Белое перо

Гектор Шульц, 2019

Перед вами книга-диалог. Диалог двух не похожих друг на друга существ. Диалог демона, который привык наказывать, и человека, который привык прощать.

Глава третья

«You’ve been a fallen angel,

Ripped out of the sky.

But as your wings grew strong enough.

You left me — behind to die».

L’Ame Immortelle — Fallen Angel

Ночной поезд по-своему прекрасен. И дело не в сопящих попутчиках, которые видят седьмые сны, а в особой атмосфере. Прекрасны фонари, которые проносятся мимо, на миг освещая купе желтым дрожащим светом. Прекрасно запотевшее от дыхания окно, на котором можно нарисовать любую картину, сквозь которую будет видна ночь. Прекрасны долгие разговоры за полночь, когда от стаканов с чаем идет пар, а беседы неспешны и тягучи, словно сироп. В такие моменты люди делятся чем-то сокровенным; своими мечтами, мыслями, прошлым и будущим. Люди на миг становятся людьми, чтобы с восходом солнца снова превратиться во все тех же замученных и грустных существ, которым ночной поезд на миг оголил душу.

— Значит, ты действительно считаешь себя демоном? — в который раз спросила Виктория, заставив Элигоса вздохнуть и посмотреть на неё взглядом умудренного жизнью человека, которому надоели глупые вопросы.

— Я и есть демон, Виктория. Зачем мне считать себя демоном, если я и есть он? — спросил он, закуривая сигарету и наполняя воздух купе чуть сладковатым, густым дымом.

— Ясно. Спишу это на твои странности, — ответила девушка и сделала аккуратный глоток горячего чая.

— Это не странности, а моя суть, — ответил ей Элигос, весело блеснув глазами. Его забавлял тот факт, что Виктория отказывалась принять его истинную личину. — Я один из семидесяти двух, последовавших за Люцифером^[11]. Изгнанник, падший ангел, демон, если тебе так будет понятнее.

— В книгах было сказано, что Люцифер возгордился и в гордыне своей возжелал стать похожим на Бога.

— Чушь. В книгах всегда пишут чушь. Чушь писали и фарисеи в Иудее, и почтенные старцы, сгибаясь под тяжестью лет и похоти, когда за замковыми стенами бились армии двух держав. Правду всегда маскируют чушью, стараясь выставить одну из сторон хуже другой, — фыркнул демон. — С Отцом никто не сможет сравниться. Он — Альфа и Омега, Суть всего, а мы его дети.

— Почему же тогда он изгнал вас из Рая? — спросила Виктория. Демон задумчиво хмыкнул и, выпустив дым, вздохнул.

— Люцифер был первым, кто открыл глаза и посмотрел иначе на саму суть мироздания. Он открыл и наши глаза, и открыл бы гораздо больше, если бы имел достаточно времени. Он не хотел свергать Отца и не хотел стать похожим на него. Он хотел стать свободным в своем выборе. Сам хотел решать, что ему делать.

— Понимаю. За меня в приюте тоже все решали. Что одеть, куда идти, как жить.

— Вот, — улыбнулся Элигос. — Частичное понимание есть. А мы не хотели жить по чьим-то правилам. Утомляет, знаешь ли, когда у тебя впереди вечность. Вы, люди, назвали это восстанием, а мы всего-то хотели свободы.

— И вы её получили.

— Да, но какой ценой? — воскликнул демон, мотнув головой. — Ценой изгнания, Виктория. Потерять родной дом и стать тем, кого все ненавидят, — не слишком радужная перспектива, согласись.

— Ты хотя бы видел свой дом. И у тебя есть братья, а у меня нет никого.

— Совсем?

— Совсем. В приюте нам… не разрешали с кем-то дружить. Девочки просто ходили бледными тенями по коридорам, молча ели, молча учились, молча спали, лишь изредка перекидываясь друг с другом парой фраз, пока воспитатели не видят.

— Ох уж эти монахини! Всюду пихают свой целибат^[12].

— Я не про приют святой Агнессы говорю, Элигос, а про другой. В моей жизни было много приютов, но последний — особенный.

— Ты не горишь желанием говорить о нем, — заметил Элигос, сделав глоток чая.

— Поверь, так будет лучше, — вздохнула Виктория. — Пять лет одиночества наедине с собственными мыслями и… а, не важно.

— Нет, важно, — подобрался демон, внимательно смотря на покрасневшую девушку. — Говори.

— Лучше вернемся к разговору о тебе, — улыбнулась она. — Ты странный человек. Прости, демон. Демон, да. Странный демон, ищущий странности.

— Именно. Ты как раз такая странность, — улыбнулся он. — Ладно. Мы вернемся еще к твоему прошлому. Это вопрос времени.

— Почему ты мне помогаешь?

— Мне просто интересно твое путешествие. Оно, видишь ли, частично пересекается с моим, а путешествовать в компании куда веселее. Плюс у тебя нет денег.

— Зато у тебя они есть, и ты ими соришь, как конфетными фантиками.

— Виктория. Не напоминай про сладкое. Двадцать первая конфета была лишней, — поморщился Элигос. — Теперь даже черный кофе без сахара сладкий как сироп.

— Но откуда у тебя деньги? Столько денег.

— Деньги — часть вашего мира. Вы слишком их любите и слишком ненавидите, но без них теряется смысл вашего существования. Я же демон, Виктория. Мне не нужно сидеть в офисе целый день, чтобы получить пару грязных и влажных бумажечек. Да, пока ты заказывала те омерзительные бургеры, я слушал разговоры других людей. Они сидят в офисе, чтобы получить деньги. Вместо этого я щелкну пальцами, и мой кошелек пополнится. Маленькое преимущество демона перед жалкими людишками.

— Понятно, — рассмеялась девушка. — Я думаю, что многие бы променяли свой родной дом на возможность щелкать пальцами и наполнять кошелек.

— Люди, да. И не только дом, но и душу. Но не падшие, — фыркнул демон. — Мы презираем материальные блага, но отдаем им должное. К примеру, черному кофе. И я сейчас не о той омерзительной жиже, которую подают здесь.

— И где же был самый идеальный кофе? — саркастично спросила Виктория.

— В Иудее, — коротко ответил Элигос.

— Эм… ты хотел сказать в Израиле?

— Нет, я хотел сказать в Иудее. Тысячу лет назад.

— Это объясняет твое странное поведение и удивление поездам и машинам. Частично, — кивнула девушка.

— Частично, — демон сделал акцент на этом слове и улыбнулся. — Лучший кофе, что я пробовал, был в Иудее. Тот толстый брадобрей, который дал мне приют, приготовил этот дивный напиток. Отведав его, я на миг вернулся домой, Виктория. Терпкий, горький, горячий. А запах… один запах заставляет мое черное сердце биться в экстазе и желать его вновь.

— У нас это называется зависимость. Кофейная зависимость.

— Увы, человечество создало много запретных удовольствий, к которым быстро привыкаешь, а отвыкнуть невозможно, — кивнул Элигос. — И кофе — одно из них.

— Тогда тебе надо заказывать кофе в кофейнях, а не в поездах. Тут подают растворимый, а судя по твоим восторженным словам, ты пил настоящий, вареный кофе.

— Возможно. Я предпочитаю наслаждаться готовым продуктом, а не узнавать, как его готовят, — усмехнулся демон. Виктория улыбнулась и, вспомнив о чем-то, грустно вздохнула, что не ускользнуло от внимания её попутчика. — Примерно через час мы прибудем в Прагу, но я не вижу на твоем лице радости. Такое лицо было у ворот приюта, и такое же сейчас. В чем дело, Виктория? Ты боишься?

— Боюсь. Боюсь, что не найду слов, когда увижу их.

— Глупости. Найдешь. Впусти в свое сердце ярость, а когда она закипит, вылей её на их ничего не понимающие физиономии, — ехидно ответил Элигос.

— Я не держу на них обиды, Элигос, — ответила девушка, заставив демона удивленно хмыкнуть.

— Вообще? — уточнил он. — И не желаешь накричать на них, обругать их бранными словами, облить их циничным кипятком своих упреков?

— Вообще. Это мои родители. Если они отдали меня в приют, значит, что-то случилось. И я хочу узнать, почему они это сделали, а не обругать их. Я смирилась со своей жизнью и хочу лишь получить ответы на вопросы, которые терзали меня все это время.

— Ох, люди, вы такие мягкие, когда это совсем не к месту, — покачал головой Элигос. — Авраам тоже колебался, когда занес нож над Исааком. Хотя, казалось бы, что может быть проще?

— Я не хочу заносить над ними нож, Элигос. Я хочу ответ на вопрос.

— Это я уже слышал.

— Мне кажется, что в тебе нет ненависти к своим родителям.

— Почему же? — рассмеялся Элигос. — Ты знаешь меня только два дня, а уже читаешь, как открытую книгу?

— Нет. Когда говоришь об отце, ты говоришь без ненависти. Но с обидой.

— Конечно с обидой. Изгнать меня и братьев за то, что я хотел свободы, — это очень обидно. Но в чем-то ты права, Виктория. Ненависть — это человеческое изобретение, как и деньги. Ни ангелы, ни демоны ей не подвержены. Ненависть — дочь свободы. Свобода — вообще очень продуктивная мать, знаешь ли. И это далеко не самый худший её ребенок. Хоть и уродливый.

— Я думала, что демоны уродливы.

— Очередная глупость из глупых книг, — отмахнулся демон. — Не всему стоит верить слепо, юная леди.

— Но в фильмах и книгах демоны всегда изображались уродливыми.

— Так людям проще проводить сравнение добра и зла, — вздохнул Элигос, доставая портсигар. — В вашем воображении зло всегда черное и уродливое, а добро белое и пушистое, как тот щенок с картинки, которую ты умыкнула у мнимого немого.

— Я не умыкнула, а оставила за нее деньги на столе, — покраснела Виктория, вызвав у Элигоса смешок.

— Даже так? Хм. Ладно, вернемся к вашим человеческим глупостям. Почему демоны должны быть уродливы, если они когда-то были ангелами?^[13] Ах, да. Понимаю. Отец разгневался на нас и изменил наш лик, так?

— Ага.

— Опять же, миф. И довольно глупый. Нас изгнали, а не облили кипятком, как каменотес Левей своего сына, когда тот забавлялся с козой в кустах. Но изменения были, хоть и незначительные. Видишь ли, мы стали показательным примером того, что случится с ангелом, если он решит задуматься о свободе. Наши лики остались прекрасными, как ты сама можешь видеть, — Элигос улыбнулся и указал пальцем на свое лицо, заставив Викторию в очередной раз покраснеть. — Но со временем в них появилось нечто другое. В голосе, в чертах лица, в движениях.

— Злое?

— Можно сказать и так, — уклончиво ответил Элигос. — Но никаких щупалец, трех пастей, гадючих рук и скорпионьих ног у нас нет.

— Даже у… — Виктория замялась, не решаясь озвучить имя.

— Люцифера? — уточнил демон. — Да, даже у него. Единственное изменение было в том, что наши крылья почернели, словно из них откачали Божественный свет. Но бесы и прочие кошмары идеально подходят под то, что люди выдумали. Тут вам и пасти, и ужасные морды, и ядовитая слюна. Людская фантазия что только не придумает.

— И все они обитают в Аду? Ну, бесы и кошмары.

— Да.

— Какой он?

— Ад? — усмехнулся Элигос и добавил более строго: — Ад уникальный, юная леди. Он соткан из грехов, как человеческая одежда из нитей. Но говорить о нем я не хочу. Все-таки это мой дом. Новый дом.

— Хорошо, прости, Элигос, — зевнула Виктория и, свернувшись калачиком на сиденье, закрыла глаза. — Я вздремну немного. Ты тоже можешь вздремнуть.

— Я никогда не сплю, — рассмеялся демон. — Где еще встретишь такого невежественного человека, м? Ладно. Спи, Виктория. Я разбужу тебя, когда мы приедем.

— Спокойной ночи, Элигос.

— И тебе, Виктория, — улыбнулся он, смотря на мирно посапывающую девушку, которая слабо улыбалась лишь одной ей понятным мыслям и образам.

Виктория проснулась, когда в окно вагона пробился первый солнечный луч и метко ужалил её в левый глаз. Девушка зевнула, потянулась и, задрожав, нехотя разлепила глаза. Элигос, как и прежде, сидел напротив неё, углубившись в глянцевый журнал, который отложил, услышав, что его спутница проснулась.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

11

Одна из версий мифа о Люцифере. Согласно ему, за Люцифером последовали 72 падших ангела, которые потом превратились в верховных иерархов Ада.

12

Целибат — обязательный обет безбрачия для желающих достичь духовного просветления.

13

Еще одна альтернативная версия мифа о Люцифере, согласно которому лица падших не были изменены, но в них проявились черты непокорности и злобы.