сбраживают сахар до спирта и углекислого газа. Энергия сбраживания поддерживает жизнь дрожжей, а они размножаются почкованием. Неожиданно Влас эмоционально ощутил, что в верхней части его живота началось тёплое творческое брожение, а в голове забурлили мысли и заговорили внутренними диалогами, сами с собой вслух:

— Оппочки тата! Дух — это бродильное начало жизни, а дрожжи — её творящая сущность. Интересная логика фактов про тело, душу и дух. Главный факт, что всё живое размножается. Тела размножаются половым путём, инстинктивно. А как душа множится? Теологи утверждают, что она достаётся человеку от Бога. Материалисты полагают, что душа — это рефлексы эмоциональной сферы. Явный факт: живым телам присущи эмоции. Они выстраивают универсальный язык символических коммуникаций между живыми существами. Так утверждал Дарвин. Следовательно, эмоции принадлежат телесности и генетически наследуется вместе с ней. Тогда при чём тут дух? При том, что дух виртуально организует телесно-эмоциональную жизнь личности. Но размножается-то он вегетативно, брожением в эмоциональном теле, а выйдя из него — в социальном планктоне. Подобно дрожжам, почкованием! Это социальный инстинкт. Природный способ информационного почкования коммуникаций между телесами с их душами. В любом контактном социуме. От человека к человеку, как вирусы и микробы.

Влас задумался, при этом он хаотично водил ручкой в центре чистого листа. Затем внимательно посмотрел на получившийся узор из зелёных линий и громко воскликнул, подражая классикам новых идей:

— Эврика! Дух — это социальные дрожжи, которые размножаются виртуальным почкованием! Вот он универсальный принцип изменения социальной реальности людей! Древние люди интуитивно распознали и придали божественный статус этому непонятному явлению. Стали активно использовать разные модели «духа» для улучшения и украшения своей жизни. Так произошло рождение разных культур. Символы духа размножались и отпочковывались через элементы одежды, тату-раскраски и прочие украшения вместо привычного «обнюхивания» по типу свой-чужой. Да, совершенно прав был Пушкин! Влас со школы любил и наизусть помнил много чего из Пушкина, например, «Руслан, лишился ты Людмилы; твой твердый дух теряет силы… Там русской дух… там Русью пахнет!»

Влас ласково посмотрел на свою Людмилу — она, Лизонька, крепко спала после ночного бдения у телевизора, — и развернул лист низом кверху; ещё раз вгляделся в нарисованный хаос линий, размышляя вслух:

— Принципиально важно то, что дух влияет на телесно-эмоциональные реакции и может менять их. То есть, в одном теле соединились и синхронно сотрудничают два инстинкта размножения. Явный половой, материальный по своей сути и есть главный инстинкт. Со своей генетической логикой тела и души. Второй, социальный инстинкт духа по научению или по принуждению, но он не всегда явный. По сути — это вегетативное почкование виртуального духа через информационные каналы организма. Иногда коварного и корявого духа, который может стать доминантным инстинктом, например, в толпе, и потянуть за собой тело с душой. Куда? Да куда угодно: в любовь, на подвиг, а может быть и на общую погибель живой, но внутренне конфликтной троицы тела, души и духа. Более того, он может сподобиться и разнести споры виртуальных дрожжей духовного инстинкта, как это делали пассионарии или даже посланники Бога. Банальный прозелитизм. Главные инструменты бесполого размножения гуманитарного духа — слова и символы. Они — квинтэссенция, логическое семя размножающегося духа, его послание в социальную жизнь. Воистину, вначале было слово! Следовательно, свобода слова есть свобода духа, а цензура — роковой могильщик свободного духа!

Пронзительная мысль, рука автоматически потянулась за ручкой и быстро написала: «Виртуальный материализм: библия корявости». Понравилось. Тут же из памяти выскочило: артефакт. Записал, что помнил: это от латинского арте — искусственно, плюс фактум — изготовлено. Артефакт есть любой предмет: полезный, вредный или так себе, изготовленный человеком на всякий случай. Фактура материального. Теперь о виртуальном. Сделаем допущение, что виртуальное тоже материальное, только по-иному, тогда это виртефакт. От латинского вирте — виртуально, плюс фактум — сейчас делается. Реальный процесс изготовления артефактов с помощью информационных дрожжей духа. Два явления единого процесса повторения и созидания телесного и духовного. По сути, это вполне себе мёбиусно закольцованный процесс двуявленного размножения человека и его духа от зачатия до виртуального послесмертия.

Здорово! Именно об этом, но очень кратко и не совсем понятно для моего обалдевшего тогда разума, говорил Морозов. Но тогда, на пляже, он убедил меня принять его заманчивое предложение… и вот сейчас перед моими глазами лежит один из плодов того согласия — сиреневая флэшка. Ждёт свой черёд, чтобы компьютерные дрожжи смыслов внедрить в мой биологический интеллект. И тогда… с помощью компьютерной программы для создания новой реальности человека я смогу создать что-то совсем новое. Сейчас я мыслями брожу внутри себя и творю всякие рассуждения — отпочковываюсь… Ок!… — и пошло-поехало по известной и накатанной траектории:

— Так, виртуальный процесс запустился: людоеды едят плоть людей, равно как мясоеды питаются плотью зверей. Значит есть и те, кто питается духом людей? Назову их «духоедами». По аналогии с буквоедами. Здорово! Теперь стало понятным, почему правитель был озабочен мечтой о 500 миллионах россиян.¹ Для духогенного людоедства. Следовательно, среди них есть и те, кто довольствуется глупыми идеями и словами — это «глупоеды». Начало библии есть, что дальше? Напишу об этом книгу, — Влас поменял лист и написал: «Полковник, медик, учёный». — Точка. На сегодня хватит для истории с новыми артефактами, виртефактами и бесполым размножением духа.

Цепь удивительных событий Власий запустил сам из привычного любопытства к чужим артефактам и виртефактам, следуя своей терминологии. Ну и что. Собственно, вся история европейской цивилизации, по меткому замечанию философа Мамардашвили, началась с удивления двух великих греков: Платона и его ученика Аристотеля. Их удивляла необычность устроения мира, человека и людей вокруг него. Вдобавок, они спорили об истоках идей и главенстве их в мире.

Если Платона перевести на мой язык, то верхний мир рождает идеи, которые управляют духоедами, их Судьбой-Долей². Чем-то похоже на ведомство непреодолимого Рока-Чернобога³. Если следовать Аристотелю, то идеи рождаются внутри людей и руководят ими — глупоедами — сначала снизу-вверх, а затем управляют ими сверху-вниз, как перекрёстные треки Судьбы-Доли и Рока-Чернобога.

Влас подвигался, массируя мышцы тела ладонями и параллельно задумался о другом:

— Духоделический эликсир стабилизации старения, судьба и рок, флагшток и пилка для ногтей, дельфины и триумвират, Духосад и Матерь Духородица — что общего в столь разных инструментах планов и свершений? Наверное, мне со своим гуманитарным образованием далеко до этих древних греков, но чем чёрт не шутит, пока ангелы спят? Духи глупости — они синхронно виртуальны и материальны, но кто их творит? Ангелы над человеком или бесы в бренном теле? Известно крылатое выражение от античных философов: «В здоровом теле — здоровый дух, у тех, кто молится». По-другому оно звучит так: «Здоровое тело творит здоровый дух». Логический антипод сцепке тела и духа живёт и действует по умолчанию: «Больное тело творит гнилой дух, а гнилой дух разрушает здоровое тело», и что с этим делать? Он вреден для духоедства или наоборот, притягивает и объединяет? Неожиданный ответ дал нос: через окно он унюхал запах яичницы с салом и луком, а рот моментально ответил ему обильной слюной в ожидании вкусноты. Сигнал питательного духа еды принят, бумагу, ручку и компьютер — в сторону, пойду-ка я вниз на кухню: «Лизонька, аууу, просыпайся, любимая, завтракать».

Полковник, медик, учёный

Дядю Власа (по матери) звали Павлом. Он был морским полковником медицинской службы, теперь уже в запасе, то есть на пенсии, доктором наук, интеллигентным и начитанным человеком. В старом портфеле, с которым он раньше приезжал в Москву, остались лежать, вперемежку с ненужными теперь служебными документами, его любимые со времён горбачёвской гласности журналы «Новый мир» и «Знамя». «Новый мир» к этому времени уже доказал абсурдность своего названия, лишний раз подтвердив: ничто не ново под луной, а «Знамя» изрядно истрепалось на гнилом древке — все силы ушли на печатание в последние советские годы некогда запретной диссидентской или сомнительной с точки зрения тогдашней идеологии литературы. В этот раз он приехал с дорогим кожаным портфелем, в котором вместо бумаг и журналов был топовый ноутбук фирменной модели.

В подарок дядя Павел привёз Власу чёрные берцы морских пехотинцев. Когда тот в прихожей примерил их, нелепо потоптавшись на месте, дядя с удовлетворением заявил:

— Тебе идут, племяш.

— Нашему подлецу всё к лицу, — вяло пошутил Влас.

— К твоему имиджу не помешает прибавить брутальности. А то что-то кислое у тебя лицо. Ну-ка — подтянуть вверх уголки губ!

— Есть! — вытянулся племяш по стойке смирно и изобразил идиотскую солдафонскую улыбку.

Дядя Павел одобрительно оглядел Власа от берц до улыбки и постановил:

— Годен к строевой.

Дядя приехал в командировку, в свой главк Минобороны, но не захотел даже заезжать к себе домой: фирма по ремонту квартир под броским брендом «Синее небо» месяц назад приступила к перепланировке и ремонту недавно купленной им вторички рядом с Садовым Кольцом. Поэтому он прибыл «на побывку» к любимому племяннику. Благо, что племянник теперь жил один, не считая двух пауков под потолком, которых он зачислил в члены своей семьи и за которыми в полусонном состоянии наблюдал по утрам. Дядя был мало похож на полковника: у него были грустные глаза, нервное лицо, подвижные губы, которые он покусывал в поисках точного слова или вспоминая что-то, что не хотело вспоминаться. Но выправка сохранилась — дядька никогда не сутулился, не озирался на улице, не был суесловен. А что слишком интеллигентное лицо — так это свидетельство того, что был он медиком. Как он однажды упомянул, специалистом по проблемам выживания во время боевых действий.

— У них, у супостатов, есть кое-какие наработки, — вечером заговорщицки делился дядя заветным и запретным после 150 граммов привезённого им коньяка. — Наши препараты — не кошачья моча, да уж поверь. Есть и у нас кое-что. И им до нас — как до луны.

— С этого места поподробней, — в шутку решил подначить Влас.

— Ага, разлетелся. Много будешь знать, плохо будешь спать…

Уставший дядька вскоре отпросился, как он выразился, «в свой кубрик». Через десять минут из соседней комнаты послышался его храп.

Неожиданное решение овладело Власом как наваждение — извне и как бы вопреки его сознанию. Надо было действовать стремительно. Страха у Власа не было, было ощущение предписанности, заданной обязательности действий в такой картине поведения.

Влас включил ноутбук, который остался на столе, в кухне. Дядя утром, перед докладом в Минобороны, работал за ним, это был его ноут. Дядя оделся в военно-морскую форму, что придало ему не только строгость, но и отстранённость от семейной, уютной атмосферы, какая была накануне, во время их чаепитий. Потом, вернувшись вечером после доклада, он ещё немного поработал, но уже в спортивном костюме, с чашкой чая на столе. Дядя специально сел спиной к окну, а стол придвинул близко к себе, так, что заглянуть в экран было невозможно ни с какой стороны. Влас понял в тот момент, что в служебном ноуте бывшего полковника затаилось нечто секретное, важное, государственное. И, присев напротив дяди тоже с чашкой чая, он уловил момент, когда тот перезагружал ноутбук; зеркальное отражение пароля отразилось в вечернем окне. Это было сочетание трёх цифр и трёх букв. Пока не забыл, Влас в туалете записал их на предплечье, после чего тщательно застегнул пуговицу на рукаве рубашки.

Теперь Власу потребовалось менее получаса, чтобы скопировать все дядины файлы на простенькую флешку цвета слоновой кости. Наполнившись секретами, она стала бесценной. В ней были материалы о какой-то разработке в области создания иммунологических препаратов для выживания — это было пока всё, что понял Влас, не в силах одолеть химические формулы, которые и в средней школе ему были неподъёмны. Там был ещё какой-то видеофайл, но он не открывался в устаревшей операционной системе его старого компьютера. Влас давно хотел её обновить, всё ждал, когда она подешевеет. Да и на пиратскую копию денег жалко.

…В зыбком отражении витрин и неоновых вывесок сквозь приоткрытые шторы окна был виден рекламный щит. Он давно потерял свой достойный внешний вид и свою актуальность. Его просто забыли снять. Щит обещал: «Нелёгок путь. Но ветер века — он в наши дует паруса!» Но пока только снова начавшийся ветер шатал этот щит, мало походивший на парус. А то, что путь, который предстоял Власу, нелёгок — с этим он был согласен.

Отец Александр

Ему вспомнилась беседа со знакомым священником. Одно время он посещал храм по сострадательной просьбе зеленоглазой жены, когда они жили в другом районе. Батюшку завали Александром. У него была жидкая борода, сквозь которую просвечивали брыльки. Разговор шёл во дворике у церкви, после службы.

— Как можно трактовать человека, спрашиваете вы? — переспросил священник. — Я могу лишь подтвердить, что это творение Божие, по образу и подобию.

— Да, согласен, отец Александр… Но вот что мне пришло в голову, — Влас тщательно подбирал слова, чтобы не попасть в неловкую ситуацию и не показаться профаном. — Вот такая, может быть — неожиданная, аналогия… Итак… Человек, возможно, был создан как совершенная, идеальная, программа. Но грехопадение внесло в неё некий вирус, который, мутируя, стал множиться и во многих своих разновидностях стал передаваться из поколения в поколение. А если попробовать вернуться к первоначальной версии программы и начать всё сначала? И не допускать инфицирования программы? Вот у Творца есть, наверное, некая… ну, предположим, мастер-флешка, и программу можно перезапустить.

— Подождите, а куда в таком случае девать уже привычно живущих, мутированных, как вы говорите, людей? Простых грешных с их большими и малыми недостатками? — спросил батюшка и внимательно посмотрел в глаза Власа.

Тот запнулся. Потом, подумав, предположил:

— Может, каким-то образом предотвратить их дальнейшее размножение?

— Каким же? Насильственной кастрацией и стерилизацией?

Влас промолчал. Ответа он не знал.

Отец Александр тяжело вздохнул и заговорил:

— У древних церковных писателей есть интересная аналогия. То, что вы называете вирусом, они называли примесью. Примесью греха в каждом из нас. Поэтому нужна переплавка. Они сравнивали это с процессом переплавки меча. Если в нём появлялась вредоносная примесь, он становился ломким, хрупким. Тогда его расплавляли и извлекали из горячего металла эту самую примесь. Но расплавленный меч — это ведь временно уже никакой не меч, он теряет привычную форму. Как бы умирает. Вот так и Христос тоже проводит себя, свою сущность, свою жизнь через смерть, через распад. И после смерти на кресте воскресает. Вот вам своего рода «перезагрузка», прости Господи…

— Отец Александр, но ведь это Христос. А как же «перезагрузиться» простому, обычному человеку?

— Ну вот давайте поразмышляем… — Батюшка в задумчивости посмотрел вправо, затем вниз, потом вверх и остановился взором на куполе церкви. — Интересную, пусть и не очень оригинальную, аналогию вы предложили. Вирус, а потом и множество мутировавших по-разному вирусов человеку были навязаны — Змием ли искусителем или неким вселенским Хакером — как вам будет угодно… Но вирус не мог бы поселиться в каждом из нас без нашего согласия. И так же без нашего согласия мы не можем вылечиться от этих вирусов — перезагрузиться, переформатироваться, очиститься. Для этого у нас и есть Христос. Для этого и есть чудо Его воскрешения.

— Благодарю вас… — Донельзя инфицированная грешными вирусами душа Власа была тронута словами священника. Влас решил вернуться к главной теме.

— Хотел бы спросить вас о некоем, на мой взгляд, противоречии в христианстве. С одной стороны, говорится о том, что со смертью жизнь не заканчивается, в Символе веры мы читаем: «Чаю воскресения мертвых». С другой стороны — отрицается бессмертие души.

Отец Александр погладил бородку, покивал проходившим мимо прихожанам. Среди предков священника были, видимо, какие-то восточные люди, и растительность на лице его была жидковата.

— Что я могу сказать в ответ? Христианство говорит о человеке в целом. И о воскресении человека в целом. И в христианстве в целом, и в православии в частности, есть представление о душе, о её посмертной участи. Но — вот что важно! — мы считаем душу лишь частью человека, а не отдельной, так сказать, субстанцией. Человек суть душа плюс тело. Воскресение — это воскрешение тела и души. Человек таким образом воскресает полностью.

Отец Александр начал говорить быстрее, видимо, он уже торопился. Влас поспешил спросить:

— А как церковь относится к идее сделать человека бессмертным с помощью науки, медицины… специальных препаратов? К технологическому бессмертию?

Священник улыбнулся и ответил коротко:

— Господь властен отделять душу от тела. И потом воскрешать их в единой комплектации, извините за техницизм. Неведомо, для чего это нужно. Возможно, для той самой «перезагрузки», о чём мы с вами сегодня говорили… Желаю вам хорошего самочувствия. Господь с вами. До свидания.

— До свидания, отец Александр.

Батюшка, перекрестившись, вошёл внутрь храма — близилась вечерня. А Влас поспешил на дежурство в типографию, где готовился к печати номер комсомольско-молодёжного журнала с разгромной антисталинской статьёй. Тогда Влас и вправду верил, что ветер века дует в паруса правды, доброты и справедливости. И христианские ценности в обществе вот-вот возобладают. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете…», как сказал Грибоедов.

Но ценности пришли другие. Есть флешка, военные тайны, внешние и внутренние «враги», опасность и деньги. Да, деньги нужны, работы нет — но это неправильный, коварный и опасный путь. Что делать? Всё утро он бродил по улице неподалёку от своего дома, вдыхая сырой после дождя воздух, навсегда отравленный выхлопными газами, старался побыстрее пройти под щитом, шатающимся под ветром века, который «в наши дует паруса».

«Как бы этот щит-парус не обрушился на мою голову в отместку за всё, как я живу; ведь я заслужил сурового наказания, так сказать, по совокупности грехов; и мысли мои, и намерения греховны», — подумал Влас. Он покосился на щит и опасливо втянул голову в капюшон, как прячущаяся в собственный панцирь черепаха.

Духовный брат Янис

Едва Влас принял как данность своё виртуальное богатство внутри флешки, сразу же возник вопрос, с чего и с кого начать. Влас был очень далёк от той научно-производственной сферы, в которую влез по-воровски. Он стал мысленно перебирать своих знакомых, их набралось много, но толку от них, гуманитариев, не будет, хотя… Как же он забыл про Яниса? Влас позвонил и, не вдаваясь в подробности, сразу же сказал, что хочет с ним встретиться и обсудить одну интересную идею, чем раньше — тем лучше. Сегодня Янис не мог, завтра он тоже будет занят, договорились на вечер послезавтра.

Однако встреча произошла раньше, помогла незнакомка. Утром следующего дня Влас всё-таки прикинул плюсы с минусами и решил, что следует раскошелиться на новую операционку для компа, чтобы посмотреть видео. Может быть, видео приоткроет тайну непонятных текстов. Оделся и поехал на Царицинский радиорынок, где почти задёшево купил пиратскую копию новой программы. Нужно обязательно посмотреть видео до разговора с Янисом, иначе цена товара непонятна. Но посмотреть удалось только после того, когда Янис покинул квартиру Власа. Личные планы спутал чужой обман.

После рынка, уже пополудни Влас шёл домой от автобусной остановки и увидел друга, идущего по другой стороне улицы во встречном направлении. Янис, похожий на медведя на задних лапах, одетого в балахонные вещи, грациозно неуклюжий, с бородатым Сократовским лицом, косоглазый и лысый, издалека увидел Власа и перешёл через дорогу. Встретились с радостным удивлением.

— Привет, ты что тут делаешь? — один глаз Яниса был уставлен на Власия, второй же невольно вёл боковое наблюдение. Это было немного смешно, но Влас и виду не подал. Он любил своего старого друга, не мог обидеть его даже неловким жестом или непроизвольным движением кончиков губ.

— Привет! Вот, домой иду… А ты как здесь сегодня оказался, мы ведь на завтра договорились?

— Честно тебе признаюсь, дружище. Я тут обман выхаживаю. Дело в том, что некая дамочка реальной стервой оказалась. Она вчера дала мне свой-чужой, несуществующий адрес на твоей улице.

Несмотря на то, что Янис был гораздо старше худощавого Власа и полным его телесным антиподом, они были ровней, слепком с одной жизненной матрицы, два интеллигента со склонностью к авантюрам.

Янис Дронов — журналист, историк, антрополог, энциклопедист, полиглот и просто компанейский человек, — помимо научных изысканий занимался популяризацией медицинских и сопутствующих им научно-технических достижений. Жадный до жизни и женщин, он был профессиональным коммуникатором с великолепно поставленной речью, благодаря которой, в сочетании с природным избытком сексуальности, пользовался донжуанской популярностью у симпатичных женщин, претендующих на научную карьеру.

Его ключевое качество — стопроцентная гарантия сохранения секретов. Об этом знали, и поэтому он обладал притягательностью как для хороших, так и для плохих людей — антрополог принимал их такими, какими они были.

Влас и Янис выпили на брудершафт лет десять тому назад и потом встречались в самых разных питейно-литературных компаниях на правах названных братьев. Секретов между собой не держали, зная, что дальше их черепных коробок тайны не уйдут.

— Зайдёшь сейчас ко мне, брат, коли свидание обломилось? Обсудим кое-что, — предложил Влас.

— Пойдём, дружище, пойдём-пойдём! — обрадовался Янис. — Угощение от меня, аванс издательский отметим. Где ближайший супермаркет, который гастроном?

— Рядышком, за домом.

Влас знал, что у Яниса был обширный круг знакомых от министров до простолюдинов, которых он, с наработанной в полевых антропологических исследованиях практикой, легко и непринуждённо вызывал на откровенность и раскрывал, порой в самых неподходящих для этого условиях. Так, однажды в метро толпа втолкнула Власа в середину вагона, а Яниса прижала к молоденькой девушке у дверей. Через шесть остановок друзья с трудом выбрались из вагона на нужной станции, и Янис рассказал то, о чём юная красавица как на исповеди поделилась с ним, своей интимной печалью на тему «и хочется, и колется, и мама не велит»: отец с матерью настаивают, чтобы она перестала встречаться с парнем, который им не понравился. Она не знает, как ей поступить, Янис пообещал помочь, и они успели обменяться телефонными номерами.

— Да ты профессиональный сердцеед и жулик! — оценил тогда Влас рассказ своего брата.

Янис довольно рассмеялся:

— На автомате работаю, спасибо за лестный отзыв!

Коньяк, лимон, сервелат, сыр и хлеб — привычно, вкусно и сытно. Янис любил застолья, удивлял собутыльников витиеватыми кавказскими тостами, но сегодня братья по духу начали застолье буднично и деловито.

— Как это ты, опытный ловелас, на обманку влип? — удивлялся слегка захмелевший Влас.

— Есть подозрение, что специально мне с этой фуфырой подстроили, разберусь… ох, разберусь я с ним… потом расскажу. В чём оно дело-то твоё?

Влас внезапно закашлялся. Ему надо было оттянуть время и ещё раз всё взвесить. Слишком серьёзно было то, что он ещё секунду назад собирался рассказать другу. Одно дело — любовные похождение, другое — кража государственных секретов. А ведь это, как ни крути, уголовное преступление. Да и как бы не поссориться на этот раз — возможно, Янис отреагирует на рассказ Власа болезненно, начнёт осуждать его. Тут и до разочарования недалеко.

И Влас передумал рассказывать Янису правду о своих метаниях. Мгновенно вспомнились слова отца Александра о греховных человеческих примесях, и Влас вживую почувствовал, как его недобрая примесь вспучилась в животе коньячной отрыжкой, но заговорила чистым и убедительным языком вранья:

— Недавно знакомый алкаш подарил флешку за благотворительный опохмелон, — быстро начал сочинять Влас версию, импровизируя по ходу рассказа. — Сказал: мол, шёл себе по улице и нашёл. Я посмотрел дома файлы флешки. Много формул, для меня это с детства сложно, мало что понял, а вот идеи там интересные.

— Ну-ка, ну-ка, давай докладывай, — подбодрил друга Янис, разливая коньячок. — Бери кубок, боярин, не брезгуй.

Они чокнулись и сделали кислые лица, укусив дольки лимона.

— Так вот, — продолжал Влас, — там речь идёт про выживание в экстремальных условиях, чуть ли не о «живой воде»… Во всяком случае, я так понял. Но самое главное в другом — на некоторых документах гриф «секретно» и «для служебного пользования», есть переписка, даты свежие. Я подумал, что если на флешке оказались такие документы, то её владелец объявлять о своей пропаже не будет. Значит, можно либо поискать хозяина, либо продать её тем, кто занимается подобными делами. Но искать хозяина опасно, можно крепко залететь в невозврат.

Влас опять закашлялся от пронзившей его мысли: «Тут не то, что денег не получишь, а и себя потеряешь: от некоторых воров избавляются жёстко, особенно если украдено что-то очень важное или взрывоопасный компромат». Прокашлявшись, продолжил:

— А попробовать продать конкурентам — реально. Ты, Янис, наверняка в теме, может займёшься? Прикуп пополам.

Янис хмыкнул.

— Алкаш, говоришь, шёл, шёл да нашёл? Ладно, флешку давай, посмотрю, подумаю.

— Нет, Янис, флешка пока у меня побудет, я её подальше уберу для сохранности.

— Не доверяешь старому другу, можно сказать, — старшему брату? — Янис театрально сдвинул брови и выпучил глаза. При этом один из его глаз смотрел куда-то вдаль, в светлое коммунистическое или капиталистическое будущее. Лысина Яниса блестела после выпитого, словно зеркальный шар в недорогой дискотеке.

Влас усмехнулся.

— Нет, брат. Я о тебе забочусь, чтобы в очередной раз ты не влип в обман. Знаю твою неразборчивость и доверчивость. Как ты относишься к гипотезе о примесях греха в божественной сущности человека?

— Нормально отношусь. А ты от кого про неё узнал?

— От отца Александра, давно узнал. Сегодня почему-то про него вспомнил. И про гипотезу тоже.

Влас кратко пересказал Янису то, что недавно вспомнилось ему во время прогулки на влажном и ядовитом воздухе.

— Что-то ты не договариваешь, похоже, что бес тебя попутал… Ну да ладно, — недоверчиво пробормотал Янис. — А знаешь, я ведь тоже кое-что вспомнил. Ты сейчас чем занимаешься?

— Философствую на безденежье, — усмехнулся Влас.

— Понятно. Есть у меня хороший приятель, Петрович. Мой ровесник и очень интересный собеседник. Он технологию виртуального бессмертия разрабатывает. Дело совершенно новое. По его словам, пока безденежное, но сулит безбедное будущее. Уверяет, что прикуп уносят идеалисты. Сейчас ему нужен помощник и, чтобы одновременно, ученик с авантюрным характером. Но без психологических и философских предрассудков идеализма. По моим представлениям, ты ему подойдёшь, а он тебе понравится. Рабочее место в шикарном районе, размещение люксовое, еда бесплатная. Он сейчас в Москве, расскажу ему про тебя, а он уже сам решит вопрос о встрече и позвонит. Зовут его Василий Петрович, он человек нашей закваски. Хоть и с примесями — с теми самыми примесями, о которых мы говорили, — но делает то, до чего ещё никто не додумался. Если подойдёшь ему, то тебе крупно повезёт, так я считаю.

— Янис, на посошок?

— Наливай. Только Петровичу про флешку ни словом, ни духом, забудь про неё, ясно?

— Яснее некуда, это наш с тобой пай.

На том духовные братья и расстались, в хорошем настроении и расслабленном состоянии.

Тайный апостол из Духосранска

Янис ушёл и Власий сразу же переустановил операционку. Затем вставил флешку в ноутбук и запустил видео. Файл легко открылся, а Влас увидел та-а-а-кое… как в сказке, ни словом сказать, ни пером описать. Нечто невозможное в его обычной жизни, какое-то фантасмагорическое наваждение.

Пошла музыкальная заставка: хоровое пение православного псалма на фоне разноцветных переливов радужных цветов между крестами на золочёных куполах. Умиротворяющий настрой убаюкивал. Как-то сам по себе внутри Власа создался эффект присутствия там, между тех крестов и куполов. Видеоряд сменился: на заднем плане полуразрушенные белые колонны, над ними портик, за ними — море и… место, где они с Олей загорали и купались! Ба-а-а! Так это же Херсонес, Крым! Перед всем этим великолепием стоит избушка-новодел на курьих ножках, лесенка вверх к открытой двери. Окошки резные, занавесочки узорные. Но внутри — другое и знакомое: кухня Власия, и они с Янисом за столом с коньяком, лимоном, сыром и колбасой. Их разговор о всякой были-небыли с переходом на судьбу флешки. Как на ней оказался видеофайл, записанный камерой с его ноутбука, который стоял открытым на рабочем столике Власия в углу кухни — уму непостижимо! Власий никаких команд для записи видео не давал, Янис вообще к компьютеру не подходил. Однако вся их беседа с самого начала и до закрытия двери за ушедшим Янисом каким-то непонятным образом оказалась записанной на этой злосчастной флешке, будь она неладна.

Да-а-а, не иначе как чудеса Господни, успел подумать Влас, как входная дверь, которую он недавно закрыл за ушедшим Янисом, открылась, и вошёл Он. Более того, Он мало изменился за два тысячелетия. Точнее, остался таким же, каким Влас знал Его по многочисленным картинам и иконам. Но одежда, конечно, современная: умеренно поношенные джинсы, ковбойка, мокасины.

Неожиданно для себя Влас перелицевался с позиции как бы наблюдателя на онлайн участника. Сам с собой и с Ним заговорил как с явным и сущим. Это было внове для Власия. Интересным и удивительным стало то, что в потоке сознания выстроился новый формат я-общения с Ним, какой-то симбиоз нового бытия. Всё-таки я сказал неточно, что он не изменился. Изменился, да ещё как! Передо мной сидел Иисус настолько непривычный внешне, что я, узнав его, зажмурился. Чуть-чуть удивился с закрытыми глазами, подумал и открыл глаза — это Он! Но Он был блондин. Да, да — именно блондин. Не седой, а настоящий блондин с рыжей бородой. Вот это да!

Стоп! Ведь есть же иконы с азиатским, африканским Христом. Странно даже, почему я никогда не видел икон Христа-блондина? А может быть, их не рисовали? Надо будет спросить у отца Александра. Но Глаза! Его взгляд нельзя не узнать. И хотя слова торопятся на язык, но уже на подходе к губам блекнут, скукоживаются и стыдливо прячутся обратно. Да и зачем слова, когда понятно без них.

— Я не ошибся?

— Нет, не ошибся.

— Тогда зачем Ты здесь?

— Ты же звал меня, вот я и пришёл.

— Что-то не припомню, чтобы я Тебя приглашал.

— Лукавишь. Вспомни, как вслух пред куполами просил: «Господи, помоги мне!» — Правда, истинным грешником себя не признавал, да это уж твоя воля. Хотелось бы мне услышать, а почему Будду, Магомета и Бахаи одновременно со мной улещивал?

— Да так, на всякий случай, за компанию. Вы ведь все из одного места? Или я не прав?

— Прав-то прав, да не совсем. Ладно, потихоньку разберёмся, за это и осчастливил тебя. Или что-то имеешь против?

— Да что Ты, Господи! Дай мне только чуть-чуть освоиться, а то пока не всё понятно.

— А зачем тебе понимать? Принимай всё как есть. Поэтому ты ведь тех и этих учишь?

— Этому.

— Вот и воспользуйся своим же советом для себя. Как себя чувствуешь?

— Хм! Удивлённо.

— Обычное дело. Ты сам прекрасно знаешь, что всё в подлунном мире начинается с удивления. Продолжим?

— С удовольствием! А записать нашу беседу можно будет?

— Вот чудак! Для этого я и пришёл к тебе. Ты мой Тайный Апостол, из Духосранска.

— Опять непонятно. То есть, насчёт Апостола ясно, но тогда почему он Тайный? Какой смысл в таком Апостоле? Да ещё из явно неприличного места. Какая-то путаница получается.

— Вот-вот! Истинно говоришь — хоть и путаница, а получилась и существует. Разобраться в этой путанице хочешь?

— Ещё как хочу! С самого детства хотел, столько глупостей наделал и шишек набил, что пора бы и поумнеть, да не получается почему-то. Что-то не так я делаю. Господи, помоги мне грешному! Истинно прошу.

— На сегодня хватит. Завтра продолжим, ладно?

— Согласен, надо поразмыслить немного. Что-то вот-вот рядышком в мыслях вертится, а не ухватить. Что-то произойти должно.

Произошло! Внезапный свет, просветление, радость и какая-то уверенная отрешённость. Я уже мгновенно осознал, что был где-то (потом уже узнал, что был в виртуале), а сейчас я здесь, и мне хорошо. Значит, всё нормально.

Исповедь провокатора

Мои ожидания сбылись, Он снова сидел напротив меня.

— Мы на «ты», или на «вы»? — спросил я Иисуса.

— Конечно на «ты». Тем более что ты старше меня по возрасту.

— Как это старше? Мне ещё сорока нет, а тебе уже две тысячи лет, как известно из Евангелия. Что-то я опять не понимаю тебя. Поясни, если можешь.

— Если уж коснулись такого щекотливого вопроса как возраст, то тебе, как и другим, хорошо известно, что мёртвые остаются молодыми. Сколько лет мне было, когда меня распяли, помнишь?

— Тридцать три.

— На сколько лет я сейчас, по-твоему, выгляжу?

— Не старше тридцати пяти, где-то лет на тридцать.

— Давай исходить из знаменитого «здесь и сейчас» — ты старше меня, вот и всё. Не хуже меня знаешь, что времени и пространства нет. Помнишь, что говорится в дзэне: «И сегодня я живу в завтрашнем дне вчерашнего»?

— Знаю. Так-то оно так, но очень уж трудно принять такой расклад, морально как-то не по себе. Всё-таки ты мой Учитель, и я хочу исходить из этой реальности. Согласен?

— Согласен. Действительно, Учитель делится с другими не возрастом, а знаниями. Только все равно останемся на «ты». Так мне будет удобнее, а значит и тебе тоже. Спрашивай, вижу, что глаза уже блестят от нетерпения. Спрашивай обо всём, что хочешь. Если смогу, то отвечу.

— Как это «смогу». Разве не на все вопросы у тебя есть ответы? Ты же сын Бога. Ответь мне непонятливому, пожалуйста.

— Сразу отвечу — не поймёшь. Давай постепенно, ты ведь никуда не торопишься?

— Уже не тороплюсь.

— Тогда слушаю твои вопросы.

— Учитель, ответь мне, пожалуйста, почему ко мне пришёл — почти атеисту безродному, а не к другим? Тебя ведь более миллиарда людей ждёт. Кругом столько разговоров о втором пришествии Христа, столько ожиданий, а ты на кухне напротив меня сидишь. Кстати, извини, что совсем забыл тебя угостить. Чаю налить? А может быть за водкой или за вином сухим сбегать? Ты ведь портвейн любишь, но хорошего в нашем гастрономе нет.

— Спасибо, пока ничего не хочу. Позже к еде обратимся. Давай пока устроим вечер вопросов и ответов. Ты их уже задал достаточно. Почему к тебе, а не к другим пришёл? Некорректный вопрос. Как ты можешь знать, к кому я, размножаясь своими ликами, прихожу? Кроме тебя?

— Логично, вопрос снимается, спасибо.

— Извини, но иногда я буду провоцировать тебя, сущность у меня такая, ничего с ней не могу поделать, да и незачем. Позже сам поймёшь. А сейчас ты всё-таки прав в своём первом вопросе. Да, я специально пришёл и к тебе тоже. Знаю, что после наших встреч поймёшь, почему, а пока оставим этот вопрос без ответа. Ответ будет, только попозже. Устраивает?

— Да, согласен, спасибо.

— Почему ко всем не пошёл? Причин много. Коснёмся их в наших беседах. Самая главная причина — хочу довериться тебе, не хочу больше обманывать, да и опасно для людей стало жить во лжи. Не понимают, что творят себе смерть сверх положенного.

— Он задумался, прищурил глаза и продолжил:

— Чудес от меня ждут, а зачем? Кстати, в чём, по-твоему, смысл жизни человека?

— Потомство оставить.

— Тараканы на твоей кухне гораздо больше преуспели в этом. Перегнать их хочешь?

— Да нет, но зачем уж так сразу резко. По-моему, от Отца твоего пошло — плодитесь и радуйтесь?

— Да, от него. Время тогда было пустынное. Заполнить бытиё требовалось. Отсюда и лозунг — плодитесь! К сожалению, остановиться люди не могут. От этого и беды их разрастаются. Хочешь получить задание на сообразительность — поразмыслить над плодовитостью?

— Попробую. А потом вместе обсудим?

— Обязательно обсудим, но, скорее всего, позже. Вначале надо разобрать исходные причины, а потом собрать следствия. Договорились?

— Договорились. А насчёт чая или чего другого?

— Давай чай. С печеньем. Если можно, с родным африканским, с кокосовым. Есть?

— Конечно, есть. Я тоже это печенье люблю.

Снова яркий свет, какая-то внутренняя дрожь и… умиротворение.

Удивительные откровения Христа

Третья и, как мне вначале подумалось, последняя встреча оказалась не менее интересной, чем две предыдущих. Иисус явился не один, а со всеми своими небесными братьями.

Вот это да! Прямо как дети лейтенанта Шмидта из «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова, почему-то пришло мне в голову еретическое сравнение. Те перевернувшуюся от жадности Россию на сферы влияния делили, а эти — весь мир пинают: буддисты на востоке, мусульмане на юге, христиане в Европе и Америке. Но всё равно друг друга стараются потеснить, за души прихожан бьются, а души-то на грешной земле живут. Не из-за этого ли телесные воплощения праведных душ дубасят друг друга за пророка родного? То ли ещё будет?

Он словно прочитал мои мысли и усмехнулся:

— Почему же так низко опустил нас, с голодранцами сравнил? Мог бы с порядочными людьми уравнять. С магнатами, например, или с президентами, опоёнными позорной гордыней власти — упырями народными, а?

— Почему, почему? Это моя ответка за тайного апостола из Духосранска. Плюс потому, что у всех королей есть то, что потрогать можно, а у Шмидта детей вовсе не было. Поэтому его самозваные чада действовали наверняка. Самый простой способ заработать деньги — говорить о том, чего нет. Есть такое странное свойство у запредельных чудес: при соприкосновении с ними одновременно открываются и рты, и кошельки.

— Да… против правды возразить трудно. Верно: поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю, что. Душа виртуальна, а в поисках её мошенники от нашего с Отцом имени деньги огро-о-о-мные зарабатывают. Но сейчас молчи, смотри, слушай и запоминай. Они тебя не видят. Ясно?

— Ясно.

Видеоряд изменился в масштабах пространства, времени и событий. Я оказался под ярким солнцем сверху огромной тёмной тучи, закрывшей небо над всем Чёрным морем. Каким-то волнующим пониманием осознал, что присутствую на встрече всех пророков по случаю двухтысячелетнего юбилея командировки их брата Христа в бренный мир. Основной доклад, согласно небесному протоколу, делает сам виновник собрания, Иисус. Он парит над всеми участниками встречи. Фактически, делает этапный отчёт подразделения божественной фирмы о проделанной работе.

— Братья мои небесные, — начал Иисус своё выступление. Благодарю вас за поздравления с торжественной датой. Но прежде всего вынужден честно признаться вам, что свою миссию я частично провалил. Те, кто старше меня, помнят, как я возгордился оказанным доверием. Да и задание было не слишком уж сложным, — каждый из вас делал это хотя бы раз в своей жизни, — направить Богоизбранный народ на путь праведный. Подсказать им, погрязшим в блуде и мамоне, что задача у них несколько иная, чем поняли их сребролюбивые и многомудрые цари. Но я даже представить не мог, во что выльется моё природное добросердечие.

— Всё началось с того, — продолжил Христос, — что кто-то из вас донёс волхвам о моём секретном задании раньше времени. Причём не просто шепнул, а ещё и коварно исказил, будто я претендую на царский престол. Какая чушь! Но в неё поверили, и тысячи младенцев безвинно пострадали. А каково было их родителям?

Иисус внимательно прошёлся взглядом по лицам собравшихся пророков, но никто даже бровью не повёл — крепкие ребята. После паузы именинник продолжил.

— Свою работу я начал с самого простого и очевидного — стал поучать их, что нужно жить по-другому, но люди надо мной смеялись. Я терпел. Я стал их лечить бесплатно — толпы за мной пошли. Но все хотели исправить только тело, а слова о духовном предназначении человека пролетали мимо их бесстыдных ушей без остановки, в пустыню. Я и это вытерпел.

— Пришлось пойти на крайний шаг, показать пример истинной праведности. Я указал блудливым мерзавцам, что позорно для избранного народа совмещать храм Господень с базарной лавкой и выгнал из него менял с торговцами.

Христос снова испытующе посмотрел на своих братьев и вопросил:

— И что из этого вышло? Свой позор я пересилил. Но не поверили мне, даже когда меня распяли. Поверили позже, но поняли всё превратно. Обрадовались, что нашёлся козёл отпущения за их грехи. Благостью подаяний церквам и их настоятелям стали лакировать свои позорные деяния. Всё возвернулось на круги свои, только в худшем варианте.

— Как это, обрадовались твоей смерти? — неожиданно и злорадно спросил посланец Аллаха. Видимо, сказывалось то, что сторонники Христа стали крепко досаждать поклонникам Магомета.

Христос печально посмотрел на пророка мусульман и ответил:

— Люди так и не стали взрослыми, всё понимают буквально. Даже случай с первородным «грехом». Отец мог и не говорить про злосчастное яблоко с древа познания Добра и Зла. Адам с Евой никогда сами не додумались бы до того, что бывает другая жизнь. Другого опыта у них не было. Обленились бы вконец от райской жизни и обжорства — всё привычно и никаких новостей! А тут сразу столько произошло, что голова в круг: чем накормить, во что одеть, куда спрятаться от жары, холода и зверей? Поняли они, что отдых в радость, счастье в детях, еда в удовольствие.

— Но они не поняли, — продолжил Иисус, — праведного смысла Отцова решения: истинный грех — это бесцельное проживание в райском саду. Реальная жизнь божественна в радостях и лишениях — вот истинный рай для духа, души и тела.

— А ты, Магомет, помолчи, но сначала лицо своё открой перед небесными братьями, — посуровел оратор. — Не надо перед нами прятаться. И так всем известно, что в каждой нашей мудрёной голове полно своих божественных тараканов. Но ты-то так расписал и наобещал своим правоверным сексуальный рай, что они, безмозглые, толпами туда лезут. Взрывчатку к себе привязывают, чтобы в райские кущи без очереди попасть.

Едва заметное движение прошелестело над головами праведников: за живое задел. Христос простёр длань в знак тишины и бесстрастно поведал буквально следующее:

— Не в том провал моей командировки, что слишком рано ристалище покинул. Не доросли ещё люди до основной моей идеи — прощения. Причин много тому есть. Главное в другом. Отец наш родной — Корявый Бог, послал меня на изначально бесполезное дело. Либо сам подарил коварство своим любимцам, но меня не предупредил, либо они сумели и его вовлечь в грехи заблуждений.

— Я менял и торговцев из храма выгнал, — вдруг возвысил Иисус свой голос, — чтобы люди с радостью и благоговением туда приходили. Так они мне в отместку свои храмы размножили и в каждый дом внесли.

— Прошу пояснить сказанное, — это блистательный Будда напомнил о себе. — Мои просветлённые лики ещё до твоей командировки были в домах моих почитателей.

— Поясняю, — ответил Иисус. — Не о наших портретах идёт речь, тут всё в порядке. Отцовы протеже придумали то, чего нет в природе. Они изобрели телевизор и компьютер. Теперь это домашнее чудище заменило людям визиты в храм. Но в их виртуальных «храмах» есть то, чего не было даже в момент моего пришествия на Землю обетованную. Совместно с менялами в их храмы пришли блудницы и срамники. Не каяться пришли, а кривляться. Но и этого им кажется мало. Негодные извращенцы и пасквилянты звания себе лживые поприсваивали. Громче всех кричат, что они истинные «борцы за свободу совести, равенства и братства». К славе моей примазываются, мол, тоже на Голгофу от гонений восходят. Тьфу, пакостники…

Христос не стеснялся в выражениях и долго перечислял пороки, которых люди не только не перестали стыдиться, а, наоборот, всеми способами тщатся выставлять напоказ и бахвалиться. Позор перелицевали в благо. Братья слушали его с пониманием, потому что бесовский накат достиг всех, и небожители не знали, что делать.

— Пора честно признаться людям, — Иисус успокоился, и голос его обрёл былую уверенность, — что пришло время прикоснуться к новым истинам. Вы их знаете, но без вашего благословенья воздерживаюсь говорить о них вслух.

— Назови, — первым высказал своё одобрение Заратустра. Другие братья поддержали его.

— Многострадальный Христос задумался. Пауза затянулась, но братья молчали и ждали. Наконец он произнёс:

— Первое: истина во лжи. Хотя до этого они и без меня додумались, но лукавствуют друг перед другом, чтобы не опозориться.

— Второе: природа глупа и бездушна. Но это ещё мало кто понимает. Люди загаживают пространство вокруг себя без меры в слепом упоении на призрачную «мудрость» природного бытия.

— Третье: опасно плодить и плодиться без ума-разума, как это делает примитивный человек, не ведая, к чему это ведёт. К войнам и разрушениям плоти и духа человеческого. Люди не могут понять самых простых вещей о зачатии, рождении и воспитании. Всё ещё не могут осознать, что для зачатия, вынашивания и рождения плода специального ума-разума не надо. Всё уже божественно предопределено и обкатано. Но чтобы из младенца вырос человек — сын Божий, — нужно иметь много знаний и умений. Всё это вместе образует совесть. Она заботится о счастье будущего человека. В этом-то и состоит великий замысел Творца и Отца нашего — Корявого Бога. Он и Дьявола сотворил специально. Для того, чтобы люди добро и зло различать умели. Чтобы могли следовать наставникам по образу и подобию своих этических качеств, врождённых или навязанных извне. Знание рождает и радости, и печали. Совесть рождается от многих знаний, но не может быть добра и чистоты в истреблении одного человека другим человеком.

— Четвёртое и главное. Последнее испытание для совестливого человека. Вы, братья мои, знаете, что в начале пути люди не ведали совести и позора не знали, а потому с удовольствием ели подобных себе. Радостно и с аппетитом утоляли свой животный голод кровью и плотью чужеродных людей. Иногда и соплеменниками не брезговали, чтобы с голоду не умереть. Потом племена, кроме дикарей, повзрослели и поумнели. Совесть у человека появилась, людоедством стали брезговать. Совесть имеет границы, и она противоположна позору, у которого границ нет.

— Однако в новые времена вернулись к людоедству с вроде бы с самых благородных позиций излечения телесных недугов. Изъять от одного, чтобы помочь другому жителю чужой кровью и плотью. Перелить или пересадить. Для чего? Чтобы от голода не умереть? Нет! Чтобы со смертью одного человека удлинить жизнь другому соплеменнику. Адвокаты Дьявола двусмысленно и умело узаконили это мерзкое дело. Совесть и вера, по факту, стали лишними, всё по договору, по закону. Вы все, мои друзья, прекрасно знаете, что в любом законе есть исключения и дыры. Через них последние остатки совести людей испаряются. Так, как дым от огня выходит через трубу очага. Признаемся друг другу, что круг цивилизации замкнулся эпохой просвещённого людоедства.

— Отец наш милосердный и справедливый, — продолжил Христос, — решил дать человеку очередной шанс на этическую эволюцию. Он вполне может стать последним испытанием людей на нравственную способность понимать и принимать истинную правоту жизни. Главный принцип совершенства людской жизни исходит из принципа корявости — из неравенства телесной плоти людей. Благородство души и духа категорически против торговли людской плотью. В любых её ипостасях. Как приниженной войнами, так и возвышенной мнимым благородством целительства. В духе свободы и неравенства, как осознанных необходимостей. Неравенство свободы — это необходимость осознанной совести и позора. Любая тирания — враг совести, и она позорит неравенство свободы.

Возникла пауза, Христос внимательно посмотрел на своих братьев, увидел их молчаливое согласие и уверенно заключил:

— В противном случае бессовестная плоть людей станет естественным удобрением их позора, а потом и зелёной травой, у которой нет совести. Птицы, рыбы и звери останутся, ну а мы начнём новый проект. Согласны? — Братья дружно закивали в знак одобрения, что резонансно подтвердили безудержные молнии с громами из огромной тучи заседаний всех пророков.

Ментальный взрыв, и всё закружилось, как в водовороте с плавным втягиванием внутрь воронки и мгновенным выбросом в волны северного сияния. В голове свежесть и ясность. В теле — приятное ощущение вкуса жизни. Видео закончилось. На экране — разноцветное полоскание с приятной музыкой.

Власий извлёк флешку из компа, и выключил его. После всего увиденного и услышанного, от Яниса и от Христа, лёг на диван и уснул как самый здоровый человек на свете.

Гном в пёстрой рубашке

Утром телефон зазвенел колокольчиком — так у Власа маркировались неизвестные номера.

— Власий Николаевич Рыбаков? Василий Петрович Морозов беспокоит, вам удобно говорить? — властно проклокотал низковатый горловой голос.

— Да, удобно, слушаю вас, — ответил внутренне напрягшийся, но не позволивший себе сбиться на суетливую скороговорку, Влас.

— Вчера Янис Викторович коротко рассказал мне про вашу беседу. Предлагаю сегодня встретиться в 13 часов, можете?

— В час дня? Минутку… Могу. Где?

— Давайте в офисе. Наберите в поисковике «Умное тело», там всё подробно показано на карте и написано, как доехать и дойти, — предложил Власу собеседник.

Этим утром Влас насыпал кофе в чашку больше обычного, залил кипятком и кинул туда два куска сахара. Размешивая кофе, задумался о предстоящей встрече, но потом решил окунуться в поток неизвестных ему событий так, как они пойдут, в надежде выплыть из них с пользой для себя.

Офис оказался рядовым, без дизайнерских излишеств и претензий на клиентскую привередливость. Это был тренинговый центр для проведения учебных занятий и деловых встреч, каких в Москве более двух тысяч. Дежурный администратор буднично сообщил, что Станислава ждут в пятом кабинете, и показал рукой в конец коридора.

Дверь была открыта, с компьютерного кресла встал коротко стриженый, седоволосый и седобородый, одетый в красно-клетчатую рубашку навыпуск и блеклые джинсы, «Гном» — эта неожиданная ассоциация прострелила мыслительный хаос Власа. Всё это контрастировало с властным клокочущим голосом, который Влас впервые услышал утром по телефону. И слушал сейчас.

— Здравствуйте и присаживайтесь, — хозяин кабинета показал на соседний стул, — будем знакомиться, теперь уже очно. Меня зовут Василий Петрович, я врач-виртуалист и аретевт — не пугайтесь новых для вас терминов, на самом деле они стары как мир.

— Своей работой, — начал рассказывать Василий Петрович с обстоятельностью и интонациями преподавателя, — я помогаю активной личности соприкоснуться со своим высшим бессознательным, с виртуальным арете. Это древнегреческое понимание добродетели, доблести, достоинств и слаженности человека с собой и с внешним миром обрело, хочу отметить, новое дыхание от соединения с виртуальной реальностью компьютерных технологий. За этим будущее. Если кратко, то я — учитель простоты, которая приобретается через освоение сложностей. Ну, об этом как-нибудь поговорим обстоятельнее… а как мне вас называть? Как скажете, так и буду называть.

— Можно просто — Влас.

— Влас. Хорошо… Но вначале вопрос. Вы когда-нибудь раньше встречались с психологами или психотерапевтами?

— Да, встречался… Правда, давно это было, — Влас поморщился, вспомнив въедливую женщину средних лет в белом халате, психотерапевта в поликлинике. К ней он вынужденно попал по направлению невропатолога после безуспешного приёма таблеток от своей идиотской ревности и бессонницы, настигших его вместе с исчезновением в Амстердам сынишки и сбежавшей жены, подлой изменницы. После трёх сеансов «целительницы» — так он окрестил её, — Влас зарёкся хоть когда-нибудь в жизни обращаться к сертифицированным «мозгоедам». Вспомнил и насторожился.

— Расскажу правила своей работы и нашей встречи, — негромко, но властно продолжил Гном, — их несколько. Первое — конфиденциальность. Она означает, что всё то, что будет говориться и делаться в этом кабинете, здесь и останется. Я никогда не записываю содержание встреч, кроме экспертных случаев, когда это требуется. Второе правило — морально-этическая безопасность. Она означает, что если во время нашего разговора кто-то из нас по каким-то причинам не захочет продолжить тему или ответить на вопрос, то просто говорит: «Стоп!», без объяснения причин, и мы переходим на другую тему. Третье правило — время встречи. Если что-то сбивает с договорённости, то заранее предупреждаем друг друга, это правило мы уже соблюли. Четвёртое правило — оплата. В нашем случае она исключена. Согласен? Можешь добавить свои правила, если они есть. Извините, но иногда буду переходить на «ты», в зависимости от ситуации.

— Конечно, на «ты», это для меня проще. Мне добавить к этим правилам нечего, — Влас успокоился, правила его вполне устраивали.

— Кроме четырёх стандартных условий, — продолжил Василий Петрович, — есть специальные пункты. Первый из них состоит в том, что я, в отличие от традиционных приёмов работы с клиентами и пациентами в полиции, в поликлинике, в психологии и психотерапии, — не любопытствую. То есть, не спрашиваю про жалобы и про то, что с ними связано. Типа, что да как, да почему. Мне это не нужно. Легендам и сказкам про себя любимого отводится второстепенная роль, я тоже умею их неплохо сочинять. В нашей жизни действует очень простая логика: то, как я поступал и поступаю, привело к тому, что есть, согласен со мной?

Влас вдруг почувствовал приступ раздражения. Это что — допрос, что ли?

— Нет, не согласен — резковато ответил он и посмотрел в окно кабинета. Небо было голубым и на редкость чистым, ни облачка. Его вид вновь вернул Власу спокойствие.

— Хотя… что-то в этом есть… То есть, надо порой разобраться, кто же руководит мной — сам ли я или кто-то другой… Как вы сказали: то, как я поступал и поступаю, привело к тому, что есть? Ну, если согласиться с тем, что я сам собой руковожу… то тогда согласен.

— Тогда задаёмся следующим вопросом, — напористо продолжил Василий Петрович. — Итак, то, что со мной происходит, меня устраивает или нет?

Влас ответил, не скрывая иронии и даже некоей грусти:

— Нет, не устраивает.

— Знаешь ли ты, кем и каким хочешь быть?

— А вот это как раз я знаю… быть богатым и счастливым! — усмехнулся Влас.

Василий Петрович поправил воротник своей красно-клетчатой рубашки. Посмотрел на Власия в упор:

— Тогда что вам мешает быть таким, каким ты хочешь быть?

— А вот этого я, к сожалению, не знаю… живу как на качелях и соскочить с них то ли не могу, то ли не знаю куда… — жалость к себе невольно прорезалась в интонациях Власа.

— Следовательно, в вас есть и действует что-то такое, что мешает быть таким, каким хочешь быть, так? — скорее утверждал, чем спрашивал, врач.

— Видимо так, — согласился Влас. Он надеялся, что разговор вот-вот перейдёт на тему его трудоустройства. Но не тут-то было.

Василий Петрович дотянулся рукой до пачки бумаги на краю стола, взял два листа, положил их перед собой, к листам подвинул две шариковые ручки, немного помедлил и сказал:

— Тогда перейдём ко второму пункту. Для того, чтобы найти чёрную дыру, в которой безвозвратно исчезают благие намерения, исследуем невидимых героев твоей судьбы на компьютере… по программе «Этикоскоп».

На листе бумаги Гном написал и подчеркнул заголовок: «Что мне мешает», под ним в столбик написал цифры: 1, 2, 3, 4, 5. Ниже их написал и подчеркнул другой текст: «Что мне помогает» и такие же цифры столбиком, от 1 до 5. Подвинул лист и ручку к Власу:

— Напишите, только кратко, желательно одним словом в каждом пункте, то, что вам мешает и что помогает в собственной жизни. Не мудрствуйте лукаво: что первым придёт в голову, то и запишите.

Влас не ожидал такого поворота событий и уставился в лист бумаги. Внутри зрел протест против непонятных вопросов и действий Гнома. Ни разу в своей жизни ему ещё не приходилось сталкиваться с подобной белибердой, граничащей с глупостью, как он оценил происходившее в офисе, где гордо за столом восседал странный и настойчивый человечек с клокочущим властным голосом. Может, встать и уйти? Влас колебался…

И в этот момент откуда-то изнутри сознания Власа неожиданно выскочило слово «страх»…

В ночном

Страх… Что такое страх? Когда он впервые его испытал?.. Нет, не так, пожалуй, а скорее: какое самое раннее его воспоминание о пережитом страхе сохранило сознание?.. Может быть тогда, когда в детстве, в деревне, когда он гостил у дальних родственников после окончания пятого класса и пошёл в ночное с местными ребятами?…

Они кормили и поили на речке коней, потом пекли картошку, после ели её с луком, чёрным хлебом. Когда лошади отдохнули, деревенские мальчики учили Стаса, горожанина, верховой езде. Сын местного пастуха Васька накинул на голову лошади оголовье, помог Власу забраться на неосёдланную лошадь.

— Не боись, паря, не понесёт…

— Да я и не боюсь, — ответил Влас, но голос его дрогнул.

И вот уже земля поплыла под ним. Лошадь прядала ушами, иногда скалилась. Английский сеттер Джим, которого Влас взял с собой из городской квартиры, тревожно взвизгивал и иногда лаял, держась от лошади на почтительном и безопасном расстоянии.

— Ты чаво, чаво кривляшся-то? — незло ворчал на сеттера Васька, скакавший рядом. — Чаво те не ндравится, псина? Не мешай!

Власу нравилось, как крестьянские дети ловко обращались с лошадьми и костром, его не смущало то, что одежда их была не очень свежей, а лица не очень утончёнными. Наверное, простодушие этих ребят он тогда неосознанно воспринимал как чистоту их помыслов и душ…

И вот уже лошадь снова стреножена, и лишь чёрный её силуэт, как в театре теней, движется на фоне тёмно-фиолетового неба. Влас отдышался от волнения. Васька ободряюще подмигивал переволновавшемуся горожанину. А потом у костра начались рассказы о привидениях — как без них обойтись в ночном, как не попугать друг друга, чтобы не уснуть ненароком.

— Николашка, братец мой сказывал, — начал своё повествование Ваня, сын тракториста. — На энтой речке как-то раз они ходили рыбу удить. Вот как щяс ночь тоже была…

Мальчишки, и Влас тоже, притихли, слушали внимательно. Костёр потрескивал, словно поддакивал.

… — И, вот те крест, — вода начала подниматься, и баба водяная, что изо льда как будто, встаёт так во весь рост — и идёт прямо на них, на Николашку, значит, и его друга… Те наутек! А она — «Куды ж вы, ребяты!!?» А потом ка-ак закричит: «Ааааааааааааа!!!!!»

Коротко заржала лошадь, словно испугалась страшного сюжета.

Рассказчик умолк.

— А потом чё? — спросил кто-то у костра.

— А потом ничё. Сиганули так, что чуть портки не потеряли.

У костра разочарованно стали покрякивать, а то и посмеиваться.

Но Влас тех скептических реплик уже не слышал, он внезапно уснул — так много было впечатлений: ночь, лошадь, костёр… Сеттер Джим прилёг рядом с хозяином.

Впрочем, сквозь сон Влас, наверное, слышал страшный рассказ о рыбаках и водяной бабе… Вдруг ему стало душно, тяжко, раздался ужасный рёв. Встрепенулся, открыл глаза: перед ним сверкали два страшных раскалённых угля и грозно рычали. Волк! ВОЛК!!!

Стала мокрой шея, накатились на брови тяжёлые капли холодного пота. Это был страх, настоящий первобытный страх! Влас закричал:

— Аааааа!

Но… о, господи… да это же Джим! Любимый сеттер. В темноте сверкали его глаза потусторонним светом. Почему он зарычал? Может, на ночную птицу?..

— Чего, паря, приснилось чего? Чё вякнул-то? — спросил Власа кто-то, заслонённый пылающим костром.

— Да нет, руку отлежал.

— А-а… быват…

Солнце давно село… Сердце с трудом успокаивалось… Вот только кто же тогда на самом деле испугался — он ли, Влас… или же Некто — ведь спавший Влас превратился в тот момент в другое существо, с другим сознанием. Спящий и бодрствующий человек — разве это одна и та же личность?

Завтрашний день дня вчерашнего

Страхи… Их ведь несколько, подумал Влас. Главные страхи — безденежье и неустроенность. Он так и написал в первой графе: «Страх безденежья и неустроенности». Дальше пошло проще, слова сами выскакивали, как бы помогая освобождаться от них и наполненных ими понятиями, поддакивая тому, что мешает Власу жить хорошо и свободно.

Влас перечислял свои следующие, после безденежья и неустроенности, страхи:

2) утомлённость

3) измена друга — привычно вспомнилась Олечка

4) враньё людей — всплыла наглая ухмылка редактора

5) дурные сны

Есть пять пунктов «зла», насмешливо мысленно отрапортовался Влас листу бумаги.

Что же помогает?

С «добром» получилось легко, Влас знал и любил свои достоинства, с удовольствием внёс их в список без особых раздумий. Мокрая от вспотевшей ладони шариковая авторучка выводила:

1) оптимизм

2) жизненный опыт

3) целеустремлённость

4) сила воли и…

5) юмор

Он усмехнулся, снова вспомнив Олечку. Но вспомнил на этот раз не с примесью застарелой обиды и ревности, а как раз наоборот — светло и весело. В их жизни было немало юмора, особенно в начале их супружества. Событие, похожее на анекдот, было реальным и при этом с почти непредсказуемой развязкой.

Когда-то раз, уже на самом излёте коммунизма, комсомола и самого СССР, Власа откомандировали от молодёжного журнала поработать в многотиражке большого целлюлозно-бумажного комбината, набираться опыта провинциальной и производственной жизни. Встретили его хорошо, выделили комнату в семейном общежитии, питание в столовой по тем непростым временам было приличным. Через месяц Влас познал и освоил краткий набор полезных житейских нюансов жизни рабочего посёлка. Интересным собеседником оказался молодой стоматолог Юра, холостяк, с которым они до приезда жены успели трижды повечерять за областным пивом с местной же рыбкой.

Влас познакомил Юру с Олей на второй день после её приезда, они быстро перешли на «ты» и вдоволь посмеялись над новыми анекдотами, которые она привезла из столицы. Через неделю после приезда у Оленьки заболел зуб, но идти к стоматологу она боялась, терпела и пила анальгин. На всякий случай Влас позвонил Юре, услышал от него, что пусть Оля не тянет с больным зубом и приходит к нему в любое время.

Олин зуб болел уже третий день, но она упорствовала, когда утром Влас уходил в редакцию. Днём в столовой ему передали коробку в подарок за хвалебную статью о передовиках цеха. В редакции он раскрыл коробку и обрадовался, потому что, вопреки постановлениям партии и правительства о вреде пьянства и алкоголизма, награда нашла героя — это была бутылка вина, знаменитые три семёрки, ленинградского разлива. Стас дождался конца рабочего дня и пошёл не домой, а к Юре на работу. Пришлось сделать небольшой круг мимо дома, чтобы Оленька случайно не увидела его из окна.

Над кабинетом красным светом горело табло, Влас аккуратно и чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы обозначить своё присутствие. Приоткрыл и остолбенел: из-за спинки стоматологического кресла выглядывала пышная причёска Оленьки — она сидела спиной к двери, а Юра сверлил ей зуб. Вот так сюрприз…

Влас показал Юре горлышко бутылки, спрятанной в большом внутреннем кармане чёрного пальто. Подмигнул другу-стоматологу.

Тот понимающе кивнул, а через минуту остановил жужжание бормашины. Сначала обратился к приоткрытым дверям:

— Подождите, пожалуйста, я скоро закончу с зубом барышни и займусь вами.

Затем попросил жену Власа:

— Пожалуйста, только не закрывайте рот, я вставил пульпоэкстрактор в полость зуба, будем удалять нерв, надо подождать минут двадцать, пока заморозка подействует. Ни в коем случае не закрывайте рот, чтобы не сломать экстрактор, это опасно.

Оля кивнула головой со страдальческим выражением глаз.

Юра вышел в коридор, забрал портвейн, а Влас повесил пальто на вешалку и пошёл за ним, в стоматологический кабинет, где страдала сидевшая спиной к нему и потому не видевшая его зеленоглазая пациентка. Дальше всё пошло как в кино: Юра буднично поставил бутылку на медицинскую тумбочку у стены напротив кресла, достал из неё два стакана и несколько шоколадных конфет, жестом показал Власу место за импровизированным столом. Глаза Оленьки округлились и непонимающе бегали между прежним и новым участниками лечения её зуба. Юра налил по полстакана портвейна и громко, торжественно, артистично произнёс тост:

— За любовь — вечную и нерушимую!

Они чокнулись краями стаканов перед Олиным открытым ртом и уже прищуренными глазами (только так она могла передать улыбку), церемонно выпили зелье, примиряющее человека с болями телесными и душевными, и съели по конфете. Затем Юра вымыл руки, надел перчатки, вынул экстрактор из Олиного зуба вместе с остатками нерва и вставил туда временную пломбу:

— На сегодня всё, два часа не есть, не пить, завтра вечером поставлю постоянную пломбу.

Олю прорвало неудержимым смехом, она даже икать стала:

— Такого, такого… я ещё не видела и не слышала… Юра, ты просто гений… я даже обидеться не могу на вас, как всё красиво получилось…

Они тоже смеялись довольные, немного захмелевшие и счастливые, портвейн допили. Позже, через несколько лет, когда отношения супругов вконец испортились, она вспоминала этот случай со злостью и обидой, упрекая Власа в жестокости и коварстве.

Странно, подумал Влас, что всё это происходит одновременно: и давно, и сейчас. Невольно вспомнилась знаменитая дзэнская мудрость о том, что сегодня я живу в завтрашнем дне вчерашнего дня. Вздохнул и решительно подвинул лист с готовыми ответами в сторону Гнома.

Сказка про свою быль

Взглянув на ответы, Василий Петрович удовлетворённо покивал головой и тут же подвинул Власу второй лист, на котором сверху было написано: «Как человек стал несчастливым. Сказка» — и дал новое задание:

— За 15 минут напишите сказку на тему, как человек стал несчастливым, а я пока составлю ваш индивидуальный тест.

Влас попросил уточнить:

— Про какого человека сказку-то писать?

Но Василий Петрович резко отрезал:

— Ноу коммент, время пошло.

Сочинять и рассказывать сказки на любые темы, выдавая их за правдивые истории, всегда было любимым профессиональным занятием Власа в прошлой жизни. Это приносило самоуважение и какие-то материальные средства, совсем не эквивалентные его литературным способностям. Так он считал, но редакторская братия измеряла таланты Власа своими инструментами и платила ему по мизеру, что крепко обижало его и злило.

Но сейчас сказка созрела быстро, перо легко забегало по листу, описывая житейскую историю счастливого мальчика, чистого в устремлениях, талантливого во многих ипостасях, оптимиста с хорошим чувством юмора и собственного достоинства, но… его не понимали. Этот сюжет — о счастливом поначалу мальчике, ставшем потом несчастливым, давно теснился в душе Власа, и теперь выливался на бумагу быстро, подгоняемый вдохновением автора:

Ёжик-трусишка

Сказка

Однажды их, двойную цепочку радостных малышей, повели в кукольный театр. В конце представления все кукольные персонажи избивали маленького ёжика-трусишку палками и плётками. Андрюша очень расстроился. Потом детей повели в летний тёплый парк, где они резвились вокруг гипсовой скульптуры трёх медведей, украшая постамент мишек ромашками и желудями, играли в догонялки… и только Андрюша, спрятавшись за кустом, горевал и оплакивал судьбу кукольного ёжика.

— Что с тобой, деточка? — ласково спросила его воспитательница тётя Вера. — Тебя кто-то ударил?

— Нет, не меня, — ответил Андрюша, утирая слёзы, — а ёжика.

Воспитательница ласково потрепала его незамысловатый прямой чубчик:

— Это же сказка.

— Нет, — ответил Андрюша, — это правда. Я сам всё видел. Ему было больно.

Тётя Вера нашлась:

— Это не настоящий ёжик, это ёжик-артист. Всё было понарошку.

Андрюша промолчал. Он почувствовал, что все вокруг другие, и он не хочет быть такими же, как они.

Ему, другому, было не очень интересно и позже, уже со своими школьными товарищами, он был замкнут, сторонился детских игр с мячом и без мяча, любил сидеть дома и читать книги. Однажды он — кажется, это было в первом классе — он пошёл в магазин за хлебом (отец велел), но нарвался на хулигана, своего ровесника, которые отобрал у него деньги и избил. В слезах Андрюша пришёл домой, стал жаловаться отцу. Но тот и не думал утешать сына.

— А ты почему не врезал ему по ушам? — вопрошал родитель.

— Я… я не мог… — в слезах оправдывался ребёнок.

— Но почему?

— Потому что… потому что ему было бы больно…

— Ну и пусть. Пусть к тебе не лезет. Он ведь тебе сделал больно, правда ведь? — настаивал отец.

В этот момент Андрей залился горькими слезами и зашёлся почти истеричным всхлипыванием:

— Я не хочу так! Не хочу и не буду!

— А надо! И будешь! — постановил отец. И на следующий день отдал сына в секцию бокса.

Уже через месяц Андрюша познал радость силы и победы, когда уложил на траву своего давнего недоброжелателя Сашку. И в тот момент он вдруг остро ощутил, что ему вовсе не жалко лежащего на школьном газоне, трясущегося, утирающего красную юшку из носа одноклассника. Что-то внутри Андрея начало меняться. И только спустя много лет он понял, что доброта — это не всегда слабость. А сила — не всегда счастье…

Василий Петрович пробежал текст и с интересом посмотрел поверх очков на лицо Власа:

— Очень интересно. И очень откровенно, исповедь прирождённого гуманиста-реалиста и антисадиста. Вы кем раньше работали?

— Литсотрудником молодёжного журнала.

— Оно чувствуется… Вы не устали? Хотел бы ещё вас помучить.

— Мучайте, — улыбнулся Влас. Ему и самому понравилось то, что он написал. Ведь это было о нём самом, из его жизни.

О чём рассказали «каля-маля»

— Пересаживайтесь к компьютеру и поработайте мышкой, иначе не поймёте того, о чём дальше пойдёт наша беседа.

Влас пересел на стул перед открытым ноутбуком, на экране которого крупным шрифтом, разноцветными буквами было написано «Этикоскоп», а под ним крупным планом переливалась красками овальная художественная палитра с выразительными смайликами в сердцевине каждой краски.

Влас рисовать не умел и сразу заявил об этом Василию Петровичу. На что получил исчерпывающий ответ:

— Это не урок рисования. Маловероятно, что ваши рисунки попадут в Третьяковку. Так что не волнуйтесь и не прилагайте гигантских усилий. Положитесь на свои очень умные руки, попросите их, они сами нарисуют. Лучший стиль рисунков — каля-маля, проверено на детях. Вы сначала оцените свои отношения к тестовым заданиям в баллах, а затем подтвердите эти оценки цветными рисунками. Компьютерная программа автоматически вычислит степень соответствия двух ваших самооценок по каждой теме.

Влас приступил к тестированию, нажимая на виртуальные клавиши с баллами и рисовал. Действительно, руки стали как бы самостоятельно выводить на экране разноцветные узоры.

«Оказывается, я прирождённый абстракционист-импрессионист», — с иронией отметил Влас мысленно.

Он с интересом выполнял неожиданные задания, который множил щедрый на них Василий Петрович. Неожиданно для себя Влас зафиксировал, что внутри, в его душе происходят удивительные события. Примерно так же, как было вчера, когда он просматривал непонятное видео на чужой флешке. Влас снова как бы раздвоился. Альтернативный Влас, вышедший из себя родимого, с правой стороны наблюдает за детским занятием взрослого мужчины. Тот, подобно малому его сынишке, сосредоточенно выводит фломастерами каракули на бумаге. Возник странный феномен — наблюдающий Влас умом понимает, что надо нарисовать так-то, но руки сидящего за столом Власа рисуют что-то совсем другое.

«Ишь ты, свободу получили и распоясались как дети», — внутренне рассмеялся «прежний» Влас над своими руками. Однако ему понравилось новое измерение, свой новый взгляд на привычные и затёртые темы, последней из которых было «Счастье».

С большим удивлением он отметил, что изменились его цветовые предпочтения: стали нравиться жёлтый, голубой и фиолетовый цвета, а коричневым и серым вообще расхотелось рисовать. Более того, стали меняться и рациональные оценки отношений к привычным темам. Он вдруг осознал, что огорчение и обида должны быть в минусе, а не в плюсе, как первоначально их маркировал. Серьёзнее всего Влас задумался над оценкой своего отношения к прощению — «умной» головой он понимал, что христианские правила требуют поставить плюс, но «глупая» рука, как синий полюс магнита, притягивалась к северному минусу. «Как наваждение какое-то, — вдруг рассердился на себя невольный оценщик собственных моральных установок, — и кого же моя рука не может простить? Кого она хочет больно ударить? Изменщицу Ольгу? Или предательницу Аню? Да пошли они обе к чёрту, — я их сам себе напридумывал, а потом страдал от разочарования. То ли дура она истеричная, но сам виноват, что позарился на её бурную податливость, или она хищница прагматичная, расчётливая… Уфф… ладно, подумаешь, — а сам-то ты — праведник? То-то и оно…», — смятение исчезло, а рука неожиданно сменила направление и уверенно нажала на клавишу «плюс три».

Влас незаметно посерьёзнел после необычной переоценки вполне устоявшихся отношений к абстрактным ценностям своей бесхозной жизни. В нём, как на мониторе компьютера, сине-зелёными цветами заиграла простая и голая правда того, что собственными делами он сам творит неудачи тогда, когда отмахивается от саркастических монологов внутреннего критика о глупой и коварной сути мерцающих вокруг бабочек-завлекалочек: хвастливых друзей и подруг, выскакивающих наружу обещаний, самоуверенных оценок всего и вся, бесполезных споров в компанейских застольях, — всё это потом судьбоносно подтверждается. Но также реально оправдывается и списывается на то, что, мол, задним-то умом мы все богаты. «Да… есть над чем задуматься. Да и о роли украденной мною какой-то невероятно волшебной флешки надо обстоятельно поразмышлять». Влас отвернулся от монитора, уставшие глаза слезились.

Василий Петрович пододвинул кресло к Власу и попросил поделиться впечатлениями от тестирования. Власий честно рассказал ему о внезапных открытиях в процессе явно детского творчества вполне взрослого мужчины.

— Вы уверены, что уже повзрослели? — скептически переспросил Гном.

«Хрен его знает после такого тестирования», — подумал про себя Влас, а вслух произнёс:

— Почти повзрослел, но впереди ещё полжизни. Как минимум.

— Ну что ж, спасибо, — поблагодарил Василий Петрович. — Ваши результаты подходят для нашего возможного сотрудничества. Я не буду вдаваться в подробности инструментального анализа этического и виртуального интеллектов вашей персоны, это пригодится нам в будущем. Покажу лишь схему оценки тестирования… Пересядьте к моему компьютеру.

Гном открыл графический файл.

— Видите табличное коромысло с критериями оценок? Слева — норма самообмана: меньше тридцати процентов, а справа — правдивость ответов. Тоже менее тридцати. Лживость регистрируется как неприемлемая, когда она более семидесяти процентов. Я подбираю для нашей работы в некоторых подразделениях персонал, у которого самооценки личных и долженствующих морально-этических критериев укладываются в левые границы, то есть, где явная норма. Ваша правдивость ответов составила 78%, самообман 22%. Это хороший результат, поздравляю! Янис Викторович не ошибся, рекомендуя мне встретиться с вами.

Влас был явно польщён, а сам Василий Петрович стал вызывать у него неуклонно растущее доверие. Да он не «гном» никакой, а скорее — «мудрец», — подумал соискатель на пока своё непонятное сотрудничество непонятно с кем.

— Я кратко представлюсь, — продолжил Василий Петрович, словно прочитав его мысли. — Закончил я морской факультет Военно-медицинской академии, служил на подводных лодках, работал в госпиталях, а затем стал заниматься наукой.

— Может, вы и полковника Руденко знаете? Он тоже закончил морской факультет, — внезапно вырвалось из Власа.

Мудрец вздёрнул брови.

— Павла Ивановича?

— Его самого.

— Вот оно как… — Василий Петрович изобразил гримаску удивления. — Ну да, хорошо знаю, он на шесть лет позже меня закончил академию. Мы сотрудничаем кое в каких проектах. Вам-то он откуда знаком?

— Дядя он мой, — чуть не со стоном ответил Влас, впадая в странное, непонятное ему состояние от всей свалившейся на него информации, и от ситуационной раздвоенности, придавливающей его сознание. «Состояние странное… Странное… отстранённость… я чувствую себя отстранённым от самого себя… как будто всё не со мной… почему так?»

— Дорогой мой! — с нотками изумления в голосе произнёс Мудрец. Он выпрямился в кресле и указательным пальцем левой руки подоткнул очки ближе к кустистым бровям. — Что ж вы молчали? И что вам делать у меня в душном городском офисе, раз у вас есть такой дядя? Почему к нему не попросились на работу?

Влас пожал плечами.

— Неловко как-то. Кумовство, как говорится… К тому же дядя Павел — человек по сути своей военный, не хотел его подводить…

— Хотите, дам вам рекомендацию к полковнику медицинской службы запаса Руденко от полковника медицинской службы в отставке Морозова? — неожиданно предложил Василий Петрович. — Раз вы такой щепетильный.

В эту секунду в сознании Власа ярко зажёгся образ флешки слонового цвета. И пришло окончательное решение. Вот как он заработает денег: он продаст эту флешку вовсе никаким не супостатам. А собственному дяде-полковнику! Это будет шантаж, да. Но что поделать, такова наша рыночная жизнь сегодня, всё на продажу…

Хорошо, что эта идея не пришла к нему во время тестирования, а то показатели были бы, наверное, совсем другие…

Да уж, «не хотел подводить дядю»… Влас понял,

Не дожидаясь ответа, хозяин кабинета пообещал:

— Сегодня же вечером позвоню ему… М-да… Рад был познакомиться, Власий. Удач вам на тёплом острове. Вы скоро поймёте, о чём речь. Уверен: Руденко возьмёт вас к себе… Дядя у вас толковый… Насколько же лицемерны эти его слова… Дядю ещё как придётся подвести… Флешка ждёт своего часа. Она стоит денег. У дяди денег немало… Но всему своё время. Вот как всё неожиданно повернулось-то… На гонца и зверь бежит. И чего раньше не додумался? Вот спасибо цветастому клокочущему Гному и Мудрецу, очень перспективный учёный… Надо же, какое совпадение, тесен наш шарик земной…

И все мы клоуны…

В череде событий приближался к берегу лёгкий катер, рассекая морские волны. Солёные брызги окропляли лица двух собеседников: седовласого, в дорогих очках профессора, бывшего полковника медслужбы, руководителя секретного НИИ «Дельфин», Павла Ивановича Руденко и одного из работников института — Антона. Оба были в куртках-штормовках, к вечеру похолодало.

— Ну что, маэстро, как идут дела? — спросил Антона профессор, вглядываясь в стремительно приближающийся берег с двухэтажным строением светло-коричневого цвета. В здании уже зажигались первые окна.

Подчинённый, являя нервным лицом бывшего артиста подчёркнутое почтение к начальнику, негромко ответил:

— Павел Иванович, идут дела, идут. Опробовали систему, реактивы и медикаменты закуплены.

Руденко отреагировал присущим ему покусыванием губ, покачиванием головы и словами, пропитанными лёгкой иронией:

— Ну что ж, маэстро, друг любезный Антон, хорошо, хорошо… Но надо бы активизировать нашу деятельность.

Профессор продолжил свою мысль музыкально, подражая Георгу Отсу:

— Публика ждёт — будь смел-лей, акрррро-обат!

Антон почтительно промолчал.

Показалась на небольшом мыске, на берегу небольшая ротонда-грот, подсвеченная изнутри разноцветными лампочками. Подковообразный пляж был безлюден. Из его вогнутой середины, будто стрела в луке, выдвигался длинный плавучий причал на якорях. Жёлтый канат с подсветкой, протянутый между жёлтыми стойками по бокам жёлтого настила из полых пластмассовых квадратов, — извилисто колебались и создавали иллюзию длинного солнечного языка, вытянутого из пляжного «рта» в синюю морскую даль. Когда катер пришвартовался к причалу и двигатель замолчал, то стало слышно, как море перекатывает гальку с шуршанием и постукиванием.

— Утром жду вас с докладом, — сухо напомнил Руденко подчинённому.

— Да, конечно.

— Нужны новые идеи, Антон.

— Будут, Павел Иванович.

Руденко удовлетворённо кивнул. Сходни заскрипели под ногами профессора и его сотрудника. Антон нёс две тяжёлые сумки. Он встряхивал длинными волосами, падавшими то и дело на глаза. Тонкое лицо его было обиженным. Но не от того, что он сейчас исполнял роль грузчика. А от того, что предстояло ему получить завтра утром от гнева беспросветного садиста — так он припечатывал характер Руденко, конечно, проговаривая это только внутри себя и никому-никому больше.

Неприятность сбылась на сто процентов. Утром Антон монотонно и занудно, запинаясь, докладывал Руденко о проблемах, возникших в работе новейшей системы акустической заморозки — она перестала выходить на требуемый температурный режим минус 220 градусов, застыла на 160 градусах. Это явно срывало дедлайн очередного эксперимента.

Профессор раскраснелся, лицо его приобрело как бы контрастность из-за углубившихся морщин. Он сидел за рабочим столом и поглядывал то в ноутбук, то на Антона, отчитывал подчинённого нудным голосом, по-иезуитски деланно спокойным тоном, намеренно вставляя в речь замшелые канцеляризмы и нажимая на больные точки собеседника:

— А посему, в силу данного обстоятельства, вы, товарищ Станиславский, останетесь без премии. Что значит холодильная установка полетела. Что это значит?! У нас дружок, не овощная база! Ступай и решай вопрос. Будь смелей, акробат! Вы что — не желаете заниматься холодильной установкой диспергатора, господин цирковой акробат, а позднее театральный режиссёр?

У Антона от обиды насколько раз дёрнулся кадык, он робко попытался возразить обиженным голосом:

— Павел Иванович, я давно уже не работаю в театре. А в цирке проработал всего два месяца. Это больной… это болезненный для меня вопрос… а вы меня ежедневно…

— Ошибаешься, дружок, — со злорадством перебил профессор. — Как это ты не работаешь в театре? Мы все в нем работаем. Жизнь — это театр, и все мы актёры. Помнишь, кто это сказал?

— Помню. Шекспир. Уильям.

— Угу. Это помнишь. И мой вариант, он не хуже, чем у Шекспира, тоже запомни: весь мир — это цирк, и все мы — клоуны… Не акробаты, а именно клоуны! Согласен?

— Я подумаю, Павел Иванович, — потупился Антон.

— «Поду-умаю». Ишь ты!… Хоть бы слово доброе сказал своему начальнику. Только и обижаешься…

Внезапно профессор стал распаляться, на его лице проявились темно-фиолетовые пятна:

— Где бы ты был сейчас, если бы я тебя не вытащил из той истории? С поножовщиной в гей-клубе? Где бы ты был, если бы тебя признали вменяемым? — почти закричал он.

Антон молчал.

Профессор завершил уже спокойнее, пожевал немного губами по своей застарелой привычке:

— То-то, дружочек. И не дерзи. И — бегом исправляй ситуацию… Если надо — срочно вызывай гарантийщиков, самолётом, завтра же!

Антон вернулся в свой номер, бросился в кресло, сжал голову руками, потом вытащил из кармана пиджака упаковку таблеток, выдавил одну, запил водой. Немного успокоившись, подошёл к висящему на стене зеркалу и поправил себе височки маленькими ножницами. Потом подстриг пух на ушах. Налил себе виски из стоящей на столе бутылки, вместо молока за вредную работу. Выпил и заел фирменной шоколадкой «Дельфиньчик».

–…И все мы клоуны… — грустно процитировал он начальника. Несколько минут успокаивался, потом вздохнул облегчённо, проворчал:

— А вы, товарищ полковник в запасе, он же господин Руденко, — вот вы и есть самый главный клоун. Перед подчинёнными как не покривляться!

Антон испуганно посмотрел на дверь своего номера — не приоткрыта ли? Ведь если кто услышит — тут же доложат Руденко его клоуны чином и статью помельче.

Карпуша

Шестилетний мальчик Карпуша в одиночестве бродил по едва освещённому коридору жилой части института. Ребёнку было скучно, он безрадостно поигрывал мячиком, который, прыгая от пола до потолка, при этом светился изнутри разными цветами.

Карпуша, увидев полуоткрытую дверь, заглянул в неё. Руденко углубился в расчёты на компьютере.

— Папа, пойдём на море, я хочу снова собирать ракушки. Пожаа-алуйста, — просительно протянул мальчик.

Профессор, зашуршав белым накрахмаленным халатом, резко отбросил грузноватое тело на спинку чёрного кожаного кресла, снял очки с глаз, казавшихся всегда немного грустными, заулыбался:

— О, Карпушка! Решил проведать меня?.. Вот что. Вот тебе вкусная конфета. — Руденко открыл ящик письменного стола, порылся там, нашёл сладость. — Карпуша — не поверишь! — я еле сдержался, чтобы самому не съесть. Но вот, видишь, для тебя сберёг… Держи!

Руденко протянул ребёнку большую конфету. Мальчик взял её с надутым лицом. Ему хотелось гулять по берегу моря, а не торчать в опостылевшем здании.

На столе зазвонил телефон. Профессор молча выслушал собеседника. Потом молча положил трубку и уже другом тоном обратился к сыну:

— Ох, Карпуша, дел у меня — как у моря песка… Погуляй с тётей Лизой, пожалуйста. Мне некогда, сынок.

Профессор ткнул в клавишу селектора:

— Лизонька, Карпуша скучает… Да… Только не купайтесь, холодно. Ребёнку скоро обедать и спать.

Молодая красивая женщина с длинными прямыми волосами, которые оживали под морским ветром, взяла Карпушу за нежную пухленькую ручку, едва тронутую загаром.

— Мы подышим морским воздухом, и спаться будет слаще. Правда, Карпуша?

Здесь, на острове, Лиза заменила в хозяйстве Руденко пахнувшую восточными благовониями секретаршу Алину в московском офисе. Незабвенная Алина не захотела уезжать из Москвы. Ну да ладно, наверняка кто-то сейчас вдыхает её благоухания, как когда-то Руденко. Лиза, впрочем, тоже ароматна, молода и красива, но, в отличии от Алины, она прошла с полковником путь от любви платонической до любви полнокровной, острой и яркой. Впрочем, до любви ли? Или просто близости? Да кто ж теперь разберёт… Хорошо, что Карпуша её так любит.

Они шли вдоль пляжа, собирая камушки и ракушки.

— Сколько камушков у тебя? — спросила женщина.

Мальчик старательно считал, шевеля губами.

— Восемь.

— Ну какой же ты молодец! А меня только пять. Здорово у тебя получается.

Карпуша довольно улыбнулся.

Лиза продолжила немного извиняющимся тоном:

— Знаешь, Карпуша, мы некоторое время не сможем видеться. Будет много работы. И тебе придётся чаще сидеть дома.

Мальчик остановился, насупился, надул губы:

— Опять сидеть дома?… И папа не будет со мной гулять, и Федька-охранник?

— Ну… понимаешь… не получается у нас… — жалко оправдывалась перед ребёнком женщина, присев перед ним на корточки и поправляя ему курточку и шапочку.

— Тёть Лиза, ну а когда мы снова с тобой будем гулять?

— Недели через… дней через десять, наверное.

Мальчик, шевеля губами, посчитал, загибая пальцы. Потом вопросительно посмотрел на женщину:

— А в прошлый раз было только восемь дней.

Лиза нагнулась, подняла с мокрого песка переливавшуюся перламутром раковину:

— Смотри, какая красивая. Вот такое покрытие называется перламутровым.

— Перла… пелра… — стал запинаться мальчик.

Лиза вдруг схватила его на руки, начала кружиться с ним, целовать и тискать.

Ребёнок засмеялся:

— Тёть Лиза, щекотно, отпусти! Ну тёть Лиза!

…Лежал у самой кромки берега, на мелкой гальке вперемешку с песком, забытый мячик Карпуши. Мужская крепкая ладонь сгребла игрушку и сунула в карман чёрной куртки. Скрипнула галька под тяжёлыми ботинками. Охранник, слуга и соглядатай профессора, Фёдор, издалека поглядывал за Лизой и Карпушей, присматривал, чтобы всё было в порядке. Он чётко выполнял указания своего шефа.

Куда уходит время?

Профессор читал бумаги на столе, что-то подписывал. Вскинул голову, поправил очки, недовольно смотрел на дверь, в которую постучали.

— Да! — отрезал он недовольным голосом.

В кабинет вошли Лиза и мальчик, и профессор смягчился, сдержанно улыбнулся.

— Нагулялись? О, да уже вечереет, однако… Садись, Лизавета. Садись, Карпуша. Побудьте со мной, друзья, со старым усталым человеком. Кхе-кхе…

Руденко любил поёрничать, ему нравилось иногда входить в роль эдакого трикстера в духе шолоховского деда Щукаря.

Лиза села в кресло возле стола профессора. Тот вышел из роли комика и спросил участливо и деловито:

— Как работа? Устаёшь?

— Всё в порядке. Мне нравится. — Лиза слегка пожала плечами, что вызвало лёгкое недоумение Руденко, но он промолчал.

— Ладно. Оставь мне Карпушу и иди отдыхай. Готовься к вечернему дежурству.

Руденко улыбнулся Лизе и погладил её по руке. Потом поцеловал ей ручку, впрочем, не вставая с кресла.

— Иди, голубушка.

Женщина кивнула и ничего не сказала.

Когда Лиза вышла, профессор подошёл к сейфу и набрал на электронном табло серию цифр. Толстая папка с документами легла на железную сейфовую полку. Профессор не заметил, что в этот момент Карпуша внимательно наблюдал за всем происходившим.

Закрыв сейф, профессор подошёл к окну, чтобы полюбоваться последними лучами заката на море. Карпуша подошёл к нему, взялся за крепкую руку и попросил:

— Папа, дай мне, пожалуйста, бумагу и фломастеры.

Профессор обернулся к ребёнку, шутливо погрозил пальцем:

— Бумагу и фломастеры, говоришь? Да ты меня по миру пустишь, Карпуша, со своими ежедневными фломастерами и бумагой.

— Как это — по миру пустишь? — изумился ребёнок. — Ты будешь путешествовать по всем-всему миру?

— Да-да. Путешествовать буду. С сумой и в веригах… Держи-ка.

Иди, твори. Нарисуй мне что-нибудь, пожалуйста.

— Можно корабль и моряка?

— Можно! Подойди-ка поближе.

Профессор усадил сына себе на колени, погладил по золотистой, аккуратно стриженой головке.

— Совсем ты уже большой… Тебе в школу на следующий год… Ох, ещё одна проблема… Где тебе школу-то найти? На пятидневку отдавать на материке, что ли?..

— Пап, а почему мы с тобой не гуляем? — продолжал о своём мальчик, не отозвался на отцовские ласки, мотнул головой, стал говорить обиженным тоном. — То с Федькой-охранником, то с тётей Лизой гуляем… Они со мной гуляют, а ты нет.

Профессор устало вздохнул:

— Давай договоримся, сынок. Во-первых, не Федька, а дядя Федя. Какой он тебе Федька? А во-вторых, я тебе уже говорил: у меня много дел. Гулять мне некогда. Хочется, очень хочется погулять порой, но работа не отпускает.

Карпуша опять надул губы, насупился, смотрел исподлобья. Спросил:

— А почему мне не всегда можно гулять?

— Потому что иногда ни у меня, ни у дяди Феди, ни у тёти Лизы нет времени.

Мальчик посмотрел на отца вызывающе, сощурил глаза; брови его золотились на закатном солнце.

— Да ну… — В голосе своего сына профессор впервые услышал скептические нотки. — Как так — нет времени? А разве время то бывает, то нет? Оно что — куда-то убегает?

Профессор взял сына на руки, встал из-за стола, подошёл к окну. Оранжевый бильярдный шар солнца закатывался в незримую лунку. Ещё один день отыграл свою партию.

Отец и сын с минуту молча любовались оранжевым морем. Потом Профессор, усадив сына на подоконник, спросил его:

— Как ты думаешь, а вот что такое время? Процесс изменения пространства? Что смотришь, глазами лупаешь, Карпушка, дорогой мой малолетний философ? Не знаешь? А?… Так ведь и я этого не знаю, если честно…

Ребёнок смотрел на отца непонимающе.

Профессор засмеялся, снова взяв ребёнка на руки. Солнце почти полностью спряталось в море.

— Ступай к себе, сыночек. Спокойной тебе ночи и сладких снов.

— Спокойной ночи, папочка.

…Ночью Карпуше приснилось Время в образе доброй феи. Фея смеялась и убегала, грозя пальцем кому-то непонятному, догонявшему её.

Мистер Икс

Руденко не спалось, многолетнее переутомление сказывалось. Опять эта дурацкая привычка — когда шалят нервы или нездоровится, жевать губами… надо следить за собой даже наедине… Но он принципиально не желал бороться с бессонницей ни таблетками, ни алкоголем. Как врач он знал — организм отдыхает и без сна, просто надо расслабиться, дремать, думать, вспоминать то, что само вспоминается…

Он вдруг понял, что скоро исполнится уже три года с того дня, как начался проект, который возглавляет он — профессор, полковник запаса, доктор медицинских наук. Проект, который будет иметь очень серьёзные последствия, возможно, глобальные. И здесь, на этом острове Тех, в его НИИ Дельфин, создаётся некая ось, на которой будут держаться весы всемирной гармонии, мира, спокойствия и порядка. Не слишком ли пафосно? — одёрнул себя Руденко. Пусть так, утешил он себя. Пафос иногда нужен, он — инструмент, который помогает человеку чувствовать свою нужность, значимость и ощущать уверенность в правильности того, чем он занимается в своей профессиональной, прежде всего, жизни.

А началось все немного курьёзно, в Москве, где он успешно возглавлял лабораторию одного из военных институтов. На его электронную почту пришло странное письмо. Оно, в частности, гласило:

«…Есть очень серьёзные деньги. Мы готовы участвовать в ваших работах, не затрагивающих оборонную сферу. Прошу вас принять меня для обстоятельной беседы. Согласование с вашим руководством берём на себя. Моя фамилия Иксааков».

В крошечном кружке электронного письма, в «иконке», Руденко увидел человечка с усами. Руденко вызвал секретаршу Алину, мягко нажав на специальную кнопку внутреннего телефона. Через несколько секунд девушка вошла и тихо прикрыла за собой дверь.

— Да, Павел Иванович.

Он привычно любовался ею. И жалел, что не может за ней ухаживать, за этой нарядной девушкой, в белой блузке с отворотами, в строгой юбке. Нет, если начнёшь подбираться к содержимому этих блузки и юбки, то дисциплины в лаборатории не видать: пересуды, сплетни, авторитет начнёт размываться разговорами за спиной на тему — «а ведь и сам-то не святой, все мы люди-человеки…», и тогда беспрекословное подчинение армейского типа, которое он внедрил, начнёт осыпаться. Всё-таки он возглавляет лабораторию военно-морского секретного института. Осыплется дисциплина, рухнет и лаборатория. Правда, Алина — вольнонаёмная, но и здесь распускаться нельзя и подавать пример подчинённым, будь они хоть в погонах, хоть без.

— Алиночка, подойди. Глянь на это письмо.

От Алины пахло индийскими благовониями. Он знал, что по утрам она ходит заниматься гимнастикой йогов. Наверняка, так пахнет в спортзале или где там они тренируются.

— Я же просил удалять всякий спам, рождаемый сумасшедшими. Иначе я только этим и буду заниматься с утра до ночи, — укорял Руденко секретаршу, но не очень строго.

— Я подумала… ведь речь идёт о деньгах. Решила оставить на ваше усмотрение.

— Вот как? Ты присядь.

Девушка села на боковой стул, держа спину подчёркнуто ровно. Серебряная серёжка её блеснула на солнце. Ушко порозовело. Внезапно Руденко показалось, что ухо девушки похоже на человеческий плод в утробе матери.

(Потом он часто вспоминал это своё мимолётное видение, уже зная, что оно было знаком, подсказкой из непостижимых сфер; вот только каких — светлых или тёмных, Руденко потом долго разбирался. Но в тот момент он понял — нужно некое собственное перерождение, переход на новый уровень).

— Ты молодец, Алина.

— Павел Иванович, я не хотела брать такую ответственность на себя, боялась удалить… ну, что-то, возможно, дельное… Извините, если я ошиблась.

— Да нет же, я действительно доволен. Ты правильно поступила. Спасибо. — и кивком головы Руденко отпустил секретаршу.

Он ещё раз перечитал письмо некого Иксаакова. Потом набрал номер, указанный в письме.

— Я жду вас завтра у себя в час дня. Всё обсудим. Если убедите меня, что у вас есть не только деньги, но и идея, то буду рад.

Положив трубку, Руденко вдруг задумался: почему такая странная фамилия — Иксааков? Может, это псевдоним? Псевдоним от «икса»? «Мистер Икс»? Руденко не спросил своего телефонного собеседника, кого он представляет — банк, промышленно-финансовую группу, государственную ли структуру? Иксааков об этом не написал. Криминальные деньги? Может и так. «Ну и что такого страшного? — подумал Руденко, — ведь постсоветские годы отучили нас от брезгливости. Деньги не пахнут ни дерьмом, ни кровью… Они сами — кровь, полная адреналина кровь, которая может всё, в том числе и двигать науку!» А режим секретности? Он не пострадает. Уж об этом-то Руденко позаботится.

…По-прежнему не спалось. Руденко взглянул на часы — половина третьего. «Так вот и буду бодрствовать до первых петухов, — с усмешкой предположил он. — Ну и ладно, есть время повспоминать».

Загадочный Иксааков появился в лаборатории на следующий день. Но разговаривать они пошли в ресторан, сели на втором этаже, где в это время дня было немного людей и где веяло прохладой от Москвы-реки. Дело было в мае. Заказали кофе.

У Иксаакова были вислые седые усы. Из портфеля он извлёк простенький красный пластмассовый, похожий на гробик, футляр, из которого «мистер Икс» любовно, словно ребёнок куклу, вытащил очки с зелёными стёклами.

— Профилактика катаракты, — пояснил он с лёгкой, почти извиняющейся, улыбкой.

«Как всё-таки очки меняют имидж, — мысленно отметил Руденко, — вот уже передо мной другой человек, с двумя зелёными немигающими глазами, большими, как у неведомого и опасного существа. Впрочем, похоже, это тюфтяй на побегушках, судя по неуверенным манерам. Эдакий посредник на проценте, безобидный малый».

— Спасибо, что согласились на встречу, — мягко сказал Иксааков.

Руденко кивнул, слегка покровительственно. Гость всё больше казался ему чудаковатым — и его усы, и зелёные очки, и вышедший из моды его зелёный полосатый костюм.

Но Руденко ошибся. Дальнейшее развитие разговора убедило его в том, что напускная мягкость, даже застенчивость гостя — маска. Причём маска насмешливая. И письмо по почте он вовсе мог бы не посылать. Но, видимо, решил, что так будет лучше для установления контакта.

— Посмотрели? — переспросил «Мистер Икс», когда Руденко возвращал ему служебное удостоверение.

— Посмотрел. — Руденко был слегка обижен тем, что гость с высокими полномочиями решил посетить его поначалу в роли «чайника». «Зачем эта художественная самодеятельность?» — с досадой подумал он. Но потом отметил известную долю театральности, даже, пожалуй, изящной клоунады в работе этого офицера спецслужбы. «Разве лучше было бы, если бы меня тупо вызвали „куда надо“ или позвонили бы официально с Лубянки? Да нет, конечно, это было бы плоско, банально, по-советски, что ли…».

— А теперь посмотрите вот это техзадание, — продолжил человек в зелёных очках суховато и с командирскими нотками в голосе. — Оставить не могу. Читайте при мне. Документ подлежит возвращению.

Руденко углубился в документ. Через минуту он вопросительно посмотрел на собеседника, который неторопливо попивал кофе и щурился на засверкавшую на солнце водяную кожу Москвы-реки.

Тот понимающе усмехнулся.

— Это на полном серьёзе. Мы знаем, что всё это в русле ваших сегодняшних исследований. При нашем финансировании, а оно практически для вас будет неисчерпаемым, вы сможете сделать рывок. Вы обязаны сделать рывок! — добавил он неожиданно резко. Потом смягчился:

— Все ваши просьбы, связанные с работой, нами буду очень внимательно изучаться и, надеюсь, выполняться. Готовы мы помочь и вам лично в решении ваших персональных проблем, — напористо говорил Иксааков.

Руденко понимал, что отказываться ему нельзя. Но поторговаться можно.

— Могу ли я рассчитывать на должность директора института, который будет организован на базе бывшего ихтиологического, о котором говорится в документе?

Иксааков улыбнулся:

— За этим я и пришёл к вам. Речь не только о должности директора. Если работа будет проделана качественно и своевременно — тут уже никак вам со временем не отбиться от звания академика, уважаемый Павел Иванович. Правда со службы вам придётся уйти в запас, тем более, что свою военную пенсию вы уже заработали сполна. Но уйти тихо и незаметно, без литавр и фанфар, в связи со срочным переходом на другую работу. Легенду подготовим.

Они помолчали. Паузу заполнил кофе.

Потом Руденко попросил:

— Я хотел бы подумать пару дней.

— Хорошо. Жду вашего звонка.

Гость был готов встать, но Руденко жестом попросил его не торопиться.

— И ещё… Могу я узнать, кто будет главным потребителем нового препарата? — спросил Павел Иванович.

Иксааков ответил быстро:

— Пока нет. Это государственная тайна. Вы всё узнаете в своё время… Рад был познакомиться.

Посетитель, а точнее — уполномоченный по сверхсекретным переговорам государственной важности — пожал руку Руденко. Рукопожатие было крепкое, военное. Крепкий орешек приходил к нему, однако. Притворился поначалу недотёпой в очках против катаракты. Ох, уж эти артисты в погонах…

Руденко ощущал странную смесь досады и чувства своего унижения. Так вот как, оказывается, нынче делаются такие предложения. Мягко, тихо. Как это, помнится, говорил своим негромким сиплым голосом дон Карлеоне в «Крёстном отце»:

–…Мы сможем договориться. И как разумный человек, я готов сделать всё, чтобы найти мирный способ решения проблем.

Попробуй теперь Руденко сказать «нет» в ответ на предложение, от которого нельзя отказаться (опять всё тот же «Крёстный отец»…)

Как и сегодня, Руденко после того, трёхлетней давности, разговора с Иксааковым, не спал почти всю ночь. Он терзался, метался, переживал. В душе его что-то коробилось, коверкалось, сжималось и разжималось. Он долго зависал, как металлический шарик между двумя полюсами электромагнита — как-то однажды видел этот фокус. Но в его случае полюса были ещё более мощными и безжалостными. Надо было выбирать: или выгодное предложение с перспективой стать директором необычного НИИ на острове Тех, а в дальнейшем — академиком, или — отказаться, так как эксперименты, как предполагается, будут очень рискованные для занятых в них людей. Заказчики могут и не знать, какую придётся заплатить цену для получения нужного им продукта. А может быть, и знают…

Во время их второй встречи, уже не в ресторане, а в кабинете при лаборатории, Руденко не спешил с ответом. Иксааков на этот раз пришёл в тех же очках. Он не улыбался, как в первый раз, смотрел строго и выжидающе.

— Знаете, — заговорил Руденко. — Долго думал… размышлял…

— Давайте не множить синонимы, — предложил Иксааков. — Я отвечу на ваш невысказанный вопрос. При вашем отказе мы просто возьмём с вас подписку о неразглашении, вот и всё. Но придётся сделать вас невыездным, уж извините. — Он вдруг поменял интонацию, как это умеют делать работники всех спецслужб. Заговорил по-дружески, по-свойски:

— Павел Иванович, помните, у писателя Андрея Платонова есть такое выражение: «Жить можно уже не так тускло, как в презервативе»? Вижу, вижу, что помните. Вот и улыбнулись немного — и вы, и я… Ну вот — зачем вам тусклая жизнь? Мы поможем сделать вам жизнь свою яркой, состояться вам как учёному, помочь решить задачу государственной важности. Со временем мы посвятим вас в подробности… Соглашайтесь, а? Соглашайтесь, Павел Иванович, уважаемый!

Руденко глубоко вздохнул. Собрался и ответил:

— Считаю для себя честью участвовать в этом проекте. Благодарю за оказанное доверие.

Иксааков неопределённо мотнул головой:

— Ну, про доверие — это не ко мне, я передам кому надо. А от меня лично — спасибо. Удач вам. При следующих наших встречах мы обсудим текущие вопросы. А сейчас — подпишите, пожалуйста, вот эти бумаги. Да, надо, надо, режим секретности… Вот, спасибо.

— Вы за рулём? — спросил Руденко.

— Я с водителем, — немного удивившись, ответил Иксааков.

— Коньяк, виски, вино? Предлагаю отметить.

— Вино, пожалуй.

Руденко посигналил кнопкой на внутреннем телефоне. Зашла Алина, источая, как всегда, едва уловимый аромат восточных благовоний.

— Алиночка, нам с коллегой принеси вина и фруктов, пожалуйста… И пока не беспокоить.

…И в тот момент, когда Руденко в очередной раз прокрутил в голове всю эту историю, он успокоился, ровно и глубоко задышал — и уснул, сном, в котором душа его парила высоко, сбросив с себя застрявшие в ней, как пули в теле, угрызения совести, сомнения, осознание того, что нужно быть всегда готовым в жизни предать и быть преданным. И сбросила его душа понимание (уже не горькое, как когда-то, а привычное), что зло часто бывает сильнее из-за своей природной жёсткости, а добро проигрывает из-за своей мягкости… Нет, во сне душа парила, как в раю, и Руденко снились голуби из его детства, он слышал их воркование и кормил их семечками, которые выковыривал из только что сорванного в деревенском огороде подсолнуха…

Но сладкий сон длился недолго. Зазвонил телефон. В окошке мобильника значилось — Василий Петрович. Дела… дела… дела…

Прибытие на остров Тех

Черепаха широко разевала красную пасть и угрожающе показывала зубы-пластины. Секунда — и карандаш хрустнул в этой микро-гильотине. Черепаха, неуверенно стоявшая кривоватыми лапками на паркете, смотрела на Власия холодными инфернальными глазами.

Влас, ожидая звонка, забавлялся, ползая на коленях на полу, с вытащенной из аквариума своей любимицей, поддразнивал её, давал ей на растерзания всякую ерунду: карандаш, листок бумаги, свою старую, давно ненужную и неактуальную визитную карточку…

Вздрогнули одновременно и черепаха, и Влас: зазвонил, завибрировал, начал ползать по паркету мобильный телефон.

— Слушаю вас…

— Привет, племяш! — услышал он голос дяди Павла — для него всё ещё полковника Руденко. — Как обещал, перезваниваю. Извини, не мог тогда говорить, был очень занят. Как твои дела? Чем могу быть полезен?

— Здравствуй, дорогой дядюшка-полковник! — Влас заставил себя перейти на тон, который давно был принят между ними. — Рад слышать. В наши края не собираешься?

В трубке телефона послышался какой-то звон. Дядя отдавал кому-то распоряжения.

— Да, извини. — Руденко откашлялся. — Слушаю тебя, Власик.

— Дядя Павел, идейка одна меня томит с недавнего времени…

— Так поделись, может, полегчает?

Стас ещё секунду поколебался. Потом продолжил:

— Я ведь теперь вольная птица поневоле. Может, пригожусь в твоём институте? Лаборантом там, нянечкой.

Руденко захохотал:

— Нянечкой? Ну ты даёшь… А, впрочем,… Нет, не нянечкой… Есть кое-что… Мне звонил вчера по твоему поводу известный тебе Василий Петрович. А чего ты раньше-то молчал? Я думал, ты при деле… Знаешь, что? — а бери-ка ты билеты и дуй скорее ко мне…

Власу оставалось пристроить черепаху и аквариум добродушной пожилой соседке по лестничной площадке, дать денег старушке на прокорм питомицы, и собираться в дальнюю дорогу.

…Разрывая кокон, на свет божий выходит бабочка. Поначалу мокрые и смятые крылья бабочки прижаты к бокам её тела, но постепенно они просыхают и расправляются — и вот бабочка вспорхнула и полетела к солнцу…

Странный сон слетел, когда стюардессе деликатно тронула за плечо задремавшего пассажира:

— Самолёт идёт на посадку. Пристегнитесь, пожалуйста.

Южный аэропорт встретил Власа теплом, красками, цветами, добродушной суетой — многие приехали в эти края на отдых. И лишь очень немногие потом добирались до острова через закрытый военно-морской причал. Сегодня это были Влас и Антон, которому Руденко поручил встретить нового сотрудника. Профессор велел Антону накануне:

— Завтра прибывает мой племянник, Власий. Будет у нас работать, заведовать пиар-отделом. Встреть его, но по пути о делах не говорите. Утром я буду занят. Ты его оформи в отделе кадров, пока временно. Подписка о неразглашении и прочие формальности — всё на тебе. Проследи.

В аэропорту Влас и Антон обменялись сдержанными рукопожатиями. Влас узнал своего встречающего по фуражке, стилизованной под морскую — фотку в таком головном уборе Антон прислал будущему сотруднику института по новому модному мессенджеру «Яснограм».

— Как долетели? — вежливо, пока они шли к такси, интересовался Антон, настойчиво забирая у Власа спортивную сумку с вещами и ноутбуком.

— Прекрасно, — ответил Влас. На миг он вспомнил свой странный сон. — Летел как бабочка, легко и красиво… В основном спал.

— Ну что ж, прекрасно… а я вот не могу спать в самолётах, — делился Антон своей проблемой, когда они уже мчались в машине. — Мне кажется каждый раз, что, стоит мне уснуть, как ситуация выйдет из-под моего контроля, и самолёт упадёт…

Такси на большой скорости неслось по чёрному асфальтовому, судя по всему, недавно отремонтированному шоссе. По обеим сторонам дороги весенний, уже по-южному зазеленевший лес, огораживала колючая проволока, завивающаяся кольцами. Этот отрезок пути вёл к военно-морскому, закрытому, порту. Машин почти не было, они обогнали лишь один грузовик с брезентовым тентом оливкового цвета.

— А вы знаете… — Власа заинтересовали слова Антона. — Возможно, в этом есть логика… Я насчёт ваших переживаний в самолёте.…Вот вы заснули, а кто-то обидел стюардессу… Та пошла жаловаться пилотам. Один из них — любовник стюардессы, пошёл разбираться что к чему, а у второго пилота в этот момент — инсультик… и…

–…И пошло-поехало, и — бац! — катастрофа, — согласился Антон. — Ну да, ну да… — глубокомысленно протянул он. — Всё порой плотно взаимосвязано, а мы и не подозревает об этом… Так… выходим, дальше пешком, тут шлагбаум.

Антон не переставал опекать Власа и тогда, когда они садились на катер:

— Так, осторожнее… Сходни немного шатаются. Держитесь крепче.

Чайки эскортом понеслись вслед катеру, прямиком на пока таинственный для Власия остров Тех, только это он и сумел узнать от Антона.

— К сожалению, Павел Иванович не сможет вас встретить, — сообщил Антон Власу, когда они, оставив вещи в каюте, вышли на палубу. — Когда он освободится, мне пока неизвестно. У вас будет время устроиться. А потом я оформлю вас, всякие формальности нужно будет соблюсти. Я, помимо прочего, у Павла Ивановича ещё и отдел кадров в единственном числе… Директор как раз сейчас в аэропорту, но не в том, где вы приземлились. Он на аэродроме, военном, провожает своего зама в Москву. Да и сынишке он давно обещал показать военные самолёты.

— Сынишке? — удивился Влас.

Антон замолчал, понял, что сказал лишнее. Потом сухо добавил:

— Ну да, Карпуше. Вы разве не знакомы?

Влас понял, что надо бы быть ему менее непосредственным в реакциях. Кто его знает, этого Антона, что за человек? Да и не помешает ли он ему в его деле? Не надо удивляться, если чего-то не знаешь, а осторожно вытаскивать информацию. Как это он делал когда-то в молодёжном журнале, если готовил разоблачительные статьи.

— Да нет, я просто не знал, что Карпуша здесь, — вывернулся Влас.

Хорошо, что Антон чётко произнёс имя ребёнка. О сыне дяди Павла Влас не знал, полковник никогда не говорил ему о том, что у него есть ребёнок. Дядя Павел стал вдовцом ещё десять лет тому назад, потом не женился, ушёл в дела, нашёл утешение в науке. Детей он и его ныне покойная жена не смогли завести — она долго болела и так и ушла в мир иной, не наградив сей мир потомством.

Из холла, оформленного под морской берег, Влас вслед за Антоном подошёл к одной из «играющих» дверей на этаже жилого корпуса. Именно такое название двери пришло Власу в голову из-за весёлой и жизнерадостной росписи на ней: на светло-голубом фоне проступали контуры стилизованного человека, руки которого от локтей перевоплощались в маленьких дельфинов с весёлыми мордочками — они играли большим глобусом.

На дверях соседних номеров — рядом и напротив, человеки-дельфины играли глобусом в разных ракурсах, в целом создавая эффект движения, как в мультфильмах. Да, интересное решение, подумал Влас. Апартаменты ему понравились, начиная с прихожей. Гостиная была большая, квадратов на двадцать. Из неё — арочный вход в маленькую спальню с двухместной кроватью и окном. На длинный балкон можно было выйти из комнат и кухни.

В номере отеля Власа ждали на столе цветы, фрукты, бутылка вина для гостя. Антон шутливо-церемонно поклонился Власу:

— Добро пожаловать!

Он помолчал, а потом добавил другим тоном:

— Простите, что напоминаю, но по условиям нашего договора (вы его только что подписали) вам полагается сдать мобильный телефон и прочие средства связи.

— Понятно, понятно… Без проблем. Конечно.

Он вынул из кармана мобильный телефон и отдал его Антону. Тот кивнул. Потом предупредительно добавил:

— Если вам что-нибудь понадобится — звоните по телефону 10—10. Это мой внутренний. Ну а теперь — отдыхайте.

— Спасибо вам за заботу. До свидания.

Когда Антон ушёл, Влас вышел на балкон. Ему была видна серо-голубая, размытая тёплыми испарениями, полоска моря.

Он сел в плетёное кресло на балконе, открыл бутылку сухого вина. Отведал сочный персик. Чистота и уют отзывались комфортными ощущениями в немного уставшем теле, бежево-салатный интерьер нового пристанища Власа порождал в его голове благостные мысли. Но нет, нельзя расслабляться, одёрнул он себя.

С балкона ему была видна светло-коричневая ротонда, стоявшая неподалёку от обрыва, где серые ступеньки вели к пляжу. Влас любовался лёгким круглым зданием, по сути — беседкой. Он живо представил себе, как в жаркий солнечный день он будет нежиться в тени ротонды, отдыхать после трудов праведных. При том, что саму трудовую деятельность на этом острове, он, как ни старался, представить не смог. Ну и будь, что будет, а сейчас вокруг меня уже собралось кое-что новое, интересное и вкусное.

Джакузи в дождливый день

Они на минуту замолчали, потягивая из трубочек кислородные коктейли и слушая, как барабанят по подоконнику большие капли и как шумят шатающие из стороны в сторону деревья. Зелёные кроны этих деревьев трепал шквалистый ветер. То, что за окном хлестал ливень, который как будто бы расплавил стёкла огромных окон, придавало их беседе уют, прелесть и дополнительное чувство собственного превосходства — теперь уже над природой. Хотя куда уж больше превосходства — по степени власти, влияния и могущества этим людям надо было ещё поискать ровню в мире.

Зотов включил гидромассаж, и волны начали нежить крепкие тела с седоватой растительностью на груди. Оба мужчины были сухопарыми, жилистыми, но возраст есть возраст: Унгурина выдавала седина, а Зотова — ещё и сильные залысины. Всё-таки их жизнь перешагнула за шестьдесят. Зотов, который хорошо помнил о субординации ещё с лейтенантской поры, и, хотя это как бы противоречило их бывшим очень даже дружеским отношениям в славной студенческой молодости, почтительно спросил Унгурина:

— Не попросить ли ещё коктейлей? Или сока?

— Да хватит, Олег Кириллович, обопьёмся. Спасибо. Не беспокойся.

— Хорошо. — Зотов замолчал, заметив, что Унгурин задумался.

Охрана по периметру большого зала с бассейном и джакузи стояла чёрными силуэтами на фоне светло-голубой кафельной плитки. Вооружённым офицерам Девятого управления было жарко от паров джакузи, от тепла близкой сауны, но вида они не подавали и стояли в своих ассиметричных от пистолетов пиджаках, как стойкие оловянные солдатики.

— Вот что, Олег Кириллович, — заговорил Унгурин. — А ты всё просчитал? И ты проверил этих людей и их работу?

— Александр Владимирович, я этим занимаюсь круглосуточно. У меня есть агентура внутри — в смысле настроений и намерений. Документация под моим контролем. Не беспокойтесь — всё проверено и перепроверено. Идёт то, что с вами договорились называть «точным попаданием».

Они были подчёркнуто на «вы» даже здесь, в джакузи, где они были, что называется голенькие и тёпленькие, и лишь плавки скрывали их особо интимные места, а фальшивые улыбки — их особо чёрные мысли. Больше всего Зотов боялся, что Унгурин догадается, как ему завидует и что ему готовит его лучший студенческий друг. Внезапно вспомнилось дурацкое событие: тогда Саша был притворно скромным и застенчивым. Они, студенты-первокурсники осенничали на уборке урожая в колхозе. Тёплым сентябрьским вечером случилось так, что они отдыхали и даже купались в прохладной уже речке в компании знакомых местных девок, пили из горлышка самогон, горький и гадко пахнувший, — Унгурин вдруг хлопнул подругу Зотова по крепкой ягодице в цветастом купальничке и спросил:

— Ты чего, гонишь самогонку из коровьих лепёшек?

— Ага, из ляпёшек, — ответила та, выдав рязанский говор и заливисто захохотав.

Но тогда у Саши обломилось увести случайную подругу Олега в облюбованные ими кусты… Да, сейчас не похохочешь, не шлёпнешь. Не выпьешь из горла, как бывало. Вот ведь да каких высот добрались оба…

–…Ну и когда состоится это точное попадание? — после длинной паузы спросил Унгурин, возвращаясь к теме их разговора.

Зотов вздохнул. Выключил гидромассаж.

— Это самый сложный вопрос. Ищем. Вот тут уж точно ошибаться нельзя. Не торопите нас, пожалуйста, Александр Владимирович.

— Да я не тороплю, только у него скоро день рождения и нужен неожиданный, но очень достойный подарок. Ты ведь сам напросился и пообещал мне, а ложка дорога к обеду. — Унгурин встал в ванне джакузи, ухватил руками поручень и подтянулся, вылез на сухой тёплый пол, взял с кресла белоснежный халат.

Зотов последовал его примеру.

— Я не тороплю, — повторил Унгурин. — Иногда я думаю, что втягиваешь ты меня в авантюру, рискованную и необоснованную. Какого чёрта, Олег? Зачем это всё? Кому это надо?

— Как кому? — удивился Зотов, откупоривая «Боржоми». — Вам, нам и человечеству, Александр Владимирович. Стране. Нашим космонавтам. Нашим подводникам. Нашему многострадальному народу. Нашей православной церкви.

— А ей-то зачем? — хмыкнул Унгурин.

Зотов колебался с ответом. И в этот момент Унгурин громко, саркастически засмеялся:

— Ты всерьёз думаешь провести эксперимент, чтобы доказать правдивость притчи о Мафусаиле? 900-летнем старом пердуне, который не знал, куда себя девать? Об общественном мнении ты подумал, или в научном азарте моральные берега потерял? И это надо нашим людям? А, Олег? Ты что, посмеяться захотел надо мной и над нашим доверчивым народом? Это миру нужно? Хорошо, давай заселим Землю миллиардами Мафусаилов! Давай Россия будет состоять только из старых пердунов, потому что рожать других уже и не можется, и не хочется, и прокормить нечем будет?! Что за херню вы выдумали?

Унгурин запахнул поплотнее белоснежный халат. Заговорил спокойнее:

— Пошутил про Мафусаила, извини. Но с этими дельфинами — это вообще что-то непонятное… С диверсантами и подводными лодками мне понятно, но с имплантацией человеческого духа в дельфинов? Вот ты, например, — ты хочешь стать дельфином, Олег?

Унгурин смотрел на Зотова прямо в глаза, как когда-то делал это во время допросов. Зотов, сидевший в кресле напротив своего начальника, выдержал этот взгляд, — он, после проведённых накануне серьёзных обсуждений с Морозовым темы незримых и чудных мотиваций людей к долгожительству и виртуальному бессмертию, уже знал и понимал то, о чём даже не мог и предполагать Унгурин. Тот диалог с Морозовым потребовал от Олега явно неординарного и спасительного для него ответа.

Ответ пришёл вовремя, и он как бы примиряюще разрешил себе сделать то, что позволял исключительно редко — перешёл на «ты»:

— Прошу тебя, Саша, не надо так. Давай пока не трогать тему дельфинов. Мы на пороге исторического перелома. Мы на пороге создания этической бомбы — самого мощного гуманитарного оружия, которое изменит цивилизацию в нужных для нас опциях. Я представлю подробную и убедительную информацию. Мы с тобой. Разве мы не рисковали в Афгане? А в Чечне? А в студенчестве? — Зотов поперхнулся минералкой. — Простите… И теперь рискнём вместе, если не возражаете, Александр Владимирович.

— Я подумаю. Дождусь достоверных изменений, хотя первый эффект мне понравился, я действительно чувствую себя моложе, энергичнее и, как бы это сказать точнее, стал более честно, уверенно и снисходительно относиться к себе и к другим. — Унгурин махнул рукой, и вскоре официантка в белом халате и белом же кокошнике принесла полный поднос соков, коктейлей, фруктов. В середине подноса красовалась большая тарелка отборной клубники.

— Прошу вас, — улыбнулась она и поставила яства на столик, после чего осталась стоять в ожидании дальнейших распоряжений.

Унгурину вдруг пришло в голову, что не будь официантка капитаном госбезопасности, он попросил бы её подавать фрукты и напитки голышом и на высоких каблуках. Но сейчас он не может себе этого позволить. Большая власть предполагает и формальные ограничения. Он лишь сказал молодой женщине:

— Пока всё, спасибо.

Резкий приступ внутреннего оцепенения овладел Зотовым — он увидел, как ступни его друга стали как-бы едва заметно пританцовывать. По этому верному и только ему известному признаку Зотов понял: Унгурин сейчас врёт, точнее, выбирает какое-то решение в хитрой многоходовке. Зотов внутренне приготовился к неожидаемой пакости с его стороны.

Зотову вспомнилось, как Морозов на обучающем семинаре для сотрудников подробно рассказывал о процессе виртуальной шизофрении, возникающей у человека в ситуации неопределённости. Тогда интуиция, эмоции и рациональность входят в противоречие друг с другом по типу «лебедь, рак и щука». Как говорится, ум за разум заходит. В этом состоянии одни люди как бы цепенеют, а у других начинается неосознаваемая мышечная деятельность: кто-то начинает барабанить пальцами, другие грызут ногти, третьи теребят разные части тела. В отрочестве, помнится, во дворе, где рос Олег Зотов, бытовала присказка: «Когда врёшь, так не подпрыгивай!»

— Олег Кириллович, дорогой! Совсем забыл: меня уже больше двух часов ждёт очень важный гость, надо с ним решить один старый вопрос. Ты отдохни и подожди меня в соседней комнате, я скоро вернусь, мы продолжим наш интересный разговор.

С этими словами Унгурин удалился, затягивая на ходу пояс халата. Часть охраны молча последовала за ним, а Олег с удовольствием раскинул благостно разморенные телеса на мягкие подушки дивана и задумался над тем, что такое важное вызвало довольно резкие вопросы у его друга-начальника. Думал, думал и вернулся к промежуточной, а если точнее, то к главной встрече в новой жизни специального советника Президента — Олега Кирилловича Зотова.

Втыкаловки

Про эффект подсадки эликсира духа Унгурин не врал. Неопределённость от ожидания результатов первых инъекций завершилась короче и проще, чем он предполагал. Реальность оказалась интереснее: красавица и умница Розочка открыла ему окно в мир таких идей и откровений, что «аж дух перехватило…», — так позже оценил он затяжной семейный каминг-аут. Президент, тиран и тактик по натуре, он жил в логике решения любых проблем по мере их поступления. Поэтому почти вскользь задумывался о том, когда и как его новая жена оценит приход второй молодости у своего мужа. Ему нравилось, что она не донимала его нелепыми капризами и попрёками, как первая супруга, а увлечённо работала в своём НИИ «АлтайРод». Розалия Вадимовна Унгурина, а в миру — популярная Алтайская Йогиня, философ Равновесия, иммунолог и биохимик, социолог и мистик, доктор медицинских наук, — она на все сто процентов реализовала статус жены президента во исполнение своей научной мечты. Дело по-житейски понятное: после бесплодных попыток забеременеть она погрузилась в науку, в биологические и духовно-генетические проблемы здоровья женщин. Первый муж Розы, сокурсник, трагически погиб на рыбалке в родной алтайской стихии на реке Катунь. Сойтись абы с кем она не захотела, ждала, и случай соединил её судьбу с удивительным мужчиной — с Сашей Унгуриным. Конечно, главную роль в этом замужестве сыграл Чимир, ныне маршал Темучинов, но это отдельная история, табу и тайна для всех, кроме них, единокровных брата и сестры.

Вернёмся к науке. Розалия обозначила Саше условия брачного договора перед их тайными венчанием и законной регистрацией брака. Таинство церковного и светского обряда совершилось по их обоюдному согласию о защите своей любви и личной жизни от злых и жадных пересудов. Невеста как бы ненавязчиво, но убедительно намекнула будущему супругу о достойном подарке: эксклюзивном НИИ для продолжения научных работ.

Унгурину эта просьба ничего не стоила. Без лишних формальностей создали научно-производственно-конструкторскую фирму (НПКФ) «АлтайРод». Цель: проведение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР) по генной инженерии при вмешательствах в естественный процесс зачатия. По требованию Розы реальный административный статус «АлтайРода» был выстроен так умело, что никто из контролирующих органов и научных светил не имел даже желания вмешиваться в деятельность президентского НИИ. Финансирование фирмы, соответственно, шло «по потребностям», а отчёты — только перед Унгуриным, который ничего в её технологиях не понимал.

Юридически это продолжало известный прецедент: Российская академия наук (РАН) имела право и обязанность экспертировать работу и финансовые расходы Института генетики РАН, но исследования по генетике в Курчатовском институте (физико-технический профиль деятельности, директор — друг Унгурина) стали недоступны для контроля со стороны РАН. По факту получился удобный семейный подряд, хотя он и был обставлен как помощь федеральной программе «Здоровый наследник». Проект фактически был нацелен на создание генетических технологий для воспроизводства достойных граждан великой СвятоРоссии в обществе нового (договорного) типа.

С НИИ всё получилось так, как Розалия запланировала, но… произошло и то, что закономерно случается в подобных начинаниях: гладко было на бумаге, да забыли про бумажные овраги. Изначальное устранение любой научной кооперации и производственной конкуренции сделало фирму «АлтайРод» никому ненужной, богатой и бесполезной игрушкой. Кроме одного плюса — возможности проводить любые медицинские анализы на самой современной импортной аппаратуре. Статус закрытой организации автоматически отсёк реальную клиентуру, то есть, объекты исследования, если судить по-научному.

Пришлось ей обкатывать свою систему диагностики на женщинах и мужчинах из числа кремлёвских служивых людей, но это совсем не то, что хотела получить директор богатого НИИ. Она поняла, что до всемирной славы ей далеко, проще на Луну слетать, и приуныла. Однако с мужем своим разочарованием делиться не стала, чтобы лишних колючек во втыкаловках не получать — так он называл их сумбурно возникающие разборки по важным или совсем пустым причинам. Язвить они умели оба, слово за слово цеплять тоже хорошо у них получалось, шипеть и кричать друг на друга могли, но горько плакала только она. Потом следовал бурный секс и примирение. Как-то в очередном заходе на втыкаловки Саша рассмеялся:

— Розочка, ты понимаешь, что мы возвращаемся на ту же самую поляну, с которой два дня назад ушли?

— На какую ещё поляну? Мы в нашей спальне, пока ещщщё, — шипяще ответила рассерженная женщина.

— Нет, моя жёнушка, это не просто спальня, а минно-дурильное поле нашей любви. Может с неё и начнём, с итоговой втыкаловки? — любимая покраснела и утверждать себя передумала. На том и усладились тела и души.

Но в этот раз втыкаловка выросла из серьёзной причины, из научно-административной активности жены. Побочным эффектом её деятельности стало невиданное ранее условие: полная недоступность для всех любопытных глаз и ушей результатов медицинских анализов Унгурина. Директор НИИ, Розалия Вадимовна, после знакомства с организацией медицинского наблюдения за кремлёвскими «небожителями» потребовала отдать ей под свою опеку весь блок лабораторных анализов биологических сред только одного конкретного человека — её мужа.

Это оказалось сделать гораздо труднее, чем выполнить условие финансового и научного иммунитета. Система кремлёвской медицины слаженно сопротивлялась, но Роза представила Саше такие личные аргументы, что он волевым решением исполнил просьбу и тактически оказался прав. Более того, они оба оказались правы и стратегически, но только после того, как жена и директор НИИ в одном лице, обнаружила свой организационный прокол.

Факты для логики — вещи упрямые. Когда врач-лаборант Роза в третий раз за шесть месяцев увидела, что в анализах её мужа Саши достоверно снизился уровень холестерина, а длина теломер в составе ДНК увеличилась, то спросила себя: «Что же такое происходит в мужнем теле без явных на то причин? Почему перестали умирать стареющие клетки? В отличие от меня, медитацией он не занимается, ритм жизни у него расписан по часам и примерно одинаков по дням и неделям, а по анализам выходит, что Саша как бы остановился в своём беге к смерти и перестал стареть? Даже молодеть начал. Это что — какие-то антинаучные чудеса происходят?». С большим трудом, несколько дней подряд Роза терпела, искала удобный повод для серьёзного разговора. Однако привычная втыкаловка на затяжное Сашино шмыганье носом привела к эффекту не то чтобы откровения, а какого-то космического обалдения. На внезапный вопрос жены глаза в глаза:

— Саша, что с тобой происходит? Уж не влюбился ли ты в молоденькую бабёнку, которые перед тобой как пчёлки жужжат и жопками тверкуют? — Унгурин вздрогнул, отвёл глаза вправо, и привычно перешёл в несознанку:

— Что с тобой, Розочка? Устала от непрерывной работы? Отдохни, а со мной всё в порядке, всё идёт по плану, и чужие бабы мне по барабану, — как-то нервически рассмеялся он внезапному стихотворному ответу.

— Нет, Сашенька, мне не до твоих шуток, мой микроскоп врать не умеет и говорит только правду. Что-то с тобой необычное и даже чудесное происходит. Ты перестал стариться, вроде как в молодость ударился, судя по анализам.

Унгурин застыл, помимо воли расплылся в улыбке и вдруг протянул руки в явном приглашении обняться с женой, но Роза отстранилась, глаза сузились, а голос приобрёл хлёсткую звонкость:

— Хватит выкручиваться! Надоела твоя ложь! Говори всё, как есть: правду и только правду! Из твоих анализов я поняла, что ты меня обманываешь, но где и как? Главное слушай: у тебя за шесть месяцев снизился уровень холестерина. Ещё главнее: длина теломер увеличилась на целый год, и это достоверно! Это есть, но этого я никак понять не могу. Каждое чудо имеет причину, так в чём она, Саша? Только не юли. Без пафоса: на кону судьба нашей с тобой семьи и даже нашей с тобой родины, мы за них в ответе! Жду объяснений… искренних!

В какое-то застывшее мгновение отрывки слов разъярённой Розы словно ивовые прутья, знакомые ему с детства, больно и сладко стегали оголённые ягодицы и спину маленького Саши, он съёжился… и вдруг случилась вибрация мозга. По телу Унгурина прошли знакомые ему волны дрожи от кончиков пальцев к макушке и обратно, и так несколько раз до затухания. Это был знак подтверждения того, что пазл сложился, что тело завершило предварительную проверку плана и вставило в тело новую программу действий. Алгоритмы будущего вросли в мозг, в душу и в духовную суть его мессианских событий. Лично его, президента Унгурина. Они породнили разные ипостаси удачливого администратора с его главной сущностью — демиургом мирового масштаба. Он открыл глаза, долго смотрел на злое лицо жены, а потом добродушно и даже счастливо сказал:

— Йезз! Наконец-то произошла стыковка вместо втыкаловки. Розонька моя любимая, всё тебе расскажу, как на духу, дай только его перевести. По такому чудесному поводу предлагаю даже шампанское открыть. Доставай бокалы и шоколад, а Шардонне я принесу сам.

Унгурин умело открыл бутылку, наполнил бокалы и сел напротив встревоженной Розы. Взял свой бокал, подержал и покачал им, поставил обратно. Снова взял, улыбнулся и заговорщически спросил:

— Знаешь ли ты, доктор медицинских наук, что дух может не только передаваться по родству и воспитанию, но может эксклюзивно прививаться и пересаживаться от человека к человеку? Типа, как ветром девке живот надуло, а она взяла, да и Христа родила.

— Слышала. Есть такая красивая гипотеза про примеси, но генетически это не доказано. Гены личного духа, души и духовности вообще не найдены. Думаю, что вряд ли это вообще возможно не только сделать, но даже обосновать. Это из области абстракций и культуры. А для чего ты уклоняешься от моего вопроса? Зачем импортную лапшу мне варишь?

— Странно мне даже слышать, как ты — знаменитая Алтайская Йогиня и философ Равновесия, мистик и духовед, — рассуждаешь словно праведная комсомолка из прошлого века. А как же нам быть с призраком коммунизма, который бродил по Европе? Мы все от него вдоволь нахлебались.

— Так это же не гены, а воспитание с обучением широких народных масс. Кино и сказки. Кнут и пряник. Брат на брата, Авель и Каин, не более.

— Должен тебя и огорошить, и обрадовать, моя учёная жена. Твой микроскоп увидел только результаты правды, но не её суть — новую кривду. А суть моей правды в том, что помолодевшие теломеры с холестерином подарил мне духовный двойник. Правда, без его участия и без его спроса. В моем теле встретились две правды духа, его и моя… и соединились они в новом качестве породнённого духа. Результат отличный, вот он перед тобой сидит с бокалом благородного вина. А потому предлагаю тост нового Великого Равновесия: «За нашу духовную правду, за ароматный духосад! Ура!!!», — и залпом осушил бокал. Но Розалия пить не стала, сморщила губы как от чего-то противного и демонстративно переставила бокал на другой край стола, вытерла губы салфеткой и печально дрожащим голосом спросила:

— Саша! Ты меня совсем за дуру… за алтайскую бестолковку держишь, так тебя понимать? — закрыла лицо ладонями, заплакала. Немного повсхлипывала и перешла в навзрыд.

Унгурин скривленно улыбнулся. Он по-своему реагировал на слёзы жены, не утешал и на попятную не сворачивал. Женские рыдания Саше нравились с детства, он испытывал сладостное удовольствие, когда их слышал. Позже он стал относиться к женским слезам по-деловому, как к предмету торга. Этим бахвалился перед друзьями, но в молодости. С возрастом, когда поумнел, стал придумывать разные красивые отговорки.

— Нет, не так, моя родная жёнушка. Совсем не так, а наоборот, за такую умницу и красавицу я готов горы свернуть. Однако, дело настолько рисковое и необычное, что решил сначала дождаться результатов. Но ты сама их раньше меня увидела. Более того, ты правильно оценила и подтвердила мою правоту. Бери бокал и дуй шампань, любимая, всё расскажу тебе без утайки.

Но сказать Саша не успел — тревожно зазвонил главный телефон. Чимир чётко и кратко сообщил, что застрелили их лютого оппонента, причём нагло и прилюдно. Унгурин оцепенел. Он понял, кто без приказа привёл в исполнение его самое сильное и надёжно скрываемое желание. Но сделал это не втихую, а настолько демонстративно, что по умолчанию подставил президента. Это был явный вызов Унгурину, удар исподтишка, подлый и смачный. Он тотчас же, резко и точно отреагировал, чтобы максимально дальше уйти от будущих обвинений в свой адрес. Мгновенно, не отключая телефон, чтобы на том конце провода было слышно, почему-то начал с Розы, закричал на неё:

— Заткнись, дура! Нашего Витю отмороженного, застрелили! Сволочи, негодяи, что творят! Край не видят! Я им сейчас устрою! — и Унгурин с перекошенным от злобы лицом отключил телефона и вышел в коридор.

Инсайт йогини

Роза сбросила ладони от лица на колени, застыла и окаменела. Сердце сбилось с такта, дыхание как бы остановилось, рукам стало зябко. Так с ней бывало в самых критических ситуациях опасности между жизнью и гибелью. Примерно о том же рассказывали ей разные люди, побывавшие на краю жизненной пропасти. Ей стало страшно за себя. Страшно от того, что никогда ещё Саша так злобно не кричал на неё. Нестерпимая обида волнами наплывала, заполняла и меняла все телесные ощущения зрелой женщины. Будто волчица, потерявшая щенков, завыла внутри её оскорблённая баба от страха невыносимой безнадёжности… выла… выла… Толчок страшной мысли будто щёлкнул в чёрном центре изнутри лба, сознание замкнулось и взорвалось искрами, озарилось пламенем и новой явью понимания. Его величество инсайт — сложное интеллектуальное явление, хорошо известное ей с шаманских камланий и тантрического секса, — пронзил Алтайскую йогиню прозрением ужасной мысли: «А куда денусь я, если моя женская мечта окончательно и неотвратимо пожухнет и скукожится»?

Эмоциональная буря стихла, слёзы кончились и рациональный ум директора НИИ вернулся домой. Роза взяла бокал и медленно выпила изпузырившееся шампанское, закусывая шоколадом каждый мелкий глоток. Посмотрела в окно и подтянула к себе бутылку. Налила полный бокал и выпила из него уже без отрыва, и снова наполнила. Перевела дух, встала, походила взад-вперёд от стола к окну столовой, потёрла ладони и спокойно, растягивая удовольствие, стала помешивать шампанское шоколадной палочкой. Решение созрело, осталось дождаться Сашу. Роза медленно допила вино, а опустевшую бутылку демонстративно поставила в центр стола. Отошла от него, села в кресло и включила телевизор.

Из каждого канала шумными потоками злобно шипели новости про логически ожидаемое изъятие из жизни активного дурачка, историка и реконструктора-мечтателя. Он считал себя главным героем включения Украины, Белоруссии и других бывших республик СССР в империю старо-нового величия России. Отметила, что ей совсем не интересно, что с ним сделали. Застрелили так застрелили, хвастливого вояку-болтуна. Всем уже до чёртиков надоел этот патриот лопнувшей империи, заносчивый претендент на главное место в стране. Идеалист-убийца маньячил под русского Наполеона с мозгами Гумилёва. Хотя он всего-то на всего был послан изобразить силу русских добровольцев в Крыму, а затем активировать Донбасскую гопоту против Украины. Но увы, он, Пулькин-Сиркин, превратился в злого скомороха и всё профукал. Вот и прихлопнули его, и поделом… не по Сеньке шапка.

За Сашу в случившейся разборке она была спокойна, он и не такое пережёвывал. Реально его зацепила только шумная история с криворуким отравлением боевым ОВ «Новичок» нахального смутьяна, чьё имя и фамилию он принципиально даже брезговал произносить: недопустимо, чтобы она упоминалась рядом с его именем. Однако этот гадёныш Ковальный не только выжил, но и подозрительно быстро восстановился с помощью немецких врачей. Снова продолжил доставать своей активностью против президента. Более того, опубликовал в интернете скандальный фильм про дворец в Геленджике, и этим он нагло обесценил подарок мужа любимой Розалии. Вдобавок разнёс по миру видео-интервью со своим лопухом-отравителем, так что всё тайное стало явным. Враги и всякие международные завистники-партнёры два его ядовитых фильма так раздули, что пришлось Саше прикидываться отморозком, чтобы они отстали. Поэтому наглого разрушителя всеобщего спокойствия посадили в тюрьму, навсегда. Демонстративно, с нарушением всех процессуальных норм. Нахлобучили на его любопытную башку образцово-показательную шапку сдуревшего Мономаха, пусть носит.

Муж реально сумел подгрести всех под свои единоличные решения. Никто не только пальцем, но даже и самой мыслью не мог пошевелить против воли великого тирана. Именно это нравилось и простолюдинам, и служивым людям, честь и хвала президенту… Рейтинги доверия к нему устаканились на восьмидесяти процентах, ежемесячно и много лет подряд. Но и возраст неумолим. Роза панически прятала мысли от притягивающей опасности старения. Гнала страх бесплодной немощи чуть ли не так, как маленький ребёнок ладошками закрывает глаза, чтобы спрятаться от других. Да, свой ребёночек! Его-то и не хватало Розе для полноты женского счастья.

Саша вернулся быстрее, чем она ожидала. Внимательно посмотрел на Розу в кресле, взял пустую бутылку со стола, молча отнёс её в буфет, а обратно вернулся с шампанским и финиками в алтайской деревянной плошке «Дикий лес». Бережно открыл бутылку, наполнил бокалы, щёлкнул пальцами и жестом пригласил жену к столу. Роза, уже раскрасневшаяся от выпитого вина, так же молча переместилась к столу и встала перед Сашей. Он приподнял бокал перед собой, а Роза свой. Хрустальные сосуды качнулись навстречу и мелодичным звоном отметили акт примирения супругов. Они залпом выпили вино и обнялись, поглаживая ласковыми ладонями спины друг у друга.

Унгурин выключил телевизор, сел за стол напротив жены и заговорил про громкое убийство. Но Роза жестом остановила его и спокойно произнесла:

— Саша, послушай меня, есть что-то гораздо важнее, чем справедливая расправа с негодяем и предателем твоего доверия. Давай поговорим о нашем с тобой. Сначала я, а потом ты.

Роза отпила из бокала, деревянной шпажкой наколола финик в плошке, очистила его языком между зубами, косточку аккуратно сплюнула в блюдечко, и съела мякоть. Посмотрела на мужа, смакующего шампанское и продолжила.

— Я знаю, что тебе выложили подробнейшие справки обо мне, но я тебе расскажу то, чего в них не было и не могло быть по определению. Это то, что знаю только я, и могу сказать только я. Теперь это зовётся каминг-аут, а в прошлой жизни называлось по-русски и понятнее: поделиться сокровенным. Ты готов услышать мои откровения?

Унгурин прямо-таки застыл и, как говорится, уставился на жену, о которой он знал буквально всё про всё, что происходило в её жизни. Горький опыт прежних обид вынудил профессионального гэбэшника подробно влезть в её прошлое и в то, что могло помешать его семейному счастью в желанном браке.

Первая пассия обманула его, а вдобавок ещё и опозорила в день их свадьбы. Просто не пришла во Дворец бракосочетания. Её подруга нагло передала ему записочку перед друзьями и родственниками, пришедшими на торжественную регистрацию. В ней было всего шесть слов: «Извини, Саша, я тебе не пара»… Лучше не ворошить и не вспоминать.

Следующие годы он прожил с Наташей. Вроде бы так же, как все советские семьи, если формально. Две дочки, работа и жизнь за границей, а потом и вовсе попёрло, даже до первой леди страны дотопала рядом с ним. Но корм не в лошадь оказался. Выяснилось, что она потихонечку презирала его соглядатайскую натуру и мелко пакостила, а потом и вовсе с колеи сошла. С ровней по творческому духу, с молодым артистом сошлась. Позор. Пришлось публично ответить ей тем же, в театре перед телекамерами оповестить страну и мир о разводе с опостылевшей бабой. Ну и чёрт с ней, с кобылой строптивой.

А эта-то что преподнесёт мне? Какую бяку позорную сейчас мне выкинет? Ничего в голову не прилетает, вроде бы всё друг про друга знаем… Стоп, я же сумел умолчать о главном… значит, и она могла такое же сделать… я готов:

— Конечно готов! Слушаю тебя, моя любимая Розочка, говори, — уверенно ответил он явно захмелевшей жене.

Тантрический брак

Роза пригубила шампанское, поставила бокал и откинулась на стуле, скрестив руки на груди и повернув голову к окну на восток, к родному Алтаю. В Москве она привыкла встречать восход солнца у этого окна, даже когда были тучи. Всего несколько минут покоя для тихой молитвы благодарности родному краю. Сейчас она была там, в своей юности, а говорила здесь, своему великому хану в центре огромной страны.

— Всё произошло внезапно, в конце мая, поздним вечером. Я росла своенравной девчонкой. Бабушка звала меня «Роза всё наоборот», и было за что. Я даже журнал «Огонёк» назло ей называла «Фонарик». Но об этом позже. В тот вечер я возвращалась из клуба после танцев. Одна, мне уже было 16 лет. Никого не слушала, всё по-своему делала. Решила сократить дорогу и пошла тропинкой через лог. Так я иногда ходила, когда возвращалась без подруг. Вместе мы всегда ходили по окружной дороге, с песнями про любовь-морковь да с частушками.

Был сильный туман, только тропинка вниз по склону проявлялась на метр вперёд. В самой низине, перед ручьём, мою шею неожиданно обхватила сильная рука и потащила в туман, а другая рука зажала мой рот. Страх обездвижил меня. Через какое-то время я ослабла, потеряла сознание. Очнулась от того, что тяжёлый и сильный мужик лежал на мне в полной готовности совершить своё гнусное дело. Чудо спасло меня: правая ладонь нащупала непонятно как оказавшийся там камень, и я с какой-то непонятно как возникшей силой ударила в левый висок насильника. Он сразу обмяк, а его кровь брызнула мне в лицо. Я вытолкнулась из-под него и убежала домой. Я даже не знаю, кто это был. Меня трясло как в лихорадке. Мама, она потом мне об этом сказала, меня не узнала, никогда такой меня не видела. Она вывела меня во двор и окатила ледяной водой из колодца, два ведра на меня вылила. Только после этого я пришла в себя и подробно обо всём ей рассказала. Как рассвело и ветер разогнал туман, мы пошли на то проклятое место. Да, в смятой траве лежал камень с присохшей к нему кровью, а поодаль — мои трусики. Трупа не было, и мы обе успокоились. Никому, конечно, об этом не сказали, иначе бы от позора не убереглись.

Боковым зрением Роза отметила для себя, что когда она заговорила про насильника, про удар камнем, про кровь и страх, то Сашины ступни под столом как-то мелко задвигались, будто затанцевали. Ей даже интересно стало, что это так его задело? Профессионально потянуло узнать, что же такое в откровениях жены пронзило зрелого мужчину аж до самых ступней. Удержалась, на потом отставила, и как бы раздумчиво переключила свою быль и боль, продолжила.

— Забыть-то я не забыла, но с каждым вспоминанием той ночи острота страха понемногу притуплялась. Но и я стала другой. Доверие к людям пропало, а вера в чудеса стала явью. Примерно через месяц меня прямо-таки обуял какой-то непонятный, нутряной и беспричинный страх. Вместе с ним пришла непонятная и неприятная болезнь, которая резко изменила мою жизнь.

Танцующая реакция мужа всё-таки развернула настроение Розы в другую крайность, сбила с откровенности. Ей расхотелось быть открытой и понятой. Она помедлила и спокойно перешла в формат рассказчицы:

— Ты знаешь, Саша, передумала загружать тебя подробностями. Видимо, ещё не совсем пережила их. Мне будет проще рассказать обо всём как бы от третьего лица, да и тебе понятнее будет. И себе легче будет, этому я своих клиентов учила. Учила да учила… а сама-то никому об этом не говорила, ты первый будешь.

Роза звучно отхлебнула шампанское, поддела финик шпажкой, закусила им и продолжила, глядя Унгурину в глаза.

— Дело было так: жила девочка-припевочка с мамой и бабушкой в их небольшом домике. Про папу говорили, что куда-то далеко в командировку уехал, а когда вернётся — никто не знает. Бабушка хозяйничала по дому, а мама главной медсестрой в местной райбольнице работала. Жили как все. Девочка росла очень общительной и задиристой, училась хорошо, была активисткой. Мечтала о героических делах, очень любила правду и ненавидела сплетников. Втайне мечтала стать лётчицей. Запоем читала книжки про авиаторов и тренировалась. Была спортсменкой, хотела стать олимпийской чемпионкой, ничего и никого не боялась.

Но в 16 лет она чудом избежала насилия. Случайный камень под рукой помог ей. Она ударила им незнакомого мужчину и этим спасла свою честь, а возможно, и жизнь сохранила. Но… Мысль о спасительном камне зацепила её всерьёз. Она несколько раз приходила и внимательно исследовала то место, где беззащитно лежала под телом здорового и сильного мужика. Но только кусты, трава, ручей и кочки — ни одного камня не было до самой дороги в пятистах метрах от этого места.

Чудеса! Кто же вложил камень ей в руку? Кто дал ей силу ударить и спас от позора? Ответа не было, но через месяц ей приснилась противная обезьяна в передвижном зоопарке, и почему-то с камнем в руке. Бесстрашная девушка смеялась над ней, обезьяна визжала от злости. Вдруг она исхитрилась, выскочила из клетки и ударила этим камнем в живот. Боли в животе разбудили несчастную девушку. Потом её положили в больницу, обследовали желудок и кишечник, но лечение не помогло. Диагноз остался под вопросом. Девушку перевели лечиться в Барнаул, в клинику Алтайского мединститута. Сейчас это профессорская клиника в Алтайском медуниверситете. Там ей поставили диагноз болезни Крона, непонятный по причинам и по успешности лечения. Иногда симптомы сами стихают, но потом внезапно появляются. Когда девушка прочитала в медицинском журнале про эту напасть, то упала духом. В её планах на будущее такой постыдной и безнадёжной болезни, типа девушка-дристунья, не было.

Роза пригубила шампанское, закусила фиником и продолжила.

— Пришло новое решение: к чёрту авиацию и спорт, надо учиться на врача. Надо помочь себе и таким же больным, как я сама. Постаралась, поступила на лечебный факультет Алтайского мединститута и вскоре поняла, что сделала правильный выбор. Училась легко. Вскоре и взаимная любовь пришла, с однокурсником. В начале третьего курса они поженились. Снимали комнату, жили дружно и весело. Серёжа играл на гитаре, пел и сам сочинял. Бард, одним словом. Был нацелен на хирургию, мечтал оперировать на сердце. Жена его мечтала стать гинекологом, а также родить двух мальчиков и девочку. Но почему-то две беременности закончились самопроизвольными выкидышами. Врачи предположили, что болезнь Крона виновата. Студентка, будущий гинеколог, заинтересовалась перспективной иммунологией, вечера проводила в лаборатории.

Роза развернула лицо к окну, будто рассматривая там что-то интересное.

— Беда с другой стороны пришла. В конце августа, перед самым началом шестого курса. Собрались с друзьями песни попеть да порыбачить компанией на Катуни. Места знакомые, любимые. Вода прозрачная и тёплая, для этих горных рек. Хариуса наловили с избытком, чтобы домой привезти. До поздна ели-пили и песни пели. Серёжа захотел искупаться. Жена его отговаривала, темно ещё было. Но он прыгнул с пригорка в воду и поплыл к другому берегу. И пропал. Просто пропал из виду. Друзья всполошились, на двух байдарках искали его в свете уходящей луны. Бесполезно. Только через неделю водолазы нашли его тело на дне реки в двух километрах от рокового места.

Боковым зрением Роза снова увидела пританцовывающие ступни Саши, но вдобавок отметила, что лицо его разгладилось и как бы закаменело, а глаза смотрели отрешённо. Профессионально оценила: биполярный транс, ногами здесь, а мыслями где-то совсем в другом месте. Внутренне усмехнулась, взяла бокал, покачала им вправо-влево, но пить не стала. Вернула бокал на стол.

— Юная вдова прямо-таки остервенела от горя и полностью ушла в учёбу и науку. После окончания института осталась там же на кафедре акушерства и гинекологии. Поступила в аспирантуру, взялась за диссертацию по повышению результативности вспомогательных репродуктивных технологий, защитила. Параллельно получила специальность врача аллерголога-иммунолога. Через пять лет — тогда это ещё допускалось — защитила докторскую диссертацию и заняла должность профессора на родной кафедре. Но это ты сам давно знаешь.

Роза налила шампанское мужу, они понимающе приподняли бокалы, пригубили, поставили на стол и потянулись шпажками к финикам. Закусили. Роза взяла плашку, высыпала финики себе в бокал, и повернула её к Унгурину дном.

— А дальше то, чего никто не должен был знать. Видишь на дне фирменной алтайской плошки «Дикий лес» выразительные барельефы злобного и доброго духов вокруг монады Инь-Ян?

— Вижу, и не впервые, — ответил Унгурин и передёрнул плечами, — и что из этого следует?

— Где ты ещё такое у меня видел? Помнишь?

— Конечно, хорошо помню, это вырезано на дубовой коробочке твоего Алтайского варгана. Штучная работа, ты говорила. Вживую помню то чудесное начало нашей жизни в резной избушке, в горной глуши. Тогда ты подарила мне настоящую сказку. Твоя игра на волшебном комусе с чарующими звуками преобразила моё сознание, а плавный переход в тантрический секс — всё моё тело. Всё это было внове для меня. Благодаря тебе я получил высшее блаженство в моей жизни. Мы сплелись нашими судьбами. Но, любимая Розалия, и на моей коробочке для костей точно такой же барельеф. Ничего нового ты мне не сказала и не показала.

Роза залпом допила шампанское, а финики высыпала из бокала обратно в плошку, и задорно спросила:

— Кто нам, но только в разное время, подарил эти волшебные коробочки с барельефами, знаешь?

— Чимир подарил, но об этом почти все знают, — Унгурин с нескрываемым раздражением решил пресечь начинающийся поток типичной втыкаловки и предупреждающе посмотрел на Розу.

— Но никто не знает самого главного про нас с Чимиром, — она прямо-таки торжествующе смотрела на Сашу. — Может ты разочаруешь мою уверенность? — Роза упрямо раззадоривала мужа. — Что, Саша, молчишь? Значит мы квиты? Я не всё знаю про тебя, ты не всё знаешь про меня. Поделимся? Кто первый?

Унгурин почувствовал растущее напряжение в теле, встал и буквально выдавил из себя:

— Ты начала, ты и заканчивай. Чимир на двадцать лет старше тебя, он твой сосед, жил через два дома от вас, и ваши родители дружили. Он мне всё подробно рассказал перед тем, как нас познакомить. Чего нового ты мне ещё можешь добавить?

— Могу, Сашенька, могу. Только не упади в обморок. Отец Чимира — и мой отец, а мы с Чимиром — единокровные брат и сестра, и это великая тайна.

— Но ты же Вадимовна! Розалия Вадимовна Николаева по первому мужу, и Овечкина в девичестве. Ты зачем меня дуришь, Роза?

— Нет, Сашуля, не дурю. Овечкин — это мамин муж, пьяница-неудачник, но он не мой отец. Где и как законный отец Чимира, он же самый уважаемый начальник в наших краях, он же великий Хертек Темучинов, — любовь с моей мамой крутили и меня зачали, я не знаю. Не то что подробностей, но и вообще ничего не знаю. Но из песни слов не выкинешь. После моего рождения Вадим Овечкин запил горькую и, как говорят, сгорел от водки. Так в наших краях пьяницы порой свой дурной век и заканчивали. А меня мама с бабушкой воспитывали, и только много позже, от сердобольных соседей я узнала правду про своего отца-пьяницу. Мама с бабушкой про него ничего не говорили, даже фотографий его не было, почему-то. Видимо, я вовсе на него лицом не походила. Мне мама говаривала, что почему-то я на её любимую актрису, Марину Влади, похожа. Мне это льстило, а песни Высоцкого и Влади были нашими любимыми песнями. Слушали вдвоём с ней и подпевали, пока она внезапно не умерла от инфаркта, прямо на работе. Сейчас-то я знаю, какой крутой замес Востока с Западом во мне вызрел. Ух-х-х, берегись, Саша!

— И когда же ты эту правду про своего великого отца и знаменитого брата узнала, Розочка? Да-а-а, каков Чимир! Интересный поворот! Породнился со мной через тебя — это плюс, но ведь без моего согласия — это минус. Меняется ситуация полностью. Теперь, жёнушка, говори всё как на духу, а потом и я выдам тебе порцию оглушительных новостей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Вторая нефть». Сергей Медведев — о 500 миллионах россиян: https://www.svoboda.org/a/vtoraya-neftj-sergey-medvedev-o-500-h-millionah-rossiyan/31444828.html

2

Доля — в славянской мифологии олицетворение счастливой судьбы, удачи. Она даётся человеку прежде всего матерью, обусловлена родом, предками и была даром богов для преодоления жизненных трудностей. Доля сопровождала человека до смерти, в значительной степени влияя на его жизнь и личность.

3

Чернобог — жуткое божество древних славян, олицетворение всех злоключений и бед, злой бог, приносящий несчастье. Это страшное божество услаждалось кровопролитием и неистовством.