Небесная иерархия. Книга первая. Анархист

Геннадий Шикунов

«Анархист» – первая книга психолого-социально-философского романа. Это событийное описание жизненной истории героя с непредсказуемыми поворотами судьбы, определяющими путь героя. Прослеживается тема отношения к женщине, любви к семье, государству, религии. Герой стал писателем экзистенциалистом. Его экзистенциализм заключается в определении смысла жизни человека. Он показывает на своём примере, как можно осмыслить происходящее и определить основной смысл, не путая его со смыслами в жизни.

© Геннадий Шикунов, 2023

ISBN 978-5-0051-5786-7 (т. 1)

ISBN 978-5-0051-5785-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Каждый раз, когда на душе становилось скверно, я отыскивал предлог, чтобы уехать из своего провинциального городка в Москву хотя бы на несколько дней. Суета столицы быстро приводила в равновесие мое внутреннее состояние. Полный сил и энергии я спешил домой.

Обычно продолжительность поездок была от нескольких дней до двух-трех недель. Как жителю большого города, вероятно, время от времени хочется сбежать от шума, вони и суеты, чтобы не взбеситься от этого, так и у меня время от времени появлялось жгучее желание сделать обратное — окунуться в суету, встряхнуть себя, чтобы совсем не остановится в убаюкивающей монотонности провинциальной жизни. Мне просто нужно было каждый раз посмотреть на ту жизнь, которой я жил, с противоположной стороны. А противоположной стороной оказывался грохочущий, не слышащий, а если слышащий, то делающий вид не понимающего тебя город. Для меня таким местом стала Москва. Я знал, что каждая поездка закончится возвращением домой, где меня ждут. Туда, где можешь заниматься нужным на твой взгляд делом. Заниматься до тех пор, пока в этом деле ты видишь или можешь придать ему смысл.

Так было на протяжении пары десятков лет. Но все течет и не только меняется, но и заставляет меняться нас.

Если не считать двух моих двоюродных сестер и доброго приятеля со времен студенчества, в Москве у меня никого не было. Для меня большой город был тем местом, где можно было решить официальное дело или затеряться от внимания, которым невольно окружен каждый, живущий в маленьком городе или деревне. Именно тем, что никому до тебя нет дела на улицах большого города, мне и нравилась столица.

Меня всегда ожидал радушный прием у сестер, может, потому, что я не стремился испытывать их терпение и не надоедать им своими проблемами и долгим присутствием, а, может быть, потому, что каждое мое появление напоминало им их тихую и спокойную деревенскую юность.

Мне казалось, что моему приятелю наши встречи доставляли удовольствие. Он приложил массу сил и жизненной энергии, чтобы в свое время остаться в Москве и сделать, живя в ней, предельно возможную карьеру лингвиста. Каждая наша встреча превращалась в хвастовство с его стороны, которое, по моему мнению, ему было необходимо для сопоставления с возможностью доверительного анализа, подчеркивания своих успехов, целью которых было еще и еще раз самоутвердиться. Его привычка похвастать меня никак не трогала. Я прекрасно понимал, что делает он это только из-за того, что выплеснуть все это ему некому, а так хочется. Город большой, а одиночество не смотрит на это.

Еще мои крутые жизненные зигзаги были для него любопытны. Он прекрасно понимал, что в его жизни, подчеркнуто целеустремленной с конкретными простыми житейскими целями, не могло быть ничего подобного. Порой казалось, что рассказать о своих успехах и достижениях ему нужно было совсем не для доверительного анализа, а для иступленной защиты, которую он предпринимал, не отдавая себе в этом отчета. Я ему сыпал соль на рану, а он каждый раз пытался показать, что его жизнь совсем не хуже, а лучше, чем та, которой я жил. У него прекрасная работа в военной Академии, отличная большая квартира в хорошем районе Москвы, красивая и умная жена и две дочери, которые довольны положением дел. У него всего лишь мелкие житейские проблемы, которые, если не обращать на них внимания, решатся со временем сами. Жизнь тиха и спокойна. Она спланирована, налажена и прилагаются усилия только на поддержание определенного жизненного уровня.

А что у меня? Головоломки? Неустроенность? Бесконечное стремление в неизвестное с проблемами, которые порождаются больше и быстрее, чем их можно решить? Можно было увидеть именно такой мою жизнь, а можно было увидеть завидное упорство и веру в себя и своих близких. Можно было увидеть бьющую ключом жизнь, которая отрицала затхлость существования и была похожа на жизнь азартного игрока, который постоянно ставил на кон все, что имел. Может, я иногда и хотел бы жить по-другому, но знал, что по-другому мне просто не дано прожить эту жизнь. Я придумывал себе отдушины, которые называл бегством от тяжести положения. Это было просто черпание новых сил для продолжения движения вперед.

С моей же стороны наши отношения давали мне возможность поделиться своим наболевшим и узнать мнение человека, который всегда относился ко мне неравнодушно с большим любопытством. Мне так казалось. А может, это и было так.

Было понятно, что мир вокруг пришёл в движение и стремительно меняется. Нужно искать себя, и приводить в соответствие, заложенное в тебе от природы с тем, что окружало тебя. Все по-своему проходят этот путь. Это делает каждого неповторимым и порождает неповторимые сочетания отношений, которые нельзя слепо скопировать. Но мало определить себя в этом бушующем мире. Нужно понять его изменчивость и соответствовать ей. Время высвечивает и ставит все на свои места. Поживем, увидим.

Для вхождения в нормальное жизненное русло у меня был еще один испытанный метод. Это тоже, в некотором роде, бегство, но бегство в детство, в то летнее утро, которое стало символом всей моей жизни. Как бы мне не было тоскливо на душе, всплывающие ощущения делали каждый раз маленькое чудо. Те мгновения превратились в бездонный резервуар покоя, который я черпаю до настоящего дня.

Тогда мы ютились на частной квартире из одной комнаты на пустынной окраине одной из станиц Ставрополья. Всего несколько домиков разместились у пригорка за небольшой речушкой, куда упирался конец огорода. Трудно было назвать улицей проселочную дорогу, которая была проложена вдоль домиков и вела куда-то в поле.

Более года мы жили впятером: трое детей, мать и бабушка. Это был 1953 год. Я был самым маленьким, и мне было семь лет. С нами не было отца. Ему не удалось избежать недоразумений, на выяснение которых ушло полтора года и которые, наконец-то, закончились благополучно. Ему было рекомендовано восстановить свое членство в Партии, а это означало, что все претензии в его сторону были лишены оснований. Его действия были признаны правильными, а полтора года разлуки с семьей нужно быстрее забыть.

Так-то оно так, но чьи-то ошибки болезненным эхом проскрежетали по душам близких и дорогих моему отцу людей. Мне было проще всего. Я знал, что случилось что-то страшное, и поэтому с нами нет отца, но я, конечно, не мог представить, что, может быть, его отсутствие и сыграло определенную роль в моем становлении, когда независимо от осознания шло формирование будущего человека. Может быть, поэтому мы оказались на окраине станицы, а не в городе. Может быть, все было бы по-другому, и не влачили бы мы нищенское существование в ожидании другой жизни. Все может быть…

Это рассуждения сегодняшнего дня, а тогда моя жизнь шла своим чередом. Сверстников по соседству не было. Время проводил либо со старшими братом или сестрой, которые меня постоянно чему-то учили, либо с бабушкой, которой в то время уже было далеко за восемьдесят, но она с удовольствием терпела мое присутствие.

Пожалуй, ничего необычного в то утро не случилось, что могло кого-либо другого заставить запомнить его. Проснулся я довольно поздно. Дома никого не оказалось. Я вышел из дома и решил поискать брата или сестру. Ни во дворе, ни в огороде, ни на речке их не было. Я решил сбегать еще за дорогу.

Взбежав по косогору на пригорок, я остановился. Босые ноги ощущали мягкую и теплую, несмотря на еще не высохшие последние капли росы, траву. Тишину нарушали стрекот кузнечиков и жаворонок, висящий над головой в бездонном, голубом, безоблачном небе. На дороге вдоль редко стоящих домов и в просматриваемых дворах никого не было видно. Это была обычная картина, но в то утро мне очень хотелось знать: куда все исчезли? И тут я вспомнил, что все мои близкие, кроме бабушки, собирались отправиться в город с приехавшим отцом, чтобы привести в порядок дом, куда нам предстояло переезжать в ближайшее время.

Спешить было некуда. Мысли об отце, о предстоящем переезде постепенно заполняли мою голову. Я даже не обратил внимания, как оказался лежащим на спине и наблюдающим за висящим жаворонком. Моя душа наполнялась радостью встречи все больше и больше, будто она была плотно закрыта и постепенно открывалась тем чувствам, для которых было давно приготовлено место. Я почувствовал обволакивающий, теплый, влажный, кристально прозрачный воздух. Увидел, как искрится солнце в капельках росы. Почувствовал ласковое утро начала лета. Как здорово, что у меня есть отец, мать, бабушка, брат и сестра! Как здорово, что мы будем теперь вместе!

Ощущение полноты моего бытия оставило «слепок» того утра на всю оставшуюся жизнь. Я почувствовал мир, который меня окружает. Он был удивителен и прекрасен. Он звенел, переливался, наполняя меня той радостью и силой, без которых этот мир ничего не стоит.

Скоро мы будем жить в городе! Наверно, там много детей, таких как я, и у меня появятся обязательно товарищи, с которыми можно будет проводить время. Я буду учиться в городской школе, также буду учиться только отлично, как учился в первом классе сельской школы. Немного жалко расставаться с речкой, где можно было наловить рыбы или раков. На берегу реки всегда было таинственно и немного страшновато. В городе, наверно, нет реки, но мысли о предстоящей жизни в городе почему-то вызывали у меня те же чувства, что и река.

Через несколько дней мы переехали в небольшой курортный городок, что находился в двадцати километрах от станицы, где мы жили. Дом, в котором нам предстояло прожить несколько лет, располагался на большой огороженной территории, куда привозили, прессовали и складировали тюки сена в огромные штабели. В конюшне, что виднелась в сотне метров от дома, была пара лошадей, и там же содержали корову. Совсем как в деревне.

Но стоило выйти за ограждение на улицу, и ты оказывался среди подростков, которые, казалось, играли в какую-то бесконечную игру с разными названиями. Можно было уйти утром, увлечься игрой, а прийти домой вечером, обессиленным от голода и физического переутомления, в буквальном смысле этого слова, дотянуться до кровати и в то же мгновение крепко уснуть.

В нескольких минутах ходьбы от дома была совсем другая жизнь: чистые ухоженные улицы с бесчисленными клумбами, на которых росли диковинные цветы; степенно гуляющие, никуда не спешащие, нарядно одетые отдыхающие, и изумительный парк, в который продавались билетики, и который из-за своего убранства с гаревыми дорожками, поддерживаемыми в идеальном состоянии, либо тенистыми, либо роскошно украшенными цветочными клумбами у старинных зданий, казался загадочным красивым царством. Попадая туда, начинал чувствовать участником изысканного бесконечного праздника. Это был тихий и уютный город — сказка. Таким я его увидел. Там мне предстояло жить.

Небольшая начальная школа, в которую меня определили, находилась в бывшем церковном здании на одной из улиц, прилегающих к парку. Школьный двор находился в парке, их разделяла лишь невысокая металлическая изгородь. Стоило перелезть через нее, и ты оказывался среди буйства зелени.

Дорога из школы всегда занимала больше времени, чем в школу. Нужно было миновать парк, оставив там возбуждение школьного дня. Там же можно было досказать товарищам недосказанное за день, полакомиться боярышником, росшим неподалеку от школы, а зимой покататься с горки, устроенной на одной из дорожек, пройти через железнодорожный вокзал, где всегда было много народа, немного дальше — мимо консервного завода, от которого всегда пахло очень вкусными всевозможными специями. Осенью у ворот завода всегда выстраивалась очередь грузовиков. Легко можно было поживиться парой яблок, выпросив их у водителя.

Конечно, расположение дома и то, чем там занимались взрослые, смазало ощущение резких перемен после сельской жизни, т.к. огромное пространство у дома сохранилось. Ожидаемого шума улиц я не встретил. Зато роскошное убранство курортного района города и музыка, которая даже дома была слышна по вечерам с летних площадок, завораживали.

Почти каждый день я видел обычную работу одних и праздную жизнь других потому, что отдыхающие не казались несчастно больными.

Как бы я ни старался, я не смог стать в новой для меня школе отличником. Мне было непонятно почему это так. Пытался еще и еще усерднее относиться к учебе, но учительница оценивала мое усердие только на «хорошо». У учительницы были свои любимчики. Я к ним, как вновь прибывший, относиться не мог. Среди всех отличных оценок всегда встречалась оценка, которая делала невозможным достижение цели, поставленной мною. Может быть, временное отсутствие отца в первом классе обязывало меня быть лучше других? Это дало результат и оставило след, а здесь, не добившись желаемого результата, я впервые отделил себя от других и решил поискать себя в каком-либо увлечении.

Для начала это был авиамодельный кружок. Мне нравился запах клея и то усердие и дисциплинированность, с которой относились члены кружка к своим занятиям. Было интересно увидеть результат своего кропотливого труда — парящую в небе модель планера. Приятно было отмечать, что каждая следующая модель получалась лучше, хотя и сложнее было её делать.

В памяти остались воспоминания о летних каникулах. Меня не отправляли в лагерь. Казалось, что я был предоставлен самому себе и улице. Все лето — это бесконечная игра, хотя были обязанности дома. Мы с мальчишками могли играть днями в чижа или в лапту, а вечерами со старшими детьми можно было увязаться и поиграть в казаков-разбойников или в садовника. Дома на огромном дереве были устроены качели пяти-шести метровой длины, от которых захватывало дух. Можно было полазать по деревьям, а можно было с радостью побегать под дождем. Дожди почему-то были тогда очень теплыми. Или иногда можно было примкнуть к товарищам брата и поучаствовать в более жестких развлечениях. Помню, однажды они катались на бричке, в которую запрягали пару лошадей. Безумство было в том, что эта телега во время катания была без лошадей. Затащив на пригорок и подняв привязанной веревкой дышло, они, взгромоздившись на нее, неслись с пригорка вниз по дороге, управляя ею при помощи той самой веревки. Телега громыхала на ухабах. Казалось, что она неминуемо рассыплется. Но катание долго не продолжилось по той причине, что затаскивать телегу опять на пригорок было слишком трудно, а может потому, что поняли опасность своего развлечения, т.к. телега была почти не управляема.

Но закончился четвертый класс и с прекрасной, светлой и радостной начальной школой нужно было расстаться. К тому же, дом который строил отец, был завершен. Он был просторный и светлый. У каждого теперь есть отдельная комната. На улице новые товарищи. Напротив дома на огромном пустыре были сделаны хорошо оборудованные спортивные площадки. Главными играми стали футбол, волейбол, баскетбол.

В пятом классе, в котором собрались невесть откуда сорок три сорванца, представление о школе основательно было разрушено. Вместо дисциплинированных пай мальчиков собрались, казалось, хулиганы, во время урока способные набить гайку велосипедной спицы серой от спичек и в парте разогревать ее до тех пор, пока не прогремит выстрел.

В то время мой брат уже учился в военном авиационном училище и посоветовал обязательно записаться в духовой оркестр, т.к. музыкантам в армии живется гораздо легче.

Сказано — сделано. Духовая музыка — музыка праздника. Если праздник, то звучащий духовой оркестр на улице, который всегда настраивает на торжественность и прекрасное настроение. Музыка меня завораживала. Я уговорил до десятка мальчишек пойти записаться в школьный духовой оркестр. Мне достался баритон, хотя всем очень хотелось выбрать самый главный инструмент — трубу. Вероятно, руководитель подумал, что с моими пухленькими губами можно будет управляться с этим инструментом лучше, чем с трубой. Три раза в неделю очень серьезный и терпеливый руководитель оркестра прилагал все усилия, чтобы научить нас овладеть азами, а затем и мастерством музыканта духового оркестра. Мне очень нравились занятия. Нравилось, как играли старшие участники оркестра. Но одно дело слушать со стороны, а другое дело самому попробовать сыграть первую ноту, первый такт, а еще интереснее, когда все вместе. Вдруг замечаешь, что получается не только у тебя, а и у всех вместе. Когда классное помещение переполняется звуком полутора десятков медных духовых инструментов и чувствуется мощь звучания. Ты уже не существуешь сам по себе. Ты уже звук твоего инструмента, который слился воедино с другими и многократно усилился, живя совершенно иными ощущениями.

Сколько было радости, когда руководитель оркестра разрешил взять инструменты домой, чтобы начистить их до блеска. Главное, конечно же, было в том, что можно было похвастать успехами дома и на улице.

Усердие педагога принесло прекрасные плоды. Уже к Первомаю оркестр играл репертуар для праздника и танцевальную программу, а осенью мы стали играть танцевальные вечера в рядом расположенном подростковом санатории. Немного денег санаторий перечислял школе. Чтобы поощрить нас, следующей весной всех участников оркестра отправили на несколько дней в горы, а точнее, в Домбай.

Позднее, спустя несколько лет, я бывал там несколько раз, но впечатления от той поездки не идут ни в какие сравнения с последующими посещениями. Вековые ели, заснеженные вершины, бурлящие горные реки, каскады водопадов, которые порождали мощные ручьи с таящих ледников, теплый и в то же время влажный воздух, яркое солнце завораживали детское воображение. Может быть, немного испортило впечатление фантастическая коллекция заспиртованных змей в местном краеведческом музее. Их было так много, что создавалось впечатление, что ими кишит весь лес. А может быть, это придало остроты ощущениям, особенно когда приходилось входить в лес. Лет через тридцать после этого я еще раз зашел в местный музей уже с сыном, чтобы показать ему именно эту коллекцию змей и чучела птиц, но, увы, их уже не было.

Если до самого отправления автобуса на экскурсию никто не верил, что она вообще состоится, что за свои старания и труд мы получим такое прекрасное путешествие, то возвращались мы домой восторженные и счастливые.

Той же осенью я решил поменять инструмент. Руководитель без воодушевления воспринял мое желание. Пришлось сказать, что хочу поступить в музыкальную школу, где только что открылся класс трубы. Мой день был уплотнен до предела, но не хотелось выглядеть лгуном, и пришлось поступить в музыкальную школу.

После первых занятий стало понятно, что многому нужно учиться, чтобы овладеть инструментом, а поступление в музыкальную школу было удачным жизненным шагом. Захотелось серьезно заняться музыкой.

— Настоящие музыканты занимаются до восьми часов в сутки, чтобы добиться чего-либо, — говорил мой новый учитель.

Он был играющим руководителем самого большого и лучшего профессионального городского эстрадного оркестра. Его мастерство не вызывало никакого сомнения, но больше внимания привлекала сама эстрадная музыка. Это не школьный духовой оркестр. Эстрадная музыка имеет свой шарм. Это шаг к джазовой музыке — одной из вершин музыкального мастерства.

В желании добиться успехов мог заниматься с удовольствием несколько часов в день, никогда не задумываясь о том, что чувствуют мои домочадцы и соседи, слушая бесконечные гаммы и упражнения. С их стороны и намека не было на неудобства, которые, вероятно, доставлял им. Впрочем, казалось, что им нет дела до меня и моих решений.

Мои духовые оркестры незаметно сменились частично эстрадными оркестрами. Почему оркестры, а не оркестр, да потому, что я не упускал возможности поиграть, если предоставлялась такая возможность.

Меня всегда окружали товарищи по увлечению. Да, именно товарищи, а не друзья, т.к. те, первые, почти все оставили за несколько лет школьный оркестр, а пришли другие. В маленьких эстрадных оркестрах основу, вообще, составляли не духовики музыканты. Так сложилось, что музыка увлекла меня.

Из-за отсутствия времени общаться со сверстниками на улице было некогда. Футбол с легкостью менялся на репетицию. С некоторых пор, а точнее со второго года начала занятий музыкой, меня не очень тянуло к какому-то общению на улице. В этом сыграл не последнюю роль мой сосед Эдик Редберг, с которым мы очень сблизились, может быть, из-за совместного непродолжительного посещения им духового оркестра, а может просто из-за того, что жил по соседству. Он был из обеспеченной семьи. Точнее его отец занимался распределением земельных участков, которые трудно было получить под застройку, и здорово погрел руки, занимая доходную должность в команде по распределению этих участков. Многие, жившие рядом, не смогли миновать его.

Их сыну Эдику пришло время самостоятельно набираться жизненного опыта. Ему нужно было утверждаться. Утверждаться, порой, не отдавая себе отчета в этом. На счету не одна пакость, в которую пришлось попасть мне из-за него. Собственно, никто не задумывается, когда ловит рыбу, что он совершает преступление, так и охота в те годы для нас подростков казалась нормальным естественным занятием. Безобидным оружием казалась рогатка, а воробей вредной птицей, которую можно было при случае уничтожить и скормить коту. Нетрудно было в библиотеке отыскать книжку или журнал, где подробно описывались способы ловли того или иного зверя или птицы. Естественно, в городе зверя не найти, а птиц в лесополосе, которая оказалась на задворках, было так много, что летом их пение сливалось в сплошной гвалт.

Однажды Эдик предложил поохотиться на птиц из одноствольного ружья небольшого калибра, на которое он наткнулся у себя в сарае. Половину дня мы заряжали гильзы и готовились к охоте. Когда десятка три патронов было приготовлено, мы отправились испытывать его в лесополосу. Охоты как таковой не получилось, т. к. первые выстрелы, может и успешные, распугали птиц, и все труднее было подобраться к ним поближе. Затем мишенью были выбраны окна длинного колхозного гаража. Без какого-либо умысла, без мысли, что кто-то может пострадать, были расстреляны почти все патроны и разбиты почти все окна. Из птиц последней жертвой стал желторотый воробей еще птенец, который, сидя на рогатине кустистого дерева, выдавал себя чириканьем. Было видно всего полтуловища с короткими перьями хвоста. Прогремел выстрел. Выстрел почти в упор и только полтушки, цепляясь за ветви, упало на землю. Чувство омерзения охватило за все, что сделано было за час «охоты».

— Немного погромили, — сказал Эдик, глядя на длинный ряд разбитых окон.

— Нагорит же нам от родителей — продолжил я.

— Чего ты боишься? Ты что, не обратил внимания, что все оглохли и ослепли у себя дома, и никто не высунулся из своих домов?

— Может, они просто не захотели связываться с вооружёнными идиотами. Не успеешь прийти домой, а там тебя ждет кожаный сюрприз.

— А как же проверить себя на жесткость?

— Да, — протянул я, вспоминая воробья, — это больше смахивает на жестокость, чем на жесткость. Всю жизнь будет стоять перед глазами этот последний воробей.

Мы договорились помалкивать о своих похождениях. Что касалось меня, то, действительно, я уяснил, что могу быть жестоким, но именно жестокость стала вызывать во мне отвращение. Мне было стыдно перед самим собой. Не мог понять, как можно было потерять над собой контроль?

Действительно. Никто из взрослых не прореагировал на более чем часовую стрельбу неподалеку от домов, где они жили. Нам все сошло безнаказанно. Никому до нас не было дела. Хотя… кончилось все тем, что затвор ружья оказался, со слов Эдика, в дворовом туалете.

— Мать выбросила затвор, — сказал Эдик.

— А откуда она узнала?

— Я рассказал.

— Зачем? Мы же договорились не вспоминать об охоте.

— Мы немного переусердствовали. Я решил рассказать обо всем, чтобы родители могли быть готовы к неприятностям.

Мне пришлось напомнить, что подобное он выделывал не раз. Я оставался в дураках из-за того, что ему было все равно, в каком положении оказывался я, когда по договоренности молчал, а он, заботясь о себе, все выбалтывал. Ничего не говоря о решении, было намечено поубавить с ним общение. К тому же он начал пропускать репетиции и, в конце концов, бросил оркестр.

Пролетело три года с этого момента. Каждый день был похож на предыдущий. Из одной школы я спешил в другую. По вечерам частенько приходилось ещё спешить в оркестр. Было удивительно, но девятый класс я умудрился закончить довольно хорошо. Впереди оставалось два года школы.

Классы были реорганизованы по производственному признаку. В нашем классе оказалось двадцать три паренька, которых будут учить профессии шофера, в другом, ребята — будущие строители, в третьем и четвертом учились только девчонки.

Два дня в неделю мы изучали устройство автомобиля, работали в слесарных мастерских, учились управлять автомобилем. Это было для нас больше приятным развлечением, чем нудным занятием общеобразовательными предметами.

Небольшая разгрузка в школьных занятиях позволила мне принять предложение поработать в танцевальном духовом оркестре. Тогда было нормой уважающему себя предприятию иметь свой оркестр. Даже местный колхоз имел свой таковой. Естественно, в нем играли не колхозники, живущие в поселках вокруг города. В основном, это был оркестр из городских музыкантов, которым за игру в оркестре платили зарплату. Почти каждый день в семь вечера к городскому колхозному клубу подъезжал автобус и вез нас в одну из колхозных бригад. В каждой бригаде был клуб. Желающих потанцевать всегда было предостаточно. К полночи я возвращался домой. Денег зарабатывал немного. Хотя деньги не были целью, они всегда оказывались кстати.

Чрезмерное увлечение игрой в оркестрах постепенно стало сказываться на занятиях в школе. И уже времени не хватало ни на что. Домашние задания готовились на переменах. На уроках приходилось внимательно слушать объяснения учителей. Нужно было не пропустить ни одного слова, чтобы усвоить новый материал со слов преподавателя. В основном пересказывалось то, что было написано в учебниках, но иногда, когда тот или иной преподаватель объяснял с использованием материалов из других источников, можно было попасть в нелепую ситуацию. Более или менее все оканчивалось благополучно. Труднее было с математикой. Если девятый класс я закончил отлично по математике, и был заслуженно любимцем у учителя, то последние два года пришлось выезжать на старом, хорошо усвоенном багаже. Учителем был инвалид войны. У него не было правой руки и левой ноги. В любую погоду он ездил на работу на старенькой трехколёсной мотоколяске. Кажется, что он никогда не болел. Все относились к нему с уважением и за его каждодневное мужество, и за его справедливость. Становились стыдно, если не смог ответить домашнее задание. Так пролетел еще один учебный год.

В тот год выпускной вечер устраивался выпускниками нашей школы в одном из ресторанов в центре города. Проныра — тромбонист нашего школьного оркестра, тоже десятиклассник, устроил приглашение для нас двоих на этот вечер. Интересно было увидеть, на год вперед, как радуются окончанию выпускники.

Это было веселье с огромным количеством спиртного. Столы ломились от яств. Переоценив свои возможности в принятии спиртного, пришлось отказаться от мысли остаться там до встречи рассвета. Центральная улица была пустынна. Она была ярко освещена и ни одного прохожего. Хорошо тем, кто остался в ресторане. У них все позади. Они свободны. Им больше не надо каждый день напрягаться, чтобы доделать одно из необходимых дел жизни каждого. Я тащился по улице, время от времени присаживаясь на бордюр. Ночной город, как всегда, был тих, спокоен и безопасен. Притормозил проезжавший мимо милицейский автомобиль.

— Выпускник? — послышалось из машины.

— Да, — соврал я.

— Уже домой? Далеко до дома?

— Не стоит беспокоиться. Уже недалеко.

— Внимательнее через железнодорожный путь, — донеслось уже из отъезжающей машины. Я знал, что даже милиционер не побеспокоит тебя, если ты не слишком уж зарвался, а наоборот тихо сделает внушение, что делало жизнь уверенной и спокойной.

Добравшись до дома, тихо проник через открытое окно в свою комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать.

— Главное набраться сил и выдержать еще год. Один год. Всего один год, — твердил я.

— Что еще остается? Нужно оканчивать дневную школу, и выбросить из головы уходить в вечернюю школу. Тогда ты не сможешь играть в оркестре и не получишь права водителя, — говорили в один голос родители.

Я и сам прекрасно понимал это, и старался не заострять свое внимание на отсутствии времени и усталости.

За лето я немного успокоился. Вечерняя работа приносила чувство удовлетворения. Никто не сомневался, что после школы я продолжу занятия музыкой. Но уже в сентябре пришлось отказаться от вечерней работы.

В сентябре пришел в школу представитель военкомата. Правда, это выяснилось немного позже. Он был в гражданском костюме, весело улыбался и не очень был похож по своей выправке на военного.

— Хорошие вы, ребята.

— Это мы знаем, — шумно и весело отвечали мы.

— В институт будете поступать?

— Да, — почти хором ответил класс.

— В институтах конкурс большой, — непонятно, к чему клонил он.

— Не зря же вместо десяти лет мы учимся одиннадцать, — попытался сострить кто-то.

— А сколько лет каждому из вас?

— Семнадцать, — уже тише послышалось в ответ.

— Вы, наверно, уже поняли, о чем мне хочется поговорить с вами? Мы будем говорить о священном долге каждого из вас, — пытался он перевести разговор ближе к теме.

Догадавшись окончательно, о чем пойдет речь, кто-то из ребят уже более серьезно попытался отшутиться:

— Что голову забивать этим сейчас? Сегодня Аня нравится, а завтра Маня. Впереди еще год.

— Так и я об этом же. Уже сейчас трудно поступить в институт, а на следующий год будет выпускников раза в два больше. Только единицы из вас поступят в институт, а большая часть вынуждена будет ждать попытки еще год. Сколько вам будет тогда?

— Восемнадцать.

— Кем вы становитесь?

— Оболтусами, которые будут ждать призыв в армию, — послышалось из класса.

— Совершенно верно. Вы станете призывниками. Даже если кто и поступит в институт, придется с ним расстаться на время, если там нет военной кафедры. У меня есть предложение, которое многих из вас может заинтересовать.

Чувствовалось, что ребята были заинтригованы. Что же он хочет предложить? Многие давно уже решили, чем хотели бы заняться после окончания школы, но то, что мы услышали, явно застало нас врасплох.

— У нас есть возможность предоставить, желающим стать офицерами запаса, не призываясь на срочную службу.

По аудитории пронесся возглас удивления.

— Всего несколько условий, которые вам необходимо выполнить и вы не будете терять из своей жизни, как многие считают, пару лет на службу в армии.

Тишина выдавала, что все очень внимательно и с нетерпением ждут продолжения.

— Прежде всего, вы должны быть здоровы.

— Такие здесь все.

— Это покажет медицинская комиссия, которую необходимо будет пройти всем тем, кто захочет вместо армии стать военным летчиком.

Опять в классе воцарилась тишина. Было непонятно, как такое могло быть реализовано.

— Все очень просто. Вы пишите заявление, что желаете и согласны пройти службу в системе ДОСААФ. В течение этого полугода по вечерам будете посещать теоретические занятия, а затем вас в течение трех лет будут призывать на несколько месяцев на военные сборы. Через три года вам присваивают звание офицера.

Весь разговор был неожиданным.

— Подумайте. Я еще приду к вам через пару дней. Решайте. Кстати, первые сборы будут проходить, скорее всего, в вашем городе на аэродроме.

Он ушел, оставив нас возбужденными и в растерянности. Все выражали свои мнения одновременно.

— Хорошо, что не космонавтами хотят сразу сделать, а сначала мотористами-дизелистами, затем водителями профессионалами, а теперь и летчиками. В ближайшие сто лет мне это вряд ли понадобится. Придумали эту одиннадцатилетку, только год лишний теряется, — выразил свое мнение один из определившихся одноклассников, который решил уже давно после окончания школы поступать в медицинский институт.

— О твоем будущем пекутся, а ты недоволен. Готовят к экстремальным условиям. Окажешься где-нибудь в глуши, тебе нужно будет непременно знать устройство дизеля. Без него врачу никак. Как ты будешь делать операцию без электричества? А вдруг нужно будет больного транспортировать, а водитель будет не в состоянии это сделать и ты со своим умением вождения автомобиля тут, как тут, — съехидничал кто-то.

— Что там автомобиль, на самолете быстрее и интереснее, — продолжал следующий.

Смеясь, пришли к выводу, что управлению морским кораблем учить не будут из-за отсутствия моря и времени, а от армии почти никому не уйти. Никого не страшила служба в армии, но все понимали, что два года в армии — это проигрыш в стартовой позиции для тех, кто решил непременно поступать в институт. В маленьком курортном городе перспектива интересного трудоустройства прорисовывалась очень смутно. Получаемая профессия шофера не давала никаких шансов быстрее найти работу, т. к. одновременно по городу эту профессию получало огромное количество заканчивающих школу. Многим из них в момент окончания не было еще совершеннолетия, и среди руководителей предприятий было не много желающих связываться с неопытными работниками. Поступление в институт было лучшим решением вырваться из дома и самостоятельно попытаться пробить свою дорогу в жизни.

В нашем городе был прекрасный полевой аэродром. Он и сейчас считается по своим качествам одним из лучших аэродромов такого типа. Это было идеальное поле не менее трех километров в длину и километра два шириной. Мы, выросшие в районе аэродрома, были приучены к постоянным полетам небольших, спортивных самолетов Як-18, которые пришли на смену легендарным кукурузникам. На аэродроме был отряд планеристов с прекрасной базой из планеров самых последних конструкций. Кроме всего этого довольно часто небо покрывалось куполами парашютов. В каждой школе был парашютный кружок, куда любой желающий мог записаться, пройти подготовку и совершить прыжок.

Из-за привычности зрелища, похожего на калейдоскоп из летающих аппаратов, оно превратилось в обыденное и незаметное. Я никогда не думал серьезно об авиации, скорее всего, по причине отсутствия времени. Прыгнуть с парашютом интересно, но для этого обязательно нужно было посещать парашютный кружок. В нашей школе кружок тоже был, но внимание ограничивалось пятиминутным любопытством, когда занятия кружка совпадали с репетициями.

Мы возвращались в тот день домой с одноклассником Колькой Брилевым, который жил на той же улице, что и я.

— Ты пойдешь в аэроклуб? — спросил он.

— Спроси что-нибудь проще.

— Я так понял, что ты не собираешься поступать в институт?

— Может, и хотел бы, да запустил учебу за год так, что не знаю, что дальше будет. Правда, причина в другом: кто будет помогать деньгами? Еще сестра учится, два года осталось. Двоих мои родители не потянут. Верить в то, что можно учиться в институте и жить на стипендию, что-то не хочется. Можно попробовать поступить в музыкальное училище, да устроиться в оркестр. Только поступишь, через год в армию заберут. После армии опять сначала начинать.

— Может, стоит подумать об аэроклубе? Пройдет время и само все станет на место. Сможешь здесь в промежутке между сборами в оркестре поработать, а там видно будет.

— А ты?

— У меня те же проблемы. Хорошо, что за школу не надо платить. Пришлось бы давно бросить школу. Матери трудно. Хотелось бы помочь, да подработать негде. Одна дорога назад в колхоз. Может, шофером устроюсь после окончания школы. Хочется, чтобы мечта матери исполнилась. Как же ей хочется, чтобы я был образованным человеком, но это сложнее, чем хотелось бы. Еще год и не знаешь куда податься.

— Да. Родители все помешаны на образованности. Наверно, на своем опыте почувствовали, что это такое.

— Это ты верно, но от этого не легче, — подтвердил он.

— Может действительно пойти в аэроклуб? Через год будет больше выбор дорог, по которым нам предстоит пройти. Надеяться не приходится на богатого родственника, который поднесет твое будущее на блюдечке с голубой каемочкой. Придется самим впрягаться и зарабатывать на красивую женщину, свою личную машину, личный самолет, — улыбнулся я.

Мы решили принять предложение. Победила любознательность, стремление к романтике, подкрепленные практическим расчетом. Кроме времени мы ничего не теряли. Если не понравится, всегда можно прекратить посещения занятий и отказаться от этой затеи, думали мы.

Николай был рослым, крепким, красивым парнем. Жил он с матерью в маленьком домике. Она специально переехала в город, чтобы единственный сын мог закончить школу. В деревушке, где они жили, была только начальная школа. Жизнь сложилась так, что пришлось ей одной растить сына. Можно сказать, что жили они в нужде, и я ловил себя иногда на мысли, что хорошо, что у меня есть отец, что он живет с нами. Потому что это естественно. Это должно так быть и никак иначе. Николай был застенчив. Жил независимо и обособленно. Наверно из-за своей скромной одежды не любил появляться на шумных вечеринках, которые регулярно начали устраиваться нами. А вообще он был отличным парнем, который никогда не подводил. Мы редко общались с ним, но знали, что ни он, ни я друг друга никогда не подведем в любой жизненной ситуации. Это был человек, который молча, понимал все и всегда готов был прийти на помощь.

Первая же медкомиссия остудила пыл многих желающих. Со всех городов Кавминвод оказалось раза в четыре больше претендентов, чем это было нужно. Было из кого выбирать. Я не волновался. Мне было все равно: не пройду комиссию, значит, буду заниматься тем, чем занимался, пройду комиссию, значит, придется попробовать еще и это. Было интересно, что сегодня прошепчет мне судьба.

Комиссию из ребят нашего класса, а желающих оказалось человек пятнадцать, прошло всего пять человек и я в том числе. Начались занятия в аэроклубе. Изучали, в основном, аэродинамику, устройство самолета, метеорологию. Собралась большая команда из ребят, увлеченных одним и тем же, которая рассеяла последние сомнения. В этой команде не было маменькиных сынков. Все было серьезно и хорошо организовано, но у меня был сложный случай. Я пошел по двум дорожкам сразу. Мне хотелось научиться летать, но влекла входящая в моду на танцевальных площадках живая музыка эстрадных оркестров взамен духовой музыки. Да к тому же еще в десятом классе в школьный оркестр пришла девочка из смежного класса, которая «хочет попробовать спеть под оркестр». Она попросила руководителя аккомпанировать ей и после первого куплета у всех, образно говоря, отвисли челюсти: у нее был красивый, сильный, низкий голос. Сомнений ни у кого не было, что она будет петь, что у нас появилась прекрасная солистка. Тогда я не мог представить, что моя жизнь приобретает еще одну необходимую грань.

Она была дочерью одного из руководителей богатой геологической организации. И совсем быстро наш руководитель оркестра, который пару лет назад пришел на смену нашего первого наставника, был принят на работу к геологам, которые решили финансировать желание иметь художественную самодеятельность с эстрадным оркестром. Кроме школьных оркестров духового и эстрадного я оказался и в том оркестре для ускорения процесса. Она тоже.

Однажды, возвращаясь с репетиции, я увидел в ней очень симпатичную и милую девушку. Моему дефициту времени не хватало только этих больших глаз и этого голоса. Пытался прочь отогнать даже мысль на тему увлечения, но постепенно тонул. Со временем мы стали изредка встречаться, затем чаще. К ее дню рождения вначале марта никаких вопросов уже не было по поводу наших отношений.

Встречаясь, мы могли проговорить далеко за полночь непонятно о чем, забывая о времени. Мы не скрывали своего увлечения друг другом в школе. Нам было приятно проводить время вместе, бродя по огромному пустынному ночному парку или по улицам возле ее дома, целуясь, порой, не замечая никого вокруг. Это была чистая и светлая любовь, будто специально придуманная для воспоминаний. С ней я вел себя безукоризненно, за что снискал полнейшее доверие ее родителей.

Как бы она не задерживалась со мной, никогда не слышалось упреков в мою сторону. Даже в последний школьный Первомай ее родители уехали к родственникам, а она осталась одна дома, я не воспользовался случаем. Мы провели ночь в объятиях и жарких поцелуях. Не хотелось ее принуждать даже самую малость. Хотелось ей счастья. Желание интимной близости было сильным, и она знала об этом. В самый последний момент она умоляюще говорила «Нет».

— Я буду ждать столько, сколько понадобится тебе решить, когда ты захочешь сказать «Да» без какого-либо сомнения. Мне хочется, чтобы мы не корили друг друга, если наши пути разойдутся, — пообещал я ей.

Как бы мы не чумели от поцелуев, в разговорах мы не могли выстроить свое общее будущее. Я не знал, как повернется судьба ко мне после окончания школы, и никаких конкретных далеких планов не строил. У нее были планы уехать в большой город учиться и стать певицей. Я уговаривал ее остаться и даже выйти за меня замуж, она невразумительно пыталась уйти от этого разговора. Главной отговоркой было то, что ей всего семнадцать и замуж рано, а учиться в институте иностранных языков, что был поблизости, ей совсем не хочется.

Закончился учебный год. Закончилась школа. Пришло время принимать окончательные решения. Мой отец никогда не вмешивался в мои дела. Самое большее, что он делал, так мог внимательно выслушать и, если у него спрашивали совета, дать его. Если ему хотелось внушить мне что-либо, делал это через мать. А та знала, как надавить на психику, чтобы добиться желаемого результата. В самых сложных случаях она начинала плакать и вызывать жалость. Это продолжалось до тех пор, пока я не соглашался. Сейчас она не плакала. Значит, все было так, как надо. Но как надо? Какое решение принять? Поступать в музыкальное училище или идти на военные сборы, на которые объявлен срок явки в палаточный городок на аэродроме в километре от дома?

— Как поступить? — спрашивал я их.

— Выбирай сам. Что выберешь, то и будет, — отвечали они по очереди.

Жанна, так звали мою девчонку, перед отъездом в Харьков для поступления в институт должна была навестить свою бабушку в Черкесске. Мысли о скором расставании делали настроение совсем невыносимым. Казалось, что осознание того, что мы расстанемся и возможно навсегда, склонили меня под предлогом поступления в музыкальное училище отправиться в Черкесск. Мне нужно было еще раз попытаться найти выход и попробовать уговорить ее не уезжать.

В Черкесске на первый курс по классу трубы нужно было принять одного студента. Мое заявление оказалось первым. До экзамена была пара дней. Днем нечего было делать, как, отыскав свободную аудиторию в училище, заниматься на трубе, готовясь к экзамену. Старшекурсники из училища отметили мои хорошие данные и подготовленность. Выразили мысль, что проблем с поступлением у меня не будет. Правда, за день перед экзаменом приехал поступать еще один парнишка из нашей музыкальной школы. Он уезжал поступать в другой город. Странно, почему он приехал сюда? Завтра все выяснится. Он поступал с неполной средней школой, и было непонятно, отразится ли это на решении приемной комиссии.

Я отправился встречать Жанку, которая должна была приехать на рейсовом автобусе. Сегодня предстоит разговор. Как же мне не хочется с ней расставаться. Дался ей этот факультет автоматики и телемеханики. Если хочешь петь, иди и учись по специальности. В Минеральных Водах есть училище и вокальный класс. Всего час езды. Что можно придумать, чтобы уговорить ее остаться?

Подъехал автобус. Вот и она. Мы поцеловались, и не спеша пошли к дому ее родственников.

— Ты устала?

— Нет. Время пролетело быстро. Мыслями я уже в Харькове.

— Дался тебе этот Харьков. Почему Харьков?

— Потому, что там у меня нет проблем с квартирой, потому, что это большой город, потому, что я поступлю в институт, потому…

— Только ты будешь не со мной, — перебил ее я.

— Да. Это самое не желаемое. Мне очень хотелось бы, чтобы ты был там, рядом со мной.

— Увы. Помогать некому. Да и проблемы с армией заставят уехать оттуда.

— Кстати. Видела сегодня Кольку Брилева. Он просил передать, что на аэродроме большой скандал.

— По поводу? — вопросительно посмотрел я на нее.

— Военком пообещал отправить тебя на Камчатку рыть окопы за то, что ты не явился на сборы.

— День ото дня не легче. Кто хочет, тот и выбирает тебе профессию. Не хочу быть землекопом. У меня совсем другие планы и задачи. Я хочу, чтобы ты не ехала в свой Харьков. Хочешь на Камчатку? Я буду окопы рыть, и буду делать это с удовольствием от осознания, что ты рядом со мной, — решил пошутить я.

Она засмеялась. Потом серьезно посмотрела на меня и сказала:

— Дорогой мой, я все равно поеду. Это решено окончательно. А что ты собираешься делать?

— Завтра сдавать экзамен в училище и продолжать совершенствоваться в игре на трубе, — хотя уже знал, что это все буду делать только потому, что приехал сюда, а не потому, что мне хочется жить в этом грязном и неряшливом городе.

Мои надежды рушились одна за другой, и ничего не оставалось делать, как отдаться в руки судьбы. Мы расставались с ней. Завтра она уезжает. У нас осталось совсем немного времени. Ночь до рассвета мы провели сидя на скамейке у дома во дворе ее бабушки. Эта ночь была одним большим поцелуем. Пролетела она быстро и незаметно.

— Мне хочется, чтобы ты не забывал меня, и чтобы ты помнил мои поцелуи.

Спустя несколько часов на экзамене я в первый раз вспомнил об этих жарких поцелуях. Губы пересыхали и не слушались. С трудом я смог исполнить задание. Исчезла уверенность. Исчезло желание. Задание было несложным, но я с трудом выполнил его. Правда, не все было потеряно. На место претендовало два человека: я и мальчишка, который приехал вчера.

— Я знаю, что один из вас уже пытался на днях поступить в училище в Осетии и у него на губе небольшой шрам. Лучше сразу скажите кто это. Не надо тратить попусту время, — недвусмысленно сказал педагог, принимавший экзамен.

Я знал, что это был тот самый паренек, Димка, с которым мы учились у одного преподавателя в школе. Непонятно было только, как он успел сделать попытку поступать в училище города Орджоникидзе, оказаться вчера здесь и как узнали о существовании его еле заметного шрама на губе.

Он упорно молчал, поглядывая на меня. Впрочем, меня это уже не волновало. Неприятно было участвовать во лжи связанной со шрамом на губе, т.к. по испытывающему взгляду педагога было понятно, что он, говоря об этом, подразумевает меня. Все становилось на свои места.

Через пару часов документы были на руках. Решил, что лучше будет, если я вернусь домой. Мы вернулись с Жанкой домой в тот же день. Она чувствовала себя виновной, но мое отношение ко всему происшедшему ее немного успокоило. Мы расстались с ней, договорившись обязательно еще встретиться перед ее отъездом.

На следующий день утром я отправился на аэродром. Ожидание неприятного разговора еще больше делало жизнь невыносимо грустной. Что еще неприятного ждет меня? Я вошел в кабинет командира учебного центра и представился. К моему удивлению командир отнесся к опозданию на несколько дней на сборы спокойно.

— Пришел сдаваться? Девка, наверно, задержала? Все они такие, когда такие красивые ребята им попадаются на удочку, — мельком взглянув на меня, сказал он, — найди инструктора Домбаева. Он твой инструктор. Все остальное узнаешь у него. Надеюсь, недоразумений больше не будет с твоей стороны?

— Понимаете… — начал я, пытаясь что-то объяснить, но понял, что объяснений от меня не ждут, — Можно идти? — неожиданно закончил я начатую фразу.

Я вышел из помещения и облегченно вздохнул. Поодаль увидел Кольку Бриля. Он стоял у группы ребят, заканчивающих укладывать парашюты.

— Спасибо, что не забыл передать привет от военкома.

— Ты не представляешь, какой показушный скандал здесь был устроен перед строем военкомом. Ты совсем вернулся или как?

— Совсем. Ищу инструктора Домбаева.

— Отлично. Вон та крайняя палатка твоя.

— Как он? Ничего?

— Кто его знает. Кажется нормальный мужик.

— Чем вы тут занимались, пока меня не было?

— Ничего интересного не было. Обживались. Занимались строевой. Изучали парашют.

— Думаю, что со мной никто не будет заниматься отдельно.

— Говорят, что сегодня могут устроить прыжки. Вон самолет прилетел, — он показал в сторону военного транспортного самолета Ли-2, стоявшего поодаль.

— Домой отпускают?

— Только в субботу и воскресенье. В понедельник в восемь часов построение. Подъем в четыре пятьдесят утра. Отбой в двадцать два часа.

— А в группе есть ребята из нашего класса?

— Нет. Они в разных группах, но ребята, кажется, хорошие: один болтун, другой молчун, еще двое так себе. Вон и инструктор, — он указал на коренастого, крепкого, с немного длинноватыми, не соразмерными с туловищем руками темноволосого мужчину. У него были толстые губы, нос с горбинкой и маленькие темные глаза.

— На кого должен быть похож настоящий мужчина? — засмеялся я.

— Он должен быть похожим на… инструктора.

— Он веселый мужик, увидишь.

Я подошел к нему. Представился. После коротких объяснений с инструктором, мне не очень поверилось, что он веселый мужик. В нем действительно было что-то необычное, и его внешний вид, все-таки, располагал своей необычностью.

Получив обмундирование и устроившись в палатке, я поспел на обед. После обеда, взяв ведра и тряпки, мы пошли мыть свой самолет. Часа в четыре дня приказали всем построится.

— Курсанты, — обратился к нам инструктор, отвечающий за наши парашютные прыжки, — вы окончили теоретический курс подготовки. Теперь, чтобы приступить к полетам, необходимо каждому совершить прыжок с парашютом. Тот, кто не прыгал раньше, тот будет прыгать завтра утром. Кто имеет уже прыжки шаг вперед, — скомандовал он.

— Вопрос можно? — раздалось из строя.

— Готов ответить.

— Какая разница прыгал или нет? Что изменится за двенадцать часов?

— Разницы нет, но сегодня будут прыгать только прыгавшие.

Я сделал шаг вперед. Всех, оставшихся в строю, распустили. Строем нас отвели к транспортнику. Не опростоволоситься бы. Как его легче цеплять на себя? Хорошо, что я попал во вторую группу? Времени на подготовку оказалось больше, чем у первой и ребята помогали друг другу одевать парашюты. Был полнейший штиль. Выбросив первую группу, самолет начал спускаться за нами. Тяжелые парашюты своими лямками, а точнее какой-то пряжкой больно впились в ключицу. Какой ужас! Я еле стоял с одетыми парашютами. Скорее бы подрулил самолет. Входя в самолет, постарался оказаться впереди Кольки, чтобы, выпрыгивая, оказаться очередным за ним. Он знал, что я не прыгал раньше и поглядывал на меня с улыбкой.

— Что будет непонятно, спрошу у тебя. Когда будешь спускаться, не отвлекайся, повнимательнее прислушивайся ко мне и далеко не отлетай, — шутил я.

— Ты только в самолете не открывай запасной, — смеялся он.

Самолет поднимался. Впервые я в летящем самолете. Квадратики полей становились все меньше и меньше. Прозвучала команда готовности. Мы стали продвигаться к открытой двери. Главное не отставать от Кольки. Вот он уже сделал шаг в проем двери. Не отставая, я уже поднял ногу, когда инструктор придержал меня. Я видел, как быстро удалялся Николай, как открылся у него парашют. Инструктор дал сигнал, чтобы я прыгал. Не задумываясь, был сделан этот заветный шаг. Не знаю, что ощущали другие, но меня пронзили две простые и ясные мысли, которые можно было бы выразить двумя вопросами: «Куда я лечу?» и «Кто меня заставил прыгать?» Меня медленно переворачивало. Расчерченная на квадраты земля уплывала. Поле зрения заполнялось бездонным небом с пузатым, покрытым снизу копотью самолетом, с открытой дверью прямо перед тобой. Небольшой плавный толчок и хлопок над головой прервали бурное развитие пары мыслей, которые живо всплывают в памяти по сей день, напоминая об ощущениях тех мгновений.

Отсутствие ветра делало спуск идеальным. В небе звучали голоса спускавшихся парашютистов. Больше ради любопытства, чем за надобностью, я несколько раз развернулся. Собственно, мне казалось, что это — все мои познания по управлению парашютом, пока мой друг Колька не вздумал пошутить и начал стремительно приближаться. Пришлось быстро соображать, что нужно делать мне в ответ. Впечатления от панорамы, открывшейся взору, и от самого процесса снижения были потрясающими. Их трудно передать словами. Это нужно испытать самому. Земля медленно приближалась. Не то спускающиеся, не то с земли напоминали, что ноги при приземлении должны быть вместе. Земля так медленно приближалась, что казалось, будто тебя просто хотят осторожно поставить на землю. Я напряг ноги: сейчас должно быть касание…, нет, сейчас… Но, все-таки, момент касания я прозевал. Мои ноги не выдержали даже мягкого касания, я не смог удержаться на ногах и коленом коснулся земли. Почти как в кино. Пришлось отбегать в сторону, чтобы купол парашюта не накрыл меня.

На следующее утро был ветер. Уже наблюдающим я смотрел, как приземляются мои товарищи, падая при приземлении, и как наполненный ветром парашют тащит их по земле. Нам явно повезло вчера с отсутствием ветра.

После того, как все совершили свои прыжки, инструкторами были устроены показательные катания. Сколько бы вы не летали на больших лайнерах, спортивный самолет дарит совсем другие свои необычные ощущения. Именно этот показательный полет заставил почувствовать всю прелесть ощущения полета, когда после небольшого разбега самолет отрывается от земли, и ты забываешь на мгновение, что находишься в самолете. Кажется, что у тебя исчезли ограждения, сдерживавшие тебя и приковывавшие к земле, и земля стремительно несется навстречу, медленно уплывая вниз. Создается впечатление, что ты сам летишь. Не зная еще реально, как слушаются рули самолета, пытаешься всем телом удержать равновесие.

Самолет продолжал набирать высоту. На полутора тысячах метров вдруг замер, перевернулся и начал вращаться. Будто на незримой нити его стали раскручивать, втягивая в невидимую воронку. Потом пикирование, мертвая петля, боевой разворот… Полчаса кувыркания с чувством перегрузок до потемнения в глазах, когда тебя вдавливает в кресло и от непривычки кажется, что руки поднять невозможно, и невесомости, когда повисаешь на ремнях, а точнее, они не дают тебе возможности взлететь с кресла, и от непривычного ощущения начинает замирать все внутри. В прямом смысле, потрясенный от полученных ощущений ты вылезаешь из самолета после полета. Вероятно, это мастерство инструктора, тонко знающего и чувствующего самолет, делали свое дело. За два дня я испытал два эмоциональных потрясения. Они были из разряда приятных и довольно сильно меня взбодрили.

К вечеру в палатку пришел инструктор. Нужно было заполнить мою летную книжку, т.к. у остальных они уже были заведены. Лева, как звали инструктора, остался доволен нашей реакцией на дневные полеты. Он много улыбался и шутил. Наотрез отказался заполнять в графе «профессия» полученную в школе профессию шофера.

— Нет. Это просто не солидно после стольких лет занятий музыкой не считать это профессией. Говорят, что ты уже несколько лет в оркестре играешь?

— Духовики все в оркестрах должны играть.

— Вот видишь, счастливый ты человек! Музыка — это философия, а музыкант — философ, которому дана возможность говорить и общаться на языке звуков.

— А причем тут оркестр?

— Оркестр звучит только там, где есть гармония понимания. Есть понимание — есть ощущение радости. Есть ощущение радости — рождается музыка. Настоящая музыка требует большие оркестры. Оркестр без музыкантов невозможен. Чем лучше музыкант делает свое дело, тем лучше звучит оркестр. Профессия — это умение делать нечто конкретное в общем деле. Ты что лучше можешь делать — играть на трубе или водить автомобиль?

— Конечно, играть. — Так почему ты считаешь, что музыкант для тебя не профессия?

— Я так не считаю. Мне просто не нравится иногда отношение к профессии музыканта, а еще я считаю, что до настоящего музыканта мне еще далеко.

— Чтобы стать хорошим шофером тебе тоже далеко.

— Ну, хорошо, — согласился я, — хотя не могу сразу понять, какая связь между музыкой и авиацией, — решил поменять тему разговора.

— Только свободный и раскованный внутренне человек может правильно понять всю прелесть жизни. Музыка — это целый мир, который в распоряжении музыканта. Там он может почувствовать свободу для души. Это сродни полету. Авиация разная бывает, но всюду есть человек, который пользуется летательным аппаратом, чтобы почувствовать свободу. И там и здесь ощущение свободы. Если у музыканта нет чувства полета души, он никогда не станет хорошим музыкантом. Если человек не воспринимает мелодичность музыки жизни, для него чувство полета закрыто, — так, почти на пальцах, объяснял нам Лева азы жизни, — Почувствуйте как музыку полет, и вы полюбите небо. Не надо сковывать себя. Откройте себя ощущениям, и вы будете летать лучше, чем остальные. Наша задача — одному из вас, — он обвел всех взглядом, — вылететь первым в своем потоке. У кого будет лучше получаться, точнее, кто лучше почувствует самолет, получит приоритет. Остальные должны не сникать и не обижаться, а смелее пытаться догнать первого. Это не будет означать, что появился любимчик. Это тактика. Договорились? — вопросительно посмотрел он на внимательно слушавших курсантов.

Все согласились попытаться обставить других в стремлении вылететь самостоятельно первым. Сделав вид, что только вспомнил, инструктор сказал:

— Думаю, что со мной согласятся остальные. Нужно принести трубу сюда, Каждый день должен начинаться и заканчиваться сигналом «Подъем» и «Отбой».

— Да, ну, — опешив от неожиданного предложения, от которого нельзя было отказаться, протянул я.

— Ничего ты не понимаешь. Все ребята, если когда-нибудь будут вспоминать свое присутствие здесь, непременно будут вспоминать и эти сигналы. Из этого тоже складывается романтика.

Пришлось согласиться. После насыщенного дня разговор, казалось, вылетел из головы и напоминался только записью в летной книжке в графе «профессия». Подобных разговоров было и раньше много, и я не заострил на этом внимание. Ощущения знакомства с чувством полета захлестнули все остальные. Все получалось само собой. Казалось, что освоить вождение автомобиля было сложнее, чем овладеть навыками управления самолета. Мне показалось, что труднее было научиться даже ездить на велосипеде. Думаю, что именно первый показательный полет сделал свое дело — я под впечатлением забыл напрячься и сразу всеми фибрами своей души почувствовал самолет.

Недели через две я уже первый из всех курсантов, находящихся на сборах в то время, выруливал на старт своего первого самостоятельного полета. Нужно было выполнить два полета по кругу. Все самолеты были посажены, Только мне было отдано небо для первого самостоятельного полета. Все, находящиеся на аэродроме, следили за мной. Я знал, что мой выпуск в самостоятельный полет был под вопросом, т.к. сильно опережал общий график выпуска, но проверяющие подтвердили мою готовность и сам руководитель Центра руководил моим полетом. Вот я уже на исполнительном старте. Перевел двигатель на максимальный режим оборотов. Получил разрешение на взлет. Оглянулся. Увидел, что у всех до единого взоры были обращены в мою сторону. Улыбнулся больше сам себе, чем остававшимся, отпустил рукоятку тормозов. Самолет быстро начал свой разбег. Спокойно взлетел, сделал пару первых разворотов и только когда запросил разрешение на посадку, осознал, что лечу-то я самостоятельно. Надеяться мне нет на кого, а в полете самое сложное — посадка. Смогу ли посадить, как получалось в тренировочных полетах?

Вот уже сделан третий разворот, снижение, четвертый разворот. Взор устремлен на приближающуюся посадочную полосу.

— Все хорошо. Спокойно. Начинай выравнивание, — время от времени слышался в наушниках голос руководителя полетов.

— Вас понял, — повторял я.

Самолет плавно коснулся земли.

— Посадка произведена. Разрешите выруливать на исполнительный старт?

— Посадка произведена отлично. Молодец. Разрешаю выруливать, ответил РП.

Первая и вторая посадки были произведены так, как хотелось. Только когда я вылез из кабины и услышал поздравления, я почувствовал прилив удовлетворенности и облегчения. Внутри себя я переступил какую-то предельную грань своим самостоятельным вылетом, и он меня преобразил. Это не чувствовалось явно, но что-то во мне изменилось навсегда. Из-за сложившихся метеоусловий и небольшого ЧП, который совершил курсант, вылетавший самостоятельно через несколько дней после меня, следующий вылетел успешно самостоятельно более чем через две недели.

Живя на аэродроме, казалось, я отвлекся от всего на свете, но однажды на аэродром приехал тот самый проныра-тромбонист.

— Послушай, все наши девчонки поступают в Пятигорский пединститут. Давай и мы попробуем поступить? Точнее, как тебе сказать, — замялся он, — меня примут в институт, если я найду еще трубача, который захотел бы поступить тоже.

Тебе в скромности не откажешь, — усмехнулся я. — Ты же еле на тройку немецкий в школе сдал.

— Ну и что? Я не на немецкий факультет собираюсь поступать, а на испанский. Его все равно сначала учить придется, а второй язык будет английский. Так, что мой немецкий как-то до одного места. Я договорился. Нам помогут.

— А как же я вырвусь на экзамены, если у меня каждый день полеты?

— Что-нибудь придумаем. Пока нужно твое согласие.

— Ко всему прочему, я полагаю, что нужно было хотя бы немного позаниматься, а в палатках ночью света нет. Днем тоже никто не разрешит заниматься. На меня и так вначале наехали за то, что я опоздал из-за поступления в музыкальное училище.

— Да не переживай ты ни о чем. У тебя документы должны быть готовы после музыкального училища. Я их забираю. Отдаю девчонкам. Они их отвозят в приемную комиссию. В конце июля я скажу, когда будут экзамены.

— Не верю, что из этого что-либо получится, ну, если тебе очень это нужно, я могу тебе подыграть, пусть будет по-твоему.

Наступило первое августа, а мой Виктор так и не появился. Была суббота. Нас отпустили домой. Вечером я отправился в кино. Он будто знал, что я там появлюсь.

— Привет, летчик.

— Здравствуй, баламут.

— Почему это я баламут? Все, что я сказал, сделано. Завтра первый экзамен. Все экзамены по воскресным дням кроме одного. Собирался ехать к тебе, если бы ты сам не пришел. Встречаемся в институте.

— Ты хотя бы за несколько дней предупредил.

— Очень занят был. А сейчас пока. До завтра. Завтра у тебя экзамен по английскому после обеда, а я сдаю с утра свой немецкий. Вот твой экзаменационный лист.

Его уверенность меня потрясла и придала любопытства. На следующий день я поехал на экзамен. Как помню, был слегка простужен. Подошла моя очередь отвечать. Я до последней минуты ждал, что придет человек и предупредит, что с меня не должен быть большой спрос. Но тот человек, декан факультета общественных профессий, перед экзаменом ушел обедать и, может быть, не думал, что так быстро будет принят экзамен, а может, он вообще не собирался приходить и молвить за меня словечко, но его не было. Ждать больше было нельзя.

— Ну, молодой человек, ваша очередь.

— Можно еще немного подготовиться?

— В вашем распоряжении еще год. Идите, готовьтесь и через год приходите, — весело сказал один из экзаменаторов.

— Нет, год много, — улыбнулся я и начал отвечать.

Все закончилось тем, что ни по одному экзамену не было замолвлено никем ни одного словечка. Наверно только из-за того, что не испытывал никакого страха из-за провала на экзаменах, я все их сдал, а Витек тромбонист получил на первом же экзамене двойку и ему пришлось потратить день, а может еще что-либо, чтобы в экзаменационном листе появилась тройка. Конечно, нас зачислили в институт не без помощи того самого декана, т.к. сдать — это еще не поступить. Там был конкурс. Этот конкурс нам помогли миновать. Нас зачислили в престижный институт иностранных языков города Пятигорска на факультет испанского языка, но первого сентября и через неделю я не смог явиться на занятия, т.к. сборы должны были закончиться двадцать пятого сентября. По стечению обстоятельств всех первокурсников отправили десятого в колхоз на свеклу. Никто не заострил внимания на том, что я пропустил начало занятий.

Двадцать шестого сентября с неимоверной головной болью после устроенного небольшого банкета по поводу окончания сборов и моего восемнадцатилетия я присоединился к уже собирающимся через пару дней домой однокурсникам. Студенты жили в коровнике, приспособленном под студенческое общежитие. На лысо постриженный Витек был очень доволен.

— Зачем ты сбрил волосы на голове?

— Все отлично. Мне сказали, что, если втирать касторовое масло, волосы будут гуще.

— Ну и дурак же ты, Витя. Жить в такой грязи и еще втирать эту грязь вместе с касторкой в голову? Ты точно станешь лысым.

Как ни странно, но сразу после этого у него явно наметилась обширная лысина и вскоре его голова была как колено. Он очень переживал, т.к. слишком много соблазнительных девочек было вокруг. Соотношение было устрашающим: на одного студента мальчишку приходилось семь-восемь девчонок. Меня же студентки старших курсов, которые ездили в Пятигорск в институт на электричке из Кисловодска и Ессентуков, прозвали Ален Делончиком за большое сходство с Ален Делоном.

Поступление в институт, еще более усложнило мою жизненную позицию. Теперь нужно было выбирать: или музыка, или авиация, или работа, или запредельная мечта для многих — институт иностранных языков. Слишком блестяще и слишком легко достались мне результаты освоения самолета, хотя и поступление в институт не вызвало сильных переживаний. Каким-то глубоким безразличием была заполнена душа. Ничего не захватывало сильно и властно. Почему-то опять очень часто начал думать о Жанне. Эта разлука делала меня таким опустошенным. Одно накладывалось на другое, мешало или подталкивало в развитии. Все было пущено, в определенной степени, на самотек. Учась в институте, я не мог представить себя учителем. Но! Зачем мне менять институт на военное авиационное училище, если эти училища могут расформировать в любой момент, как расформировали за несколько месяцев до окончания моим братом Балашовское авиационное училище? Зачем мне менять институт на музыкальное училище, когда там просто не поймут подобного поступка: бери и совершенствуйся в музыке? Хотя была более существенная причина, мешавшая, может быть, подумать о повороте судьбы: уезжая в другой город, я уезжал бы от родителей, которые мне обеспечивали, хорошо или плохо, обучение в институте.

Я с трудом догнал сокурсников в изучении испанского языка. Оказывается, даже десять пропущенных дней чуть не превратились в пропасть между мной и остальными.

Но прошло полгода. Было начало марта. Вдруг я получаю повестку из военкомата. Плохое предчувствие наполнило меня. Придется идти.

— А скажи-ка, друг любезный, кто тебе разрешал поступать в институт? — бесцеремонно начал работник военкомата.

— Никто, — пробормотал я.

— Ты не имел права делать этого и, я думаю, что не будет недоразумений с твоей стороны по поводу очередных военных сборов в Ставрополе, которые начнутся с первого апреля, т.е. через месяц?

— У меня есть альтернатива? — собрался с мыслями я.

— Нет, и не может быть, — услышал я в ответ.

— Что же меня спрашивать, поеду я или нет. Конечно, поеду. Куда мне деваться.

— На этом вопрос исчерпан, — поставил в разговоре точку офицер.

Понял я, что два месяца пропущенных занятий я уже не смогу наверстать. Будь, что будет. Я прекратил посещать институт и все оставшиеся дни марта просто проспал по двадцать часов в сутки, чтобы ни о чем не думать. Да! Будь, что будет.

Первого апреля уже в девять часов утра мы были в казарме на аэродроме города Ставрополя. За окнами разыгралась сильная метель. Даже не припоминалось, что когда-то в это время было такое. Почти три дня она бушевала и, наверно, по этой причине только четвертого утром приехало командование и инструкторы. Привезли газеты. Не имея привычки читать их, я почему-то взял одну из них и первое, на чем остановились мои глаза, был Указ о том, что с первого апреля 1965 года запрещалось призывать на военную службу и военные сборы студентов высших учебных заведений.

Вот облом! Если бы я не пропустил март месяц, уже сегодня я уехал бы домой и продолжил бы занятия в институте. Хотя у меня были самые лучшие показатели по первому году и мне, в общем, понравилось летать, я не стал помешанным на небе и самолетах. Я был не из тех, у которых небо было мечтой. Это было очень здорово, но, доставшись легко, не превратилось в мечту. Что делать? Возвращаться бессмысленно. Оставаться тоскливо. Но ничего не оставалось делать, как принять какое-то решение. Решение было принято остаться летать, а летом разобраться с институтом. Может быть, можно перевестись на заочное, хотя я знал, что испанского заочного не было. Будь, что будет.

После построения нас собрали инструкторы для знакомства. Инструктором у нас оказалась молодая женщина лет за двадцать пять, может тридцать. Она была симпатична. Увидев меня, она не смогла скрыть своего замешательства. Её поведение говорило, что с первого взгляда она ко мне не ровно дышит. Я это заметил, но мне было так дурно от сложившейся по жизни ситуации, что я пропустил это без особого внимания. Нравился я многим, да сердце-то и голова уже были заняты другой, единственной, которая где-то. Инструктор же совсем не юная девчонка, а женщина, пусть, молодая и симпатичная, которая выполняет мужскую работу. Наверняка, у неё есть кто-то. Какое мне дело до неё? Я привык к повышенному вниманию женского пола. И всегда пытался отшутиться и спешил сразу отмежеваться т.к. уже понимал, что некоторых задевает ответное равнодушие. Я впервые попал под опеку женщины, которой понравился и от которой был полностью зависим. Я не знал, как поступить и попытался прикинуться непонимающим.

— Попал ты, парень, — стали доставать меня курсанты из группы, которые также заметили разницу в отношениях.

— Её проблемы. У меня своих проблем выше крыши. Скорее бы прошли эти сборы.

— Да, не теряйся ты.

— Что мне теряться? Вон, в институте их пруд пруди. Одна краше другой. А ещё я не разобрался с той, которой заняты мои мысли. Не ждите, концерта не будет. Разные весовые категории. Сосредоточьтесь, пожалуйста, товарищи курсанты, на деле, которое позвало нас сюда, не отвлекайтесь. Что у нас в ближайшем будущем? — улыбаясь, пытался я закончить разговор.

— Как обычно. Прыгаем с парашютом.

Обязательный прыжок с парашютом. И опять повторилась та же история, что была в первый год. Я прыгал вечером и был штиль, а на следующий день был сильный ветер. Опять ребята кувыркались после приземления. Потом начались плановые полёты. Все давалось легко и не заполняло мою голову проблемами.

Пролетел месяц. На Первомай нас отпустили на пару дней. Я приехал домой. И что делать? Встречаться с однокурсниками и объяснять, почему я прекратил занятия, когда есть Указ? Не долго думая, в полдень Первого мая, я отправился в Минеральные Воды в аэропорт, купил билет на самолет до Харькова и уже вечером был там.

Когда самолёт заходил на посадку, уже было темно. Город светился сотнями тысяч огней. Бесконечные светящиеся окна. И где же искать то единственное, которое мне нужно. Кроме почтового адреса и пары червонцев у меня ничего не было. Я не предупреждал, что приеду, и не знал, а будет ли моя любимая дома? Наверно, это был шаг отчаяния. Я должен был определиться и расставить всё на свои места.

Часам к одиннадцати вечера я, скорее случайно, отыскал дом на противоположной от аэропорта стороне города и с замиранием сердца позвонил в дверь. Дверь открылась. Видно было, что Жанка не может совместить мое присутствие с харьковской реальностью.

— Ты? — не веря своим глазам, неуверенно спросила она.

— Я, — улыбался я, входя в квартиру.

— Как ты здесь оказался? — целуясь, спрашивала она.

— Не выдержал, взял и прилетел.

— Фантастика! Этот переулок даже местные не все знают, где находится, как же ты нашел его?

— Да не очень и путался. Мне сразу объяснили, где искать и вот я здесь.

— Фантастика и только. Меня не должно было быть сегодня дома. Я просто поссорилась и поэтому осталась дома.

— Значит, судьба.

Она жила в однокомнатной скромной, но чистенькой квартире. В комнате был стол, шкаф и софа.

— Ну, а если бы ты не застал меня дома?

— Я бы подождал, а когда истекло бы время, улетел бы назад. Мне нужно было тебя увидеть. Совсем не могу смириться, что тебя нет рядом. Я очень по тебе скучал.

— Я тоже.

— К тому же всякое лезет в голову. Ты стала реже писать письма. Не приехала на зимние каникулы. Ты ещё не вышла замуж? — спросил я.

— Нет, — сказала она, опустив глаза.

— У тебя кто-нибудь появился здесь.

— Ещё нет, — помедлив, сказала она. Было видно, что она что-то не договаривает, но торопить её мне не хотелось, вероятно, потому, что не хотелось ничего об этом слышать.

Почти всю ночь мы проговорили, рассказывая, как каждый из нас прожил эти месяцы. Её заметили. Она поёт и имеет успех.

— Да. Вниманием ты не обделена здесь.

— Девчонки пишут, что и у тебя складывается все хорошо в институте. Ты же знаешь, у меня есть цель, и я добьюсь своего.

— Но с этой целью все меньше и меньше стыкуюсь я. Мне трудно без тебя, но я ничего не могу придумать.

— Наверно, с этим нужно смириться.

— Легко сказать, трудно сделать.

— Я не знаю, чем ты больше красив своей внешностью или душой. Я тебе очень признательна и благодарна за твое отношение ко мне, но, если честно, я не вижу перспектив, чтобы быть вместе. Я все чаще и чаще чувствую себя виноватой перед тобой, говорила она с опущенными глазами.

— А в чем ты можешь быть виновата передо мной? Я люблю тебя и только тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И я очень рад, что я не опошлил наши отношения. Если мы расстанемся с тобой, то я буду вспоминать о наших отношениях как о подарке судьбы. Я узнал, что такое любить, — решил я смазать трудный для неё разговор, который она начала.

— Да. Я тоже могу сказать, что ты заставил меня понять и увидеть, как можно относиться с любимым человеком. Но иногда мы начинаем зависеть от обстоятельств и в нас что-то меняется…

— Ничего не меняется. Вот ты лежишь рядом со мной, и я чувствую, что сегодня могу получить то, что многие хотят от девчонок. Вспомни предыдущий Первомай и что я тогда тебе сказал. Я сказал кроме всего прочего, что хочу, чтобы наши отношения навсегда остались самым светлым воспоминанием. Я понимаю, что у тебя здесь совсем другая жизнь и сейчас ты издалека меня хочешь привести к мысли, что все изменилось. Не изменился я. Не изменились мои чувства к тебе. Я честен с тобой и всегда знал, что ты всегда поступаешь честно. Скажи прямо, что у тебя здесь кто-то есть и все станет на свои места.

— Я не знаю. Мне настойчиво делают предложение, но пока безрезультатно. Я не знаю, сколько смогу это выдерживать. Все сложнее, чем можно представить. Это совсем не то, что между нами, — говорила она, крепко обнимая меня.

— Знаешь, мне очень тяжело от осознания, что мы можем расстаться. Наверно, я круглый дурак, но ничего не хочу менять в наших отношениях. Я тебя люблю. Очень люблю. Хочу, чтобы ты была счастлива. Это моё желание. Я не хочу, чтобы ты осталась в моей памяти лгуньей, — слегка отстранил её я.

— Почему ты решил, что я тебя обманываю?

— Ты немного не так меня поняла. Я никогда не буду добиваться с тобой интимной близости. Понимаешь? Никогда и ни при каких обстоятельствах. И не позволю тебе одним махом испортить все.

— О чем ты?

Понимаешь, если бы ты ушла от меня, — подбирая медленно слова, говорил я — мне было бы легко забыть тебя. Я считал бы тебя предательницей, которая растоптала все самые чистые чувства. И вспоминал бы это всегда с чувством горечи. Я верю тебе, что у тебя еще никого нет, а история только начинается. Наверно, это, просто, другая жизнь, в которой мне нет рядом с тобой места. Мне не хочется, чтобы любимый мной человек остался в моей памяти лгуном. Лгуном не потому, что он обманул меня, а потому, что обманул со мной и свою дальнейшую жизнь с кем-то другим начнет с обмана. Я не столько тебе, сколько себе хочу оставить в подарок воспоминания, которые нельзя придумать.

— Я завидую той, которая будет с тобой. Но ничего не могу сделать, здесь таких как ты нет.

— Хочу, чтобы в жизни, чтобы ни случилось, можно было вспомнить непоколебимое, и каждый раз от этого непоколебимого можно было оттолкнуться.

Разговор потерял смысл. Мы молча лежали обнявшись. За окном было светло. Часов в семь утра приехала подружка Жанны. Я увидел на её лице неподдельной удивление и растерянность от неожиданности. Я стал собираться в аэропорт. Подружка неотступно следовала за нами. Я купил билет. Девочки меня проводили до аэропорта. Прощаясь, я увидел глаза, полные слез:

— Мы, ведь, самые лучшие друзья. Да? — прощаясь, спросил я

— Да. Прости меня, — прошептала она, обнимая на прощанье.

Я сел в самолет и полетел полностью опустошённый домой. Вот и все. Нужно действительно смириться с тем, что есть. Время надежд закончилось. Первая любовь уходила в прошлое в виде самых светлых воспоминаний. Никаких ни перед кем обязательств. Не стоит терзать себя и её. Все в прошлом. Я совсем не жалел, что у меня с Жанкой так и не было секса, хотя и не предполагал, что его будет у меня, как и женщин в избытке. Наступал новый период жизни, где нужно было заново научиться любить, если это возможно, подведя прошлое жирной чертой. Нужно попробовать завести себе кого-либо и как можно скорее.

Я еле успел вернуться в Ставрополь в назначенное время. Будни заполнились полетами. Когда кто-то улетал самостоятельно из нашей группы для отработки того или иного задания, инструктор находилась рядом с нами, и я бесконечно ловил на себе её испытывающий взгляд. Так прошла неделя и опять праздники.

Опять увольнение на пару дней. Все желающие могли съездить домой.

— Какие планы? Опять поедешь домой? — улучив момент, когда никого не было рядом, спросила Ирина, так звали инструктора.

— На этот раз мне там явно делать нечего. Наверно, останусь здесь, а планов нет никаких.

— Я вот о чем подумала. Завтра праздник и хотелось бы где-нибудь отдохнуть. Но одной как-то неловко… Не мог бы ты мне составить кампанию? — решилась спросить меня она.

— Особых возражений нет. Собственно, почему бы и нет? А если не секрет, куда намечен поход? — спросил я.

— Я плохо знаю город. Скорее всего, можно сходить в ресторан или ещё куда-нибудь, — неуверенно предложила она, — хочется отвлечься.

В то время, имея в кармане червонец, можно было смело провести время в кабаке, прилично выпив и хорошо закусив, без особых деликатесов.

— Нет, — стал отказываться я, — не получится.

— Почему — забеспокоились она.

— У меня нет денег, — не стал скрывать я.

— При чём тут деньги? Не ты же меня приглашаешь, а я тебя. Когда-нибудь, может быть, ты меня пригласишь, — быстро нашла выход она.

Посомневавшись, я согласился. Мы договорились встретиться у ресторана «Колос» часов в шесть, чтобы не было проблем с местами, хотя ресторан, как оказалось, был большой. Я переоделся в гражданскую одежду и отправился в город к назначенному времени.

Весь вечер мы пили, танцевали. Говорили ни о чем. В основном, она спрашивала меня о чем-то, а я рассказывал. Я видел, как время приближается к полночи, но не спрашивал, каким же образом я доберусь за город на аэродром. Не таким, уж, я был ограниченным, чтобы не понимать, куда клонит Ирина. Первый раз мне было все равно. Может, это и к лучшему. Нужно же когда-то становиться мужчиной. И не нужно голову ломать, как же уговорить даму отдаться тебе. После выпитого меня уже не смущала разница в возрасте. Уже мы на «ты». Уже губы касаются щёк, а потом и губ. Уже ресторан закрывается…

Мы вышли на улицу.

— А теперь куда? — обнимаясь и целуясь, спросил я.

— Если ты ничего не имеешь против, пошли ко мне.

— А ты одна живешь?

— Нет. Но хозяйка предупреждена. Она не возражает.

— Тогда, нет проблем. Как прикажете, товарищ инструктор, — смеясь, сказал я почти заплетающимся языком.

— Мы еще будем что-либо пить?

— Ты хочешь, чтобы я совсем отключился?

— Нет.

— Тогда хватит и так язык заплетаться начинает.

Она привела меня на квартиру, где снимала комнату у одинокой пожилой женщины. Насколько это было возможно, тихо мы пробрались в комнату. Ничего не говоря, она стала снимать покрывало с кровати. Это была старая железная кровать. Она должна скрипеть, подумал я. Подошёл ближе и нажал на матрац. Так и есть. Кровать сильно заскрипела. Ирина поднесла палец к губам. Не договариваясь, мы с двух сторон взяли все содержимое с сетки кровати и перетащили на пол.

По-моему, Ирина получила в ту ночь то, чего хотела с лихвой. Нас остановила возня хозяйки за стеной. Было в разгаре утро. Пришлось успокоиться. Хозяйка тихо позвала Ирину, чтобы сказать, что уходит и будет часа через два. Хотелось нестерпимо пить. Ирина принесла стакан чая. Чай вернул истраченные за ночь силы. Был повторен для лучшего запоминания сексуальный урок. На прощанье, наверно, желая выразить свое состояние, она осыпала мою физиономию сотней поцелуев.

Я ехал в полупустом троллейбусе на аэродром. Хотя глубоко в душе и был лёгкий неприятный осадок от происшедшего, но сожаления ночь не вызывала. Я вспомнил, как года три до этого я решил поиметь одну девочку, которая вместе с родителями отдыхала у нас в городе. Дело было в августе. Мы уехали на велосипеде за город. Не думаю, чтобы она не понимала, зачем я увожу её за город в поле. Забрели в подсолнечник. Уже снимал с неё трусики, вдруг подумал, что не мешало бы её поцеловать. Мы были мало знакомы. Все было, в общем, ради любопытства, нежели от страсти и, наверно, она не очень сопротивлялась по той же причине. Я наклонился, чтобы поцеловать, но лицо её было все перемазано краской от семечек. Перед этим она сорвала шляпку подсолнуха. Попался сорт с красящими семечками. Пока она грызла, зубы стали синими, Все лицо вокруг рта оказалось перемазанным. Какая же свинья! И эту свинью я хочу поцеловать и трахнуть? Чувство отвращения было настолько сильным, что я молча одел ей трусики и сказал, ничего не объясняя, что мы возвращаемся. Можно было заметить её удивление, но, ни слова не говоря друг другу, мы вернулись домой. Хорошо, что на этот раз ничего не вызвало отвращения. На этот раз я был бы понят по-другому.

Дорога до аэродрома занимала около получаса. Добилась-таки желаемого Ирина. А как все было просчитано! Хозяйка даже не видела меня. Может, я там был в комнате не первым. Какая разница? Никаких обещаний и никаких обязательств. Было проверено на практике, что в сексуальном плане у меня все в порядке. Заметила ли Ирина мою неопытность? Посмотрим, что будет дальше.

На следующий день она появилась на аэродроме и не подала вида, что наши отношения перешли в иное качественное состояние. Мне совсем не хотелось придавать все это огласке. Как стало понятным, и с её стороны было подобное решение. Заканчивалась неделя. Предложить мне было нечего. Можно было отправиться на увольнение с ночёвкой. Это разрешалось. Но не напрашиваться же мне самому? Предложений с её стороны не поступало. Но неожиданно она опять проявила инициативу.

— Ребята, а нет ли у вас желания сходить в поход с ночёвкой? Здесь в нескольких километрах есть большое озеро или водохранилище, — спросила она у ребят из нашей группы.

— А разрешат? — спросил кто-то.

— Я договорюсь с командованием.

— А ночевать где будем?

— В лесу, — ответила она, — думаю, что не замерзнем. Ночи теплые. Да и делать, как я понимаю, вам особо в казарме нечего. Возьмем одеяла. Запасемся едой и через сутки вернёмся.

Все согласились. Ну и бестия же Ирина! Двести человек на аэродроме это, конечно, много, чтобы найти уединённое место, но пять человек, пусть даже в лесу, которые постоянно рядом, — это тоже много. На что она рассчитывает, недвусмысленно подумал я? Ни опыта, ни фантазии мне явно не хватало.

Сборы были недолгими. В столовой взяли картошки, хлеба, соли, заварки, вареных яиц, несколько банок консервов и кастрюлю, чтобы вскипятить чай. После окончания полётов пятеро курсантов и инструктор отправились в сторону предполагаемого водоёма. Через пару часов ходьбы по лесу мы решили, что завтра найдем водоём, который находился где-то поблизости, а сегодня нужно приготовиться к ночлегу. Решили, что строительство шалаша займет слишком много времени, и спать будем под открытым небом. Мы выбрали подходящее место, наломали молодых веток, нарвали травы и соорудили себе место для сна. Пары одеял хватило, чтобы застелить свое сооружение и еще оставалось три одеяла, чтобы укрыться. Вскипятили чай и долго сидели у костра, говоря ни о чем существенном.

Близилась полночь. Догорал костер. Нужно было ложиться спать. Ирина выбрала место с краю. Последовало шутливое возмущение, что не можем мы позволить прийти волчку и укусить нашего инструктора за бочок. И было решено, что место, выбранное Ириной, займу я, а она передвинется на соседнее место. Все согласились. Мы оказались рядом. Лежа плотно друг к другу на спине, мы поговорили о звездах, которые ярко светили на небе между крон деревьев. Через полчаса все стихли. Вероятно, никто не спал, а молча лежал, думая о своем. Это может продолжаться долго. Рука Ирины перебирала пальцы моей руки.

Я дал понять ей, чтобы она отвернулась от меня и легла на бок. Она поняла и отвернулась. Моя рука проскользнула ей под одежду, расстегнула бюстгальтер и ещё через мгновение та же рука нежно ласкала её грудь. Через некоторое время, не меняя местоположение головы, она слегка поджала ноги. Нижняя часть туловища упёрлась в мое тело. Что бы это значило, подумал я? Чтобы проверить свою догадку, я опустил с груди руку и расстегнул ей брюки лётного костюма. Она чуть приподняла свой зад. Было понятно, что брюки нужно опустить. Пока я опускал брюки вместе с трусиками, она еще поджала ноги и сильнее прижалась ко мне уже оголенным задом. Мне ничего не оставалось делать, как бесшумно оголиться самому и медленно определиться у неё во влагалище. Каждое движение вызывало легкий шорох подстилки. Чтобы избежать его, приходилось делать все медленно. Внутреннее напряжение только усиливало эффект полового акта.

Впереди, ничего не подозревая, лежали четверо её подопечных. Одному из них она упиралась в спину головой, поэтому лежала неподвижно. Ну и стерва же ты, товарищ инструктор, а я, наверно, пошляк и мерзавец, думал я, делая медленно поступательные движения, проникая все глубже. Процедура соития близилась к завершению. Вдруг она слегка напряглась, еле заметно вздрогнула и опять замерла. Я, закончив свое дело, оставался в ней еще некоторое время. Моя рука скользнула из её паха к груди, а затем на бедро. Я отстранился и начал одеваться. Она, пытаясь сократить и объединить продолжительность шуршания подстилки, начала смело поворачиваться, приводя заодно свою одежду в порядок. Мимоходом повернулась ко мне, прильнула своими губами к моим, а затем также быстро немного отвернулась, нашла удобную позу и затихла, сунув свою руку в мою.

Интересно, заметил кто-либо из ребят происходившее? Если заметили, то непременно кто-нибудь проговорится. Утром все стало понятно. Никто ничего не заметил. Все, устав за день, просто спали всю ночь. Совместив завтрак с обедом, ребята смеялись, соревнуясь в шутках. Мы еще пару часов поискали водоем, но, так и не найдя его, вернулись на аэродром.

Она увлекалась мной все больше и больше и все меньше осторожничала. По выходным, днём, когда почти все уезжали в город, она стала приглашать меня к себе в палатку, где она иногда оставалась ночевать. Это было опасно и в первую очередь для неё. В любой момент кто-нибудь мог случайно войти в палатку и скандала бы не миновать. Свидания были короткими и ограничивались только сексом. Мы мало с ней разговаривали. Я ничего не знал о ней. Откуда она приехала? Сколько ей лет? Была или нет замужем? Есть ли у неё дети? Как она стала инструктором? Я только знал, что она была мастером спорта по пилотажу. Знал её фамилию имя и отчество. Всё.

Наши отношения длились немного более месяца, как один случай приостановил их. Программа сборов была лёгкой. Ничего нового не было по сравнению с первым годом. Было больше самостоятельных полётов. Прибавилось упражнение «полёт строем» и «полёт по маршруту». Был отработан полёт строем, когда два или три самолёта должны сделать на определённом, довольно близком друг от друга расстоянии, несколько кругов. А точнее в нескольких километрах от аэродрома нужно было построиться, сделать круг вокруг аэродрома. По команде руководителя полётов строй распускался. Все по очереди садились. Полет по заданному маршруту предполагал полет по сто километровому маршруту, который выдавался как задание. Выполнение этого полета занимало примерно пятьдесят минут.

Как-то, готовясь к полёту по маршруту, я выразил недовольство простотой задания.

— Какая сложность найти в тридцати километрах село, а затем один раз повернуть и найти на своем пути еще километров через двадцать пять-тридцать следующее и вернуться на аэродром. Даже, если ты заблудишься, то нужно развернуться на радиомаяк, и ты прилетишь на аэродром. Но как можно заблудиться, если все поселения на пальцах можно сосчитать в округе?

— А ты можешь что-либо предложить? — сказала инструктор.

— Что тут предлагать? По инструкции самолет может пролететь более семисот километров без посадки, а здесь только взлетел, набрал высоту и уже можно увидеть очередной пункт назначения. Полёт по маршруту должен быть протяжённостью ну хотя бы километров триста. Например, Ставрополь — Ессентуки — Ставрополь. С одной стороны хороший аэродром и с другой стороны не хуже. И расстояние поприличней…

— Иди после сборов в гражданскую авиацию или транспортную и будешь летать далеко и долго, — сказал один их присутствующих курсантов.

— Кстати, ты будешь в этом году поступать в училище или вернёшься в институт? — спросила Ирина.

— Я уже не знаю, чего я хочу. Если человек идет по одной дороге, то он точно куда-нибудь придет, А если он идет по нескольким, то, скорее всего, никуда. Ты надеешься пролетать всю жизнь, посвятив себя авиации, но не уверен, что в любой момент тебя не спишут по здоровью. Если я вернусь в институт, то хотя бы иностранный язык выучу, а здесь ещё конкурс выдержать надо, чтобы тебя потом вдруг списали, — ответил я.

Надвигалась гроза. Ребята поспешили в казарму. Мы были с Ириной ещё в беседке, когда начался сильный дождь. Решили переждать его.

— Поехали со мной в Киев, — сказала неожиданно она, — у меня там есть квартира. Будешь учиться на испанском факультете в университете или займёшься музыкой. Там можно будет заняться самолетным спортом. У тебя великолепные данные. У меня есть там влияние. Я могу все устроить.

— Кто меня туда переведет, если я даже не знаю, отчислен я из института или нет.

— Да все образуется, поехали.

— Ты, ведь, знаешь, что я не соглашусь. Я, минимум, должен знать, что я там буду делать, чем заниматься. Я не могу представить себя в Киеве. Даже быть водителем в большом городе — это не то же самое, что на КМВ.

— Ты ни о чем не должен беспокоиться. Я все устрою.

— Может, ты и устроишь, но все это дурно пахнет. Я не привык, чтобы мои проблемы решал кто-либо. А ты к тому же женщина. Если я даже буду учиться, то придется сидеть у тебя на шее, а это не приемлемо для меня ни при каких условиях. Давай закончим этот разговор. Видишь, и дождь также неожиданно прекратился, как и начался. Пошли. Не стоит привлекать лишний раз внимание.

На следующий день полет по маршруту значился вторым по очереди. Передо мной товарищ по группе должен был выполнить самостоятельный полет в зону на полчаса для отработки фигур высшего пилотажа. Мне оставалось совершить полёт по маршруту, а затем несколько дней отводились на зачеты по всей программе сборов. И сборы на этом заканчиваются для нашего потока.

— Ну и по какому курсу находятся Ессентуки? К полёту готов? — спросила подошедшая Ирина.

— К полёту я всегда готов, — и, глядя на планшет, назвал курс на Ессентуки.

— Значит, летим в Ессентуки, не то в шутку, не то всерьёз сказала она.

Наш самолёт приземлился и зарулил на стоянку. Возле него суетился, как обычно, механик. Мы сели в самолет, Вырулили на старт. Получили разрешение на взлёт. Взлетели.

— Так куда мы летим? — спросил я.

— Ты же хотел в Ессентуки, ну и полетели, сказала она по внутренней связи.

— Отлично. В Ессентуки всё интереснее, чем здесь.

Самолет набрал положенные шестьсот метров и удалялся от аэродрома, взяв совершенно иной курс, который был по заданию. Первое, с чем пришлось столкнуться, так это со временем, которое было отведено на полет по заданию. Оно было около пятидесяти минут. Каким образом хотя бы приблизительно уложиться в положенное время и в то же время пролететь, в два раза больше? Не задумываясь, обороты были увеличены до максимальных. Самолет, как бы, задрал хвост и основательно прибавил скорость. Постепенно мы снизились метров до трехсот над землей, стремительно преодолевая расстояние. Уже через некоторое время на горизонте показались горы Кавказских Минеральнх Вод. В люк между передней и задней кабиной Ирина протянула шоколад.

— Спасибо.

— Так ты поедешь в Киев?

— До Киева далеко, а ессентукский аэродром вон за той высотой. Если мы приблизимся к ней, нас могут заметить и хватит одного телефонного звонка, чтобы поинтересоваться: А что тут делает самолет типа Як-18? И будет масса неприятностей. Давай здесь развернёмся и полетим назад?

— Я что-то об этом не подумала, — призналась Ирина, — конечно, давай разворачиваться.

Глубокий вираж над поселком под названием «Свобода», затем, над станицей Суворовской и назад в Ставрополь. Самолет так же с немного опущенным носом и ревущим мотором уже мчал нас назад. Мне казалось, что весь Ставропольский край — это бескрайние поля, которые все распаханы и засеяны, но, сколько бы мы не летели, внизу виднелись бесконечные балки, овраги, поросшие местами кустарником. Если бы пришлось делать вынужденную посадку, то и сесть некуда, отметил себе я. Только я об этом подумал, как заметил, что загорелась красная лампочка, сигнализирующая, что топливо на исходе. Холодок пробежал по коже. Я сказал об этом Ирине

— Что делать будем? — спросил я, но в ответ было молчание. Может, она не услышала? Может, сняла шлемофон? Я оглянулся. Она была бледной, а в глазах неподдельная растерянность.

Не дождавшись ответа, я убавил обороты двигателя. Сбавил скорость. Двигатель работал ровно. Мы были, примерно, на середине пути от Ессентуков до Ставрополя. Ещё далеко. А сигнальная лампа, которая вначале ещё мигала, все увереннее начинала гореть. Теперь моё внимание было сосредоточено на лампочке и местности. Все время приходилось оценивать самое подходящее место, если заглохнет мотор. Хотя, что на неё смотреть? Она будет гореть и тогда, когда заглохнет двигатель. Время тянулось бесконечно медленно. Нужно было бы немного набрать высоты, чтобы был запас для планирования. Но тогда израсходуется лишнее топливо. Прошел час, как мы уже находились в полёте.

— Что будем делать? — спросил я.

— Не знаю, — честно призналась она, — пока будем лететь.

Я заметил самолеты, которые летели перпендикулярно нашему маршруту.

— Вон, уже аэродром, — сообщил я ей об увиденном.

Мы приближались к аэродрому все ближе. Теперь уже под нами был лес. Если заглохнет двигатель, то самолет будет разбит вдребезги.

— Может, запросим разрешение, объясним ситуацию и будем садиться поперёк аэродрома? — спросил я её.

— Нет, — услышал я категорично в ответ

Настали считанные секунды, чтобы принять решение садиться ли поперёк или становиться в очередь и по кругу заходить, как полагается, на посадку. Как назло, перед нами был распущен строй из трёх самолётов.

— Так, может, все-таки поперек? — не успокаивался я.

— Нет, нет и нет, — услышал я в ответ.

Вот, безмозглая курица, подумал я. Сколько же может работать двигатель практически без топлива? Но ничего не оставалось делать, как пристроиться с необходимым интервалом за очередным самолётом и, намного удлиняя круг, заходить на посадку. Вот уже на посадочной прямой. В нескольких десятках метров скользнули под самолётом последние деревья леса. Самолёт аккуратно коснулся земли и… покатился по посадочной полосе с заглохшим двигателем, который заглох в момент касания. Потеряв инерцию, он совсем остановился на посадочной полосе.

Я сообщил руководителю полётов, что заглох двигатель для того, чтобы он не прозевал момент и отправил следующий самолёт, заходящий на посадку после нас, на второй круг. Я решил отстегнуть ремни, но только в этот момент обратил внимание, что не только ремни не были застегнуты, но и парашют не был одет, а лежал в сиденье. Пришло осознание того, что могло произойти, если бы двигатель остановился бы парой минут раньше, когда самолёт находился ещё над лесом.

Я смотрел в сторону старта. Было видно, что остановившийся самолёт увидели все. Вдруг всё пришло в движение. В нашу сторону побежали курсанты. Их опережали дежурные машины.

— Не говори, что летали в Ессентуки, — попросила она меня в самый последний момент.

— Хорошо. Будь в этом уверена.

Нам запретили видеться. Началось долгое внутреннее расследование.

Инструктора отстранили от полётов, а меня заставили пролететь тот маршрут, который мы должны были выполнить, спрашивая, узнаю ли я пролетаемые населенные пункты? Долго и нудно мне приходилось врать, что летали мы строго по заданию. Что времени ушло больше потому, что немного уклонились от маршрута, а потом пришлось долго ждать очередь на посадку. А бензин закончился потому, что самолёт оказался не заправленным. А на самом деле, конечно, нужно было долить баки после получасового полете в зону. Этого не было сделано. А выбранный нами режим работы двигателя требовал большого перерасхода топлива.

Все зачеты в первую очередь у меня принимал командир эскадрильи. Когда последний зачёт был сдан, и уже стали успокаиваться по поводу происшедшего, командир эскадрильи подошёл ко мне и уже прямо спросил:

— Вы летали в Ессентуки?

— Нет, — глядя ему в глаза, солгал я.

— Похвальное упрямство в защиту своего инструктора, — сказал он, уходя.

В Ставрополе я так больше Ирину и не увидел. Уже, когда я был дома, она приезжала ко мне, еще раз попыталась уговорить меня жениться на ней и уехать в Киев. Я чувствовал себя с ней как зеленый горошек рядом с созревшей фасолью. Меня страшила разница в возрасте. Я еще не созрел для спокойного восприятия подобного. Она постоянно меня хотела купить, предлагая подарки, вещи и свой Киев. Я не хотел терять свою, пусть маленькую, самостоятельность и независимость. Мне не нравились её груди без сосков. Это как руки без пальцев. Я ждал большего от женщины, а не бесконечной похоти.

Получив категоричный отказ, она никогда не напоминала больше о себе. Как-то раз, я встретил паренька, который попал в следующий поток. Я спросил о ней. С его слов она летала и, якобы, собиралась выйти за какого-то инструктора замуж.

В конечном счете, я вернулся в институт, но пришлось повторить заново первый курс. Было легче, но не так интересно. Витек тромбонист поломал руку, взял академический отпуск и затем перевелся на заочный филологический факультет. Пошёл работать с малолетками в милицию. Мне пришлось одному играть на трубе в самодеятельности и духовом институтском оркестре. Моя любимая Жанетта, Жанна, Жанка вышла замуж за харьковского подающего надежды музыканта.

Время от времени, я увлекался какой-нибудь красавицей. И быстро понял, что если хочешь добиться быстрого успеха, не городи подступы к очередной избранной. До тех пор, пока ты их придумываешь, придумываются способы сопротивления против этих самых подступов и цель отодвигается. Главное — ничего никогда не обещать, если ты не уверен в том, что это будет именно так. Лучше всего не дать опомниться, осмыслить ситуацию и напролом честно и прямо выражать свое желание. Если ты интересен ей хотя бы немного, то остальное оказывалось делом техники. Ты: — «Я тебя хочу»! А в ответ: — «Нет». Тогда приходится склонить её согласиться, что ей, наверно, сегодня захотелось по каким-то причинам сказать «нет». Обычно, собеседнице не хочется объяснять причину и, чтобы быстрее уйти от долгого, может быть, объяснения, собеседница пытается быстрее согласиться, что это так. Тогда следует вопрос: — «Тогда когда, если не сейчас»? И уже причина отодвигается на второй план, а решается безотчетно самой себе уже то задание, которое получено: — «Когда»? Иногда сразу включается зелёный свет и назначается срок, от которого ей неловко отказаться и она сама делает себе установку к действию. Если не выиграна словесная дуэль, нужно повторить её ещё и навязать мысль, что решается вопрос о сроках, а другое уже не существенно. Обычно девки глупы. Им кажется, что они самостоятельны и умнее других. Но они не только любят, а и живут ушами. Их, оказывается, легко убедить в чем угодно. От несмышлёных девок не далеко ушли и строгие, с виду не преступные, дамы. И будь они даже сверх честными и преданными жёнами, они также доступны, только пожелай покорить.

Был и другой очень простой, но действенный способ. Иногда перед тобой мнящая из себя недотрога. Можно говорить о чем угодно и соглашаться с ней во всем. Во время общения нужно начать к ней прикасаться. В начале это может быть почти случайное прикосновение, но затем постепенно незначительные прикосновения должны выстроиться по возрастающей до объятий и поцелуев. Проще простого это делается в медленном танце, особенно, если звучит громко музыка. Обязательно нужно сказать что-то и уже губы касаются её уха. Как только она спокойно начинает относиться к этому, следует «нечаянное» касание щекой, или губами «невзначай» провел по щеке, поворачивая голову. Обычно это кончается встречей губ. И так приручение идет до того уровня, который необходим для достижения цели. Если делается все неспешно, то результат всегда один и тот же.

Почему так происходит, я понял много позже, а по молодости, зачем понимать, когда все получается интуитивно? Если получилось, в молодости все хорошо, то ни в коем случае не нужно задерживаться, если ты отметил хотя бы какие-то изъяны своей избранной сразу после её покорения. Нужно её оставить. Главное совсем не в количестве, а в избежании приручения настолько, что нужно будет отвергать её. Гораздо легче добиться женщины, чем отвергнуть, т.к. самая мстительная и изобретательная женщина — отвергнутая женщина. Она готова на все, если не успокоена другим.

Если же оставил женщину, с которой был, никогда не стоит возвращаться к ней. Это как вода, в которую дважды нельзя ступить. Нужно не забывать, что изменить некоторые качества, прежде всего, в себе невозможно.

Вот таким правилам я стал придерживаться. Я начал искать ту, которая затмит как ослепительная вспышка света мою первую мной приукрашенную и немного идеализированную любовь, которая для меня стала, в какой-то степени, эталоном. Через много, много лет я понял, что смотрел на окружающий мир через узкую щель. Но и этого, виденного через эту щель было достаточно, чтобы успеть почувствовать и пропустить через себя, вобрав то, что никогда не повторится.

Первый и второй курс я закончил хорошо. Сказывался запас, который я получил в первый год. Из ярких воспоминаний осталось несколько эпизодов, связанных с неподражаемыми девочками, которые не миновали моих сетей, да работа в оркестре.

Постепенно выработались правила поведения с девушками. Я быстро понял, что никогда не стоит выстраивать сложные подступы для покорения вновь избранной. Пока ты в уме ищешь способы покорить её, готовятся адекватная тактика остановить тебя. Чем сложнее ты преподносишь себя, тем сложнее оборона. Нет неприступных, а есть неправильный путь к победе. Даже самые верные и преданные, будь то юные возлюбленные или добропорядочные жены, не выдерживают целенаправленную длительную атаку. Главное, чтобы на тебя обратили внимание и этого достаточно, чтобы начать говорить. Если тебя начали слушать, то все остальное дело техники.

Из правил можно было отметить всего несколько. Первое: Никогда не рассказывать о своих похождениях ни товарищам, ни очередной претендентке и никогда публично не стремиться к победе. Человек не всегда говорит то, что он думает, и не всегда ведет себя на людях так, как ему хотелось бы. Поэтому очень легко отзывается на скрытые отношения от чужих глаз и ушей. Обычно, человек всегда испытывает дефицит доверительного общения, без каких-либо обязательств.

Второе: Неожиданность и, можно сказать, вероломство. Я всегда был медлителен в оценке качеств окружающих. Все, а в данном случае девушки, по мере возможности проходили бесконечное тестирование и постепенно отбирались всегда неповторимые. Главное в этой процедуре — не дать заметить, что ты интересуешься ею. Избалованные не терпят к себе равнодушия. Они сами, как бабочки на огонь, стремятся к своему поражению. Но, какой красивой и привлекательной, ни была бы твоя избранница, она все равно любит и живет, как и все остальные женщины, через уши. Но услышанное, все-таки, пусть немного, но анализируется. И здесь, именно неожиданность делает свое дело. Всего — то, не дать опомниться и разложить все по полочкам. В сочетании с примитивным и прямым выражением своих желаний, естественно, сделанных корректно и своевременно, достигается потрясающий эффект. Это, наверно, обескураживает и делает избранницу если не бессильной, то ослабленной к натиску.

Быстрое сближение. Подходящий случай. А лучше наоборот. И словесная атака. «Я хочу тебя сейчас». А в ответ: «Нет». Да я и не ждал «Да», отмечается про себя и наивно продолжается: «Тебе сегодня нельзя, а когда будет можно?» Если пытаются объяснить, что у неё уже кто-то есть, то в ответ объясняется, что не это обсуждается. Обсуждается то, чего еще нет, и спрашивается «когда»? И уже человечка непроизвольно заставляют думать не о его прежних отношениях с кем-то, а решать конкретную задачу: «когда». А тем временем атака продолжается и совсем не стена, а основание бывшей уверенности должно быть разрушено, а стена и сама упадёт.

Даже, если избранница победила в первой словесной схватке своим «Нет» Это не значит, что все кончилось. Она все равно сама начнет об этом думать и всячески оправдывать возможность новых отношений. К тому же, есть множество способов, чтобы окончательно разрушить основу незыблемости позиции, ничего при этом не обещая. И здесь, главное — не пропустить момент готовности продолжить разговор.

Все это, вероятно, сложно кому-то объяснить, но, единожды почувствовав, не видишь никаких сложностей в этих психологических играх.

Третьим правилом можно обозначить непричастность к совместному будущему: Никогда ничего не обещать, если ты не уверен, что это будет именно так, и даже слово «люблю» должно быть забыто. Даже, если очень кто-то просит признаться в любви, всегда можно найти достаточное количество эпитетов. Это заставляло избранницу принимать решения самостоятельно и лишало её возможности предъявить в будущем какие-либо претензии. Не говорить «люблю» было моим правилом потому, что я продолжал любить свой уже больше вымышленный и отшлифованный образ девушки и женщины. Хотя я слышал однажды, сидя на скамейке у института, рассуждения одного пожилого мужчины, который объяснял, что говорить «люблю» можно каждой, потому, что любовь кочует от одной женщины к следующей. Может, он и прав, но у меня не любовь кочевала через женщин, а избранницы соприкасались с ней, меняясь, как в калейдоскопе.

Сам того не замечая, я стал воспринимать половой акт как само собой разумеющееся, как ответ на правильно решенную задачу покорения. И это процесс меня увлекал своей непредсказуемостью. Мне нравилось приводить их путем простых приемов в состояние, когда без сопротивления мог основательно оголить её или запустить руки туда, куда не полагалось. На процесс отводилось обычно несколько часов первого вечера. Если ты прикоснулся к пальцу, то смело можешь попытаться прикоснуться к руке. Если привыкли к твоему касанию в области кисти, то прикасайся к локтю, а затем к плечу, спине. Затем касания нужно заменить поглаживаниями. Если тебе, в конце концов, разрешили прикоснуться к груди, то очередной задачей становилось поцеловать в грудь. Если грудь оголена, и губы начинают ласкать уже сосок, то можно продолжать оголять дальше.

Однажды днем в какой-то праздник я был в гостях у ребят в общежитии. Спиртного было мало, но была гитара и веселая сугубо мужская кампания. Уже наступал вечер, когда я решил уйти домой. На одном из этажей в коридоре я увидел очень красивую девочку.

— «Похожая на тебя мне подойдет в жены, когда я решу жениться», — сказал я, проходя мимо.

Я даже и не собирался останавливаться, но услышал что-то в ответ. Вероятно, ей было скучно. Я остановился и стал разговаривать. Это было милое восхитительное создание со второго курса филологического факультета.

На праздник соседки по комнате все разъехались по домам. Немного поболтав, она пригласила меня к себе в комнату.

— Какие красивые у тебя волосы, — протянув руку, запустил я свои пальцы в её пышные длинные каштановые волосы.

— Я знаю это, — не отстраняясь от меня, тихо произнесла она.

— Какие красивые глаза, губы, — продолжал я внимательно рассматривать её, нежно касаясь её лица своими пальцами.

Её рот был слегка приоткрыт. Продолжая говорить, я медленно приблизил свое лицо и прикоснулся своими губами её губ. Она замерла, будто ожидала продолжения. Я начал её нежно целовать, Она, еще немного приоткрыв рот, отвечала согласием, прижавшись ко мне. Я расстегнул верхнюю пуговицу её халатика. Она подняла руку, чтобы её опять застегнуть, но, встретившись с моей рукой, не стала сопротивляться и опустила её. Я расстегнул ещё одну пуговицу. Стала видна красивая девичья грудь. У меня стала слегка кружиться голова.

— Тебе говорили. Что у тебя изумительная кожа, которая сводит с ума? — склонив голову, прошептал я. Мои губы потянулись к её груди.

— Не помню, — по-прежнему тихо отвечала она. Она вяло попыталась помешать поцеловать её в грудь, но, все-таки, разрешила это сделать. И уже её руки обнимали мою голову.

Я обнял её, приподнял над полом и поднес её к кровати. Она села и убрала под себя ноги. Обнимая её, я медленно опустил её голову на одеяло. Она выпрямила ноги и подвинулась к стене. Медленно, как бы смакуя процессом, я расстегнул последние пуговицы на её халатике.

— Не надо, — шептала она, — я ещё не женщина.

— Но ты же хочешь ею стать? — не веря ей, спросил я

— Я боюсь.

— Чего ты боишься?

— Не знаю. Мне страшно.

— Все когда-то становятся женщинами, и ты ею станешь, — успокаивал я её.

Немного сопротивляясь больше для видимости, она позволила снять с неё трусики. Еще несколько секунд и её ноги медленно стали раздвигаться, пропуская, меня внутрь себя. Она слегка вскрикнула.

— Больно!

— Потерпи, — и я погрузился в неё полностью.

Я прикоснулся губами к её глазам. Они были мокрыми от слез.

— Что-нибудь не так?

— Все нормально, — увидел я в полумраке её улыбку.

Дело было сделано, Мы лежали обнявшись, нежно целуя друг друга.

— Наверно, нужно уходить? — спросил я.

— Никто сегодня не придет ночевать. Все уехали домой.

— Тогда повторим для закрепления пройденного?

— Повторим, улыбнулась она.

Все закончилось тем, что остался у неё ночевать.

Она действительно оказалась девственницей. Вероятно, ей хотелось стать женщиной, но не подворачивался случай или достойный парень. Уже утром, когда она стала заправлять постель, я заметил перепачканную кровью простынь.

— Что я скажу своему парню? — неожиданно вырвалось у неё.

— У тебя есть парень? — удивился я.

— Что-то вроде этого.

— Ничего. У вас с ним все несерьёзно. Ты не отдалась бы мне, если бы ты его любила, — не ожидая такого поворота, подумал я вслух.

— Ты прав.

— Так, что будешь делать?

— Не знаю, нужно подумать. Или ты думаешь, что проведённая ночь — повод для знакомства? — повторила она шутку, грустно улыбаясь.

— Почему я тебя никогда не видел в институте?

— Мы занимаемся в разных зданиях. А на улице ты не обращал никогда на меня внимания. Тебя многие знают. Ты же играешь на трубе.

— А где сейчас твой парень?

— Уехал домой. Сегодня приедет.

— И вы давно с ним встречаетесь?

— Уже прилично, но он очень скромный и ничего не позволяет со мной лишнего. Он дышать в мою сторону боится. Говорит, что очень любит.

— Ну и что дальше? — спросил я, вспомнив при этом Жанку. Я тоже щадил её и не трогал.

— Ничего не знаю. Дай мне несколько дней в себе разобраться. Всё так быстро произошло, что я даже опомниться не успела. Как будто это был сон.

Мы простились, договорившись встретиться после праздников. Почему-то вспоминался мужик, который рассуждал о любви на скамейке у института. Вспомнились его слова, что никогда нельзя жалеть, нельзя любовь заменять жалостью. Я не мог тогда понять, почему он пришел к такому жизненному выводу. Хотя, претензии в мой адрес были. Но впоследствии, объяснившись, она согласилась, что я ничего ей не обещал, и не принуждал отдаться мне, и, как ни странно, не клялся в любви. Она ничего не отрицала. Её смутила фраза о похожей на неё. Мы расстались с девочкой Ларисой сразу и навсегда. И причиной были даже не мои правила, от которых мне не хотелось отказываться, а её желание, вдруг, попытаться обвинить меня, чтобы я уже с чувством вины продолжил наши отношения.

Я знал, что девочки, вырвавшись на свободу, стараются избавиться от девственности, чтобы в молодости не пропустить чего-то и нагуляться всласть, чтобы затем успокоиться и стать примерной женой. Одни опускались и становились обычными шлюхами, раздвигая ноги при первом подходящем случае, а другие, зная себе цену, во время обучения в институте, может, если повезет, заменили двух-трёх партнёров, оставаясь при этом на голодном сексуальном пайке. В последний год-полтора пытались найти более или менее подходящего, чтобы выйти замуж, если повезёт. Так и Лариса за сиюминутным потеряла что-то настоящее, устоявшееся. Здесь было что-то не так. Но причину такого поведения искать не хотелось. Наверно, было рано об этом думать.

Все было за то, чтобы я учился и окончил институт кроме одного. Уже на третьем курсе у нас стал преподавать небольшого роста испанец лет сорока-пятидесяти по имени Хесус. Хесус Монтес был одним из тех детей, которых в далёком тридцать восьмом вывезли в Россию из Испании. Каждый день он, увидев меня, говорил одно и то же:

— Ты не в этом институте должен учиться. Почему ты выбрал этот институт?

— Захотел и выбрал, — и в шутку, и всерьез, и с раздражением отвечал я.

А он все твердил и твердил. К концу учебного года я начал даже бояться с ним встречаться, чтобы не слышать его дежурной фразы, а ему нужно было сдавать зачет.

Была письменная годовая контрольная. Она оказалась очень сложной. Её почти никто не написал за небольшим исключением. Моя работа оказалась одной из лучших, т.к. я очень постарался. Когда Хесус узнал, что моя работа одна из лучших, он сказал, что я списал её и поэтому он ни при каких обстоятельствах мне не поставит зачет по устной речи.

Мотивировал он свое решение просто. Он считал, что задание контрольной работы мне передала лаборантка факультета прелестная Нормита, с которой я встречался. Норма была аргентинкой. Точнее, её отец волей судьбы попал во время войны или сразу после неё в Аргентину. Там женился на мулатке. У него родились две дочери. Со временем они перебрались вначале на Кубу, а затем в Россию.

Нормита была высокой, стройной с длинными ровными ногами и тонкой талией, эффектной, красивой девушкой. Закончила в Краснодаре российскую школу и, не мудрствуя лукаво, поступила в институт иностранных языков на испанский факультет. Она прекрасно знала испанский язык. Ей нужен был лишь диплом. Знание языка освобождало много времени, поэтому она смогла совмещать учёбу с работой на кафедре факультета в качестве лаборанта.

Конечно же, я сразу заметил её, но некоторое время меня немного смущало её происхождение, чёрный цвет роскошных слегка волнистых волос и непривычно смуглый цвет её кожи. Со временем это могло обернуться некоторыми сложностями, если взаимоотношения примут серьёзный характер. Но больше всего меня останавливало её несовершеннолетие. Посомневавшись, к совершеннолетию мы уже встречались с нею.

Я нарушил с ней свои правила. Мы долго встречались, не переходя к более серьёзным отношениям. Имея опыт с девственницей, начал даже стесняться предложить сексуальные отношения. Почему-то я был уверен, что она целомудренна, но все решилось само собой. Однажды вечером, уединившись в парке, мы долго целовались. Конечно же, были слишком возбуждены. Её рука с длинными красивыми пальцами скользнула вниз по животу под пояс. Я расстегнул его. Она опустила голову, отодвинула мешающую резинку, и я почувствовал нежное тепло её губ, обволакивающих мою плоть…

Конечно, я был шокирован, но не подал вида. Ей нравился оральный секс. Хотя ей только исполнилось восемнадцать, она была обучена всему и хорошо. Конечно, любая опытная женщина настораживает, но она мне нравилась. Мне нравились её в меру пухлые, как говорят в подобном случае чувственные, губки, упругая гладкая кожа, красивая фигура. Она была аппетитна и желанна в сексе.

И хотя у нас были отношения во весь рост, и мог у неё взять задание контрольной работы, я его не брал. Контрольную написал сам.

Мне было очень досадно и неприятно. Я не знал, что делать. Так и не явившись к нему на зачет, я улетел на пару месяцев на Камчатку к брату по приглашению. Нужно было успеть улететь, пока была скидка на авиабилеты в пятьдесят процентов.

Камчатка так не похожа на Кавказ, хотя, по-своему, она очень красива. В поведении людей чувствовалось что-то странное. Камчатку они часто двусмысленно называли «страной дураков». Все они считали себя там временно живущими.

Через неделю стало скучно. Все работают. Общаться не с кем. Я пожалел, что прилетел, но не мчаться же обратно. Мне предложили на месяц-полтора работу. Нужно было поработать заведующим клубом аэропорта, т.к. завклуб не был в отпуске уже три года, а в клубе стоял новенький бильярдный стол горячо любимый пилотами. Почему бы ни подзаработать, если кроме бильярдного стола ни за что не отвечаешь? Эти месяц-полтора обернулись мне в четыре года довольно трудной, если не сказать, очень трудной работы авиадиспетчером аэропорта Елизово, куда я перешел после возвращения из отпуска завклубом.

В Пятигорск полетело письмо с заявлением о переводе в Камчатский пединститут, на английский факультет, на вечернее отделение. Ответ пришёл довольно быстро: «Отчислен за самовольное прекращение занятий и академическую задолженность». Приказ был подписан седьмого сентября. Я знал, что давалось десять дней нерадивым на опоздание. Но, как я ни пытался решить этот вопрос с институтом, всё оказывалось безрезультатно. Тем временем я отправился в г. Ульяновск в школу лётной переподготовки. Всего за полтора месяца меня должны были обучить специальности авиационного диспетчера.

Огромное пятиэтажное общежитие было полностью заполнено авиационными работниками, в основном, пилотами со всего Союза, которые проходили здесь переподготовку. Уехав из дома до полугода, некоторые из них позволяли себе иногда расслабиться. Если ты смог попасть в ресторан, то всегда можно было встретить жильцов общежития. А под окнами общежития можно было видеть привычную картину: под окнами почти до полуночи толпились ульяновские девки. Слушатели менялись, а они все искали новых и новых спонсоров. Шлюхи. Кругом одни шлюхи. Они прекрасно разбирались в нашивках. Наверно, пилотам, которые, к тому же, бывали здесь неоднократно, было трудно устоять от коллективного натиска.

Очевидно, под впечатлением ульяновской жизни, я согласился жениться, когда заехал на несколько дней домой к родителям. Я не решился жениться на своей смуглой красавице Нормите, а больше и претенденток у меня в поле зрения не оказалось. Мои родители быстро подсуетились и уговорили меня жениться на симпатичной дочери своих приятелей. Я знал её. Она была на пару лет моложе меня и жила недалеко от нас. Вмиг была организована шумная свадьба. Брачная ночь была безрезультатной под предлогом неготовности к ней моей уже законной жены. Ладно, настаивать не буду, да и времени осталось только собраться в дорогу. Я улетел один на Камчатку, чтобы оформить пропуск для въезда в пограничную зону.

Через месяц я встречал свою молодую жену по имени Валентина. Нам предложили пожить несколько месяцев в семейном общежитии, пока знакомые жильцы будут находиться в отпуске. Но капризная девочка устроила скандал и наотрез отказалась там жить. Пришлось срочно искать квартиру в соседнем от аэропорта посёлке. Была найдена квартира, но ей не нравилась кровать, которая там стояла. Пришлось купить широкую деревянную кровать в кредит, т.к. все деньги, собранные на свадьбе, ею были истрачены. Казалось, все её требования выполнены, но всё её что-то не устраивало, и продолжались бесконечные истерики.

— Что тебе ещё не хватает? — спрашивал я её.

— Мне скучно сидеть дома, когда ты на работе, — раздражалась она.

— Иди работать в Отдел перевозок, — предложил я, — могу договориться.

— Это там, где отправляют пассажиров?

— Да.

— Я согласна.

— Только, как ты будешь добираться до половины седьмого утра или возвращаться после полуночи?

— Ну, ты же добираешься.

— И нахожу это предельно неудобным. Все-таки четыре километра.

Она всего несколько дней приходила на несколько часов в Отдел перевозок, присмотреться к обязанностям, которые ей следовало бы в будущем выполнять. Затем сказала, что её эта работа не устраивает, и не стала оформляться на работу.

— Тогда сиди дома, — раздражаясь, бросил я ей.

— Я думала, что здесь интересно, а здесь как в ссылке.

— А ты думала и здесь курорт?

— У меня нет денег, а мне хочется съездить в город, что-нибудь купить. И, вообще, мне не нравится эта квартира.

— Ты же знаешь, сколько я получаю, Все запасы были истрачены, в основном, на приобретение кровати. Зачем она нужна? Что с ней делать, когда придётся съезжать отсюда? — все больше и больше я стал выходить из себя.

— Зачем ты меня сюда притащил? — кипятилась она.

— У тебя все с головой в порядке? Что ты надо мной издеваешься. После твоих скандалов мне ещё нужно работать и ты знаешь, что работа сложная, да ещё по ночам в темноте шарахаться.

Я решил, что буду оставаться ночевать в общежитии, если нужно будет задержаться за полночь. И что по ночам делать с тобой, если кроме пары ночей после твоего приезда, секса не было и нет? — съязвил я.

— У меня с головой все в порядке. Это ты дурак.

— Знаешь, меня никто дураком еще не называл. Не пойму, зачем ты вышла за меня замуж? Говорила, что не готова стать женщиной в несостоявшуюся брачную ночь, а на проверку оказалось, что ты врала мне.

— Надоело в Ессентуках быть. Захотелось на Камчатку.

— Тебе же здесь не нравится.

— Значит, так нужно было. Какое твоё дело?

— Я вызвал тебя сюда и отвечаю за тебя, хотя бы перед твоими родителями.

— Если надо, обойдусь и без тебя

— Хорошо. Я тебе сказал, где ты меня можешь найти. За квартиру оплачено. Вот тебе денег. Здесь с лихвой тебе хватит, чтобы не говорила, что голодная сидела.

Не находя себе места, я отправился на работу. Рейсов было много. Последний самолёт приземлился в четвёртом часу утра. Не было сил и смысла среди ночи идти из аэропорта в Елизово. Я остался ночевать в общежитии. Следовало проучить эту строптивую девчонку.

Через пару дней она явилась ко мне на работу. Я работал стажером в диспетчерском пункте, где проверялись документы на полёт. Вдруг в окне, куда подавали пилоты документы, появилась Валентина. Даже не сказав «здравствуй», она сразу выпалила:

— Мне деньги нужны

— Я же тебе оставил, прошло-то всего несколько дней.

— У меня они закончились.

— Хорошо, сегодня я получил аванс и ровно половину могу отдать. Я достал деньги, которые, действительно, были получены час назад, отсчитал ровно половину, т.е. сорок пять рублей и протянул ей. Она взяла деньги пересчитала и зло швырнула мне их назад.

— Ты специально издеваешься надо мной.

— Я не издеваюсь. За девяносто рублей ты месяц ходила на работу, а это аванс. Я решил, что этой суммы достаточно и всегда получал в аванс столько, спокойно ответил я, — убирая обратно в карман деньги.

— Так ты мне дашь денег или нет?

— Я тебе дал денег, а ты швырнула их мне назад. Больше этой суммы я тебе не дам. Я, ведь, тоже должен хотя бы есть. Возьмешь сорок пять рублей?

— Нет.

— Как хочешь. Значит, и этого не получишь.

Она резко повернулась, хлопнула дверью.

— Что это с ней? — спросил вошедший руководитель полётов.

— Так, выяснение отношений, — ответил я.

— А кто этот лейтенант, который был с ней? Я видел их внизу, когда уходил. Мне, кажется, что он её сейчас ждет на улице.

— Нет у неё здесь знакомых.

— Ты можешь увидеть его в окно, если зайдёшь в кабинет напротив. Он, наверно, еще там.

Мне стало любопытно. Я через окно соседнего кабинета действительно увидел лейтенанта ВВС. Знакомое лицо. Как же его зовут? Кажется Валентин. Он летал со мной вместе в одном потоке. Тоже из Ессентуков. Действительно, я же слышал, кто-то мне говорил, что он остался в ВВС и служит здесь на Камчатке. Так, вот, оно в чем дело! Эта сучка меня провела и приехала она не ради меня, а к нему. Как же я не вспомнил раньше. Ко всему этому, они, кажется, еще и встречались некоторое время с ним в Ессентуках. Ну и глупец же я. Как так можно было пролететь?

Все было решено сразу. Никаких контактов. Пусть живёт, как хочет. И непременно развод. Через несколько дней она, всё-таки, появилась в общежитии. Я не стал выяснять, зачем она приехала, а выложил выводы, к которым я пришел.

— Ну и сволочь же ты, — сказал я ей на прощанье.

— Я его люблю. Мне с тобой подвернулся шанс приехать к нему сюда.

— Не такой же ценой это нужно было делать. Если он не позвал тебя, значит, ты ему не нужна. А теперь и мне не нужна. Чтобы я тебя больше не видел. Надеюсь, что ты вернёшься в Ессентуки. Мы там разведёмся. Я повернулся и ушёл.

Я не видел её на Камчатке ни разу. Говорили, что она устроилась продавцом в Петропавловске. Точно знаю, что через полтора года она уже была в Ессентуках, где мы и развелись.

В конце концов, после обращения к министру образования я получил перевод и только со временем понял, что означало совмещать работу авиадиспетчера с четырьмя поездками в неделю за тридцать километров по вечерам в институт и частную, бьющую вокруг ключом, жизнь. Если выпадал день без обязательств, то хотелось забыть обо всем.

После расставания со своей женой, я еще полгода выплачивал кредит за купленную кровать. Не знаю, зачем, но появившимся знакомым из отдела перевозок она сказала, что расстались мы из-за того, что я не смог её сделать женщиной. То-то я начал ловить на себе какие-то непонятные для меня взгляды.

Однажды в столовой мы оказались с секретарем командира авиапредприятия за одним столом. Я знал, что она не замужем и живет в двух километрах от аэропорта, и что симпатична, и молода, но иметь дело с местными свободными девками мы избегали. Зачем лишние сплетни, решили мы. К тому же, у неё, вероятно, свой круг общения.

— Вот смотрю я на тебя и не пойму: одни говорят, что ты неудержимый кобель и спишь с половиной класса хабаровских бортпроводниц, а с другой стороны говорят, что ты совсем не способен к этому делу, — не выдержав, однажды, открыто заговорила секретарша по имени Оля.

— Кто же это говорит?

— Вначале, сказала жена, а теперь многие говорят.

— Со «многими» я здесь не спал. Утверждать они этого не могут. А с кем спал, те молчат, а я не рассказываю об этом. Что касается хабаровских бортпроводниц, то и полкласса осилить трудно. Говорят, что их там около четырехсот человек.

— Так в чём правда?

— Если хочешь проверить, я не против. Когда? Где? Ты одна живешь или в общежитие заглянешь?

— Можно в субботу у меня, — ничуть не смутившись, назначила она встречу.

— Хорошо. Пить будем?

— Ты шампанское любишь, я знаю.

— Откуда такие сведения?

— Здесь все друг о друге почти все знают.

— А насчет бортпроводниц там секреты небольшие. Во-первых, они все молодые и симпатичные, а во-вторых, они медкомиссию регулярно проходят, а предохраняться я не предохраняюсь.

— Похвально, что хоть так оберегаешься.

Она рассказала, как найти её дом. Ничего не оставалось делать, как отложить всё, и подарить ночь с виду скромной и необщительной секретарше Оленьке.

К тому времени я стал замечать, что меня уже не всегда удовлетворяло покорение, т.к. оно стало проходить быстро. Мне все больше и больше стало нравиться доставлять наслаждение избраннице. Но чтобы это происходило, нужно было научиться переключать свое внимание на её реакцию и непременно доводить каждую до оргазма. Я знал, что мужики, обычно, не заботятся о своей партнёрше. Управлять возбуждением трудно, но, как показал опыт, возможно. Всё это можно было вычитать где-нибудь в умной книжке, но спешить было некуда. Постепенно я привык получать удовлетворение не столько от секса, как от удовлетворённости партнёрши. Мне совсем непонятно, когда мужики хвалятся о количестве оргазмов за ночь. Бред какой-то.

Вероятно, получение наслаждения через наслаждение партнёрши — сложная конструкция, но это давало возможность оставаться долго учеником, постигающим истину. Именно самостоятельный процесс приобретения опыта является самым интересным из всего на свете.

Используя чужой опыт, ты перестаёшь быть непосредственным участником процесса, а становишься исполнителем, живущим чужую жизнь по чужим стандартам. Потому что зафиксированный опыт — это, всё-таки, нечто, приведенное к стандарту. Твой личный опыт — это твой стандарт, который тебе может позволить продолжить его усложнять до бесконечности. Опыт другого человека никогда не может отразить именно твои качества. Естественно, ограничивает твое чувственное восприятие. Чужой опыт только обкрадывает тебя, ускоряя приближение результата всего пути — твоей немощности.

Вот и Оленьку я начал доводить до иступлённого состояния. Мы остались довольны проведённой ночью. Договорились, что при случае обязательно повторим.

Не знаю, рассказала она кому-то об этой ночи, но среди местных дам я почувствовал к себе повышенный интерес. А, может, это была простая уловка сыграть на честолюбии мужчины и привлечь подобным образом к себе внимание. Я не задавался целью коллекционирования покорённых женщин, я просто пытался жить регулярной половой жизнью, используя для этого ту, которую мне посылала судьба, когда я этого хотел.

Шел последний год моего пребывания в этой оказавшейся удивительной и неповторимой стране Камчатке. Иногда, как в калейдоскопе, всплывают неповторимые эпизоды. Помнится землетрясение в октябре более пяти баллов. Был седьмой час утра. Я выходил из туалета на третьем этаже, как услышал утробный гул. Он нарастал, вызывая необъяснимый страх.

Передо мной был длинный коридор, стены которого, казалось, пришли в движение. Лампы дневного света, сорвавшись со своих креплений, раскачивались на проводах. Землетрясение, понял я. И что делать? Бежать в конец коридора в кабинет за курткой или спешить убраться из здания? Чуть поколебавшись, я мигом преодолел три этажа и выскочил на улицу. Уже потом было забавно вспоминать, как все пассажиры и служащие, находившиеся в аэропорту, столпились под стенами здания, которое, вполне возможно, могло бы и рухнуть, если бы толчки оказались сильнее.

Землетрясение длилось немногим меньше минуты, но несколько лет непроизвольно наплывало чувство страха, когда я слышал подобный звук.

Другой страшный и в то же время, в какой-то степени, даже забавный случай произошел ровно через год также в седьмом часу утра в октябре месяце. Нас разбудил страшной силы взрыв, от которого зазвенели оконные стёкла в нашей комнате. Вскочив и посмотрев в окно, мы увидели огненный красно-черный гриб, поднимающийся в небо из-за крыши впереди стоящего жилого многоэтажно дома. Он напоминал по форме взрыв, который демонстрируют, рассказывая об атомных бомбах.

Что бы это могло быть? Что там взорвалось на аэродроме? Аэродром был совместного базирования. Каких только самолётов там не было? Там были и современные истребители, спрятанные в капонирах, и транспортные самолеты, и бомбардировщики, и самолёты амфибии, и вертолёты, которые стояли поодаль от взлётно-посадочной полосы.

Мы еще не успели одеться, как прогремел очередной взрыв. Опять огненный красно-черный гриб поднялся в том же месте в небо. Треснуло стекло в окне. Третий взрыв прогремел, когда мы с ребятами уже были на улице. Все небо было хаотично исчерчено дымными белыми полосами. На тротуаре можно было увидеть беспомощно лежащих пичуг с открытыми глазами. Их, вероятно контузило.

Оказалось, что взорвались три Ту-16 — реактивные бомбардировщики, тогда ещё стоявшие на вооружении. Они прилетели из Владивостока и участвовали в учениях. Каждый из них таскал трёхтонную бомбу. Закончив полёты, полагалось пользоваться бомбохранилищем, но зачем это делать, решил обслуживающий персонал, если через несколько часов утром опять продолжатся учения. Бомбы остались под самолётами.

Утром охрана услышала даже не взрыв, а странный громкий хлопок. Позже стало понятно, что произошла утечка кислорода на одном из бомбардировщиков. При взаимодействии с маслом произошло возгорание и взрыв, оторвавший кабину у одного из самолётов. Каждый из них был заправлен тридцатью тоннами керосина. Керосин начал вытекать. Начался пожар. Нагрелся взрыватель первой бомбы и произошел первый взрыв. Подняв в воздух керосин, который находился в баках. Затем, объятые пламенем, по очереди взорвались остальные два. Самолёты были разорваны в клочья. Осколки разлетелись на несколько километров. На месте взрыва образовались большие воронки глубиной метров семь-восемь. Весь аэродром был усеян осколками. И все самолёты, оказавшиеся в зоне досягаемости, были ими продырявлены.

Позже мальчишки нашли где-то покорёженный крупнокалиберный пулемёт и притащили его для игр в посёлок. Очевидцы, которые были в то время в здании аэропорта, наблюдали забавную картину. После первого взрыва все бросились в сторону огненного гриба, до которого было не менее двух километров. Все бежали, а их обгоняли спецмашины. После второго взрыва все вдруг остановились. После третьего взрыва кроме спецмашин вся толпа поспешила обратно.

Помню, было седьмого ноября. Мы с товарищем по комнате и по работе отправились на демонстрацию в районный центр, который находился в трёх-четырех километрах от аэропорта. Уже в половину первого дня мы были свободны и решили перекусить в единственном во всем поселке ресторане «Березка». Кухня намного уступала кухне ресторана аэропорта, в котором мы обычно питались. Но мы избегали употреблять спиртное в своем ресторане, чтобы лишний раз не быть замеченными врачами, проверяющими нас на допинг перед работой, а на улице был праздник, у нас впереди было двое суток свободного времени. Было прекрасное настроение. Вечером придет кто-нибудь в гости из ночующих в гостинице хабаровских бортпроводниц, придется опять закусывать какими-либо консервами, не высовываясь из комнаты, т.к. наши милые дамы больше всего боялись, что их заметят и обвинят в нарушении режима предполетного отдыха. Хотелось спокойно посидеть, немного выпить, плотно поесть. Помню, как сейчас, фирменное порционное блюдо из оленины, а это хороший кусок мяса с богатым гарниром, в том ресторане стоил один рубль шестьдесят копеек, а бутылка водки около четырех рублей. Выходя из ресторана в полночь, мы заплатили шестьдесят четыре рубля.

— Виталий, мы приглашали сегодня кого-либо к себе за стол?

— Не помню, кажется, нет.

— Неужели можно было столько выпить и съесть?

— Конечно, — засмеялся он, — Ты не заметил, что все официанты были к концу рабочего дня пьяны как мы с тобой? — раскатисто продолжал смеяться он.

— Ты их угощал?

— Они сами себя угощали, а потом, молча, попросили тебя заплатить за них, — все смеялся он.

— О! Смотри, какая симпатичная собачка. Почти такса.

— Собачка, автобус подан. Правда, он слегка переполнен, но мы попросим, чтобы они все потеснились и ты поедешь с нами в аэропорт.

Мы затащили ее в автобус и привезли в аэропорт. Пошли в кафе, которое работало круглосуточно. Купили ей большой жареный кусок колбасы. Она съела и неотступно стала следовать за нами. Мы подошли к гостинице.

— Кобелино, ты знаешь, кто в этом доме сегодня есть? Там есть хорошенькие девочки, — усевшись на бордюр, разговаривал с псом Виталий.

— Но туда нельзя, т.к. нормальные люди в час ночи уже спят, — продолжил я вместо Виталия.

— Нормальные люди живут дома, а не в гостиницах и общежитиях. В аэрофлоте — все ненормальные. Вон, видишь, идет еще один с Владивостокского рейса?

По знакам отличия это был, скорее всего, штурман или второй пилот. Он поравнялся с нами и необдуманно произнес:

— Ты еще поцелуй его.

— О чем ты, дядя? Повторить можешь? — неожиданно для меня среагировал Виталий.

— Поцелуй этого пса, говорю.

— Ты, наверно, сегодня много летал и переутомился, — встал с бордюра Виталий, — Собака — друг человека, а друзей нужно уважать, а ты ни ее, ни нас не уважаешь. Нужно извиниться.

— Пошли бы проспались, — поднимаясь по ступенькам в гостиницу, продолжал доставать нас штурман.

Поднявшись по ступенькам на площадку перед входом, он подождал нас. Он чувствовал свое превосходство. Пара еле стоящих на ногах молодых человека показались для него посильным соперником и ему, вероятно, хотелось поиздеваться над нами.

— Неужели тебе непонятно, что пес тоже живое существо? Все живое нужно уважать, — без злости, по инерции продолжал говорить Виталий.

Его тянуло на подвиги, но с девками, которых нужно было позвать. А как это сделать, было непонятно. И вдруг неожиданным ударом штурман сбивает Виталия с ног и бьет меня под нос. Виталий падает, а штурман замахнулся, чтобы ударить меня еще раз. Я смог увернуться и уже штурман, потеряв равновесие, полетел по ступенькам вниз. Что же он наделал, скотина? Мне же завтра нужно играть в организованном мною оркестре танцы в клубе. Виталий лежал без движений. Весь мой хмель превратился в злость. Через мгновение я бил штурмана ногами. Только вышедшая дежурная остановила это сражение.

— Я вызвала милицию и сейчас она будет здесь. Что вы тут не поделили среди ночи? С каких это пор свои своих начали бить?

Именно этого нам и не хватало. Разбирательств хватит на полгода.

— Ребята, извините, что так получилось. Я не знал, что вы работники аэропорта, начал просить извинения штурман.

— Если мы пьяные, значит, нас можно обижать? Что мы тебе сделали? Ты первый хамить начал. Зачем меня-то ударил? Я, ведь, с тобой даже не разговаривал? — спросил я его.

— Сейчас пойду, возьму пушку, найду тебя и застрелю, — проговорил поднявшийся Виталий с заплывающим глазом. Он повернулся и пошел в сторону общежития, которое было расположено в пятидесяти метрах через дорогу. Этого еще не хватало. Еще и вправду возьмет ружье, которое он привез из дома, да пойдет искать его.

— Я очень прошу извинить меня. Давайте уладим это дело, — повторял штурман. Чего-то он сильно вдруг испугался. Может, он тоже поддатый был? Тогда было чего бояться.

Черт с ним этим штурманом, нужно было уходить и успокаивать Виталия. Пес преданно следовал за нами.

— Не выгоняй пса. Это единственный наш безмолвный свидетель, — сказал я, чтобы каким-то образом найти способ отвлечь Виталия.

— На работу его возьму. Пусть там живет, — улыбнулся он.

Уже через пятнадцать минут, умывшись, глядя друг на друга, вспоминая кабацкое веселье, мы дружно смеялись, оставив в покое этого придурка с владивостокского рейса. Ну и денек!

Наступившим вечером я с трудом смог играть на трубе. Потом жизнь вошла в свой своеобразный ритм. Работа сменялась занятиями в институте. Возвращаясь домой ближе к полночи, я мог обнаружить в комнате ждущую меня одну из моих многочисленных знакомых бортпроводниц. В самом начале, мы ещё искали предлоги для новых знакомств. Но обычно это происходило в ресторанном специально отведенном для летного состава салоне, где и мы, и они питались по талонам или в клубе, где устраивались иногда вечера отдыха в виде танцев. Стоило одному из нас хоть немного развязать незнакомке рот, как следовало приглашение к нам послушать музыку. У нас было огромное количество приличных записей. А ещё был наш общий товарищ, однокашник Виталия по училищу, который недурно пел. Его репертуар изобиловал песнями Высоцкого.

Обычно, если молодой человек приглашает девушку, то она задумывается о том, что её может ожидать и, по крайней мере, о рамках приличия, но мы приглашали их всей бригадой, которая тогда состояла из трех прелестных бортпроводниц. Приглашали в общежитие, которое находилось рядом с гостиницей, где им предписано было отдыхать и почти никогда не получали отказа.

Чтобы не путаться в именах, всех их мы звали «рыбками», «кисками», «лапочками».

Впрочем, у нас был еще один способ заполучить девочек. После полёта сдавались документы в диспетчерскую. Можно было проверить фамилии и пригласить одну из старых знакомых. Состав бригад довольно часто менялся. Знакомая всегда приводила за компанию кого-либо из новеньких. Иногда, прилетев, они сами напрашивались в гости, но это было не так часто. Обычно они ждали приглашения. Со временем стало понятно, почему это так. Нам казалось, что мы выбираем их, приглашаем, ублажаем, но года через два пришло осознание, что, может быть, мы и выбирали их в самом начале, но затем они строго и бережно передавали нас из рук в руки.

У нас в маленькой комнатке не было стульев, а маленький столик находился между кроватями и приглашенный вынужден был садиться на кровать. У нас всегда было спиртное. Обычно, по обоюдному согласию к концу вечера девочка оказывалась уже не на кровати, а в постели.

Советские бортпроводницы были сравнимы с ломовыми лошадьми, которые иногда работали в сверх жестком режиме: десять часов в полете, затем десять часов обязательного отдыха. Совсем не мудрено забыть, что такое личная жизнь и не мудрено разрешить себе расслабиться при первой возможности, если все корректно преподносится. Если честно, то только лет через тридцать-тридцать пять я смог понять мотивацию их поведения, в т.ч. и податливости. Некоторые из них были выше какой-либо похвалы. И некоторым я делал даже предложение. Но всегда получал отказ:

— С тобой хорошо веселиться и развлекаться, но замуж выходить не стоит, — все в один голос отвечали они.

— Почему? — пытался понять я.

— Посмотри на себя в зеркало. Ты никогда не будешь принадлежать только жене. А какой жене захочется это постоянно терпеть? — был ответ.

— А может, я буду преданным мужем? — звучало с моей стороны.

Но в ответ было «нет» иногда почти без комментариев, типа:

— Тебе хорошо со мной? Мне тоже. Зачем все усложнять?

И только в последний год моего пребывания на Камчатке появилась девочка Надя, которая так не думала, но которая не входила в число избранных. Она зачастила на Камчатку. Без церемоний являлась тогда, когда ей хотелось. Каждый раз жила она даже не в комнате, а в моей постели в ожидании своего рейса и могла заниматься сексом сутками.

— Не хотел бы ты на мне жениться? — однажды спросила она.

— Нет. Не хочу, хотя ты и хороша собой и можно было подумать. Но, по-моему, у нас не было на эту тему разговора. Я ничего не обещал тебе, — спокойно ответил я.

— У меня есть квартира в Хабаровске… — пыталась продолжить она.

— Ты хочешь купить меня своей квартирой? Не нужна она мне и не нужен Хабаровск, — вспомнил я Ирину со своим Киевом.

— У тебя в Хабаровске со знанием языка могут быть хорошие перспективы с работой, — как бы ни слыша меня, продолжала она.

— А может, мне уже не хочется делать карьеру диспетчера. У тебя же есть жених. Где он? В Японии? Кто он? Дипломат?

— Да.

— Вот и выходи за него замуж. Что тебя не устраивает?

— Я не хочу выходить за него. Я хочу за тебя.

— А я, вот, не хочу жениться на тебе. Ты не хочешь за него выходить, а я не хочу на тебе жениться. Что тут сложного понять в такой ситуации? — ответил я, делая вид, что разговор закончен.

— Ладно, поговорим как-нибудь в другой раз, — не сдавалась она.

Время от времени, особенно после пирушек, в голове стала появляться незатейливая мысль: Зачем я здесь? Что вообще я делаю на этой Камчатке? Потом «зачем» все чаще звучало внутри меня, и я спрашивал себя уже после четырех лет бесшабашной, на первый взгляд, жизни, проведенной на Камчатке: Зачем? Были деньги и деньги совсем немалые для молодого человека. Была свобода, а можно сказать воля вольная, но иногда, задумываясь, ловил себя на бессмысленности образа жизни. Постепенно «зачем» стало незаметно заменяться на «почему».

Когда становилось трудно, можно было вернуться хотя бы на несколько дней в родительский дом, перевести дух, собраться с силами. Их тепло всегда согревало душу и придавало смысл жизни. Пора возвращаться домой и немного остепениться.

Отъезд с Камчатки был таким же неожиданным, как и приезд на нее. Молча, оформив очередной отпуск, сложив свои вещи, я попрощался только с Виталием.

— Может, увидимся, — сказал ему на прощанье.

— Никуда не денешься, все равно вернешься, — ответил он мне.

— Постараюсь не вернуться.

— А как же твоя рыбка? — как бы, между прочим, спросил он о хабаровской бортпроводнице, которая смело приехала в гости, поселилась, как обычно, ко мне в постель и уговаривает уже пару недель меня переехать жить в Хабаровск.

— Я ее не приглашал и ничего не обещал. Как приехала, так пусть и уезжает.

— Она знает, что ты улетаешь?

— Если она это узнает, то мне не улететь.

— Где она сейчас?

— Как обычно. В это время она еще спит, она вообще дальше туалета всю эту неделю не отходила от кровати. Если я еще на неделю останусь с ней, то только от воспоминания чрезмерного изобилия секса мне будет становиться не по себе.

— Ладно, если спросит у меня, вечером скажу. Переживет. Жду обратно.

Улетая, я не знал еще, что мои пути с аэрофлотом и всеми камчатскими ребятами расходятся навсегда. Камчатка будет очень долго мне сниться. Начиналась новая жизнь.

Я приехал в Ессентуки и решил больше не возвращаться на Камчатку. Там было, по-своему, хорошо. Но… надоело. Вероятно, я просто устал от перегруженной и бестолковой жизни. Последний год я работал в радиодиспетчерской. Без радиолокационного наблюдения, строго по радио нужно было следить за находящимися в воздухе нашими самолётами над всей Камчаткой, постоянно отмечать их место графически, следить за высотой и все время просчитывать возможные ситуации, чтобы не было опасного сближения, чтобы безопасно пересекали встречные высоты следования. Обо всем нужно заранее подумать, всё предусмотреть. Это требовало большого напряжения, особенно когда пропадала связь из-за не прохождения радиосигналов. К тому же постоянно не хватало диспетчеров. Это был вчерашний день по сравнению с аэропортом в Минеральных Водах. К тому времени я довольно хорошо выучил специфичную английскую лексику, которая применялась при работе с иностранными пилотами. А Минеральные Воды уже тогда принимал иностранные самолёты.

Я решил попробовать перевестись в диспетчерскую службу аэропорта Минеральных Вод. Съездил. Поговорил. Просили подождать.

Чтобы занять себя в ничем не занятое время, согласился поработать в оркестре. Это был небольшой ансамбль в пансионате «Металлург». Считался он самодеятельным. Все музыканты только числились на каких-то должностях, получали зарплату, а занимались обслуживанием вечеров отдыха и давали несколько концертов в месяц для отдыхающих с участием самодеятельных исполнителей, которые также тщательно отбирались и переманивались на работу в пансионат. Я числился завхозом, но с удовольствием исполнял обязанности заведующего клубом, которого тогда там не было.

С девочками я решил немного воздержаться и найти ту, на которой можно было бы жениться и спокойно жить. В общем, я решил поменять образ жизни, а Нормита и другие мои старые знакомые хороши были для развлечений, а не для семейной жизни. Немного не так я себя представлял женщину для создания семьи.

Прошло немного времени и я попал в какую-то полосу невезения. В Минеральных Водах мне отказали. Они запросили мою характеристику и заместитель начальника елизовского аэропорта ответил коротко и ясно: «Морально не устойчив». Я не пьянствовал и не дебоширил, и с девочками все было тихо и гладко, да и по работе не было ко мне претензий. Я решил, что эта уловка была для того, чтобы я вернулся и продолжил работать. А я решил подвести чертой то, что было и уже не возвращаться к тому, что осталось позади.

Но все оказалось не так просто. Я выбился из привычного жизненного ритма. И если работа меня как-то удовлетворяла, то на личном фронте был полнейший завал. Немного поменяв требования к претенденткам, я сам со временем стал немного неуверенным в себе. В том ритме и окружении я был постоянно востребован, а здесь провал. Если не считать пары отдыхающих дам, оставшихся без опёки своих мужей на время отдыха, которые промелькнули в моей личной жизни, никого рядом. Время идет, а никаких намёков на перспективу. Приобретённый опыт не срабатывал. Мне была непонятна какая-то совсем простая вещь. Я поменял окружение и связи. Вместо привычного для всех мальчика для развлечений, предстал в другом круге, где уже были утрачены незримые связи, определяющие тебя, в качестве молодого мужчины, который мог восприниматься, как потенциальный жених, особенно для тех женщин, которые вольно начали свою жизнь, обожглись, а теперь искали пути спасения и возврата назад. У многих был ребёнок, который вынуждал более аккуратно относиться к выбору потенциальных претендентов на роль их отца.

Я скрупулёзно стал перебирать в памяти всех, кто мог бы подойти мне. Одни замужем уже, другие уехали. Но однажды я встретил свою знакомую по институту и по электричке. Она училась на курс вперёд на французском факультете. Мы часто бывали на одних и тех же вечеринках. Правда, её знаки внимания в мою сторону, тогда остались без ответа, т.к. она казалась капризной и в той кампании, где мы бывали, я принципиально ни с кем не сближался до интимных отношений. Она не была замечена в распутстве. После окончания института она осталась у родителей в Кисловодске. И нигде пока не работала. Её хорошо обеспечивали родители. Устроиться же после окончания пединститута на работу в городах курортах было практически невозможно. Нужно было выждать очередь в Отделе народного образования в несколько лет, когда освободится место преподавателя иностранных языков. Никто долго не хотел работать по направлению в деревне. Все возвращались домой.

Внешне она была похожа на знаменитую французскую актрису Бриджит Бордо. Те же стройные ножки, крутые бёдра. Та же грудь второго размера и одета так же модно, как несколько лет назад. Вот только нос стал острее. Следит за собой. Французские духи. Не замужем. Чем не претендентка, подумал я. На год старше меня. Не такая большая проблема. Я отступил от своих правил, стал встречаться, чтобы лучше присмотреться к ней. Она всё время уклонялась от интимных отношений. Мне это было странно, но я не обращал на это внимания. Я искал себе жену, а не женщину для развлечений.

Через некоторое время я предложил ей выйти за меня замуж. Она попросила день-два подумать и через несколько дней согласилась с некоторыми условиями: мы будем жить в Кисловодске с её родителями, и она оставит свою девичью фамилию. Я согласился: одна в семье дочь, всегда жила с родителями. Потом разберёмся.

Мои родители не очень радостно приняли мой выбор. Она им не понравилась. Но противиться они не стали. Им было неловко передо мной за их предыдущий неудачный выбор.

Мы зарегистрировали свой брак. Она не захотела менять свою фамилию. Мне было безразлично. Меня не насторожило и то, что её родители не захотели, почему-то, устраивать свадьбу своей единственной дочери. Меня это, отчасти, устраивало. Я пропустил это без особого внимания. Слишком шумная уже была у меня свадьба, и созывать тех же очередной раз, не хотелось. Всё ограничилось скромной вечеринкой дома в Кисловодске, где кроме родителей было приглашено человека четыре.

Тогда я работал в концертной бригаде кисловодской филармонии. Концерты были по санаториям городов Кавминвод. Если не было репетиций, к шести часам я уходил на работу. Обычно к полуночи я возвращался домой. Так повторялось изо дня в день.

Её родители уступили нам весь второй этаж из трех просторных комнат и веранды их небольшого старого каменного дома, который располагался на огромнейшем участке неподалёку от санатория «Москва». Мы поздно вставали. Чем-то занимались дома: то я помогал тестю, который решил привести в порядок постройку во дворе, то ковырялся в огороде, то мастерил что-либо из мебельных щитов, которые были привезены тестем с мебельной фабрики, где он работал автомехаником.

— Вот, если бы ты мог делать мебель. Прибыльное дело, сказал как-то тесть.

— Ну, для сложных вещей нужно мастерство и опыт, а что-нибудь простое, например, тумбочку для белья, без проблем.

— Если сделаешь качественно, я смогу её продать, — не отставал он.

Через пару дней я закончил собирать первую. Ему понравилось, как я её сделал, и уже на следующий день она была продана.

— Видишь, какое прибыльное дело. Почти половина твоей зарплаты. Сделай ещё штуки три. Уже клиенты есть.

Он привез полированные щиты, и я выполнил его просьбу.

— Может, ты пойдёшь работать на мебельную фабрику? Через некоторое время научишься делать сложную мебель, — предложил он. — Это надёжнее, чем твоя музыка.

— Надо подумать, — уклонился я от прямого ответа.

Мне не очень хотелось идти работать на фабрику. Но не хотелось огорчать тестя. Поэтому я настроил мою жену Валентину, которая уговорила своего отца не приставать ко мне с этой идеей.

Работа музыкантом меня устраивала. После перехода в цирковой эстрадный оркестр, который состоял человек из двадцати, я открыл для себя новое ощущение, которое испытывает оркестровый музыкант. Репертуар постоянно менялся, партитура была сложной. Это сильно отличалось от маленьких ансамблей и духовых оркестров, в которых, в основном, приходилось мне играть. Может, исключением был диксиленд, в котором пришлось поиграть несколько месяцев.

Один из трубачей, который был немного старше меня, но имел солидный опыт работы в крупных российских оркестрах, указал мне на некоторые мои недостатки. Оказывается, что если «дышишь» животом, а это означало регулирование потока воздуха, вдуваемого в трубу брюшной мышцей, начинаешь меньше уставать и легче выдерживать стройность звучания, которое так необходимо для обеспечения качества звучания в коллективной игре. А еще нужно было поменять манеру атаки языком. При игре на трубе языком регулируется и акцентируется начало и конец звучания каждой ноты. И необходимо обратить на правильность акцента окончания звучания нот. Обычно, это не всегда выполняется музыкантами и приводит к небрежному звучанию оркестра. Я учел его замечания.

Вдруг, я услышал совершенно иное звучание своей трубы. Я понял, как должны звучать настоящие оркестры. К сожалению, оказалось, что по настоящему, вкусно звучат всего раз-два и обчелся оркестров. Я был поглощен новым восприятием и как наркоман хотел испытать то чувство восприятия музыки, которое испытывает музыкант, не слушая музыку, а которое можно испытать, сидя в оркестре и участвуя в процессе рождения звуков, аккордов и последовательностей аккордов. Это особенно интересно, когда не упрощены сложные гармонические композиции авторов. Ты — не вне, ты — внутри звучащей музыки. Да, музыкант совершенно по-другому воспринимает музыку, слушая её. И каждый, не приобщившийся к музыке, можно сказать, обворовывает себя, т.к. слушание музыки — это мироощущения через плоскость звуков. Но музыкант во время участия в рождении этой музыки, испытывает другие ощущения, которые мало сравнимы с ощущениями слушателя.

Дома все было мирно и спокойно. Её родители относились ко мне внимательно, хотя мы не так уж и часто с ними встречались из-за разного режима работы. В их доме не любили принимать, почему-то, гостей. Да и к нам никто не заходил, может, потому, что я постоянно занят вечерами. А может, потому, что Валентина была далека от музыки. Как говорится, ей медведь на ухо наступил. Она не пела и ни на чём не играла. Ей не интересно было в кампаниях с музыкантами. К тому же она не употребляла спиртное, а среди музыкантов часто встречались любители пропустить рюмку-другую особенно, если есть хорошая кампания. Удивлялась, как можно, кроме обычных рабочих дней по одному представлению, выдерживать по три представления в день, трижды в неделю, каждое из которых длилось по два с половиной часа. Она где-то вычитала, что два часа игры на духовом инструменте, равен рабочему дню шахтёра по затраченной энергии. «Вот, ты такой и худой», — говорила она.

Прошло два года. Казалось, что все было нормально. Но постоянно можно было ощутить, что каждый из нас остался частично в прежней жизни. Чувствовалась немного обособленность. Это было заметно и в наших сексуальных отношениях. Как бы я ни пытался избавить её от внутреннего напряжения во время занятий любовью, чтобы она хотя бы немного, но полностью отдалась бы чувствам и эмоциям, этого у меня не получалось. Ею быстро было найдено оправдание, что матка у неё, почему-то, опущена и поэтому она не понимает, каких ощущений я пытаюсь добиться от неё. Её вполне устраивает и так, как есть, а лечиться все никак не соберётся. Да и разве плохо, что не нужно предохраняться? Я частично смирился с этим.

Наконец-то, у неё появилась перспектива устроиться на работу в тот же самый институт на свой факультет в качестве преподавателя французского языка. Вероятно, отец постарался через своих знакомых, заплатив кому-то деньги. Но для того, чтобы начать работать, нужно было окончить специальные курсы повышения квалификации в Ленинграде. И уже в конце августа она уехала в Ленинград, а я остался на Кавказских Минеральных Водах, чтобы дождаться окончания циркового сезона и уже только затем приехать к ней.

В Ленинграде было, где остановиться и пожить несколько месяцев, т.к. тёща на лето сдала комнату одной лет восьмидесяти от рождения ленинградке. Ей понравилось, и она собиралась приехать и на следующий год. Забавная старушка, которая работала ещё у Ленина в секретариате, и которая запомнилась мне фразой: — «Не заменимыми полны кладбища». В счет взаиморасчётов мы могли жить у неё в довольно большой и приличной квартире недалеко от Невского проспекта.

Я остался один на несколько месяцев. Как-то раз неожиданно для себя я встретил в Кисловодске камчатскую знакомую. Её звали Марией. Она работала радисткой на аэродроме.

Была замужем и вела себя всегда пристойно.

Хорошо меня знала по радиодиспетчерской, т.к. иногда наши смены совпадали. Я был очень рад нашей встрече даже только потому, что можно было узнать все новости с первых рук. Я спрашивал её обо всем и обо всех. У нас было много общих знакомых. Да и жили мы в соседних домах. Было интересно узнать, как и что изменилось после моего отъезда. Она рассказывала все подробно. И все время выражала сожаление о том, что всего осталось два дня до её отъезда.

— Ну, почему, в кои-то веки, я вырвалась на курорт и только за два дня до отъезда я встретила тебя? — лукаво глядя на меня, произнесла она.

— А что бы изменилось, если бы мы встретились месяцем раньше?

— Я бы попыталась тебя охмурить, — продолжала она.

— Ты же добропорядочная жена. Или на курорте все отменяется? Что же ты на Камчатке не интересовалась мной, как делали это другие? — не делая акцент на её желании, ответил я.

— А что, нужно было вешаться на шею? Тебе с твоими друзьями, по-моему, далеко было не до таких, как я.

— Зачем ты себя принижаешь, У тебя все в порядке. Даже муж и дети есть, — пытался я вынудить её отозваться насчет мужа.

— Не думаю, что мой муж отличается от большинства других мужиков, когда уезжает на курорт. А там, где живёшь, нужно соблюдать элементарные правила. Там ничего нельзя скрыть. Все становится когда-нибудь явным. А у тебя как дела с новой женой, надеюсь, все нормально? Не так, как с первой?

— Да как тебе сказать? И не то, что чтобы «да» и не то, чтобы «нет». Так себе.

— Дети-то есть?

— Нет, и пока не предвидится.

— Это уже хорошо. Можно ещё сто раз передумать и поменять жену.

— Я уже сто раз поменял. Что-то не хочется бесконечно продолжать эти замены, — засмеялся я.

— Что, и исключения не делаешь?

— Пока нет.

— Не поверю никогда, чтобы мужик мог так резко измениться. Если попробовал хотя бы пару женщин, то трудно остановиться. А ты, я всегда думала, что был озабочен этим вопросом, — пыталась она оставить прежнее русло разговора.

— Знаешь, здесь другая атмосфера и другие люди. А тебя встретил, и почувствовал себя на Камчатке и все, кажется как прежде, — решил я не томить её больше, т.к. было понятно, что она, не против мне отдаться.

Мы сидели на скамейке в укромном уголке кисловодского парка. Было не так поздно, но никого нигде не было. Всё время разговора я сомневался, переступать рубеж или нет. Я уже знал до встречи, что этого мне, скорее всего не избежать. Какая разница, когда это произойдёт, позже или сейчас? Я решил не сопротивляться самому себе. Было интересно отметить, как меняются люди, уехав из дома на курорт. Иногда они становятся почти неузнаваемыми, раскованными и привлекательными.

— Иногда, конечно, хочется забыть обо всем, — продолжил я, обнимая её, — протянуть руку, расстегнуть кофточку, — говорил я, расстёгивая на груди её блузку, — оценить мимолётом её нижнее, пахнущее духами, бельё, умудриться нежно оголить грудь и прильнуть к ней губами.

Она молча следила за моими движениями рук. Чувствовалось, как участилось её дыхание, особенно, когда я начал целовать её грудь. Её руки обнимали мою голову. Затем я поцеловал её в губы и встал пред ней так, чтобы её ноги оказались между слегка раздвинутыми моими ногами. Взял её руку и её пальцами расстегнул молнию и пуговицу на брюках. Они сползли вниз. Своими руками я взял её за голову и медленно привлёк к себе. Она не сопротивлялась, обняв меня за талию. Стала целовать мой живот, опускаясь всё ниже… Я вытащил из кармана ветровки носовой платок и протянул ей.

Освободив рот, она сказала:

— Я немного не на это рассчитывала.

— Ты же опытная замужняя женщина. Подожди немного. Я, ведь, не сказал, что я уже ухожу, — улыбнулся я.

— Надеюсь, — тоже улыбаясь, ответила она.

Часа через два уже прощаясь, я признался ей:

— Вообще, я не ожидал от тебя такого.

— Да я и сама от себя такого не ожидала. Все получилось само собой. Хотя, я такая, наверно, как и все. Не лучше и не хуже. Как ты говоришь, атмосфера здесь на курорте другая? Дома работа, суета, семья, а здесь на курорте вспоминаешь, что ты еще и женщина, к тому же. Теперь, уж, точно запомнится этот отпуск.

— А я тоже буду вспоминать тебя, как прощальную камчатскую улыбку моей судьбы. Было приятно и почему мы с тобой не обратили друг на друга более пристального внимания раньше?

— Потому, что ты был увлечён другими, а я была преданной и верной женой. А ты меня взял и соблазнил, — улыбалась она.

— Ты-то тоже меня пустила в блуд. Наверно, тому суждено было случиться, — больше себе, чем ей, сказал я.

Конец ознакомительного фрагмента.