Свидание с Америкой, или По следам Черной Жемчужины

Гарри Боро, 2005

Егор совсем не собирался бежать в Америку. Разочарованный в родине, в работе и в себе, русский журналист не планировал никаких перемен в жизни. И вдруг, приехав в Вашингтон с делегацией, Егор встречает ее – прекрасную чернокожую женщину по имени Слупи. Влюбившись в случайную знакомую, герой бросает все: сорвавшись с обратного рейса в Москву, он бежит разыскивать Слупи. Но пленительная красавица уже уехала. И тогда Егор отправляется вслед за ней. Вашингтон – Хьюстон – Сан-Диего – Сиэтл – Чикаго… И всякий раз не успевает ее застать. Одинокий человек путешествует по чужой стране и по собственной душе. Быть может, еще не все пропало? Быть может, еще получится начать новую жизнь? Или все-таки этот порыв – безумие, блажь и никому не нужная авантюра? Только время покажет.

Почему я остался? А хрен его знает. Стою в десяти шагах от Governor’s House Hotel и проблесками думаю о том же самом. Для меня сейчас главное не это. Главное — попасть внутрь. Я точно знаю, что там есть свободные номера. Не может не быть. Два часа назад из отеля выехали 15 человек. Четырнадцать из них, наверно, уже подлетают к Нью-Йорку. Сколько часов лететь до Нью-Йорка? Полтора? Два? Недолго, в общем. Возможно, что мой номер до сих пор пустует. Мне бы хотелось вернуться в свой номер. Из его окон виден фасад университетского здания. Вечерами перед входом в университет часто прогуливаются девушки, заряжая бессовестной энергией на долгую ночь. Не все заряжают, конечно, но попадаются такие экземпляры, что спать не хочется. Впрочем, теперь меня интересует только один экземпляр, а потому расположение номера не имеет значения. Главное — попасть внутрь…

Думаете, легко? Всего-то десять шагов. Не так все просто. Меня там знают как облупленного. И ладно бы вернуться в смену другого портье, но два часа назад я расплатился по счету именно с этим чернокожим парнем, буркнул «сенькью вери мач» и отчалил навсегда. С документами у меня все в порядке, свою платежеспособность я уже подтвердил, но вдруг ему взбредет в голову, что я нелегально эмигрировал, и он звякнет в какое-нибудь там ФБР или ЦРУ? После 11 сентября они тут помешались на безопасности. С виду, действительно, все выглядит подозрительно. Хотя что тут подозрительного? Ну, вернулся, ну, заселился. Неожиданное дополнение к программе, им-то какое до всего этого дело? В конце концов, я же русский, а не чеченец. Погоди-ка, представим худший вариант — чувак позвонил, куда надо, приедут проверять — что со мной не так? Все так. По документам я еще целый месяц могу находиться в США, пользуясь всеми правами, кроме избирательных. Отбился от группы? Так ведь официальная программа закончилась, а все, что за ее рамками, — мое личное дело. У вас свободная страна или как?..

— Хай, — расплылся в невозмутимой улыбке Лео (если он, конечно, нацепил не чужой бейджик).

«Помнишь меня?» Конечно, помнит. Рот до ушей, а в глазах непонятки. Этот может и позвонить.

«Лео, если ты меня сдашь, то поставишь себя в очень глупое положение», — прищуриваю я левый глаз.

«Да на хрен ты мне нужен, — не мигая, отвечает Лео. — Ты сам себя сдашь через три дня, когда у тебя бабки закончатся. Террористы не пьют до пяти утра, а потом не просят разбудить их в девять, чтобы с опухшей рожей жрать халявные булочки и пить растворимый кофе в гостиничном холле».

«Ну, ты и сука!».

«Сам козел!».

— Мне нужен номер, — улыбаясь, говорю я.

— Как долго мистер желает снимать номер?

— Неделю.

— У вас есть кредитная карточка?

— Нет, наличные, авансом.

Лео склоняется над бумажками, и я не успеваю поймать его наверняка пристыженный взгляд. Наличные — это круто. Не каждый может оперировать наличкой в 800 баксов. У них тут вообще таких нет. Я чувствую себя арабским шейхом и жду только, когда Лео оторвет свою башку от моих документов.

— Велком, — заканчивает он, наконец, со всеми формальностями.

Я протягиваю деньги. Вот черт! А ручки-то подрагивают.

«800 баксов, говоришь, — едва заметно ухмыляется Лео. — Не забудь заказать побудку, завтрак в девять».

В номере я, не раздеваясь, плюхаюсь на широченную кровать. Это не мой бывший номер, но тоже сойдет. Лишь бы кондиционер не глючил, как у Саши Питерского из нашей группы. Правда, мне сейчас все равно. Спать очень хочется. Я почти не спал сегодня. И пусть он не пиздит, извиняюсь за выражение, — я не ел сегодня их гребанные булочки. За полчаса до отхода автобуса в аэропорт я еще спал как убитый, и это были всего лишь четвертые полчаса моего сна за последние сутки. Если за мной придут, я не хочу выглядеть, как какое-нибудь эмигрантское мурло после ностальгической попойки с бывшими соплеменниками. Мне нечего стыдиться — я тут временно…

***

Из абсолютно черного — чернее, чем Лео, — сна меня выдернул холод. Не помню, чтобы я подкручивал кондиционер на максимум — наверно, осталось от прежних обитателей. Может, тут проживали эскимосы — на улице дышать нечем, а в номере реальный минус. Сотрясаясь всем телом, я пробираюсь к кондиционеру и выключаю его. На часах четыре. Нормально. Если бы не холод, я мог бы проспать и сутки, но у меня не так много времени и денег, чтобы тратить и то и другое на сон в гостинице Вашингтона. Пусть даже в такой, как Governor’s House Hotel. Очень приличная гостиница, скажу я вам. Наверняка если поискать, то можно найти и дешевле, но в какой точке Вашингтона находится начало этих поисков, я представления не имею.

Я вообще не знаю, как буду делать самостоятельные телодвижения со своим английским. Университетские преподаватели в свое время отмечали мой уровень знаний твердой пятеркой, но из всего университетского уровня за неделю пребывания в американской столице мне удалось без затяжной пантомимы с дополнительными объяснениями ввести в практику только «сорри» и «экскьюзми». Разницу между этими стандартами поведения в американских общественных местах пояснил мне наш переводчик Карен:

— «Экскьюзми» говорят, когда собираются заехать в морду, а «сорри» — когда уже заехали.

Объяснение мне понравилось. Сложности с очередностью демонстрации вежливости возникли у меня только однажды, когда черный громила на входе в ночный клуб, что на пересечении Пенсильвании и Кентукки, безо всяких объяснений требовал от меня: «Уйди!»

— Экскьюзми? — переспрашивал я.

— Ты откуда? — интересовался, в свою очередь, громила.

— Россия.

— О! Россия! — восклицал охранник. — Спа-си-ба! — демонстрировал он свои способности полиглота и тут же добавлял: — Уйди!

— Почему уйди-то? — начинал заводиться я. — Ты уж, экскьюзми, поясни, в чем дело!

— Ка-ра-шо! — выкапывал из загашников явно не длинной памяти громила очередную сложнейшую конструкцию на русском. — Уйди!

Я уже начал было примеряться, с какой стороны залепить ему «сорри», — один хрен не пускает, но тут мимо меня протиснулась стайка девушек.

— Уйди! — остановил их громила так же, как и меня. Девки безо всяких «экскьюзми» показали ему водительские удостоверения, и охранник, сделав шаг в сторону, освободил им вход в клуб.

— Еп! — догадался я. — Тебе паспорт нужен?

— Ес, паспорт, — кивнул охранник.

— Так бы сразу и сказал.

Я сбегал в гостиницу, которая находилась за углом, и через пятнадцать минут уже пил за стойкой бара второй виски. «Уйди» оказалось «АйДи» — идентификационный документ, типа.

С виски у меня, в принципе, и без «экскьюзми» проблем не возникало. Труднее приходилось, когда требовались более замысловатые конструкции, нежели односложные слова и «хау мач». Наработанный лингвоминимум летел к черту каждый раз, когда кто-то из коренных жителей открывал рот дольше, чем на десять секунд.

— Тво-о-они-и, — тянул, помню, в супермаркете опять же черный кассир.

— Что? Сколько?

— Тво-о-ни-и, — с удовольствием смаковал собственное произношение кассир — как будто чупа-чупс гонял губами взад-вперед или… Ну, в общем, я тогда от раздражения представил кое-что.

— Двадцать, — пояснила мне Наташа-переводчица. — Твенти, по-нашему.

Золотой человек эта Наташа. Незаменимый. Я был ее любимчиком в группе. Она даже хотела познакомить меня с подругой, которая живет в Украине. Если бы Наташа не показала мне ее фото, я бы, может, и познакомился. На фото… Короче говоря, между подругой Наташи и пенсионеркой Людмилой Гурченко под пистолетом я выбрал бы Гурченко. Но Наташа в этом не виновата. Она хорошая и добрая. Жаль, что я немного подставил ее. Мечется, небось, сейчас по Нью-Йорку, каждые десять минут созваниваясь с руководителями нашей программы. Но, если начистоту, то именно я взял на себя смелость реализовать основную цель программы — «проникнуться духом американской жизни изнутри, чтобы поспособствовать сближению наших стран на горизонтальном уровне». Извините, что не предупредил, но поверьте — все, что вы нам впаривали в течение этой недели, лично меня ни на йоту не продвинуло в представлении о США, сформированном по киношным стереотипам голливудских красавчиков и красавиц. Я только-только начал входить в тему, а тут — пожалуйте на самолет.

Кстати, теперь, наверно, нелишне познакомить вас со мной, да и с предысторией моего появления в Вашингтоне тоже. В противном случае я так и не смогу объяснить, почему я все-таки остался. Даже если сразу начну с описания Слупи. Возможно, некоторым и этого описания будет достаточно. Слупи — она такая, м-м-м… Но я должен учитывать все нюансы. Во-первых, многие у нас не любят черных. Я тоже думал, что не люблю их, но об этом позже. Во-вторых, если вся эта тема не доведет меня до добра, и дело закончится международным судом присяжных, я хочу, чтобы хоть российские представители были на моей стороне. Вы извините, что я сразу так по максимуму — суд присяжных. Это все от богатого воображения. На самом деле все закончится пинком под зад без всякого обсуждения. Но если кто-то потом меня все-таки спросит: слушай, Егор, а почему было так, а не иначе, то я опять же начну с того, что иначе и быть не могло, потому как…

***

Потому как угораздило меня родиться в России. Вы только не подумайте чего — Россию я люблю. Ну, может, не всю, но пару-тройку городов — железно. Плюс березки там всякие, выпускные вечера, когда пьяные вчерашние школьницы колбасятся на улицах до рассвета; товарищи с чувством н а ш е г о юмора; мать — это даже не обсуждается; возможность налакаться в дрова и пригласить кого-нибудь на танец — такую же нажравшуюся и готовую на все; книги, мат-перемат в общественном транспорте; истории дедков и старушек всяких (даже не знаю, почему); наши новые фильмы про бандитов и старые советские комедии — в общем, много чего люблю. Наверно, я не с того начал. Не надо было употреблять слово «угораздило», чтобы не давить так пространно на свою русофилию. Но, с другой стороны, как мне еще доказать, что только обстоятельства сильнейшего психологического порядка заставили меня вернуться в вашингтонский отель?

Ладно, проехали. Зайдем через другую калитку. Для того, чтобы попасть в США, я пять лет проработал журналистом. Во Владивостоке. Есть такой город на окраине одной шестой. Нет, я, конечно, не знал, что эта поездка станет моим единственным воздаянием за труды праведные. Так получилось. Работать журналистом в России легко. Главное, вовремя распознать цикличность происходящих в стране процессов — от царей до Путина особых перемен в России не происходило. Ну, если не считать победу во Второй мировой войне, которая стала возможной скорее вопреки, чем благодаря закономерной цикличности нашей внутренней жизни.

В чем цикличность — спросите вы? Как бы это объяснить, чтобы на кандидатскую не нарваться… На ум лезет всякая хрень про загадочную русскую душу, а я вам так скажу… Нет, не так, а лучше вот так. Нам тут приписывают повальное пьянство как наиболее выдающуюся черту характера — категорически возражаю. Пьем мы не больше остальных, но забродившую брагу, действительно, напоминаем. Пузыримся чего-то, пузыримся, а внутрь не пускаем. Вроде бы какие-то процессы происходят, а что к чему — не поймешь. И вдруг — «пук» (самый большой пузырек лопается) — Ленин, «пук» — Сталин, «пук» — Ельцин. Остальные пузырьки каждый раз поначалу на убыль, потом опять начинает бурлить: «пук» — Путин. И так каждый раз — все варим брагу, чтобы разгуляться по-человечески, а доварить не можем. Когда уже совсем невмоготу, придет кто-то, полотенцем пот со лбов соберет, только расслабишься, а он тут же нагайкой по спине. Пока в себя придешь, развернешься сдачи дать — новый «пук» с полотенцем. Вся российская история взаимоотношений народа с властями на этих циклах и держится.

Для журналиста важно в конце каждого цикла от нагайки увернуться. Увернулся один раз — все, считай, попал в обойму. Тут момент прочувствовать надо, чтобы на волне предыдущей демократии под очередную экзекуцию не попасть. Я вот не прочувствовал. До такой степени увлекся этими играми, что на меня уже в редакции косо смотреть начали. А ведь лучшим считался когда-то. И хоть бы подсказал кто, что весна закончилась, вождь народился — до чего же творческие люди — эгоистичные твари. В общем… Нет, не уволили как неблагонадежного. Сам ушел. Не смог перестроиться вставать по свистку. Но нет худа без добра — в Америку успели пригласить. Не стыдно, спросите? Не, не очень. Я же искренне надеялся на лучшее. Не поверите, но за Путина голосовал в 2000 году. Не верите? Ну, и… Все равно я цикл не проскочил — в расчете.

***

А было нас 15 человек. Вот среди этих иногда стыд накатывал, если честно. Слушайте, я такого патриотизма давно уже не встречал. Ну, разве что на митингах «Единой России». Откуда выкопали эти реликты — ума не приложу. Тетка одна из Томска, помню, налетела на меня, как наседка, — разъяренная до ужаса.

— Ты зачем им сказал, что у нас со свободой слова не очень хорошо?!

— А у вас в Томске все в порядке? — спрашиваю.

— Нет, но это стыдно — в чужой стране поносить свою!

— Стыдно, когда хорошего сказать нечего, — деликатно так замечаю. — А страну свою я люблю (про березки, надеюсь, помните).

— А американцам зачем об этом говорить?!

— Они спросили, я ответил. А с кем еще говорить? Хочешь, с тобой поговорим — приходи ко мне сегодня в номер после полуночи.

— Дурак!

Железный аргумент. Какой же я дурак? Я сам себе на уме. Нам тут целую неделю про защиту интеллектуальных прав лекции читали. Не пустим, мол, Россию в ВТО, пока она с контрафактной продукцией у себя не разберется. И каждый божий день по пять раз с перерывами на кофе и обед — контрафактная продукция, огромные убытки, интеллектуальная собственность, 34 завода, находим — закрываем — опять открываются; себестоимость одного контрафактного диска — $2, а продают за 10… Тут я уши навострил. Работы-то у меня сейчас как бы нет, а здесь, чую, чем-то прибыльным пахнет. И точно! Оказывается, оборудование для нелегального заводика стоит всего миллион баксов, а производительность такая, что через три месяца все окупается с лихвой. И все это нам популярно объяснили чуть ли не на пальцах. Возмутитесь, мол, как низко авторов интеллектуальной собственности вот так на бабки кидать!

Я, как положено, возмутился и тут же посчитал: миллион в кредит, заводик на границе с Китаем где-нибудь в глубинке Приморья, рабочую силу из китайцев набрать — через год я буду местным олигархом! В общем, 35-й заводик я вам гарантирую, хрен вы меня найдете. И не надо мне тыкать в морду фальшивым «Авиатором» — уж кого-кого, а Ди Каприо я жалеть не буду. Меня бы кто пожалел…

С теткой из Томска я под конец вроде бы как примирился. Точнее, смирился. Ну, а что? Ей 36, двое детей, муж бросил, сидит в каком-то «Файнэшнл Томск» с зарплатой в пять тысяч рублей, с кесаревым сечением на обвисшем животе в растяжках и ждет принца на белом коне. У нее кроме патриотизма ничего реально достижимого не осталось. Да и я Родину все-таки люблю. Мне не нравится, когда Родина любит меня против моей воли, и только поэтому я иногда бываю резок с маргиналами.

Мои маргинальные реликты в конце концов оставили меня в покое. У меня был железный аргумент в споре за независимость суждений за бугром. Года полтора назад мне расхерачили окна в квартире. Обыкновенными булыжниками. Потом, правда, пытались забросить уже необыкновенную пластиковую бутылку с керосином, но, слава богу, промахнулись, и эта гадость сгорела прямо под моим окном. Весело полыхало, кстати, — сосед этажом ниже пожарных вызывал. Кто, зачем — до сих пор не знаю. Обычно в таких случаях хотя бы по телефону предупреждают — мол, если не заткнешься, пеняй на себя. А тут кого бояться — не понятно.

За две недели до того я о политике не писал — в отпуске был. От безделья с большого бодуна настрочил статейку про похождения одного знакомого мачо, приписав ему парочку и своих подвигов, но сомневаюсь, что это взбешенные феминистки решили отомстить мне таким жестоким образом. Губернатор края и мэр краевой столицы — оба из «реального сектора экономики». Так их приучили говорить, чтобы не нарываться на лишние вопросы о первоначальном накоплении своих капиталов. И того, и другого я время от времени покусывал, но обычно эти ребята реагируют на дискомфорт молниеносно. С задержками в реакции на две недели в реальном секторе экономики делать нечего.

Как бы там ни было, история получилась довольно шумной. Мою недоуменную физиономию прокрутили по всем центральным телеканалам, а начальник местных внутренних органов пообещал взять расследование этого дела под личный контроль. Найти, конечно, никого не нашли — кого там найдешь, если кинолог с собакой прибыли на место происшествия через три часа. Хотя собака оказалась боевой — по одной еле заметной какашке обнаружила в соседнем подъезде спящую кошку и порвала ее в два укуса. Дело после этого прикрыли, но в жертвенные списки правозащитников я все-таки попал. Откровенно говоря, ничего героического в своей истории я не находил. Сидел себе за компьютером до трех часов ночи, никого не трогал. Помню, перед тем как отправиться на боковую, забрел на один порносайт, чтобы сны приятней были, только прикемарил в соответствующем направлении, и вдруг дзынь-треск-бряк. Вот все у нас не как у людей. Ну, убивали бы молча, окна-то зачем выносить? И без того денег в середине отпуска кот наплакал, так еще и стекольщику пришлось две штуки отстегнуть. Это меня больше всего угнетало. Но на америкосов моя история производила шоковое впечатление, а маргинальные реликты скрипели зубами от зависти.

Ну, а когда заканчивалась официальная программа, они убегали в магазины, а я наводил марафет перед ночными прогулками по Вашингтону. Да. Вот, собственно, мы и подобрались к тому, о чем я хотел рассказать перед тем, как лег спать. Извините за столь длинное вступление, но сейчас — вот именно сейчас — я уверен, что выбрал правильную последовательность своего повествования. Кроме, может быть, кесарева сечения на пузе томской финансистки. Если кого-то зацепила эта тема, то, поверьте, я не со зла. Я просто стараюсь не упускать пока ни одной детали — кто знает, вдруг и эти, казалось бы, несущественные пустяки повлияли на то, что произошло. Кстати, да — а если бы на месте этой тетки из Томска была какая-нибудь Жанна Фриске в ее «блестящие» годы? На хрен мне были бы нужны все эти прогулки?

***

Саша Питерский — в принципе, неплохой парень, но малость закомплексованный — спрашивал меня: «Как ты не боишься шарахаться ночью по незнакомому городу в чужой стране? Один?..». Я говорил ему: «Пошли вдвоем.». Он отказывался. А на словах объяснить свою безудержную смелость я не мог. Точнее, мог, но немного позировал, пользуясь их гостиничным менталитетом. Объяснять-то, в принципе, и нечего. Если перефразировать наше знаменитое «волков бояться — в лес не ходить» на что-нибудь более прозападное, то все прекрасно понимают, что абсолютной безопасности не существует. Еще не известно, кто в большей опасности — я на улице, или они в гостинице, которая в любой момент может взлететь на воздух без фанфар. Мало ли что взбредет в голову какому-нибудь Ладену.

Это первое. Точнее, второе. Первым делом я, конечно, вооружился знаниями на предмет расположения так называемых гетто-кварталов. Ну, это там, где черные долбят ганджибас под свой магнитофонный рэп, поджидая зазевавшихся белых между расписанными граффити стенами домов. Мне сказали, что это где-то на юге Вашингтона, и я туда не ходил. А еще сказали, что в центре города я могу себя чувствовать также уютно, как в Москве. Не очень удачное сравнение — в Москве я редко чувствую себя уютно, но люди просто хотели облегчить мои поиски безопасных удовольствий. Хотя Москву я один раз во время прогулок вспомнил. Решил прогуляться пешком до Джордж-тауна и, не помню на каком углу, обнаружил автозаправку «ЛУКОЙЛ». Представляете? В центре американской столицы «ЛУКОЙЛ»! Я не успел испугаться от собственных ощущений, но точно знаю, что где-то внутри меня на тысячную долю секунды проскочил холодный ужас — я не в Америке!

Еще мне было важно знать, как вести себя на улице. Лучше ни с кем не встречаться глазами. Встретился — оголяй десна и тяни, пока не надоест: «х-а-ай». Никогда бы не подумал, что этот животный инстинкт сохранил себя в первозданном виде среди людей. Собаки, если не хотят драться, при встрече виляют хвостами и обнюхивают друг другу задницы, кошки падают на спины, демонстрируя абсолютное дружелюбие. Американцы улыбаются и говорят: «Хай». Я слышал, что чукчи трутся щеками, но там люди реально здороваются. А американцы: «хай» — «экскьюзми», «хай» — «экскьюзми», «экскьюзми» — «хай». Как меня это бесило в первые дни! Есть претензии? Ну, отойди за угол по-человечески — как это у нас делается — ты че, олень, берега попутал?! И так далее. Нет претензий, так какая тебе радость от моего «экскьюзми»? Шел своей дорогой, ну, и иди себе дальше. Олень.

Но… Привык! Знаете, даже втянулся. Скажу больше, обнаружил в этом деле здравый смысл в виде дополнительной гарантии собственной безопасности. Для Вашингтона, несмотря на его столичный статус, это, как выяснилось, важно. Здесь 80% населения — черные, а черные всегда чувствуют себя в чем-то ущемленными. Они вам об этом не скажут, но вы сами поймете в разговоре с любым черным, что он вам не верит. Не верит, что вы действительно рады его успехам, что не считаете его более-менее приличный статус ошибкой провидения. Он улыбается, вы улыбаетесь, но при этом он думает, что вы неискренни, а вы знаете, что он вам не верит. Поэтому гарантии нужны. Вряд ли они пригодятся где-нибудь в гетто — я смутно представляю себя лучезарно улыбающимся на фоне граффити в окружении банды черных рэпперов: «хай» — хрясь по морде, «экскьюзми» — хрясь еще раз. Но в центре Вашингтона это работает.

***

В свой второй ночной выход я угодил на абсолютно черную вечеринку. В тот же клуб, куда меня накануне не пускали без документов. Паспорт я теперь носил с собой и без проблем прошел внутрь, уже по-хозяйски направившись к бару. Неладное я почуял не сразу, а только когда заказал «Блэк Лэйбл» и обернулся разведать обстановку. Черные справа, черные слева, черные прямо по курсу. По лестнице, ведущей на второй этаж, поднимаются и спускаются только черные. На танцполе одни черные. Из белых только я и бармен — костариканец, как он мне признался чуть позже. Похоже, что все белые Вашингтона знали о том, что в этот день здесь тусуются черные, и ни одна падла меня не предупредила. Вот она — расовая солидарность. А мы еще удивляемся, почему белые сдают черным одну за другой свои позиции.

Я хотел уйти, но, заплатив за вход 20 баксов, все равно не смог бы уснуть до утра. Напряжение сохранялось жутчайшим до пятой порции спасительного «Блэка». Расслабиться не представлялось возможным даже в туалете, где еще один черный подавал бумагу за один бакс и брызгал на руки всяк входящих жидким мылом. Тоже, кстати, полный глюк. Какого хрена его запускают в туалет? Я что, сам не могу оторвать себе кусок бумаги и открыть кран с водой? Вы пробовали мочиться, когда на вас смотрят? Особенно черный со своими тараканами в голове? В тот вечер я пробовал много раз, и лишь с четвертой попытки мне удалось выдавить тонкую стройку из переполненного мочевого пузыря. Только пристроишься к писсуару, как он тут же молча вырастает за спиной со своим флаконом, чтобы я, не дай бог, не успел к умывальнику раньше его. И на хрен не пошлешь, и сделать ничего не можешь. Потужишься с минуту и идешь мыть руки, чтобы вернуться в туалет через пять минут.

Готов поспорить задним числом с кем угодно, что в ту ночь у меня были самые чистые руки в Вашингтоне. Этот туалетный Цербер сделал на мне состояние. Может, даже назвал своего очередного отпрыска в мою честь. На третьей попытке я успел с ним познакомиться и сказать, что мне понравилась одна девушка на танцполе. Во избежание недоразумений — вдруг он подумал, что я прихожу в туалет постоять с расстегнутыми штанами исключительно из-за него. В принципе, деньги ему можно было и не давать. Дело это как бы добровольное. Но попробуй не дай, если он черный, а кругом одни черные.

Зрелище, скажу я вам, еще то. Они почти не отсвечивают. Мелькают только белые зубы и светлые ладони — глазу зацепиться не за что. Неплохой адреналин для русского, никогда не выезжавшего за границу. Потом сбоку на табурет присел этот программист. Волосы до плеч, светлая широкая рубаха расстегнута чуть ли не до пупа, огромные запонки на манжетах — наверно, позолоченные. С таким количеством золота на себе ходить небезопасно даже по кремлевским коридорам. Хотя здоровый, сука, как бык, и силища из него так и прет. Черный, естественно; глаза, правда, кровью налиты — наверно, от спиртного. Никогда бы не подумал, что он программист, если бы не познакомился. У нас таких программистов нет. Я как-то внутренне напрягся, когда он рядом присел. Думаю: только не посмотреть на него, только не посмотреть — почти как Хома в гоголевском «Вие». А сам чувствую его взгляд на себе, и меня любопытство раздирает. Я и так, и эдак головой крутил, чтобы невзначай типа глянуть на его рожу. Уже назад откинулся — вроде как шея затекла, лицо задрал в потолок, затылком слегка ворочаю — как будто разминаю, и так это ступеньками глаза на него скашиваю — ниже, еще на ступеньку ниже. И не заметил, как соскочил на его залитые кровью белки.

Я сначала не понял — встретился я с ним глазами или нет. Тут же отвернулся и вдруг слышу вызывающе так:

— Хай!

Вот же, блин, думаю — значит, все-таки он меня увидел. Обнажаю десны, поворачиваюсь — смотрит исподлобья: не понял, типа, что за маневры.

— Х-а-ай! — миролюбиво протягиваю я.

И все. Лед тут же растаял. Хороший парень оказался, почти мой ровесник — тридцатник с хвостиком. Мы с ним еще полчаса болтали. В основном о том, что программист — это самая классная профессия. Что это больше, чем профессия — это будущее человечества. Честно говоря, я бы поспорил на эту тему, но мне слов не хватило. Да и трудно спорить, когда у самого нет работы. Я его сразу предупредил, что понимаю английский, только когда люди говорят медленно и употребляют простые слова. Вот он мне полчаса медленно и простыми словами объяснял, что доволен своей специальностью. Со стороны можно было подумать, что это логопед с пациентом общаются. Но все, кто был в пределах досягаемости «со стороны», через пять минут знали, что я из России, и никакого удивления такой формой разговора не высказывали. Одна тетка после того как программист расплатился и ушел, даже подвалила ко мне знакомиться. Реально подвалила, игриво пихнув меня вбок.

— Русский? — спросила, улыбаясь.

— Ага.

— Водка, Горбачев, Достоевский?

— Не, виски, Путин и Сорокин, — ответил я ей.

Я почему с ней так — задница у нее оказалась не фонтан. Необычно для черной плоская, к тому же в мешковатой, изрядно заношенной джинсовой юбке ниже колен. Такое впечатление, что она не платила за вход, и ее пропустили из жалости. Мне, конечно, было любопытно оказаться с черной в одной постели, но не с этой. Я купил ей какую-то зеленую гадость, которую она заказала сама, но на второй этаж за ней не пошел. Я уже знал, что там у них вдоль стен стоят диванчики для образовавшихся парочек, и пару с ней составлять не хотел. Она еще минут пять маячила на лестнице, помахивая мне рукой. Я кивал, что, мол, сейчас приду, но с места не двигался. В конце концов, она исчезла, а я решил, что если выдержал испытание черной вечеринкой, то теперь мне сам черт не брат.

***

Нет, ну, в самом деле — никому до меня и дела нет — белый я или черный — все одно. Разговаривать можно с кем угодно — главное, соблюсти кое-какие формальности. Тетки у них хотят того же самого, что и в России. Другая форма, но содержание одно. Меня эта тема очень вдохновила, и я подумал, а почему бы и нет? Вы понимаете, о чем я. Какого-то определенного плана действий у меня не возникло — сама идея зацепила. Врать не буду — я и раньше немного фантазировал по этому поводу. Если у вас есть хоть капля воображения, и вы не жалуетесь на потенцию, то сложно избежать фантазий, глядя, например, на такую красотку, как Холли Бэрри. Другое дело, что в реальной жизни я живу с белыми женщинами, а мое отношение к черным складывалось на основе общепринятых стереотипов люмпенизированного общества, в котором черных просто нет.

Как представитель интеллигенции в первом поколении (мой отец был простым слесарем), я всегда знал и говорил, что расизм — это плохо. Но теленовости о том, что скинхэды убили или избили какого-то черного, меня абсолютно не трогали. Гораздо больше мне было жаль раненую браконьерами тигрицу в уссурийской тайге, издохшую на руках у егерей. А тут, задавшись определенной целью, я вдруг подумал о том, что это будет женщина. Нормальная женщина с сиськами и прочими прибамбасами. Я хоть и не был никогда за границей, но знал, конечно, что у них все как у людей, и вдоль, как говорится, а не поперек. Но все это будет черным. Абсолютно черным. Таким черным, как и загореть невозможно. И вот это белое на черном буду я, и если посмотреть сверху или сбоку, то ничего более необычного я из себя еще не представлял. Зациклился. Честно признаюсь.

И понеслось. Каждую ночь до закрытия последнего клуба в радиусе километра от отеля. И халявные булочки в девять утра с громадным количеством кофе (тут Лео не врет — надо же было приводить себя в относительный порядок перед официальной частью программы), и хронический недосып, и непрерывный калейдоскоп лиц, и «сорри», и «экскьюзми», и «кэн ай бай ю э дринк». Ноу? Да пошла ты в жопу! Уот? Отдыхай, говорю, дура, в смысле, «зэц э пити». Один раз умудрился пристать к девке, которая сидела рядом со своим парнем. Благо, ее парень оказался на редкость спокойным. Если бы мою девушку десять минут приглашал на танец какой-то пьяный хмырь, трогая за локотки, я бы скинул его тело на руки охране клуба. Хотя я далеко не хмырь. Десять лет таскания железок фигуру, согласитесь, не портят.

Мне потом становилось стыдно. Очень стыдно. Это был не я. Я себя так не веду. Но поймите меня правильно: три дня бесполезной охоты, куча бабок на ветер, а в оконцовке полный облом. Я уже не столько о черной думал, сколько о бабе вообще. Мне даже начинало казаться, что если к нашему реликту из Томска пристроиться сзади, то в принципе, пусть за неважную, но все-таки альтернативу мастурбации она, пожалуй, сойдет. Лучше бы, конечно, минет с закрытыми глазами. С моими закрытыми глазами. Но вряд ли она согласится на такой вариант.

Да, вчера у меня был выбор между Томском и Вашингтоном. Я долго сомневался, но потом пришел к выводу, что Томск от меня не уйдет, а эта ночь в Вашингтоне последняя. Бог ты мой, я же сюда вообще больше никогда не попаду! Так я думал. Ну, и решил попрощаться. Без фанатизма, часиков, эдак, до двух ночи. И пить-то особо не собирался. Просто закрепить воспоминания, которые плавали в мареве моей памяти постоянным похмельным синдромом. Точнее — обрести эти воспоминания. Клуб выбрал латинский — он как раз напротив того заведения, где я проходил крещение черной вечеринкой. Латинским клуб оказался лишь по музыкальному сопровождению на основном танцполе второго этажа. В остальном публика та же самая, что и в других заведениях. Разве что черные лица здесь более часто прорежены белыми. Ах да! Барменши! То ли из Колумбии, то ли из Бразилии, но это что-то. У нас они могли стать звездами кино, где кроме Чурсиной и Быстрицкой я что-то не припомню хотя бы близкой к ним породы. А эти потенциальные звезды подают мне пойло и говорят спасибо за чаевые.

Интересно, а если предложить им очень большие чаевые за услуги другого рода, они бы согласились? Я стоял напротив них за стойкой бара в самой толчее и не испытывал никаких неудобств. Каждый раз, протягивая кому-нибудь стакан либо принимая деньги через мою голову, они упирались мне чуть ли не в нос своими тугими сиськами, и я испытывал большее желание куснуть их прелести. На память. Бить бы меня не стали. Охрана вежливо попросит удалиться «виновника торжества» — я видел, как они это делают. Никаких наездов, сначала обстоятельные уговоры, а потом почетный эскорт под белы рученьки. Могут даже с такси помочь. Пей — не хочу. А у нас? Помню, моему товарищу в российском клубе плохо стало. Пошел в туалет блевануть и малость не дошел. То есть дошел, но донес не все. И, что вы думаете, ему кто-то такси вызвал? Ткнули резиновой дубинкой под ребра так, что бедолага реально обосрался. Весил парень немало — под сотню килограмм — я потом замучился его из луж перед клубом, обосравшегося и облеванного, вытаскивать. Охрана стоит и наблюдает, как я мучаюсь — хотя бы одна падла помогла. Я же еще и извиняюсь — мол, не рассчитал паренек чуть-чуть, вы уж простите его. А то, что он им кучу бабок оставил — поэтому и не рассчитал — так это никого не волнует. Нет, реально — был бы он один, хоть ложись и помирай. В такси его тоже не берут: кому он нужен — весь в дерьме. Давай, говорят, заранее и на очистку салона завтра, и за то, что на сегодня моя работа закончена. Пришлось платить — не на себе же его тащить через весь город. Хоть и товарищ, но обосранный.

Ну, это я так, к ситуации. Чтобы мое состояние полного комфорта напротив латинских сисек понятно было. Оторвался я от них примерно через час. Решил подняться наверх на открытую площадку, где через раз Aшера крутили — очень он тут популярен. Здесь я черное гнездо и обнаружил. То-то я все удивлялся — почему их внизу меньше обычного. Но мне уже как бы все равно было. Собирался покурить да опять вниз спуститься. Жарко наверху без кондиционеров. В Вашингтоне вообще очень жарко. Поэтому, кстати, тут и черных так много — земли-то южные. Я еще все эти дни думал — надо какие-нибудь светлые легкие штаны купить. Запарился в своих плотных черных фереррах. Да все как-то недосуг было, а теперь вроде уже и ни к чему. В общем, это все мимо. Закурил. Курю. Наблюдаю за танцующими.

Танцуют они и в самом деле круто. Как девки изгибаются и задницами трясут — это надо видеть. У нас бы такой танец посчитали приглашением к сексу прямо на танцполе. Но об этом после. Курю, значит, и вижу — внимание! — по лестнице поднимаются две девки. Одна вообще как уголь — наверно, даже среди черных черной считается, а вторая посветлей — волосы в солому выкрашены и в косички мелкие-мелкие сзади собраны. Дрэды, вроде, называются. Я трезв — вы помните, никого не трогаю, никаких планов, кроме эфемерных насчет сисек барменш. Время час ночи — еще один час, и ухожу (извините за детали, но эту ситуацию надо прочувствовать). Девки уже наверху, идут мимо меня к танцующим, протискиваясь через толпу. В чем была угольная, теперь не вспомню, а вот светлая — в красном коротком платьице — наклонится, и трусики увидишь, если они на ней есть. Я, может, поэтому и задержался на них взглядом. Высокие, стройные. Кому-то машут руками на ходу, хай-хай — это само собой, обнимаются со знакомыми, как чукчи — щека в щеку. Я успел подумать: со мной бы так. И вдруг сначала черная, поравнявшись со мной, целует меня в щеку:

— Хай, — сладко так и тягуче выдыхает.

— Хай, — тут же целует меня светлая и, улыбаясь, проводит мне по груди рукой. Я в шоке, а они, как ни в чем не бывало, отправляются дальше.

Милые мужики и бабы! Леди и джентльмены! Господа и товарищи! Друзья мои! Заявляю со всей ответственностью, что вчера состоялся первый контакт двух рас, и когда длинная узкая ладонь Слупи скользила по моей груди, я думал именно об этом. Долго думал. Около двух секунд, в течение которых по мне скользила ладонь Слупи. А потом у меня началась эрекция. Эрекция длилась гораздо дольше, чем я думал об имидже своей расы, потому, что… Вы только это… Все верно представьте. Не собирался я ничего кидать на ложе случайного знакомства. Ну, или собирался, но совсем не государственные символы, а то, что кинул тремя часами позже. У меня три недели не было женщины (когда нет работы, секс — это последнее, о чем ты думаешь на тот момент). Все эти дни я терпел полное фиаско на всех любовных направлениях. Меня не любили даже соотечественники, которые не могли простить мне погрома моей квартиры. Ко мне вообще никто хорошо не относился, кроме переводчицы Наташи, потому что она мечтала познакомить меня со своей подругой страшнее, чем пенсионерка Гурченко.

Как я мог среагировать иначе на это снисхождение господне? На эту неожиданную милость к падшим, да еще в таком платьице, что видно белые трусики? Не знаю других вариантов, кроме эрекции. И когда они, как ни в чем не бывало, отправились дальше, я уже был уверен, что со мной такой номер просто так не пройдет. Я обязательно сделаю что-то значительное. Я спрыгну с вашей долбаной крыши, если вы не дадите мне разрядиться. Вам придется не только везти меня на такси, но и качать на руках перед сном во избежание международного скандала. Я обвиню вас в сексуальном домогательстве! Нет, лучше в моральном ущербе! Мне! Стоять! Вернуться! Очень вас прошу! Хнык-хнык…

***

И она вернулась. Не знаю, почему. Я даже слова не сказал им вслед. Я вообще потерял их из виду. Но она вернулась. Конечно, она шла не ко мне, но я так заискивающе улыбался, что мимо меня пройти было невозможно. Меня требовалось либо пристрелить из жалости, либо приласкать еще раз, но уже по-настоящему. Когда она оказалась совсем рядом, луч света, гулявший по толпе, неожиданно на секунду остановился прямо на ней, и в этом нимбе ночной королевы, черной жемчужины Вашингтона она вдруг приблизилась ко мне и спросила:

— А ю элан (в смысле, ты один тусуешься)?

Знаете, я в свое время поступал в театральное училище, ни хрена у меня, конечно, не получилось, но вот что я вам скажу: если бы я тогда хоть одну фразу произнес в той же тональности, в которой ответил на вопрос Слупи, то уверен, что поступил бы без вопросов, и никаких вторых и третьих туров лично мне устраивать бы не стали.

— Я всегда один, — ответил я проникновенней, чем Харитонов в «Оводе» перед расстрелом. — Я русский турист, у меня здесь никого нет.

Она вскинула свои тонкие бровки и взяла меня за руку. Господи, ее рука — опять ее рука!.. Ощущения сродни детским открытиям обычных для взрослых вещей и явлений. Рука Слупи была явлением. Тонкая, черная, прохладная — как будто касаешься змеи, но змеи с прекрасным женским телом, безупречными формами — что-то вроде добровольного смертельно опасного трюка с непознанным животным.

— Как тебя зовут?

— Егор.

— Ягр? — переспросила она.

— Ну, можно и Ягр.

— Теперь ты будешь со мной, Ягр, — сказала она и потащила меня за собой в танцующую толпу.

Где-то там среди танцующих ее друзья отвоевали себе островок и тусовались на нем плотной веселой стайкой — два парня и три девушки. Слупи представила меня как своего бойфренда.

— Хай, Ягр! — кричали они мне, продираясь голосами сквозь грохот музыки. Девушки чмокали меня в щеки — среди них и та угольная, что сделала сегодня это первой, парни жали мне руки.

— А как тебя зовут? — спохватился я, наконец, после того, как эйфория, связанная с моим появлением, потихоньку улеглась. — Как?? — тут же переспросил я после ее ответа.

Она повторила, и я подумал, что напрасно беспокоюсь насчет сходства некоторых английских имен и крепких русских выражений — она все равно об этом не знает.

— Очень красивое имя, — сказал я. — Салупа…

Представляю, в чем заподозрили бы меня некоторые товарищи по спортзалу, если сказать им, что я полночи общался с Салупой. Впрочем, через полночи я все-таки выяснил, что Салупой она никогда не была — все дело в произношении, как в случае с «твони-твенти». Да, я и не считал это важным обстоятельством тогда. Важным было только то, что она рядом — гибкая, красивая, упругая, жаркая, манящая, дразнящая — змея, жемчужина. Я фанател от нее с каждой минутой и просто изнемогал от желания.

— Что ты хочешь выпить? — кричал я ей.

— Ватка! — кричала она мне.

— Уот?

С «ваткой» получилось не совсем оперативно. Первый раз мне пришлось сходить с ней вместе к бару, чтобы она сама сделала заказ. Оказалось, что ватка — это наша водка. Вот уж не думал, что водка считается в Штатах клубным напитком, да еще женским. А нашим фифам коктейли, понимаешь, подавай. Под «ватку» отношения между нами развивались более чем стремительно. Через полчаса она уже прижималась ко мне попой, а я, скрестив пальцы рук на ее животе, гадал — чувствует она или нет через плотную ткань моих ферраров, что я к ней очень и очень неравнодушен. Она время от времени танцевала — делала шаг вперед, наклонялась и, мелко-мелко подрагивая попой, позволяла мне вдоволь насладиться видом ее белых трусиков-стрингов. Потом возвращалась назад и вновь приминала мое достоинство своим телом. Она была самой красивой в клубе. Она была самой красивой девушкой Вашингтона. Я знаю, о чем говорю, я пересмотрел за эти дни огромную толпу вашингтонских женщин — белых, черных, желтых и какого-то неопределенного цвета. Слупи превосходила их всех и во всем.

У нее умопомрачительное лицо — такие необычайные для черной тонкие черты, но при этом традиционно пухловатые и чувственные губы. А голос — просто песня.

— Ноу! — кричала она мне с какой-то особенной интонацией и мягким подчеркиванием первой буквы, прижимаясь всем телом, когда я спрашивал, есть ли у нее бойфренд. Может, эти ответы и казались мне песней, но голос у нее действительно красивый. Я млел и таял, опасаясь только того, что кто-то млеет вместе со мной и вот-вот заедет мне в ухо, чтобы избавиться от конкурента. Однажды я даже обнаружил за собой что-то вроде слежки. Огромный парень, чем-то похожий на программиста, сидел возле стены и, не мигая, смотрел, как мне показалось, прямо на меня.

— Она классная! — сказал я ему на всякий случай с доброй улыбкой, кивая на Слупи.

Парень не ответил.

— Она лучшая, — уже полувопросительно обратился я за разъяснениями еще раз.

Он опять промолчал, уставившись на мою физиономию.

— Она… — попытался я забросить удочку в третий раз, но Слупи потянула меня к себе.

— Драгс, — смеясь, сказала она мне, — он тебя не видит, он никого не видит, он спит.

Я оглянулся и только тут обнаружил, что парень и в самом деле в отключке. Его позу — слегка склонившееся вбок тело — вряд ли можно было назвать удобной. Ну, и слава богу. По внешним данным он являлся для меня самым опасным конкурентом. С его уходом в себя Слупи оставалась безраздельно моей. Так продолжалось несколько часов. Перед закрытием клуба она вытащила меня на улицу.

— Ты уходишь? — испугался я.

— С тобой — ты мой парень, — сказала она, — или ты хочешь остаться?

Я ее понимал. Во-первых, я научил ее, что понимаю, только когда «пипл» говорят медленно и употребляют простые слова. Слупи — умная и чуткая девушка. Во-вторых, я вообще спьяну понимал английский лучше, чем трезвый. Даже не знаю, почему. Наверно, включалось подсознание. Может, я в прошлой жизни был англичанином. А может, черным — из Ганы, потому что Слупи приехала в США из Ганы, а мы так подходим друг другу.

— Я не хочу оставаться! — тоже медленно и просто сказал я ей. — Я хочу быть с тобой.

— Тогда летс гоу, — потянула она меня через дорогу.

Мы перешли на другую сторону улицы, прошли вдоль нее до ближайшего поворота направо и, завернув за угол, через пару шагов спустились на подземную автостоянку. Машина Слупи — красная «Кэмри» — стояла в средних рядах, и я сразу подумал, что это хороший знак. Нас никто не видел, но Слупи спросила на всякий случай, где я живу. Я назвал свой отель и пригласил ее к себе. Она выдала свое фирменное «ноу!» и, полуобернувшись ко мне на водительском месте, задумалась.

Короткое платьице, задравшись на расставленных по педалям ногах, уже не скрывало от меня ничего, и я вовсю наслаждался открывшимся мне видом красного на черном с белым подбоем.

— Вай нот? — спросил я ее, впервые в жизни испытывая гнетущее сочувствие к психологии насильника.

— Они подумают, что я проститутка, — просто призналась она. — Поехали ко мне.

— А где ты живешь? — обрадовался я небывалой удаче. Я был готов отправиться с ней куда угодно, даже в южные кварталы. Когда закончится эта пытка, и мы сольемся воедино, мне будет уже все равно, как на меня посмотрят тамошние рэперы. Но она назвала адрес, куда я поехать все-таки был не готов — Вирджиния. Час езды от Вашингтона. Час туда, час обратно, а через 3,5 часа мне нужно отправляться в аэропорт. Да еще ждать целый час. Да еще тетка из Томска и бедная Наташа, и Госдепартамент США. Я не мог рисковать. Тогда не мог. После того как мы разложили сиденья, и все произошло — уже мог. Но было, к сожалению, поздно.

Не помню, когда последний раз на меня снисходило такое вдохновение. И снисходило ли вообще. Ну, может быть, с одной казашкой… Хотя нет — за два месяца перед тем она сделал аборт, и, глядя на разрывы кожи в ее паху, я не мог полностью отключиться от реальности. Неплохо было пару месяцев назад. За компьютером. Нашел хорошую серию бывшей звезды реалити-шоу — оказывается, она в свое время подрабатывала порноактрисой. Хотя тоже не то! О чем это я, господи? Подождите немного — сейчас сформулирую. Я ведь не мальчик и давно обзавелся своими стереотипами и ритуалами. Меня, например, заводят черные чулки — даже на откровенно неказистых ножках. Еще нравится, когда женщина снимает с себя все разом, не оставляя трусики на бессмысленное и утомительное для обоих сопротивление. Нет, не то!

Может, когда она сняла платье, то показалась мне одним сплошным черным чулком? Я брежу! Блин, да не могу я описать, что произошло! Большая темная кошка, ласково урча, перебирала пушистыми лапками мое тело, которое не извергалось семенем разве что из ушей.

— Вау! — каждый раз восклицала она, а я не мог остановиться. У меня стандартные яйца, но в эту ночь я превзошел стадо быков-производителей. Сперма была повсюду — в трех наполненных под завязку презервативах, на ее животе, в ее волосах, на сиденьях автомобиля, даже почему-то у меня на спине (как она туда залетела??). Мне казалось, что продукт моей любви переполняет машину и вытекает через приоткрытое окно. Меня хватило бы на весь Вашингтон, я словно и любил весь Вашингтон и даже округ Колумбия через ее тело, которое пахло дичайшим, фантастическим возбуждением какого-то неизвестного мне африканского дерева…

Наверно, она мне что-то подсыпала в виски. Нет, вряд ли. Не рассчитывала же она на секс в мужском туалете клуба (там, кстати, опять какой-то кантик собирал баксы за свои услуги подносчика бумаги — они тут повсюду). Все дело во флюидах. Это что-то, совпавшее со мной на 100%. Не было у меня никогда такого совпадения, даже у самого с собой. Я вспомнил — не было. Я не люблю целоваться, но посмотрите на мои губы — это губы Эдди Мерфи. Что она с ними вытворяла! У меня сводило челюсти от затяжных, казалось, бесконечных поцелуев, но я даже не пытался вырвать свои губы из плена ее жаркого рта.

Я скользил по ее телу, как булгаковский Берлиоз по маслу, и также фатально не успевал зацепиться хоть за что-нибудь перед стремительно надвигавшейся по рельсам ее бедер судьбы. Черная дымка слепила мне глаза сильнее, чем прожекторы рыболовных сейнеров, и в этой дымке ее тело принимало такие причудливые очертания, что я иногда не понимал, каким образом вообще во все это попадаю. И только уже привычное «вау!» вдруг обнаруживало ее либо сбоку от меня, либо немыслимым образом сверху с лицом, выглядывающим из-под моей руки.

А как она стонала! Я, кстати, не понял — у них автостоянки не охраняются, что ли? Почему меня никто не арестовал? На десятом этаже этого здания жители должны были обсуждать с полицией причины нашего расставания со Слупи. Люди не должны расставаться после такого. Только в случае смерти одного из них прямо во время процесса…

— О, Ягр, — откинулась она, наконец, в полном изнеможении. — Хани… (типа, любимый, ты был неподражаем).

— Салупа, — бодро произнес я, приглашая к продолжению. Все, что было до этого, мне казалось прелюдией. Путин мог гордиться мной — я заслужил для страны первую после Горбачева премию мира. Но она больше не могла. Я прилег рядом, вдруг обнаружив страшные неудобства в виде низкого потолка и рукоятки ручного тормоза. Как я не замечал всего этого? На моем левом локте болтались ее трусики, и я незаметно засунул их в карман штанов.

Она рассказала мне, что приехала в США шесть лет назад вместе с родителями, но родители через год перебрались в Германию, а она с двумя сестрами осталась. Поначалу было тяжело, но теперь у нее есть гражданство, и она устроилась в какую-то торговую компанию. Платят в компании не очень много, но достаточно, чтобы откладывать что-то на учебу в университете, без которого дальнейшее продвижение ее карьеры затруднительно. Ей 23, и у нее действительно нет постоянного бойфренда. У нее никогда не было белого партнера, тем более русского, но она кое-что знает о России — Москва, водка, зима, Достоевский (надо будет перечитать эпилептика — что они в нем находят?). И еще она никогда не испытывала такого, я лучший, и не видел ли я ее трусики, потому что пора ехать. Я сказал, что не видел. Она надела платье, подвела губы, поправила прическу и, повернув ключ в замке зажигания, посмотрела на меня.

— Надо ехать, — с сожалением повторила Слупи.

Отель мы искали около часа. Во-первых, я не мог объяснить толком, где он находится. Во-вторых, мы часто останавливались и долго целовались. Я начинал поглаживать ее между ног и предлагал опять разложить сиденья, но она, улыбаясь, отрицательно мотала головой и вновь трогала машину с места. Как выяснилось позже, мимо отеля мы проезжали раза четыре, и только по чистой случайности на пятый раз я глянул мельком в окно и узнал исхоженные за неделю вдоль и поперек места.

— Здесь, — с трудом признался я. Мне хотелось сделать еще кружок, но неожиданно приперло пи-пи, да и Слупи начинала нервничать. Она сказала, что завтра, точнее, сегодня у нее есть какие-то срочные дела. Мы остановились напротив входа в отель и еще раз обстоятельно перецеловались.

— Я… улетаю сегодня, — сказал я ей, когда мы, наконец, оторвались друг от друга. — Не знаю, вернусь ли я когда-нибудь в Вашингтон, но если вдруг… Как мне тебя найти?

Она написала на клочке бумаги два телефона, адрес электронной почты и свое имя — Слупи.

— Слупи? — с облегчением переспросил я.

— Е, — кивнула она в небольшом недоумении. — Это рабочий телефон, это домашний, — пояснила она. — Мобильный не пишу. Когда ты вернешься, номер будет другой — я их теряю каждые три месяца.

Больше тем для разговоров у нас не осталось, как и времени на секс. Из отеля вышел толстый охранник, и, потягиваясь, уставился на нас.

— Все? — спросил я.

— Все, — ответила Слупи и поцеловала меня.

— Я пошел?

— Да.

Я выбрался из авто.

— Эй! — она высунула руку из водительского окна и поманила меня к себе.

Я подошел к ней, и Слупи опять потянулась ко мне губами. Выставив задницу охраннику отеля, я на несколько секунд сплелся языком с языком Слупи.

— Нау ол, — сказала она, когда я выпрямился, и, глядя на меня, тронула машину с места.

Я повернулся к отелю. Охранник делал вид, что изучает снаружи левое крыло здания, но по его полуулыбке было понятно, что он наблюдал за мной. Я прошел в отель, поднялся к себе в номер, опорожнил мочевой пузырь и шлепнулся на кровать. В этот момент у меня не было никакого плана действий. Я был выжат и высушен до последней капли энергии, и даже Слупи, наверно, уже не смогла бы вернуть меня к жизни. Правда, на одно усилие при мысли о Слупи меня еще хватило. Я достал из кармана ее трусики, и, залепив ими ноздри, с наслаждением втянул воздух. Никаких естественных запахов, к сожалению. Только все то же возбуждение незнакомого африканского дерева. В штанах у меня возникло небольшое напряжение. Я подумал, что неплохо было бы помастурбировать, и… отрубился.

Разбудил меня переводчик Карен. Он долго и нудно стучал в мою дверь, а я также долго думал, что этот стук мне только снится. С трудом разлепив опухшие веки, я скатился с кровати, и, пошатываясь, добрался до выхода.

— Ты еще спишь?? — в ужасе воскликнул Карен. — Мы тебя потеряли. Вся группа позавтракала и грузит свои вещи, а тебя нет. А это что? — ткнул он пальцем в мое плечо.

Я скосил глаза и увидел прилепившиеся ко мне стринги Слупи.

— Трусы, — мрачно ответил я и, даже не устыдившись спросонья, спрятал последний привет черной жемчужины в карман.

— Твои? — старательно не удивляясь, спросил Карен.

— Ее, — глухо ответил я и, пока любопытный Карен помогал мне собираться, в двух словах рассказал ему историю своей неожиданной любви.

— Круто, — теперь уже по-настоящему удивился Карен. — Обычно с женщинами так просто в Америке не получается. Им нужны ухаживания и все такое.

— Я ухаживал, — машинально сказал я.

— Как? Вы же только вчера познакомились?

— Я ей водку в баре покупал.

— Я другое имел в виду… Ну, и что теперь думаешь делать? Будешь с ней переписываться?

— Зачем? Если бы мы с ней тут всю неделю кувыркались, а одна ночь с залетным туристом, я думаю, для нее ничего не значит. Останься я еще на недельку, тогда было бы, о чем писать, — произнес я ключевую фразу.

И тут Карен популярно объяснил мне, что на один месяц я мог бы это сделать со спокойной душой, сунув мне под нос мой же паспорт с проставленной визой.

— Только, конечно, нужно заранее согласовать все с руководителями программы, а сейчас уже поздно, — добавил Карен, ничего не заподозрив.

Он и не мог ничего заподозрить, потому что решение вызревало у меня по дороге в аэропорт. Окончательно оно созрело, когда я последним сдавал свои вещи на транспортер, а два охранника попросили меня показать им содержимое моих карманов. Я опять вытащил трусики Слупи. Один охранник посмотрел на другого, второй — на меня, а я — на свою багажную сумку. По-моему, им стало неудобно, но мне некогда было их успокаивать — типа, ничего страшного, это всего лишь трусики их соплеменницы — наша группа уже прошла предварительный досмотр и двинулась дальше, а моя сумка вот-вот должна была оказаться на багажной ленте.

— Сори, — сказал я охранникам решительно, абсолютно не соображая, что делаю. — Мне нужно… Положить это в сумку, — я сунул им в нос все те же спасительные трусики Слупи.

К моему желанию они отнеслись с редким пониманием и даже деликатно отвернулись, когда я забирал свои вещи. А через пять минут я уже мчался на такси в сторону Governor’ House Hotel.

Собственно, это все. И вот я в номере того же отеля, в который приходил отсыпаться на четыре-пять часов после ночных прогулок в течение последних семи дней. Хотя сейчас мне кажется, что этих семи дней вроде как и не было. Была только последняя ночь — фантастическая, безумная ночь, напрочь перевернувшая мои представления о половом влечении. Нет никаких ритуалов, нет никаких условностей — все возникает из ниоткуда и, как самый настоящий таинственный пришелец, сохраняет интригу своего появления до последнего «вау».

Правильно ли я поступил, оставшись? Не уверен до сих пор. Но у меня пока еще есть деньги — свои сбережения и госдеповские командировочные, чтобы тщательно обдумать этот вопрос. Важно, как Слупи отнесется к моему появлению в ее жизни еще на неделю. Без нее мне здесь делать нечего. Я хочу только вот этого ощущения совпадения на все 100%. Больше в США меня ничто не держит. И для начала мне нужно… Нет, не позвонить Слупи. У нее сегодня важные дела, и потом она наверняка не выспалась. Мне нужно купить себе штаны.

***

Я почему про штаны-то подумал. Потеешь в этом душном Вашингтоне, прямо беда. А в джинсах и вовсе мрак полнейший. Честно признаться, после нескольких часов даже раздеваться при девушке не очень удобно. Ночью я об этом не думал, а сейчас вот как-то вдруг накатило. Торопиться мне теперь некуда. И если нам предстоит со Слупи прожить еще неделю вместе, то я хочу быть готовым ко всему в любой ситуации. А «ситуация» может возникнуть в самый неожиданный момент — благо, у нее есть машина. Штаны — это вообще хороший повод выбраться в свет. Есть тут неподалеку неплохой сток. Одежды там куча, и нет назойливых консультантов, реагирующих на каждое движение бровей. Хоть завыбирайся.

Так я думал, когда заходил в магазин полчаса спустя. Нет, одежда никуда не делась, и консультанты не появились. Неразрешимая проблема нарисовалась в американских и европейских размерах. Я в них абсолютно не шарю. Уж лучше бы китайские лэйблы оставили, тем более что половина всего этого дерьма, действительно, произведена в Поднебесной — меня не проведешь, живу я с ними по соседству. А с этой американской хренотенью на бирках и без штанов можно остаться. Ну, что делать? Мерить надо. Набираю кучу светлых штанов и направляюсь в примерочную. На входе сидит пожилая баба явно не арийской наружности. Я было мимо нее, а она сует мне какую-то линейку и еще лопочет при этом с вопросительными интонациями.

— Уот? — тупо смотрю я на нее.

— Хау мач?

— Че?

— Джемини?

— Раша.

— О! — округляет баба глаза. — Коммунисто?!

— В честь чего это? — удивляюсь я.

— Раша?

— Ес.

— Коммунисто, — уверенно заявляет баба и словно ждет чего-то.

Я, честно говоря, не могу врубиться, какое она имеет отношение к примерочной (может, штаны подает за деньги по примеру туалетных кантиков), но поскольку она загородила вход, то мне невольно приходится на ломаном английском преподать ей краткий курс новейшей истории России. Согласно моей лекции, коммунисты давно уже утратили главенствующие позиции в государстве. Тетка слушала внимательно и вроде бы даже с сочувствием.

— Вот, — закончил я, приободренный ее пониманием. — Хотя коммунисты, конечно, еще остались.

— Коммунисто! — тут же ткнула она в меня пальцем.

— Да епа мама! — разозлился я. — Какой я тебе коммунист? Разве с такой рожей в партию берут?

— Какую партию? — заинтересовалась тетка.

— Да в любую, хотя бы коммунистическую.

— Ага! Коммунисто! — обрадовалась она.

Мне надоел этот спор.

— Вы откуда вообще? — перешел я в контрнаступление.

— Колумбия.

— Наркоманка? — прицепился я к ней, перекладывая поудобней кучу штанов с руки на руку.

— Уот?

— Вот тебе и уот. Хрен в рот! Чего ты ко мне пристала?

— Вы из России? — услышал я вдруг за спиной.

Я обернулся. Пожилой взъерошенный мужик, чем-то напоминавший незабвенного Шурика из «Кавказской пленницы», причем в тех же очках, с любопытством уставился на меня, ожидая ответа.

— Ес, — сказал я.

— О! — обрадовался «Шурик». — Я говорить по-русски!

Мне стало стыдно за «хрен в рот», но буквально через две минуты выяснилось, что фраза «я говорить по-русски» практически единственная в русскоязычном словарном запасе этого чудика.

— Коммунист? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Нет, — угрюмо стоял я на своем. — Журналист, — добавил я с некоторым сомнением, опасаясь расспросов о профессии.

— О! — еще больше обрадовался америкос. — Бэн Стрэйзанд, — тут же представился он. — Вице-президент радио «Свободная Азия». Коллега! — похлопал он меня по плечу. — Он не коммунист, — добавил Бэн, обращаясь к пожилой колумбийке и потом опять ко мне. — Как тебя зовут?

— Егор, — назвался я из вежливости, полагая, что теперь вход в примерочную для меня открыт.

— Ягр? — переспросил Бэн.

— Ягр, Ягр, — согласился я.

— Ягр, ты мой друг. Я любить Россия, — с непонятным воодушевлением прицепился ко мне теперь уже Бэн. — Бобби! — крикнул он кому-то в глубину зала.

Из-за рядов с брюками и джинсами выскочила точная копия Бэна, только лет на 30 моложе.

— Это мой сын Бобби, — представил он мне подростка. — А это мой друг из России, — сообщил он сыну с тем же воодушевлением. — Что ты тут делаешь, Ягр?

— В Америке?

— Нет, в магазине.

— Да вот, — кивнул я на кучу штанов, по-прежнему громоздившуюся у меня на руках.

— О нет, Ягр! Это тебе не подходит! — забраковал он, не глядя, все, что я отобрал для примерки.

Мне это не очень понравилось. Сомневаюсь, что какой-то мужик лет пятидесяти, будь он хоть Слава Зайцев, способен дать мне дельный совет по части одежды.

— Это плохой магазин! — сообщил мне Бобби. — Я покажу тебе другой — там лучший выбор!

Вот это уже более-менее аргумент. Хотя лучший выбор мне не нужен. Лучший выбор и стоит дороже, а мне деньгами сорить не с руки. Но я подумал, что все равно надо как-то убить вечер. Почему бы не пошляться с Шуриком по магазинам, тренируя свой талый английский. Сам Шурик, то есть Бэн, от здешней одежды, правда, не отказался. Пока я развешивал по местам отобранные штаны, он успел купить себе пару рубашек и чемодан на колесиках с вытягивающейся ручкой. Бобби все время крутился возле отца, но с неприкрытым интересом посматривал в мою сторону. Вот уж не думал, что где-нибудь и когда-нибудь для кого-то окажусь диковинкой.

— Я завтра улетаю в Камбоджу, — сообщил мне Бэн, расплачиваясь за покупки. — Поэтому купил несколько походных вещей, — как бы оправдывался он. — Это мой друг из России, — тут же не преминул он заметить кассиру.

— Хай, — помахал мне рукой кассир.

— Ну, хай, — помахал я ему в ответ.

А вообще, зря я в это ввязался. Когда мы выходили из магазина, то на самом деле являли собой несколько странноватое зрелище — чемодан этот на колесиках, Бобби, Шурик и я с отсосанными губами.

— Сейчас, — успокаивал меня Бэн. — Я говорить по-русски и любить Россию. Достоевский — очень любить.

Достали они уже со своим Достоевским. Прямо на выходе мы неожиданно встретили знакомую девушку Бэна, чем-то похожую на колумбийку в примерочной, только гораздо моложе. Они обменялись приветствиями.

— Это мой друг из России, — сообщил он девушке.

Я начинал себя чувствовать ручным медведем или передвижной выставкой.

— Вы русский? — на удивление чисто спросила девушка.

— Да. Вы тоже? — обрадовался я.

— Я узбечка, но здесь мы все русские. Навбахор.

— Здравствуйте.

— Это мое имя, — рассмеялась девушка.

Я даже запоминать не стал. Бред какой-то.

— Ягр, — смущенно сказал я.

— Ягр?

— Тьфу ты, черт! Егор! — поправился я.

Она о чем-то коротко переговорила с Бэном.

— Увидимся позже, — улыбнулась она мне и зашла в магазин, а мы отправились дальше.

Слава богу, «лучший выбор» оказался рядом — буквально через дорогу наискосок. Правда, выбор там был такой же, как в стоке, а цены в два раза выше. Я не стал говорить Бэну, что он мудак. Просто взял какие-то штаны, визуально подходившие мне по размеру, и отправился в примерочную, где уселся в одной из кабинок на кожаный пуфик. Покупать я здесь железно ничего не буду. Это глюк — обыкновенные китайские слаксы за сотню баксов. Я вытянул ноги, слегка оттягивая на себя носки туфель, чтобы снять напряжение.

— Мистер Ягр! — услышал я голос Бэна.

— Сейчас!

Я расстегнул джинсы и высунулся из кабинки. Бэн был уже рядом с кипой новых штанов с теми же ценниками, что и слаксы.

— Вот! — сгрузил он мне все это на руки и ушел.

Пришлось высиживать еще минут десять. Когда я вышел, снаружи стояла Навбахор. Бэн сновал в середине зала, таская за собой Бобби и недопожилую продавца-консультанта.

— Слушай, — еще раз обрадовался я узбечке, — не хочу я тут штаны покупать, как мне ему об этом сказать?

— Так и скажи. Он к тебе не из-за штанов пристал. Он просто человек такой — любит общаться. Он хочет показать тебе наш офис — я работаю у него, в узбекской секции.

— А зачем мне его офис? Он же улетает завтра.

— У него слабость к русским.

— Понятно. Так насчет штанов…

— Скажи смело — не хочу и все.

— Бэн, — смело начал я возле кассы, куда он поманил меня через весь зал. — Можно я штаны завтра куплю?

— Тебе что-нибудь понравилось?

— Да, очень, но…

— Зачем же завтра? А!.. — догадался он. — У тебя нет такой суммы? Я тебе помогу, — и он тут же достал 50-долларовую купюру.

— Нет, — категорически не согласился я. — Так не пойдет.

— Что случилось? — обеспокоенно засуетилась продавец. — Мистеру не нравится? Мы можем предложить что-нибудь другое.

— Не надо другое, — отчаянно сопротивлялся я. — Переведи, пожалуйста, — повернулся я к Навбахор. — Если мы идем к нему в офис, то я не хочу таскаться по городу с покупками. А завтра я зайду и куплю эти чертовы штаны.

Навбахор перевела, и Бэн с видимым сожалением забрал свои деньги.

Его офис располагался через два здания на той же стороне улицы, что и «лучший выбор». Я уже понял, что здесь все рядом, даже Белый дом. Охраны на входе не было. Странно. Вроде серьезная организация — идеологию в азиатские массы толкает. Мы поднялись на второй этаж и оказались в огромной зале, разделенной металлическими перекрытиями на отдельные секции. В некоторых из них за компьютерами сидели люди, и Бэн, останавливаясь возле внеурочных подчиненных, каждый раз повторял, что я его друг.

— Туркменистан, — называл он мне, в свою очередь, географию моих новых знакомств. — Китай, Лаос…

Приходилось улыбаться и делать вид, что мне страшно радостно видеть их недоуменные физиономии.

— Это мой друг, это мой друг, — как заезженная пластинка твердил Бэн, пока мы продвигались к его кабинету. — Это ваш друг из России, — неожиданно сказал он возле одной секции. — Вьетнам, — пояснил он мне.

Два вьетнамца испуганно привстали мне навстречу, как будто я прибыл из миграционной службы, а они только что попрятали товар под один из прилавков Черкизовского рынка. Бэн сиял, вьетнамцы и я молча смотрели друг на друга.

— Бэн думает, что вы им до сих пор помогаете, — разрядила обстановку коротким смешком Навбахор.

— Нам бы кто помог, — почти серьезно сказал я, и мы двинулись дальше.

Через пару шагов я обернулся. Две вьетнамские физиономии торчали в проходе, словно желали убедиться, что я действительно ухожу. Тоже мне, друзья, блин.

Зачем мы пришли в кабинет Бэна, я так и не понял. Едва мы вошли внутрь, как он тут же принялся названивать кому-то по телефону.

— Он заказывает столик в ресторане и приглашает моего друга Джорджа пообщаться с русским журналистом, — переводила мне Навбахор суть телефонных переговоров Бэна.

Если мне сейчас признаться, что к журналистике я отношения не имею, наверно, это ничего бы не изменило. Ладно, хрен с вами. Да и жрать охота, если честно. А кабинетик-то у вице-президента не ахти. У моего бывшего главного редактора больше. К тому же здесь царил ужасный беспорядок, с которым как-то не вязалась должность моего нового «друга». Правда, несмотря на хаос в кабинете, глазу зацепиться было не за что, и мне стоило больших усилий делать вид, что я с интересом оглядываюсь по сторонам, чтобы не встречаться взглядом с Бобби. Пацан следил за мной, как за обезьяной в зоопарке, боясь упустить забавную позу для удачного фотоснимка. Навбахор тоже молчала, когда ее не спрашивали, — вот что значит выучка. Интересно будет посмотреть на ее американского дружка — ценит он или нет, какой диковинный плод послушания занесло ему шальным ветром из Узбекистана.

Несколько напряженную обстановку разрядило появление невысокого светловолосого парня лет 28-30.

— А мне сказали, тут русский, дай, думаю, зайду, — приветливо сказал он.

Очень приветливо сказал. Как-то даже слащаво. Либо голубой, либо стукач, либо я ни хрена не понимаю в людях. Абсолютно открытое лицо, прямо-таки нараспашку — как будто он тебя заранее любит в любом виде и готов помассировать тебе ноги после двух минут знакомства.

— Ярослав, — назвала его имя Навбахор (кстати, не очень приветливо — наверно, все-таки стукач).

— Егор.

— Давно здесь, Егор? — тут же приступил к допросу Ярослав, улыбаясь во весь рот.

— Неделю.

— И долго еще будешь оставаться?

— Неделю.

— Слушай, нам нужно обязательно встретиться, пообщаться — я так соскучился по бывшим соотечественникам!

Я его восторгов не разделял и постарался уйти от ответа в надежде, что Бэн оторвется, наконец, от телефона. Но Бэн все еще с кем-то разговаривал, а у Ярослава оказалась мертвая хватка.

— Вот мой телефон, — сунул он мне визитку. — Звони в любое время. Может, завтра? Ты в какой гостинице остановился (все-таки голубой)?

— Гавернор.

— Слушай, круто! — продолжал истекать умилением Ярослав. — А что у вас за программа (или стукач)? Так как насчет завтра?

— Завтра…

«Я буду занят». — не успел я сказать, как в дверь ввалился новый гость — улыбчивый, как Ярослав, китаец, но явно не голубой.

— Ай хэд э рашн хиа, — сказал он, тут же протягивая мне руку.

— Здесь мало русских? — поинтересовался я у Навбахор.

— Много. Но почти все уже американцы, а ты гость. Настоящий смачный русский из страны, где убили Пола Хлебникова, а террористы захватывают заложников сотнями. При этом вы по-прежнему пьете водку, а вашего президента Путина в мире побаиваются, — очень грамотно пояснила Навбахор. Даже не ожидал от нее такой ясности изложения.

— Да-да, — тут же встрял Ярослав. — Мы для них все еще дикари. Хотя я — американский гражданин. Мне просто интересно, как и что там происходит, так сказать, на низовом уровне. Как журналист ты наверняка в гуще событий. Правда, ты не очень похож на журналиста — слишком могучий, слишком… — закатил Ярослав глаза, мечтательно подбирая вкусное слово. (Голубой стукач — экстремальное сочетание.)

— Э-э, — вклинился в паузу китаец. — Я жил в Шанхае. Когда я жил в Китае, наши отношения с Россией были не очень хорошие.

— С тех пор, как вы уехали, они значительно изменились в лучшую сторону, — брякнул я из вежливости.

— Уот? — переспросил китаец и посмотрел на Навбахор.

Навбахор посмотрела на меня.

— Что конкретно его интересует? — перефразировал я себя.

— Мне интересно, как сейчас развиваются отношения России и Китая? — закончил мысль китаец.

— Интенсивно, — коротко ответил я, с не очень теплыми чувствами припомнив китайские барахолки во Владивостоке. — Ну, в смысле, мы стали гораздо лучше понимать друг друга, — добавил я, заметив, что мой ответ китайца не очень удовлетворил.

Уж что-что, а тема Китая меня не интересовала абсолютно. Что он хотел услышать? Что мы очарованы нашими соседями после того, как познакомились с ними поближе, а китайское искусство выше всяких похвал? Да хрен там! У нас деревни голые стоят, а китайские гастарбайтеры снимают в округе по два урожая в год и продают их тем, кто сбежал из деревни в города. Про искусство ваше, кроме праздника дракона, у-шу, кунг-фу, Конфуция и чего там еще — Шаолиня с чаем — я вообще ничего не слышал. Китай для меня — это город Суйфуньхэ, где на километры тянутся оптовые прилавки, между которыми толкаются наши челноки. Челноки едва сводят концы с концами, а Суйфуньхэ растет как на дрожжах.

Жрачка у вас неплохая — что есть, то есть. Ну, а в остальном…Я лично думаю, что в скором времени надо будет сваливать из Приморья как минимум за Урал. Я чувствую спиной ваше дыхание, я вижу огромную биомассу, разбухающую над пограничной линией, я ее боюсь. Вам нужно думать о дополнительных мерах по ограничению рождаемости в стране. Неужели до сих пор никто не понял, что это нечеловеческая плодовитость? Вы — единственная реальная угроза перенаселения. Хочешь, поговорим об этом?

— Егор, а что бы ты хотел посмотреть в Вашингтоне? — опять Ярослав. Но на этот раз вовремя.

— А что у вас здесь есть, кроме Капитолия и Белого дома?

— Бог мой! — театрально воскликнул голубой стукач. — Ты не слышал о наших мемориалах отцам-основателям и смитсоновских музеях?

— Слышал, конечно, — соврал я (впрочем, словосочетание «фаундин фазерс», кажется, мне, действительно, где-то попадалось). — Но что делает иностранец, оказавшись в любой стране? Прежде всего бежит посмотреть на гнездо, где сидят местные боссы. У нас, например, все лезут на Красную Площадь. Про Третьяковскую галерею первым вспоминает всегда гид.

— Хочешь, я побуду твоим гидом?

Я начинаю верить, что у них и в самом деле самая совершенная система защиты прав и свобод граждан как минимум на бытовом уровне. Неужели он думает, что успеет увернуться от меня до приезда полиции, если сделает хотя бы одно движение в направлении моих гениталий? Кажется, думает. Судя по ожиданию в глазах. Ждет чего-то и китаец.

— Джордж уже в ресторане, — кладет, наконец, трубку Бэн.

Слава тебе, яйца. Ну, пойдем, посмотрим, чем вы тут почуете лучших друзей.

***

Полный глюк! На столе одна бутылка вина на пятерых, включая сына Бэна, и по две козьи какашки на тарелках. Обалденное пиршество. В России за такое угощение можно и в анфас получить. Я лично воспринимаю это как издевательство над голодным человеком, а они ничего — радуются жизни и усердно ковыряют какашки вилками.

— Это очень вкусно, — уверяют меня они. — Деликатес. А что любят кушать в России?

— Борщ, картошку с луком и селедочкой, гуляш, котлеты с гарниром, пирожки с капустой, грибами, яйцом… — я захлебываюсь слюной в надежде, что они поймут мои намеки, но, похоже, нарвался на непрошибаемый вариант светского ужина.

— О! — восклицают они. — Это вкусно?

— Очень.

Вино почти тут же разошлось по высоким бокалам, но по их постоянным чоканьям и малюсеньким глоточкам я понял, что продолжения банкета не будет. Возможно, они ожидали, что я со своей щедрой русской душой закажу водки или еще пару бутылок вина, но под козьи какашки я отказываюсь пить наотрез. Кто кого пригласил, я не понял? Несмотря на всю эту бутафорию, Бэн умудрился захмелеть, а захмелев, поминутно цеплялся ко мне с нудными вопросами. Джордж — друг Навбахор — мне не понравился сразу. Не потому, что он друг Навбахор (к ней у меня ничего нет), а потому, что выглядел рядом с ней как последний мудак. Седые виски, лысина — на вид лет 50, не меньше, а сидит в каком-то замызганном пиджачишке и тщательно пережевывает козьи какашки, делая вид, что ему это нравится.

Я лично уверен, что ему это не нравится. Им всем это не нравится. Но кому-то нужно достать кредитную карточку и устроить расколбас. Только вот кому? У одного взрослый сын, которого надо вот-вот спровадить куда-нибудь на учебу, и жена дома, пересчитывающая каждый цент, чтобы отчитаться в конце года по минимуму перед налоговой службой. У другого замызганный пиджачок и молодая любовница, требующая подарков на Рождество и день рождения. И дело тут не в возрасте. Просто в 50 лет мудаком быть уже поздно. Мне еще можно, а ему уже поздно. А если ты мудак, то трахай по интернету пожилых вдовушек, а не суйся к молодым эмигранткам из Узбекистана.

Мне кажется, Навбахор думала о том же самом, потому что села между мной и Джорджем — ближе ко мне — типа ради перевода, но я услышал бы ее и за соседним столиком — в этом ресторане было совсем не шумно. Если я правильно понял, здесь по вечерам жуют свои какашки старые мудаки. Слупи я бы сюда не пригласил. Откровенно говоря, я подозревал, что и Джордж думал в одном направлении со мной. Он большей частью молчал, время от времени покашливал и иногда закатывался в громком смехе, когда я или Бэн пытались объясниться друг с другом. Вопросов Джордж не задавал. С таким скудным столом приглашающая сторона не имеет права на вопросы. Один Бэн этого не понимал.

— Ваш президент Путин, — щурился он на меня из-за своих очков, — он какой-то страшный. Никогда не улыбается, только уголком рта. Все время хочет воевать на своей территории, и никто не знает, что от него ожидать. Ельцин был веселый, он пил водку и говорил то, что думает. Ельцина мы любили. Путина мы опасаемся. Вам с ним хорошо? Он как робот. Скажи, Ягр, у него есть слабости?

На мой взгляд, Путин — сам по себе слабость. В противном случае он не стал бы перекраивать под себя Конституцию и городить забор из каких-то вертикалей власти, больше напоминающих прутья тюремной решетки. Но американец — это не тот человек, с которым я могу откровенно обсуждать своего президента. С русским мог бы. Особенно с тем, кто предложил бы мне побаловаться напильничком среди путинских решеток. Американец не поймет. Он своего президента, даже такого клоуна, как младший Буш, выбирает. У нас наоборот — президент выбирает народ. Какой мне смысл жаловаться на судьбу, если я и есть этот народ? Если я позволяю так поступать со мной? Слабости, говоришь…

— Думаю, — собрался я с мыслями, — если у Путина есть две дочери и любимый лабрадор, значит, у него есть и слабости.

— Уот?

Навбахор перевела, Джордж расхохотался, показывая мне большой палец. Бэн понял, что я не склонен к разговору о политике.

— Я бывать в Россия, — сказал он ностальгически. — 92 год, Петербург. Один русский парень, журналист, подходил и давать мне какие-то бумаги. Он был очень худой, он просил меня помочь. Говорил, что занимался наркотиками. Я думал, что он их употреблял…

— Что он говорит? — интересуюсь я у Навбахор.

— Говорит, что этот парень-журналист писал о наркомании и хотел передать ему какие-то бумаги, просил о помощи, но Бэн испугался, решил, что это провокация, и не смог ему помочь. Этот парень приходил к его автобусу и стоял у окна, протягивая пакет с документами. Он плакал и просил помочь.

— Бред, — резюмировал я. — В 92-м мы не могли просить о помощи, мы еще сами не знали, что происходит. Наверно, это какой-нибудь свихнувшийся наркоман и был.

— Я не смог ему помочь, — чуть не плача, повторял Бэн. — Он до сих пор стоит у меня перед глазами. Очень худой, с черным лицом, небритый. Ягр, помоги ему, когда вернешься.

— Обязательно, — не раздумывая, пообещал я. — Мне кажется, я знаю, о ком вы говорите. Это Сергей Шнур — он теперь солист рок-группы «Ленинград». Увижу, помогу.

— Да, Ленинград, худой, небритый, у него были бумаги, он просил помочь, может, он уже умер, потому что я ему не помог, — заклинило Бэна.

— Ты его действительно знаешь? — вдруг спросила Навбахор. — Он играет в группе «Ленинград»?

Я посмотрел на нее с удивлением и понял, что она не шутит. И Бэн, оказывается, не шутил. И если бы я сейчас признался, что пошутил, то мне сложно было предсказать их реакцию. Ненавижу чувствовать себя идиотом.

— Уот дид ю лайк ин Ленинград? — постарался я сменить тему.

Бэн меня не понял, и Навбахор пришлось повторить вопрос. Не могу догнать, почему они меня не понимают. Я специально подстраиваю произношение под них, а они не понимают. Может, с дикцией что-то не то? Но ведь русские понимают.

— Да, я бывать в Ленинград, — пошел на второй круг Бэн. — Я видеть там Достоевский и долго с ним говорить…

— Что он сказал? — переспросил я Навбахор.

— Сказал, что разговаривал с Достоевским.

— Но ведь Достоевский давно уже умер, — подозрительно покосился я на Бэна.

Навбахор перевела ему мои сомнения, он что-то ответил.

— Бэн утверждает, что встречался с живым Достоевским, — также в небольшом недоумении сообщила Навбахор. — Мне кажется, ты ему очень понравился. Я никогда не видела его таким пьяным.

«С одного бокала вина?», — чуть не вырвалось у меня. Джордж, до которого только что дошел смысл разговора, на всякий случай хохотнул, но тут же закашлялся. Может, специально — чтобы не выглядеть дураком. Вполне вероятно, что он тоже не знал о смерти Достоевского.

— Я любить Россия, — окончательно расчувствовался Бэн. — Жаль, что я не смог помочь этому парню…

— Мне тоже нравится американская литература, — поспешно перебил я его, чтобы не возвращаться к Шнуру. — Драйзер, например.

— Ху из Драйзер? — спросил Бэн.

Вот те на! В центре американской столицы сидят пожилые американские интеллигенты, которые ничего не слышали об авторе «Финансиста»?! Для меня это явилось откровением. Может, у них традиция такая — забывать классиков. Но, с другой стороны, Достоевского-то они помнят.

— Буковски, Кизи, — закинул я удочку в более близкие времена. Ну, эти-то ваши — лихие 60-е, сексуальная революция, рок-н-ролл — очнитесь, ребята — бог с ними, с какашками — сейчас я тряхну вашей стариной. Вы же с ума сходите по Джеку Николсону!

— Буковски, — повторил Бэн, поворачиваясь к Джорджу.

— ЦРУ? — предположил он.

— Кристофер Бакли, — предпринял я последнюю попытку. Белый дом, сплетни и интриги большой политики, и все это за углом Пенсильвании-авеню.

— Бакли… — задумчиво произнес Бэн.

Охренеть. Мне это сложней переварить, чем неожиданное воскресение Достоевского. Как вы здесь живете, ребята? Вице-президент, боец идеологического фронта ничего не знает о самых популярных американских авторах в России. Нет, ну не про Твена же мне с ними говорить — смешно, ей-богу.

— Я любить Россию, — завел свою волынку Бэн, как будто я ни о чем и не говорил. — Надо заказать еще одну бутылку вина (!).

— Я пас, — поднял руки Джордж.

— А я бы выпил, — сказал Бэн.

— Дэди! — подал, наконец, голос его сын и быстро-быстро начал в чем-то убеждать отца.

Перевод был не нужен. Я и так понял, что речь идет о завтрашнем отлете Бэна в Камбоджу, и о том, что мэми волнуется дома из-за их отсутствия. Я был на стороне Бобби. Мне стало скучно, и очень хотелось есть. А вот Навбахор, как мне показалось, готова и задержаться. Причем без Джорджа, которого она как-то по нарастающей игнорировала. Джорджу это вряд ли нравилось, но виду он мужественно не подавал. Такова участь мудаков.

В продолжительном споре отца и сына победу, к моей великой радости, одержала молодость.

— Окей, — поднял Бэн руку, подзывая официантку, чтобы рассчитаться.

— Какая жалость, что я должен завтра улетать, — сказал он мне уже на улице. — Приходи ко мне, когда я вернусь, в любое время.

— Обязательно, — сказал я, пожимая его руку.

Если буду умирать на улице от голода, холода и чесотки, то обязательно заползу в твой офис, благо, у тебя там нет охраны. Раньше не жди.

— Извини, что так сумбурно все получилось, — отдельно подошла ко мне Навбахор.

Значит, она догадалась о моих впечатлениях от первого ужина с американцами. Немудрено — хоть она и из Узбекистана, но тоже знает, что почем у нас в России и бывшем СССР. А может, и знает как раз потому, что из гостеприимного Узбекистана.

— Возьми, — она протянула мне визитку. — Будет свободное время — звони. Может, помощь какая-нибудь понадобится…

Она хотела сказать что-то еще, но на заднем плане демонстративно закашлялся Джордж.

— Пока, — быстренько попрощалась она и вернулась к своему мудаку.

На удивление, всем было в сторону, противоположную моей. Я помахал им рукой и отправился восвояси.

***

Вы здесь? Тс-с-с. Извините, что запудрил вам мозги. Сначала березки и тетка из Томска, потом Слупи… Меня раздирают двойственные чувства. Не думаю, что я вас убедил, и вы поверили, что клевый перепих с чернокожей красоткой и в самом деле сподвиг меня на своего рода геройский поступок. Я, быть может, и стоял бы на своем, но этот разговор с Бэном разбудил во мне ощущение реальности. Даже странно. И разговор-то вроде ни о чем — Шнур с наркотой в пакете, Путин с лабрадором, а почему-то накатило. Может, от голода… Вам знакомо ощущение полной безысходности? Такой, что на месте развернуться невозможно? Такой, когда фильмы шизофреников и про шизофреников нравятся больше, чем комедии? Такой, что само слово «секс» убивает сознанием тупика? Такой, когда кажется, что это полный писец — надо выкурить последнюю сигарету, нажраться в хлам и как-то попытаться от всего этого избавиться на веки вечные? Сейчас я вам расскажу про свой вариант. Забудьте пока про сперму в машине Слупи. Она нам будет только мешать. Я буду говорить очень серьезно.

Может, я сам шизофреник, но на ранней стадии и не догадываюсь о своей болезни. Может, я неправильно расставил приоритеты, или у меня их вообще никогда не было… Сложно понять, как так получилось, что я слишком серьезно относился к своей работе. Журналистика заражает долей нарциссизма. Мне нравилось бичевать и обличать. Моим коньком была политическая аналитика. Я так гордился собой. Я так нравился тусовке. Депутаты стояли в очередь на интервью с Егором, потому что они делали их известными. Чиновники боялись меня, как огня. Даже разбитые окна в квартире лишь распалили мое ощущение собственной значимости.

…Как я проглядел Путина?! Почему я ничего не заподозрил после «Курска» и двух лет войны в Чечне?? Откуда у меня была уверенность, что Ходорковского выпустят через пару месяцев?? Или вместе с ним пересажают всех остальных? Я вам больше скажу. Даже когда Путин после Беслана отменил выборы, мотивируя это тем, что мы выбираем криминал, который не в состоянии противостоять терроризму, я подумал… Пиздец осликам, имея в виду нашего губернатора и мэра Владивостока. Два кислых друга, потративших буйную юность на экспроприацию первоначального капитала у слабо сопротивлявшихся. Сейчас уже ничего не докажешь. Оперативные съемки с физиономиями обоих наверняка остывают пеплом в корзине какого-нибудь милицейского начальника.

Один на выборах губернатора несколько лет назад скупил за жидкую валюту нищие деревни. Второй — на выборах мэра взорвал основного конкурента, посадил в избирательные комиссии своих людей, съездил в Москву поцеловаться с Патриархом (хорош батюшка), привез из районов уже споенные первым голоса и через пару месяцев клялся соблюдать права и свободы граждан, оказавших ему доверие. Граждане недоумевали, поскольку точно помнили, что доверие ему не оказывали, но прокатило. Я бы еще принял их за какие-нибудь конкретные улучшения. Но они ведь все загнули под себя и высосали до талого. На лекарствах для старушек умудрялись зарабатывать. И тут Путин, наконец, заговорил о криминале. Из сторонников либеральной модели государства за решения Путина был только один я. Уберите этих, а потом вернемся к либеральным идеям, — думал я. Ну, и обличал, конечно, по привычке. И что вы думаете? Хотя вы, наверно, уже знаете. Первым назначенным губернатором становится наш…

Главным редактором у нас баба работала. В рынке она, конечно, не шарит, но опасность чует за версту и всегда успевает упредить возможный удар удобной позой для бьющего. Не случайно она свою газетенку почти пятнадцать лет тянет, прислоняясь то к одному, то к другому сильному плечу. Если бы она сказала: «Егор, сам видишь, какая ситуация, выхода нет — нужно приспосабливаться», — я бы ее понял. Но она обставила это все с максимальной выгодой для «кислых друзей». «Слышишь, ты, — сказала она. — Из-за тебя у нас большие проблемы. Ты не объективен — почему ты не замечаешь, как «друзья» подают милостыню ветеранам и уже не сморкаются на улицах? Ты нас всех подвел, к тому же ты исписался. Подумай об этом.»

Я пошел думать, а она запретила принимать от меня материалы. Люди на форумах интересовались, куда я пропал, а ее начальники отделов под левыми никами строчили информацию из «достоверных источников» о том, что у меня творческий кризис. Кризис у меня был, но далеко не творческий. Писалось мне как никогда легко… в корзину на мониторе компьютера. Мне предлагали работу. Одни звали в Москву в консалтинговую компанию — у них в пресс-службе подмосковного пивзавода вакансия нарисовалась. Другие уговаривали возглавить местный медиахолдинг. Под «друзей», разумеется, — прими, мол, как должное и смирись. Я смирился, но руки опустились. И знаете, что я сделал? Я решил написать книгу. Ни слова о политике — расслабляйтесь, люди.

И написал. Вот прямо так сел и написал. Отрешился от всего — запасы у меня кое-какие были — от избирательных кампаний остались (кстати, я ведь и на будущего губернатора в свое время подрабатывал — ни копейки на него не ставил, а вот, поди ж, ты). Написал и разослал в издательства. Сижу, жду, деньги тают. С подругой проблемы начались (к ней мы еще вернемся), а ответов нет. Наконец, одни сподобились: спасибо, нет, удачи… Я полдня не открывал это письмо. Я полдня молился кому-то там наверху: помоги, ради всего святого, ведь это твоя искра — не дай ей угаснуть, дай мне поверить в себя, помоги, блин. Пес с ними, патриархами этими продажными, я в тебя сейчас верю — помоги, блин!.. А он мне: спасибо, нет, удачи.

Ощущения? Ну, как вам описать… Как будто кровь внутри от макушки через грудь и далее по животу и ногам медленно стекает в домашние тапочки. Когда все стекло, я почувствовал себя барабаном и, повернувшись к подруге, сказал: собирай вещи и уходи, со мной все. Она начала кудахтать, что слава — это не главное, главное — это… Я как заору: какая, на хрен, слава?! Я хочу уверенности в завтрашнем дне! Какая, к чертям собачьим, слава?! Мне скоро сорок, а у меня до сих пор детей нет! Я уже пережил всех любимых киногероев! Куда мне эту славу засунуть? В свою седую жопу?! Мне конец, понимаешь ты это или нет? Я никто! Я не хочу ничего начинать сначала! У меня сил нет! Уходи!.. Почти по Чехову, короче.

Она и ушла. А отношения у нас были, в принципе, неплохие до того, как. Но не чуткие. Поэтому я ее и выгнал. Она не понимала меня, когда я приходил домой после разговора с бабкой-редактором, и ворчала за то, что я не выключил свет в туалете. Меня мутило от кофе, и я просил что-нибудь поесть, а она говорила, что готовила вчера и не собирается каждый день стоять у плиты. В постели тоже, естественно, начались проблемы. Нет, девка, врать не буду, с фантазией, но после вечерней ругани как-то не до изысков. Я ловил момент, когда она уходила из дома, и онанировал на каком-нибудь порносайте. Мне так было приятней — представляете, до чего дошло? Потом мы почти перестали разговаривать. Не знаю, почему она не ушла сама.

А когда она ушла, у меня чуть крышу не сорвало от одиночества. Всю жизнь пыжил из себя волка Гессе, а оказывается, не люблю одиночество. Я его боюсь. Я не могу уснуть до пяти утра, и если выключен свет, то явственно ощущаю чье-то присутствие за углом шкафа. А еще кто-то ходит на кухне и чего-то выжидает (может, когда я усну?). И ужасно хочется с кем-то поговорить. И хочется прижаться к попке Тани (так ее зовут) — мы называли эту позу лодочкой. Я не выдержал и рванул по ночным туснякам, но… Понимаете, какая штука — за шесть лет совместной жизни с Таней я напрочь забыл, как нужно знакомиться. Поэтому приходилось напиваться, чтобы раскрепоститься, а утром в своей постели я обнаруживал почти такое же тело, как у Тани. Их и звали всех — Таня. Я ни разу не перепутал имена. Клянусь, они все были Тани. Только однажды попалась Лена — высокая брюнетка с киношными сиськами, и у меня ничего не получилось. Не уверен, что получалось со всеми Танями. Они и пахли по-другому, и двигались не так, и даже стонали противно, как будто подражали настоящей Тане.

Я ей позвонил, спросил, как жизнь. Она ответила: хорошо. Я сказал: я рад за тебя. Она: я тоже за себя рада. Я ее понимал. Она никак не могла взять в толк, почему еще полгода назад мы каждый месяц отмечали ее день рождения в ресторане — как у ребенка на первом году жизни, а сегодня набираем в чайник воду из-под крана. Казалось бы, вечный фавор, и вдруг явственный запах дна. Но должна же она была догадаться, что если бывший нарцисс решился позвонить первым, значит, все очень серьезно — и в моих передрягах, и в моем отношении к ней. Я повесил трубку и подумал: ну что, друг ситцевый, надо как-то со всей этой бодягой заканчивать. Покури, выпей и решайся. Ну, или сходи еще раз в ночник, но если опять не получится, смысла во всем этом больше нет. Честно признаюсь, струсил и только решил обмануть себя еще одной ночной гулянкой — звонок из консульства: вас включили в программу Госдепартамента США, просьба подтвердить свое участие в поездке…

И что прикажете обо всем этом думать? Вот улетел бы я вчера в Россию, а откуда и для чего в таком случае все это вылезло? И разве случайной была последняя ночь со Слупи? Не я ведь к ней подошел, я уже на тетку из Томска с кесаревым сечением был согласен, и вдруг Слупи. И все побоку: белый — не белый, эмансипация, приличия. Она даже водку, как нарочно, пьет! Я не верил в судьбу. До вчерашней ночи. Если бы что-то было предначертано, то меня следовало либо добить пару лет назад, либо сделать Леонидом Парфеновым. А меня зацепило крючком от мусоровозки и протащило по таким колдоебинам, что в зеркале перестал нуждаться. И вдруг этот непонятный случай. Ну, разве это не шанс, разве не знак? Я просто обязан в этом разобраться. Мне ведь все равно терять нечего. Теперь убедил?

***

У меня нет иллюзий. Я их выпил, выкурил и вытрахал (извините). Я сижу за столиком на улице перед витриной супермаркета (это недалеко от отеля, как выйдешь — налево и еще раз налево по диагонали пройти пару кварталов). Я только что съел три порции суши и теперь пью кофе. После ужина с американцами даже штампованные суши кажутся мне королевской едой. Чем хорош этот супермаркет, так только тем, что здесь всегда можно приобрести дешевую жрачку в пластиковых контейнерах, горячий кофе, и при этом не требуется высчитывать чаевые для кассира. Они тут помешаны на чаевых. Шагу ступить нельзя, чтобы не дать чаевых. Лучше бы цены подняли, чем каждый раз считать, сколько я должен им всем добавить.

Надеюсь, я вас не сильно напугал своими откровениями, и вы все еще со мной. Больше так не буду. Обещаю. И еще раз повторю — у меня нет иллюзий. Напротив меня странный белый мужик в шортах и простенькой рубашке держит плакат с газетой и повторяет «сенькью» всем проходящим мимо. Кто-то сует ему мелочь, большинство старается не замечать. Наверно, какой-нибудь сумасшедший из мелкой ассоциации ветеранов никому не известного локального конфликта. Похоже на то. На развороте газеты огромная статья, а в середине фотография вооруженных людей.

Это мое самостоятельное будущее в Америке. И вон тот черный за соседним столиком будет также смотреть сквозь меня, как не замечает сейчас этого чудика. У меня нет иллюзий — повторяю в третий раз. Наши переводчики прожили здесь по 15 лет, и чего они добились? Все 15 лет служат прокладкой между бывшими соотечественниками и нынешними работодателями. Но при этом делают вид, что забывают отдельные русские слова, и демонстративно обнажают десны, расшаркиваясь с америкосами. Карен три года отпахал на мойках, автозаправках и официантом в мелких забегаловках. Чуть-чуть приподнялся после женитьбы на американке, с которой нажил сына. У жены отец-миллионер, а они имеют разные банковские счета и записывают, кто и сколько тратит в месяц. Вот это — любовь по-американски.

Ира не помнит, как по-русски звучит слово «гавань», а нищему на улице при мне сказала: спасибо, у меня есть деньги. Совком была, совком осталась. Она уезжала из Союза, когда на улицах с протянутой рукой еще так много и открыто не сидели. С теми, кто сидит сейчас, у нас так не обращаются. Я только один раз видел, как пьяный мужик крикнул бомжу с культяпками вместо кистей рук: «Хрена ты тут просто так сидишь — хоть бы на гармошке сыграл, что ли!». Но он просто не заметил, что у бомжа нет рук, а эта бикса типа прониклась американским духом и безжалостно режет по достоинству подслушанной где-то фразой. Я представляю, каково это, протянуть первый раз руку и сказать: «Помогите». Я не про аферистов привокзальных, я про реальное падение. И я не понимаю, зачем эта показуха бывшим нашим. Как будто на самом деле американцы занимаются любовью, а мы трахаемся, или они выпивают, а мы нажираемся. Все дело не в менталитете, а политике.

На сытый желудок думается не так сумбурно. Все более-менее раскладывается по полочкам. Тебе не нравится то, что ты видишь здесь, но тебя угнетает оставшееся там. Если попытаться без истерик разрешить этот конфликт негативных эмоций, то получается, что лучше не знать Кизи и жевать какашки в задрипанном пиджаке, но иметь при этом возможность выбора. Отсутствие выбора сродни удушью. Здесь он тоже невелик. Ты не можешь смотреть им в глаза и обязан расшаркиваться с каждым встречным-поперечным. Ты ненавидишь эти резиновые улыбки, ты понимаешь, что тебя каждый день надувают, ты вынужден все свое время отдавать борьбе за выживание, но… Раз в четыре года ты можешь насрать им в душу, и не исключено, что именно твое дерьмо будет последним, которое накроет с головой все, что ты ненавидел эти четыре года. У нас тоже борьба, но когда наступает время «Ч» или «П», тебе приказывают не снимать штанов, чтобы облегчиться, и гадят на тебя. И пошел на второй круг. Вечный запор. Вечное унижение. У меня кишечник уже разрывается от накопившихся там нечистот! Стоп! Я, кажется, обещал. Пора возвращаться в отель. Завтра в девять желательно не прозевать халявные булочки.

***

Утро, как в песне, будит меня прохладой. Наверно, кондиционер в моем номере не совсем идеальный. Почему-то он сам решает, какой температурный режим для меня оптимален. Нужно будет сказать об этом портье. Но не сейчас. Сначала булочки, а потом бегом за карточкой ip-телефонии. Звонить из отеля напрямую дорого. Даже ради Слупи я не могу пока позволить себе лишние траты. Вдруг они окажутся бесполезными. Вот когда встретимся — все, что угодно. Я видел тут одно местечко, где курят кальяны. Можно нанять катер и покататься по Потомаку или купить билеты на какой-нибудь дорогой концерт. Можно даже слетать куда-нибудь во Флориду. Кальяны и концерты после такого отдыха, конечно, обещать уже не могу, но Флорида гораздо круче. Флорида — это показатель моего истинного отношения к Слупи. Хотя зачем ей во Флориду? Она же черная. Загорать им вроде как нелепо… Разберемся.

Впервые за все время пребывания в Вашингтоне я завтракаю не с похмелья. Я хорошо выспался, и у меня нет мешков под глазами. Я свеж, бодр, полон сил и кое-каких желаний. Очень надеюсь, что они исполнятся. Карточку для телефона я приобретаю в том же супермаркете, где вчера ел суши. Бегом в отель, волнительный момент, момент истины. У меня трясутся поджилки, и портье Джон замечает это, когда возвращает мне ключ. Он дает мне понять, что о чем-то догадывается, слегка прищуривая правый глаз. Лифт занят, мне не терпится, и я поднимаюсь по лестнице. Второй этаж — делов-то. В номер! Сдираю защитный слой на заветных цифрах, достаю бумажку с номерами Слупи. Спокойно! Голос должен быть ровным, немного скучным — да вот решил малость задержаться. Мне у вас понравилось — это уже с намеком. Ну, и, наконец — может, встретимся вечером? Теперь я могу поехать в Вирджинию. Хоть на целые сутки. Хоть на неделю. При самом благоприятном раскладе даже на месяц. А как же Флорида? Да бог с ней, с Флоридой! Или — все, как ты захочешь…

Набираю, сначала домашний номер. Длинные ровные гудки обрываются стандартной отмазкой автоответчика. Похоже на голос Слупи, но разобрать ничего не возможно. Набираю этот же номер — та же фраза, те же интонации. Значит, действительно, автоответчик. Сказать что-нибудь? Смысл? Она, скорее всего, на работе. Звоню на работу.

— Халоу, — голос женский, но явно не Слупи.

— Хау ду ю ду, — я откашливаюсь. — Мне бы Слупи.

— Ху из ит?

— Друг ее, из России. Ягр.

— Ягр?

— Ягр, Ягр.

— Ам соу сори, Ягр, бат…

И понеслась какая-то хренотень, из которой я выдергиваю только два знакомых слова — Слупи и Хьюстон. Ее фамилия Хьюстон?

— Я, конечно, дико извиняюсь, но понимаю только, когда люди говорят медленно и употребляют простые слова, — начинаю я свой традиционный обряд.

— Окей. Слупи из…

И опять какой-то бред.

— А можно еще проще и медленнее?

— Сори, бат…

Что-то о сильной занятости, потом еще раз сори и короткие гудки. Ни хрена не понял. Самое ужасное, что — и не пойму. Это железно. Что делать? Мне нужен переводчик. Только где же его взять? Наши наверняка еще не вернулись из Нью-Йорка. Да и неудобно к ним обращаться после того, как я сбежал… Слупи, Слупи, как же к тебе подобраться. Слупи Хьюстон — красивая, известная фамилия. Но для успеха моего мероприятия это бесполезно. Можно полистать газеты — там обязательно должны быть услуги переводчиков. Хотя вряд ли здесь на каждом углу продают услуги переводчики на русский. Сколько тут русских — раз-два и обчелся. Это вам не Нью-Йорк с Брайтон-бич…

Осеняет меня через час, не меньше. Навбахор! Ярослав! Как я сразу о них не подумал? Ярославу я звонить, конечно, не буду — ну его в баню вместе с его голубыми замутами. Навбахор — самое то. Да здравствует Узбекистан! Набираю ее номер, указанный на визитке.

— Халоу, — это она.

— Привет Нав-ба-хор, — читаю я по слогам.

— Ху из…

— Да не ху из, а я — Егор! Не узнала? — смеюсь.

— А, привет, — скучновато произносит она, охлаждая мой пыл.

— Слушай, у меня к тебе дело государственной важности. Мне нужно найти одного человека, я звоню к нему на работу, но…

— Егор, — мягко, но уверенно перебивает она меня. — Не надо ничего объяснять, я… не могу тебе помочь.

— Почему? — удивленно спрашиваю я. — Ты же сама…

— Вот потому, что сама, поэтому и не могу…

Мы оба некоторое время молчим. Я в полном недоумении, она — не знаю почему; после таких слов обычно кладут трубку.

— Джордж вчера ударил меня, — вдруг тихо сказала Навбахор. — Он посчитал, что я уделяла тебе слишком много внимания. Я не хочу проблем. Кроме него, у меня здесь никого нет. К тому же он друг Бэна…

Вот теперь она трубку положила. Джордж… Нет, ну какова мразь? Я еще вчера сразу понял, что это за тип. Напрасно Навбахор делает ставку на его лысину. Лет через пять никому будет неинтересно, кому Джордж когда-то приходился другом, а Навбахор с ее молодостью вполне могла бы успеть за это время найти гораздо более приличный вариант. Он ее ударил, а она отказывает мне в помощи. Наша баба пошла бы и сделала все наперекор этому ублюдку. Чужая земля, чужая страна. Будь у тебя хоть три американских паспорта, ты всегда будешь чувствовать себя здесь не в своей тарелке. Альтернативы нет — остается один Ярослав. Даже смешно.

— Егор?!

Радость-то какая.

— Понимаешь, в чем дело…

Главное, чтобы не приревновал до того, как поймет, в чем дело.

— Какой разговор! Конечно, помогу! Жди — подъеду через полчаса и позвоню снизу. Какой у тебя номер? Окей!

Да и черт с ним! Перетерплю как-нибудь. Главное, что вечером я ужинаю со Слупи Хьюстон, а где в это время будет кусать локти Ярослав, меня абсолютно не волнует. В ожидании Ярослава вытягиваюсь на кровати и тут же вскакиваю, как ужаленный. Вот незадача! Кровать застелена! Ну, надо же, а! Как я мог так опростоволоситься? Я забыл повесить на дверь снаружи табличку «do not disturb» и пока бегал за телефонной карточкой, в номере побывала горничная, которая сменила мою постель. Вы только не пугайтесь — я не фетишист (по крайней мере от собственных вещей я не тащусь). Я здесь всего второй день — постель была абсолютно свежа. Дело-то, собственно, не в постели. Если я не оставил на двери табличку, то мне следовало положить на подушку пару долларов для горничной. Это неписаное правило. Это их основная зарплата. Со жлобами, которые игнорируют это правило, горничные иногда проделывают весьма неприятные шутки, о которых ты никогда не узнаешь, поскольку они служат им чем-то вроде психологической релаксации.

На полном серьезе — могут плюнуть в твои вещи или сполоснуть зубную щетку в унитазе — мне об этом рассказывали переводчики. Я выскакиваю в коридор — слева за углом чьи-то голоса. Заворачиваю за угол — какая удача — две горничные выкатывают бельевую тележку из соседнего номера. Судя по внешнему виду, обе латинос и далеко не первой молодости, но у меня и задача другая.

— Экскьюзми, дамочки, — останавливаюсь я рядом. — Тут вот какое дело. Хотелось бы узнать, кто сегодня убирался в моем номере?

Немая сцена. Горничные, маленькие, как подростки, вежливо улыбаются, переглядываются другом с другом и опять смотрят на меня с ожиданием.

— Мой номер, — перешел я на язык жестов, показывая на свою дверь. — Кровать, — изобразил я спящего человека. — М-м-м… — как по-английски постель, я не мог вспомнить, хоть убей.

— Подушка! — осенило меня до того, как женщины устали от моей пантомимы, и изобразил вытянутыми вперед руками нечто объемное. — Наволочка! — и я принялся натягивать воображаемую деталь постели на изображаемую подушку. — Доллар! — достал я из кармана мятую купюру.

Женщины смутились и, опять переглянувшись, захихикали.

— Уот? — не понял я их реакции. — Андэстэнд? Доллар! — я еще раз помахал у них перед лицами купюрой.

В этот момент в моем номере зазвонил телефон.

— Экскьюзми, девушки, я сейчас! — поспешно ретировался я домой.

— Я внизу, — это Ярослав.

— Быстро.

— Да, пробок не было, начальства на месте, как ты знаешь, тоже нет, так что никаких проблем. Кроме одной — тебе нужно спуститься вниз.

— Я сейчас.

Обуваю шузы, разыскиваю злополучную табличку — кстати, где она? — да вот же, на двери и висит, только с внутренней стороны. Выхожу в коридор. Горничных, с которыми я разговаривал, уже нет. Ладно, договорим позже. Может, Ярослава и к этому делу привлечь, раз он такой добрый?..

Ярослав сидит в холле на диванчике и листает какой-то журнал. Направляюсь сразу к нему, но меня неожиданно останавливает портье:

— Сэр!

— Да? — удивленно поворачиваюсь я к Джону.

Джон выглядит непонятно смущенным, как будто нас с ним связывает общее не совсем приличное приключение.

— Сори, сэр, бат ауэ чэмбэмейдз а нот…(дальше неразборчиво)

— Джон, я же тебе говорил, что понимаю только медленно и простые слова, — останавливаю я портье.

— Итс симпл ворд. Ай вонт иксплэйн…

И опять какая-то байда. Как будто радио в машине пропадает.

— Он говорит, что горничным строго настрого запрещено спать с клиентами, — подкрадывается ко мне на помощь Ярослав. — Но ты можешь приводить к себе в номер других женщин. Только ты вряд ли найдешь в Вашингтоне женщин, которые согласились бы заниматься с тобой любовью за один доллар.

— Что за чушь? — возмущаюсь я.

— Это не чушь, — автоматически переводит Ярослав. — Он все понимает, ты молодой мужчина, он сам — мужчина, но есть другие женщины, кроме горничных. Ты можешь знакомиться с кем угодно, но горничные не могут пойти с тобой в номер.

— Да с чего он взял, что я хочу спать с горничными??

— Они сами ему об этом сообщили, — невозмутимо переводит Ярослав. — Хорошо, что они не сказали об этом управляющему отеля. А ты что, действительно пытался трахнуть горничную? — добавляет он от себя.

— Епа мама! — осеняет меня. — Так эти тетки подумали, что я предлагаю им секс за деньги?!

Меня обдает волной ужаса. Международный скандал!

— В двух словах — что произошло? — интересуется Ярослав.

В двух словах не получается. Путаясь в предложениях и краснея, я лихорадочно пересказываю суть своей пантомимы с горничными. Ярослав слушает внимательно и до того, как я успеваю договорить до конца, разражается громким смехом. Смех у него, кстати, почти нормальный. Похохотав с полминуты, он, вытирая слезы, пересказывает Джону содержание нашего разговора. Теперь они ржут вместе. Джон хлопает по стойке ресепшен рукой и показывает большой палец. Я улыбаюсь так, как морщатся от зубной боли — мне как-то не очень весело.

— Пилоу? — переспрашивает Джон.

— Е, — машет головой Ярослав, и оба вновь закатываются в смехе.

— Типс? — опять нагнетает себя Джон.

— Е, — тут же подхватывает его Ярослав.

Им остается только обняться и грохнуться на пол, перекатываясь из угла в угол.

— Экскьюзми, сэр! — поднимает, наконец, руки Джон. — Ам соу сори, — булькая смехотуличками, объясняется он.

— Он извиняется за произошедшее недоразумение, — тоже, пукая губами, переводит Ярослав. — Спрашивает, как они могут исправить свою ошибку?

— Уан доллар… — почти шепотом произносит Джон, и оба опять давятся от смеха.

— Скажи ему, я рад, что недоразумение устранено, — прервал я веселье, которое начинало меня раздражать. Интересно, а если бы Ярослав не приехал, меня так и выставили бы сексуальным маньяком из России?

— Ты напрасно пытался объясняться с горничными, — все еще улыбаясь, пояснил мне на улице Ярослав. — Они тут все с каких-нибудь Филиппин или Самоа — по-английски почти не разговаривают. Так что ты можешь общаться с ними даже на каком-нибудь местном жаргоне, но они все равно ничего не поймут. Но с долларом за постель — это круто. Портье говорит, что, наверно, он, то есть ты, подумал, что если им по пятьдесят лет, то можно и за доллар. Ну, это когда они ему пожаловались, он так думал. Не обижайся. Хотя я их не понимаю. Подумаешь, всего один доллар. В их возрасте они сами должны приплачивать за услуги мужчин. Тем более, таких шикарных, как ты.

— Давай о деле.

Пусть он и помог мне разобраться с портье, но я помнил о своих подозрениях. С Джорджем уже не ошибся. О деле мы решили поговорить в его серебристом «Платце». У нас эта машина считается женской. Вполне вероятно, что женской она считается и здесь. Своего рода метка для близких по духу.

— Просто позвонить и узнать, когда ее можно застать? — спрашивает Ярослав после того, как я, не вдаваясь в подробности, пересказываю ему суть проблемы.

— Да.

— А кто она?

— Моя знакомая.

Кто она тебе, хотел, наверно, спросить Ярослав, но тактично воздерживается от дополнительных расспросов. Пока.

— Окей, — он достает свой сотовый. — Давай телефон.

Я протягиваю ему бумажку с номерами Слупи.

— Хай, — деловито приветствует Ярослав, по всей видимости, ту же дамочку, которой не хватило терпения на разговор со мной. — Кэн ай хиа Слупи? Реали?? — Ярослав поворачивается ко мне и широко открывает левый глаз. — Е…Окей. Уот нэйм оф е фим? Окей. Из ит нэйм ин Хьюстон ту? Окей. Хау лон щи… Окей. Е. Фрэнд. Окей. Сенкью, вэри мач.

Ярослав картинно складывает свой телефон и бросает его в нагрудный карман рубашки.

— Так кто она тебе?

— Я познакомился с ней в ночном клубе.

Ярослав понимающе качает головой.

— Ночь, романтика… — то ли с иронией, то ли на полном серьезе произносит он. — Она сегодня утром улетела в Хьюстон по делам своей компании…

***

Я в шоке. Значит, пока я пил кофе и бегал за карточкой, она была в аэропорту, а то и вовсе уже улетела. Хьюстон — это, оказывается, не фамилия, а город, куда она отчалила. Но почему она мне не сказала, что улетает? Хотя почему она должна была об этом говорить — она вообще думала, что меня здесь уже нет. Господи, какой же я дурак — почему не позвонил ей вчера? Может, это что-то изменило бы. Может, я полетел бы вместе с ней. Или мы провели бы эту ночь вместе. Существовала целая куча вариантов для нашей встречи, а теперь не осталось ни одного. Спрашивается, зачем я оставался? Тормоз!..

— Черная?? — удивленно переспрашивает меня Ярослав, с которым мы сидим в какой-то пиццерии. — Ты повелся на черную?? Да их тут сотни тысяч, и каждая считает за счастье переспать с белым, а ты убиваешься из-за какой-то там девки на побегушках в никому не известной торговой фирмочке. Егор, ты сошел с ума.

— Долго ее не будет? — все еще в прострации спрашиваю я.

— Как минимум с неделю.

— Полный писец, — тихо произношу я.

— Полная чушь! — горячится Ярослав.

— Слушай…

— Нет, ты пойми меня правильно. Я уважаю твой выбор, но о каких чувствах может идти речь после одного дня знакомства? Она черная, понимаешь ты это или нет?! Экзотика, новизна ощущений — это я еще могу принять, но любовь…

— Тебе сколько лет? — спрашиваю я.

— 28.

— А мне скоро 35. У меня баб было больше, чем у тебя… (хотел сказать — парней, но передумал — не уверен на 100%) выходных дней. Неужели ты думаешь, что я не научился отличать экзотику от чего-то стоящего? Совпало! Вот, что главное! И ни одной детали лишней — и то, что черная, и то, что одна ночь, и то, что все было именно так, а не иначе. Будь оно хоть чуть-чуть по-другому, я бы уже получал свой багаж в Шереметьево. Какая, на хрен, любовь? Тут что-то гораздо круче.

— Так ты бабник просто, вот и все объяснение.

— Бабник сходит с ума до того, как переспал. У меня все наоборот.

— Извини, но на романтика ты не очень похож, — усмехается Ярослав.

— Я и не романтик. Меня возбуждают реальные сиськи и конкретные письки. Но не все подряд. Я гурман. И только в одном случае из ста или даже двухсот меня возбуждает еще что-то, кроме сисек и писек. Вот это, наверно, и называется чувствами.

— И часто возникали чувства?

— Нечасто. В том-то и дело. И чем старше я становлюсь, тем заботливей отношусь к тому, что возникает. В последнее время я вообще уже склонялся к мысли, что нужно сделать выбор между письками-сиськами. Там ведь тоже есть свои градации — запах не тот, или половые губы как вареники. Думал, надо найти более-менее приличный вариант, желательно при деньгах, и на диван с газеткой, а то устал что-то. И вдруг Слупи…

— А ты полагаешь, для нее ночь с тобой что-то значила?

— Откуда я знаю? Я и остался, чтобы узнать это.

— Так я тебе объясняю — ничего для нее это не значило. То есть значило в плане отношений между черными и белыми — о чем я тебе говорил. Наверно, похвасталась своим подружкам — таким же черным, что трахнула белого. И все. Дальше ничего бы не было. Это почти кастовая система. Если она даже влюбилась в тебя, ей свои не дадут развивать с тобой отношения. А без своих она здесь никто. Смешанные браки могут позволить себе только очень богатые люди. Отношения с собственной расой для них ничего не значат. В крайнем случае, они могут эти отношения купить. У бедных и среднего класса все определено с рождения. Поверь мне на слово. Я здесь с пяти лет живу. И могу сравнивать с чем угодно. У меня родственники обитают в Киеве и Москве, я к ним каждые два года мотаюсь, так вот самые искренние отношения между мужчиной и женщиной в России и на Украине. Студентки-проституточки, которые за богатых стариков замуж выходят, не в счет. Все остальные выходят замуж или женятся по большой любви. И ни на какие писькины запахи при этом внимания не обращают. Ты просто не влюблялся, если до сих пор принюхиваешься. А Слупи для тебя при тех же запахах и с той же писькой оказалась экзотикой! Потому что черная, и клюнул ты на нее только из-за этого! Вы почти не разговаривали — ты не знаешь английского, она про русский от тебя первый раз услышала. Где тут чувства? Хочешь, эксперимент проведем? — озарило вдруг Ярослава.

— Какой? — мрачно интересуюсь я.

— Пойдем сегодня в клуб, познакомим тебя с какой-нибудь черной красоткой, и через час ты уже забудешь о Слупи.

— Оно мне надо? Я уже находился по местным клубам за последнюю неделю выше крыши. Билеты нужно заказывать. В Россию.

— Билеты заказать всегда успеешь… — начал Ярослав и тут же перебил сам себя. — У тебя с деньгами проблемы? Хочешь, перебирайся ко мне, я один живу недалеко от Вашингтона, в Мэрилэнде. Сэкономишь на гостинице.

— А смысл? — удивился я столь неожиданному радушию.

— Смысл в том, что у тебя будет возможность пообщаться с женской половиной местного населения и навсегда избавиться от иллюзий по поводу Слупи. Ты же не простишь себе, если уедешь, не разобравшись во всем. Ну, и… мне не скучно будет по вечерам, я тебе кое-что покажу, как обещал, — многозначительно добавил он (у меня, кажется, мания преследования в легкой форме). — Поехали прямо сейчас к тебе в гостиницу, заберем твои вещи и перевезем ко мне? — предложил Ярослав.

Конец ознакомительного фрагмента.