Пещера

Геннадий Авласенко

В основе романа – т. н. петля времени. Группа молодых людей из настоящего (под которым в романе подразумеваются 80-е годы ХХ ст.) неожиданно оказывается в далёком прошлом. Шансов выжить в первобытном лесу с его саблезубыми чудовищами и людоедами-неандертальцами практически нет… А тут ещё оказывается, что молодые люди невольно стали участниками экспериментов со временем, проводимых их далёкими потомками из будущего…

Небольшое отступление на тему: «Что же было вчера»

А вчера ко мне не вошёл, а буквально ворвался Витька, неистово размахивая небольшой сиреневой книжицей, крепко зажатой в кулаке правой руки.

— Видал?!

— Что это? — я старался говорить спокойно, но сердце моё уже застучало на несколько тактов быстрее. — Моя?

— Твоя, старик, твоя! — он бросил книжицу мне на колени, потом театрально-отработанным жестом выхватил из сумки бутылку шампанского. — Алле оп! Вообще-то, это с тебя причитается… ну да ладно! Где наша не пропадала! Тащи бокалы!

Не слушая его, я во все глаза смотрел на невзрачную, почти невесомую эту книжицу. Дороже всех толстенных фолиантов мира была она мне сейчас. На сиреневой обложке стояли моё имя и фамилия. Наконец-то!

— Э, да ты, старичок, меня совсем не слушаешь!

— А? Что? — очнулся я. — Ты о чём?

— Обалдел на радостях! — грустно констатировал Витька, хлопнув меня по плечу. — Сочинитель!

— А где ты её взял? — перевёл я тему. — Книжку, я имею в виду.

— Где взял, где взял! Купил! — Витька довольно ухмыльнулся. — Неподалёку отсюда, в книжном. Очередище… человек пятьсот, не меньше! И все лезут, и все ругаются, и все орут чего-то! Крик, гам! Подавайте нам сейчас же Волкова, который Александр и баста! И никого нам больше не надо, кроме Волкова, который Александр! Представляешь картину?

— Представляю!

— Некоторые по сто штук хватали. Не веришь?

— Трепач!

— Кто?

— Да так, один мой знакомый!

— А, ну… как-нибудь познакомишь. На чём я остановился?

— Кофе будешь?

— Кофе потом! — отмахнулся Витька. — Ты бокалы притащил?

— Да вот же они!

— А, ну да… вижу. Разливай! Ну, бум?

— Бум!

Мы чокнулись, выпили.

— Так вот, насчёт очереди… — снова начал Витька. — Ты знаешь, я сначала тоже стал… стою себе тихо, мирно… а потом вижу… Э, не! Этак можно и в дураках остаться, до чего озверели люди! Я тогда прямо по головам, по головам, да и к прилавку. И тоже как заору. Граждане! — кричу — Товарищи мои дорогие! Пропустите, кричу, без очереди! Это же друг мой наилучший… мы же с ним ещё в роддоме познакомились!

— Может в дурдоме?

Витька вздохнул.

— Может и там. Много чего кричал.

— Ну и как, помогло?

— Сам видишь! Вот он — я, а вот она — книжка!

— Когда?

— Что, когда?

— Трепаться, говорю, когда перестанешь?

Витька вздохнул вторично.

— Ладно, считай, что уже! Наливай!

— Налито, не замечаешь?

— Замечаю! Тогда, что? Бум!

— Бум!

Вот так всё и началось вчера…

— Ну, за тебя, старик! — провозгласил Витька, в очередной раз поднимая бокал. — За твои, так сказать, творческие и прочее, и прочее! Сам я, признаться, в поэзии не бельмеса… но, знаешь — всё равно приятно! Бум!

Мы чокнулись.

— Слушай, а ты чего один? — спросил Витька, вновь наполняя бокалы. — Где твои?

Я махнул рукой.

— Батя в экстренной командировке какой-то. Здесь где-то, неподалёку от города. Что-то там такое нашли архидревнее, череп, что ли. В общем, рыть начали…

— А мать?

— А мать в отпуск укатила. На юг, в санаторий. Я ж тебе вроде говорил, забыл что ли?

— Ну да, припоминаю что-то такое… — Витька задумчиво потёр подбородок краем бокала. — Так ты, выходит, один?

— Аки перст!

Витька завистливо вздохнул.

— Везёт же некоторым!

— А тебе что, не везёт?

— Как в чём, старичок, как в чём… — туманно ответил Витька и картинно поднял свой бокал. — Давай за…

— Слушай, а давай Серёге позвоним!

— А что, идея! — Витька оживился. — Звони!

Серёгин телефон общаться с нами наотрез отказался. Чего, впрочем, и следовало ожидать в это время суток.

— Наверное, он в общаге у Натали! — глубокомысленно изрёк Витька. — Какой там телефон, не помнишь случайно?

Случайно я помнил телефон Наташиной общаги, но я помнил и нечто другое. Не зовут там к телефону! Никогда, никого, ни при каких обстоятельствах. Традиция у них, видимо, такая, а традиции надо свято беречь…

— И потом, — добавил я, — неужели ты думаешь, что они сейчас в общаге сидят!

— А вдруг!

— Вдруг можно только упасть. Ежели поскользнёшься…

— Ну, и ладно! — утешился Витька и окинул задумчивым взором пустую бутылку. — А у тебя в холодильнике найдётся чего-нибудь этакого?

— Чего-нибудь найдётся обязательно! — Я встал. — Коньяк вас устроит, сэр?

— Тащы!

Я мигом «прытащыл» початую бутылку армянского коньяка, а к нему коробку конфет, тоже початую, и два лимона (нетронутых). Гулять, так гулять!

— Такое событие, как рождение поэта, и притом, поэта крупного, с большой, как говорится, буквы… такое не каждый день случается! — философствовал Витька, одновременно с этим артистически выковыривая пробку из бутылки, вернее, пытаясь её оттуда выковырять. — А по сему, старик, предлагаю… Да что это за пробка, мать её за ногу!

Отобрав у философа бутылку, я мигом, хоть и не артистически, её откупорил и сразу же вслед за этим плеснул по рюмкам содержимое. Не всё, разумеется, сколько влезло. После этого я медленно поднял свой бокал.

— Ну, будь!

— Буду!

Мы выпили. Витька немедленно завладел бутылкой и вновь наполнил рюмашки.

— А хорошо сидим! — мечтательно произнёс он. — Почаще бы так!

— А кто против?

Мы снова выпили и закусили конфетами с лимоном.

Мне действительно было здорово и легко, как никогда. В голове уже чувствовалось некое приятное кружение, напротив, за столом, сидел Витька, старый мой друг, а на столе, как раз между нами, лежала эта вот тонюсенькая книжица в невзрачном сиреневом переплёте. И я вновь взял её в руки и, хоть всю, слово каждое, помнил наизусть, бережно открыл самую первую страницу и, не спеша, с наслаждением, принялся перечитывать такие знакомые строчки. Не вслух, разумеется, про себя.

Моя! Даже не верится…

Господи, сколько же меня «промариновали» в издательстве, вновь и вновь откладывая на «неопределённый срок». А потом, когда всё уже было решено, и были утрясены самые последние формальности, и рукопись пошла в набор, каждое утро, просыпаясь, ждал я этого вот дня. Ждал и уже почти не верил, что он когда-нибудь настанет на самом деле.

А он, день этот, ворвался ко мне в образе Витьки так неожиданно. И это было ещё приятнее, чёрт побери!

Я быстро пробегал глазами строчки, одну за другой… и вдруг словно споткнулся.

Поправили! Улучшили! Усилили, так сказать, благодетели!

В сборнике их было несколько, таких вот «улучшений». Вообще-то, их должно было быть гораздо больше, но некоторые мне удалось-таки оспорить, отстоять первоначальную чистоту строк, а вот тут вот, не смог! И теперь, почти физически ощутил явную инородность сего «улучшения» в живой плоти стиха. Это, как нож под лопаткой!

— Тьфу ты, чёрт! — не удержался я и с досады так саданул кулаком по коленке, что стало больно и тому, и другому. — Ну, что ты будешь делать!

— Ты чего? — не понял Витька.

— Ничего! — я вновь наполнил рюмки коньяком и, подняв свою, принялся любоваться нежно-золотистыми переливами её содержимого. — Как говорится, в бочке мёда да чтоб без ложки этого самого… Так же не бывает, верно? Давай-ка лучше тост!

— Айн момент, геноцвали!

Вот такой это был день, суматошный и весёлый. У меня дома, а потом и в ресторане, куда меня «затащыл» таки Виктор свет Андреевич, мы всё поднимали и поднимали рюмахи и бокалы. Боже, за что мы только не пили! И за мои дальнейшие творческие (что естественно), и за процветание, как нашей поэзии в целом (бред какой!), так и отдельных поэтов в частности (ну, это ещё куда ни шло!). Где-то, в самой глубине зала, Витька узрел вдруг каких-то своих знакомых (противоположного, разумеется, пола), и, через минуту-другую, эти самые знакомые, в количестве двух молодых симпатичных особ, уже усаживались за наш четырёхместный столик.

Ай да Виктор Андреевич! Ай да сукин кот!

— Люся! Таня! — деловито знакомил он нас. — А это — Александр Волков, один из известнейших поэтов нашего времени!

Девчонки недоверчиво посмотрели на меня и дружно захихикали.

— Не верите?! — даже обиделся Витька. — Ну, ладно!

Он повернулся и моментально исчез из ресторана.

— Интересно, куда это он? — спросила та, которая Таня.

— Смылся! — сказал я и вздохнул. — Мы, вообще-то, всегда так делаем в ресторанах. Сначала он смывается, я следом… ну, а дамам приходится брать на себя все финансовые обязательства. Вы так никогда не пробовали?

— Нет! — сказала та, которая Люся. — Никогда не приходилось.

— Зря! Вы попробуйте когда-нибудь. Очень удобно, особенно с финансовой точки зрения.

— А ты что, и вправду поэт? — поинтересовалась та, которая Люся.

— Да пошутил он! — почему-то смутился я. — Я, вообще-то, студент. Идём лучше танцевать!

— Так музыки же нету!

В это время заиграла эта самая музыка, и мы пошли танцевать. С той, которая Люся.

В голове у меня уже порядком гудело, но, к своему большому удивлению, на ногах я держался твёрдо, да и соображал довольно-таки сносно, особенно для той, прямо скажем, сверхлошадиной дозы, какую, каюсь, успел принять во внутрь. Мы танцевали, болтали всякую чепуху и я, при более близком рассмотрении, пришёл к выводу, что эта самая Люся, вообще-то, очень даже ничего. Особенно на ощупь. Даже, более того!

А может и правда, как любил говаривать Виктор свет Андреевич, нет некрасивых женщин — есть мало водки?

В это время, лёгкий на помине, в дверях показался и он сам, собственной персоной, а в руках у него я увидел целую охапку тоненьких книжиц в сиреневых переплётах.

— Ты знаешь, Люсь, — сказала та, которая Таня, когда танец, наконец-таки, завершился, и мы снова оказались у нашего столика, — а он и вправду поэт!

Холодная… Горячая… Холодная… Горячая…

И вновь холодная!

Бр-р-р-р!

Ну и что же было потом?

Я смутно помнил, как подписывал эти самые книженции сначала Люсе, а потом и Тане (или наоборот?). Потом я подписывал их ещё кому-то, и ещё кому-то, и даже адрес свой записывал с телефоном, идиот!

Я даже вспомнил, как мы всей развесёлой гурьбой (а нас было уже, кажется, не четверо, а гораздо больше) вывалились из ресторана наружу. Там, кажется, было уже совсем темно, или, во всяком случае, темнело. Потом… потом я, кажется, читал стихи у какого-то памятника… и это всё, кажется, что я вспомнил! Хотя нет, не всё! Да и не у памятника это было, а где-то ещё! А потом… потом была чья-то квартира… Господи, ведь точно, квартира чья-то была, теперь я начинаю припоминать!

А что потом?

Холодная… Горячая… Ещё раз холодная…

Так что же было потом?

Ответа не было. Подсознание моё умело хранить тайны даже от своего хозяина и истязать его далее просто не имело смысла.

Я не стал применять к героическому своему подсознанию ещё более садистские (мазохистские?) методы дознания и, махнув рукой на все вопросы, сложил их аккуратной стопочкой и отложил на потом.

И воду выключил. И холодную, и горячую. Всякую.

Из стихов Волкова Александра

В мире есть и добро, и зло…

Бьётся бабочка о стекло!

Бьётся бабочка о стекло

и не может понять:

«Там, за окнами, так тепло!

Это время моё пришло!

Просто время моё пришло!

Что же держит меня?!»

Хмуро бросив: «Не повезло!»,

я опять дышу тяжело.

От досады скулы свело…

И, дороги кляня,

бьюсь, как бабочка о стекло…

Мне назад пути замело,

а за окнами так тепло…

Что же держит меня?!

* * *

Из ванной выходило уже не то опухшее, заморенное существо, кое ещё столь недавно, кряхтя и стеная, еле вползало в живительно-влажные её стены. Человек, покидающий ванную, был свеж, аки утренний огурец, бодр, аки йог возле проруби и на удивление жизнерадостен.

Спать ему уже не хотелось совершенно, барабаны (они же, колокольчики) уже не лупили изнутри в его черепную коробочку… ну а само воспоминание о далёком загадочном острове как-то съёжилось, поблекло и, потеряв всякую чёткость очертаний, казалось теперь наивной детской сказочкой, в общем-то, забавной, но далеко не интересной в моём-то возрасте. Вот так-то!

Надо, надо умываться, по утрам и вечерам!

Насвистывая какую-то бравурно-весёлую мелодию и немилосердно при этом фальшивя, человек-огурчик пулей вылетел из ванной и в чём мать родила помчался разнузданно-разудалым верблюжьим галопом по направлению к родительской спальне. Но уже не спать, разумеется, одеваться. Влетел туда человек-огурчик и… застыл на пороге, остолбенело разинув рот.

Перед зеркалом у окна стояла спиной ко мне стройная и совершенно обнажённая девушка. Её пышные, светло-золотистые волосы, небрежно разбросанные по плечам, ещё чётче подчёркивали почти шоколадный загар безукоризненно изящного тела, загар, прерываемый лишь двумя более светлыми полосками в местах обычно прикрываемых лифчиком и трусиками. Девушка стояла у окна и сосредоточенно рассматривала себя в зеркало, я же (как уже было упомянуто выше) остолбенело застыл у порога с выпученными на манер лягушки глазами и до предела отвисшей нижней челюстью.

Скорее всего, она увидела моё отраженье в зеркале, потому что, прежде чем повернуться ко мне, девушка протянула руку к, лежащему на пуфике, халату, одним неуловимо-быстрым движением завернулась в него. Лишь после всего этого она соизволила обернуться и посмотреть в мою сторону.

Я судорожно сглотнул, плотно сдвинул челюсти и вдруг вспомнил, что и я, в сущности, тоже не одет совершенно. Вспомнив об этом, я машинально попятился и, совсем не изящно, сел, минуя стул, прямо на ковёр. При этом я ещё и ухитрился опрокинуть на себя целую уйму отцовских книг (чёрт бы побрал эти толстенные фолианты с превеликим множеством острых углов в каждом!). Так мы и смотрели некоторое время друг на друга: она, красивая и удивительно свежая даже после сна, и я, наверное, здорово «припухший» после вчерашнего своего «отмечания», с мокрыми спутанными волосами, картинно обрамлявшими, обросшую суточной щетиной, исключительно несимпатичную физиономию, да ещё и одетый в более чем лёгкую «одежду» из многоцветных книжных томов. В общем, чучело-чучелом, и притом, гороховое!

Девушка вдруг улыбнулась и подошла ко мне вплотную, а я, при её приближении, лихорадочно шаря вокруг рукой, нащупал и натянул на себя ещё несколько книг пообъёмнее.

— Где у тебя душ? — спросила она, и голос девушки, чистый и звонкий, привёл меня в ещё большее смятение. Она была так неправдоподобно красива, что я даже начал подозревать, что, в сущности, ещё сплю. И в то же время отлично понимал, что никакой это не сон, а самая, что ни на есть, суровая действительность.

— Там, прямо по коридору, — хрипло выдавил я, от всей души проклиная себя за то неизящное положение, в которое сам же себя и поставил, вернее, посадил. — Прямо и налево, то есть, направо! В общем, иди прямо по коридору, потом…

— Спасибо! — Девушка вновь улыбнулась. — Я найду!

Она подошла к кровати, тихо, не торопясь, подобрала, разбросанную в беспорядке прямо по ковру, одежду (и как это я, остолоп, умудрился не заметить этой одежды?!), потом девушка, искоса взглянув в мою сторону и в третий раз мне улыбнувшись, быстро скинула с плеч халат. Ещё мгновение, и она уже вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь. Тут только я перевёл дух. Надо ж, ситуация!

Одевался я живо, как солдат-первогодок. Потом сразу же врубил отцовскую электробритву и за то короткое время, пока она, упрямо жужжа, вела героическую борьбу с возмужавшей суточной щетиной, попытался хоть немного просушить мокрые волосы, отчаянно лохматя их маминой массажной щёткой то в одну, то в другую сторону.

Чисто выбрившись (слава немецкой электротехнике!), я, посредством двух зеркал, подверг самому тщательному и критическому осмотру свою собственную физиономию, подверг и пришёл к выводу, что, хоть следы вчерашнего возлияния оказали на неё некоторое пагубное воздействие, но, как говориться, могло быть и хуже.

После этого я слегка успокоился и, приводя в порядок кровать, ещё хранившую в своих недрах тепло этой, незнакомой мне девушки, постарался вспомнить хоть что-либо из дальнейшей вчерашней своей эпопеи, в слабой надежде пролить воспоминанием сим хоть капельку света на…

Ну, в общем, ясно на что!

Люся? Таня?

Таня? Люся?

Да нет же, нет! Не подходит, ну не подходит совершенно, ни та, ни другая! У обоих были (хорошо помню, молодец!) короткие такие стрижки, что-то, типа «а ля тифозник»… да и сами волосы куда темнее были и у той, и у другой. Да и не идут они обе ни в какое сравнение с этой! «Крокодилы» они, если честно, в сравнении с ней! И где это я только её смог подцепить вчера?

Мне вдруг пришло в голову, что я ведь, в сущности, спал с ней на одной кроватке, пусть даже и двуспальной.

Спал? Или всё же…

Чёрт! У меня даже голова закружилась, и так тягуче-сладко заныло под ложечкой. Честно говоря, как-то даже не ожидал от себя подобной прыти! И неужели у нас с ней ночью что-то такое было?

А впрочем…

Было там или не было, но если ты об этом не помнишь совершенно, то какая, к чёрту, разница! А хорош же я был, наверное, вчера?

Представив себе себя вчерашнего, я вновь потускнел и, повесив нос, уныло поплёлся в свою собственную комнатёнку, которая тоже изрядно удивила меня уже при самом первом, беглом осмотре.

А я то грешным делом надеялся, что вчера, приволокшись неизвестно откуда, неизвестно когда и неизвестно с кем, сюда и не заглядывал. Оказывается, и ещё как заглядывал!

Из стихов Волкова Александра

Бродил застывшею рекою,

где лёд прозрачнее стекла.

Срывал озябшею рукою

с рябины капельки тепла.

Они горчили на губах…

А мне казалось: лес пропах

от кроны до корней рябиной…

Она хрустела на зубах,

она горчила на губах,

как поцелуи нелюбимой…

* * *

Специалисты считают, что всякая, мало-мальски уважающая себя система должна, даже нет, не должна, а прямо-таки обязана стремиться к максимуму беспорядка. Вот обязана и всё тут! Иначе никакая она и не система вовсе!

Я смутно знаком с энтальпией и энтропией (не мой хлеб), но по отношению к бытовым условиям существования, специалисты безусловно правы. Вот за это я их и уважаю, специалистов.

Ещё специалисты утверждают, что самого максимума достигнуть всё-таки невозможно (приблизиться можно, а остальное — ни-ни!), и вот тут-то они ошибаются. Ещё как возможно!

Наверное, нет правил без исключения.

Моя комнатёнка, к примеру, уже никуда и ни к чему не стремилась. Как говорится, полный и законченный кавардак.

Особенно поражал меня своим неприглядным видом мой старый добрый письменный стол, за коим не далее как вчера мы с Виктором свет Андреевичем, культурно беседуя, пили сначала шампанское, а затем и коньячок, закусывая всё это лимончиком и импортными конфетками типа «Ассорти». Теперь же на бедном многострадальном моём столе чего только не было!

Кроме обрывков газет, пустых консервных банок из-под кильки в томате и залежалых сардинок в масленой заливке, а также превеликого множества дешёвых сигаретных окурков, возвышалось аж четыре порожние посудины из-под популярного креплённого винца, именуемого в народе ласково «чернильцем» (бр-р-р! гадость редкостная!).

Стол, выделяясь особо, как-то оттенял, затушёвывал великолепное безобразие царившее буквально по всей комнате (что, впрочем, не делало безобразие сие хоть чуточку менее безобразным). Чрезвычайно усиливал впечатление и незримо витавший в комнате крепчайший дух табачного дыма, винного перегара и ещё чего-то неопределённого.

В общем и целом, комнатка моя ситуацию не прояснила. Наоборот, скорее…

В ванной вдруг зашумела-заплескалась вода, и я, вспомнив о прекрасной своей незнакомке, представил себе, как мы с ней лихо оприходуем на пару четыре баночки этой чернильной гадости, активно закусывая её (гадость, то есть) подержанной килечкой и сардинками такой же консистенции. Да, ещё мы вдвоём выкуриваем при этом чёртову уйму самых дешёвых сигарет. Потом встаём, шатаясь, и, продолжая пошатываться, неторопливо шествуем в спаленку.

Нет, нет и нет! Что-то тут не то! Не вяжется, ну, не вяжется совершенно эта прекрасная (а так оно и есть) девушка со всем этим (глаза б мои на него не смотрели!) безобразием на столе и, вообще, в комнате! Не могу в это поверить!

Но стол — вот он, стол! И комнатка моя… вот она, вся как на ладони, комнатка…

Рассматривая печальным взором наглядное подтверждение отрицательного влияния алкоголя на организм и окружающую его среду, я вдруг, совершенно неожиданно для себя, сделал новое, важное и поистине ошеломившее меня открытие.

В правом углу дивана, из-под целой кипы простынь, газет и всякого другого барахла, торчали чьи-то ноги в обтрёпанных рыжих ботинках.

Вот это да!

Я обессилено прислонился к дверному косяку и вытер тыльной стороной ладони внезапно вспотевший лоб.

Так, постараемся рассуждать логически. Витька мне звонил, значит…

А не многовато ли для одного утречка?!

Я затравленно зыркнул в сторону ванной, потом вновь уставился на эти, невесть откуда взявшиеся ноги.

Итак, Витька мне звонил, а по сему ноги в рыжих ботинках Витьке принадлежать не могут! Ясно, как божий день!

Но ведь ног без хозяина не бывает, значит…

Кому-то они всё-таки принадлежат!

Вопрос: кому?

Теряясь в догадках и готовый ко всякого рода неожиданностям, я медленно двинулся по направлению к дивану, не отводя от него настороженных глаз.

Ра-а-а-з!

Целая кипа газет, простынь и всего прочего барахла оказался на полу. А на диване…

На диване я узрел совершенно незнакомого мне парня с рыжей, под цвет собственных ботинок, шевелюрой. Он сладко посапывал вздёрнутым, густо усыпанным веснушками носом и просыпаться явно не собирался.

Машинально, я вновь обернулся в сторону ванной, и мне как-то сразу и резко поплохело.

Ничего себе утречко!

Из ванной, чуть приглушённый расстоянием и плотно закрытой дверью, доносился ровный шум падающей воды, и рыжий на диване сладко посапывал ему в унисон.

Я очумело потряс головой, собираясь с мыслями, но так ни с одной и не собрался. Потом вновь, самым внимательнейшим образом посмотрел на рыжего.

Ноль просвета, ноль привета! Не помнил я его, ну, совершенно не помнил!

Но тогда как же он очутился здесь, в моей комнатке и даже на моём диванчике, заботливо укрытый газетками с ног до самой рыжей своей макушки? И стол этот великолепнейший…

Правда, девушку я тоже не помнил, так что…

Я мысленно возблагодарил небо за отсутствие родителей и тихонечко потряс рыжего за плечо.

— Вставай, приехали! — сказал я, но не в полный голос а, почему-то, шёпотом.

— А? Что? Где? — сонно забормотал рыжий, чуть приподнимаясь на локте. — Сейчас я, это… Ну, и… вот…

И вновь завалился на диван, тщетно пытаясь завернуться в остатки газет.

Отобрав у рыжего все газеты, я снова потряс его, на это раз чуть посильнее. Уж очень хотелось мне поскорее разузнать хоть что-либо из вчерашних моих приключений.

— Ну, вставай, вставай!

Низкое неопределённое мычание было мне единственным ответом. Потеряв надежду вернуть газеты, рыжий видимо решил попросту обойтись без оных.

И тишина. Лишь в ванной шумит, плещется вода, и даже вроде слышится что-то, пение какое-то…

Да чёрт бы их всех побрал!

Рассвирепев окончательно, я ухватил рыжего за широкие плечи, чуть приподнял его и, переведя из горизонтального в вертикальное положение, ловко прислонил к стене.

И ещё встряхнул. Для верности.

На этот раз, кажется, подействовало.

Рыжий зевнул, осторожно повертел буйной взлохмаченной шевелюрой и, чуть приоткрыв заспанные гляделки, окинул меня мутноватым взором, но не без интереса.

— Доброе утро! — как можно более вежливо сказал я. — Как спалось?

— А, чёрт… — голос у рыжего был хриплый и сонный, как в трубу. Он тупо огляделся вокруг, но, кажется, так ничего и не разглядел. Тогда он вновь зевнул и, закрыв глаза, принялся быстренько валиться на левый бок.

Но я был начеку.

Рыжий снова открыл глаза.

— Башка трещит! — доверительно сообщил он мне.

— Бывает! — посочувствовал я. — С кем не бывает!

Рыжий вновь принялся осматриваться по сторонам, на этот раз куда более осмысленно.

— А мы это где? Не в вытрезвиловке часом?

— Хуже! — в тон ему ответил я. — Мы у меня дома.

Рыжий хмыкнул.

— Хуже… сказал тоже!

Я всё пытался вспомнить, откуда он взялся на мою голову, этот рыжий, конопатый! Пытался и никак не мог вспомнить.

Рыжий тоже рассматривал меня с всевозрастающим интересом.

— Слушай, а ты кто такой будешь?

— А ты? — в тон ему спросил я.

— Жоркой меня зовут! — доверительно сообщил он и снова зевнул, да так сладко, что я невольно последовал его примеру.

Имя Жорка мне решительно ничего не говорило. Ладно, пойдём дальше.

— А меня Санькой! — бодренько произнёс я. — Как говорится, будем знакомы, что ли…

— Чего? — не сразу врубился Жорка. — А, ну да!

Мы продолжали внимательно и настороженно рассматривать друг друга. Ни дать, ни взять две незнакомые шавочки, случайно и неожиданно столкнувшиеся нос к носу в тихом безлюдном переулке. Разве что не обнюхивались и хвостиками не виляли по причине полного отсутствия оных.

Взгляд Жорика с каждой минутой становился всё более осмысленным. Он (в который раз уже!) недоуменно осмотрелся вокруг, а я с тоской подумал, что, кажется, о вчерашнем развесёлом вечере мой милейший гость знает столько же, сколько и я. Ежели не менее того…

— Слушай, — снова начал Жорка, — а как это я к тебе…

Хотелось бы мне и самому это знать.

Шум воды в ванной прекратился, и я действительно услышал пение. Хороший у неё голос, заслушаешься.

— Кто у тебя там? — Жорка показал головой в сторону ванной. — Жена, что ли?

Стоп! Стоп-стоп! Стоп-стоп-стоп! Кажется, что-то начинает проясняться!

— Слушай, а ты с кем вчера был? — спросил я как можно более безразличным тоном. — С девчонкой, да?

Жорка пожал плечами, задумался.

— С Лёхой мы вчера были, — объявил он, но полной уверенности в голосе моего гостя не наблюдалось. — Фикса ещё клеился… потом отлепился… — Жорка замолчал, ожесточённо почесал пятернёй лохматый затылок. — А мы с Лёхой, вот… И как это я к тебе? И где Лёха?

То, что оба моих утренних гостя, кажется, совершенно незнакомы друг с другом, ситуации, естественно, не прояснило, но сам сей факт меня почему-то здорово обрадовал.

Впрочем, ясно почему!

— Понятненько! — нарочито бодрым голосом произнёс я. — Всё ясненько.

«Понятненько» мне ничего не стало, «ясненько» — тем более. А так, как переговоры наши, кажется, зашли в тупик, мы просто-напросто замолчали. Причём, на довольно-таки продолжительное время.

— Ну, что ж! — сказал я наконец и, осознавая, как любил говаривать батя «полную бесперспективность дальнейшего продвижения в данном направлении», взял веник. — С Лёхой так с Лёхой, мне какое дело! Ванная прямо, но пока занята, туалет направо и, кажется, свободен. Пиво в холодильнике, во всяком случае, вчера было…

— Пиво — это хорошо! — глубокомысленно изрёк Жорка и вдруг, словно вспомнив о чём-то важном и неотложном, молниеносно исчез в туалете.

Я же, ещё раз возблагодарив небо за отсутствие родителей и тяжело вздохнув при этом, незамедлительно принялся за генеральную уборку моей изгаженной комнатёнки.

Честно говоря, больше всего на свете я опасался обнаружить в каком-либо укромном уголочке ещё и неизвестного мне Лёху (за Фиксу я не беспокоился, он, кажись, успел где-то отлепиться, но вот Лёха…) Но, к моему большому удивлению, всё обошлось благополучно. Лёха нигде не обнаружился.

И в это самое время хлопнула дверь ванной, послышались лёгкие быстрые шаги, и девушка эта, непонятная, странная, красивая до умопомраченья, вошла в мою комнату. Вошла и тут же остановилась у самого входа.

Я почувствовал её пристальный взгляд, и всё же лишь огромным усилием воли заставил себя поднять голову и посмотреть её в лицо. Да и то не сразу…

Помниться, я ещё подумал что-то вроде того, что, проснувшись утром с девушкой в одной кровати, надо бы ощущать себя хоть немного раскованнее, что ли… Или, в данном конкретном случае всё дело в том, что отрезок сей ночи начисто стёрт с коры моего головного мозга? Или она просто слишком красивая, и всё дело именно в этом?

Девушка стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, и молча на меня смотрела. Теперь она была одета в тоненькую спортивную курточку-безрукавку и, изрядно вытертые, джинсовые шортики, плотно облегающие её стройные загорелые ноги. На плече у девушки висела маленькая коричневая сумочка на длинном ремешке, пышные, слегка потемневшие после мытья волосы в красивом беспорядке рассыпались по плечах.

— Ну, что? — спросила девушка, когда обоюдное молчание стало грозить затянуться до бесконечности. — Так и будем в молчанку играть?

В зелёных насмешливых глазах её появилась нечто, вроде лёгкого презрения к моей неуклюжей, неотёсанной и явно несовременной персоне… во всяком случае, мне так показалось.

Нужно было что-то сказать ей, и я уже собрался сказать ей это «что-то»… даже рот раскрыть успел — как вдруг меня словно обухом по голове шандарахнули.

И как же это я сразу то не сообразил!

— Проводи меня до дверей! — сухо сказала девушка и, повернувшись, быстро пошла в сторону прихожей. Я же уныло тащился следом, всё ещё переваривая только что свалившееся на меня прозрение.

Вообще-то, я всегда думал, что такие ослепительные красавицы промышляют только по интуристским гостиницам и лишь в исключительных случаях нисходят до нас, простых смертных…

Или это и есть один из этих исключительных случаев?

А в ванной уже снова шумело и булькало. Это рыжий Жорик смывал утренней водусею все свои вчерашние прегрехуси… смывал и в ус себе не дул. Мысленно я ему даже позавидовал.

«Чёрт, а сколько платить?» — лихорадочно подумалось мне и меня сразу же бросило и в жар, и в холод одновременно.

Ну как это я сейчас вот достану деньги и протяну их ей! Да я же от стыда три раза подохнуть успею, честное слово! И вот же идиотская ситуация, не знаю даже, понятия малейшего не имею, сколько принято платить в подобных случаях! Червонец? Да нет, вроде маловато! Какая же у них такса, интересно было бы знать?

Стоп! А есть ли у меня, вообще, деньги после вчерашнего кутежа?!

Я даже вспотел от волнения и, незаметно сунув руку в карман, нащупал там какую-то плотную и знакомо шуршащую бумажку.

«Только бы не мелочь!» — мысленно взмолился я, и — о, чудо! — в руке моей оказалась смятая двадцатипятирублёвка.

Я вздохнул с облегчением. Осталось последнее — вручить деньги. Ну, ничего, как-нибудь… Господи, благослови на подвиг сей!

Мы были уже в прихожей. Я смотрел, как она вытаскивает из-под нагромождения разнообразнейшей обуви свои белые спортивные туфельки или, вернее, кроссовки. Потом она выпрямилась, мимоходом взглянула в зеркало, на стене. Она явно тянула время, чего-то ждала… и я уже знал, чего именно, но всё никак не мог и не мог решиться. И только, когда девушка открыла входную дверь и, обернувшись в мою сторону, хотела что-то сказать напоследок, я собрался наконец-таки с духом и протянул ей деньги. Да, ещё, кажется, густо покраснел при этом.

Она внимательно посмотрела на мою дрожащую потную руку с крепко зажатым в ней смятым четвертаком. Потом медленно перевела взгляд на густо багровую мою физиономию. Вновь посмотрела на руку… и снова на физиономию…

— Так… — задумчиво произнесла девушка, и в бездонных её глазах-озёрах, густо опушённых ресницами, засверкали, запрыгали вдруг странные зеленоватые искорки. — Так, значит…

Она снова перевела взгляд на руку, вернее, на деньги, зажатые в руке, и вдруг улыбнулась. Девушка улыбалась, но глаза её при этом так нехорошо сузились, что я тут же сообразил, что вновь умудрился свалять очередную свою суперглупость…

Правда, сообразил я это, как и всегда, с превеликим, увы, опозданием!

— Ты что, вообразил себе, что это ты меня снял?

Я ошарашено молчал.

— Это я тебя сняла, понял?! Мне было скучно, я развлекалась… вот и сняла тебя на одну ночь! — девушка уже не улыбалась, её прищуренные глаза смотрели на меня теперь с откровенным презрением. — А ты, дурашка, вообразил, что это ты меня, да?!

Она, наконец, замолчала, а я всё продолжал стоять остолоп остолопом с дурацким этим четвертаком в вытянутой руке. Я чувствовал, как по лицу моему ползут вниз крупные капли пота… и, вообще, представлял я из себя в этот момент поистине жалкое зрелище.

Нужно было что-то сказать ей, ответить что-то… но пересохший язык мой, казалось, намертво присох к тоже разом обезвоженной ротовой полости и ни за что желал даже просто ворочаться во рту, не то, чтобы…

— Ну что, теперь ты, надеюсь, уяснил ситуацию?

И, не дожидаясь ответа, девушка резко повернулась и вышла из квартиры на лестничную площадку. Машинально я двинулся следом.

— Ах да! — она обернулась. — Чуть не забыла! Сколько тебе за труды? Червонца хватит или ты, обычно, больше берёшь?

Девушка распахнула сумочку, резким отрывистым движением выхватила оттуда червонец и ловко сунула его мне в карман рубашки.

— Ну всё, не кашляй!

И быстро побежала в сторону лифта, нажала кнопку, обернулась… и взгляд её, уже не насмешливо-презрительный как раньше, а какой-то надломленный и даже затравленный, что ли, словно ножом острым полоснул вдруг по моему сердцу.

— Эх, ты!

С лязгом захлопнулись створки лифта, и я остался один.

И тут только сообразил я, что теряю, и стремглав бросился вниз по лестнице, по пути едва не сбив с ног какую-то толстую гражданку, тяжело поднимавшуюся мне навстречу и сразу же истошно заверещавшую что-то о хулиганах проклятых. Перепрыгивая разом через несколько ступенек, я, как очумелый, мчался вниз. Третий этаж… второй… первый… Машинально взглянул в сторону лифта, он уже снова шёл куда-то вверх.

Опоздал!

Чертыхнувшись в сердцах, я выбежал во двор.

Никого!

Всё ещё на что-то надеясь, я метнулся влево, по дорожке ведущей к проспекту, к автобусной остановке, потом побежал вправо, туда, где обычно «ловили» такси. Теперь я уже не ломал голову над тем, что же сказать девушке, теперь у меня были слова… в крайнем случае, я бы нашёл их теперь…

Но, увы, всё было напрасно. Незнакомка исчезла, как сквозь землю провалилась.

— С-с-скотина! — прошипел я, от всей души высказывая себе самому всё, что в душе накипело. — Кретин! Болван! Тупица! Осёл, камнем пришибленный!

Прибавив к этому набору ещё несколько столь же «изящных» эпитетов, я медленно повернулся и, тяжело ступая, нехотя поплёлся в сторону дома, мысленно обозвав себя напоследок ещё и «безмозглым каракумским верблюдом».

Из стихов Волкова Александра.

Осенью всё же

что-то случается,

осенью даже

люди влюбляются…

Лижет стекло,

одиноко и долго,

серенький дождик,

усталый и добрый…

Падают

мокрые листья на землю,

падают

снежные хлопья в ладони…

Падает осень

на мой подоконник…

Мне говорили:

«Это нелепо!»

Мне говорили:

«Осень — не лето!»

Я понимаю…

Я всё понимаю…

Только от этого

сердцу не легче!

Сердце,

ведь осень играет без правил!

Сердце,

ведь ты ничего не исправишь!

Мне говорят:

«Ты живёшь как в тумане!»

Мне говорят:

«Тебя осень обманет!»

Я понимаю…

Я всё понимаю…

Только вот сердце

не понимает!

* * *

Когда я вошёл, чисто вымытый Жорка сидел за кухонным столом и крупными глотками поглощал пиво прямо из горлышка. Одна, уже опустошённая посудина стояла рядом.

Увидев меня, Жорка немного смутился и протянул мне бутылку.

— Глотнёшь?

Но мне было не до пива и не до Жорки. Мне было так плохо, так невыносимо тошно, что выть впору. Выть, кусаться, царапаться, по полу кататься в неистовой истерике, сокрушая всё и вся. Я машинально взглянул на свою правую руку и обнаружил, что всё ещё сжимаю в кулаке проклятую эту двадцатипятирублёвку.

Господи, ну какой же я остолоп, в конце концов! Ну, почему я такой остолоп, Господи?!

Я вдруг с удивлением обнаружил, что влюблён и влюблён, как говорится, по уши, и что мне просто необходимо как можно скорее отыскать незнакомую эту девушку. Впрочем, задача сия была из разряда почти неразрешимых. Ну как, скажите, отыскать человека в полутора миллионном городе, не зная о нём фактически ничего. Даже имени.

Жорка докончил пиво, крякнул от удовольствия и аккуратно поставил пустую бутылку рядом с первой.

— Пойду я, — проговорил он, поднимаясь из-за стола и неловко покашливая. — Благодарствую за ночлег, за угощение…

— Подожди!

Я вдруг испугался, что с Жоркиным уходом сразу же исчезнет, оборвётся та последняя ниточка надежды найти, отыскать всё же прекрасную свою незнакомку. И как бы тонка, почти невесома ни была она, эта ниточка…

— Постой! — я метнулся к холодильнику. — Ты, вообще-то, сильно торопишься?

— Да нет, вроде, — слегка озадачено сказал Жорик. — А что?

— Ничего! — раскрыв холодильник, я некоторое время молча созерцал его содержимое. — Может ещё пивца?

— Куда ещё! — Жорка отрицательно покрутил головой и гулко хлопнул себя по животу. — Под завязочку!

— А водочки?

— Водочки? — Жорка задумался. — Ну, ежели один стопарик…

И вот уже он медленно, с видимым наслаждением (бр-р-р!) тянет холодную водку из запотевшего стакана, а я, усевшись напротив, задаю ему разные наводящие вопросы, пытаясь вытащить из моего гостя хоть какие-нибудь дополнительные подробности вчерашнего вечера. И, знаете, не зря!

Душ ли помог, пиво ли, а, может, этот самый последний стопарик, но кое-что Жорка действительно вспомнил. К примеру, то, как сидели мы втроём, я, он и Лёха. Когда Лёха «слинял» — этого Жорка так и не вспомнил, зато помнил твёрдо: мы были втроём! Никакой девчонки с нами не было. Пил ли я? Да нет, кажется, уже не пил. (Ты и так уже был в полном отрубоне!) Вот только стихи какие-то всё пытался декламировать… ещё курил, вроде…

Как мы встретились, где познакомились — этого Жорик так и не вспомнил. Да и вообще, ничего он больше не вспомнил, этот Жорик. Его всё занимал вопрос, куда девался друг Лёха, меня же — откуда взялась девушка? Может, уложив Жорика спать (то есть, забросав его одеялами, газетами и прочим), я потащился провожать Лёху (хоть бы глазком одним взглянуть на таинственного этого Лёху!), и там, на улице…

Размышления мои прервал длительный звонок в дверь.

Кого там ещё чёрт несёт?

По пути в прихожую в голову мою пришла совершенно бредовая мысль о том, что, возможно, эта самая девушка…

О том, что мысль эта не просто бредовая, а архибредовая, я убедился, как только распахнул дверь и обнаружил за ней Виктора свет Андреевича собственной персоной.

— Как, ты ещё не готов?! — трагически заорал он прямо с порога и, обернувшись, пожаловался кому-то позади себя: — Он ещё не готов, представляешь!

Этим «кем-то» оказалась, естественно, Наташа, и в руках у неё было, естественно, две книжки. Одна моя, другая, конечно же, мне…

— Приветик поэтам! — весело прощебетала она и, поцеловав меня в щёку, протянула книжки. — Эту подпишешь, а это тебе!

Я взглянул на обложку. Игорь Северянин.

Наверное, ещё вчера, получив такой подарок, а уж тем более от Наташи, я был бы на седьмом небе от счастья. Но сегодня, сейчас…

— Это мне? — вяло проговорил я. — Насовсем?

— Ну, разумеется! Ты год издания посмотри!

— Спасибо! — я взял книжку, вяло полистал страницы. — Наверное, это как раз то, чего мне так не хватало для полного счастья. Как думаешь?

Наташины брови удивлённо взлетели вверх. Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— Почему ты ещё не готов?! — снова встрял в разговор Витька. — Нет, вы на него только посмотрите! Стоит, разговаривает…

— А где Сергей? — игнорируя Витьку, спросил я у Наташи.

— Внизу, у машины. Сейчас поднимется. — Наташа поискала глазами зеркало, нашла и надолго к нему прикипела. — А ты что, и, правда, ещё не готов?

— О, господи! — вздохнул я. — Да готов я, готов… вот только объясните, сделайте милость, куда это я должен быть готов?

Наташа, оторвавшись, наконец, от зеркала, многозначительно покосилась на Витьку.

— Моя вина! — сокрушённо вздохнул тот, и виновато развёл руками. — Понимаешь, поднять то я его поднял, а вот разбудить… Ты хоть помнишь, о чём мы с тобой по телефону разговаривали, балда ты стоеросовая? — обратился он ко мне. — Хоть что-нибудь помнишь?

— Пива хочешь? — уклонился я от прямого ответа. — Холодненькое, прямо из Баварии.

В «Баварию» Витька естественно не поверил, но от пива, по причине вчерашнего обезвоживания организма, не отказался (не та натура), и таким образом временно был выведен из строя.

А я подошёл к Наташе, всё ещё вертевшейся возле зеркала.

— Всё хорошеешь, мать!

— Твоими молитвами! — она повернулась ко мне. — А ты, я вижу, не особенно торопишься?

— Куда?

— Сейчас я ему всё объясню! — откупоривая очередную бутылку, заторопился Витька. — Значит так…

Он многозначительно замолчал и сделал первый глоток, после чего содержимое бутылки убавилось самое малое на треть.

— Лопнешь! — предупредила Наташа, глядя на Витьку не то с сожалением, не то с восхищением. — Или ещё чего случиться… некрасиво будет…

— Попр-рошу не перебивать! — Витька сделал ещё один, более чем солидный глоток. — Так вот, мы… то есть, я и эта вот влюблённая парочка…

И Витька лихо опрокинул в рот жалкие пивные остатки.

— И куда льёт? — задумчиво проговорила Наташа. — У Сергея две штуки вылакал, тут уже за третьей полез…

— Жалко, да? — окрысился Витька, лаская в руке третью бутылку. — Не думал, что ты такая жадина!

— Сам дурак!

Наташка выразительно покрутила пальцем у виска и снова занялась зеркалом.

— У него вчера был тяжёлый день! — вступился я за друга. — Исключительно тяжёлый!

— У него все дни тяжёлые!

— Значит, так! — Витька принялся собственными зубами отковыривать пробку третьей бутылки, но пробочка попалась с норовом и никак отковыриваться не желала. — Значит, дела вот в чём…

И тут я вспомнил нечто, чрезвычайно для меня важное, и, вежливо подхватив Виктора свет Андреевича под костлявый локоток, почти бегом поволок его в сторону, подальше от Наташи.

— Мистер, пару слов для прессы! Только тихо!

— Давай! — Витька наконец-таки сладил с упрямой пробкой, выплюнул её себе на ладонь и понимающе улыбнулся. — Это ты насчёт вчерашнего?

— И вчерашнего тоже! — снова уклонился я от прямого ответа. — Так что там, ты говоришь, было вчера?

— А что было вчера? — удивился Витька.

— Я сейчас, ребята! — послышался голосок Наташи, и вслед за этим гулко хлопнула входная дверь.

Витька невольно покосился в ту сторону.

— К Серёге своему помчалась, — сообщил он мне с заговорщицким видом.

— Да неужели! — удивился я. — А я думал: за пивом!

Не отвечая, Витька подошёл к окну и принялся внимательно смотреть вниз. Что он там хотел разглядеть — непонятно, ибо Серёгину «тачку» отсюда вряд ли можно было увидеть.

— Минуты не может прожить, чтобы…

— Чтобы что? — вежливо поинтересовался я.

— Чтобы то! — продолжая исследовать что-то за окном, Витька не забывал и про пиво. — Уже и к машине ревнует!

— Завидуешь?

— Сочувствую! Ему! Разве это девчонка?! Язва ходячая!

— Ну, это она с тобой только… — резонно заметил я. — Вы — прямо как кошка с собакой…

— Ах да, я и забыл! — Потеряв всяческий интерес к творящемуся за окном, Витька вновь повернулся в мою сторону. — Ты же у неё этот, как его… Хранитель семейных тайн… так, что ли?

— Приблизительно. Так что насчёт вчерашнего?

— А что вчера? — Витька пожал плечами. — Нормально вчера! Мне даже понравилось. А ты чем недоволен?

Витька заметно оживился.

— Слушай! — он двинул меня локтем в бок. — Я вчера такую дамочку снял! Пэрсик!

В это время из кухни вышел Жорик.

— Кстати… — совсем я о нём позабыл, — познакомьтесь! Витька! А это — Жора!

Они пожали друг другу руки, а я, внимательно наблюдавший со стороны сию процедуру, лишь вздохнул разочарованно. Увы, кажется, вчера они даже и не встречались!

Я снова оттащил Витьку в сторону… впрочем, это оказалось излишним, ибо Жорик тотчас же устремился в сторону туалета.

— Так как насчёт вчерашнего?

— А, ну да! Я же говорю, такую вчера…

— Слушай, потом про свой «пэрсик»! Меня другое интересует!

Витька пожал плечами.

— Анкетные данные? — деловито осведомился он. — Могу выдать!

— Чьи данные? — Я оторопело уставился на Витьку. — Мои?

— Люськины. Не замужем, точнее, разведённая. Возраст — двадцать пять лет. Что ещё интересует. Где работает?

— Это какая такая Люська? — я вспомнил ресторан и смутно эту самую Люську. — Чёрненькая такая, стриженая?

— Чёрненькая! — с готовностью подтвердил Витька. — Стриженая!

Значит, не она!

— Ну, что тебе ещё рассказать? — Витьке явно не терпелось поскорее покончить с нудным этим занятием и перейти, наконец, к увлекательному повествованию о собственных вчерашних похождениях. — Работает в парикмахерской… живёт… Или это ты уже знаешь?

— Слушай, да причём тут Люська! — не выдержал я. — Я же тебя не о Люське спрашиваю, и не о ресторане! Я спрашиваю: что было потом?

— А я тебе и рассказываю о «потом», — удивился Витька. — Неужели ты ничего не помнишь?

— Ничего! — чистосердечно признался я. — Ресторан хорошо помню… помню, как вышли мы… И всё, как отрезало! Памятник ещё помню…

— Какой памятник? — Витька недоуменно посмотрел на меня, пожал плечами. — Не было никакого памятника!

— Ну, ладно, пусть не было! — не стал я спорить. — А что было?

Витька задумался на мгновение.

— В парк мы пошли. Вспомнил теперь?

Самым интересным было то, что ничегошеньки я не вспомнил.

— Ну, а потом?

— Ну, а потом ты взял Люсьен под руку… впрочем, вру, это она тебя взяла под руку. Я же, дабы вам не мешать, проделал тот же фокус с Танюхой, мы вежливо сделали друг другу ручками и разошлись, как в море корабли. Ну, теперь то вспомнил?

— С ума сойти! — потрясённо прошептал я, представив мысленно всю эту картину. — Ну, а потом что?

— Что потом?

— Куда я её потом дел, Люсьен эту?

— А я почём знаю! — Витька вдруг неожиданно и громогласно заржал. — Я же в ногах у вас не стоял! Слушай! — он шутливо ткнул меня локтем в бок. — Ты что, проснулся не с ней?

— Нет! — быстренько проговорил я, надеясь, что сейчас хоть что-то проясниться. — С другой я проснулся, понимаешь!

— С третьей, с пятой, с десятой! — Витька снова расхохотался, и я понял, что ни капельки он мне не поверил. Не в том смысле, не поверил, что я проснулся не с Люськой, а в том, что у меня, вообще, кто-то был. И я решил больше этот темы не касаться, и ничего больше Витьке не рассказывать. Яснее ведь не станет.

Очередной звонок в дверь… и вот уже я впускаю в прихожую Серёгу с Наташей.

— Здорово, Санёк! — Сергей энергично пожал мне руку. — Видел, читал, поздравляю! А ты что это, вроде, как не в духе?

— «В» — уныло ответствовал я. — «В» и даже больше!

— Понятно!

Наташа снова прильнула к зеркалу, а в переднюю вышел Жорка.

— Пойду я! — буркнул он, глядя куда-то вниз.

Сергей вопросительно посмотрел на меня.

— Это Жора, мой знакомый! — представил я Жорика. — А это — Сергей!

— Наталия! — пропела Наташа, на мгновение отрываясь от зеркала. — А вы что, уже уходите?

— Да я, собственно… — Жорик замялся. — Вообще-то, да… мне пора!

Он вышел и аккуратно затворил за собой дверь.

— Странные у тебя знакомые! — Наташа наконец-таки оставила зеркало в покое. — А больше никого нет?

— Как же, есть! — я широким жестом показал в сторону Витьки, тоже появившемуся в прихожей из кухни с очередной бутылкой пива в руке. — Вот, познакомьтесь! Это Наташа, это Витька, кажется… если не ошибаюсь…

— Ошибаешься! — сказала Наташа. — Никакой это не Витька! Это Кот Котофеевич!

— Я попр-рошу! — вскипел Кот Котофеевич. — Серёга, уйми её, пока я добрый!

— Да ладно вам! — сказал Сергей и, повернувшись в мою сторону, добавил: — Наташа сказала, что ты ещё не готов!

Ну вот, опять!

— Да объясните же вы мне толком, — возопил я, — в чём, собственно говоря, дела?! Куда вы собрались? А то заладили: готов, не готов! Нашли, понимаешь, юного пионера!

Сергей удивлённо посмотрел на Витьку.

— Что ж ты, Витёк?!

— О, господи! — простонал Витька. — Да я же ему битых два часа по телефону…

— Ты извини, старик! — виновато сказал я. — Я, наверное, неважнецки себя чувствовал… так что…

— Ладно, можешь не извиняться! А я то, дурак безмозглый, два часа…

Ну, это он преувеличивает. Полчаса, не больше…

— Ладно! — Витька махнул рукой. — Сейчас объясню! Вот только горло промочу.

И Витька снова присосался к пиву.

Я терпеливо ждал.

— Да ну его! — махнула рукой Наташа. — Я сама всё объясню! У тебя ведь сейчас свободные дни, так?

— Ну, в принципе… — осторожно проговорил я. — Как говорит один мой любимый герой одного моего любимого мультика: «до пятницы я совершенно свободен»!

— Не перебивай! — Это уже Витька встрял в разговор. — Свободные дни — это раз! Погодка на улице — высший класс! Это уже, кажется, два! Улавливаешь мысль мою, отрок?

— Пока, не улавливаю! Дальше, что?

— А дальше, всё! На сборы тебе… — Витька посмотрел на часы, — пятнадцати минут, я думаю, вполне достаточно! С собой брать исключительно самое необходимое, телевизор и холодильник не обязательно. Так, палатки у нас в машине, спальники там же… Что ещё? Натали, с продовольственными ресурсами у нас как?

— Маловато, — сказала Наташа. — Особенно, учитывая аппетит некоторых…

— Вот! — Витька поднял вверх указательный палец. — Поищи чего-нибудь съедобного!

— Подожди, не тарахти! — Я ещё не совсем пришёл в себя. — Куда это вы направляетесь?

— Не «вы», а «мы»! — наставительно сказала Наташа. — Ты что, себя за человека не считаешь?

— Ну, хорошо, мы! — поправился я. — И куда, это, мы направляемся?

— Назад, к природе! — мечтательно произнёс Витька, снова взглянул на часы и вполне буднично добавил: — Между прочим, пять минут уже прошло!

Я вновь вздохнул (в который раз уже за сегодняшнее утречко!) и направился в сторону кухни за продовольственными ресурсами. В это время в дверь снова позвонили.

— Я открою, — сказала Наташа.

Пока я гадал, кто же там может быть, Наташа вернулась вместе с… рыжим Жоркой.

— Я, это… — виновато сказал он, — ключи где-то посеял. Я посмотрю, ладно?

— Валяй! — проговорил я, наполняя рюкзак продуктами. — Смотри!

Но Жорка, кажется, не вполне был уверен, что «посеял» ключи именно здесь (о чём он мне и поспешил сообщить). С таким же успехом он мог «посеять» их в любом другом месте.

— Да ты поищи на всякий случай, — посоветовал я, всё ещё роясь в холодильнике. — Мало ли что…

И Жорка углубился в поиски.

— Ну что, нашёл? — спросил я его некоторое время спустя.

Вопрос был донельзя глупый, ведь я хорошо видел, что ничегошеньки Жорка не нашёл.

— Как же я, это… домой-то попаду? — растерянно пробормотал он, в сотый, наверное, раз обшаривая карманы. — Мать, она только завтра возвращается… что же мне, опять дверь ломать?!

По его разом поскучневшей физиономии пробежала чёрная тень воспоминаний.

— Слушай, а поехали с нами! — неожиданно вырвалось у меня. — В эту, как её… ну, в общем, назад к природе!

Витька обалдело на меня уставился, но пока смолчал. И на том спасибо…

— Ну, так как? — с треском захлопнув холодильник, я удовлетворённо покачал в руке тугой рюкзак. — И отдохнёшь, и дверь целой останется…

Жорка кривовато улыбнулся (мол, понимаю, ребята, вежливость и т. п.), потом отрицательно покачал головой.

— Да не… я уж как-нибудь перекантуюсь!

Я искоса взглянул на Витьку и отметил, что он с известной долей облегчения встретил сей отказ. Да я и сам, признаться, не собирался больше настаивать на своём предложении, но тут, неожиданно и как всегда некстати, в разговор встряла Наташа.

— Глупости какие! — решительно заявила она. — Ну, где ты будешь «кантоваться»? В подворотне?

— Правда, поехали! — поддержал её Сергей. — Чего зря в городе киснуть в такую погоду!

— Тем более, что дверь закрыта! — снова вставила свои пять копеек Наташа.

— Да вы что, ребята? — растерянно проговорил Жорка, разглядывая по очереди нас всех. — Да что я, не понимаю, что ли! У вас своя кампания… зачем я вам?!

— Ерунда какая! — окончательно рассердилась Наташа. — Своя… твоя! В общем, едешь и всё!

— У тебя завтра выходной? — спросил Сергей.

— Ну, выходной! Только я…

— Или тебе домой очень надо?

Жорка промолчал.

— Значит, договорились?

Витька возмущённо кашлянул у окна, но Сергей даже бровью не повёл в его сторону.

— Договорились? — переспросил он.

— А! — как то по особенному обречённо махнул рукой Жорка. — Всё равно уж!

— Ну, вот всё и уладилось! — сказал я. — Идём, я тебе кое-то организую из собственных запасов. Плавки там, полотенце…

Витька снова зашёлся в длительном приступе кашля, и Сергей наконец-таки соизволил обратить на это своё внимание.

— Ты что, простыл?

— Простыл! — ледяным голосом ответствовал Витька. — И здорово, кажется!

— С чего бы это?

— Наверное, пиво слишком холодное было? — ядовито ввернула Наташа. — Да, Витечка?

— Да, Наташечка!

Повернувшись к ней спиной, Витька демонстративно направился к выходу.

— Я вас возле машины подожду! — бросил он через плечо. — Только вы не очень задерживайтесь!

— Да, пора! — произнёс Сергей, озабоченно взглянув на часы. — Итак, что у нас? Санёк, ты готов?

— Как пионер!

— Жора, ты?

Тот лишь неопределённо пожал плечами. Да и вопрос то был чисто риторический.

— Ну, тогда всё! Вперёд!

Мы дружно высыпали на лестничную площадку, и тут я вспомнил, что, кажется, ещё не совсем всё.

— Держи! — я сунул Жорке рюкзак с продресурсами. — Вы спускайтесь, я мигом! — добавил я, снова ковыряясь в замке. — Да, кстати, куда мы едем?

— Каменный брод знаешь? — сказал Сергей.

— Слышал! Неплохие, говорят, места.

— Вот и проверим!

Открыв, наконец, дверь, я забежал в кабинет бати и, схватив со стола чистый лист, быстренько набросал на нём коротенькую записку следующего содержания: «Уехал на природу с Витькой зпт Серёгой зпт Наташей».

Я подумал немножко и добавил: «… и Жоркой тчк».

Потом ещё подумал и ещё добавил: «Точные координаты сообщить не могу тчк Окрестности речки Каменный брод тчк Вернусь завтра к вечеру тчк».

И внизу поставил дату и свою залихватскую подпись.

Вот теперь, кажется, действительно всё. Хотя, нет, ещё пару строчек:

«Да зпт кстати зпт вышел мой зборник тчк Кладу на стол тчк Полистай на досуге тчк»