Путь из Орхидеи на работу

Ганна Шевченко, 2023

Ганна Шевченко – известный поэт и прозаик. Публикуется в литературных журналах, а также в сборниках и антологиях поэзии и короткой прозы. Г.Шевченко – финалист поэтической премии «Московский счет», лауреат международного драматургического конкурса «Свободный театр», лауреат премии Gabo Prize Winners (Великобритания) за переводные стихи и Международной премии имени Фазиля Искандера за книгу стихов «Обитатель перекрестка». Автор книг «Подъемные краны» (2009), «Домохозяйкин блюз» (2012), «Обитатель перекрестка» (2015), «Форточка, ветер» (2017), «Забойная история, или Шахтерская Глубокая» (2018). Член Союза писателей Москвы и Русского ПЕН-центра.В четвертую поэтическую книгу автора вошли стихи, написанные в 2016-2018 годах.

***

Асфальт шершав как горная слюда,

автобусы снуют туда-сюда,

распутье светофорами моргает —

мешает продвиженью ходока.

Окраинность любого городка

к лирическим стихам располагает.

И к мыслям о затерянных мирах,

куда нас загружают впопыхах,

снабдив функциональностью убогой,

характером, похожим на штрих-код,

и памятью, что жизнь — лишь переход

под транспортом заполненной дорогой.

Заводы выдыхают перегар.

Колонны, проходные, тротуар,

ветрами обцелованные клены.

Так и живешь на краешке земли —

летишь на красный, душу оголив,

или стоишь, уставившись в зеленый.

Но чаще ждешь. Автобусы ревут,

где остановка — сомкнутый редут —

скрывает тень в коричневой футболке.

В какие дали катится земля?

Пластинку птиц вращают тополя,

и раздается чирк из-под иголки.

***

Полынь, крапива, подорожник,

случайных флоксов белый клок;

за гаражами, как заложник,

родной природы уголок.

В раю, в кустах за гаражами,

щенков неугомонный ком

собака с черными ушами

выкармливает молоком.

Еду приносит ей старуха,

из листьев блюдо мастерит,

собака, приподнявши ухо,

грызет мослы и сухари.

Старуха, что-то балаболя,

вздыхает, молится кусту —

здесь нет ни радости, ни боли,

природа любит пустоту.

***

Над районом каркнула отмычка,

это ночь крадется, как бандит,

что за неприятная привычка —

каждый вечер снова приходить.

Божий свет преступно убивает,

а к утру становится бела.

Я-то знаю, ночи не бывает —

это тень на здание легла.

Пожалей ты нас, умалишенных,

тех, о ком печалится луна,

для кого в карманах заоконных

тьма на черный день припасена.

***

Все вроде, как прежде, но что-то не так —

я вижу, в кастрюле сгущается мрак,

чернеют края, закипает вода,

а в центре системы блистает звезда.

Забиты парсеки свекольной ботвой,

петрушка вращается по часовой,

капуста рисует спирали во мгле

кружась по овалу, подобно юле.

Семья остается сегодня без щей,

но я постигаю природу вещей —

за это я мучаюсь в черной дыре,

за это Джордано горел на костре.

***

Дуреет город от духоты,

а в сквере, в его тиши,

стоит скамейка у той черты,

где видно, как хороши

ее металлические бока

и крашеная ламель,

и я на ней посижу — пока

солнце идет на мель.

Вечерний город похож на труп —

не дышит. Но голосит

над ним завод. Из кирпичных труб

сыпется диоксид.

Вечерний город велик, могуч.

Медлительный самолет

летит туда, где обломки туч

сгрудились в кислород.

А я сижу. От чужой ходьбы

город истоптан весь,

и думаю, боже, что, если бы

скамейки не было здесь,

возможно, тут же, до темноты

калужниц расставил строй

закон замещения красоты

правильной красотой.

Спокоен город в яслях своих,

деревья стоят кругом,

дымятся сумерки, будто их

парили утюгом.

Иду домой. По бокам — кювет,

вымощенный внутри,

и стелют под ноги рваный свет

первые фонари.

***

Природа не выносит ширпотреба —

лоснится жук, повисший на стебле!

Здесь умирают, но сияет небо,

пока тела купаются в земле.

Была бы Розой, стала белошвейкой

для птиц и зауральских пастухов,

к своим оберткам «Раковою шейкой»

заманивала армии стихов.

Стегала бы по краю силуэта,

ворочая невидимый челнок,

среди растений тоже есть поэты —

Латук, Ромашка, Примула, Чеснок.

***

Как будто ловят из эфира

сигнал и сходятся гурьбой.

Скамейка эта — центр мира

для нашей пьяни дворовой.

Пустым до головокруженья,

годами падавшим на дно, —

в дар хаотичное движенье

им, как молекулам, дано.

Элементарные частицы

парят в свободном веществе:

один — изломанный, как птица, —

лежит в рыжеющей листве,

другой — в пожеванной панаме,

терзая воздух, словно нить, —

у проходящей мимо дамы,

шатаясь, просит закурить,

а третий — с формами аскета,

с пугливой резкостью ежа —

к сирени, вместо туалета,

несется в муках терпежа.

***

Оттого, что душа сбоит,

или же по другим причинам,

надо мною всегда стоит

тень с заряженным карабином.

Я сегодня проснулась, глядь —

она стала темней и шире.

Ну и пусть. Я пойду гулять,

изучать обстановку в мире.

Всадник медленный на осле,

дети, розы, мороз в июне,

прорастает в сырой земле

дождь, случившийся накануне.

Белый ветер, играй со мной

в стаю ящеров длиннохвостых —

я когда-то была женой,

а теперь превратилась в воздух.

Половых и любовных сфер

я пыталась достичь, однако

мой утробный карабинер

отвергает идею брака.

Холод падает. Свод-батут

отпружинит его едва ли,

вишни, думала, зацветут,

но они поутру завяли.

***

Феноменально, чудно, непривычно,

необычайно и как-то нелепо —

в верхних слоях шахматист ироничный

двигает тучи по клеточкам неба.

Все надоело — холодные руки,

дождь, на погоду пускающий слюни,

шапки, зонты, недовольство в фейсбуке.

Шутка ли — холод в начале июня.

Лето нам подали без подогрева,

рвутся на части воздушные шири,

розы и пятое дерево слева

клонятся к дереву номер четыре.

Справа, по центру, в роскошном зеленом

шаре — знакомое чудится, если

всмотреться — зову его кленом,

раз у деревьев названья исчезли.

***

Магазин, кафетерий, почта,

остановка, пустырь, завод,

за цехами темнеет то, что

превратится в луну вот-вот.

Место, где мы с тобой друг друга

не нашли, завели в тупик, —

город Пэ квадратурой круга

так похож на константу Пи.

Но бывают и здесь сюрпризы —

безразличен и близорук,

временами на край карниза,

словно пыль, оседает звук.

И тогда отсыревший воздух

у подъезда огнем горит —

стая зябликов длиннохвостых

дождь за небо благодарит.

***

Пыли дорожной нечистые танцы,

слева подсолнухи, справа картофель, —

я позабыла название станций,

помнится шахты египетский профиль.

Помню, что воздух полынный был горек,

простыни в крошеве угольной пыли,

крышу сарая и маленький дворик,

где мы белье по субботам сушили.

Помню подвал, и на полках — бутыли,

мусорник, старую каменоломню,

место роддома, который закрыли…

А вот причину рожденья — не помню.

Помню в окне своего кабинета

обруч копра, исполняющий сальто.

Щелкали счеты, вращалась планета,

и не сходилось конечное сальдо.

Дальнее время, начало начала,

стертые знаки забытого мига,

необратимость того, что умчалось,

но отразилось в бухгалтерской книге.

Так и живу по привычке, иначе

мир не докажет свое постоянство.

Все мы равны перед космосом — значит

я говорю не в пустое пространство.

***

Ощутив себя в ячейке

временного промежутка,

я сидела на скамейке

и ждала свою маршрутку.

Как подброшенные стразы —

окна ерзали огнями…

Я обдумывала фразы,

что звучали между нами.

Городская суматоха

вобрала меня всецело,

мне сначала было плохо,

но затем похорошело.

Мне и вправду стало легче

возле зарослей левкоя,

потому что время лечит,

даже краткое такое.

Вскоре выкатился глобус

над водой большого пруда,

а потом пришел автобус

и увез меня оттуда.

***

Дверь с домофоном, в подъезде зеленые стенки,

надпись «люблю тебя, зайка», пролеты, ступеньки,

сколько здесь всякого разного мной пережито,

свет не погашен в прихожей и дверь не закрыта,

нечего брать, потому и не страшен грабитель, —

угол мой теплый, моя городская обитель.

Много здесь всякого разного — книги, одежда,

полка с сезонною обувью встроена между

старым пеналом и новым высоким проемом.

Сколько хорошего дарит простое жилье нам —

от табуретки дубовой, до тряпки гладильной.

Я никогда б не подумала, что холодильник

сдвинется влево и преобразится с годами,

станет усеян котятами и городами.

Кухонный мир: полотенце, посудная губка,

на подоконнике ваза, комбайн, мясорубка,

желтые стены, прозрачные шторы с цветами,

бежевый кафель от времени треснул местами,

помню, когда-то висело панно в цикламенах…

Время не лечит, а делает трещины в стенах,

время не лечит, а чертит, используя уголь,

то ли прямую, то ли развернутый угол.

***

У меня внутри поют сверчки,

и блуждает леший с бородою,

беленая хата у реки,

вербы над прохладною водою.

Через реку переброшен мост,

за рекою — ивовая чаща,

где волшебный, одинокий дрозд

исполняет гимн животворящий.

Что еще об этом рассказать?

Кукуруза зреет в огороде,

голосит соседская коза,

да перины сохнут на природе.

В переулке солнце пролилось

и детишки в лужицах играют,

дед Иван вколачивает гвоздь

в лестницу, приросшую к сараю.

Золотая внутренность моя,

космос, оплетенный виноградом —

без тебя я фантик, чешуя,

бабочка, разорванная «Градом».

***

В одном и том же платке летом, весной, зимой.

Я, говорит, ваш путь, а вы не следуете за мной,

катит коробку, внутри — возня,

я, говорит, ваш учитель, а вы не слушаете меня,

показывает фотографии, мол, кошачий приют

нуждается в помощи. Многие подают.

Иногда открывает крышку, а там, на дне,

четыре котенка в штопаной простыне,

обвязанные ленточками вокруг груди,

чтобы не сбежали. Она останавливается посреди

вагона, говорит, я — истина, я — господь,

двигается по проходу назад-вперед.

Она и сама привязана к электричке ленточкой из сукна,

как котенок, живет в коробке, где тишина,

упоение и нет желаний уже давно:

я — путь, я — истина, здравствуй дно;

легкая, будто сбросила страшный гнет,

перережешь ленточку, кажется, упорхнет.

***

Ночью небо в черном своем дуршлаге

промывает звезды, и до зари

от любви, числа и цветной бумаги

новые родятся календари.

И ясней становится с каждой датой,

что мы сверху сброшены на убой,

что пасет нас временный соглядатай,

ну и пусть, не страшно. Ведь мы с тобой

превратимся в пыль, погоди немного,

позади района — несложный лес,

и пересекает его дорога

с белою маршруткой наперевес.

***

Колесо дребезжит на оси,

значит будет небезынтересно

подъезжающему такси

под осиной найти себе место.

Вот уже показалось. Оно

чуть коснулось крылом турникета,

потому проникает в окно

звук, похожий на шелест пакета.

У таксиста в глазах пустота

и мечтательность Ференца Листа,

значит, хочется мне неспроста

говорить с молчаливым таксистом.

Но не стану. Возникла река

под мостом, холодна и белеса,

отражаются в ней облака,

и шуршат по дороге колеса.

***

Олег просыпается, в офис идет с утра.

Начальник у него — ретроград, любит Аббу и Баккара,

вот и включает, согнав в кабинет свой маленький коллектив,

настраивает работников на удачу и позитив.

Все танцуют: Беляков, Анисимов, его жена,

и Олег танцует, удача ему, как и другим, нужна.

Олег не химик, не менеджер, не пилот —

Конец ознакомительного фрагмента.