Как-нибудь проживем! Книга стихотворений

Геннадий Васильев

В новой книге Геннадия Васильева, как всегда, царствует любовь. Что может быть прекраснее этого вечного чувства, этой главной нашей ценности? Стихи обращены к близким и друзьям, некоторые носят характер посвящений. Автора отличает способность не только к признаниям, но и часто к самоиронии, это добавляет легкости и свежести восприятия.

Мы были в Киеве

1

Мы были в Киеве. Стоял сентябрь-октябрь —

пора исходов, урожаев и кончин.

Мы были в Киеве, и потому хотя бы

нам было грустно без особенных причин.

Шурша страницами «новейшего завета»,

припав к теории изглоданным сосцам,

терзались практики, совет держа с Советом

у стен вельможных Мариинского дворца.

Мы были в Киеве, а Киев шел в загранку.

Разинув варежки, мы провожали клин.

Галдя по-птичьи, улетали эмигранты,

роняя перья преждевременных седин.

Стоял сентябрь-октябрь. Была непрочной вера.

Ленились дворники и улиц не мели.

И произнес вдруг Ленин голосом Бандеры:

«Ласкаво просимо, кляти москали!»

И от Крещатика, от Ленина опального,

от старой Лавры не надолго — навсегда —

увез троллейбус нас, шкатулка музыкальная,

рогами прочно подпирая провода.

Осень, 1991

2

На кукурузные початки

похожа старая брусчатка.

Идем, початки те поклевываем,

на расстояния поплевываем.

1991

3

Андреевский спуск

На Андреевском художник

предложил нам пустячок.

Может, купим? Может, сможем.

Может, будем ни при чем.

Он и просит-то полушку,

а глядит на нас, как лорд.

Акварелька, безделушка…

Светлой музыки аккорд.

Сколько красок, сколько масок,

сколько тихих алкашей,

сколько профилей и фасов,

сколько ломаных грошей!

Глина, камни, серьги, кольца,

майки, зонтики, ларцы…

Гениальные пропойцы,

вольной гильдии купцы.

…Чертик дернет — мы отступим,

сами будем ни при чем:

сэкономим, скопим, купим

за полушку пустячок.

Июль, 1995

4

Музей архитектуры и быта. Долина мельниц

Эти мельницы уж крыльями не машут.

Эти крылья прочно схвачены цепями,

точно руки великанов из романа

о рехнувшемся идальго Дон Кихоте.

Только ближе подойди — они расскажут,

положись на их нестарческую память,

прикоснись рукою к почерневшим бревнам,

их тепло пускай ладонь твою щекочет.

Только ближе подойди, коснись рукою —

ты услышишь, как назад качнется время,

как отбросят эти крылья эти цепи,

как завертятся, обрадовавшись ветру!

Жернова жевать зерно, как прежде, станут,

и зерно, как прежде, ссыплется мукою.

Выйдет мельник, перепачканный мукою,

и присядет на скрипучую ступеньку,

и запустит взгляд, как жаворонка, в небо,

и увидит в бледном мареве полудня,

как расплавленное солнце остывает,

как лучи его становятся короче.

Там, вдали, белеет избами деревня,

над дорогой облачками пыль витает;

там, колесами скрипя, везут подводы

золотистое зерно в мешках холщовых.

Встанет мельник и поправит белый фартук.

Жернова опять подвинутся согласно.

И опять зерно мукою обернется,

а работа обернется к ночи — мукой.

Это было век назад, а может, больше.

Только ближе подойди — и ты услышишь…

Только лучше погляди — и ты увидишь…

Прикоснись рукой — и время бег замедлит…

Эти мельницы уж крыльями не машут.

Эти крылья прочно схвачены цепями.

Только ближе подойди — они расскажут,

положись на их нестарческую память…

Июль, 1995

5

Прощание с Городом

Ах, как мы из Города уезжали!

Ах, как не хотелось нам уезжать!

Ах, как без Парижа нам, парижанам!

Ах, как же Парижу без парижан!

Как нам без его мостовых булыжных,

фонтанов, каштанами взятых в круг?

Без Города нам ни за что не выжить.

Не выживет Город без нас, мой друг.

Не стерпит, не перенесет разлуки.

Погибнем и мы от него вдали.

Нет музыки в частом колесном стуке,

нет счастия в бегстве за край земли.

Давай все дела на чужбине бросим,

без нас чужбина не загрустит.

Крылом повела, поманила осень:

прости-прощай! Не скучай. Пусти…

Фонтаны умерли, струи скрыли.

Каштанам дрожи не скрыть никак.

Мы в Городе этом не чтоб жили —

в нас этот Город пророс, как злак.

Пророс он, и в сердце проделал рану,

и рана болит, и унять нельзя.

Весною снова начнут фонтаны

пыль водяную пускать в глаза.

Каштаны ударятся в цвет, как в пьянку,

и, головы больше не пряча в зонт,

мои горожане, твои горожанки

взглядами выскоблят горизонт —

и нас не увидят на горизонте,

и мы не отыщем их на своем.

Длинны пути, высоки резоны,

окна вагонного мал проем,

чтоб все вместить, что еще не скрылось,

на чье описанье не хватит букв —

тех, что Мефодием да Кириллом

однажды выдуманы, мой друг.

Ах, Город… А мы с тобой уезжали…

И так не хотелось нам уезжать!

Ну как без Парижа нам, парижанам?

И как же Парижу без парижан?

Зачем мы из Города уезжали?..