И жизнь зовём…

Галина Самсонова

Как интересны судьбы людей… Всё, что происходит с нами, зависит от…? От добра и спокойствия в нашей душе и веры в счастье? Или от другого человека и создаваемого им мира вокруг нас?

© Галина Самсонова, 2021

ISBN 978-5-0053-2699-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

И ЖИЗНЬ ЗОВЁМ ВОЛШЕБНЫМ СНОВИДЕНЬЕМ…

ПАОЛО

— Паoло, что с тобой? Ты меня слышишь?…

Я открыл глаза.

— Марк, ты вернулся! Сижу и пытаюсь решить задачу, которую ты мне поставил. Но слишком разные исходные позиции у наших сторон. Голова болит третий день, Марк…

— Что, наши девушки утомили? Или немного перепил, пока меня не было рядом?

— Я ночами работал, друг мой, пока ты прохлаждался! Домой хочется поскорее.

— Ну, Паоло… менять тёплый Милан на холодную Москву!…. Живи здесь, пока не позвали обратно! Гуляй, сколько захочешь, сходи куда-нибудь. Что ты упёрся в свою идею? Не получается — и не упрямься! Надо оторваться от работы, и результат придёт сам собой. Развейся в музее науки! Я как увижу там проекты Леонардо, начинаю думать, что бы такое он изобрёл, живя в нашем веке — такое можно нафантазировать!

— Был везде, даже в опере…

— Поехали в Порто Вальтравалья — красиво! А хочешь, я отправлю тебя на денёк в горы? У меня там дом. Спи, дыши горным воздухом.

— Отлично, Марк. Спасибо за предложение. Поеду в горы — города надоели.

Дорога в горы заняла три часа. Я родился и провёл детство и юность в горах. Странное дело, живя там, скучал по лесам и равнинам, а переехав в центр России, отпуск предпочитал проводить в горах. Увидев впервые Альпы, влюбился в них. Это особенные горы. Создатель не зря потрудился над ними — они совершенны в своей красоте. Люди потом воплотили эту устремлённость ввысь и завершённость форм в архитектуре соборов Европы.

Окна увитого плющом каменного дома были закрыты ставнями. Я удивился этому, но когда вошёл внутрь, понял, что здесь сохраняют стиль деревенского дома. И, что удивительно, не было характерного запаха старых вещей. Найдя спальную комнату, я улёгся на кровать и провалился в сладкий сон.

Проснулся от холода — окно было открыто, а за окном в тумане замерли огромные ели. Захотелось прогуляться. Дом Марка был последним на улице. Дорога уходила дальше вниз, и подумалось, что недалеко есть река. Но вскоре дорога запетляла наверх, туман не рассеивался, я замёрз и решил повернуть назад. И неожиданно для меня зазвучал орган. За поворотом открылся замечательный вид — небольшая церковь прилепилась на крохотном уступе горы. Меня поразило мастерство зодчих, ибо невозможно представить, как тут смогли построить храм. Внутри было пусто и сумеречно. Я присел на скамью, а в окно вдруг пробился солнечный луч. И в этом луче заплясал шмель, он поднимался по лучу к оконцу, и опускался вниз ко мне. Как маленький шалунишка на горках. А может, просто звуки органа, собиравшиеся под куполом, давили на него, и он падал вниз, не дотянувшись до солнца. Мелодия была прелестна — она была нежной и страстной одновременно. И подумалось почему-то, что эта мелодия предназначена не Господу. Мне захотелось увидеть органиста, я подошёл к лестнице и взгляд остановился на замечательном поручне в виде змейки. Такие же перила я видел в соборе святого Стефана в Вене. Взявшись за поручень, ощутил под рукой дрожь — змея была настоящей. Наверное, музыка была колдовской, ибо страха не было ни у меня, ни у неё. Она подняла голову и опять опустила её. На органе играл молодой человек, а рядом на полу, прислонившись к его колену, сидела девушка. И такое было в этой паре единение и отрешённость от мира вокруг, что я отступил назад, спустился по лестнице и ушёл. Странное чувство появилось у меня — я как будто был в другом измерении. Музыка совсем недолго звучала и внезапно пропала. Но я был напоён этой мелодией, каждой клеточкой тела ощущал прохладный воздух, запахи леса заполнили меня. Я не выдержал этого избытка природы и, войдя в дом, без сил упал на кровать. Мне хотелось спать, спать, но какая-то тревога держала меня в полудрёме ещё некоторое время. Наконец я уснул, и мне снился шмель, и гудел он каким-то странным дребезжащим звуком, но это просто рядом трезвонил старый телефонный аппарат. А я подумал, что это просто для антуража.

— Пауло, ты гулял? Я полчаса звоню. Ты, забыл свой мобильный.

— Сплю.

— Прости, но я вернул за тобой машину. Тебя зовут на родину согласовывать какие-то вопросы по другому проекту. Дозвониться, как понимаешь, до гор они не смогли, и мне пришлось дать согласие за тебя. Билет я забронировал, вечером у нас прощание.

В машине я вспомнил этих ребят в церкви. Что их туда привело? Почему так печальны были их лица? Глаза девушки были закрыты, но каждая чёрта её лица остались в моей памяти.

Выйдя из машины за несколько кварталов от гостиницы, я решил попрощаться с городом. Гулять по городам в другой стране сплошное удовольствие — можно не прислушиваться к чужому языку и только смотреть на здания, лица, деревья. А потом дома, совсем невзначай, вспомнить какую-то деталь, которая отзовётся в тебе неожиданным теплом.

Прощаясь в Мальпенсе с Марком, я решил спросить, когда построили церковь в его деревне.

— Пауло, в моей деревне нет церкви.

— Ты что, Марк?.. Забыл, наверное, безбожник. Там и орган прекрасный.

— Пауло, там никогда не было храма с органом. Тебе всё это приснилось, дружище. Постарайся отдохнуть дома, умоляю.

Я промолчал, не поверив ему. Я верил себе, я не мог так обмануться сном….

У стойки регистрации огорчению моему не было предела, ибо рейс задерживался на неопределенное время. Только теперь я увидел, что людей гораздо больше, чем обычно в нормально функционирующих аэропортах Европы даже летом. Ну, что ж случай предоставил возможность познакомиться поближе с красивейшим аэропортом. Но после нескольких часов блужданий по комплексу и полной неразберихе в информации, во мне опять стало нарастать раздражение, мой верный предвестник головной боли. Присев на пол у стойки, прислушался к разговору соотечественников. Оказывается, какой-то природный катаклизм усмирил железных птиц, и люди теперь искали наземные пути домой. Принимать хоть какое-то участие в разговоре не хотелось. Рядом со мной пристроилась дама. Глаза мои были закрыты, но запах женского парфюма определил пол соседа по несчастью. Она потрясла меня за плечо,

— Вам плохо? Почему вы стонете?

А мне показалось, что я скулил молча.

— Надо думать, как выбираться, а не хочется, — ответил я, не открывая глаз.

— Не хочется выбираться или думать не хочется?

— А всё не хочется.

— Простите, что побеспокоила, — тихо сказала она.

Я не ответил. Телефон Марка не отвечал. Денег на карточке для путешествий по Европе не было. Перспектива ночных и дневных бдений в аэропорту меня ужасала — был такой опыт в студенческие

годы, когда мы возвращались после практики в Сибири. Трое суток в иркутском аэропорту. До сих пор дрожь берёт от этих воспоминаний. Запел мобильник.

— Пал Сергеевич, мы знаем про ситуацию в аэропортах и перевели на вашу карточку зарплату за два месяца вперёд. Как настроение, мы тут все испереживались за бедных командировочных и туристов. У меня подруга не может вылететь из Амстердама. А у нас тепло, просто красота. Проектов много приняли в заказ, —

я не прерывал монолог секретаря моего начальника, зная по опыту, что Анечку прерывать бесполезно.

— Спасибо за заботу, Анна. Теперь буду решать проблему. Если сейчас определюсь с передвижением или гостиницей, я вам перезвоню. Привет всем.

Настроение с появлением денежных ресурсов улучшилось.

— С гостиницами можно не суетиться, бесполезно, — моя соседка, очевидно, прислушивалась к разговору.

— А что будем делать? — спросил я, продолжая сидеть с закрытыми глазами.

— Можно добраться до Дуная и пароходом до юга, можно до Венеции, а потом паромом до Словении и там что-то придумывать, можно…. Она замолчала.

— Какая вы молодец. А я вот не мог ничего придумать, пока финансы пели романсы, спасибо коллегам, позаботились.

Моя соседка молчала. Открыв глаза, я обнаружил, что рядом никого нет. Боже, опять галлюцинации, что ли.

Я продолжал сидеть на полу и рассматривать это хаотичное движение масс. Наверное, где-то там, в атмосфере, движение гораздо более организованно. А здесь хаос…

В природе всё спланировано, а мы пытаемся только создать что-то у себя, в своём мире. И кто нарушает наши планы?

Мы сами, своим снобизмом, раздражаем природу и всевышнего, или это неразделимо и природа и есть всевышний? Я поднялся, чтобы размять затекшие ноги. Что предпринять? С кем-то знакомиться и дальше решать совместно нашу проблему? Оглянувшись, определил группы людей, к которым можно приблизиться и, послушав их речи, либо присоединяться к ним, либо дальше искать единомышленников. Взяв чемодан, сделал несколько шагов, остановился и оглянулся — там, где я сидел, остался чемоданчик, розовенький, явно принадлежавший даме. Значит, рядом со мной и правда была женщина. И ушла она, явно надеясь, что оставила чемоданчик под защитой. Я оглянулся ещё раз и увидел, что мне машут рукой. Явно мне, хотя вокруг было совсем не пусто. Это была моя соседка, потому что она рукой показала на чемоданчик и жестом попросила меня остаться на месте. Слава богу, у меня нет галлюцинаций, и хорошо, что не один решаю проблему. Я с интересом смотрел на женщину, которая направилась ко мне. Хорошая фигурка, грациозная походка, классический рост. Так…. А как мы поближе? Она улыбалась, и её лицо мне было знакомо.… Но кто она? Это лицо не из прошлой моей жизни, это где-то рядом, совсем недавно. Но вспомнить не мог.

— Там ребята хотят нанять микроавтобус и ехать либо в Вену, либо в Словению, — сказала она, — присоединимся?

— С вами запросто.

— И с вами тоже, — улыбнулась она.

Я внимательно посмотрел на даму. Откуда так знакомо это лицо….

— Меня зовут Дарья, — протянула она руку.

— Павел.

— Сдаём билеты?

— Сдаём! А ребят вы знаете?

— Что вы, совсем нет.

— Не боитесь?

— А чего? — засмеялась она, — не думаю, что они заказали проблему в природе, чтобы потом заманивать и грабить туристов.

— А вы в турпоездке?

— Нет, по личным делам. А вы?

— Работаю.

— На хозяина ламборгини цвета спелого абрикоса?

— Вот откуда вы меня ведёте! Гадаю, чем привлёк к себе такую даму, а оказывается, чисто меркантильный интерес. С Марком мы сотрудничаем. Оба трудимся в государственных корпорациях. Но машина у него личная.

— А я просто обожаю этот цвет и всегда обращаю внимание и на обладателей вещей этого цвета.

Несмотря на активный позитив, в моей незнакомке была какая-то затаённая грусть. Иногда её взгляд на мгновение становился отрешённым, хотя она продолжала говорить или слушать меня, не теряя нить разговора. Меня всегда поражала эта способность женщин одновременно делать несколько дел и при этом сохранять логику и последовательность во всех направлениях. Мне это было недоступно, и я долго комплексовал по этому поводу, а потом узнал об особенностях мужского и женского мышления и перестал расстраиваться — в конкретном вопросе мы мыслим глубже. Так утверждают психологи.

Позвонил Марк и отговорил нас от автомобильной поездки, сообщив, что эта европейская проблема отмены полётов разрешится в течение двух-трёх дней и нечего, и мы отправились в маленькую гостиницу в пригороде, о которой знал Марк, и не знали вездесущие туристы, и где можно было провести маленькие каникулы.

Суета последних дней, постоянное изменение ситуации плохо сказались на моём настроении и самочувствии. Я лежал в маленькой комнате на почти удобной кровати и пытался уговорить головную боль уйти погулять куда-нибудь от меня подальше. Тихо постучали в дверь и, не дождавшись от меня ответа, кто-то вошёл в номер.

— Это вы, Даша? — cпросил я, уловив знакомый запах духов.

— Пойдёте ужинать?

— Не могу, голова болит.

— Я вам сейчас принесу одну вещь, попробуем спасти вас.

Вокруг горла закрепили какой-то воротник, он вытянул мою шею, как-то распрямились плечи, и боль потихоньку ушла.

— Вы волшебница, Дарья.

— Нет, только учусь. Мне он помогает.

Мы вышли из прохлады каменного дома в напоённую теплом сумеречную улицу. Где-то загорались фонари, подвешенные у крыльца дома или у входа в магазин. А некоторые улочки оставались тёмными и от этого казались таинственными, но мы и туда заходили без страха. И большие и маленькие города на юге, в любой стране имеют общее свойство быть очень домашними в вечерние часы — открыты окна домов, доносится запах готовящейся еды, слышны разговоры. Совсем немного людей встретилось нам на улицах. Наверное, молодые не успели вернуться из города, а старики уже усаживались перед телевизорами. Свернув в очередной раз, мы оказались перед небольшим ресторанчиком с выносными столиками под навесом, на другой стороне улицы стоял двухэтажный дом с освещёнными окнами. Моя спутница внезапно остановилась, я оглянулся на неё и меня поразили её широко открытые глаза.

— Боже! — прошептала она.

–?

— Давайте поужинаем в этом ресторане. Мне так хочется посидеть здесь.

Она молчала за ужином, только постоянно оглядывалась, что-то рассматривала. Мне показалось, что она пытается запомнить это место, впитать в себя окружающее не только глазами — её ноздри подрагивали, но она вдыхала не запах еды или деревьев, которые, утомившись после жаркого дня, отдавали свой неповторимый аромат. Мне показалось, что она вдыхает запах времени.

— Вы знаете, — сказала она на обратном пути, — я так благодарна судьбе, что встретила вас, что мы приехали сюда, что сегодня я увидела вживую, что ли, мою любимую картину Коровина. Мне всегда становится тепло, когда вспоминаю её. А тут просто подарок какой-то.

— Спасибо Марку. А что за картина?

— Да, конечно. Улица в Виши, — ответила она рассеянно.

— Что?

— Картина так называется.

Я пытался воскресить в памяти произведения этого художника, но кроме «Испанок на балконе» ничего не вспомнил. Я оглянулся, чтобы запомнить это место. Действительно, уютно и тепло. Особенно после ужина.

Мы шли рядом, мы были вместе уже несколько часов — но это была только видимость общего. У каждого свой мир и своё прошлое, которое осталось в памяти и которое изменило мир вокруг нас.

Не сами ль мы своим воображением

Жизнь создаём, к бессмертию идя…

И в ответ на моё воображение природа ответила — заморосил дождь. Но мы успели дойти до гостиницы и уселись на открытой веранде. Капли дождя тихо переговаривались с листьями деревьев и кустарника, чудесно запахло влажной пылью.

— Вас не огорчит, если я закурю, — спросила Дарья, — вы так наслаждаетесь этим вечером.

— А как вы поняли это?

— На лице всё написано.

Да, видно не только я наблюдаю, но и моя знакомая незнакомка.

— Ведите себя как вам удобно.

— Спасибо.

Я задремал. На границе сна и яви, мне явился лик этой девушки из храма на горе, но я смотрел на женщину в кресле рядом со мной. Её волосы сливались с темнотой, и только лицо, на которое падал слабый свет фонаря, было юным и таким же грустным, как лицо той девушки.

Марк, что же за храм был на той горе? Я не сомневался в этом. Как не сомневался и в том, что моя знакомая оттуда, из этого храма.

ДАРЬЯ

Мы с моим попутчиком, посланным мне Господом (где бы я сейчас была с моим настроением), сидели на веранде гостиницы. Плетёные кресла, деревянная обшивка стен отдавали дневное тепло, а в открытые окна лился прохладный от дождя воздух…

Похоже, он задремал. Такая поза бывает только у заснувших людей. Из моих глаз бежали и бежали слёзы, и я не могла никак их остановить.

Как странно было всё это — в начале наших отношений с Гжесем мы оказались в Питере. Была осень. Мы промокли, замёрзли и решили зайти в Русский музей.

Увидев эту картину Коровина, я неожиданно остановилась перед ней — таким уютом и теплом повеяло от неё, что уходить не хотелось. Гжесь всё тянул меня от неё, а потом пообещал, что мы обязательно найдём эту улицу, когда поедем в Виши.

— Да как же мы найдём её, Гжесь, ведь это написано в начале века! — Мы всё равно её найдём! — сказал он уверенно.

Прошло столько лет, и я нашла её, Гжесь. Но не в Виши, и без тебя.

И зачем я заставила себя остановиться в этом месте, сидеть за столиком и чего-то ждать. Ждать твоей реплики, твоего прикосновения. Что же сделала с нами жизнь…. Или мы сами виноваты…. Что мы сделали не так?

Виноваты, что были так счастливы и не замечали ничего вокруг себя — ни людей, ни государств, живущих в пошлости политики, условности кем-то установленных границ и правил поведения в обществе, придуманных в национальных квартирах.

Зачем вы всё это придумали, люди?.. Или тот объём счастья, что довелось нам испытать в общении друг с другом, был послан нам на всю жизнь, а мы выпили его за один год? И этим опустошили свою будущую жизнь….

Наша школьная вечеринка подходила к концу. Обычная вечеринка в квартире с родителями в соседней комнате. Мы танцевали, пели. Доедая печенье и торты, заботливо приготовленные мамой Артура, обсуждали полушёпотом, как мы позвоним в дверь завуча нашей школы, квартира которой была этажом ниже и куда после этой проделки побежим. Все уже поделились своими планами на будущее — это был последний школьный год. Нас огорчил неожиданный приезд к родителям Артура их друзей из Еревана — мы поняли, что вечеринку пора заканчивать. Но зато к нам в компанию добавился молодой человек.

— Ерванд, как зовёт папа или Эрви, как зовёт мама, — представился он.

Он был старше нас, уже учился в консерватории.

Они привезли с собой в подарок репродукции музеев Парижа и нам сразу же разрешили листать эти фолианты. Мы уселись с Эрви на диване и, поскольку любителей импрессионистов кроме нас не оказалось, с удовольствием смотрели репродукции и обсуждали увиденное. Меня поразили его обширные знания. Он прекрасно ориентировался и в изобразительном искусстве, и в музыке, и не только классической.

У нас во многом оказались одинаковые интересы. Как благодатна юность, когда ты впитываешь в себя абсолютно всё новое, которое потом странным образом кристаллизуется в определённые знания, и ты оказываешься несказанно рад, встретив единомышленника. И как могло сложиться это единство интересов у нас, живших в абсолютно разных социальных средах, принадлежавших к разным этническим группам? Или человечество в своей истории едино, несмотря на государственные границы, и это единство понятно в изображении и звуках?….

Через несколько недель Артур передал мне записку от Эрви-Ерванда, как он подписал её. Он приглашал меня в музыкальное училище на концерт, в котором он участвовал. И меня опять поразило наша общность интересов — он играл отрывки из фортепианного концерта Грига, которым я восхищалась в то время. Потом мы гуляли по улицам моего красивого города. Стены домов были выложены из туфа розового, жёлтого, оранжевого цвета, в сочетании с синим небом и зеленью деревьев это давало ощущение красоты и лёгкости, какой-то праздничной фееричности. И удивительная лёгкость в общении с практически незнакомым человеком. Как позже сказал Эрви, наша встреча произошла в пору, когда одиночество юности, нужное для выращивания своей индивидуальности, должно было перейти в новую фазу обмена этими индивидуальностями, которое так необходимо молодым людям. Я долго хохотала над этой фразой, обозвав его философствующим музыкантом.

Эрви решил позвонить домой матери. Разговор был на французском языке. Я отошла, чтобы не мешать.

— Ты не подумай, что мне надо было что-то скрыть от тебя. Моя мама плохо говорит на армянском языке, практически не знает русского. Мы ведь новоприезжие, хотя и живём здесь уже больше десяти лет.

Эрви рассказал мне историю своей семьи. Это история боли армянского народа, которая длится уже больше века. В начале двадцатого столетия, после резни армян, проживавших в Османской империи, сотни тысяч их разбрелись по всему миру. Дед Артура был ювелиром и его успел предупредить друг-турок. Дедушка собрал свои и не свои драгоценности, и в числе первых вместе с молодой женой попал на борт французских кораблей, стоявших в порту Самсуна. Он обосновался в Марселе, открыл своё дело. Там и родился отец Эрви, которого воспитали в традициях армянских предков. Только вот пошёл он не по стопам мастеровых армян, а стал историком, влюблённым в свою профессию, заинтересовавшимся историей народа, живущего так далеко от Франции. Народа гордого и не смирившегося. Женился он на француженке, которую и привёз вместе с сыном в Ереван по программе репатриации армян.

— Вот так у меня два дома — здесь и во Франции, — завершил свой рассказ Эрви.

— Кто же ты всё-таки?

— А я сам не знаю. Всякий разный. Здесь у нас нет родственников, все остались когда-то в Турции. А в Гренобле у меня бабушка, дяди в Марселе. А мама так и не привыкла. Давно бы уехала, только папу очень любит. И меня. Папа работает в хранилище древних рукописей Матенадаране, а мама преподаёт французский язык в школе и ещё посылает фотографии в разные издательства.

А потом мы встретились уже в Москве, где я начала учиться, а он приезжал на консультации в консерваторию. Как же мы были счастливы и самоуверенны тогда! Жизнь представлялась нам Олимпом, на который мы собирались взгромоздиться. И ничто не казалось нам непреодолимым. Но как-то подсознательно не афишировали наши отношения — берегли это единение от вторжения того мира, что нам пока не был знаком. Наверное, судьба баловала нас в это время чистых и честных отношений друг с другом. В Ленинграде, куда мы поехали осенью, у Эрви была встреча с молодыми исполнителями из Польши, Германии, Финляндии. После концерта, мы сидели в ресторане с ребятами из Польши. Они окрестили нас Гжесем и Досей. Гжесем он и остался для меня на всё жизнь. А меня стал звать Долькой. Мне было легко в этой интернациональной компании. И много раз после, я удивлялась особой атмосфере, царившей в кругу людей творческих профессий, людей, работа которых не требовала посредников-переводчиков. Язык красок, нот, язык скульптуры и архитектуры, танца не требует переводчика. Красота природы тоже одинаково восхищает всех людей. Наверное, поэтому нам так нравится путешествовать, бродить по музеям. Проводив друзей на посадку, мы медленно шли по залу аэропорта.

— Полетим в Крым? Там сейчас мой профессор отдыхает. У него свой дом и он приглашал меня.

Мне было грустно и не хотелось окончания праздника.

— Когда?

— А вот прямо сейчас купим билеты и улетим.

Дом оказался пуст — вся семья уехала в Москву, как пояснил нам сосед, и закрыл ворота. Мы, огорчённые и растерянные, уселись на тёплую землю перед калиткой. Солнце пробивалось сквозь листву деревьев, изумительно пахли розы в саду усадьбы, было так покойно и умиротворённо в природе, что огорчение потихоньку покинуло нас, и мы стали думать, как выбраться отсюда.

— Долечка, не расстраивайся, на обратные билеты деньги есть.

— Гжесь, с тобой я ничего не боюсь. Расскажи, как ты стал заниматься музыкой.

— Это мама. Она привезла меня к своим друзьям, когда мне было три года, и Ги сразу определил, что у меня идеальный слух, и я стал заниматься музыкой, вернее, со мной стали заниматься музыкой.

— А Ги это кто?

— Ги Беар. Очень известный у нас певец.

— У вас во Франции?

Подошёл сосед и что-то сказал Гжесю.

— Ура, Доська! Мы спасены! Звонил Георгий Николаевич и велел нас впустить!..

Вечером я гуляла в саду, где было огромное количество розовых кустов самых разных сортов, а Гжесь открыл окна в зале и играл на рояле. Солнце уже скрылось за морем, запах цветов усилился, а музыка звучала тише и тише, словно пианиста покидали силы вместе с уходящим солнцем. Какие-то новые ощущения наполнили меня как предчувствие грядущих перемен. Я знала, что сегодня что-то изменится в моей жизни, знала и не боялась. Наша духовная близость, должна была перейти в близость и физическую. И я понимала, что эта поездка и эта усадьба были давно придуманы Гжесем….

— Долечка, девочка моя, как мне хорошо с тобой!

— Гжесик, Гжеся…

Весь год после поездки был разделён на два времени — когда мы были вместе и когда мы были в разных городах. Наша учёба не давала нам возможность часто встречаться. Но он приезжал на консультации в консерваторию. В один из приездов он познакомил меня со своим преподавателем Георгием Николаевичем, который и стал нашим общим родителем и ангелом-хранителем. Ему, прожившему большую жизнь, очень хотелось помочь нам, молодым и неопытным ребятам, пытающимся построить свою жизнь в этом сложном и противоречивом мире. Я, после нескольких попыток рассказать матери о своем новом друге, оставила эту идею. Мои родители, работавшие в достаточно специфичной и закрытой организации, были далеки, как сказала бы мама, от мира космополитов. И я поняла, что мне надо самой хранить мой мир, мою любовь. И в семье Гжеся не всё было просто. Матери Гжеся, с её вековой ментальностью и культурой француженки было очень тяжело в достаточно архаичном мире другого государства и другой нации. Только огромная любовь к мужу и сыну держала её в Армении. И я понимала, что Гжесю тоже сложно говорить матери о другой женщине в его жизни. Мы старались не обсуждать проблему внутрисемейных отношений с родителями, но нам обоим это давалось нелегко. И как же нужна была помощь взрослых и мудрых людей нам, оказавшимся так непонятыми своими родными. Очень ненавязчиво и тактично мы получали эту помощь от Георгия Николаевича. Ему очень нравился Гжесь, его игра. И он как-то сказал мне, что наши отношения сделали игру Гжеся более многогранной и интересной. Игра не мальчика, но мужа, как он однажды выразился. В один из вечеров он спросил Гжеся:

— А ты крещён?

— Да, — удивлённо ответил он.

— А где крестили?

— Мы с папой были в монастыре в Карабахе. Там потрясающе красивое место. Там и крестили.

— Значит, ты крещён в григорианской вере. А ты про себя что знаешь? — обратился он ко мне.

— Знаю всё. Крестили в три года, в какой-то деревне, когда была в гостях у бабушки. А зачем вам это?

— Я хочу, чтобы вы повенчались.

— Зачем?

— Ребята, я верующий человек. Вы оба пока далеки от этой стороны нашей истории и культуры — просто так сложилось в нашей стране. Я уверен в том, что вы дарованы друг другу судьбой, что вам надо быть вместе. Но я догадываюсь, что что-то не складывается у вас с вашими родными. А мне хочется, чтобы ваш союз был храним Богом, и чтобы вы всегда помнили об этом.

Венчали нас зимой, в прекрасный солнечный день в храме Петра и Павла. Наверное, не всё мы понимали тогда, но нам хотелось, чтобы наши отношения были приняты тем, кто был выше нас, что было пока ещё непонятно нам, но что генетически было присуще всем. Какое-то чувство уверенности и определённости появилось у меня после этого ритуала.

— Доличка, у тебя даже походка изменилась.

— Гжесик, у меня такая тяжесть свалилась с плеч!

Но как коротко было то время! После тяжёлой поездки в Ереван к родителям Гжеся, буквально через месяц, меня остановил в коридоре института молодой человек. Он попросил меня зайти вместе с ним в одну из аудиторий и предъявил удостоверение органов госбезопасности. Он показал корочку и спросил, знакомо ли мне это.

— Нет.

— Неужели ваши родители никогда вам не показывали?

— Даже не рассказывали.

Ну что же, тогда поговорим мы с вами. Вам придётся прекратить отношения с семьёй Стамболцян. Если вы прислушаетесь к моему дружескому совету, всё будет нормально.

— А если нет?

— Вы даже не представляете, под какой удар вы поставите своих родных.

Теперь я знаю, что ждало мою семью, ослушайся я тогда. Но и то, что случилось сразу же после разговора, показало мне всю серьёзность предупреждения. Родители были вынуждены уйти на работу в гражданские организации, а брат, готовившийся к перемене в карьере, оказался почти без работы. Чувство вины перед ними долго мучило меня. А потом, когда проходили годы моей безрадостной жизни, особенно в новогоднюю ночь, меня иногда посещала мысль, а могла ли бы я пожертвовать ими ради своего счастья? И я не находила ответа.

Наступили перемены в стране и вновь родились надежды на встречу с Гжесем, и мы встречались в его короткие приезды сюда. Но уже появились новые обязательства перед другими людьми и у него и у меня.

Прошло больше двадцати лет после этого, наша жизнь так крутила нас, но мы всегда возвращались друг к другу.

Что же случилось на этот раз? Мы столько преодолели, мы так стремились к этой встрече. Почему же ты не приехал встречать меня, Гжесь… Молчат твои телефоны.

ГЖЕСЬ

Дорога была великолепной. В кабине самолёта ты видишь только соседей и облака, и ты живёшь во время полёта вне времени, оно для тебя остановилось, ибо ничего не меняется вокруг. Проносящиеся в окнах поезда или автомобиля пейзажи заставляют иногда попытаться зацепиться взглядом за какую-то понравившуюся деталь, а она пропадает почти мгновенно, и ты ощущаешь вдруг щемящую тоску от этого бега времени, или тебя охватывает восторг от мелькнувшей красоты. И продолжительность этих ощущений зависит от новых пейзажей или мысли, которая изменит твоё настроение.

Я ехал уже третий час, и дорога пока не утомила меня. Я хотел заехать в свой маленький домик в Гран-Парадизо, куда привезу Долли из Милана. Мы там побудем совсем немного. Я знаю, ей там понравится. Там тихо и красиво, а Долли любит спокойную красоту. А потом мы поедем в Валанс и начнём нашу новую жизнь, и всё будет прекрасно и так, как мы мечтали когда-то в юности.

В нашу первую встречу меня поразила и покорила её открытость и непосредственность и ещё такой интерес к искусству и такие большие знания, которые трудно получить в маленьком, удалённом от столиц городке.

Когда много позже я спросил её, откуда она так много знает, она просто ответила, что из-за особенностей проживания в маленьких городах на юге страны, кочуя из гарнизона в гарнизон, её друзьями и учителями стали книги.

— Я мало времени проводила на улице, ибо не во всех городках можно просто погулять, друзей быстро не заведёшь. И мне гораздо интереснее с книгами — они всегда со мной. Я так хотела играть на пианино, но в одном месте была музыкальная школа, в другом не было, инструмент не стали покупать, ибо, что после переездов от него останется. А мне до сих пор снится, как я играю на рояле. Совсем как ты. Если бы ты знал, как я тебе завидую!

— Ты не похожа на человека, который легко сходится с людьми, но почему ты так легко сразу же стала общаться со мной?

— А ты произвёл на меня впечатление большой книги, — шутливо ответила она, — а у книг я не спрашиваю, нравлюсь ли я им, главное, чтобы они мне были интересны!

Все телефоны я отключил, а в этом мобильнике только её номер и я позвоню ей, как только самолёт из Москвы приземлится в Милане. Я чувствовал, что с моих губ не сходит глупая улыбка, я пытался сделать серьёзное лицо, но ощущение парения не покидало меня. Мы будем сегодня вместе, наконец-то мы всё преодолели, мы победили! А вдруг мы совсем другие? Что дали нам прошедшие годы, или отобрали? Я решил остановиться и откинуть крышу кабриолета. Именно в кабриолете я хотел привезти Долли в Валанс. Надев куртку, я положил на сидение рядом телефон, отстегнул ремень, ибо вряд ли встречу полицейских в этих горах. Бесконечные серпантины утомили меня, и я пожалел, что поддался романтичному желанию. В голове ещё мысли и желания, как в молодые годы, а тело уже не слушается и живёт по своим законам.

Надо привыкать к этому телу и слушать сначала его, а потом уж свои мысли. Я остановил машину в небольшой долине и пошёл прогуляться к реке. Речушка совсем небольшая и неширокая, как Арпачай. Мы с отцом были как-то на развалинах древней столицы Армении Ани, и пограничники разрешили нам пройти к реке, разделяющей Армению и Турцию.

— Папа, ты ненавидишь их? — спросил я, показывая на противоположную сторону.

— Не знаю, как описать моё чувство, сын. Моё отечество не перестало существовать. Я родился в другой стране, встретил там твою маму, и она родила мне чудесного сына, которым я горжусь. Всё так относительно в этом мире.

Неожиданно для себя, я сказал:

— А ты знаешь, я люблю русскую девушку.

— Сынок, первая любовь это всегда прекрасно. Но не торопись и не спутай эту любовь с настоящей.

— Это моя единственная любовь, отец!

— Ерванд, ты так решительно это сказал. Но не поступай так же решительно в отношении этой девушки! Жизнь подскажет тебе. Только учти — если бы мы с мамой были одной нации, нам было бы гораздо легче.

— Ну, вы приехали в другую страну, а мы будем жить здесь.

— Не загадывай, сын.

Эти слова отца оказались пророческими.

Ранней весной Доличка сказала мне, что она беременна. Глаза её были испуганными, вся она показалась мне как натянутая струна.

— Прекрасно, Доличка! Я так мечтал всегда о брате, а теперь у меня будет сын!

— Гжесь, это так ужасно, я просто не знаю что делать. Мама давно сказала мне, что до окончания института я даже замуж не могу выйти.

— Мы поедем к моей маме, и всё будет отлично.

Я знал, как мама любит меня и был абсолютно уверен, что она также будет любить и Долли и малыша. Мы в первый раз вместе приехали в мой дом.

— А твоя девушка с хорошим вкусом, — сказала мама, когда мы остались вдвоём.

— Мама, это моя жена и мы ждём маленького.

Теперь я понимаю, что мама давно знала о наших отношениях и давно приготовилась ко всяким разговорам. И фраза, которая была произнесена ею, наверное, была прорепетирована, ибо произнесла она её на русском языке и в направлении приоткрытой двери в другую комнату, где была Даша.

— Наша семья уже достаточно интернациональна, чтобы в ней никогда не появилась русская невестка.

Не знаю, чем закончился бы этот разговор, но Даша услышала эту, приготовленную для неё фразу. Она упала, потеряв сознание. Маленького не удалось спасти. И только стараниями отца удалось устроить в хорошую больницу и выходить Долли. Мне тогда показалось, что мама слишком жестоко обошлась с нами.

Вечером, после возвращения из больницы, я сидел за пианино и перебирал клавиши, ни ища мелодии, но видно невесёлые и тревожные мысли вылились в набор таких же звуков, выстроенных в мелодичный ряд, но не приносящий удовлетворения людям, их слушающих. Мама подошла ко мне и положила руки на плечи:

— Прости меня, Эрви. Я отдалилась от тебя в эти годы. Ты повзрослел, и тебе стало интереснее с отцом, но ты всё равно нуждался в женской ласке, как я нуждаюсь в вашем внимании и любви, которой мне тоже не хватает. И с годами мне не хватает всё больше, ибо мне не удаётся найти себя здесь, в этой стране, в этом городе. Здесь всё чужое для меня, я никак не могу понять, что это за страна, почему моё понимание какой-то ситуации здесь не принимается практически во всём — и на бытовом уровне, и в моей работе. Почему мои фото, которые я посылаю во Францию, там печатаются, а здесь я должна ещё и объяснять, что я имела в виду, когда фотографировала старую женщину с внуком на виноградном поле. Для меня это старая и молодая виноградные лозы, а не рабский труд советских крестьян, как будто бы представленный в контексте к фотографии, как мне сказали в редакции этой республиканской газеты, печатающейся на ужасной бумаге.

И твоя связь с этой девушкой…. Не стоит строить иллюзий. Мне очень жаль. У тебя хорошее будущее, и ты должен уехать продолжать образование в Европу.

— Да, мама, я буду дальше учиться, и я люблю и буду любить Дашу. Прости и меня, что я раньше не сказал тебе о ней. Но ты поступила сегодня жестоко, решив этой фразой покончить с всякими разговорами.

Потом, окунувшись в эту жизнь сполна, я понял, что она на своём опыте пыталась оградить меня от тех сложностей, что ожидали меня впереди. Вскоре я уехал в Москву готовиться к конкурсу и здесь меня тоже ожидал неприятный сюрприз — Долли стала избегать наших встреч. Сначала я не придал большого значения этому. У неё сессия, у меня сложно с часами репетиций. Но ведь у любящих людей своя интуиция. Я не понимал, ревновал, переживал. При встрече боялся что-либо спрашивать, ибо глаза её были такими же испуганными, как ранней весной. Я надеялся на лето и отдых вдвоём. Но в июне мои родители, вылетев из Парижа в Марсель на маленьком самолёте, погибли, когда самолёт рухнул прямо в горящий лес. Долли не звонила. Я был один в этом, сразу ставшем для меня чужим, городе. Приходили сослуживцы отца, соседи, но у меня не проходило оцепенение и, только когда кто-то просто влил в меня коньяк, я заплакал. И целую неделю я плакал и пил коньяк, ибо только после опьянения я мог заснуть и этим спас себя от сумасшествия. И ещё Георгий Николаевич, прилетевший ко мне в Ереван, когда я упал в ванной и сломал руку. Вот тут я протрезвел и понял, что у меня нет будущего вообще — нет родных и любимых, нет профессии. Он отвёз меня в Москву и мне сложили мои косточки. Мы составили программу для восстановления. Я не стал выдающимся пианистом, но для жизни и существования в мире музыки этого было достаточно.

Только через месяц перестал гореть лес, и достали то, что осталось от самолёта. Я бросил всё и улетел к бабушке во Францию. Навсегда. Мы не увиделись с Долли перед отъездом, но прощаясь со мной, Георгий Николаевич пообещал найти Дашу. Он выполнил своё обещание и сообщил мне через год, что у неё были большие проблемы в семье из-за меня.

— Но это проблемы государства, Эрви, а не в ней, — сказал мне Георгий Николаевич, — это когда-нибудь закончится, и ты должен будешь решить всё по-мужски — забрать её, или приехать сюда.

Вот и пришло это время, когда я могу забрать Долли к себе.

Наперерез машине из леса выскочил горный козёл. От удара машину закрутило и меня выбросило на склон горы, а автомобиль, увлекая за собой животное, полетел в пропасть. Я лежал среди колючих кустов и даже не делал попыток пошевелиться. Раздался взрыв, а потом запахло, и я понял, что бедное животное упало на машину. Я решил уползти подальше, не поняв, что я на склоне горы, а не пропасти. Через какое-то время силы покинули меня. Очнулся уже на рассвете. Время, проведённое в забытьи, восстановило мои душевные и телесные силы. Господь хранил меня, кроме кровотечения из носа и ссадин на руках ничего не беспокоило. Я поднялся и стал спускаться к дороге, услышав звук проезжавшего автомобиля. Голова кружилась и опять пошла кровь из носа. Еле держась на ногах, я шёл по дороге. Появилось солнце из-за гор, но оно только принесло боль глазам. Отрезок дороги был прямым, послышался шум машины позади меня. Я резко обернулся и упал на дорогу, потеряв сознание.

— Что нам делать с ним, — услышал я незнакомую речь и удивился тому, что понял фразу. Да это же русский язык! Откуда здесь, в горах заповедника, русская речь. Открыв глаза, я увидел двух молодых девушек, одна из которых держала у моего лица флакончик с резким запахом.

— Хватит девочки, воняет жутко!

— Боже, вы кто, соотечественник?

— Давнишний! Девушки, я попал в аварию, моя машина упала в пропасть, я пролежал, не знаю сколько, и мне срочно нужно в Милан встретить в аэропорту человека.

Моих сил хватило только на эту фразу, я опять потерял сознание.

Очнулся от того, что на лицо лилась вода.

— Отлично, а теперь мы вас напоим чаем. Вам много надо пить — вы, видимо, много потеряли крови, от этого слабость. Мы вас довезём до какой-нибудь ближайшей гостиницы, и там придёте в себя. У вас есть телефон, чтобы позвонить кому-то о вас?

— Телефон лежал на сиденье рядом.

— А как вам удалось не улететь вместе с машиной?

— Я никогда не пристёгиваюсь и не блокирую двери, когда еду в горах. Давным-давно меня этому научил отец. Да и ехал я в кабриолете.

— А как же полиция?

— Жизнь дороже денег. Как я в этом убедился сейчас.

А про себя я сказал спасибо отцу за его урок.

— А вы откуда здесь?

— А мы путешествуем по Франции и Италии. Хотели из Милана полететь домой, да что-то с полётами неладно. Поедем в Швейцарию, а там видно будет.

Как сильно изменился мир. Девчонки из России путешествуют по Европе на прокатном автомобиле, а я никак не встречу тебя, моя любовь. Где мне сейчас тебя искать. Силы покинули меня. Опять судьба послала мне знак, который я не могу понять. Но я преодолею всё, я найду тебя, только ты тоже не сдавайся, прошу тебя, нам надо быть вместе, нам надо быть рядом! В гостинице я попросил портье сообщить в полицию о себе и опять потерял сознание.

ПАОЛО

Зазвонил мобильный телефон моей знакомой. Она послушала, потом протянула мне:

— Я не могу, не знаю итальянского языка — сказала она.

— Да?

— Это полиция национального парка. Этот телефон с единственным номером найден на месте автокатастрофы. Мы пока не можем достать автомобиль из обрыва и не знаем, что и как случилось, есть ли пострадавшие. Вам что-нибудь известно о владельце этого номера и можете ли подъехать к нам?

Я увидел глаза Дарьи и ответил, что мы перезвоним.

— Это полиция, там непонятная ситуация с автомобилем.

На месте аварии найден телефон. Вот они и позвонили по вашему номеру.

— А Гжесь? — прошептала она.

— Не знаю, ничего не сказали.

— А где это произошло?

— Похоже, в каком-то национальном парке.

— Гжесь говорил, что мы из Милана поедем в какую-то деревню на севере…

Я заметил, что моя знакомая дрожит, и она вот-вот потеряет сознание.

— У вас есть что-либо выпить?

— Да, если можно, принесите. Там в чемодане маленькая косметичка с таблетками. Я не могу даже подняться. Извините.

Когда я вернулся на веранду, Дарья рыдала, уткнувшись лицом в колени.

— Господи, только бы он был жив, — повторяла она без остановки.

Я вдруг понял, что в моём сне я видел что-то пророческое про Дарью и её друга, но было ли это из прошлого или будущего, мне было неведомо. Но сказать ли это ей? Да, сказать, но только не лишать её надежды.

Я осторожно приподнял её лицо и громко сказал:

— Послушайте, он жив! Вы меня слышите? Он жив! Послушайте меня внимательно, Дарья. Я скажу вам сейчас одну вещь, которая вам покажется странной. Ваш друг музыкант, он играет на органе.

Она замерла, перестала плакать. Ладошкой прикрыла рот и глазами, полными боли посмотрела на меня.

— Да, — прошептала она.

— День назад мне приснился сон про людей, мне совсем незнакомых. Это были вы и ваш друг, живые, здоровые и вместе.

Поэтому перестаньте отчаиваться и начнём действовать.

— Как?

Я позвонил Марку и попросил его связаться с полицией по тому номеру, что высветился на телефоне.

Утром мы выехали к месту аварии. Но когда машину подняли и обследовали окрестности, полицейские сообщили нам, что никого не нашли.

— Похоже, ремень был отстёгнут и его, очевидно, выбросило из машины, и кто-то подобрал или он сам ушёл по дороге. Давайте разделимся с вами — мы поедем в одну сторону, а вы в другую.

Мы проехали не одну деревню, в которых ничего не знали о незнакомых людях после аварии. Состояние моей знакомой было близко к истерике, и я решил как-то отвлечь её от мыслей, которые приносили ей только страдания.

— Дарья?

Она посмотрела на меня глазами, в которых была такая пустота, что мне стало не по себе.

— Если я снова потеряла его, мне больше никогда ничего не захочется. Когда Гжесь не появился в аэропорту, я просто решила, что у него не хватило сил, чтобы встретиться со мной и начать всё заново. Я не обиделась. Наверное, заслужила такое.

Я уже начинала жить с пустой душой много лет назад, и эта пустота никогда ничем не заполнялась, как будто бы душа простирилизовалась и всё-всё проходило мимо, не засевая, не прорастая новыми желаниями или такой любовью, которая много лет назад словно вознесла меня на необыкновенные высоты. Жила чужими радостями, а может и не жила, а просто проживала время и этим наказана сейчас. Вам пора улетать, Павел, а вы возитесь со мной.

Какие силы нужны были сейчас этой хрупкой женщине, и чем я мог помочь ей?

— Полёты возобновятся к вечеру, и я могу побыть с вами, пока не найдём вашего органиста. Расскажите, пожалуйста, где он играет, выступает ли?

— Он не выступает. Он сломал руку в юности и, переехав жить во Францию, стал органистом. Немного играет в театре, а в основном в храмах.

Вскоре нам сообщили о том, что в одной из гостиниц полиция нашла пострадавшего и, что он в плохом состоянии.

Мы доехали до гостиницы через два часа, в номере находилась медсестра, а на кровати спал он.

— Ему дали успокоительное, и он теперь проснётся утром. Всё в порядке, просто стресс и охлаждение — он всю ночь провёл на земле, — сообщила она.

Дарья опустилась на пол около кровати и положила голову около неподвижной руки. Рука спящего заскользила по волосам женщины, и он вдруг вздохнул сладко и шумно, как вздыхают во сне дети, освобождаясь ночью от груза дневных впечатлений или страхов.

Мы тихо вышли из номера, и я вспомнил свой сон в горах.

Это был тот самый органист, только постаревший, и он был сейчас

гораздо счастливее, чем в те времена, о которых мне пригрезилось. Я долго ждал Дарью в баре и всё пытался разобраться в этой странной круговерти последних дней. Где здесь была реальность, и как всё это переплелось с прошлым и сегодняшним. Не дождавшись, поднялся в номер. Она сидела на полу.

— Я не могу подняться, — прошептала она, — он не отпускает мои волосы.

Я попытался разжать пальцы, но это было бесполезно.

— Может, отрежем?

— Нет, я чувствую, как ему переходит моя энергия и пока он не восстановится, он не отпустит меня.

— Ложитесь рядом с ним, я попробую его подвинуть.

В самолёте рядом со мной оказались две девушки, мы разговорились о красотах Италии, и они посетовали, что им не удалось как следует погулять в заповеднике напоследок.

— А что так?

— Пришлось спасать мужчину, пострадавшего в аварии.

— Удалось?

— Да. Сначала отпаивали, потом в гостиницу отвезли.

— В Валсаваренке?

— Угадали, — удивились соседки.

А я уже совсем ничему не удивлялся.

И мир зовём волшебным сновиденьем

Под музыку осеннего дождя.

ГЖЕСЬ

Мне мешал играть мой пёс. Он всегда забирался ко мне ночью в кровать и укладывался в ногах. О господи, причём тут пёс. Мы с Долли были в костёле на какой-то горе, и я играл на органе, А она сидела рядом на полу и её голова лежала на моём колене…. Что-то не так. Наконец до меня дошло, что я не сплю, что почти проснулся и вспоминаю свои сны вперемешку с явью. Я вспомнил всё. Лучше бы не просыпаться. Но нога всё равно ныла от тяжести, как если бы на ней пристроился мой Балик. Я открыл глаза и посмотрел на кровать — там, в немыслимой позе, прижавшись ко мне, спала Долли.

Я осторожно убрал руку с её головы и в руке остался клок волос.

Ну, вот и всё, наконец. Или только начало. Что и как будет теперь с нами, зависит только от нас. И никто нам не помешает, даже горные козлы. И не горные тоже. Наверное, я произносил это вслух, ибо увидел, как заулыбалась Долли.

— Гжесик, всё так зыбко в этом мире. Нас опять чуть не развела судьба.

— Это мы сами виноваты. Вспомни, когда мы были рядом, у нас всё было прекрасно, но стоило разъехаться, как между нами росли скалы.

Я так устала, дорогой. И нам так мало отпущено времени, ты уже весь седой. Да и я не лучше.

— Ты лучше всех и даже лучше меня.

Всё неизбывное и бесконечное заворожилось вокруг нас.

— Гжесик, сумасшедший, отпусти, откуда столько силы у тебя!

— Всю ночь тебя вампирил, любовь моя. А сейчас буду возвращать тебе всё, что недодал за прошедшее.

— Дурачок, тебе нельзя, побереги себя.

— Хорошо, но только до вечера. И так каждый день