Призрак оперы

Гастон Леру, 1910

Этот роман известен прежде всего благодаря мюзиклу Эндрю Ллойда Уэббера. Романтика, приключения, детектив – кажется, Гастон Леру собрал в своем романе все жанры. Итак – Парижская Опера. С некоторых пор здесь происходит нечто странное: падают люстры, рушатся декорации, пропадают вещи, то и дело сотрудники театра вздрагивают от необычных звуков. Ходят слухи, что все это – дело рук таинственного Призрака. Кто он, этот злой гений парижского театра? Существует ли он на самом деле или все, что о нем рассказывают, – лишь мрачные легенды?

Глава IV

Ложа № 5

Арман Моншармен написал такую толстую книгу воспоминаний о периоде своего директорства, что можно подумать, будто он занимался Оперой только в том смысле, что писал о происходящем в ее стенах. Господин Моншармен не знал ни одной ноты, однако был на «ты» с министром народного образования и изящных искусств, пописывал статейки в бульварные газеты и, кроме того, обладал большим состоянием. Наконец, он был обаятельным человеком, не лишенным здравого смысла, и, решившись встать к рулю управления Оперой, сумел выбрать себе надежного и ловкого коллегу — Фирмена Ришара.

Фирмен Ришар был тонкий музыкант и галантный мужчина. Вот что писали о нем в газете «Театральное ревю»:

«Господину Фирмену Ришару около 50 лет. Это человек высокого роста, плотный, но не располневший. Он обладает представительной осанкой и изысканными манерами. В густых коротко подстриженных волосах и бороде совсем нет седых волос. В выражении лица проглядывает что-то грустное, однако эта грусть смягчается прямым и честным взглядом и обаятельной улыбкой. Господин Фирмен Ришар — очень талантливый музыкант, мастер гармонии, умелый контрапунктист. Мощь и размах — вот главные признаки его сочинений. Он писал камерную музыку, высоко ценимую знатоками, музыку для фортепиано, сонаты и полифонические пьесы, исполненные оригинальности, и составил целый сборник фортепьянных мелодий. Наконец, «Смерть Геркулеса», исполняемая на концертах в консерватории, дышит эпической страстью, заставляющей вспоминать Глюка, одного из любимых учителей Ришара. Он обожает Глюка, но не меньше он любит и Пуччини. Ришар черпает вдохновение везде, где только можно. Восхищаясь Пуччини, он склоняется перед Мейербером, получает удовольствие от Чимарозы, и никто так высоко, как он, не ценит неповторимый гений Вебера. Наконец, в отношении Вагнера господин Ришар готов утверждать, что он понял его первым, а может быть, и единственным во Франции».

Из этой цитаты видно, что, поскольку Фирмен любил почти всю музыку и всех музыкантов, все музыканты были обязаны любить Фирмена Ришара. В заключение добавим, что новый директор был властным человеком и обладал очень дурным характером.

Первые дни пребывания в Опере оба директора радовались, как дети, ощущая себя хозяевами столь большого и прекрасного предприятия, и совершенно забыли странную и непонятную историю с призраком, как вдруг произошло событие, которое показало, что шутка — если это была шутка — далеко не окончена.

В то утро господин Ришар пришел в свой кабинет в одиннадцать часов. Его секретарь Реми показал ему полдюжины писем, которые он не распечатал, поскольку на конвертах была пометка «Личное». Одно из них сразу привлекло внимание Ришара не только потому, что конверт был подписан красными чернилами, но и потому еще, что почерк показался ему знакомым. Действительно, этим спотыкающимся детским почерком был добавлен абзац в тетради обязанностей директоров. Он распечатал конверт и прочитал:

«Уважаемый директор, прошу прощения за то, что побеспокоил Вас в эти драгоценные минуты, когда Вы решаете судьбу лучших артистов Оперы, когда Вы возобновляете прежние контракты и заключаете новые, причем делаете это уверенно и умело, со знанием публики и ее вкусов, с решительностью, которых недоставало вашим предшественникам. Я знаю, как много Вы сделали для Карлотты, Сорелли и маленькой Жамм и для некоторых других, в ком Вы угадали замечательные качества, талант или гений. Вам хорошо известно, кого я имею в виду — не Карлотту, которая поет, как шрапнель, и которой не следовало уходить из кафе «Амбасадор» или «Жакен», не Сорелли, которая пользуется успехом главным образом у извозчиков, не малышку Жамм, танцующую, как корова на лугу. Я веду речь о Кристине Даэ, чья гениальность бесспорна и которую, кстати, Вы ревниво бережете от истинного творчества. В конце концов, Вы вольны распоряжаться в своем учреждении по своему усмотрению. И все-таки я хотел бы воспользоваться тем, что Кристине Даэ еще не указали на дверь, и послушать ее нынче вечером в партии Зибеля, поскольку партия Маргариты после ее недавнего триумфа ей заказана, и в связи с этим прошу Вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Я не могу закончить письма, не заметив Вам, как неприятно я был поражен тем, что моя ложа была абонирована по Вашему распоряжению.

Впрочем, я не протестовал: прежде всего потому, что я не сторонник скандалов, и во-вторых, потому, что Ваши предшественники, господа Дебьен и Полиньи, которые всегда были любезны со мной, возможно, по рассеянности забыли предупредить Вас о моих маленьких слабостях. Но я только что получил от этих господ ответ на мою просьбу объясниться, и этот ответ убедил меня, что Вы ознакомлены со своими обязанностями, и, следовательно, в Ваших действиях я усматриваю оскорбительную насмешку. Если хотите жить со мной в мире, не следует в самом начале наших отношений отбирать у меня ложу. В заключение разрешите, уважаемый директор, заверить, что я являюсь Вашим преданным и покорным слугой».

Подпись: «П. Оперы».

Письмо сопровождалось небольшой заметкой, вырезанной из газеты «Театральное ревю»:

«П. О., виноваты Р. и М. Мы их предупредили и передали им тетрадь с обязанностями. Искренне ваши!»

Едва Фирмен Ришар успел дочитать эти строки, как открылась дверь кабинета и перед ним предстал Арман Моншармен с письмом в руке, как две капли воды похожим на то, которое получил он. Они переглянулись и расхохотались.

— Итак, шутка продолжается, — сказал Ришар, — но это уже не смешно!

— Что это значит? — удивился Моншармен. — Неужели они думают, что, если они были директорами Оперы, мы навсегда отдадим им ложу?

И первый и второй ни секунды не сомневались в том, что оба послания были делом рук их предшественников.

— Мне не улыбается так долго оставаться объектом для глупых шуток, — заявил Ришар.

— В этом же нет ничего обидного, — заметил Моншармен.

— Кстати, чего они хотят? Ложу на сегодняшний вечер?

И Фирмен Ришар велел секретарю немедленно передать абонент на ложу № 5 Дебьену и Полиньи, если она еще не сдана.

Она была свободна. Дебьен жил на углу улицы Скриба и бульвара Капуцинов, Полиньи — на улице Обер. Кстати, оба письма призрака были отправлены с бульвара Капуцинов; это заметил Моншармен, внимательно рассмотрев конверты. Директора пожали плечами, посетовав на то, что солидные пожилые люди развлекаются, как дети.

— Все-таки они могли быть повежливее, — заметил Моншармен. — Видишь, как они выговаривают нам за Карлотту, Сорелли и малышку Жамм.

— Да ладно, старина, они просто больны от ревности… Подумать только: даже заплатили за заметку в «Театральном ревю». Неужели им больше нечего делать?

— Кстати! — сказал Моншармен. — Кажется, их очень интересует Кристина Даэ…

— Ты не хуже меня знаешь, что у нее репутация честной девушки, — ответил Ришар.

— Репутация часто обманчива, — сказал Моншармен. — Вот у меня репутация знатока музыки, а я не знаю, чем отличается соль от фа.

— Успокойся! У тебя никогда не было такой репутации.

Потом Ришар велел привратнику впустить артистов, которые вот уже два часа прогуливались по большой директорской приемной, ожидая, когда откроется дверь, за которой их ждали слава и деньги… или увольнение.

Весь день наши директора вели переговоры, обсуждали дела, подписывали и разрывали контракты, так что можете себе представить, как они утомились в тот вечер — непогожий вечер 25 января — после сумасшедшего дня, наполненного истериками, интригами, рекомендациями, угрозами, протестами, признаниями в любви и ненависти. Они рано ушли домой, даже не заглянув в ложу № 5 и не полюбопытствовав, понравился ли спектакль Дебьену и Полиньи.

На следующее утро Ришар и Моншармен обнаружили среди корреспонденции, во-первых, открытку от призрака:

«Уважаемые директора!

Очень благодарен. Чудесный вечер. Даэ восхитительна. Обратите внимание на хор. Карлотта — превосходный, но бездушный инструмент. Позже напишу вам по поводу 240 тысяч, если быть точным — 233 424 франка 70 су, потому что господа Дебьен и Полиньи переслали мне 6575 франков и 30 сантимов за первые десять дней текущего года в связи с тем, что их полномочия истекали 10-го числа. Ваш слуга, П. О.».

Во-вторых, было письмо от Дебьена и Полиньи:

«Господа!

Спасибо за внимание, но сами понимаете, что перспектива еще раз послушать «Фауста», как бы это ни было приятно для бывших директоров Оперы, не мешает нам напомнить, что мы не имеем никакого права занимать ложу № 5, которая принадлежит исключительно тому, о ком мы с Вами уже говорили, при этом советуем перечитать последний абзац пункта 63. Примите наши уверения и пр.».

— Эти двое уже начинают мне надоедать, — горячо заговорил Ришар, разрывая на клочки письмо Дебьена и Полиньи.

И в тот же вечер ложа № 5 была сдана. На следующий день Ришар и Моншармен нашли на своем столе рапорт старшего контролера, касающийся событий, которые произошли накануне вечером в ложе № 5.

«Я был вынужден, — писал контролер, — вызвать жандарма и дважды — в начале и в середине второго акта — очистить ложу № 5. Находящиеся в ней, которые, кстати, появились только ко второму акту, устроили настоящий скандал, смеялись и отпускали непристойные замечания.

Со всех сторон на них шикали, и зал начал возмущаться. За мной пришла билетерша, я зашел в ложу и сделал им замечание. Нарушители, по-моему, были немного не в себе и завели со мной странные разговоры. Я предупредил их, что, если подобное повторится, мне придется выдворить их. Не успел я выйти, как снова услышал смех в ложе и шумные протесты в зале. Я позвал жандарма и вывел их. Они протестовали, продолжая смеяться, и заявили, что не уйдут, пока им не возвратят деньги. Наконец они успокоились, и я позволил им снова войти в ложу, но смех тут же возобновился, и на этот раз мы выдворили нарушителей окончательно».

— Пусть пошлют за контролером! — крикнул Ришар, обращаясь к секретарю.

В обязанности секретаря Реми, двадцати четырех лет, элегантного, всегда прекрасно одетого, умного и послушного, получавшего жалованье 2400 франков в год, входило: просматривать газеты, отвечать на письма, распределять ложи и пригласительные билеты, договариваться о встречах, беседовать с посетителями, ожидающими в приемной, навещать больных артистов, искать им замену; но главной его обязанностью была оборона директорского кабинета от нежелательных визитеров. Помимо всего прочего, ему постоянно приходилось быть начеку, чтобы — не дай бог! — не оказаться неугодным и выброшенным за дверь без всякой компенсации. И вот секретарь, который уже давно отдал приказание найти главного контролера, ввел его в кабинет.

— Расскажите-ка, что там стряслось вчера? — резко спросил Ришар.

Контролер что-то пробормотал в ответ и сослался на свой рапорт.

— Но почему все-таки эти люди смеялись?

— Господин директор, они, должно быть, хорошо пообедали и скорее были расположены шутить, чем слушать хорошую музыку. Едва войдя в ложу, они позвали билетершу. На ее вопрос: «В чем дело?» — они сказали: «Посмотрите внимательно. Ведь здесь никого нет, так?» — «Никого», — ответила билетерша. «Ну так вот, — заявили они, — когда мы вошли, мы услышали чей-то голос, который сказал, что здесь кто-то есть».

Моншармен с улыбкой наблюдал за Ришаром, однако тому было не до смеха. Он достаточно часто сам проделывал подобного рода трюки, чтобы распознать в наивном рассказе инспектора одну из тех злых шуток, которые вначале забавляют их жертв, но потом приводят их в ярость.

Заметив улыбку на лице Моншармена, контролер счел своим долгом тоже улыбнуться, но тут же взгляд Ришара испепелил беднягу, который поспешил принять сокрушенный вид.

— Скажите же наконец, — загремел ужасный Ришар, — когда они вошли в ложу, там кто-нибудь был?

— Никого, господин директор! Совершенно никого! Ни в ложе справа, ни в ложе слева, клянусь вам. Готов отдать руку на отсечение, что никого там не было. Так что это была лишь шутка.

— А билетерша, что она сказала?

— О! Она просто сказала, что это ложа Призрака Оперы. Вот так-то!

И контролер коротко рассмеялся, однако тут же осознал свою ошибку: так как не успел он произнести последние слова «ложа Призрака Оперы», как и без того темное лицо Ришара стало мрачным, как туча.

— Давайте сюда билетершу! — приказал Ришар. — Немедленно! И выпроводите всю эту толпу за дверь!

Контролер хотел возразить, но Ришар заткнул ему рот грозным:

— Замолчите.

Затем, когда губы несчастного служащего, казалось, были навеки сомкнуты, господин директор приказал им снова раствориться.

— Что это за Призрак Оперы? — проворчал Ришар.

Однако контролер уже был не в состоянии произнести ни слова. Отчаянно пожимая плечами и скривив лицо, он давал понять, что ничего об этом не знает и знать не желает.

— Вы-то хоть видели этого призрака?

Контролер энергично затряс головой.

— Тем хуже! — холодно проговорил Ришар.

Контролер сделал огромные глаза, собираясь спросить, почему господин директор произнес эти угрожающие слова «Тем хуже!».

— Потому что я рассчитаю всех, кто его не видел, — сквозь зубы процедил директор. — Подумать только: призрак шляется по театру, и никто его в глаза не видел! Я заставлю всех заниматься своим делом!