Прививка болью

Геннадий Ингринов, 2023

Чудовищные теракты в Европе. Две семьи из России оказываются внутри хаоса и межэтнических конфликтов.Эта книга, хоть и написана в форме художественного произведения, создана не для развлечения читателя. В ней я попытался смоделировать ситуацию в формате: «А что будет если…..?».Например, в какой момент у людей может лопнуть терпение?Что произойдет после этого?Чем это может кончиться в итоге?Многие ситуации и люди в книге не придуманы, а взяты из реальной жизни (изменены только имена и названия).Я не настаиваю, что всё будет происходить именно так, как описано в книге и, более того, очень надеюсь, что такого никогда не случится в реальном мире. Но, я надеюсь, что мои читатели также задумаются над вопросом: «А что будет если….?».

Глава 3

Номер у Керима со Светой был чуть побольше, поэтому собрались в нем.

По дороге купили вина, сыра, нарезку колбасы, ветчины, оливок и прочих вкусняшек (магазины, слава Богу, работали в обычном режиме). Разложили все это на журнальном столике. Дима с Ольгой расположились в креслах. Керим сел на кровать около изножья. Света легла на кровать на бок поверх покрывала, облокотившись на локоть. Алиска на коврике варила кукле кашу из пластиковых овощей. На стене работал телевизор с выключенным звуком. Показывали, конечно, место взрыва. Взволнованный репортер что-то рассказывал на фоне черных обломков небольшого грузовичка. Поочередно прямое включение с места событий сменялось картинкой из студии, серией интервью с очевидцами, задумчивыми комментариями солидного дяди в дорогих очках, видимо, какого-то эксперта.

На несколько минут появились кадры с бородатыми восточными мужчинами в черных одеждах и автоматами Калашникова в руках. Видимо какая-то террористическая организация взяла на себя ответственность. Этому никто не удивился. Как-то уже стало привычным, что за любым терактом в Европе всегда стоят какие-то исламские террористы.

Читая о том, как грузовик въехал в толпу на набережной Ниццы, на рождественском базаре в Берлине, на пешеходной части Ла-Рамблы в Барселоне в груди всегда образовывался ледяной комок. Как так? Мы-же были там совсем недавно. И могли теоретически быть там в момент теракта. Перед глазами вставали образы беззаботных туристов, уличных музыкантов, расслабленных местных жителей, которые с детьми вышли прогуляться по прекрасному городу. За что их убили? Что они не так сделали? Многие искренне верят (и среди погибших наверняка были такие), что все люди одинаковые, что надо помогать тем, кто приезжает из неблагополучных стран.

И вот такой-же, по их мнению, человек, который несчастен в своей стране и которому надо обязательно помочь, размазывает грузовиком по асфальту случайных прохожих. Как люди с этим живут? Чем они это оправдывают? Для Дмитрия это было за гранью понимания.

— Вот скажи мне. Почему как что-то где-то взрывается, так обязательно исламисты, Кавказ и Ближний Восток? — Дмитрий посмотрел на Керима без вызова. В этом вопросе не было агрессии или попытки подколоть, — Почему какие-нибудь вологодские парни не взрывают автобусы, а кавказцы взрывают?

— Я думаю дело не в национальности или религии, — Керим снял очки и начал их сосредоточено протирать. — Дело в бедности. Вот представь, вырос парень в какой-нибудь горной деревне. Что ему делать? Кур пасти? Работягой куда-нибудь наняться, кирпичи таскать пока пупок не развяжется? Богатеи ни в какие террористы не идут. Много ты слышал о террористах из Эмиратов, например?

— Пусть в город едет. В институт поступает.

— А как в институт поступить, если в его селе не школа, а одно название? Читать-писать худо-бедно научили и всё. Да еще и блат нужен, чтоб в институт поступать. Откуда этот блат взять в горном ауле? Вот и стоит перед парнем выбор: либо всю жизнь чернорабочим впроголодь, либо как настоящий мужчина с оружием в руках отстаивать что-то. С оружием и уважение, и почет. И неважно что именно ты отстаиваешь и с кем конкретно борешься. Ты уже не голодранец какой-то, а воин. А с кем воевать всегда найдется. С другим племенем, с иноверцами, колонизаторами и прочими неверными. С теми, из-за кого в твоей деревне все плохо. Но это все теория. Наши дагестанцы тоже не особо в террористы идут. — Керим встал и прошелся по комнате, — Вот ты за МКАДом с людьми разговаривал когда-нибудь? Они-ж поголовно уверены, что все их проблемы из-за проклятых москвичей. Прям вот лично мы с тобой из их вологодской области все деньги высосали.

— Вот-вот, но эти вологодские ребята не едут в Москву автобусы взрывать, — оживился Дмитрий. — Сидят себе тихонько и москвичей ненавидят.

— Не знаю, что тебе на это сказать, — вздохнул Керим. — Может чувствуют, что Москва все равно часть их страны. Что каждый из них может в любой момент сорваться и в Москву приехать. И не будет в Москве ничем выделяться. Где-то как-то пристроится. Со временем обживется и станет обычным москвичом. Внешне не выделяется. По-русски говорит не хуже других. Ассимилируется как-то. А кавказец, который в горном ауле вырос, так и будет в Москве всю жизнь как дефективный какой-то. «Лицо кавказской национальности» при любом раскладе.

— Но твой отец-то как-то прижился. — не унимался Дмитрий.

— Так он и не с гор спустился. У нас дед-профессор в институте преподавал. Семья в центре Махачкалы жила. Да и в Москве он уже сколько? Лет 45, если не больше. И страна была другая. — Керим заговорил отрывисто. — А ты вообще представляешь, что такое прижился? В автобусе на ногу кому-нибудь наступишь — смотри под ноги, понаехали тут. На перекрестке кого-то не пропустил — куда прешь, чурка черножопая. Всю жизнь фигня такая. На работу устраиваться, квартиру снимать — всегда пишут: «Ищем людей славянской национальности». Как будто ты не знаешь этого? Сам квартиру свою только славянам сдаешь.

— Так это не из-за того, что я нацист такой. Проблем так-то со славянами реально меньше. Хотя тоже, конечно, всякое бывает. Я тут где-то читал, что и сами кавказцы с большей радостью славянам квартиры сдают при возможности. Не знаю, насколько это правда. Ты бы сам-то кому сдал бы? Я тебе больше скажу. Я вообще не верю в деление людей на национальности и расы. Тут какая-то другая история. Давай возьмем такой пример. Родились где-то в условном Сомали 2 брата близнеца. И получилось так, что одного из братьев сразу усыновила приличная семья швейцарцев. Предположим, преподаватели Женевского университета. Вот прошло двенадцать лет. У одного сольфеджио и коллекция бабочек, а второй не знает как туалетная бумага выглядит. Зато знает, как поймать, убить и зажарить бродячую собаку. Предположим, поселились волею случая они через много лет по соседству с тобой и при этом не знают, что они родственники. Как думаешь, кто из них доставит больше проблем? С кем будет приятней иметь дело? Один, вероятней всего, будет обычным швейцарцем, который мусор сортирует и дерьмо за своей собакой собирает. А второй будет работать на стройке, в лучшем случае. А вероятней всего вообще работать не будет. Зато, почти наверняка, будет известно у кого искать украденный велосипед, и кто мусор из окна выбрасывает. И про какие тут гены, национальность и расу можно говорить? Или другой пример. Вот представь идешь ты со Светкой темным переулком, а на встречу три кавказца. Хотя нет, плохой пример. Ты-ж со своими брататься начнешь и лезгинку танцевать, или как оно у вас там принято.

— Ну да. Конечно. Мы-ж сразу в пляс пускаемся, как земляка видим. И в десны целуемся с каждым.

— Не важно. Предположим, обычный москвич в очёчках с девушкой идет через пустырь темным вечером. Самый обычный. Мама — врач, папа — инженер. Навстречу три кавказца. Молодые да дерзкие. Какая вероятность, что просто мимо пройдут? Ни слова грубого не скажут, ни телефон позвонить не попросят? Не отвечай. Нет тут точного ответа, но все познается в сравнении. Правильно? Тогда предположим, это не три кавказца навстречу шли, а три бельгийца. Или три датчанина. Чувствуешь, насколько градус упал?

— А если трое русских будут идти? — Керим посмотрел в глаза Диме. — Насколько твой градус изменится?

— А тут зависит от места действия. Если дело в центре Москвы происходит, то ничего не будет. А вот если в Бирюлёво или в каком-нибудь зажопинске, то расклад может быть всякий. И это, как раз, нам и показывает, что дело не в нации, не в расе, и не в повышенной смуглости. А в социуме, в котором человек вырос и в правилах, по которым он живет. Понятно, что и в Бирюлёво, и в зажопинске, и на Кавказе полно приличных, милых и добрых людей. Но и велик процент и всякого быдла обмороженного. Условно говоря, в Дании такого быдла два процента, в зажопинске восемь, а в условном Сомали восемьдесят. Отсюда и отношение. Когда навстречу в темном переулке три датчанина идут, вероятность геморроя равна двум процентам, а когда три сомалийца — восьмидесяти.

— То есть вся твоя теория к вероятности геморроя свелась?

— Конечно. Мне разницы нет: белый ты, черный или зеленый в крапинку. Ты веди себя вежливо, агрессию не проявляй и, вообще, жизнь мне не порть всякими закидонами. А я тебе портить не буду. Вот тут всеобщее счастье и наступит. Европа так, к слову сказать, до последнего времени и жила. И самые счастливые люди здесь жили. В отличии от Бирюлёва, зажопинска и Сомали всякого. Нет никаких национальностей. Есть приличные люди и срань дикая. И никакой тут цвет кожи или национальность с религией приплетать не надо. Весь вопрос в каком обществе вырос и по каким законам живешь. Готов жить как в Европе принято — живи. Хочешь жить по каким-то другим законам — дуй туда, где живут по этим законам. Нахрен тебе в нашем обществе страдать? Но и европейцам надо уже как-то формализовать эти самые европейские законы и правила. Прописать, что резать барана на лестничной клетке — моветон. И за нож хвататься от косого взгляда тоже ни комильфо. Ну и карать за нарушения надо строго без ужимок и толерастии всякой. Нарушил — ответь. Вот тогда и на цвет кожи никто смотреть не будет. Какая разница какой цвет, если все ведут себя одинаково прилично? Правильно я говорю?

— Ну, конечно, правильно. Ты чего завелся? — Ольга попыталась притушить разгорячившегося мужа.

— Или вот еще пример, — Диму уже было не остановить. — Про нашу с Керимом школьную жизнь, так сказать. Были у нас два двора соседних. Двадцать вторые дома и двадцать шестые. Между ними метров 150. Абсолютно одинаковые дворы из абсолютно одинаковых панельных девятиэтажек. Ну вы знаете где наши родители живут. Мы жили в двадцать втором доме. Этот дом заселялся в 1979 году московскими очередниками. Публика была самая разнообразная. В нашем подъезде летчик жил. Поп еще был. Был дедушка таксист. Знаешь, такой из старых московских таксистов в фуражке. Очень вежливый и приятный дядечка. Несколько медиков, учительница, старшая пионервожатая из нашей школы. Заведующая из детского сада была. Еще инженеры какие-то. Это кого я так на вскидку вспомнил. А двадцать шестые дома были населены рабочими из других городов. К олимпиаде завоз массовый был по лимиту, видимо. Так вот дети из нашего двора пошли в школу в первый «А», а из двадцать шестых пошли в первый «Г». Потом, классе в пятом, на базе этого «Г» сформировали класс коррекции «Д». Добавили туда несколько неблагополучных детишек из других классов и поставили классным руководителем физрука, который штангой увлекался. Я так понимаю, что все остальные учителя просто боялись таким классом руководить. Так вот, мало кто из наших решался в то время ходить куда-то через двадцать шестой двор. Я вот таких смельчаков что-то не помню. Да и в школе на переменах старались с «Д» не пересекаться. Чревато это было. Можно было чего-нибудь ценного лишиться, или в какую нездоровую канитель влипнуть. В общем, ушли после девятого класса из этого «Д» все почти в полном составе либо в ПТУ, либо сразу баранку крутить и кирпичи таскать. Потом по тюрьмам расселись и сторчались из тех ребят если не все, то очень существенный процент. Еще какая-то часть в ментовку пошла работать. А из нашего класса две трети поступило после одиннадцатого класса в институты. Кто-то адвокатом стал, кто-то бизнес какой-никакой делает. В крайнем случае бухгалтером или менеджером где-то как-то. Все при деле более-менее. Спустя лет пятнадцать после выпуска, встретил я парня, который жил сначала в нашем доме еще до школы, а потом он с матерью как раз переехал в двадцать шестой дом. Квартиру обменяли, вроде. «Куда, — спрашиваю, — ты, Серега, пропал? Сто лет тебя не видел.». «Сидел, — говорит. — Две ходки. Разбой, тяжкие телесные и там еще, по мелочи. Когда первый раз в изолятор попал, говорит, глазам своим не поверил. Куча знакомых. Рифата помнишь? Андрюху Капитанова? Братьев-близнецов? Все там были. Менты ржали над нами, что мы встречу одноклассников тут устроили.». Я к чему все это? Вот два двора на одной улице и два класса в одной школе. А люди выросли совершенно разные по итогу. И судьбы совершенно разные. Если возвращаться к нашим сомалийцам, то проблема не в том, что это сомалиец по национальности, мусульманин по вере и кожа у него темная. Проблема в том, что он в Сомали вырос. По законам и обычаям, которые приняты в Сомали. А у нас тут другие законы и обычаи. Отсюда и конфликт со всеми вытекающими. И нелюбовь взаимная. Если дети из соседних дворов в разных мирах жили, стараясь не пересекаться, то что говорить про страны с разных континентов? А ты говоришь, почему квартиры стараются славянам сдавать. Ну иди посдавай сомалийцам, расскажешь потом. Лично я вообще стараюсь не просто славянам сдавать, а конкретно москвичам. Еще и смотрю, чтоб не работяга был какой, а человек, так сказать, интеллектуального труда, хотя б планктон офисный, на худой конец. Вот такой я сноб московский.