Дважды отважный. Сборник рассказов

Геннадий Геннадьевич Кожемякин

Сборник разноплановых рассказов, изобилующих неожиданным сюжетным поворотом и, как правило, совсем уж неожиданной концовкой.

Игра в классики

Литераторы пьют много. И маститые писатели — не исключение. А, пожалуй, даже, правило! Они пьют, почему то, даже больше. Конечно, нельзя утверждать, что тут есть какая то чётко прослеживаемая закономерность, но маститые, — пьют больше. Впрочем, почему именно литераторы? Лакают художники, квасят артисты и режиссёры! Не отстают скульпторы. Они пьют для того, что бы забыть… А потом, уже, что бы — вспомнить! Пьют от особенно острого, только им присущего, осознания несовершенства Вселенной.

Впрочем, и молодые журналисты, втихаря, мечтающие стать писателями, тоже пьют. Пьют, даже те, кто уже не мечтает ни о чём… Стараются не отстать и электрики и трактористы и механизаторы широкого профиля. Спортсмены. Тренеры.

Как они её пьют!? Но сейчас речь не об этом. Вернее — не совсем о том!

Вот, просто для примера! Вчера известный писатель Александр Мстиславович Шувалов, принял изрядно. Угостился он на презентации собрания собственных сочинений в пяти томах. Поэтому ему сегодня с утра очень не хотелось вставать. Как уже догадался наш прозорливый читатель, Александр Шувалов был — маститым писателем. Сильно пьющим. Причём писателем, которого уже при жизни, многие поспешили объявить классиком. Он был, в принципе, согласен с высокой оценкой своего вклада в литературу и, соответственно, вёл себя, как и полагается человеку, шагнувшему в бессмертие: носил шарфик с беретом, часто давал интервью и проводил встречи с читателями. Кроме того он старался лично отвечать на письма соотечественников. Справедливости ради, нужно отметить, что писем этих с каждым годом было всё меньше. Занималась заря качественно новой литературы! Менее качественной, но дерзкой.

— Нет уже прежнего читателя — рассуждал Шувалов, попирая скрипучие половицы своей древней дачи, новомодными сланцами. — Да и нет предпосылок для существования того читателя! Вдумчивого, благодарного, снисходительного… Читателя — с большой буквы! Попробуй, посели зеркального карпа в воду грязную! В водицу — не чистую! — горько размышлял Шувалов. — А тут ещё повсюду эта вечная суета, компьютерные книги… Эрзац! Повсюду эрзац!

Нет, были в жизни Шувалова и творческие вечера и пытливые студенты с их бойкими расспросами о личной жизни писателя… Много чего было. Но как то всё — не так.

Однажды, на одной из встреч с победителями школьной олимпиады по литературе, Александр Мстиславович рассказывал о махровой сусловской цензуре, о том как десятилетиями лежали «в цензорских столах», лучшие из его рукописей! Как «литнадзор» правил его тексты, заставляя выкидывать из них наиболее острые и злободневные куски! В самом начале этой его исповеди — проповеди, его речь прервала уверенная в себе девочка, с пытливым взглядом имени Отара Кушанашвили. По — взрослому прихватив губами дужку своих очков, она, волнуясь, затараторила:

— Александр Мстиславович! В своих лучших произведениях вы нам нередко, постулируите о том, что грешно впадать в уныние, нужно бороться, с трудностями… и сложностями! А ведь и вашем случае, можно было поискать куда как более креативные выходы из проблемы с цензорами! Вот скажите на милость — Вы пытались создать своё, пусть и небольшое издательство, к примеру? А если б создали? Кто б тогда помешал Вам издавать не только самого себя, но и других, близких вам по духу творцов! Хлопотно? — Да! Тысячу раз — да! Но разве подобная цель не заслуживает хлопот и усилий? Мне думается — это было не более хлопотно, чем пробивать твердокаменные лбы застойных цензоров!

И завершив свой вопрос — инструктаж, девушка победоносно воцарилась на стуле.

Шувалов отвечал ей долго и обстоятельно. Он горячился и брызгал слюной. Юное дарование сопело и ёрзало, а под конец обиделось и демонстративно покинуло торжественное мероприятие. Осадок у Шувалова остался надолго! Он многое переосмыслил и понял с тех пор. И самое главное — никогда уже не заговорить ему с этими юными вундеркиндами на одном, так понятном ему языке! Языке Пушкина, Чехова и Шувалова! А ведь контакт с молодёжью, большому художнику необходим. Беда…

А между тем, стайки творчески настроенных юнцов, продолжали бойко терзать писателя, где бы тот не появился. Козлобородые юноши, и по творчески неряшливые девы, многозначительно и по — свойски кивали писателю, одновременно всучивая свои многокилограммовые литературные опыты. Он брал. Он никогда не отказывал. Сама мысль, что сейчас он своей чёрствостью может погубить будущего классика, была так нестерпима, что ни разу его не отказался от папки с рукописями. Сколько бы — голова не противилась.

Со словами: — Мой адрес и телефон на последней странице романа! — очередной книгоноша испарялся, а добрый Шувалов при первом удобном случае открывал любую наугад страницу произведения и, почти с надеждой, погружался в чтение…

Впрочем, надо отдать ему должное, если он сталкивался с откровенной галиматьёй, то ничтоже сумняшеся отправлял бумаги в первую попавшуюся урну. Вчера, пока Александр Мсиславович, пребывал ещё «в форме», ему всучили, — аж две папки сразу. Первую — чахоточного вида молодой человек в бандане, а вторую довольно симпатичная девушка. В сарафане в горошек.

Труды парня были озаглавлены: «Битва За Святую Русь или Жития Святых Нашего Времени». С первых строк творенья было ясно, что речь идёт о лидерах партии «Единая Россия», которые как верные дружинники помогают «Великому князю» отстоять Землю Русскую. Шувалов тут же отправил сочинение ура — патриота в урну.

— «Берегитесь пафоса! От пафоса — гибнут люди!» — сердито бормотал он, совершая это ритуальное действо.

Со второй работой — было сложнее. Ведь иногда даже хороший спец не отличит настоящую литературу от чего — то очень похожего на неё. Не даром же, говорят умные люди: графоман — не тот, кто пишет плохо, а тот, кто пишет почти хорошо!

Прочтя пару страниц, Шувалов наткнулся на описание спора главного героя с полицейским.

— «Да ведь наш человек только тем и жив, что получив по одной из щёк, умеет подставить другую!» — втирал герой романа хамоватому участковому. Тот не только не соглашался, но и вдобавок к прочим своим недостаткам не любил «гостей из ближнего зарубежья». Одним словом — он был плохой человек.

— Хватит, наподставлялись уже! Щёк не хватает! — сердито бормотал Шувалов. — Я б таким писакам, Толстого — только по рецепту выдавал!

Через минуту и эта рукопись отправилась вослед первой. Сердито потирая руки, словно бы пытаясь, оттереть прилипшие от такого чтения глупости, Шувалов, вскоре вновь примкнул к празднующим его успех друзьям. С годами, писатель всё больше убеждался в том, что не один талант не может помочь раскрыться другому дарованию, равно как и помешать раскрыться таланту другого. Если, разумеется, таковой имеется! Но как это объяснить всем им, тянущимся к нему за советом и смотрящим как на Бога! Шувалов всё чаще вспоминал колоритный момент из какого то советского фильма:

— «Таланту не надо помогать! Его не надо раскрывать! Талант — виден и неистребим! Он так и прёт, и ничего с этим нельзя поделать!» — кричал один из героев, обвинённый в чёрствости.

А на юбилее все вокруг пили и навязчиво утверждали, что он, Шувалов — большой талант! Хотя он знал это и сам. А потом, враз стало как то скучно и очень тоскливо…

И проснулся он дома, с тем же самым ощущением тоски и скуки. С трудом разлепил веки и стал тереть глаза ладонью.

— Какой же серый и унылый у меня потолок. И осень за окном. И в жизни — уже осень. Если не зима…

Шувалову было нехорошо. Нет, в магазин он не пойдёт. А дома, конечно, нет ничего. Сколько раз он твердил себе, что в квартире писателя, должен быть барчик! Хотя бы с самым простеньким, с самым необходимым! — Так нет!

Александр Мсиславович лежал на смятой, липкой постели и угрюмо глазел в окно. Осень, в этом году, явно поторопилась вступить в свои права…

Вдруг гнетущую тишину, разогнал пронзительный и какой то, черезщур долгий звонок в дверь. Кто — то из соседей? Иначе бы, консьерж позвонил сначала. Шувалов не любил визитёров, считающих, что они имеют право вот так трезвонить, да ещё поутру. Он глянул на часы.

— Вообще то уже одиннадцать… Кто бы ни был — он сейчас пойдёт в магазин, если с собой у него нету! — решил Шувалов и на ходу кутаясь в халат и одновременно массируя свалявшуюся за ночь физиономию — двинулся к дверям. Если бы он даже увидел на пороге спивающегося соседа, литературного критика, но — с «чекушкой» в руке, то и тогда бы не огорчился!

Визитёром же оказался бледный юноша, из тех, что «со взором — горящим»!

— Михаил Евгеньевич Трубецкой! Из Иваново я! — представился добрый молодец, просачиваясь одновременно в прихожую. Шувалов ощутил запах перегара.

— Вы, Александр Шувалов! Мне к Вам! Я ведь тоже пишу! — отрапортовал, он скороговоркой, торопливо разуваясь. — Куда можно повесить куртку? Я вам не помешаю?

Шувалов велел не раздеваться. Прошли в комнату. Из бокового кармана канареечной куртки визитёра торчала начатая бутылка… Как сказал бы юрист — «с жидкостью коричневого оттенка, напоминающей по цвету коньяк или коньякосодержащую субстанцию». Затем оголился и край этикетки. Коньяк «Московский».

— У него коньяк! — радостно отметил Шувалов. — Неказистый, но коньяк!

— Вы — гений! — выпалил незваный, но долгожданный гость и почему то насупился.

— Почему ж я гений? — благодушно осведомился Шувалов.

— Так писать можете только Вы! — ответил гость и помрачнел ещё сильнее.

— Ещё один ценитель шуваловского творчества, — подумал писатель. — Лучше б рюмку налил. Попросить что ли?

Сто грамм бы мне сейчас не повредили. Так его ж не выгонишь потом, затеет со мной пить…

Шувалов с сомнением поглядел на странноватого поклонника.

Между тем изобильное тело писателя потряхивал похмельный озноб. Беседовать в подобном ключе с утренним гостем было против натуры Шувалова. Но и выпроваживать его вместе с коньяком — было неразумно. К тому же, когда ты с бодуна и судьба, сжалившись, присылает тебе коньячок в лице такого охламона, грех не воспользоваться!

— Вы зачем пришли то, мил — человек? Сообщить мне об этом? Спасибо конечно. Но у меня сейчас много работы. Рад был познакомиться. Угостил бы вас, коньячком, да выпили всё гости. — А что это у вас в кармане? Вы, что, выпиваете по утрам? — строго спросил он.

— Нет, что вы! — Это я так, для храбрости. Перед визитом к классику нашей… в общем…

— Ну, полно тебе! Давай сюда свой коньяк! Молод ещё по утрам пить! — сказал Шувалов недвусмысленно протягивая руку за бутылкой.

Молодой человек по — солдатски, быстро и чётко выполнил команду. Шувалов принял у него коньяк. Пристально поглядел на бутылку. Взболтал, зачем то… И припал, прямо к горлышку! Обильно отхлебнув, крякнул.

— Спасибочки. В апартаменты не приглашаю, собака у меня в спальне, гостей не признаёт! — солгал он.

— А что тебе, больше всего, из моего нравится? — спросил Шувалов, вновь припадая к горлышку бутылки.

— Да буквально всё мне нравится! — и «Тюльпан Вселенной!» и «Роза ветров» и «Вечная рапсодия»…

— «Роза ветров» — не моё, сказал Шувалов, отрыгнув. — Прошу прощения!

— А «Тюльпан Вселенной» — и впрямь неплох… — продолжал он. — Я, ещё когда замысел вынашивал…

— Но я тоже могу так писать, вот в чём дело то! — внезапно перебил визитёр и помрачнел окончательно.

Шувалов, который в этот миг, вновь приложился к бутылке, поперхнулся и удивлённо уставился на смелого ивановца.

«Ой ли? Прямо таки как я!? Ну брат, у тебя и переходы! Предупреждать надо!» — сердито подумал корифей литературы.

Юноша молчал, не зная что сказать дальше. Между тем, Шувалов домучил коньяк, занюхал рукавом и, откашлявшись, промолвил:

— «Если можешь так писать, — это неплохо! Всенепременно — пиши! Дело хорошее! И выгодное. А сейчас, извини, мне пора — за работу. Буду писать — как я! Кстати, больше коньяка нет?

— Трубецкой, я. Это фамилия такая.

— Настоящая?

— Самая настоящая!

— Хорошая фамилия. Для начала литературной карьеры. Отец кто?

— Токарь он. Высокого класса. От Бога, можно сказать! — запальчиво ответил гость и вновь помрачнел.

— Токарь так токарь… Хоть кто — то токарь, а то одни писатели вокруг… И юристы с экономистами! Не кого на х… послать! Слушай, я к тебе прямо из — за письменного стола, на «Нобелевку» иду, пишу круглосуточно. Как, бишь, Тебя? Воронцов? Рад познакомиться!

И схватив гостя за вялую ладонь, Шувалов энергично и недвусмысленно потряс её, одновременно оттирая гостя к двери. — До свидания, коллега! Ты, давай, пиши, а я порадуюсь твоим успехам!

— Александр Мстиславович! Я чувствую, что Вы не верите в мой талант! Как же это всё банально… С одной стороны — живой классик, а тут… Мальчик бухой припёрся. Но ведь я явный талант! Я бы иначе и не приходил! Моё имя уже давно бы было Вам известно, гремело бы! Но мне приходится отвлекаться на всякую суету, на пустое! Я работаю, на фабрике, в горячем цехе. А вы хоть знаете, писатель, что такое — горячий цех!? — вдруг взвизгнул гость фальцетом. — Из труб сифонит раскалённый пар! И пар этот — влажный! Башка трещит, так — будто в стиральной машине побывала! И неизвестно почему в — вокруг пахнет ссаным! Мизерная надбавка за вредность… Вашей собаке такой надбавки на корм не хватит! А Вы… Получаете огромные гонорары… А много бы вы написали в горячем цехе!? — тараторил юноша.

— Не припадочный ли? — думал Шувалов, опасливо поглядывая на гостя.

— Не знаю, не знаю. Никогда в горячих цехах не писал… Эээ… Если не считать древней пьесы про сталеваров. Заходил тогда в цех разок. Действительно — душновато там. От меня то ты чего хочешь!?

Вот этот вопрос, Шувалов задал зря! Он был слишком конкретным. Молодой человек расценил его как сигнал к главной цели.

— Помогите мне, хоть сколь — нибудь значимо деньгами и я погружусь с головой в творчество! Я создам шедевр, я всё до копеечки верну. — вещал юноша, глядя на шуваловские тапочки. — Я напишу «Войну и мир» и «Сто лет одиночества» в одном флаконе! В отсутствии денег — корень моих творческих застоев!

Некоторое время Александр Шувалов с любопытством разглядывал взбудораженного юношу. Ничего не говорил. Затем откашлялся и…

— Ну ладно, убедил! — И Шувалов, шумно сопя, полез в комод. Не веря своей удаче, Михаил следил за руками писателя, как следят за руками фокусника! Он даже пританцовывал. И бормотал: — «Я ведь отдам, Вы ж меня знаете! Эх, дорогой Александр Мсиславович… Я смогу…»

Между тем Шувалов не извлёк из комода толстого бумажника. И чековой книжки тоже не было в его руках… И, веера из засаленных ассигнаций не было.

Вместо всего этого, писатель протянул Мише стопку чистой бумаги и карандаш.

— На. Вот, тебе, полковник Трубецкой, карандаш и бумага! Это стоит рублей десять. Отдавать не надо. Напиши и принеси мне две главы будущего шедевра. — Нет, лучше, перешлёшь по почте! Если это потянет на Толстого… хотя бы на Алексея…. Я… обещаю тебе помочь. И помни, я не завистлив к чужому дару. Так что твори смело, не боясь меня превзойти и унизить. До свидания!

Не успел Миша покинуть лестничной клетки Шувалова, рассеянно глядя на пачку чистых листков, как взбодрившийся классик, уже вовсю, распекал по домофону консьержку, превратившую подъезд элитного дома в проходной двор.

Конец ознакомительного фрагмента.