Когда цветёт светлынь-трава. Стихи

Галина Рудакова

«Когда цветёт светлынь-трава» – пятый поэтический сборник Галины Рудаковой. В книге – стихи, написанные в разные периоды жизни. Сборник предназначен для всех любителей жизни и поэзии.

«Воронки — открытые раны…»

К 100-летию Гражданской войны и интервенции на Севере

Воронки — открытые раны

никак не затянет трава.

И слышится слово: «каманы»…

Но кто и за что воевал?

Вот бабушка — странное дело —

сказала об этой войне:

«Не знаю ни красных, ни белых, —

все были в шинелях оне».

Сквозь давней метели круженье

сегодня привидятся мне

все те, кто замёрз в окруженье,

затоплен на барже в Двине;

кто зверски штыками заколот,

кто понял: война — это ад…

И дальнего взрыва исполох,

и в церковь попавший снаряд…

Закружится снег, словно пепел…

Нам вспомнить бы всех, кто погиб!

Пусть будет печален и светел

дороги прощальный изгиб —

в надземные, дальние веси!…

И снова над полем звучит

последнего боя отвестье,

блуждая в осенней ночи —

в снегах, за небесным пределом,

в воде ледяной полыньи…

И нет там ни красных, ни белых,

а только родные, свои.

О старом мельнике

А.С.Чуракову

Журчала речка на узких плёсах —

Затем, чтоб мельниц крутить колёса,

Чтоб людям сеять муку сквозь сито.

Везли к помолу и рожь, и жито.

И месяц шаял и в речку падал,

И конь пугливо ушами прядал.

Ползли телеги, скрипели оси,

И первым снегом сорила осень…

О старом мельнике птица плачет.

От слова горького «раскулачить»

Ушёл, судьбе своей не покорный.

Лёг на могилу мельничный жёрнов.

Замшели брёвна, сгнила плотина,

Речное дно затянула тина,

Да встал стеною колючий ельник.

Но мелет жито на небе мельник!

Муку небесное сыплет сито

На бор, где птицами гнёзда свиты,

Сечёт метелью по сердцу жёстко…

Сквозь жёрнов к небу — свеча-берёзка.

«Эта тяжесть годов за плечами,…»

Эта тяжесть годов за плечами, —

За неё ты судьбу не кори!

Вот и бакенщик-август отчалил,

Чтоб на небе зажечь фонари.

Вот и путь твой уже обозначен,

И тоскующий голос вослед

Над полями — то песней, то плачем

Всё звучит сквозь сумятицу лет

Средоточием счастья и боли.

А тропинка всё дальше бежит,

Где и сам ты становишься полем

С васильками в некошеной ржи.

Судьба высокая, как сосны

Художнику Н. П. Созонову

Почти весенний цвет небес,

Следов звериных узорочье.

А он уйдёт на лыжах в лес,

Чтоб там остаться на обночье.

Пойдёт неспешно по лыжне,

Сбивая с веток снега налепь,

И на душе растает наледь.

Но вдруг — зарубка на сосне…

И закружится голова,

И краски утра вмиг померкнут…

И вспомнит он, как на дрова

В деревне раскатали церковь.

Смогли порушить красоту!

Куда теперь с бедой примкнуться?

К чему душою прикоснуться,

Как будто к свету самому?

И к этим соснам он спешит,

Как будто к самым близким людям.

Он пишет здесь, в лесной глуши,

Десятки солнечных этюдов…

А в памяти — сибирский тракт,

Наполнен день кандальным звоном, —

И снова Николай Созонов

В колонне узников, ЗК…

Рукой тяжёлою сполна

Его коснулось лихолетье

И всё ещё в тяжёлых снах

Стегает лагерною плетью.

И он бы помнить не хотел,

Да позабыть уже не в силах

Немые братские могилы,

Костры замёрзших голых тел…

А ведь не каждому дано

В руках судьбы неумолимой

Тонуть — и не пойти на дно,

Стоять сосною неклонливой.

И Николай Созонов смог

Пройти кромешный ад — и выжить!

А эту боль из сердца выжечь

Сосновый лес ему помог.

И он лелеет, как дитя,

Сосновый остров — Лапажинку.

И теремок построил там —

Резной, узорчатый, былинный.

Идут мальчишки вместе с ним

Узнать, как подрасти успели

Сосёнки, ягель, плауны,

А солнце сыплет звон капели…

Вот-вот росянка расцветёт,

За ней багульник и пушица,

И будет брошен мир на холст

Широкой кистью живописца.

И рядом с ним всегда весна,

И даль лесная светоносна…

Была художнику дана

Судьба, высокая, как сосны.

«Ночью не спишь, всё думаешь: «Боже мой…»

Ночью не спишь, всё думаешь: «Боже мой»

Думаешь: «Господи, только бы не война!»

Как родила дитя, так и страх со мной,

с каждым ребёнком — всё больше в душе вина

в том, что бессильна ты оградить от зла,

хоть и берёшь, и носишь в себе их боль…

Только б ещё и к нам война не пришла,

чтобы жилось нам дружно между собой!

Я посадила сосенки во дворе,

каждому по одной — целый сосновый бор.

Вот соберутся дети о летней поре,

будем сидеть в тени, вести разговор,

чай станем пить со смородиновым листом,

а из созревших ягод варенье варить,

утром подсолнухи будут заглядывать в дом,

будет играть в окольницах сполох зари,

будут резвиться внуки, скрипеть качель

(верится, что для счастья им жизнь дана)…

Только не спишь потом — не от света белых ночей,

а лишь от мыслей, что рядом идёт война!

В юности ездила в Харьков, в Красный Лиман,

в Коробов хутор как-то судьба завела,

помню, девчушка училась русским словам,

на украинском я разговор вела.

Как мы играли с Марусенькой: то «покачай»,

то «догоняй», сама же со смехом прочь.

После сидели под вишнями, пили чай,

а на лиман опускалась южная ночь…

Что там сейчас? Вертолётов, снарядов вой,

танки грохочут, рушатся города…

Чувствую и ненавижу бессилье своё

и понимаю: общая это беда.

Вот и взошло, что посеяли — эта война,

их не простить и не умалить вину!

Знаю, и ты, Маруся, лежишь без сна,

с думой о детях.

Я до утра не усну.

«Как будто открылся таинственный шлюз…»

Как будто открылся таинственный шлюз

и хлынули воды — распался Союз

(казался он нам нерушимым!)

Затменье какое-то… тёмная ночь —

и, как о родителях блудная дочь,

забыла о нём Украина.

Кто б думал в начале, что будет в конце?

Фашизм зародился, как птица в яйце

с повадками злого дракона.

И вот уже ветер смертельный подул,

и слышатся взрывы и выстрелов гул

на землях, родных нам исконно.

И думаешь сразу: в советской стране

была Украина с Россией в родне

и жили мы, горя не зная.

Мы, русские, не от своей простоты

мечтаем о том, чтобы вместе цветы

бросать нам на воды Дуная!*

И если из южного края земли

вновь запах полынный ветра принесли,

сплотимся надёжною ратью

и, мир защищая мечом и огнём,

мы снова объятья свои распахнём,

как старшие сёстры и братья.

Исторический тракт

От парома автобус помчит меня лихо по трассе —

Вдоль глухих деревень,

много лет пребывающих в трансе,

Мимо Емцы-реки, холмогорских болот и лесов,

Мимо Емецка с домом, в котором родился Рубцов.

А полвека назад тот же путь — по Двине, теплоходом.

Вижу старую пристань

с идущим по сходням народом.

Вижу я, как Рубцов по-хозяйски ступает на трап…

Или ловит попутку, лишь из дому выйдя на тракт,

Где когда-то царь Пётр проезжал,

вольнодумец упрямый,

По приказу его были созданы станции — «ямы», —

Ох, и лихо, наверное, мчал он на перекладных

По старинному тракту, вдоль русла холодной Двины!

А в Усть-Ваге Петру лошадей заменили на свежих,

Ведь лежал его путь из Архангельска

прямо на Шенкурск.

Исторический тракт!

Здесь прошёл на Москву Ломоносов.

Вижу, как он в тулупе идёт среди рыбных обозов…

Слышу: кони храпят и доносится песнь ямщика…

Я у дома сойду, а автобус пойдёт до Борка,

А «Борок — он Москвы уголок», — только так!

Надо, надо бы съездить туда, где родился Ермак.

На распутье

Нет утешенья в цветенье июльских даров.

Лист подорожника — не панацея от боли.

Вправо посмотришь — бурьяном заросшее поле,

Влево — развалины жалкие скотных дворов.

Вправо пойдёшь — там пустые деревни стоят.

Влево свернёшь — там лесные дымят пепелища.

Ветер чужой над родными просторами свищет.

Где же она — полевая Россия твоя?

Может, пора искупить перед нею вину —

Дать по рукам разорившим страну лиходеям?

Сколько потерь, но ещё остаётся надея

Хлебом засеять поля, распахав новину…

Птиц не слыхать, и, до звона в ушах — эта тишь…

Прямо иди — к обмелевшим, отравленным рекам.

Стать ли мутантом — иль жить на земле человеком?

Ты на распутье… пока ещё… молча стоишь.

Домой

А травы… травы нынче здесь

по плечи…

Берёза смотрит

взглядом человечьим…

Сучок отломан, ямка — словно око,

А в нём наш путь — от устья до истока!..

Зрачок заметен ясно,

взгляд осмыслен…

А над берёзой облака зависли…

Сердечком на стволе —

лишайник красный, —

У дерева есть сердце, это ясно!

От поля клевера — медовый запах…

Крадётся вечер

на бесшумных лапах.

Ряд тополей, торжественных и строгих…

К родному дому привели дороги.

Сейчас войдём,

взволнованы отчасти…

Нашли подкову

(может быть, на счастье),

Чтоб оберегом поместить над дверью…

Внимать избы старинному поверью,

Что каждая расскажет половица…

Здесь в рамке на стене —

родные лица…

И, растопырив царственные перья,

Кружит над головой щепная птица…

«Всё ближе подступает лес к деревне…»

Всё ближе подступает лес к деревне,

Дух сосняка, багульника и пижмы.

Как всё сумели из деревни выжать

В лихие годы! И, старухе древней,

Теперь никто ей не поможет выжить.

Облезлой кошкой поле, выгнув спину,

К деревне жмётся: может, приголубит.

Где тот Иван, что как-то вышел в люди

Из этих мест, навеки их покинув?

Кто Русь — царевну спящую — разбудит?

Зачем когда-то бились наши деды —

Лес корчевали, избы становили

Да засевали хлебом чищевины,

В войну стояли насмерть до победы? —

Перевернулись бы сейчас в могиле.

О двадцать первый век, хромая кляча,

Гордись мобильной связью, Интернетом —

Убожество провинции не спрячешь!..

Скажу: прощай, здесь ничего не светит, —

Судьбу деревне не переиначить.

…Она в ответ — лишь счастья милым детям.

«Нет, не осень тому виною…»

Нет, не осень тому виною,

Что в душе поселилась грусть,

И звучит она тихой струною,

Веткой жёлтой дрожит на ветру;

Не дожди, паутиной летящие

На леса, на бескрайность нив, —

А от прошлого до настоящего

Долгих лет зоревой разлив.

Я готова дорогу длинную

Прошагать по глухим лугам,

Чтобы, Ундыш, твоей ундиною

Подойти к родным берегам…

Там, где звали меня русалкою

За длину и за цвет волос,

Там, где ива письма писала мне

На воде, серебриста от слёз;

Где вода после ливня бурая,

Где ольхою порос угор,

Тихой музыкой слово Кургомень

Повторялось, как перебор,

И звучала в ночи гармоника.

А слова невнятны, тихи…

И царила в душе гармония,

И легко писались стихи…

Я вернусь к тебе неизбежно

По прошествии стольких дней.

Я так долго копила нежность.

Я так долго нуждалась в ней.

Возвращение

Ольге Корзовой

Вернёшься, не сумев привыкнуть…

Домой всегда короче путь —

к Двине и чаячьему крику,

к той, что просила: «Не забудь!»

И зазвенит навстречу Север,

тебе пронзительно знаком —

рассветом глаз небесно-серым,

своим певучим говорком.

И в этом травном захолустье,

в излуке Северной Двины

пахнёт дымком, сосной и Русью,

уютом добрым избяным.

И старой песней проголосной

напомнит родина тебе,

что матерью — родной и крёстной —

всегда была в твоей судьбе.

«Студенó, и грустишь без причины…»

Студенó, и грустишь без причины,

И сидишь в полутьме у стола…

Нащепала для печки лучины,

Дров на истопель принесла…

Хорошо под защитою крова:

Тихо в лампе огонь шуршит,

Да за стенкой вздыхает корова,

В сене роется-хлевушит.

Месяц на небе шибко рассеян —

Зацепился рогами за ель,

Смотрит в сторону леса, на север, —

Знать, неделю провьёт метель…

Понимаешь, как важно зимою

Сохранять избяное тепло…

Но нужней, чем тепло дровяное,

Поиск самых распевных слов!

И колдуешь над ними за полночь,

Увернув огонёк, у стола,

И скребёт по стёклу озябшая

Под окошком твоим ветла.

У колодца

На сеновал в полумраке забраться.

Вот и закончились белые ночи…

Длинной волной монотонных вибраций

Тихо, чуть слышно кузнечик стрекочет.

Глухо стрекочет, чтоб сон не нарушить,

Или решил поскорей убаюкать.

Нет, не заснуть! Околдована звуком,

Платье накину и выйду наружу.

Вдруг у колодца — вся гамма созвучий:

Кто-то гремит и ведёрком, и цепью,

Крутится, крутится ворот скрипучий,

Грустью нечаянной сердце зацепит.

Вспомнится, как ещё было при маме, —

Этот колодец поил пол-деревни;

Как начиналось здесь утро дымами,

Мыком коровьим да словом распевным…

Ну а теперь всё пустынно и глухо.

Рядом горят торфяные болота.

Ветка упавшая хрустнула сухо…

С красным оттенком луны позолота…

Ветер, и тот, видно, прячется в ивах.

Речка иссохла до самых источин.

Дымно и душно. И как-то сонливо,

Тихо, чуть слышно

кузнечик стрекочет.

Речка Ундыш

Это Ундыш дышит сонно

возле самого истока,

как ребёнок-пеленашка,

спит в постельке среди мхов,

а когда откроет глазки —

улыбнётся синеоко,

заблестит его рубашка

средь пологих берегов.

А как выйдет из пелёнок,

тут и вырвется на волю,

мой мальчишка шаловливый,

пропадёт в глуши лесной…

А вернется — милый дроля,

поплутав в лесах зелёных,

озорной и говорливый,

снова встретится со мной.

Я ему навстречу выйду,

протяну свои ладони:

— Возвернулся, мой бродяга,

возвратился, мой родной!

Ты мой ветреный поклонник,

ты — мой ласковый котёнок,

я давно испить готова

твой напиток, твой хмельной!..

Но опять грядёт разлука,

и пора тебе в дорогу —

поспешишь, Двины медливой

богоданное дитя…

Исчезая за излукой,

как отец, посмотришь строго

и лишь только на прощанье

что-то крикнешь мне шутя…

Черёмушка

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой.

А.С.Пушкин, «Евгений Онегин»

Она из в глубины двора

Глядит и робко, и смущённо…

«Смелей! Пришла твоя пора

Цвести и трепетать влюблённо!

Пусть у берёзы ты в тени,

В тебе — и свет, и обаянье!»

Кому, кому она сродни?

Не той ли, пушкинской Татьяне?

«Твоя заметней красота

За безыскусностью наряда,

В ней всё — и сердца чистота,

И эта высветленность взгляда.

Постой, не прячься, не спеши

Грустить, дрожать лесною ланью!

Мне нужен свет твоей души,

Как это раннее светанье,

Как белоночная пора —

Реки и леса полудрёма,

Где всплески вёсел до утра

И всплески белые черёмух.

Раскройся, птицами звеня,

Лишь солнце первое проглянет!…»

За радость будущего дня —

Спасибо ей, моей Татьяне!

Шули́кины

Из проруби, из памяти — январской полыньи

Вдруг явятся весёлые шуликины мои.

Пойдут шутить шуликины, пойдут шукать они,

Какой бы номер выкинуть на святочные дни.

Ах, милые проказники, шугнуть бы вас пора

И, несмотря на праздники, прогнать бы со двора!

А ты, как в святки принято, напялишь балахон,

Пойдёшь «гонять шулихинов», и сам ты — шулихон.

Шулихины-шумихины, для смеху, не назло

Картошиной на ниточке всю ночь стучат в окно

Иль пёрышко куриное опустят к вам в трубу —

И весело шутихинам, что дым пойдёт в избý.

Ворота приморожены — знать, политы водой,

Конец ознакомительного фрагмента.